Рамакришна и его ученики

4. КАК РАМАКРИШНА ПРИБЫЛ В ДАКШИНЕШВАР

В те времена Калькутта была столицей британской Индии и через нее шли в Индию идеи и культура Запада. Отсюда брали начало все перемены, происходившие в стране, – и к лучшему, и к худшему тоже. Переехав из Камарпукура в Калькутту, Гададхар совершил путешествие из вневремен-ности деревенской жизни в самую гущу современной истории.

Пять лет отделяло год его прибытия в Калькутту – 1852 – от завершения целой эпохи в англо-индийских отношениях. В 1857 году грянуло Синайское восстание (официально именуемое теперь индийскими историками Первой войной за независимость Индии. Я с извинениями продолжаю употреблять прежнее обидное название, поскольку оно привычней для большинства моих читателей). На следующий год после него была официально упразднена власть Ост-Индской компании и управление Индией передано Британской короне. Ответственность за все происходившее в Индии была возложена непосредственно на британский парламент и народ. Так постепенно, очень медленно, начали выстраиваться события на долгом кровавом пути, который приведет Индию к независимости.

Кровопролитные столкновения шли во многих частях страны и до Синайского восстания, сопровождая неотвратимый процесс ее аннексирования. В 1852 году англичане второй раз вступили в войну с Бирмой и захватили одну из ее приморских провинций. Но кровопролитие казалось относительно удаленным от Калькутты, где англичане мирно властвовали уже свыше семидесяти лет. Они возвели импозантный Европейский квартал – путешественник тех времен описал его как «город дворцов», другому путешественнику он напомнил лондонский Сент-Джонс-Вуд. Архитектура преимущественно в стиле неоклассицизма, дворцы с величественными колоннами и массивными портиками, внутри – просторные покои, почти без мебели, чтобы избежать духоты. Светская жизнь, элегантная и чрезвычайно чопорная. Высокопоставленные британские чиновники разъезжали в каретах с лакеями на запятках. Когда они прибывали на званые обеды или балы, слуги с факелами бежали перед ними, освещая путь. Их семьи посещали церковь и оперу, жены катались по Эспланаде и сплетничали, сыновья играли в крикет. Делалось все для сохранения английской атмосферы – вопреки климату. Что касается бенгальцев, то им удавалось побывать во внутренних покоях дворцов исключительно в качестве прислуги. Даже в редких случаях, когда англичане приглашали к себе богатых бенгальцев из высоких каст, о дружеских отношениях на равных и речи быть не могло. Совсем недавно калькуттское общество решительно разошлось во мнениях по поводу того, что генерал-губернатор лорд Окленд позволил сорока пяти бенгальцам, студентам колледжа, предстать перед ним, не сняв обуви! Однако к концу столетия многие из этих барьеров постепенно рушились.

Любому наблюдателю со стороны англичане в Индии того периода должны были казаться странными, парадоксальными существами. Империалисты, которых мучила совесть, строили мосты, дороги, больницы – благодетели общества, поглощенные тем не менее постепенным порабощением целого народа! Индийцам, не желавшим их видеть, они приносили в жертву свое здоровье и даже жизни, возвращаясь умирать в Англию постаревшими до времени, пожелтевшими, на костылях. Десятки тысяч нашли себе могилы в этой земле за два столетия ее колонизации. Среди них было много альтруистов, героев, глубоко преданных людей, рассматривавших пребывание в Индии как добровольную ссылку в дикую страну со страшным климатом, куда они несли слово Бога язычникам. И почти никто из них не понимал, что они находятся в самой религиозной стране на свете, что они столкнулись с духовной культурой, по сравнению с которой их собственное сектантство выглядит просто провинциальным. Даже Онория Лоуренс, супруга сэра Генри Лоуренса, безусловно одна из благороднейших и честнейших англичанок в Индии, могла хладнокровно написать: «Чрезвычайно угнетает постоянное пребывание в окружении языческой и магометанской тьмы, зрелище идолопоклонства вокруг; когда видишь, сколь сильно и порочно воздействуют эти принципы на людей, бывает трудно поверить, что их можно вообще освободить от этого воздействия».

Что касается Гададхара, то ему почти не пришлось соприкоснуться с иноземными завоевателями своей страны; однако многие бенгальцы, посещавшие его в последние годы жизни, в большей или меньшей степени прониклись западным образом мышления; некоторые из них получили образование в английских школах и говорили по-английски. Гададхар никогда, ни в какой период своей жизни, не отзывался об англичанах с горечью, он говорил о них скорее с юмором. Однажды, рассуждая о силе самовнушения, он сказал: «Даже дохляк, напялив высокие сапоги, начинает насвистывать и поднимается по лестнице, как англичанин, перепрыгивая со ступеньки на ступеньку».

Друзей, набравшихся западных идей, он звал англичанами и в шутку говаривал: «Вы только посмотрите на этих англичан – не ленятся ходить сюда! Это внушает мне уверенность в том, что мои видения не плод воображения!»

Что бы сказала Онория Лоуренс об этом «язычнике», который однажды впал в экстаз при виде английского мальчишки в парке, стоявшего в позе, напомнившей ему маленького Кришну!

Не следует думать, что бенгальцы относились к англичанам только с подобострастием. Находилось много таких, которые проявляли характер, не боялись бросить вызов власти чужеземцев и заставляли их уважать себя.

К их числу относилась Рани Расмани.

На самом деле она не была «рани», то есть супругой раджи, это было всего лишь детское прозвище, которое дала ей мать. Когда она выросла, ее продолжали так звать за царственные манеры и повелительность. В сорок четыре года она овдовела и унаследовала поистине несметные богатства от мужа, Раджчандры Даса. Рани Расмани жила в Джанба-заре, в центральной Калькутте. Ее знал и любил весь город за щедрость, отвагу и благочестие. Парадокс отнюдь не редкий в Индии – женщина, обладавшая не только властью, которую дает огромное богатство, но и лучшими качествами доподлинной аристократки, по касте была шудрой.

Рассказывают историю о введении британским правительством налога на рыбную ловлю в Хугли – важнейшее в коммерческом отношении устье Ганги. Новый налог означал разорение для рыбаков. Многие из них жили на земле, принадлежавшей Рани, поэтому именно к ней пришли жаловаться и просить о заступничестве. Рани обнадежила рыбаков и стала действовать. За огромные деньги приобрела она монопольное право на рыболовство в Хугли. Англичане пошли на эту сделку, полагая, что Рани собирается заняться рыботорговлей, а казне будет проще получать налог с нее, чем собирать по крохам со множества рыбаков. Но как только Рани заполучила свои права, она распорядилась перегородить цепями реку в нескольких местах и отказалась пропускать суда. В ответ на протесты англичан, Рани объявила:

– Я заплатила вам кучу денег за исключительное право рыболовства. Если я теперь разрешу судам сновать вверх и вниз по Хугли, они мне распугают всю рыбу и я понесу большие убытки. Тем не менее я согласна отказаться от моих прав, если вы отмените новый налог. Не отмените – я подам в суд, и вам придется выплатить мне возмещение.

Англичанам хватило ума признать – хочется надеяться, с юмором, – что коса нашла на камень. Налог был отменен.

Рани была страстно предана богине Кали. В 1848 году она собиралась совершить паломничество в Бенарес – самый священный город в Индии. Но в ночь перед выходом в путь к ней явилась во сне богиня Кали и сказала:

– Тебе нет нужды совершать паломничество в Бенарес. Построй мне храм здесь, в Калькутте, на берегу Ганги, и поставь в нем мою статую. Сделай так, чтобы мне каждый день возносили молитвы и возлагали перед статуей пищу. Я явлюсь людским глазам через статую и приму твое поклонение.

Рани была крепка в вере и сразу же отказалась от планов паломничества. Она не отправилась в Бенарес, приобрела двадцать акров земли у мистера Хасти, адвоката Верховного суда в Калькутте. Участок располагался по берегу Ганги, в Дакшинешваре, милях в четырех к северу от города. Здесь с помощью своего зятя, Матхура Мохана, Рани распланировала строительство комплекса храмов и отвела место для храмового сада. Подробно разработанные и очень дорогостоящие планы уже начали осуществляться, но были еще далеки от завершения, когда Гададхар очутился в Калькутте.

Рамкумаровский тол помещался в районе Джамарпукур, так что именно там и поселился теперь Гададхар, готовясь помогать старшему брату. Рамкумару помощник был необходим – ведь для того, чтобы просто свести концы с концами, ему приходилось заниматься сотней дел. Обычай требовал, чтобы учитель санскритской школы не спрашивал с учеников плату за обучение, он мог только принимать доброхотные даяния от них, как правило весьма незначительные. Единственное дополнительное вознаграждение, на которое он мог рассчитывать, должно было поступать от правительства в период экзаменов – правительство выплачивало учителю некоторую сумму за каждого сдавшего экзамены ученика, а ее размер зависел от отметок, полученных учеником. Система была далека от совершенства, потому что учитель едва ли был повинен в том, что не все его ученики отличались блестящими способностями.

Рамкумар мог заниматься и другим делом – исполнять обязанности домашнего священнослужителя. Одни только брахмины имели право выполнять полное обрядовое богослужение в храме – даже в домашней молельне, – так что богатые люди из других каст готовы были платить брахми-ну, чтобы тот дважды в день приходил к ним. Но выполнение обрядов требовало времени, а Рамкумар был занят школой, поэтому он передал эти обязанности Гададхару.

Гададхар был идеальным помощником. Он не только прекрасно знал обряды, он очень любил их совершать. Многие профессиональные священнослужители торопятся поскорей закончить богослужение, Гададхар же вкладывал в него всю душу. Завершив обряд, он не спешил уйти, беседовал с членами семьи и пел с ними религиозные гимны. Хоть он уже был взрослым юношей, женщины без колебаний появлялись перед ним, не закрывая лиц. Простодушие и веселость располагали к нему людей, и очень скоро он стал не менее популярен в своем округе, чем раньше в деревне.

Рамкумар со смешанными чувствами наблюдал за младшим братом. Он не забывал, что привез того в Калькутту, чтобы помочь ему подготовиться взять на себя бремя житейской ответственности. Как ни нуждался он в помощи Гадад-хара и его заработках, о своем долге старшего брата он постоянно помнил. Рамкумар уговаривал младшего всерьез заняться учебой, но Гададхар снова продемонстрировал мягкое, но неколебимое упрямство. Он заявил Рамкумару, что не видит пользы от мирского образования, от того, чтобы учиться «складывать рис с бананами», как он выразился.

Рис с бананами обычно преподносили пандитам за их услуги.

У Рамкумара не хватило духу настаивать – он нежно любил младшего брата, а потому примирился с мыслью, что придется позволить ему жить, как тот желает, и сражаться с жизнью, как сумеет, а также надеяться, что со временем прояснится для обоих их жизненный долг.

Так прошли три года.

Рани Расмани была женщиной, привыкшей действовать импульсивно и отважно, не задумываясь о возможности неприятных последствий. Строительство храма в Дакши-нешваре близилось к завершению, и перед ней встала проблема, которую она просто отбрасывала раньше, увлеченная своими планами, – ее кастовое положение. Ей, как шудре, запрещалось именно то, что теперь составляло весь смысл ее жизни: она не имела права возлагать сваренную пищу к ногам статуи своей богини в храме, который она же и построила, а также созывать божьих людей и раздавать им пра-сад. Кастовые запреты на этот счет были запутанны, но непреложны. Шудры, вайшьи и кшатрии имели право приносить фрукты к храму, но только брахмины могли подносить богам сваренную пищу. И готовить ее могли только они. Более того, брахминам возбранялось совершать богопочита-ния и даже вкушать прасад в храме, принадлежащем шудре. Преступив запрет, брахмин осквернял себя.

Рани постепенно начинала осознавать, что все ее хлопоты и затраты могут пойти прахом. Она в отчаянии рассылала письма пандитам, искушенным в толковании шастр, священных книг, в которых содержались предписания для ритуальных богослужений. Получаемые ответы не давали никакой надежды. Пандиты были единодушны. Желание Рани не может быть исполнено, писали они.

Дошла очередь испрашивать совета и у Рамкумара, который пользовался репутацией весьма знающего пандита. И от него наконец получила Рани обнадеживающий ответ. В принципе Рамкумар был согласен с другими пандитами, но посоветовал он вот что: «Пусть Рани формально передаст храм в собственность брахмину. Пусть брахмин поместит в храм статую богини Кали, и он же пусть займется приготовлением той пищи, что будет предлагаться ей. Тогда другие брах-мины смогут принимать прасад в храме без страха оскверниться».

Рани пришла в восторг и немедленно последовала совету Рамкумара. Она юридически оформила передачу храма в собственность своего гуру, оставив за собой только право представлять интересы храма при управлении его делами.

Строительные работы еще не закончились, но Рани установила ближайшую благоприятную дату для внесения в храм статуи Кали – 31 мая 1855 года. Нетерпение Рани объяснялось и вещим сном, в котором Кали явилась к ней и попросила поспешить. Богиня отождествила себя со статуей, которая была уже готова и лежала в ящике в ожидании церемонии, – Кали сказала, что у нее сил больше нет пребывать в заточении. Рассказывали, что когда ящик был распакован, то статуя оказалась влажной – будто вспотела от духоты!

Далеко не все пандиты, с которыми консультировалась Рани, согласились с решением Рамкумара, иные нашли его толкование чересчур вольным. С их точки зрения, передача гуру права владения храмом, с тем чтобы храм перестал быть собственностью шудры, есть не более чем юридическая казуистика. Это не могло сделать храмовый прасад приемлемым для брахмина строгих правил. И в любом случае брахмин, совершающий обрядовое служение для шудры и принимающий за это дары, в глазах ортодоксальных священнослужителей утрачивает свой высокий статус. Прямо и откровенно эти вещи не говорились из боязни вызвать неудовольствие Рани, но шепотки ползли и распространялись. В результате Рани никак не могла найти брахминов для Дак-шинешвара.

В значительной степени помог решить проблему брахмин по имени Махеш, уже служивший в одном из поместий Рани. Он сумел уговорить своего брата Кшетранатха, священнослужителя, отправлять службы в храме Радхи и Кришны – одного из двух главных храмов внутри дакшинешварского комплекса. Едва стало известно, что Кшетранатх совершает обрядовые почитания в храме, в Дакшинешвар потянулись другие брахмины, готовые помогать в отправлении ритуалов или готовить прасад.

Но по-прежнему некому было совершать почитание в самом главном храме – в храме Кали. Рани хотелось найти человека, истинно преданного богине и ученого, человека достойного и способного совершить важнейшую церемонию установления статуи. Она, естественно, подумала о Рамкума-ре и послала к нему Махеша с письмом. Махеш идеально подошел на роль посредника, поскольку был родом из деревни недалеко от Камарпукура и хорошо знал Рамкумара. Письмо Рани он подкрепил собственными уговорами, и Рам-кумар дал согласие не только совершить церемонию водворения статуи, но и остаться служить в храме, пока ему не подберут замену.

Церемония состоялась в день, назначенный Рани. То было событие неслыханного великолепия и царственной щедрости. Собралось множество пандитов со всех концов Индии, иные приехали очень издалека, и каждому пандиту была вручена накидка из шелка и золотая монета. Храмы сияли тысячью огней, и вокруг было светло как днем, а пение гимнов продолжалось до самого рассвета. Сотням верующих раздавался прасад.

Гададхар присутствовал на церемонии, но не притронулся к прасаду. Он купил себе поджаренного риса на базаре и ел его по пути домой в Джамарпукур. Наутро он возвратился в храм. Рамкумар убеждал его остаться при храме, но Гададхар ни за что не соглашался. Он опять ушел в Джамарпукур и прожил там почти неделю, каждую минуту ожидая возвращения Рамкумара. Когда тот так и не появился, Гададхар после долгих размышлений решил еще раз сходить в Дакшинешвар. Вот тут он и узнал от Рамкумара, что тот принял предложение Рани стать постоянным священнослужителем храма Кали. Со школой Рамкумар расставался навсегда.

Гададхар изо всех сил старался разубедить брата. Он напоминал Рамкумару, как щепетилен был в таких вещах их отец Кхудирам: он никогда не соглашался отправлять обряды от имени шудр или принимать от них дары. Рамкумар – чья честность была вне подозрений – искренне верил, что поступает правильно, старался со своей стороны рассеять сомнения младшего брата, но каждый так и остался при своем мнении. В конце концов было решено прибегнуть к методу, которым часто решают споры в деревнях. Метод называется дхармапатра – листок беспристрастности; на клочках бумаги или на листьях бильвы, считающегося священным деревом Шивы, пишется «да» и «нет». Затем они кладутся в горшок, и ребенка просят вытянуть листок. Если он вытягивает «да», значит, провидение одобряет предмет спора, если «нет» – все отменяется. В этом случае провидение поддержало намерение Рамкумара остаться в Дакши-нешваре. Гададхар беспрекословно согласился с решением судьбы, но храмовый прасад вкушать все равно отказался.

– Ну хорошо, – миролюбиво предложил Рамкумар. – Тогда бери в храме сырые продукты и сам готовь себе еду на воде из Ганга. Надеюсь, ты не сомневаешься в том, что вода из Ганги очищает все?

В этом Гададхар не сомневался. Он испытывал глубокое религиозное чувство к Ганге, к священной реке, на берегах которой ему было суждено провести почти всю свою жизнь. Он верил, что даже ветерок, пролетевший над ее водами, способен освятить все, чего коснется. С того времени он поселился в Дакшинешваре, но еще долго сам готовил себе еду и поедал ее в сторонке от других.

Свами Сарадананда уделяет в своей книге изрядное место обсуждению причин отказа Гададхара есть храмовый прасад – без сомнения, потому, что понимает, насколько странным и явно необъяснимым должен он показаться читателям – неиндусам. Может быть, Гададхар нарочно демонстрировал свою праведность – как иногда делают молодые? Может быть, он получал удовольствие, показывая, что придерживается более ортодоксальных взглядов, чем Рамкумар, бывший до той поры его ментором? Нет, говорит Сарадананда и проводит различие между позицией Гададхара и обыкновенного религиозного фанатика. Фанатик действует из эгоизма, и его щепетильность – это всего лишь предрассудок, основанный на гордыне. Фанатик гордится своей непреклонностью и потому отказывается уступить. Позиция же Гададхара была основана на его нерассуждающей, лишенной самолюбия вере. Он безоговорочно верил тому, чему научился из священных книг и от отца; он и не помышлял об истолковании учения или о поиске компромисса. На первый взгляд такая непреклонность отдает фанатичностью, но с течением времени обнаруживает свою подлинную суть. Ибо по мере продвижения великой души к полному духовному озарению она все менее нуждается в правилах. Правила осыпаются с нее, как подпорки, которые не требуются зрелой вере. Мы увидим, как Гададхар в годы зрелости многократно нарушает кастовые запреты. Но это не означает, что он отрицает их важность.