Ракета в морг

Последний день: суббота, 8 ноября 1941 года

Ранним утром следующего дня Маршалл был уже в меблированных комнатах в Западном Адамсе, служивших обиталищем Уильяма Рансибла. Рансибл, очевидно, был второстепенной, но, в качестве трупа, неизбежно важной частью дела. Маршаллу подумалось, что они ничего не знали об этой случайной жертве, даже о том, как он зарабатывал на жизнь. И здравый смысл лейтенанта восстал против такой неосведомлённости о ключевом персонаже в деле об убийстве.

Хозяйка выглядела бледнее, чем имела на то право женщина её телосложения. Она держала в слегка трясущейся руке утреннюю газету.

— Насчёт мистера Рансибла? — выдохнула она, как только Маршалл представился. — Я увидела тут, — поспешно добавила она, размахивая газетой.

— Ужасное событие, — серьёзно сказал Маршалл. — Я хотел бы задавать вам несколько вопросов насчёт его и осмотреть его комнату.

— Буду рада сообщить всё, что смогу, офицер.

— Хорошо. Как долго он здесь жил?

— Почти шесть месяцев.

— И вы знаете, откуда он взялся?

— Он никогда об этом не рассказывал. Вообще был не из тех, кто говорит о себе.

— Знаете что-нибудь о его семье?

— Ничего, офицер.

— Где он работал?

— В универсальном магазине ниже по улице. Продавцом в бакалейном отделе.

— Хороший арендатор?

— Он был приятным молодым человеком, вовремя оплачивал счета и никогда не доставлял неприятностей.

— Спасибо. — Он созерцал её бледное лицо и всё ещё дрожащую руку. — Известие о его смерти, кажется, потрясло вас.

— Да… Да, думаю, что так. Но оно было после… Видите ли, наверное, надо сказать, что у нас тут ночью или уже рано утром была кража со взломом. Миссис Свобода, официантка в ночной забегаловке, вернулась домой и обнаружила этого странного мужчину, шатающегося по коридорам, и она закричала и разбудила меня, и я видела, как он уходит, но когда мы вызвали полицию, то, конечно, оказалось слишком поздно, и мы не знаем, взял ли он что-нибудь, но я была так расстроена, а вдобавок ко всему ещё это…

— Понимаю, — успокаивающе проговорил Маршалл. — А теперь, не могли бы вы дать ключ?..

Лейтенант Маршалл никогда не бывал в комнате, меньше говорившей о своём обитателе, не считая дешёвой каморке в отеле “Элитный”, где умер Джонатан Тарбелл. Из этой комнаты можно было заключить, что её житель мало заботился о своей одежде и куда больше — о научной фантастике. И всё.

Никаких писем, кроме переписки с другими фанатами (Маршалл автоматически пробежал пару наименее безличных из них), никаких личных бумаг, никаких записных книжек или адресов. Только бесчисленное множество научно-фантастических журналов и странных, напечатанных на мимеографе фанатских изданий, известных под псевдонимом “фэнзины”, полное собрание Фаулера Фоулкса, почти столь же благоговейно переплетённое, как у Хилари, немало Шила[79] и Стэплдона…

И ничего личного. Вообще ничего. Только одна странность: крючок для картины, на котором ничего не висит, и пустое место над стеной выше коллекции книг Фоулкса. Но это могло остаться от прежнего арендатора. Ничего…

Маршалл собирался с отвращением покинуть комнату, когда его зоркий глаз уловил, как в углу мелькнуло что-то белое. Он подошёл и исследовал. В половицах сразу за корзиной для бумаг была трещина. Похоже, записка, брошенная в корзину, пролетела мимо цели и оказалась втоптана в половицу.

Маршалл поднял бумагу и прочёл:

Дж. Т. Нет… Это уже слишком. Слишком красиво, чтобы быть правдой. И тут он внезапно вспомнил, что Мэтт упоминал, что видел Тарбелла у Картеров. Рансибл часто бывал у Картеров…

Маршалл полез в карман. Ему повезло, при нём всё ещё была посмертная фотография Джонатана Тарбелла. Он бросился вниз по лестнице к хозяйке.

— Да, — признала она. — Он часто заходил к мистеру Рансиблу. Только уже с неделю не бывал тут. Но что это?

Это была фотография Норвала Причарда в роли доктора Дерринджера, выпорхнувшая из кармана Маршалла, когда он доставал фото Тарбелла.

— О Боже! — выдохнула она. — Это же наш грабитель!

В тихое и солнечное патио Сестёр Марфы Вифанской Конча Дункан вносила диссонирующую ноту. На неё всё ещё было лихо щегольское красное платье, которое она надела на ракетную вечеринку, и здесь оно смотрелось ещё неуместнее, чем в автобусе.

Но в голосе её не звучало ничего лихо щегольского.

— Вы должны помочь нам, сестра. Просто обязаны. Если с Мэттом что-нибудь случиться… Мы ещё и года не женаты, а словно в браке уже всю жизнь. В моей жизни имеет значение лишь то, что я замужем за Мэттом, и если с ним что-нибудь случится, я… я тоже умру.

— Жизнь — это дар Божий, Мэри, — мягко промолвила сестра Урсула. — Мы не можем отвергнуть его по собственной прихоти.

— Я не это имела в виду. Просто, если у меня не будет Мэтта, я не смогу больше жить. Совсем. Внутри всё остановится. Так что вы должны спасти его, сестра. Вы такая мудрая и хорошая. Вы сможете.

— Лейтенант Маршалл — замечательный человек. Поскольку Мэтт невиновен, а у меня в этом нет ни малейших сомнений, лейтенант обязательно в ближайшее время это установит.

— Но это не его дело, разве вы не видите? Оно у того жуткого сержанта из Пасадены. Лейтенант ничего не может сделать; у него нет полномочий.

— И ты думаешь, что я, тем более не имея никаких полномочий, преуспею, если не сможет он? Предыдущие покушения на жизнь мистера Фоулкса всё ещё в ведении лейтенанта Маршалла. Если он найдёт виновного, сержант Келло ничего не сможет доказать, поскольку уверен, что Рансибл убит по ошибке вместо мистера Фоулкса.

— Значит, вы ничего не сделаете?

— Я не могу. Во мне нет нужды.

— Хорошо. — Конча встала, разгладив юбку. — Я знаю, в чём проблема. Я слышала, как вы говорили с лейтенантом. Вас тревожит духовная гордыня. Искушение властью над человеческой душой. Вы боитесь за вашу душу. Ладно. Спасайте свою душу. И молитесь за душу моего мужа.

Она развернулась. Сестра Урсула встала и застыла в жуткой неподвижности. Одна её рука сжимала крестик на чётках, губы беззвучно шевелились.

— Мэри… — сказала она, наконец.

Конча стояла у аркады патио. Она повернулась и горько промолвила:

— Да?

— Скажи мне, Мэри: насколько лейтенант уверен, что Рансибл убит по ошибке?

— Так вы поможете? — просветлело лицо Кончи.

— Если для начала помогут заданные вопросы. Вернись и сядь со мной на скамью. Вот так. Он уверен, что это ошибка?

— Вы… — Смех и всхлип боролись в горле Кончи. — Вы… Я не могу сказать. Ничего не могу сказать.

— Высморкайся, — мягко предложила сестра Урсула. — Вот так. И не пытайся сказать это. Просто расскажи мне всё.

— Ну, — последовало сглатывание и громкое сопение, — ну, лейтенант ужасно в этом уверен. Понимаете, эти двое были так похожи. Хилари, наверное, лет на десять старше Рансибла, но они такие пухлые, а тогда выглядишь одинаково с двадцати пяти до пятидесяти. И на обоих в тот вечер были похожие серые костюмы. Конечно, у Хилари он раза в три дороже, чем у Рансибла, но в тот вечер… Лейтенант говорит, так забавно было их видеть вместе, рядом с той девушкой, Грин; казалось, что с обеих сторон один и тот же человек.

Во взоре сестры Урсулы что-то слегка вспыхнуло.

— Они стояли вместе? Рансибл и мистер Фоулкс? Когда это было?

— Перед самым испытанием ракеты. Лейтенант, конечно, пристально следил за Хилари. Хилари расшумелся и сказал, что не может таскать охранников на вечеринки, так что лейденант сделал вид, что согласился, но, понимаете, стал охранять его сам. Так что когда Хилари вышел наружу, лейтенант последовал за ним, и с ним была кузина, и они встретили этого Рансибла и поболтали немного.

— Значит, когда произошло убийство, лейтенант смотрел на мистера Фоулкса, а не на ракету?

— Нет. Он признаёт, что там навалял. Потому что пришлось всё время поворачиваться, чтобы получше разглядеть яму, и он буквально на минуту упустил из виду Хилари. Но ведь это не имеет значение, потому что убили не Хилари, а Рансибла, и нам надо установить, кто это сделал, а вы теперь нам поможете, да?

Сестра Урсула встала, оправляя своё одеяние.

— Пожалуйста, попроси лейтенанта Маршалла приехать ко мне, как только он сможет. А тем временем… Где ты встретишь Мэтта, когда его отпустят под залог?

— В офисе адвоката. Я не могу поехать в Пасадену и увидеть, где они… держат его. Я хочу видеть ег освободным и стараться думать, что он всегда будет таким. И, кроме того, я хотела съездить сюда.

— Почему бы тебе не позвонить в офис своего адвоката и не попросить передать Мэтту, чтобы он приехал к тебе сюда? Если ты будешь ждать в городе, то только разволнуешься ещё сильнее; и, уверена, он не хочет увидеть тебя такой хмурой и заплаканной. Останься здесь, на солнышке, или пойди в часовню. Попроси Господа нашего и его Блаженную Мать помочь тебе. Ведь, если я смогу освободить твоего мужа, Мэри, это случится только благодаря Её заступничеству и Её милости.

— Иду, — кивнула Конча. — Это помогает, в смысле, молитва. Даже когда она не помогает снаружи, то помогает изнутри тебя.

— А ты помогла мне, Мэри. Ты показала мне, что мой страх гордыни был сам по себе особым видом гордыни. Душе, спасённой за счёт жизни брата своего, вряд ли возрадуются на небесах.

— Но послушайте, вы сказали мне “оставаться здесь”. Куда вы уходите?

Сестра Урсула улыбнулась.

— Мне только что пришло на ум, что в тот день, когда на мистера Фоулкса напали в моём присутствии, случилось столько сопутствующей сумятицы, что у меня так и не было возможности поговорить с ним о своём поручении, прояснив вопрос авторских прав на работу сестры Пациенции со шрифтом Брайля. Думаю, если преподобная матушка мне позволит, я поговорю с ним об этом прямо сейчас.

Лейтенант Маршалл ещё раз перечитал письмо, найденное в комнате Рансибла. Он всё ещё не понимал его. В основном оно затрагивало закон энтропии, парадоксы Пространства-Времени и теорию волновой механики на том эрудитском жаргоне, что придавал инфантильный оттенок речам Остина Картера. Но последний абзац, более личный, как будто подразумевал, что этот Артур Уоринг знал Рансибла лучше, чем большинство его корреспондентов.

На звонок Маршалла ответил ребёнок с розовыми пушистыми щеками.

— Я бы хотел поговорить с Артуром Уорингом, — объявил лейтенант.

— Это я, — ответил парень чистым сопрано.

— Ты… — Маршалл осекся; спросить, не зовут ли так его отца, может обидеть мальчика. Он вспомнил собственную юность, вспомнил, что стремление мальчиков казаться старше своих лет столь же велико, как жажда женщин выглядеть моложе. И всё же, сложность этого письма… — Вы тот самый Артур Уоринг, что был другом Уильяма Рансибла?

Лицо мальчика просветлело.

— Вот это сюрприз! Вы из полиции? Я читал в газете.

Маршалл кивнул.

— Если бы я мог несколько минут поговорить с вами?..

Мальчик провёл его в тесную комнатку. Войдя, Маршалл ахнул. Целая стена рисунков. Таких же, какие он видел в нитросинкретической лаборатории, оригиналов иллюстраций из сай-фай-журналов, но сотни, даже тысячи их.

Уоринг услышал этот вздох.

— Разве не чудесно? Вот обложка Роджерса, а ещё у меня полдюжины Боков и три Финлея. И посмотрите сюда; это подлинный Картье, за ним пришлось побегать! Когда я начну иллюстрировать журналы, то стану, как Роджерс, сдавать оригиналы напрокат, и фанаты будут рады.

— Вы сами художник?

— Типа того. Только, когда живёшь на западном побережье, нет никаких шансов продать иллюстрации, но когда я закончу колледж, то поеду в Нью-Йорк, и… Но вы же хотели что-то спросить?

Маршалл, всегда (хоть порой и неохотно) готовый потратить немало минут на умасливание свидетеля, был рад такой прямоте.

— Да. Похоже, трудно хоть что-то узнать о Рансибле. Если вы были его другом, то можете оказаться полезным нам.

— Ну, не знаю, был ли я прямо вот таким его другом. Конечно, мы оба состояли в “Калифутурионах” (это фан-клуб), иногда обменивались журналами, точнее, обычно он брал мои, потому что у меня их больше. У меня тут кое-что есть, офицер.

Маршалл оглядел комнату. Ни одной книги. Только бесчисленное множество журналов, расставленных по названию и дате; по-видимому, почти полный комплект полудюжины различных изданий и разрозненные образцы других.

— Я их все каталогизирую, — продолжал Уоринг. — Составил полный индекс публикаций во всех лучших журналах, начиная с первого номера, и мимеографировал его. Не хотите экземпляр? Только вы же хотели, чтобы я рассказал вам о Рансибле. Но что?

— Ну, например, была ли у него семья? Мы должны известить их, если они есть, но в комнате я не нашёл ни одной зацепки.

— Не знаю, была ли. Он был сильно старше большинства из нас. Должно быть, ему было… о, почти тридцать. Думаю, родители его умерли; он никогда не говорил о них. Вообще ни о чём особо не говорил, кроме научной фантастики. Он был без ума от Фаулера Фоулкса. В комнате у него висела его большая фотография в рамке, с автографом. Он говорил о нём так, как будто тот Бог или типа того. — В высоком юношеском голосе послышалась презрительная нотка.

— Вам не нравится Фоулкс?

— Не-е. Он классик. Я думаю написать статью в один фанатский журнал, развенчать всю эту классику. Кого волнует Фоулкс, или По, или Верн? Старьё, и я хочу показать это.

— Вы их читали? — с тихим весельем спросил Маршалл.

— Ну… нет. Не особо. Но все эти люди, которые бредят классикой, может, всё было в порядке, когда они были молоды, но читают ли они то, что издаётся сейчас? Уверен, нет.

Маршалл был вынужден признать, что его ход обернулся против него.

— Так Рансибл был за классику?

— Особенно за Фоулкса. Он вообще был забавный. Кто-то типа пуриста. Думал, что люди должны читать ещё и книги, а не только журналы, только где взять на это время? И всё говорил, что фанаты должны поддерживать писателей, а не фандом.

Очевидно, Уильям Рансибл, столь молчаливый в присутствии членов Литературного общества Маньяны, был весьма многословен среди Калифутурионов. Но его вкусы и воззрения едва ли имели отношение к делу.

— Каким он был? — хотел знать Маршалл.

— Трудно сказать. Много говорил и писал для фэнзинов… разок и для моего…

— Вы издатель?

— Конечно. Вот. — Уоринг подошёл к куче мимеографированных листов и извлёк скреплённый скобами журнал с литографированной обложкой. Он назывался “Фандемониум”. — Возьмите. А насчёт Рансибла. Почему-то его никто как следует не знал. У него был друг, которого он приводил пару раз; похоже, довольно близкий. Может, вам лучше к нему пойти, только я не помню, как его зовут.

Маршалл покорно извлёк фотографию Тарбелла.

— Он самый, — с готовностью закивал Уоринг. — Он вам ничего не сообщил?

— Ничего, — честно сказал Маршалл.

— Думаю, они над чем-то работали вместе. Так были спаяны. Наверное, писали в соавторстве; Билл (это Рансибл) всегда говорил, что хотел бы писать, как было принято у него в семье. Только когда он проделал трюк с рукой, тот человек сказал: “Может быть, это тоже пригодится”, а как это пригодится, когда что-то пишешь-то?

— Трюк с рукой?

— Билл иногда проделывал это на вечеринках. Хороший трюк, только никто другой не мог его повторить. Выглядело ужасно, что-то типа иллюстраций Картье к хоррору. Он обхватывал рукой шею и тянулся сзади к уху с той же стороны, что и рука, если понимаете, о чём я. А потом обнимал обеими руками шею и сцеплял пальцы под подбородком. Погодите-ка — у меня же есть рисунок, который я как-то сделал.

Маршалл невольно вздрогнул, взглянув на набросок пером. Не то чтобы он был так уж плох; собственно говоря, это была удивительно хорошая работа. Но изображала она нечто устрашающее. Это смотрелось жутко, словно отрубленная голова, которую несут две руки, существующие сами по себе, — Иоанн Креститель, поднятый бестелесной Саломеей[80]. Всё это смотрелось ужаснее и даже мертвее, чем раздавленная голова действительно мёртвого Рансибла.

— Можете и его взять, если хотите, — добавил Уоринг. — Билл Рансибл, может, был и забавный, но он был хороший парень. Если я смог помочь, то очень рад.

— Спасибо. — Маршалл не понимал, какую пользу может принести эта жуткая голова, но получится необычайно живописная иллюстрация к досье. — Что вы еще можете вспомнить о Рансибле? Например, не тратил ли он больше денег, чем мог заработать продавцом в бакалее?

— Нет. Он много тратил только на книги. И говорил, что ему очень нравится его работа, только я не понимаю, почему, но он всё равно ждал, что его скоро призовут.

— Вы не… — начал говорить Маршалл, затем остановился и уставился на мальчика. — Мистер Уоринг, — серьёзно сказал он, — вы помогли. Безмерно. А я, сэр, идиот.

— Посмотри на себя! — гортанный голос Вероники Фоулкс звучал презрительно. — По крайней мере, в одном ты меня щадил все эти годы. Никогда не был пьяницей. Если бы ты знал, через что я прошла с Вэнсом, и как это ужасно для женщины моего… А теперь посмотри на себя! Напился ещё до ланча!

Хилари налил себе ещё один стакан виски.

— Моя дорогая! — запротестовал он. — Естественно, тот, кто так много говорит о своей чувствительности, как ты, должен понимать, что и другие могут быть столь же чувствительны. Прошлый вечер стал для меня ужасным потрясением. Ужасным потрясением. Тот бедный безобидный фанат… И на его месте так легко мог бы оказаться я, лежащий на дне той траншеи, раздавленный, искалеченный и растерзанный. Так легко…

Он торопливо осушил стакан и уставился на свою пухлую белую руку. Та всё ещё слегка дрожала.

Вероника повернулась к настенному зеркалу и поправила шляпку.

— Очень надеюсь, — язвительно заметила она, — что застану тебя в сознании, вернувшись домой. Подумать только, как поздно я узнаю, что вышла за пьяницу!

— Выпить вина, — серьёзно проговорил Хилари, — невесть какая вина. Бог мой! Да это же каламбур? — Он казался поражённым.

— Избавь меня от своего пьяного остроумия.

— Я не хотел. Так получилось. Оно просто подошло, как… как… — Отрыжка положила конец его поискам, и он улыбнулся. — Вот так. Но, серьёзно, Вероника, ты не можешь назвать это привычкой. В конце концов, не каждый день избегаешь убийства.

— В твоём случае почти что каждый.

— Те, предыдущие покушения… не могу объяснить, но они казались не совсем реальными. Даже когда меня ранили. В конце концов, на самом деле ничего серьёзного не случалось. Невозможно было вполне ощутить, что я спасся. Невозможно. Но в этот раз, когда я видел того беднягу, и перед моими глазами было то, чем я должен был… Не могу объяснить, но…

— Прошу тебя, можешь, по крайней мере, подождать моего ухода, прежде чем травить себя?

Хилари отставил в сторону свеженалитый стакан.

— А что это за договорённость о ланче?

— Я говорила тебе вчера вечером. Но тогда ты вообще не слышал ни слова.

— Боюсь, прошлым вечером я был немного занят, моя дорогая. Немного.

— Это с тем Хендерсоном. Знаешь, он действительно милый. И, думаю, он меня понимает. А ты никогда не сможешь оценить, какое это облегчение после холодной глухой стены безразличия, которое я встречаю в собственном доме.

Хилари вздохнул и потянулся за стаканом.

— До свидания, моя дорогая.

— Ты… ты же не имеешь в виду? — с надеждой спросила Вероника. — Зачем мне? Зачем, ради всего святого, мне? — Её передёрнуло. — Некоторым мужьям можно быть ревнивыми. Слегка. Муж, который сам только пол-человека… Хилари.

— Да, моя дорогая?

— Я тебе больше совсем не нравлюсь, да? — На сей раз она говорила просто и прямо.

— Нет, моя дорогая.

— Так, — сказала Вероника. — Ничего не поделаешь. — Её голос радосто возвысился. — Теперь я просто должна лететь. Я и так опаздываю, и…

— Вероника.

— Да?..

— Я тебе когда-нибудь нравился?

— Я… я очень спешу, Хилари. Я…

— Ну же?

— Я пыталась. Честно, я пыталась…

— Как это похоже на тебя, моя дорогая, — ровно проговорил Хилари. — Ты всегда пытаешься. Помнишь, пыталась с музыкой и с рисованием. Самовыражение. Пыталась с религией. Пыталась с любовниками. О да, я знаю. Но что бы ты ни пыталась делать, всё оказывается слишком сложным, и ты перестаёшь пытаться. Перестаёшь. Всегда пытаешься и никогда не делаешь. Ты… — Голос Хилари замер. Какое-то время он молча смотрел на жену.

— До свидания… — нерешительно проговорила она.

— Всегда пытаешься и никогда не добиваешься результата, — медленно повторил он. — А я всё ещё жив…

Не говоря ни слова, Вероника Фоулкс подхватила сумочку и вышла. Хилари резко расхохотался. Затем в комнате стало тихо.

Пять минут он просидел без движения. Порой его глаза задумчиво останавливались на кабинете, в котором он был столь загадочно ранен. Порой смотрели так, словно были сосредоточены на далёком невидимом объекте, таком, как ракетная траншея в Пасадене.

Наконец, он встряхнулся настолько, чтобы налить себе ещё виски, и в этот момент в дверь позвонили. Спустя мгновение горничная ввела двух монахинь. Хилари отставил стакан и неохотно поднялся на ноги.

— Да? — спросил он, почти незаметно пошатываясь.

Младшая (насколько можно было судить, учитывая, что религиозный облик лишён возраста) из двух проговорила:

— Мы виделись мельком, мистер Фоулкс, в день того таинственного нападения на вас. Просто мимоходом обменялись приветствиями, и я едва ли могу вас винить, если более поздние события вытеснили это из головы. Я сестра Мария-Урсула, а это сестра Мария-Фелицитас из ордена Марфы Вифанской.

Хилари вежливо поздоровался и указал на стулья. Маленькие старые глазки сестры Фелицитас закрылись словно в тот самый миг, как она села.

— В самом деле, теперь я припоминаю вас, сестра. В самом деле. Лейтенант полиции упоминал, что вы были одной из свидетельниц, подтвердивших видимую невозможность того… того, что здесь произошло.

— Могу я поздравить вас со спасением? Похоже, у вас очень эффективный ангел-хранитель. Кроме того, вам повезло, что делом занимается лейтенант Маршалл.

— В самом деле. Способнейший офицер. Способнейший.

— Я не имела в виду его способности как таковые. Могу представить, сколь многие из полицейский с сарказмом отнеслись бы к подобной “невозможной” ситуации; но, поскольку у лейтенанта уже был схожий опыт, он должен быть куда более восприимчив.

Хилари улыбнулся.

— Я и подумать не мог, что женщина вашего положения может быть столь знакома с убийством или с полицейским образом мыслей.

— Мой отец был полицейским, и хорошим. И я сама собиралась служить в полиции, когда моё здоровье пошатнулось, и я вынуждена была переменить намерения.

Хилари являл собой вежливое сочувствие, но что-то его нервировало. Он выразил должное удовлетворение известием о тем, что в последние десять лет здоровье сестры Урсулы было завидным, как и тем фактом, что она, тем не менее, ни разу не пожалела о смене призвания. Он принял последовавшие за тем поздравления со счастливым избавлением предыдущим вечером, но, наконец, с оттенком нетерпения проговорил:

— Но, сестра, я уверен, что вы пришли сюда не для того, чтобы обсуждать моё счастливое спасение от ангела смерти.

— Разумеется, нет. В тот раз я приходила по делу, и, боюсь, я настойчива.

— Дело? Дело? Но продолжайте.

— Возможно, вы слышали немного от вашей жены о целях и деятельности нашего ордена…

В манере Хилари тут же проявилась заметная холодность.

— Если вы собираете пожертвования, сестра, то, думаю, следует пояснить, что состояние книжного рынка в столь неопределённое время слишком плачевно, чтобы оставить меня в положении, в котором я мог бы свободно обдумать… Слишком плачевно, — заключил он, оставив переусложнённую фразу висеть в воздухе.

— В каком-то смысле, полагаю, — улыбнулась сестра Урсула, — я прошу о пожертвовании, но оно ничего вам не будет стоить, мистер Фоулкс. Я просто хотела просить вас пересмотреть свой отказ сестре Пациенции, которая хотела транскрибировать некоторые из произведений вашего отца шрифтом Брайля.

Хилари выглядел обиженным.

— Но, моя дорогая сестра, я ей не отказывал. Я во что бы то ни стало хочу, чтобы слепые наслаждались произведениями моего отца. Во всех смыслах. Она может транскрибировать эти рассказы, сколько пожелает. Я просто просил обычную плату за перепечатку.

— Но это добровольный, некоммерческий труд. Книгу будут читать первыми некоторые из слепых, о которых мы печёмся. Затем она поступит в библиотеку штата, а оттуда её распространят среди всех слепых Калифорнии. И никто не заплатит за неё ни цента.

— Книги свободно распространяются общественными библиотеками, моя дорогая честра, но библиотеки платят за книги издателям, а тем самым, хоть и не напрямую, авторам. Это необходимый знак уважения литературной профессии. Я в память своего отца обязан собирать все пожертвования, какие могу. И, кроме того, человеку надо на что-то жить.

Сестра Урсула оглядела скромно дорогую комнату.

— Вы находите хлеб удовлетворительной диетой, мистер Фоулкс?

— Не понимаю, что вы имеете в виду под этими словами, сестра. Но должен ясно дать вам понять, — Хилари наклонился вперёд, выразительно потянув мочку уха, — что ни при каких условиях, ни по какой, даже самой достойной, причине я не одобрю возмутительное нелегальное переиздание произведений моего отца.

— Не думаю, что ваше отношение к этому вопросу изменится, если я замечу, что всякий автор и издатель, к которым прежде обращалась сестра Пациенция, всегда бесплатно разрешал переиздания Брайлем как само собой разумеющееся?

— Что автор делает со своим произведением в момент каприза, меня не касается. Но это не мои произведения. Я храню их как священное наследство отца, и должен быть хорошим его управителем.

— Есть одна притча об управителе, — заметила сестра Урсула. — Быть может, её суть в большей степени… Но, пожалуйста, простите меня. Это была немилосердная мысль. Даже, пожалуй, неточная. Пожалуйста, не поймите меня неправильно.

Хилари встал. Теперь его ноги держались вполне устойчиво.

— Никоим образом, сестра. Никоим образом. И я уверен, что вы найдёте щедрого покровителя, который сможет внести эту пустяковую плату. Я сам с радостью отказался бы от неё, если бы это не был мой долг перед отцом.

В этот момент открылась и вновь закрылась дверь в холл. В комнату просунулось узкое бледное лицо.

— Эй, Хилари! О, простите. Компания? Рон тебя испортила? Тоже ищешь духовного утешения?

Хилари поманил зятя в комнату. За ним последовала Дженни Грин (в высшей степени улыбчивая, счастливая и преданная Дженни Грин).

— Сестра Урсула, могу я представить вам моего зятя, Вэнса Уимпола? И мою кузину, мисс Грин? Или вы видели её, когда я…

— Видела, но рада новой встрече. Как и мистеру Уимполу.

— Рад познакомиться с монахиней, сестра. Разнообразие. И, кстати, — Уимпол ткнул пальцем во вторую монахиню, — что это за седьмая во Эфесе спящая[81]?

— Моя соратница, сестра Фелицитас.

— Дайте мне её адрес. Одолжу её на время, когда Хорошей Девочке понадобится компаньонка.

— Вэнс! — запротестовала Дженни Грин.

— Вы выглядите очень жизнерадостным для семьи, над которой уже несколько недель витает Смерть, — улыбнулась сестра Урсула.

— Почему бы нет? — вопросил Уимпол. — Парня, который всё это делал, поймали несущественной ценой жизни одного фаната. Конечно, ни один писатель не любит терять даже одного своего поклоннка, но ради Хилари я готов обойтись без Рансибла.

— Вэнс! Нельзя так говорить.

— Видите, сестра? Я уже подкаблучник. Надо выпить. Хилари! Может, вдарим по бутылочке с утреца? Или милым сёстрам надо шнапс?

— Не обращайте на него внимания, — успокоила монахиню Дженни. — Он хам, и ему это нравится. Но, может быть, вы… вы могли бы… в смысле, вам можно?..

— Могу выпить рюмочку портвейна, если у вас есть, — сказала сестра Урсула.

Присутствие монахинь, по-видимому, удерживало Хилари от столь нетипичного для него пьянства. Изъявление терпимости со стороны сестры Урсулы немедленно вернуло его к бутылке. Вэнс Уимпол в изумлении уставился на него.

— Что толку, дражайший мой зять, в том, что тебя вырвали из рук убийцы, если ты собираешься погрузить себя в могилу пропойцы? Мерзкая штука, — добавил он, отнимая бутылку.

— Думаю, что могу это понять, — рискнула сестра Урсула. — Жуткое облегчение от осознания того, что всё кончено, что ты можешь дышать, не задумываясь, не последний ли это твой вздох. И, полагаю, вы уверены, что причиной всего этого был тот арестованный молодой человек?

— Сомнения быть не может, — громогласно сообщил Уимпол. — Чёрт возьми… прошу прощения, сестра… свидетели видели, как он это делал. Он даже сам признался. Кто-то его толкнул, как же! Какое жюри в это поверит?

— Если так, то, полагаю, теперь он будет ненавидеть вас ещё больше, мистер Фоулкс. Теперь, когда вы его арестовали и опозорили. Если бы его выпустили под залог, если бы он был вновь на свободе…

Стакан Хилари выпал из трясущейся руки.

— Эй, сестра! Вы имеете в виду, что этот дьявол попытается вновь?

— Звучит правдоподобно, не так ли? Когда убийца убивает не того человека, то, думаю, его страстное желание убить того человека лишь возрастает. Конечно, было бы странно, если бы смерть этого бедного фаната, да упокоится его душа с миром, положила конец нападениям на вас.

Хилари взял стакан и вновь наполнил его, пробормотав, ни к кому, по-видимому, конкретно не обращаясь:

— Спасибо.

— Вы знали убитого, мистер Фоулкс? Тогда вам ещё больнее.

— Нет. Ни разу его не встречал до того вечера. Ни разу.

— А тогда вы вообще с ним познакомились? Естественно, любопытно, кем была несчастная жертва, даже если он на самом деле не имеет никакого отношения к делу.

— Какие кровавые у вас вкусы, сестра! — заметил Уимпол.

— Нет. Даже не видел его, — ответил между тем Хилари.

Глаза Вэнса Уимпола сузились.

— Но вы с Дженни стояли с ним наедине, помнишь? Кстати, и это меня озадачило. Что там происходило?

— Ах, это, — пожал плечами Хилари. — Я вышел пройтись. Люди могут быть очень докучливы кому-то вроде знаменитости. Очень докучливы. Этот фанат преследовал нас и приставал ко мне со всевозможными вопросами о моём отце и его творчестве. Вот и всё, не так ли, Дженни?

— Да, — после почти незаметной паузы согласилась Дженни.

— Едва ли у меня была возможность судить о характере этого человека по… Простите. Телефон.

Но мисс Грин ответила первой.

— Это вас, кузен Хилари.

— Спасибо. Возьму в кабинете. — Он проследовал в соседнюю комнату и закрыл за собой дверь.

Дженни Грин прикрыла рукой рот.

— Ох… — выдохнула она. — Не там. Не в той комнате. Где…

— Глупости, — сказал Д. Вэнс Уимпол. — Дункан в камере. Никто больше не тронет Хилари.

— Но мы до сих пор не знаем, как там вообще что-то его тронуло. Может быть, это можно сделать даже из тюрьмы. Мы должны опечатать эту комнату, запереть её и никому не позволять…

Уимпол обнял её.

— Тише ты. Нет там никакой буки. Ничего не случится.

Но его глаза, подобно Дженни и сестре Урсуле, оставались прикованными к двери.

Она открылась, и Хилари вышел невредимый. Но этот Хилари был ещё более нервным и потрясённым, чем прежде.

— Знаете, от кого был этот звонок? — потребовал он. — От него. Дункана. Он вышел под залог. Хочет прийти и видеть меня. Говорит, что хочет убедить меня снять обвинения, что он невиновен. Невиновен, говорит. Но он хочет прийти сюда… Он убьёт меня, говорю вам. Он убьёт меня. Он может проходить сквозь запертые двери и стены и закалывать тебя твоим же кинжалом, и…

Его дрожащие руки с трудом удерживали бутылку.

Лейтенанту Маршаллу пришлось попотеть в бюро регистрации призывников.

— Но, лейтенант, — настаивал лысый пожилой клерк, — мы просто не можем вам позволить посмотреть заявление. Они строго конфиденциальны. Если мы позволим использовать их в полицейских нуждах, лучше просто создать гестапо и решить проблему.

— Послушайте, — взмолился Маршалл. — Умер человек. Я пытаюсь поймать его убийцу. Американский союз гражданских свобод не вцепится в вас за то, что вы поможете мне это сделать.

— Прошу прощения, но правила есть правила. Сами видите, лейтенант…

— Вижу. Но я не вижу, чтобы вы вносили большой вклад в защиту гражданских прав, или общественного благосостояния, или чего угодно, задерживая здесь человека, который пытается предотвратить новые убийства.

Клерк немного смягчился.

— Если бы вы сказали мне, какие именно сведения вам нужны, я мог бы вам помочь. Если это вопрос опознания?..

— Главным образом. Но чертовски трудно задать конкретные вопросы. Чего я хочу, так это просто взглянуть на всё это, чтобы получить общую картину. Что-то смутно грызёт мой разум и никак не может обрести форму. Но больше всего я хочу знать, была ли у него семья? Если да, они могут помочь мне.

Клерк вернулся с заполненной анкетой и старательно держал её вне поля зрения Маршалла.

— Нет. Семьи нет. Отец и мать умерли, никаких иждивенцев на нём не числится. Что ещё вам нужно знать?

— Не могли бы вы… — ощупью продвигался Маршалл, — не могли бы вы сказать, когда и где он родился?

— 5 августа 1915 года. Здесь, в Лос-Анджелесе.

— Удобно. Тогда можно проверить… Но что это докажет, когда я проверю? Так. Одна важная вещь — если это не слишком нарушит доверие противника гестапо: что говорится в ответе на вопрос “Использовали ли вы когда-нибудь другое имя?” — Он улыбнулся, представив, сколько имён указал в карточке Остин Картер. Должно быть, там стали звонить в ФБР.

Клерк нахмурился.

— Не уверен, что я имею право предоставить эту информацию. Но, похоже, там ничего нет. Забавно… Он как будто хотел туда что-то вписать и передумал. Вероятно, стал вносить ответ не в ту строку. Это часто бывает.

— Так, — подался вперёд Маршалл, — могу я взглянуть?

— На эту… эту загогулину? Только на неё?

— Только на неё. И всё.

— Очень хорошо, — вздохнул клерк. Он прикрыл лист промокашками так, чтобы не было видно ничего, кроме одной строчки, и положил его перед лейтенантом. — Похоже на заглавную “J”.

Маршалл вгляделся:

— Спасибо, — проговорил он, наконец. — Вы очень помогли мне. Постараюсь когда-нибудь отплатить тем же.

— Хотелось бы мне, чтобы вы отвечали за дорожное движение. Я не планирую совершать убийство.

— Не унывайте, — сказал Маршалл. — Никогда не знаешь наверняка.

Туманное покусывание в мозгу усилилось. Это была безумная идея, слишком дикая, чтобы упоминать её кому-нибудь из сослуживцев, быть может, слишком дикая даже на вкус Леоны. Сестра Урсула была единственной из пришедших к нему на ум, кто не заулюлюкал бы в ответ.

Он достал запоздалую телеграмму из Чикаго, так озадачившую его, когда он получил её час назад, и перечёл. Она начинала обретать смысл. Соответствовала тому, другому фрагменту. Если бы он только мог получить какое-нибудь прямое доказательство…

Первой остановкой стала публичная библиотека. Он пролистал карточный каталог, прочёл записи под заголовком “Фоулкс, Фаулер Харви (1871–1930)”, выписал два телефонных номера и отправился в отдел истории и биографики.

Сначала он заказал “Кто есть кто” за 1928–1929 годы. Прочитав там запись, он кивнул. Подтверждение было не полным, но идея, по крайней мере, не опровергнута. Затем он принялся торопливо листать две толстые книги. Сумасшедшая идея смотрелась лучше, чем когда-либо.

Следующей остановкой стало бюро регистрации рождений и смертей. Выйдя оттуда спустя полчаса, он сиял столь же ярко, как когда родился его сын.

Когда сестра Урсула вернулась в монастырь, в патио курил трубку лейтенант Маршалл. Завидев её, он вскочил на ноги и нетерпеливо подошёл.

— Сестра, — воскликнул он, — кажется, я что-то нашёл! И если это сработает, мы освободим и оправдаем Мэтта быстрее, чем тот недоумок из Пасадены успеет сказать “лейтенант Келло”.

Сестра Урсула счастливо улыбнулась.

— Расскажите мне об этом великом открытии, — призвала она. — Но прежде расскажите остальное. По возможности, быстро, но не пропуская слишком много. Терпение святого и изобретательность злодея не могли бы вытянуть связную историю из бедняжки Мэри. Пожалуйста, предоставьте мне все сведения, какие только сможете, чтобы я могла оценить по достоинству вашу новую находку.

— С удовольствием. Я сам смогу разобраться в своих мыслях, сестра, если изложу их вам. Вы задаёте правильные вопросы, и у вас есть чувство меры. Так вот. Посмотрим; до самой запертой комнаты вы знаете. А потом…

Он быстро, но содержательно обрисовал всё последующее развитие этого возмутительного дела вплоть до ареста Мэтта. И, рассказывая, он не переставал удивляться искусной уместности вопросов монахини и умелой быстроте, с какой она улавливала все факты.

Когда он закончил, она некоторое время молча размышляла, а затем проговорила:

— Всё достаточно очевидно, не так ли? Кроме одной детали.

— И этот пустяк — личность убийцы?

— Нет. Запертая комната. Личность убийцы вполне ясна. Но доказать обвинение против него и освободить Мэтта будет чрезвычайно трудно, если не преодолеть препятствие, поставленное этой “невозможностью”.

— А всё остальное очевидно? Мило. Тогда послушайте, что было сегодня: я напал на след, который, если он верен (и я молюсь за это), докажет, что смерть Уильяма Рансибла была не несчастным случаем, но важной деталью хорошо продуманного замысла. — Он сделал паузу, чтобы оттенить сказанное.

— Но, конечно, это было абсолютно ясно сразу. Однако расскажите, как вы собираетесь это доказать.

Маршалл ахнул.

— Я предпочёл бы, чтобы вы рассказали мне, почему это столь очевидно.

— Но ведь так и есть. Безупречная цепочка вероятностей указывает именно на это. Однако, если вы не возражаете, я хотела бы воздержаться от её оглашения. Она влечёт серьёзное обвинение, которое, думаю, ещё не пришло время выдвигать. Расскажите мне о своих находках.

Маршалл вновь раскурил трубку.

— Хорошо. Выглядит это так: с чего началось всё дело? С Джонатана Тарбелла и чёток. Мы ничего не знаем про Тарбелла — никаких связей, никакого досье в полиции, ничего.

— Совсем ничего, лейтенант?

— Ах да. Признаюсь, кое-что у нас теперь есть, и это помогло. Но, если вы что-то придерживаете, придержу и я; это лучше присовокупить потом. Давайте вернёмся к самому началу. Мы ничего не знаем о Тарбелле, кроме того, что у него был номер телефона дома, где находится квартира Фоулксов, и чётки, оказавшиеся собственностью покойной первой миссис Фоулкс-старшей. Теперь, если его смерть была не относящейся к делу сюжетной линией, никак не связанной с нападениями на Хилари, то капризы судьбы становятся слишком возмутительными. С этого мы начнём, и всё должно сойтись.

— Согласна, лейтенант. Зайду дальше, сказав, что если бы вы не расследовали смерть Тарбелла, не было бы и запертой комнаты.

— Пока я не уверен, что улавливаю суть. Но продолжим: Тарбелл связан с делом ещё в одном отношении. Мэтт Дункан однажды видел его у Картера, возможно, вместе с Рансиблом. Последующий расспрос хозяйки Рансибла и его друга-фаната выявил, что Тарбелл был его самым частым и близким спутником. И это ставит Рансибла в самый центр дела как главного героя, а не невинного прохожего. Если Тарбелл связан с Хилари, а Рансибл тесно связан с Тарбеллом, то, что бы ни говорили все Фоулксы, здесь есть некая общая связь.

— Согласна.

— Хорошо. Поэтому дальше я попытался узнать что-то о Рансибле: кто он, откуда, что делал. Последнее установить легко: он продавец в бакалейном отделе. Остальное — почти что невозможно. Никто не знает о нём ничего, кроме того, что он регулярно платит по счетам и пурист в своих взглядах на фантастику. В призывной карточке он не указывает никаких близких родственников. Но он начинает заполнять графу о других именах, но затем отбрасывает эту мысль. Получить конфиденциальную информацию от призывной комиссии — ад. Поверьте, я специалист в этом вопросе. Но призывник может этого не осознавать. Если ему тот момент было чрезвычайно важно скрыть другое имя (настоящее или выдуманное), если он был вовлечён в некое предприятие, требовавшее хранить это имя в тайне, то мог рискнуть подделать свои данные, чтобы не раскрыть эти сведения.

— Верно, лейтенант. И вы смогли что-то извлечь из того, что он начал писать?

Маршалл извлёк блокнот, отыскал пустую страницу и набросал закорючку Уильяма Рансибла.

— Немного похоже на “J”, — размышляла сестра Урсула. — Или, может быть… да, думаю, это начало заглавной “F”.

— Да. Я уверен в этом. И вдвойне уверен, потому что на сей раз наш убийца поскользнулся. Он зашёл слишком далеко. Кто-то побывал в комнате Рансибла до меня. Она была невероятным образом лишена любых личных бумаг, кроме пропущенной записки, подписанной Дж. Т. Я вернусь к её содержанию позже; пока что она указывает на ещё одну связь с Тарбеллом. Ни один человек не смог бы жить в столь безличной обстановке. И той ночью хозяйка дома видела “взломщика”, одетого в старый добрый костюм доктора Дерринджера.

— Любопытно, — проговорила сестра Урсула, — как этот костюм проходит через всё дело. Это просто жуткий юмор, или убийцу заставляет использовать его некое психологическое принуждение?

— Не знаю. В случае Картера это могло бы быть шуткой. Но он теперь вне подозрений. В случае Вероники Фоулкс это имело бы психологическое объяснение; но разве женщина способна это проделать? Кстати, как сказал бы Уимпол, вы с умом потрудились в “Элитном”, сестра.

— Я подумала, что маскировка, использованная однажды, может превратиться в привычку. А теперь этот взломщик… вы думаете, убийца обыскивал комнату Рансибла?

— Он добрался туда раньше всех, — печально сказал Маршалл. — Постарался изо всех сил уничтожить все свидетельства, кем был Рансибл. Но, кстати, помог мне. Как я уже говорил, он зашёл слишком далеко. Он снял со стены фотографию. Позже я узнал от фаната Уоринга, что никакой тайны в этой фотографии не было. Это было фото Фаулера Фоулкса с автографом, естественное сокровище для любого поклонника фантастики. Если бы фотография осталась висеть на своём месте, я бы и не взглянул на неё. Но она пропала; а пропасть она могла только потому, что убийца счёл её не частью фанатского собрания, а фрагментом уничтожаемых им улик. Тем самым, улики эти касались Фаулера Фоулкса.

— Отлично! — восхищённо промолвила сестра Урсула. — Лейтенант, зачем вам тратить время, представляя на мой суд столь выдающуюся работу?

— Главным образом, потому, — признался Маршалл, — что сейчас она выходит гораздо лучше. В моём мозгу, когда я начинал, всё было совсем не так ясно и логично. Итак. Каким же образом эти улики касались Фаулера Фоулкса? У меня возникли подозрения, и я изучил биографию Фоулкса в “Кто есть кто”. И ведь это всё время было у нас перед глазами! Хилари представлял себя в глазах общественности Сыном Фаулера Фоулкса с большой буквы. Мы знаем, что он родился во втором браке, но автоматически считаем первый брак бездетным. Полагаю, это происходит потому, что Хилари создаёт такую трогательную картину взаимоотношений с отцом, что можно представить, как Фаулер Фоулкс, показавшись из лона Авраамова, провозглашает: “Се есть единственный сын мой возлюбленный, в котором моё благоволение”[82]. Простите за святотатство.

— Святотатство, полагаю, совершает Хилари. Он превращает своего отца в Бога, после чего вполне естественно считать себя Сыном Божиим. Но проблема, вы имеете в виду, в слове “единственный”?

— Именно. Был ребёнок от первого брака. Роджер О'Доннелл Фоулкс, ныне покойный. Я проверил в автобиографии Фаулера Фоулкса. Роджер родился в 1894 году. Он часто и с нежностью упоминается в книге, даже после второго брака и рождения Хилари, до самого 1914 года. Дальше о нём ни слова, кроме одной фразы о Первой мировой войне как “той великой борьбе за человечность, которой я с радостью посвятил своё время, себя самого и даже жизнь собственного сына”. Воспоминания Уимпола не слишком полезны. Он носится, само собой, с Хилари в силу его женитьбы на дочери этого Босуэлла, но едва упоминает Роджера. Есть одно загадочное упоминание “той глубокой печали в жизни Фаулера, которую и смерть не исцелила”. И к чему всё это нас ведёт?

— Отца и сына разлучила серьёзная ссора, заставившая сына найти гибель на поле боя.

— И что может вызвать такую ссору в двадцать лет? Можно ли представить себе что-нибудь более вероятное, чем непродуманный брак, после которого достопочтенная Патриция Сент-Джон в качестве мачехи, несомненно, высказывает своё мнение о непригодности девушки? Стандартный случай. Вне всякого сомнения, отрезанный ломоть и всё такое. И вот он отправляется добровольцем в союзные война, дабы найти смерть или славу на поле брани, мчась на своём метафорическом белом скакуне, не дожидаясь открытия, что его бедная жена беременна.

Сестра Урсула кивнула.

— То есть вы думаете, что ваш Рансибл — сын от непродуманного брака Роджера Фоулкса?

— Я в этом уверен. Я рассуждал так: он может солгать призывной комиссии о своём имени. Но только профессиональный мошенник выдумает ложное место и дату рождения. Девять шансов из десяти, что они верны. Итак, я проверил в наших городских записях 5 августа 1915 года. Никакого Рансибла. Но есть Уильям Фаулер Фоулкс, восемь фунтов десять унций, отец Роджер О'Доннелл Фоулкс, мать Элинор Рансибл Фоулкс. Легко понять, что произошло дальше. Давление со стороны семьи, чтобы она отказалась от своих претензий и вернула себе девичью фамилию в обмен на единовременную выплату. Вы знаете фамильную гордость Хилари. Посмотрите, как он заботится даже о той кузине из Англии. А Фоулкс, работающий продавцом… Это догадки, но, думаю, нет особых сомнений, что Рансибл мягко нажимал на Хилари. Давление не могло быть жёстким, потому что у него не было прав на наследство, которого лишили его отца. Просто своего рода моральное увещевание и призыв к фамильной гордости. И вот здесь появляется Тарбелл.

— Но как?

Маршалл достал телеграмму из Чикаго и протянул монахине. Сестра Урсула прочла:

— Помните дело Вейрингхаузена? — спросил он.

— Одно из дел с пропавшими наследниками, не так ли? Наследство в виде мясоперерабатывающей компании, сын, считающийся утонувшим в море много лет назад, и претендент, утверждающий, что он — этот сын. Дело Тичборна[83] повторяется.

— Верно. А этот Джарретт стоял за спиной претендента. Что, по-видимому, указывает, что он специализировался на поиске наследников. В том деле мошенничество доказать не удалось, и сомневаюсь, что оно было здесь. Слишком мелкая для этого была бы пожива. Но у Тарбелла-Джаррета дела шли не так уж хорошо, судя по месту его проживания, и он, без сомнения, решил сунуть нос и в это дело. Записка, подписанная Дж. Т., найденная мной в комнате Рансибла, подтверждает это. Она гласит: “Х говорит может быть. Надейся, парень”. Или, возможно, после Х. должна стоять точка. Это указывает на то, что Хилари покусывали, а также, что они были способны представить некие материалы. Какие у них были доказательства, сказать сложно. Большая их часть, должно быть, уже уничтожена. Но мы знаем, что у Рансибла были бабушкины чётки, которые Тарбелл использовал как доказательство, он имел заметное внешнее сходство с Хилари и, собственно, старым Фаулером, и выполнял трюк с рукой.

— Бог мой, что это?

Маршалл объяснил и показал рисунок Уоринга.

— Уимпол упоминает его в воспоминаниях; это был, по-видимому, подходящий для догматичной и доминирующей личности Фаулера Фоулкса салонный фокус. Вот что имел в виду Тарбелл, говоря, что это может пригодиться.

— Вы открыли удивительные факты, лейтенант. Но какой же вывод вы из них делаете?

Маршалл замялся с ответом.

— Я листал труды Чарлза Форта, которые так любят цитировать Остин Картер с Мэттом. Кажется, через несколько лет после знаменитого исчезновения Амброза Бирса произошло ещё одно исчезновение — некоего Амброза Смолла[84]. Мистер Форт предполагает, и, честно говоря, думаю, что шутит он лишь наполовину, что некто собирал Амброзов. Ну, а в этом деле некто собирает Фоулксов.

— Тогда почему Тарбелл? — Только потому, что он знал, что Рансибл — Фоулкс. Разве вы не видите: если считать смерть Рансибла ошибкой, то весь замысел оказывается нацеленным на Хилари. И весь вопрос мотива освещается по-иному. Кандидатом становится любой, с кем конфликтовал Хилари; а это широкое поле. Но если смерть Рансибла предумышлена, тогда убийцей должен быть человек, который получает выгоду от трёх смертей Тарбелла, Рансибла и Хилари. Его мотивом может быть лишь одно. И есть только один человек, имеющий этот мотив.

— И ещё одна женщина, — напомнила ему сестра Урсула. — Возможно, даже две.

— Вы можете представить женщину, посещающую отель “Элитный” в роли доктора Дерринджера? Это, очевидно, мужчина.

— Но у него несколько самых впечатляющих алиби.

— Которые рушатся от щелчка пальцем.

— А запертая комната?

— Она пока остаётся. Бог её знает. Остальное проясняется. Например, бомба. Я не представлял, как кто-то в этом кругу может знать о Луи Шалке; но, очевидно, Тарбелл должен был знать и легко мог упомянуть живописную профессию своего соседа посетителю — посетителю, с которым он имел некую деловую связь и который потом убил его. Но это… — Маршалл замолчал, и глаза его загорелись.

— Да, лейтенант?

— Это значит, что шантажировали не Хилари. Посетителем Тарбелла, согласно клерку, был доктор Дерринджер — то есть убийца. Такой мутный делец, как Тарбелл, не возражал бы, чтобы человек с именем и положением маскировался, посещая “Элитный”. А тот номер телефона связывает Тарбелла не лично с Хилари, а с квартирой Фоулксов. Скажем, Тарбелл обманывал Рансибла, сливая информацию двум людям, больше всего заинтересованным в сохранении положения Хилари…

— Но вы сказали, что это не был настоящий шантаж. Просто мягкое давление, взывающее к фамильной гордости Хилари.

— Ладно. Пропустим. Это боковая линия. Всё наладится, абсолютно всё наладится, когда мы объясним ту чёртову запертую комнату. И именно здесь мне больше всего нужна ваша помощь, сестра. Вы однажды взломали такую комнату. Не могли бы вы сделать это вновь? Если я проясню этот момент, то смогу сегодня же произвести арест по обвинению в предумышленном убийстве, принудить Келло отозвать обвинение против Мэтта и передать ему настоящего убийцу. Но как, во имя всех слов, которые никогда не должны нарушать покой этого дворика, была устроена эта запертая комната?

Сестра Урсула крепко сжала руки вокруг креста своих чёток.

— Я уже намекала вам, какова, мне кажется, природа разгадки.

— Человек-невидимка? Да уж, помогло это, не считая блестящей теории Леоны, что это могла быть сестра Фелицитас.

Монахиня рассмеялась. Но смех был нервным, натужным, далёким от её обычных вольных и полных раскатов хохота.

— Сестра Фелицитас была бы в восторге от этой шутки, если бы я смогла добиться, чтобы она её услышала. Но теперь я могу пойти дальше того намёка. В ходе этого визита вы рассказали мне, как именно можно открыть эту комнату.

— Я?

— И вспомните изречение доктора Дерринджера. “Исключите невозможное, и если не останется ничего”…

— Сестра! — резко проговорил Маршалл. — Мы играем? Разве вы не понимаете, что может произойти третье убийство, пока мы…

— Нет. Не будет и не может быть третьего убийства. Поскольку, видите ли, вы забыли упомянуть ещё одного человека, который получит выгоду от смерти Фоулкса.

Маршалл выбил трубку и медленно набил её вновь. Гнев покинул его лицо, уступив место сомнению, а затем изумлению.

— Сестра, — произнёс он, наконец, — вы имеете в виду, что?..

В патио вошла другая монахиня.

— Лейтенант Маршалл? — спросила она. — Звонок для вас.

Вернулся Маршалл с чёрным лицом.

— Ну? — проскрипел он. — Это был Рэгленд. Он обзванивал весь город, пытаясь меня разыскать. Так ещё одного убийства не может быть?

— Лейтенант… — Голос сестры Урсулы слегка дрожал.

— Ваше последнее предположение было блестящим. Но, думаю, теперь он чист. И, — добавил Маршалл, не обращая внимания на тишину патио, — это вновь та же чёртова запертая комната.

Вероника Фоулкс с любопытством посмотрела на брата.

— Так это всё-таки случилось. — Она закрыла за собой дверь в кабинет.

Бледный Вэнс Уимпол кивнул.

— Это всё-таки случилось. Они добрались до Хилари.

— И всё так же, как в тот раз?

— Точно так же. На двери в холл цепочка. Мы с Дженни были в этой комнате с того момента, как Хилари вошёл в кабинет. Никто не входил и не выходил.

— Ты очень умён, Вэнс, — ровным голосом произнесла Вероника.

— С учётом одного из продемонстрированных тобой талантов, дорогая, это впечатляющий комплимент.

— Но, пожалуй, в этот раз не столь умён. В тот раз у тебя были беспристрастные свидетели. Две монахини. Никто не мог их заподозрить. Но кто уделит внимание показаниям твоей невесты? И лишь она может подтвердить, что ты не входил в ту комнату.

— Так вот что намечается, Рон? На сей раз я назначен на роль козла отпущения? Ну, это едва ли справедливо. Или необходимо. Ты знаешь, что тебе нечего страшиться моего управления наследством. Тебе лучше держать меня поблизости.

— Не знаю, как ты проделал это в тот раз. Это было безупречно. Но на сей раз всё слишком нагло, Вэнс. Не то чтобы я хочу сдать тебя. Но они никогда не поверят в твою историю.

— Маршалл поверит. Он приучен к запертым комнатам. Ведь это, наверное, натолкнуло тебя на мысль, а?

Эти двое, стоявшие и хладнокровно обсуждавшие вероятность вины друг друга, оказались в центре тесного кружка. Весёлая пышность Вэнса улетучилась вместе с беспричинным стремлением Вероники быть эффектной. Теперь они обнажили себя. Остальные, Дженни Грин брата и новоприобретённый сестрой Джо Хендерсон, молча, беспомощно находились в тысяче миль от них.

— Я бы не стала настаивать на этом утверждении, Вэнс. Не упоминала бы это Маршаллу. Или могла бы снова сослаться на некое путешествие на самолёте.

Д. Вэнс Уимпол пожал плечами и потянулся за бутылкой. Закончив наливать выпивку в два стакана, он улыбался.

— Разве это так важно, Рон? Разве не главное, что Хилари теперь мёртв? Ты — свободная женщина, а я управляю правами на Фоулкса. Если ты хочешь притворяться, что считаешь меня виновной в его смерти, на здоровье. Это никому не вредит. Преступление не смогут повесить ни на кого из нас. Давай выпьем.

Вероника молча кивнула и приняла стакан. Они вместе выпили.

Дженни Грин вздрогнула.

— Я никогда до сих пор не видела их такими… — пробормотала она. — Это… они не люди.

Джо Хендерсон моргнул.

— Знаю. Это… — Он нащупывал слова и нашёл их в том единственном языке, на котором говорил по-настоящему. — Это как наблюдать за чем-то внеземным, даже внегалактическим, в холодных уголках межзвёздного пространства…

— А теперь, — сказал Вэнс Уимпол, — когда всё решено, звоним в полицию. — Он набрал номер. — Управление полиции? Я хочу сообщить об убийстве. Убийстве Хилари Фоулкса.

Изумлённый голос дежурного сержанта словно ворвался в комнату.

— Что! — взорвался он. — Опять?

— На сей раз именно убийство, офицер. Пожалуйста, пришлите ваших людей. — Он назвал адрес и повесил трубку.

— Ох… — выдохнула Дженни Грин. — Как ты можешь быть таким? Хилари мёртв!

Вероника не спеша зажгла сигарету.

— Мы знаем.

— Но он был… Он был так добр ко всем нам. Так добр ко мне. И он был твоим мужем, Вероника.

Уимпол прислонился спиной к столу.

— Не будь ребёнком, Дженни. Хилари был добр к тебе, да, но лишь из странной фамильной гордости. Ты, наверное, можешь оплакивать его смерть. Но у тебя, конечно, достанет здравого смысла видеть, что ты единственная.

— Но вы могли бы, по крайней мере, иметь порядочность…

— Поиграть в крокодила? Будет ещё время, когда появятся полиция и пресса. А сейчас здесь только ты, почти что часть семьи, и Джо, который, может быть, всё видит и всё знает, но говорит только о происходящем начиная с 2500 года нашей эры. Мы не можем позволить себе тратить время на слёзы, на пустые слёзы. Нужно продумать план кампании.

Вероника нетерпеливо подалась вперёд.

— Как насчёт самоубийства?

Дженни сдавленно выдохнула.

— Нет-нет, дорогая, — рассмеялся Уимпол. — Рон не предлагает романтическое самоубийство во искупление вины. Едва ли. Ты имеешь в виду, мы можем предположить, что Хилари… Как бы это повернуть? Скажем, он убил Рансибла и, раскаявшись, покончил с собой?

— Да, — напряжённо ответила Вероника.

— Вообще-то нецелесообразно с точки зрения страховки. А в остальном — невозможно. Маршалл не дурак, даже если дурак Келло. Он достаточно насмотрелся на Хилари, чтобы понимать, что никакие преступления и никакие иные мыслимые причины не могли бы заставить его покончить со своей драгоценной жизнью. Физическую невозможность преодолеть можно — но не психологическую. Хилари никогда не мог бы покончить с собой. Кроме того, не сомневаюсь, что медицинская экспертиза обнаружил, что угол удара не изменился. Или на сей раз ты была осторожнее?

Дженни встала.

— Я иду в свою комнату. Не могу это выносить. Вы говорите о Хилари так, словно он был… вещью… или…

— …первосортным ублюдком, каковым он и являлся, и чей уход не несёт с собой ничего, кроме хорошего.

— Это слишком жестоко. Я ухожу.

Джо Хендерсон нерешительно встал, словно решил последовать за ней. Затем в дверь позвонили.

— Алиса всё ещё не вернулась из магазина? — спросил Уимпол. — Я открою. Нельзя заставлять полицию ждать, когда они столь проворны.

Когда посетители вошли, Вероника Фоулкс вскочила. Это была не полиция. Это были Мэтт и Конча Дунканы. Вероника изящно протянула руку, указывая пальцем прямо на Мэтта.

— И ты осмеливаешься вернуться, — продекламировала она, — после всего того зла, которое здесь причинил!

Вэнс Уимпол одобрительно кивнул.

— Да, Рон, думаю, это подойдёт не хуже любого другого. И на нашей стороны будет Келло. Дункан, друг мой, вы избраны.

Сестра Урсула глядела на то место, где покоилось окончательно мёртвое тело Хилари.

— Господи помилуй… — бормотала она. — Я и не думала…

Маршалл мерил шагами комнату, с горечью глядя на тело и яростно попыхивая трубкой.

— Другого убийства быть не могло. Так что идите и оставьте Хилари здесь с его убийцей.

— Да, — призналась она. — Я так и сделала. Я оставила его с его убийцей… Хотела бы я быть фаталисткой. Хотела бы отмахнуться обычным “на роду так написано”. Но я знаю, что человек действует по своей свободной воле, и, какой бы цели он ни служил, он должен нести ответственность за свои деяния.

— То же чёртово дело. Каждая деталь повторяется, вплоть до рукавов рубашки. Жаль, что гордый Хилари умер не в своём прекрасном халате… Всё то же самое, кроме ножа.

— Нож? — рассеянно повторила сестра Урсула.

— Конечно. Знак уважения от земиндара из Кота-Гути теперь в наших руках. На сей раз убийца стащил нож с кухни. Неплохая идея; лезвие длиннее и эффективнее. Всё то же самое — но, по крайней мере, на сей раз нам нет нужды в это верить. Запертой комнаты, слава Богу, нет. Мы можем сразу же отмести показания этой Грин.

— Но нет же, — оживилась монахиня. — Вы не можете этого сделать, лейтенант. Тогда что остаётся от предыдущего случая здесь в той же самой запертой комнате?

— Какое это имеет значение? Если мы возьмём его за убийство, то готовы отказаться от обвинения в попытке убийства. Признаю, хотелось бы аккуратно собрать все нити, но…

— Я слишком долго ждала, чтобы заговорить. И было ли это необходимо, как я себя убеждала, или то была моя дьявольская гордыня?.. По крайней мере, вы спасли меня от очередной ошибки, и позвольте мне спасти вас от вашей. Вы должны поверить в показания мисс Грин и дать мне показать, насколько вы неправы.

— Признаю, что навязал вам это дело, — колебался Маршалл. — Я не могу уйти, не выслушав, что вы хотите сказать… Что я должен сделать?

— Всего лишь вот что. — Сестра Урсула нахмурилась. — Пожалуйста, без лишних вопросов позвоните врачу, осматривавшему тело мистера Фоулкса, и попросите его вернуться сюда. Скажите ему… скажите ему, что вам нужны некие подробности, которые слишком сложно объяснить по телефону.

— Доку это не понравится.

— Это тот же самый догматичный юноша с приседающей походкой, которого мы уже встречали?

— Да.

— Прошу вас, лейтенант. Приведите его сюда. Или вы хотите превратиться в Келло?

— Ладно, — пожал плечами Маршалл. — Попробую. — Он позвонил с телефона в кабинете. Как только он закончил, появился сержант Рэгленд.

— Эй, лейтенант! Тут парень в штатском из Пасадены, и у него ордер на одного из ребят, которых мы тут задержали.

Маршалл шумно впился зубами в мундштук.

— Келло! — фыркнул он и принялся особо злонамеренно богохульствовать.

В самом деле, это был сержант Келло, и чрезвычайно собой довольный.

— Приветик, Маршалл. На этот раз я в ваших владениях, но, к счастью, имею на то право. Посмотрите: судебный ордер по обвинению Мэттью Дункана в убийстве. Больше никакой возни с непредумышленным. Мы пытаемся держать его в Пасадене, а ваши юристы в Лосе вытаскивают его, чтобы он закончил работу прямо под вашим носом. Заслышав про это, я тут же уговорил магистрата изменить обвинение по делу Рансибла. Можете забрать его, когда мы с ним разберёмся — мы и парень, который заправляет газовой камерой.

— Мне он не нужен, — тихо сказал Маршалл. — Он не убивал Фоулкса. Не убивал он и Рансибла; но, если вы хотите выставить себя ослом, я не буду мешаться.

— Спасибо, Теренс, — невыразительно проговорил Мэтт. — Я бы не хотел, чтобы ты за меня бился.

— Маршалл просто завидует вашей проницательности, сержант Келло, — рассмеялся Вэнс Уимпол. — Забирайте ваш приз — и удачи! Был бы рад, если бы и мой зять был столь же быстро отомщён.

— Он будет отомщён, — повернулся к нему Маршалл. — Не беспокойтесь. Но не Келло. Сперва вам придётся ответить на несколько вопросов.

— Мне? Но, лейтенант! Я признаю, что присутствовал при некоторых кульминационанных моментах этой оргии убийства, но в остальное время был просто закулисным персонажем.

— Ой ли? Вы же не думали, что сможете вечно держать рот Фина на замке? Не разумнее ли было бы избавиться и от него?

— Вэнс! — завопила Вероника. — Я говорила тебе, что этому противному человечку нельзя доверять. Я предупреждала…

— Ты, дура! — зарычал на сестру Уимпол. — Разве ты не видишь, что этот полицейский олух бродил во тьме наощупь? А теперь ты…

— Кстати, — насмешливо проговорил Маршалл, — восклицание вашей сестры было ничуть не более показательным, чем то, как набросились на неё вы. Итак, Фин вас шантажировал. И попробую предположить, чем. Он видел вас в Лос-Анджелесе, когда вы, предположительно, находились на краю света. Очень красивое алиби с поездом, но совершенно бесполезное. После первой запертой комнаты у вас было более чем достаточно времени, чтобы слетать в Сан-Франциско и вернуться назад тем поездом. А мистер Фин приостановится и поразмыслит, сопоставив прибыль от шантажа с силой полиции и возможным обвинением в лжесвидетельстве.

Д. Вэнс Уимпол плеснул себе выпивки. К нему стало возвращаться самообладание.

— Лейтенант, я только что понял мотив этой атаки на меня. Вы всё ещё злитесь на то, что в тот вечер у Чантрелла я нашёл вашу очаровательную жену столь привлекательной.

— Хм? — Келло медленно собрался с силами и, наконец, разразился хохотом. — Так ли, Маршалл? Просто маленькая личная месть? Ну, повесьте это на него, если сможете. А мне нужен только убийца Рансибла, и я нашёл его здесь. Пока, ребята.

— Вам не понадобятся эти наручники, сержант, — твёрдо сказал Мэтт.

— Так, предупреждаешь меня о последствиях? Нет, братишка, у тебя будут красивые браслеты, они тебе понравятся. Мы в Пасадене хорошо заботимся о наших убийцах.

Зрелище сверкающей стали Конча перенести не смогла. Она стояла рядом с сестрой Урсулой, тихо, бесслёзно всхлипывая. Теперь она бросилась вперёд и обняла мужа.

— Вы не можете! — воскликнула она. — Вы не можете забрать его, сержант. Я не позволю вам увести его, убить и стать лейтенантом. Я…

— Мэри, — предостерегающе сказал Мэтт.

— Он убьёт тебя, Мэтт. Он плохой. Его не заботит ни правда, ни что другое, кроме новоно звания. И он заберёт тебя и…

— Брось, сестрёнка, — сказал сержант Келло. — Увидишься с ним завтра — через решётку.

— Подождите, сержант, — шагнула вперёд сестра Урсула. — Позвольте мне сказать.

— Какого ч… Простите, сестра. Но вы кто?

— Кто я — неважно. Лейтенант потом вам расскажет, если захотите. Но я не могу позволить вам увести этого человека обратно в тюрьму. Он не убивал Уильяма Рансибла.

— Да-а? И, полагаю, вы знаете, кто его убил?

— Конечно. Это был Хилари Фоулкс.

Реакция в комнате преимущественно выразила презрительное недоверие. Одна Вероника Фоулкс восприимчиво произнесла:

— Вы имеете в виду, что Хилари покончил с собой после…

— Но медицинская экспертиза… Но психология… Но остальные нападения… — последовали громкие протесты.

Сестра Урсула подняла руку. В её маленькой прямой фигуре в старинных одеждах было что-то настолько спокойно внушительное, что даже сержант Келло утих.

— Нет, — сказала она. — Нет; Хилари Фоулкс не покончил с собой. Но, прошу вас, выслушайте то, что, я знаю, должно быть правдой.

– “Нападения” на Хилари Фоулкса, — начала сестра Урсула, — были подозрительны с самого начала. Они были слишком совершенными в своей неудачности. Первые два, кирпич и машина, основывались исключительно на неподтверждённых словах мистера Фоулкса. В третьем случае, с шоколадками, он “случайно” заметил след от укола и “случайно” прочитал роман, заставивший его насторожиться. Четвёртое, бомба, было тщательно рассчитано на доставку в определённый час, а мистер Фоулкс обратился в полицию с просьбой о защите и ожидал, что в этот час будет присутствовать полицейский. Безусловно, здесь помогло совпадение. Полиция медлила с ответом на то, что сочла обычной жалобой чудака, но лейтенант Маршалл явился как раз вовремя по делу, тогда выглядевшему посторонним. Даже если бы он и не появился, бомба была настроена на громкое тиканье; мистер Фоулкс сам заметил бы это тиканье и вызвал безо всяких полицейских команду из отдела чрезвычайных ситуаций. Пятое “нападение”, запертую комнату, я пока пропущу, заметив только, что её, очевидно, не мог подготовить никто, кроме самого мистера Фоулкса.

— Погодите-ка, — запротестовал сержант Келло. — Медицинская экспертиза…

— Пожалуйста, наберитесь терпения, сержант. Я скоро успокою вас по этому вопросу. Но если все эти “нападения” были сфабрикованы, какая за ними могла стоять цель? Мне пришло в голову два возможных мотива: цепочка приготовлений, чтобы сделать самоубийство похожим на убийство и обмануть страховую компанию, или шизофреническое состояние, при котором одна часть сознания пытается подделать физические доказательства, чтобы оправдать манию преследования, которой одержима другая часть. Тогда я недостаточно знала мистера Фоулкса, чтобы понять, что ни одна из этих гипотез ему не подходит. Он был в своём уме, если преступника можно считать таковым, и, в любом случае, обладал невероятной цепкостью к жизни. Никакая мания или самоубийство не могли послужить мотивом мнимых нападений. Лишь когда стало слишком поздно, я увидела третью возможность: покушения на Хилари Фоулкса лишь подготавливали успешное убийство другого человека, якобы ошибочно принятого за Хилари Фоулкса. Был только один человек, чью смерть можно было объяснить подобным образом, и это Уильям Рансибл.

— Но зачем? — запротестовал Мэтт Дункан. — Видит Бог, я хочу в это поверить, сестра. У меня есть на то причины. — Он зазвенел наручником. — Но почему? Рансибл был просто случайным, не имеющим отношения к делу фанатом. Что мог иметь против него Хилари?

— Лейтенант Маршалл с удивительной настойчивостью и отказом принять слишком очевидное установил, что Рансибл был Уильямом Рансиблом Фоулксом, сыном Роджера и внуком Фаулера Фоулкса.

Вероника ахнула. Её брат медленно проговорил:

— Многое теперь начинает проясняться.

— Но, — запротестовал Маршалл, — наследник сына, лишённого наследства, вряд ли может представлять серьёзную угрозу.

— Тогда, лейтенант, Роджер, очевидно, не был лишён наследства. Нельзя небрежно бросить: “О, у мистера Фоулкса не было мотива”. Только мистер Фоулкс мог спланировать убийство и только Рансибл мог быть намеченной жертвой. Следовательно, у мистера Фоулкса был мотив. Скажите, миссис Фоулкс, ваш свёкор оставил завещание?

— Нет. — Вероника выглядела озадаченной и напуганной. — Нет, не оставил.

— Вы знаете, как старики относятся к завещаниям и смерти, — добавил Уимпол. — А Хилари был единственным членом семьи — как мы тогда думали.

— Следовательно, Уильям Рансибл Фоулс претендовал не только на доходы от прав, но и на долю в их управлении. Удар по Хилари Фоулксу был больше чем просто финансовым, хотя он мог ранить его достаточно глубоко. Это был удар по его престижу, по его позиции единственного наследника, стража и хранителя дел отца. Малейшая его прихоть больше не была бы строжайше исполняемым законом. Из деспота-автократа он стал бы простым держателем акций. Угроза была невыносимой; её надлежало устранить. Возможно, сам Рансибл не осознавал всей полноты своих претензий к Хилари Фоулксу. Вполне вероятно, что Джонатан Тарбелл скрыл от него отсутствие у Фаулера Фоулкса завещания и обещал Рансиблу лишь некоторую помощь как члену семьи, подобно полученной мисс Грин, а мистера Фоулкса запугивал потерей половины состояния. И этому придаёт правдоподобие тот факт, что Рансибл не был испуган смертью Тарбелла. Он не заметил, что эта угроза относится и к нему. Если он знал что-то о прошлом Тарбелла или хотя бы сделал выводы на основе того, где жил этот человек, то мог заключить, что тот был убит по какой-то иной причине. Мистер Фоулкс заманил Тарбелла надеждами, как указывает найденная лейтенантом записка, и убил его, когда требования Тарбелла стали слишком настойчивыми, но якобы совершённое по ошибке убийство Рансибла пришлось отложить до приезда мистера Уимпола. Мистер Фоулкс знал, что Рансибл, как фанат, вращается в кругах, которые Остин Картер именует Литературным обществом Маньяны. Как только появится Вэнс Уимпол, то будет легко найти возможность случайно оказаться в такой ситуации, где необходимая “ошибка” станет убедительной. Ракетная вечеринка Чантрелла стала идеальной возможностью, и мистер Фоулкс в полной мере воспользовался ей для импровизации. Почти каждый собравшийся был вероятным кандидатом на роль потенциального убийцы Хилари Фоулкса; наверное, лишь случай, Мэтью, заставил его выбрать тебя. Но скажите, мисс Грин, верным ли был рассказ Хилари Фоулкса о встрече у сарая?

Дженни Грин тяжело сглотнула.

— Не знаю… Они говорили об отце кузена Хилари. Но Рансибл был не похож на фаната. Он выглядел более… более интимным. Словно пытался показать Хилари, сколько он знает. А однажды сказал: “Я потерял чётки, но у меня ещё достаточно всего”. Так что вы, должно быть, правы; но я всё ещё не могу поверить, что Хилари…

— Насчёт чёток, мисс Грин: вы что-нибудь о них знали?

— Ну… Это было странно. Когда Вероника заинтересовалась религией, то прочитала воспоминания первой миссис Фоулкс, где та восхвалялась как святая в миру, и рассказал мне об этом странном виде чёток и их специально изготовленном образце. Когда лейтенант спросил нас о чётках с семью декадами, я хотела упомянуть это, но Хилари жестом приказал мне замолчать. Позже я говорила с ним об этом, и он сказал, что не хотел, чтобы имя жены его отца упоминалось в столь криминальном окружении.

— И вам это не показалось странным?

— Нет, — твёрдо сказала Дженни Грин. — Это… это всё-таки не так. Я не могу поверить во всё это. И, в любом случае, кузен Хилари не мог себя заколоть. Так сказал доктор.

Сержант Рэгленд открыл дверь и сообщил:

— Док здесь, лейтенант.

Полицейский врач с обычной своей сутулостью выдвинулся вперёд.

— Ну? — потребовал он. — Что за суета, мальчик мой?

— Возможно ли, доктор, — заговорила сестра Урсула, — чтобы в этом или прошлом случае мистер Фоулкс мог заколоть себя сам?

— Чушь! — догматично фыркнул он. — Сущая физическая невозможность.

Послышался озадаченный шёпот, наполовину выражавший облегчение, наполовину — испуг.

— Если Хилари убил его, — начала, запинаясь, Вероника Фоулкс, — заметьте, я не признаю этого, но если он убил того фаната…

— Твоего племянника, дорогая, — сказал Вэнс Уимпол.

Она замолкла, но не заданный вопрос словно продолжал громко отдаваться по всей комнате.

— Ещё один момент, — продолжала сестра Урсула. — Могу я получить набросок Рансибла, лейтенант? Спасибо. Итак, доктор, сказали бы вы, исходя из того, что видите на рисунке, что этот человек может быть близким кровным родственником Хилари Фоулкса?

Доктор раздражённо рассматривал рисунок.

— Трудно сказать, — отрезал он. — Не по моей части. В любом случае, очень мало известно о точных генетических деталях физиогномики. Если бы в цвете… Но по рисунку пером и чернилами — нет. Может быть, конечно. Сходство заметное.

— Спасибо.

Но он продолжал глядеть на рисунок.

— Нелепая картинка, — раздражённо заметил он. — Позиция этих рук. Обе сзади шеи обхватывают подбородок. Сущая физическая невозможность. — И он, быстро пригнувшись и более, чем когда-либо, напоминая Граучо Маркса, вылетел из комнаты.

— Видите? — тихо промолвила сестра Урсула.

Маршалл выругался. Он выглядел как человек, у которого земля под ногами внезапно превратилась в зыбучие пески.

— Вспомните изречение доктора Дерринджера, лейтенант. “Если не останется ничего, какая-то часть “невозможного” должна быть возможной”. Столь догматические утверждения о физической невозможности применимы к нормальному человеку. Но отец и сводный племянник Хилари оба были наделены гипермобильностью суставов. Оба проделывали такой трюк. — Она показала Келло и остальным гротескный набросок. — Ваш отец, мистер Уимпол, упоминает в своих мемуарах, что те, кто не видел этого трюка, считали его невозможным. Для Фаулера Фоулкса или Рансибла такая рана, нанесённая самому себе, была вполне возможна. Следовательно, мы не имеем права твёрдо утверждать, что это было невозможно для Хилари Фоулкса.

— Фу-у-уй! — фыркнул сержант Келло. — Если врач говорит, что рану нельзя нанести себе самому…

И тут заговорил тихий Джо Хендерсон.

— Это не только Фоулксы, — промолвил он. — Тони Баучер тоже это умеет. Помню, однажды он предложил: кто угодно приносит ему детективный роман, где доказывается, что смерть не могла быть самоубийством из-за направления раны, и если он не сможет удержать в таком положении нож или пистолет, то платит десять баксов. Никому это не удалось.

— Все мы были слишком готовы, — продолжала сестра Урсула, — принять за верный вердикт “невозможно”, когда на самом деле он значил не более чем “маловероятно”. В девяносто девяти случаях из ста подобная рана, нанесённая самому себе, была бы невозможна. Пожалуй, процент даже выше. Но здесь все обстоятельства запертой комнаты явно делали любое другое решение ещё более маловероятным — на этот раз, собственно говоря, абсолютно невозможным. Вот что я имела в виду, лейтенант, обращая ваше внимание на Человека-невидимку, присутствующего, но не замеченного: жертву.

— И я повёлся, — сказал Вэнс Уимпол. — Такой фортеанец, как я, принимающий Науку за евангелие.

— Халат, — пробормотал Маршалл. — Вот почему он оба раза был в рубашке с коротким рукавом. Ему пришлось снять его, чтобы дать руке свободу движения.

Сержант Келло от души расхохотался.

— Ну и дураки вы тут в Лосе, Маршалл. Мы в Пасадене, может, и не такие умные, но не заглатываем запертые комнаты вроде этой. Мы сразу поняли, что единственный парень, кто мог это сделать, сама жертва.

— Вы мудры, когда узнали все факты, сержант, — улыбнулась сестра Урсула. — Но, на самом деле, то, что вы говорите, может быть верно для среднего полицейского, никогда не сталкивавшегося с невозможной, по видимости, ситуацией. Однако вспомните, что это преступление было задумано, чтобы подвергнуться расследованию лейтенантом Маршаллом, не далее как в прошлом году столкнувшегося с убийством, совершённым, на первый взгляд, в столь же невозможно запертой комнате. Он был, можно сказать, приспособлен к такой ситуации. Могу представить, что один из гарлемских сыщиков, расследовавших дело Финка[85], отреагировал бы здесь так же. Уверена, что так поступили бы и суперинтендант Хедли с инспектором Мастерсом.

— Полагаю, это извиняет меня? — кисло выговорил Маршалл.

— И это подводит нас к причинам появления “невозможной” ситуации, хотя ни одна из них, по-видимому, здесь не применима. Но в этом деле причиной, как мы теперь видим, послужило просто стремление выиграть время. Заметьте, ни одно из “нападений” не предназначалось для указания на конкретного злоумышленника, хотя одно из них и навело случайно лейтенанта на ложный след. Мистеру Фоулксу следовало избежать ареста, удерживая интерес полиции. Любой возможный подозреваемый должен был оставаться на свободе, пока не представится возможность совершить действительное убийство. Таким образом, запертая комната была преднамеренно задумана как крепкий орешек для лейтенанта, с уверенностью, что он всё ещё будет щёлкать зубами, пытаясь его расколоть, когда Рансибл наконец окажется убит. Метод, по-видимому, сложился в его уме ещё тогда, когда он узнал, что лейтенант — тот самый человек, что работал с запертой комнатой в деле Харригана. В то утро, услышав по телефону, что лейтенант Маршалл случайно нашёл идеального подозреваемого и почти готов произвести арест, он понял, что надо действовать. Он застонал и уронил трубку. Затем, пока лейтенант отдавал распоряжения и ехал, у него было достаточно времени, чтобы подготовить нападение в запертой комнате, зная, что никто из домочадцев никогда не посмеет помешать ему, если он заперся у себя в кабинете.

— Окей, — буркнул Келло. — Окей. У вас хорошая история — почти до конца. Но кто, чёрт возьми, убил Хилари Фоулкса?

— Келло, — сказала Маршалл, — здесь я с вами. Мы согласились, сестра, что Хилари никогда не покончил бы с собой. Хорошо, даже если он инсценировал те нападения на себя и убил Тарбелла и Рансибла — кто убил Хилари?

Сестра Урсула крепко сжала крестик своих чёток. Какое-то время её губы шевелились в беззвучной молитве.

— Боюсь, — промолвила она, наконец, — что это сделала я.

Даже сержант Келло онемел. Конча недоверчиво переводила взгляд с монахини на кабинет и обратно. Трубка лейтенанта Маршалла выпала у него изо рта, рассыпав по ковру угли, но даже Вероника Фоулкс этого не заметила.

— Я знала, — продолжала сестра Урсула, — ещё до того, как лейтенант Маршалл установил мотив, ещё до того, как я увидела набросок Уильяма Рансибла, выполняющего свой трюк, что только Хилари Фоулкс виновен во всех этих преступлениях и мнимых попытках преступлений. Но я также знала, что трудно будет это юридически доказать. Сегодня утром я по иному делу посетила мистера Фоулкса и ухитрилась внушить ему, что властям покажется весьма странным, если покушения на его жизнь прекратятся после достижения ошибочной цели. По нарастающей сложности и дерзости “покушений” было очевидно, что тщеславие этого человека его губит. Нет, тщеславие — не то слово. Это была самонадеянная вера в судьбу, уверенность, что ничто не подведёт его, поскольку он действовал, чтобы охранять свои священные права на наследие отца. На самом деле, именно эта едва ли не религиозная самоуверенность впервые дала мне ключ к его характеру и возможностям. Можно даже сказать, что я начала раскрывать его преступления с чтения псалма на вечерней молитве. Я надеялась, что теперь, в силу нервной реакции на собственный успех, эта самоуверенность заведёт его столь далеко, что он совершит “покушение” в должной мере поддельное, чтобы полиция смогла понять, что всё это было розыгрышем. Но я переоценила себя. Как и Хилари Фоулкс. В моём присутствии он не пил. Я не поняла, сколько он выпил и сколь непривычен к спиртному. Его спутавшееся воображение подвело его; он вновь попробовал трюк с запертой комнатой. Но на сей раз он был сбит с толку, ошарашен (успешное убийство оказалось куда более выматывающим, чем он ожидал) и очень пьян. Его персидский кинжал был в руках полиции, и ему пришлось воспользоваться наспех выбранным кухонным ножом с куда более длинным лезвием. Тщательно спланированная рана, выглядящая крайне опасной, но в действительности безвредная, обернулась у пьяной руки самоуничтожением. Самоубийство Хилари Фоулкса было невозможным. Но он убил себя, и вина на мне.

В комнате повисло молчание. Дженни Грин тихонько всхлипывала. Наконец, Вероника Фоулкс торжествующе посмотрела на брата и проговорила:

— Видал?

Вэнс Уимпол состроил покорную гримасу. Конча нерешительно протянула руку мужу.

— Ну, Келло? — потребовал Маршалл.

Сержант Келло потрогал свой ордер.

— Столько болтовни…

— Ладно. Вы приводите Дункана в суд. Отлично. Защита доказывает: А) Хилари Фоулкс инсценировал серию ложных покушений на свою жизнь; Б) Хилари Фоулкс имел сильнейший мотив убить Рансибла; В) Хилари Фоулкс умер от собственной руки. Если надо, мы приведём хендерсонова приятеля Баучера продемонстрировать, как это было сделано. Всё это складывается воедино, и где вы? Чёрт подери, вы не добьётесь даже передачи дела в суд.

Пальцы сержанта Келло медленно разорвали ордер.

— Окей, лейтенант. Лейтенант… — повторил он, с тоской смакуя утраченный титул.

Мэтт Дункан протянул руку (стальное запястье притянуло вслед за ней Келло) и сжал руку Маршалла.

— Благодарю за “мы”, Теренс. В первый раз я сталкиваюсь с полицейским, готовящим дело для защиты.

— День новостей, — заметил Вэнс Уимпол. — В первый раз действия Хилари кого-то избаваили от неприятностей.