Рамакришна и его ученики

11. МАТХУР

В предыдущей главе я писал о празднике Дурги в 1864 году, на котором Матхур не узнал переодетого в женское одеяние Рамакришну. Я должен вернуться к этому празднованию, чтобы показать всю силу религиозной преданности Матхура, которая возросла в огромной степени после того, как ему было видение Рамакришны в обликах Кали и Шивы, – о чем написано в главе восьмой.

Дурга-пуджа длится пять суток и на исходе пятого дня завершается погружением в воды Ганги той статуи, перед которой совершалось почитание. В индусских религиозных празднествах используются два типа священных изображения: постоянные и временные. Постоянное изображение божества, изваянное из мрамора или другого прочного камня, помещают в храм, где после освящения перед статуей ежедневно совершается ритуальное почитание. Изображение временное, вылепленное из глины, используется только на время соответствующего празднования, после окончания которого его погружают в ближайшую реку, озеро или в море.

Временное изображение так же свято, как постоянное, – но только на время празднества. Прежде чем приступить к почитанию временного изображения, нужно вызвать божественное присутствие из собственного сердца и перенести божество в статую. Соответственно, до выноса временного изображения из храма и погружения его в воду, нужно отозвать божество из статуи и вернуть его в свое сердце. Все это достаточно ясно и резонно. Но религиозный пыл не знает резонов и способен причинить немало боли человеческому сердцу. Если веруюший способен действительно убедить себя, что божество присутствует в статуе, то для него возникает опасность полюбить саму статую. Образ и присутствие могут отождествиться для него, и тогда новое их разделение окажется болезненным.

Именно это и произошло с Матхуром во время того праздника Дурги. Когда на исходе пятого дня пришли священнослужители известить его, что уже пора нести статую на берег Ганги, Матхур сначала сильно опечалился, а потом впал в неистовое возбуждение. Он кричал, что статую надо не опускать в Гангу, а поместить в храм и ежедневно совершать перед ней почитание. Матхур просто бесновался и грозил страшными карами любому, кто посмеет против его воли бросить глиняную статую в воду.

Священнослужители растерялись. Понять эту экстремальную религиозность они, разумеется, не могли, поэтому, как было и во многих случаях с Рамакришной, пришли к выводу, что Матхур просто спятил. Но спятил или не спятил, хозяином положения все равно оставался Матхур – почитание совершалось в его доме, так что если он запрещает выносить статую из дома, то священникам остается только подчиниться. Ирония судьбы заключалась в том, что за помощью они бросились не к кому иному, как Рамакришне, умоляя его вмешаться и утихомирить Матхура.

– Чего ты боишься? – спросил Рамакришна Матхура. – Что Мать покинет тебя, если ее изображение погрузят в Гангу? Да неужели может мать оставить свое дитя? Три дня ты возносил ей молитвы в храме, но теперь-то Она приблизилась к тебе – Она в твоем сердце!

При этих словах Рамакришна легко провел рукой по груди Матхура, и, как всегда, его касание наполнило слова силой. Матхур понял бессмысленность своих страхов. Он был снова счастлив.

Обряд погружения статуи в Гангу был совершен.

В экстатическом состоянии Рамакришна иногда предсказывал будущее своим ученикам и близким. Один раз он сказал Матхуру:

– Я буду в Дакшинешваре, пока ты жив.

Матхур возликовал, но сразу вспомнил о жене и сыне.

– Джагадамба и Дварка очень преданы тебе, не оставляй их и после моей смерти, – попросил он.

– Хорошо, – согласился Рамакришна, – я останусь в Дакшинешваре столько, сколько проживут они.

На самом деле не только сам Матхур, но и Джагадамба с Дваркой умерли к 1881 году – почти за три года до того, как Рамакришна оставил Дакшинешвар.

После смерти Рани Расмани ее имение было поделено между двумя дочерьми – Падмамани и Джагадамбой. Как-то раз Джагадамба пошла купаться на пруд, принадлежавший ее сестре. У пруда рос прекрасный водяной кресс, и, недолго думая, Джагадамба собрала пучок кресса для дома. За этим занятием ее застал Рамакришна, случайно проходивший мимо. Сильно встревожившись, он бросился к Падмамани и рассказал ей о «краже». Падмамани насмешило такого рода воровство – равно как и наивность Рамакришны, – но она изобразила возмущение и стала говорить, что сестра поступила нехорошо. Тут как раз пришла и Джагадамба, которая, поняв, что происходит, быстро включилась в игру и с жаром корила Рамакришну за то, что тот выдал ее. Понятно, что сестер хватило не надолго, и скоро обе расхохотались. Рамакришна никак не мог взять в толк, что здесь смешного.

– Я не понимаю ваших дел, – заявил он сестрам, – но знаю, что после раздела имущества брать чужое без спросу нельзя.

Сестры могли только восхититься его наивностью.

Уже говорилось о странностях во взаимоотношениях Матхура с Рамакришной. Матхур то относился к Рамакришне с величайшим почтением, как к своему духовному отцу и наставнику, то воспринимал его как наивного подростка. Матхур и сам был способен на мальчишески-безответственные поступки, но вот наивности в нем не было ни на грош. Он мог натравить своих слуг на слуг соседа, богатого землевладельца. В результате кровавой драки между ними погибло несколько человек. Матхуру грозило судебное разбирательство. Совершенно по-мальчишески он бросился в панике за помощью к Рамакришне. Рамакришна строго отчитал его, как отец отчитывает сына, и предупредил, что придется нести ответственность за содеянное. Матхур умолял спасти его, и в конце концов Рамакришна сказал:

– Хорошо, пусть будет так, как пожелает Мать… Матхур сразу возликовал, потому что отлично знал по опыту, что это форма согласия Рамакришны. Как бы там ни было, но дело против Матхура так и не было возбуждено. Мы уже не раз видели щедрость Матхура в отношении Рамакришны. Щедрость эта подчас подвергалась суровым испытаниям, поскольку у Рамакришны просто не было никакого представления о деньгах. Он это великолепно демонстрировал, когда ездил с Матхуром смотреть ятры - народные спектакли, обыкновенно на религиозные темы, которые бродячие актерские труппы разыгрывали на любом открытом месте или в любом дворе – было бы только пространство рассадить зрителей кружком вокруг импровизированной сцены. Матхур заранее вручал Рамакришне сотню рупий стопочками по десять, чтобы тот мог вручить стопочку понравившемуся актеру. Рамакришна же радостно совал всю сотню первому же исполнителю, чье пение или танец пришлись ему по душе. Матхур давал ему еще сотню – и все повторялось. Если вдруг Рамакришна оставался без денег, он вполне мог снять с себя одежду и наградить ею актера, оставшись при этом нагишом.

Рамакришна отправился с Матхуром в гости к Девендре Натху Тагору – отцу знаменитого бенгальского поэта Рабин-дранатха и одному из лидеров Брахмо Самаджа, движения, направленного на модернизацию и реформирование определенных индусских обычаев и религиозных воззрений (см. главу 13). Матхур и Девендра Натх были однокашниками по Хинду-колледжу в Калькутте, поэтому, несмотря на высокое общественное положение Девендры Натха, Матхур мог прийти к нему запросто, без церемоний.

Рамакришну интересовало, насколько значительным было духовное развитие Девендры Натха, – собственно, только по этой причине он вообще встречался с религиозными лидерами. Со своей обычной непосредственностью Рамакришна попросил Девендру Натха обнажить перед ним грудь. Тот приподнял рубашку – видимо, не без простительного самодовольства, потому что у него на груди была та краснота, которая свидетельствует о долгих часах глубокой медитации.

– Мир похож на люстру, – сказал Девендра Натх, – в которой светит всякая живая тварь. Бог сотворил человека, дабы проявить свое величие. Если нет света в люстре, все погружается во тьму. Да и сама люстра тоже не видна.

Эти слова произвели глубокое впечатление на Рамакришну, потому что и он видел нечто подобное во время медитации в Панчавати.

Тогда Девендра Натх пригласил его на ежегодную конференцию Брахмо Самаджа.

– Это будет зависеть от Бога, – ответил Рамакришна. – Ты же видишь мое состояние. Я не знаю, что и в какую минуту Он со мной сделает.

На это Девендра Натх ответил, что Рамакришна должен непременно прийти, в каком бы состоянии он ни был, но при этом добавил, что ради приличия на Рамакришне все же должна быть одежда – и нижняя, и верхняя части тела должны быть прикрыты.

– Невозможно! – возразил Рамакришна. – Я же не могу одеться, как мистер!

Девендра Натх громко расхохотался в ответ, но, видимо, по-настоящему забавным все это не счел, потому что на другой день Матхур получил письмо с отменой приглашения. Девендра Натх пояснил в письме, что на конференцию принято являться корректно одетым.

Матхур не раз упрашивал Рамакришну касанием ввести его в экстатическое состояние. Рамакришна всячески отговаривал Матхура, втолковывал, что лучше набраться терпения и подождать, что в любом случае Матхур обязан соблюдать равновесие между преданностью Богу и мирскими обязательствами – ибо такова его дхарма. Но Матхур не успокаивался, пока наконец Рамакришна не сказал:

– Хорошо, я спрошу у Матери, как быть, что она скажет, то и сделаем.

Через несколько дней Матхур у себя дома в Калькутте испытал низшую форму самадхи.

А последовавшее за этим Рамакришна описывал так:

– Он послал за мной. Когда я пришел, то с трудом узнал его, он преобразился, это был другой человек. Стоило ему заговорить о Боге, как слезы начинали катиться из его глаз, а глаза были постоянно красными от плача. У него все время колотилось сердце. Увидев меня, он припал к моим ногам. «Отец, – сказал он, – ты был прав, я пропал. Вот уже три дня я нахожусь в этом состоянии! Как ни стараюсь, я не могу заставить себя думать о делах. Все идет прахом! Умоляю тебя, освободи меня от экстаза, он мне не нужен!» Я тогда говорю ему: «Ты же сам об этом просил!» «Знаю, знаю, – говорит Матхур, – и это действительно блаженство, но что мне толку от блаженства, когда в делах такая неразбериха? Отец, этот твой экстаз, он для тебя хорош, а всем нам по-настоящему он и не нужен. Возьми его лучше обратно!» Мне стало смешно: «Я же тебе это с самого начала говорил!» – «Все правда, ты так и говорил, но я же тогда не знал, что в человека будто дух вселяется и я должен во всем ему подчиняться, и так двадцать четыре часа в сутки!» Тогда я провел рукой по его груди, и он опять стал прежним Матхуром.

Матхур и его жена Джагадамба собрались в паломничество по святым местам северо-западной Индии и убедили Рамакришну присоединиться к ним. Сарадананда называет две причины, которые могли побудить Рамакришну дать согласие. На уровне повседневного сознания, даже аватаре, необходимо странствовать, чтобы лучше постичь народ, знать, какие идеи владеют умами. На более высоком духовном уровне существует другая причина, по которой великие души должны совершать паломничества – они посещают святые места не для того, чтобы причаститься их святостью, а чтобы наделить их собственной. Эти паломники как бы подзаряжают каждый посещаемый храм своей духовной энергией.

Паломничество Матхура было обставлено царской роскошью и стоило очень больших денег. Поехало человек сто двадцать пять – Матхур с Джагадамбой, Рамакришна и Хридай, родственники и друзья Матхура и множество прислуги мужского и женского пола. Железная дорога разрешила им забронировать один вагон второго класса и два вагона третьего класса, которые по их желанию могли быть отцеплены от состава в любой точке, где паломникам хотелось сделать остановку. Путешествие началось с железнодорожной станции Хаура 27 января 1867 года.

Первая остановка была сделана для посещения храма Шивы в Деогхаре и для осмотра его окрестностей. При виде нищей жизни крестьян Рамакришну просто захлестнуло сострадание к их участи. Он обратился к Матхуру:

– Мать поручила тебе управлять ее владениями. Раздай же этим людям по куску ткани, дай им хоть разок досыта поесть и смазать волосы маслом.

В сухом и жарком климате Индии волосы необходимо увлажнять маслом, чтоб уберечь их от пересыхания, и не делают это только люди, впавшие в крайнюю нищету.

Сначала Матхур заколебался.

– Отец, – возразил он, – мы тратим большие деньги на это паломничество. Здесь живет много народу. Если я раздам им все то, о чем ты говоришь, нам может не хватить на собственные расходы. Скажи, как мне быть.

Рамакришна, однако, отказался даже разговаривать о проблемах Матхура. Он плакал, видя, как живут крестьяне.

– Скупердяй! – выкрикнул он. – Я не еду ни в какой Бенарес! Останусь здесь, с людьми, о которых некому позаботиться. Я не оставлю их.

Матхур сдался. Он распорядился, чтобы из Калькутты была доставлена ткань на одежду крестьянам, и сделал для них все, что требовал Рамакришна. После этого паломники продолжили путь на Бенарес. Не без приключений – на маленьком полустанке недалеко от Моголсараи Рамакришна и Хридай отстали от поезда. Матхур телеграфировал со следующей станции, чтобы их отправили первым же поездом, но еще до получения телеграммы их увидел инспектор путей сообщения и посадил в свой персональный вагон.

Когда Рамакришна приближался к Бенаресу, пересекая в лодке Гангу, ему было видение города из золота, то есть он увидел тонкую форму города, который любовь и поклонение бесчисленных паломников, перебывавших в Бенаресе за столетия, сделали золотым. Так сильно было у Рамакришны ощущение святости всего, что связано с Бенаресом, что он даже не решился облегчиться в его пределах. Тем не менее кончилось все разочарованием.

– Я ожидал, – сказал он потом, – что весь Бенарес погружен в самадхи, что люди там день и ночь сосредоточены на Шиве, а во Вриндаване все восторженно безумствуют в обществе Кришны. Но, побывав в этих местах, я обнаружил, что все это не так.

В Бенаресе Матхур снял два соседних дома около Кедар-гхата и устроился с большой помпой. Куда бы он ни шел, слуга держал над его головой серебряный зонт. Рамакришне был предоставлен паланкин. Матхур ритуально раздавал угощение пандитам и преподносил им щедрые дары. Те завидовали друг другу и склочничали. Матхур вел и светские беседы с богатыми землевладельцами – людьми его круга. Все это угнетало Рамакришну, и он рвался обратно в Дакшинешвар.

Но не все в Бенаресе было сплошным разочарованием. Он посетил Трайлангу Свами, прославленного своей святостью, и нашел в нем то, что ожидал. Рамакришна сказал:

– Я увидел, что сам Повелитель вселенной использовал тело Свами для проявления своего присутствия. Такой человек освещает весь Бенарес своим сиянием. Свами пребывал в возвышенном состоянии познания. Он утратил ощущение телесности. В Бенаресе очень жарко, и песок накаляется так, что на него невозможно ступить, но святой лежал на горячем песке, не испытывая неудобства. Я сварил для Свами рису и накормил его. Поговорить со мной он не мог, потому что соблюдал обет молчания. Я знаками спросил его, один ли Ишвара или множествен. Он знаками же ответил мне, что в состоянии самадхи человек знает лишь единственность Ишвары, пока же сохраняется представление о «я» и «ты» – Ишвара воспринимается во множественности форм. Я сказал Хридаю: «Ты видел истинно постигшего Брахман».

Однажды во время пребывания в Бенаресе Матхур повез Рамакришну на лодке по святым местам. Лодка плыла мимо гхата сожжения около Маникарника, в воздухе стоял густой дым, потому что одновременно кремировалось много мертвых тел. При виде этой сцены на лице Рамакришны появилась экстатическая улыбка, волоски на теле встопорщились. Он вышел из-под навеса на нос лодки и погрузился в самадхи. Лодочники ринулись к нему, боясь, что он свалится в воду. Но на сей раз Рамакришна не упал – он стоял, выпрямившись во весь рост, и по его лицу блуждала удивительная улыбка. Хридай и Матхур стали рядом с ним наготове, но не дотрагиваясь до него. Лодочники замерли, изумленно глядя на это зрелище.

Когда к Рамакришне возвратилось внешнее сознание, он рассказал, что увидел высокую фигуру в белом, со всклоченными волосами, обходившую погребальные костры, бережно вынимавшую души из сброшенных тел и шептавшую каждой имя Брахмана, которое освобождает душу. А по другую сторону погребального костра Мать Кали развязывала узлы кармы, отпуская душу на волю. Присутствовавшие пандиты подтвердили видение Рамакришны священными текстами. Ибо сказано, что душа, оставляющая тело в Бенаресе, милостью Шивы сразу освобождается от колеса рождений и смертей.

После недельного пребывания в Бенаресе паломники перебрались в Аллахабад, где все совершили омовение в месте слияния Ганги и Джамны, считающемся особенно святым. Оттуда паломники направились во Вриндаван, где прошли детские годы Кришны. Во Вриндаване Рамакришна почти не выходил из экстатического состояния. Пастушки, гнавшие скот с пастбищ, стада, переходящие на закате реку вброд, луга, холмы, павлины и лани – здесь все обращало его мысли к Кришне.

– Где же Кришна? – взывал он. – Где Кришна? Почему я его не вижу? Здесь на всем благословение его присутствия, но где он сам?

Но во Вриндаване Рамакришна повстречался с Ганга Матой, женщиной лет шестидесяти, пылко почитавшей Кришну и Радху. Ганга Мата почти всю жизнь прожила в деревне Баршана, на родине Радхи, и многие считали ее перевоплощением одной из подружек Радхи. Увидев Рамакришну, Ганга Мата признала в нем воплощение самой Радхи. Почти сразу Рамакришна и Ганга Мата повели себя, как близкие подружки, – Рамакришна был готов поселиться вместе с Ганга Матой в ее хижине, несмотря на протесты Хридая. Ни Хридай, ни Матхур не могли разубедить Рамакришну, он все не хотел уезжать, и казалось, что действительно вознамерился остаться. Но внезапно он вспомнил о Чандре, одиноко живущей в музыкальной башне Дакшинешвара, и понял, что обязан возвратиться к матери.

После двухнедельного отсутствия паломники опять вернулись в Бенарес. Еще в первый приезд Рамакришна встретился с Бхайрави, которая жила у одного их гхатов вместе с другой женщиной. Бхайрави сопровождала Рамакришну в поездке во Вриндаван, и он ей посоветовал остаться там навсегда. Бхайрави умерла во Вриндаване довольно скоро после возвращения Рамакришны в Дакшинешвар.

Во Вриндаване Рамакришне все хотелось послушать вину – струнный инструмент, но там не оказалось хороших музыкантов, и Рамакришне пришлось ждать возвращения в Бенарес, где тогда жил Махеш Чандра Саркар, прославленный своей игрой на вине. Едва Махеш Чандра начал играть, как Рамакришна погрузился в самадхи.

– Мать, – попросил он, – дай мне послушать музыку! После чего он оставался в обычном сознании до конца выступления.

Он с наслаждением слушал вину и время от времени принимался подпевать. Махеш Чандра бывал у него каждый день. Рамакришна хвалил его способность к сосредоточению, говоря, что, когда Махеш Чандра играет, он совершенно забывает о себе.

Матхур не уезжал из Бенареса до мая, потому что хотел присутствовать на одном из религиозных праздников, но после праздника предложил съездить в Гайя. Рамакришна отказался: именно в Гайя его отцу Кхудираму было видение, описанное в главе второй, когда Бог возвестил, что родится в земном облике сына Кхудирама. Рамакришна был убежден, что если поедет в Гайя, то сольется со своим божественным естеством и оставит плотскую оболочку прежде, чем успеет выполнить земную миссию. По этой же причине он отказывался посещать такие места, как Пури, где оставил человеческую плоть один из аватар.

Паломники возвратились в Калькутту в середине 1868 года. Рамакришна привез с собой землю, собранную с наиболее святых мест. Он разбросал ее в Панчавати и по полу хижины, в которой принял посвящение от Тоты Пури и впервые испытал нирвикальпа-самадхи.

– Теперь, – сказал Рамакришна, – это место так же свято, как Вриндаван!

Жена Хридая скончалась вскоре после его возвращения из паломничества. Мы видели, что до этой поры Хридай не проявлял особой склонности к погружению в себя. Духовная сила Хридая скорей выражалась в его преданности Рамакришне. Но теперь горе изменило его, обратило к самоуглубленности, пробудило тягу к мистическому опыту. Рамакришна убеждал его, что он из тех, для кого это необязательно. Но Хридай не слушал Рамакришну, как не слушал и Матхур, и так же, как Матхур, он в конце концов получил что желал.

Однажды вечером Хридай увидел, что Рамакришна направляется к Панчавати. Подумав, что дяде может понадобиться вода и полотенце, Хридай, захватив требуемое, последовал за ним. И тут вдруг в нем открылось духовное зрение – он увидел, что фигура Рамакришны, за которым он шел, излучает свет. Собственно, человеческого силуэта больше не было, перед ним шествовало светоносное существо. Вся роща была залита светом, исходившим от Рамакришны; более того, Хридай вдруг осознал, что тот не ступает по земле, а плывет по воздуху. Хридай решил, что ему все это чудится, и с силой потер глаза. Видение не исчезло, а деревья и кусты вокруг сохраняли обычную плотность. Опустив глаза, Хридай обнаружил, что испускает свет и его собственное тело и что его свечение ничем не отличается от света Рамакришны. Просто один свет отделился от другого, чтобы Учителю кто-то мог служить. Хридай почувствовал невероятное счастье и закричал:

– Рамакришна, ты и я – мы же одно! Мы с тобой не смертные! Почему же мы здесь? Пойдем со мной, мы пройдем по разным землям, мы освободим людей из рабства!

Рамакришна обернулся и умоляющим жестом призвал Хридая помолчать. Если Хридай будет так шуметь, сказал Рамакришна, он разбудит весь Дакшинешвар, люди подумают, что кого-то убили! Коснувшись рукой сердца Хридая, Рамакришна поспешно попросил Мать «опять сделать этого негодяя тупицей и глупцом».

И Хридай снова плюхнулся в скучный мир грубой материи.

– Зачем ты это сделал? – рыдал он. – Ты отнял у меня счастливое видение! Теперь мне больше никогда не испытать это счастье!

– Я не говорил, что это никогда не повторится, – возразил Рамакришна. – Я только хотел, чтобы ты чуть поостыл. Ты поднял такой шум из-за одного блика – вот мне и пришлось попросить Мать возвратить тебе тупость. Если бы ты только знал, сколько у меня видений каждый день – а разве я поднимаю такой крик? Ты явно пока еще не готов к подобному. Твоя пора еще придет.

Хридай в молчании принял отповедь, но почувствовал себя глубоко задетым. Про себя он решил, что будет продолжать стремиться к видениям. Он среди ночи отправился в Панчавати и уселся на том самом месте, где обыкновенно садился Рамакришна. На счастье Хридая, сам Рамакришна в ту ночь почувствовал желание медитировать в Панчавати и отправился в рощу. Едва он вступил в нее, как услышал жалобный вопль Хридая:

– Спаси меня, дядя! Я сгораю!

Вокруг Хридая никого не было, и ничего на нем не горело. Рамакришна спросил, что с ним.

– Только я сел, – стал рассказывать Хридай, – как на меня будто высыпалась целая жаровня раскаленных углей.

Рамакришна провел рукой по телу племянника, как бы охлаждая его.

– Сколько раз я тебе говорил: ты и так всего достигаешь тем, что служишь мне! – с укором сказал Рамакришна.

Хридай больше никогда не заглядывал в Панчавати.

Тем не менее ему было суждено еще одно видение – уже безо всяких неприятных последствий. В 1868 году Хридай решил отпраздновать Дурга-пуджу у себя дома. Матхур дал денег, а Рамакришна подробнейшим образом растолковал ему порядок совершения обрядов. Однако Хридаю этого показалось мало, и он стал упрашивать прийти к нему, что было совершенно невозможно, поскольку о том же просил и Матхур, который устраивал праздник у себя. Рамакришна успокоил Хридая тем, что пообещал присутствовать в виде своего тонкого тела. И на протяжении трех дней празднования Хридай каждый день видел светящуюся фигуру дяди, стоящую рядом со статуей богини. Рамакришна пояснил Хридаю, что погружался в самадхи в молельне матхуров-ского дома и чувствовал, что проходит сияющей тропой в дом Хридая.

В главе третьей я упомянул имя Акшая, росшего без матери сына Рамкумара, старшего брата Рамакришны. Ак-шай с детства был любимцем Рамакришны, которого обожал, тем более что от собственного отца ребенок не видел ни любви, ни ласки. Эта кажущаяся черствость Рамкумара была на самом деле связана с его способностью провидеть будущее. Мы ведь уже знаем, как омрачило семейную жизнь Рамкумара предвидение, что его жена умрет родами. С самого рождения Акшая Рамкумар знал, что сыну суждена короткая жизнь, и он избегал привязанности к ребенку, боясь боли, которая последует за его утратой. Страх оказался, в конечном счете, напрасным, Рамкумар сам умер за тринадцать лет до смерти сына! Бесполезной оказалась вообще его провидческая способность – она не давала ему жить в настоящем из-за страха перед тем, что случится в будущем.

Тем временем Акшай вырос в поразительно красивого и грациозного юношу. Он был общим любимцем и больше всех прочих членов семьи походил на Гададхара в юности. Он, как некогда Гададхар, был наделен прирожденной духовностью и, как тот, совсем еще молодым приехал в Дак-шинешвар, чтобы стать священнослужителем. В 1865 году он заменил Халадхари и стал совершать почитание в храме Вишну.

В 1869 году Акшая женили, а через несколько месяцев после свадьбы, находясь в доме родителей жены, он серьезно заболел. Потом он как будто поправился и возвратился к исполнению своих обязанностей в Дакшинешваре, но ненадолго – его свалила лихорадка, и он стал быстро терять силы. Рамакришна потребовал, чтобы к больному пригласили лучших докторов.

– Хотя, – добавил он, – Акшаю уже не поправиться. Хридай пришел в ужас и взмолился, чтобы Рамакришна перестал накликать беду, на что Рамакришна возразил:

– Разве я хоть что-то говорю от себя?

Конец наступил скоро. Рамакришна был у постели больного. Он сказал, чтобы племянник повторял мантру: «Ганга, Нараяна, Ом, Рама». Акшай трижды повторил мантру и умер. Хридай зарыдал, а Рамакришна пришел в экстатическое состояние и громко смеялся.

Позднее он вспоминал:

– Я тогда ничего не почувствовал. Просто был рядом и смотрел, как умирает Человек. Будто был меч в ножнах, а потом меч вынули из ножен. Меч был тем же, что и раньше, с ним ничего не произошло. А рядом валялись пустые ножны. Увидев это, я испытал большую радость, я смеялся, пел и плясал. А другие унесли тело, сожгли и вернулись обратно.

Но на другой день я вышел на веранду перед моей ком-натой – и знаете, что я почувствовал? Будто мне сердце выжимают, как мокрое полотенце. Мне было так больно за Акшая. Мать, подумал я, ведь это тело не имеет отношения даже к одежде, прикрывающей его, что ж я так терзаюсь из-за племянника? А если так больно мне, то как сильно должны страдать простые миряне? Но ведь тот, кто держится за Бога, не смеет поддаваться горю.

Акшай умер в Кутхи. После его смерти Рамакришна больше ни разу не согласился жить в этом доме.

В Колутолле, в Калькутте, был дом, где собирались вишнуиты для пения религиозных песен или слушания священных текстов. В доме было несколько мест для медитации, но одно, убранное цветами, никогда не использовалось. Называлось оно Место Чайтаньи.

Чайтанья, живший в пятнадцатом веке, был основателем одной из вишнуитских сект и признан аватарой. Вишнуиты из Колутоллы поклонялись Чайтанье и считали, что на самом деле он – в своем астральном теле – присутствует на их молитвенных собраниях. Соответственно, Место Чайтаньи они считали священным.

Однажды – это было незадолго до смерти Акшая – Рамакришну пригласили в Колутоллу, и он отправился туда в сопровождении Хридая. Они вошли, когда шло чтение Бха-гавадгиты, и сначала тихонько уселись у двери. Но неожиданно Рамакришну переполнили чувства, он бросился на Место Чайтаньи и застыл со вскинутыми руками в самадхи.

В первую минуту собравшиеся были скорее взволнованы, нежели шокированы. Им передалось экстатическое состояние Рамакришны, они скандировали имена Бога и пели гимны. Но сразу после ухода Рамакришны завязался спор: одни утверждали, что его поведение было кощунственным, другие не соглашались и защищали Рамакришну. Когда стало ясно, что к согласию не удается прийти, решено было обратиться к известнейшему своей святой жизнью вишнуиту по имени Бхагаван Дас Бабаджи. Бхагаван Дас был страшно рассержен случившимся и потребовал, чтобы верующие приняли меры и оградили молитвенный дом от подобных вещей. Естественно, Рамакришна ничего этого не знал.

В 1870 году Матхур, Рамакришна и Хридай отправились по реке в Надию, на место рождения Чайтаньи. По пути они остановились в Кальне, неподалеку от Бурдвана, где и жил Бхагаван Дас. Пока Матхур подыскивал для них пристанище, Рамакришна с Хридаем пошли навестить Бхагавана Даса.

Перед его жилищем Рамакришна внезапно ощутил сильную застенчивость и попросил Хридая пройти вперед. Когда Хридай входил в комнату, в которой находился Бхагаван Дас, он услышал слова:

– Мне кажется, к дому приблизилась великая душа… С этими словами он стал внимательно всматриваться в собравшихся вокруг него. На Хридая он взглянул лишь мельком и, видимо сразу поняв, что великая душа не он, продолжил разговор о каком-то садху, который что-то сделал не так. Бхагаван Дас с негодованием заявил, что лично отнимет четки у этого садху и изгонит его из вишнуитскои общины. Во время этой филиппики и вошел Рамакришна, плотно закутанный в накидку, прикрывавшую даже лицо. Он почтительно поклонился Бхагавану Дасу и скромно сел среди других посетителей.

– Мой дядя, – представил его Хридай, – он забывает себя во имя Бога. Он уже давно такой. Он пришел поклониться вам.

Бхагаван Дас отвлекся от злополучного садху и вежливо поинтересовался, откуда пришли Рамакришна с Хридаем. Хридай еще раньше заметил, что Бхагаван Дас перебирает четки, и теперь спросил:

– Для чего вам четки, раз вы уже достигли озарения? Для вас ведь они уже необязательны.

На что Бхагаван Дас ответил:

– Это верно, и мне самому больше не нужны эти упражнения. Но мне приходится перебирать четки, чтобы подавать пример другим. Они делают все, что делаю я. Если я заброшу четки, они собьются с пути.

Рамакришне было больно слышать эти напыщенные речи от человека святой жизни, каким слыл Бхагаван Дас. С точки зрения Рамакришны, местоимение «я» могло только означать «я – слуга Бога», а «я это сделал» – «сделал, как Его орудие». Вот почему Рамакришна возмущенно поднялся на ноги и бросил в лицо Бхагавану Дасу:

– Ты так высоко ценишь себя – даже теперь? Ты думаешь, это ты учишь людей? Ты думаешь, это ты изгонишь того человека из общины? Ты думаешь, это ты решаешь, перебирать тебе четки или бросить? А кто сделал тебя учителем людей? И ты думаешь, будто мог бы учить мир, если бы Тот, кто мир сотворил, не позволил тебе это?

Слова Рамакришны постепенно приобретали ритм боговдохновенной речи. Его укоры не были обращены против Бхагавана Даса – он говорил со всем человечеством. Накидка свалилась с его плеч на пол, свалилась и набедренная повязка – он стоял совершенно обнаженный, и лицо его светилось странным светом.

Уже много лет никто не говорил так с Бхагаваном Дасом – он привык к почтительности и смирению окружающих. Но в то же время Бхагаван Дас не был обыкновенным человеком, и в словах Рамакришны он распознал истину и воспринял их без обиды или уязвленной гордости. Он знал, что все, что делается на свете, делается Богом, и только им одним, он был благодарен Рамакришне за напоминание. Теперь они хотели остаться вдвоем, чтобы поговорить друг с другом. Скоро их настроение сделалось экстатическим. Когда Бхагаван Дас понял, что именно Рамакришна стал ногами на Место Чайтаньи, он смиренно просил прощения за вспышку гнева, говорил, что неправильно понял смысл поступка Рамакришны.

Они расстались нежно и любовно.

Во время пребывания в Надие Рамакришна обнаружил еще один аспект духовного прозрения. В самом городе он почти не испытывал религиозных чувств, но когда очутился в лодке на реке, увидел двух мальчиков, чьи тела «блестели как расплавленное золото». Мальчики радостно бросились ему навстречу и слились с его собственным телом. Рамакришна узнал в мальчиках самого Чайтанью и его ближайшего друга и последователя Нитьянанду. Рамакришна истолковал свое видение как знак того, что подлинное место рождения Чайтаньи в древнем городе Надия впоследствии оказалось под речным дном, – поэтому в нынешнем городе он не испытал никаких чувств.

Говорят, это позднее подтвердилось исследованиями и стало общепризнанным историческим фактом.

В июле 1871 года Матхур заразился тифом и умер после недолгой болезни. Рамакришны не было у его смертного одра, однако Сарадананда полагает, что, оставаясь у себя в комнате, Рамакришна направил свое тонкое тело к Матху-ру, чтобы помочь тому пройти через смертный опыт. В пять часов того дня Рамакришна вышел из своей комнаты и объявил:

– Душа Матхура поднялась до сферы Матери. Именно в пять Матхур скончался у себя дома в Калькутте. А спустя какое-то время один из друзей Матхура спросил Рамакришну:

– Что же сталось с Матхуром после его кончины? Ведь ему наверняка больше не придется рождаться на свет, верно?

Рамакришна не дал позитивного ответа на этот вопрос. Он сказал:

– Возможно, он снова родился царем. В нем сохранялось желание удовольствий.

После чего быстро сменил тему разговора.