Раки-отшельники

…

На следующий день она купила маленькое дорожное радио в торговом центре в Трондхейме, еще выпивки, блок сигарет и несколько книг. Хорошо, что отец не может подняться по лестнице. Отправляясь на второй этаж, она чувствовала, что попадает в безопасное место.

Она была у врача и продлила больничный на работе, потом позвонила Сигурду на мобильный по дороге домой и объяснила ситуацию.

— Вообще-то на больничном нельзя уезжать, но врач обещал все оформить, он сам родом с хутора и знает, как это бывает. Но все так глупо, Сигурд. Мне не вырваться.

Сигурд напомнил ей, что она вырвалась от Кристера, и в этот раз все тоже должно получиться.

— Я не могу сбежать. Просто не могу. И дедушка… то есть… он не дедушка… но ему восемьдесят лет. И его мне очень жалко. Они два жалких существа.

Сигурд прекрасно понимал, что ей нелегко. И Кристер заходил тут в клинику на днях, спрашивал про нее.

— Правда? И что вы сказали?

Ей повезло, что он натолкнулся на Сигурда, а не на остальных, которые выдали бы правду. Сигурд сказал ему, что она за границей, на курсах, и что у нее нет связи по мобильному, но не сказал точно, где она. Кристер понял, что Сигурд в курсе всех дел, раз не говорит, где Турюнн, и попросил ей передать, что ребенка не будет. У девицы случился выкидыш на четвертом месяце.

— Это ничего не меняет. Он оттолкнул меня, когда узнал, что она беременна. Это мне все прояснило.

Сигурд согласился, но все равно должен был передать ей новость.

— К тому же я поняла, что он не совсем мне подходит, Сигурд. У него были странные представления о разных вещах. Но вот я въезжаю на двор, долг зовет. Надо бы поменять колеса, но летняя резина осталась в Осло. Черт! Зимние шины так износились, что можно использовать их как летние, только, боюсь, полиция со мной не согласиться.

Она что, еще ездит на шипованной резине? Тогда можно снять колеса и выковырять шипы шилом. На зимних колесах резина прочнее, чем на летних, но в крайнем случае это сойдет.

— Спасибо за совет. Ты камень с моих плеч снял. Конечно, я в состоянии это сделать. Я думала, мне придется скоро припарковать свою машину и ездить на древнем отцовском «Вольво» без серво.

Она была в хорошем настроении, когда зашла на кухню, предварительно выгрузив радио, книги, выпивку и сигареты. Она боялась, что придется покупать новую летнюю резину, а оказалось, что можно просто выковырять шипы. А в Осло Кристер остался без нее и без досточтимой мамаши, и поделом ему, дураку. Задумавшись, она поняла, что в ней больше злорадства, чем тоски, она любовалась тем, как он сидит там в одиночестве среди своих компьютеров и будильников, со своей гомофобией, и чувствовала, к большому удивлению, что злорадство придает ей сил.

Она взяла пакеты с покупками, которые оставила в прихожей. Отец сидел неподвижно на том же месте, но это ее не раздражало, каждый вечер он проводил в кабинете и мучился, бедный, да ему больше и некуда было податься, разве что в биотуалет. Когда он отправлялся туда, он громко об этом заявлял, чтобы никто не открывал дверей и не смотрел на него, спрятанного за ходунками посреди проема.

Дедушка сидел в гостиной.

— Что ты смотришь? — спросила она его.

— «По всей Норвегии». Повтор, — сказал он.

— Рыбные котлетки на обед, хорошо?

— С соусом карри, так мама делала, — сказал отец.

— Конечно. Карри и креветки, а на гарнир картофель с морковкой, — сказала она.

— Креветки? — переспросил он.

— Да. Креветки.

Она ждала комментария по поводу цены на этот деликатес, но он промолчал, вспомнив, вероятно, что платила она, а ему идут проценты на дисконтную карту в магазине, поскольку она пользовалась его карточкой, своей у нее не было. Она не сдержалась и сказала:

— Чем больше креветок, тем больше скидка на твоей карте.

— Ты это о чем?

— Так. Смотри, какое солнце на улице! И семь градусов. Настоящая весна. Мог бы выходить посидеть на улице, я могу вынести тебе стул и плед. Поставить у стены перед сараем.

— Нет. Не хочу сидеть, как старикашка, сложив руки, у всех не виду.

— Да кто тебя там увидит?

— Пожалуй, никто.

— Ну вот!

Она наливала воду для картошки, когда почувствовала странный запах.

— Здесь странно пахнет, — сказала она.

Поднесла лицо к раковине и принюхалась.

— Пахнет мочой! — сказала она и посмотрела на отца, он не оторвал взгляда от газеты.

— Скажи, ты писаешь в раковину?

— Да, — ответил дедушка из гостиной.

— Заткнись! — крикнул отец.

— Господи! Это же кухня! — воскликнула она. — Как ты можешь стоять тут и…

— Каждый день, — сказал дедушка.

— Так не пойдет! — сказала она и швырнула кастрюлю на стол. Отец облизал губы несколько раз, ответил на ее взгляд. — Одно дело, когда от тебя воняет, ты не можешь как следует помыться, а тут ты стоишь посреди кухни и писаешь в раковину? Я вообще-то тоже здесь живу. И в этом я не участвую! Свинья!

— Тебе же меньше работы. С биотуалетом.

— Тогда выходи на двор. Вполне можешь завернуть за угол со своими ходунками, ни льда, ни снега уже не осталось!

— Это мой дом. Моя раковина.

— Теперь, значит, так? Кажется, совсем недавно ты говорил, что это и мой хутор! От которого я отказываюсь.

— Ты от него отказываешься? — спросил он.

Она поспешила ответить:

— Не сегодня. Сейчас я готовлю обед, а ты перестаешь писать в раковину. И закончим с этим.

— Значит, ты отказываешься? Но тогда… тогда все это ни к чему. Все бессмысленно. Тогда я отправляю всех свиней на бойню, разношу все к чертям, и все. Пошел звонить на бойню.

Он стал подниматься, ухватившись за ходунки.

— Хватит ерунду болтать! Садись! — сказала она.

Она принялась чистить картошку, повернувшись к нему спиной, но краем глаза видела дедушку в гостиной, он сидел лицом к проему, новые очки блестели.

— Все должно быть для чего-то. И если ты не хочешь вступать в наследство, то…

— Я же не могу принимать решение немедленно, — сказала она.

— Тебе тридцать семь. Даже пятилетки здесь в деревне понимают, что хутор перейдет к ним.

— Боже мой. А раньше? Когда твоя мать была жива и ты здесь работал? Я была в Осло и понятия об этом не имела. Тогда для чего это было? Для кого? Не говори, что для меня.

— Тогда была жива мать. Она была здесь. И смысл был.

— Она была твоей матерью! К тому же старой!

— Я так не думал.

Она порезалась овощечисткой, но не обратила на это внимания, вода смыла кровь, и она продолжала чистить картошку.

— А если бы не случилось этого с твоей ногой… Ты бы ни за что на свете не стал от меня требовать решения…

— Я думал, ты хочешь. С самого Рождества, когда мать умерла.

— Я не знаю, говорю же! Не сейчас, по крайней мере. Может, потом.

— Я должен знать, что ты хочешь, что это кому-то нужно. Иначе все бессмысленно. Здесь дела не идут. Тебе надо об этом задуматься. Ты наследница.

— Наследница. Ха! И что мне с этим делать, а? Продать квартиру в Осло и инвестировать в хутор? Прямо сейчас?

— Да.

— Ты совсем рехнулся? — спросила она, обернувшись к нему. — Ты ходишь здесь, вечно недовольный, писаешь в раковину на кухне, а я должна… Даже не думай!

— Не думать?

— Да, не думай.

— Ладно. Не буду думать.

Она заклеила ранку на пальце пластырем, поставила вариться картошку и приготовила белый соус, добавила рыбных котлет, креветок, специй, все молчали, больше всего ей хотелось запереться в своей комнате и поплакать. Она наследница, вдруг стала наследницей. Не через десять лет, когда отец выйдет на пенсию, а прямо сейчас. На хуторе, который вот-вот развалится из-за запущенного хозяйства и плохого содержания.

Они ели молча. Отец съел мало и ничего не сказал про еду. Дедушка ел с аппетитом. Было очень неприятно сидеть так близко к ним и не разговаривать, не знать, куда девать глаза. Она остановила взгляд на ноже и вилке и на дворе за занавеской, где птицы переживали дни своего величия. Похоже, они единственные здесь на хуторе, кроме свиней, радовались новому дню и думали, что мир стоит, как прежде.

Отец сунул последнюю картофелину в рот, сложил вилку с ножом на тарелке и поднялся на ходунках. Она надеялась, он собрался не в туалет в прихожей, не то ее вырвет. Но он пошел в гостиную и захлопнул за собой дверь. Она переглянулась с дедушкой.

— Да-да, — сказал он.

Помыв посуду, она поднялась к себе. Дедушка уже отдыхал в своей комнате. Она тихо включила радио, открыла окно и закурила, сидела, спрятав подбородок в ладонях, и любовалась видом. Скоро зазеленеют деревья, вот-вот уже апрель, земля сопреет и набухнет, и в прибрежных камнях проснется жизнь. Ну почему так резко, может, она могла бы… перестроить свинарник или начать какое-нибудь новое дело потихоньку. Ей нужно время, чтобы получить сельскохозяйственное образование или организовать здесь собачий бизнес. Школу для собак. Или собачий пансионат в свинарнике, он отлично для этого сгодится. И большие выгулы рядом с амбаром, которые надо сперва покрыть булыжником и травой. До центра Трондхейма всего двадцать минут на машине, еще меньше, чем от Осло до клиники. И она совершенно свободна.

Вполне возможно.

Но отец для начала должен поправиться. Снова прийти в себя. Если это вообще возможно. Пока он в таком состоянии, все без толку.

Перед тем как отправиться в свинарник, она зашла на кухню сварить им кофе. Дверь в гостиную все еще была закрыта, дедушка сидел на кухне и выглядел потерянным.

— По радио наверняка тоже есть что послушать, — сказала она. — А сейчас будет кофе.

— Там заперто, — сказал он.

— Он заперся? — Она подошла к двери и повернула ручку. — Открой! Тут хотят посмотреть новости! И кофе сейчас сварится.

Спустя долгое время он открыл и заковылял обратно к раскладушке, лег на нее. Дедушка поспешил забраться в кресло и схватить пульт от телевизора.

— Тебе кофе сюда принести? — спросила она отца.

Он не отвечал. Лег, повернувшись лицом к стене. Она поставила на поднос две чашки кофе, плошку с сахаром и положила плитку молочного шоколада, поломанного на кусочки, отнесла все в гостиную и поставила на журнальный столик.

— Ну, я пошла в свинарник, — сказала она.

Свою чашку кофе она вынесла на двор, прихватив еще одну целую плитку шоколада. Когда вошел Кай Рогер, она сидела на табуретке в мойке.

— Ага. Начались перемещения войск?

— Он хочет, чтобы я вступила в наследство. Прямо сейчас.

— И я тебе про то же говорил. Ты следующая.

— Но почему прямо сейчас?

— Спесь с него, видимо, сошла. Он до смерти боится остаться здесь один. Ну, и устал. Или бумажная работа стала невыносима, — сказал Кай Рогер.

— Он же так любит своих свиней…

— Для того чтобы хутор жил нормальной жизнью, просто любить свиней недостаточно. К тому же, он их уже давно не видел. А ты что сказала?

— Чтобы он даже не думал.

— Сказала, что не хочешь?

— Я не знаю! Не знаю я…

Она заплакала, проклиная себя за это. Он тут же подошел, сел на корточки и обнял ее.

— Пусть пройдет пара дней, — сказал он.

— Пара дней? Чем это поможет? — сказала она и опустила голову ему на плечо, было так хорошо к кому-то прислониться, почувствовать чьи-то руки, она заплакала еще сильнее, он только молча обнимал ее.

Сквозь плач она слышала шум свиней за дверями, нетерпеливое хрюканье, почувствовала, что несмотря ни на что ждет встречи с ними. Сдюжит ли она, справится ли со свиньями, научится ли проводить осеменение и опорос, лечить поросят, а эти черные зубы, которые надо удалять, а если свиноматки бесятся, берут поросят и?.. Неужели она все-таки крестьянка? Это у нее в крови? Мать тоже была хуторской. А ее интерес к домашним животным и собакам посреди большого города, неужели это тоже результат подсознательного желания работать с животными, жить этим?

— Дело не в том, — сказала она и подняла голову, — что я не хочу заниматься хутором. Просто отец себя так ведет, и решение надо принимать так срочно…

— А ты не думала, что он такой злой и недовольный как раз из-за этого? Потому что боится? Потому что ничего не решено? И если ты скажешь ему, что займешься хутором через десять лет…

— Боюсь, хутор десяти лет не протянет. Он разорится задолго до этого срока. Может, уже разорился.

Она встала, достала туалетную бумагу и высморкалась, вытерла глаза.

— Прости, пожалуйста, — сказала она.

— Ты не единственная. Здесь в округе масса людей, которые испытывают такие же сомнения, стоит ли игра свеч. Но, как правило, они помладше.

— Отец сказал практически то же самое. Он сказал, что им пять.

— Кому-то, может, и пять. Мой старший брат получил хутор, но до сих пор не может решить, расширять его или махнуть рукой на это дело. Если он откажется, будет моя очередь. Я бы расширил.

— А почему бы вам не объединиться?

— Его жена не хочет. Она хочет бросить хозяйство, — ответил он. — Кажется, женщины здесь совсем одурели. Надевай комбинезон. А потом поехали вместе есть пиццу. Сегодня пятница, нельзя сидеть одной в своей комнате и пить коньяк. Я угощаю. Выпьешь пол-литра свежего пива, а я тебя отвезу домой.

Когда они закончили, было около девяти, она приняла душ и на секунду заглянула в гостиную, чтобы попрощаться. Отец лежал, как прежде, кофе стоял нетронутый на подносе, зато дедушка съел весь молочный шоколад и вынул нижнюю челюсть. Она постаралась не задумываться, зачем он это сделал.

— Я съезжу прогуляюсь с Каем Рогером, — сказала она. — Вернусь поздно, но поднимусь очень тихо, никого не разбужу. Спокойной ночи.

Дедушка кивнул:

— Спокойной ночи.

Она сидела с накрашенными глазами, в джинсах, которые не надевала уже целую вечность, и чувствовала себя человеком. Кай Рогер тоже преобразился. Тоже в джинсах и черной кожаной куртке, волосы зачесаны назад, она разглядывала его, пока он стоял у стойки и заказывал пиццу, он и в самом деле был очень даже ничего.

— С чесноком? — крикнул он.

— Да, спасибо. И побольше!

Он купил себе легкое пиво и пол-литра обычного пива для нее. Повар крутил тесто в воздухе, наверняка оно предназначалось им, с пепперони и ананасом.

— Я так рада, что вырвалась, — сказала она. — Огромное тебе спасибо.

— Да уж, главное, очень вовремя.

— Только… я не могу говорить о хуторе, о деньгах, о разрухе и тому подобном, ладно?

— Хорошо. Честно говоря, я и сам не хочу об этом разговаривать. Лучше расскажи что-нибудь интересное об этом Херриоте, про которого ты читаешь. Это не тот, которого в юности бросили посреди деревни в глубокое озеро недовольные крестьяне?

— Ну вот, видишь, мы опять об этом…

Он засмеялся, она выпила, пиво было ледяным, их разделяла свеча в оловянном подсвечнике.

— Тогда лучше расскажи про Осло, — сказал он. — И расскажи, как мне воспитывать щенка лабрадора, я только что заказал кобеля у друзей, щенки родились три дня назад.

— Да, об этом я могу говорить, — ответила она и улыбнулась.