Раннефеодальные государства на Балканах VI–XII вв.

Изложение материала в данной главе осуществлено не по системно-сюжетному, а по историко-хронологическому принципу в силу двух главных причин: во-первых, потому, что данные о социально-политической жизни Болгарии, особенно в конце VII–IX вв., о формах эволюции ее государственной власти столь скудны, что судить о них можно только на основании конкретных казусов; во-вторых, избранный метод позволяет проследить развитие болгарской государственности в контексте ее гражданской истории.

Славяне нижнего подунавья и протоболгары накануне образования Болгарского государства

Несмотря на существенный прогресс в изучении истории образования Болгарского государства[214], по-прежнему дискуссионными остались следующие проблемы: о степени влияния Византии на земли за Балканским хребтом в VII в., о ее отношениях с поселившимися здесь славянами; об уровне общественно-социальной структуры славянских межплеменных союзов, о формах и эволюции взаимоотношений славян и протоболгар начиная с 680 г. и кончая временем христианизации страны; о характере социально-экономического базиса и политической надстройки Болгарского государства в этот период.

Крайний недостаток имеющихся сведений таит опасность недооценки одних известных нам фактов и переоценки других. Поэтому методологически необходимо — при всей значимости крупных политических событий 80-х годов VII в. — не упускать из виду решающую роль внутренних социально-экономических факторов, без которых никакие военно-политические акции не могли обусловить стабильности нового государства.

В главе «Славяне и Византия» не были специально рассмотрены конкретная ситуация между Балканами и Дунаем к 80-м годам VII в. и экономическая и общественная структура протоболгарского общества.

Прежде всего, представляется маловероятным, что в период от Ираклия (610–641) до Константина V (668–685), а в особенности — время с середины VII в. до 80-х годов этого столетия, столь важные в стратегическом отношении провинции, как Мисия и Малая Скифия, оставались совершенно вне поля зрения византийских властей[215].

Как упоминалось, прочное заселение славянами этих мест относится ко времени после 602 г., когда границу на Дунае оставили византийские войска. Однако уже при Ираклии положение стало меняться: союзниками империи против аваров стали хорваты и сербы, под Константинополем в 626 г. были разгромлены аваро-славянские войска, и хаган более не предпринимал походов против империи. После этой победы империя имела возможность восстановить свою власть над Сердикой, Нишем и Белградом. Согласно сообщению Константина Багрянородного, в 630-х годах, при поселении сербов на Балканах, они вели переговоры с Ираклием через военачальника, управлявшего Белградом (του στρατηγού, τοϋ τότε τό Βελέγραδον κρατοϋντος). Возможно, здесь уже вновь стоял византийский гарнизон[216].

Напомним, что Констант II в 657/8 г. подчинил часть Славиний Фракии и Македонии; ко времени пятой осады Фессалоники соседними с городом славянами в 676–678 гг. они уже более полувека сохраняли мир с империей. В 678 г. Константин IV разбил славян, живших по Струме, и обезопасил коммуникации, связывавшие Фессалонику со столицей. Подчиненные славяне зачислялись в воинские ополчения (как военные поселенцы-федераты) и становились также, как это видно на примере драгувитов, данниками империи. Описанный во II главе эпизод с Первудом позволяет думать, что неподалеку от Визы, на черноморском побережье, жили славяне, видимо, подчинившиеся императору: Первуд, скрывавшийся под Визой, мог спастись у этих славян, но не сделал этого. Составитель «Чудес св. Димитрия» считает столь непонятное поведение Первуда заступничеством святого за ромеев. Но Первуд, конечно, знал лучше (от своего хозяина-славянина) подлинное положение дел и не рискнул искать там убежища.

Не были, видимо, под властью славян в Мисии и Малой Скифии и некоторые города-крепости по Дунаю и на Черноморском побережье до прихода протоболгар Аспаруха. Вряд ли следует полностью пренебрегать данными Составленного при Ираклии «Псевдоепифаниева списка церковных епархий», в котором среди автокефальных архиепископий названы города Одесс (Варна?) и Томи (Кюстенджа), а епархии по Дунаю — Доростол, Трансмариска (Тутракан), Нове (близ Свиштова) и, возможно, Апиария (близ Русе) обозначены как подчиненные митрополии Маркианополя (на побережье севернее Одесса) (ГИБИ, т. III, 186, 188, 189). На первом заседании Латеранского собора в октябре 649 г. участвовал епископ Бонопии (Видина) по имени Думинос (ГИБИ, т. III, 198). По-видимому, Византия, опираясь на военный флот, отце могла осуществлять в тот или иной момент контроль не только на черноморском берегу Малой Скифии, по и но Дунаю, может быть, от Белграда до устья[217].

Видимо, заселенные славянами земли Нижней Мисии и Малой Скифии были к концу 70-х годов VII в. как бы окружены опорными пунктами империи. Возможно, уже Ираклий в поисках союзников среди славян предпринял шаги к урегулированию отношений и с забалканскими славянами. Мы разделяем мнение, что по крайней мере часть славян этих мест (а именно — межплеменное объединение «Семь родов», или «Семь племен») заключила с империей договор («пакт») и стала ее союзниками — «федератами», обязавшись за плату охранять границы империи[218]. Отношения эти могли быть очень непрочными, они не исключали даже военных столкновений с империй. Но с 602 г., имея сведения о бегстве населения из придунайских городов, мы не знаем фактов о нападениях славян из Мисии и Малой Скифии на Фракию или Македонию.

Аварский хаганат, вновь окрепший к 70-м годам VII в., предпринял меры к восстановлению своей власти над славянами на северо-западе полуострова[219]. Возможно, аварский правитель снова стремился к установлению своего контроля и на левобережье Нижнего Дуная, и в самой Мисии и Добрудже, что и могло содействовать заключению союзнических отношений империи с забалканскими славянами. В 678 г., правда, как упоминалось во II главе, после переговоров с императором послов хагана «наступил глубокий мир и на Востоке и на Западе», т. е. в азиатских и европейских владениях империи (ВИИHJ, т. I, 224 —Феофан; см. также гл. V).

К сожалению, для времени с 602 по 680 г. нет решительно никаких известий и о ситуации на левом берегу Дуная. Согласно археологическим данным, местное романизированное (гето-дакское) и славянское население сохранилось здесь и после переправы значительной массы славян на правый берег[220].

Видимо, славяне Мисии и Малой Скифии, занятые освоением края, жили уже мирной жизнью, вступая в торговые связи с византийскими прибрежными городами. В исторической памяти парода, отраженной в Апокрифической летописи (Сказание пророка Исайи) XI в., этот период запечатлен как время мира: здесь, в земле Карвунской (Добрудже), Исайя «по божьему повелению» поселил в оставленных «эллинами» местах «множество людей от Дуная до моря» и поставил им царя из их среды по имени Слав, который заселил страну и города, а преемником его стал Испор (Аспарух)[221]. Отзвуком подлинных событий, возможно, и являются эти указания на организованный переход народа на новое место и на значительную власть славянского вождя («царя») — как первого организатора освоения территории.

Прежде чем говорить о характере славяно-протоболгарского симбиоза, необходимо остановиться на протоболгарской проблеме. Письменные свидетельства об этом пароде не менее скудны, чем сведения о славянах. Протоболгары принадлежали к тюркскому этническому массиву[222]. Первые сведения о них восходят к IV в., когда они жили на Северном Кавказе и отчасти в Закавказье, продвинувшись сюда из Центральной Азии. Вскоре они обосновались в Приазовье, низовьях Дона и Северского Донца, где ассимилировали остатки местных сармато-аланских (иранских) племен. Во второй половине IV в. протоболгары были включены в обширное межплеменное объединение гуннов; часть протоболгар была увлечена гуннами на запад, в Паннонию[223]. Вероятно, протоболгары играли заметную роль в союзе Аттилы, так как его имя веками сохранялось в эпосе протоболгар: в «Именнике болгарских ханов» Аттила под именем Авитохола даже выступает в качестве их первого вождя из рода Дуло[224]. В Паннонии протоболгары, по-видимому, вступили в тесный контакт со славянами. Сохраняя племенное единство в рамках «державы» Аттилы, эти протоболгары после ее распада в 453 г. отошли к нижнему Подунавью. В 513–515 гг. они оказали помощь имперскому полководцу Виталиану, восставшему в Добрудже с целью овладения престолом (Прок., с. 151).

Прокопий, говоря о вторжениях «варваров» с начала правления Юстиниана I, называет вместе со славянами и протоболгар. Возможно, славяне часть своих набегов совершали в союзе с протоболгарами, особенно в 40–50-е годы VI в. В это время те и другие проникли во Фракию, в Грецию и в Иллирик. Заключая союз с антами, империя рассчитывала на их военную помощь против протоболгар (Прок., с. 127).

После ухода гуннов из Приазовья среди оставшихся местных протоболгарских объединений доминирующее значение приобрели утигуры, кочевавшие на востоке от Азовского моря и в низовьях Дона, и кутригуры (оногундуры), жившие у северо-западных берегов моря, вплоть до Днепра. В первой половине VI в. кутригуры стали совершать набеги на империю, уводя тысячи пленных (Прок., с. 143).

Стремясь нейтрализовать кутригуров, империя натравила на них утигуров. Кутригуры были разбиты; несколько десятков тысяч пленных византийцев вернулись на родину. Однако вскоре кутригуры возобновили и набеги на империю, и войны с утигурами. По словам Менандра, вождь утигуров Сандилх сознавал опасность этих войн для протоболгарского этноса: он считал недопустимым, «чтобы единоплеменники полностью уничтожались, — не только потому, что они говорят на одном языке, сожительствуют с нами и имеют одинаковую одежду и быт, но и потому, что они родичи, хотя и подвластные другим игемонам» (с. 220). Межплеменные войны кутригуров и утигуров были столь жестоки, что оба племени даже потеряли свои наименования, «достигнув предела» возможных бедствий (ГИБИ, т. II, с. 204).

В конце 50-х годов VI в. тюркское племя аваров подчинило протоболгар и увлекло часть кутригуров с собою на запад. В первой половине 60-х годов авары как союзники империи расположились в Паннонии, основав Аварский хаганат. После господства гуннов в Паннонии это была вторая волна протоболгар, оказавшаяся в этих местах, где их контакты со славянами стали еще более тесными.

Этническая близость протоболгар к аварам (хотя в их объединения входили разные народы, и те и другие в массе своей были тюрками) и значительная военная роль протоболгар в составе подвластных хагану сил привели после поражения хагана в 626 г. к попыткам протоболгарской знати вырвать власть у хагана. Видимо, сравнительно со славянской племенной аристократией в хаганате, положение протоболгарской было более привилегированным. Борьба 631–632 гг. завершилась поражением протоболгар. Начался их «исход» из хаганата: в 630-х, 660-х и 680-х годах ушли три восставших против хагана протоболгарских объединения[225] — два в Италию и последнее — в Македонию (о котором ниже).

Между тем основная масса протоболгар оставалась в Приазовье, попав во власть Тюркского, а после его распада в начале 80-х годов VI в. — Западнотюркского хаганата. В 632 г. они сумели добиться независимости. Образовалось протоболгарское военно-политическое объединение во главе с вождем кутригуров Кубратом из рода Дуло, известное у византийцев под названием «Великая Булгария». Кубрат поддерживал дружественные связи с империей. Со смертью Кубрата в середине VII в. объединение распалось, по одним данным — на пять, по другим — на три части[226], которыми правили сыновья Кубрата. Воспользовавшись этим, Хазарский хаганат сделал своим данником старшего сына Кубрата Батбаяна (его земли лежали в Восточном Приазовье). Другой сын Кубрата Котраг увел своих подданных из междуречья Дона и Северского Донца на Среднюю Волгу, где тремя столетиями позже возникнет государство, известное как Волжско-Камская Болгария. Вероятно, дольше всех сопротивлялись хазарам кутригуры во главе с Аспарухом (Есперихом «Именника болгарских ханов»), отступавшим на запад под давлением хазаров. В 70-х годах Аспарух перешел Днестр и оказался в соседстве с Малой Скифией.

Таковы общие вехи истории протоболгар вплоть до решительных событий конца 70-х — начала 80-х годов VII в. Уже эти данные позволяют заключить, что протоболгарские племена, сохраняя единство в пределах малых соединений, еще не образовывали крупные и устойчивые союзы (хотя бы типа Аварского или Хазарского). С середины IV до второй половины VII в. протоболгарские племена в виде разобщенных большими расстояниями анклавов оказались разбросанными на просторах Европы от Италии до Волги и Кавказа.

Первостепенным по важности является вопрос об особенностях хозяйства и общественной структуры протоболгар VII–VIII вв. Стремясь к решению этой задачи, историки уделяют особое внимание Великой Булгарии, усматривая определенную преемственность между нею и возникшим вскоре после ее распада Болгарским государством[227].

Однако археологическими изысканиями не обнаружены протоболгарские древности ранее середины VIII в. Находки, характеризующие «салтово-маяцкую» культуру, вариантом которой была протоболгарская, относятся к середине VIII–X в. и хронологически не могут служить основой для описания Великой Булгарии. Само оформление даже самых ранних слоев салтово-маяцкой культуры произошло после падения Великой Булгарии, в рамках Хазарского хаганата[228]. Глухие известия о начатках земледелия у протоболгар касаются лишь части их племен и датируются гораздо более поздним временем, как и находки сошников, серпов и иных земледельческих орудий[229]. Судя по раскопанным протоболгарским станам — селищам в бассейне Северского Донца, традиционные зимники стали возникать лишь в VIII в., а постоянными эти поселения, уже вынесенные на незатопляемые в половодье террасы, становились только в IX — начале X в.[230]

По свидетельству Захарии Ритора (первая половина VI в.), «булгары», как и аланы, «имеют города», по и аланы и болгары (в числе 13 названных народов) «живут в палатках, питаются мясом животных и рыбой, дикими зверями и с помощью оружия» (Хр., I, с. 57). Конечно, понятие «город» означает здесь в лучшем случае укрепленную крупную стоянку. О древней греческой колонии Фанагории близ Тамани, оказавшейся во владениях протоболгар, С. А. Плетнева пишет: «Кочевники в тот период даже не освоили входившего в их владения древнего города-порта Фанагории, хотя он уже начал отстраиваться после гуннского погрома». Рассматривая вопрос о материальной культуре Великой Булгарии, С. А. Плетнева заключает: «Отсутствие стабильности, постоянных зимников и даже могильников, естественно, тормозило сложение какой-либо общей культуры в этом объединении. Да она и не могла сложиться за два-три десятилетия существования этого "государства"». Протоболгары, по мнению исследовательницы, находились в состоянии перехода от первой (таборной, непрерывной) стадии кочевания ко второй, характеризуемой освоением определенной для каждой орды или рода территории и появлением сезонных стойбищ — зимовок и летовок[231].

Лишь ретроспективно, по находкам VIII–IX вв. и по материалам, характерным для родственных протоболгарам тюркских пародов, можно составить представление о хозяйственной деятельности протоболгар в VI–VII вв. Поскольку еще отсутствовали постоянные поселения, постольку основными видами разводимого ими скота были лошади, овцы и козы, не требующие укрытий и запасов кормов на зиму; широко практиковались охота и рыболовство. Продукты земледелия, как и многие ремесленные изделия, добывались посредством торговли и силой оружия. Автор начала VI в. Эннодий писал, что протоболгары — это народ, который с помощью войны добудет все, что пожелает, считает мерилом благородства количество крови, пролитой в бою, не имеет преград для своего войска и, будучи приучен к лишениям, может довольствоваться одним кобыльим молоком (ДИБИ, т. I, с. 299).

В ремесленном производстве доминировали отрасли, связанные с изготовлением оружия, снаряжения воина-всадника, предметов быта. Керамика была еще лепной, изготовляемой в каждой семье от руки; гончарный круг (даже ручной) протоболгары в VII в., как и славяне, еще не освоили: лощеная, сделанная на кругу посуда, встречающаяся в могильниках, была в то время привозной, добытой у торговцев или в набегах (в частности, на алан).

В протоболгарском обществе VII в. господствовал строй военной демократии: война за пастбища и водопои, походы ради добычи являлись нормальным состоянием общества. Новым явлением, соответствующим переходу ко второй стадии кочевания, были дальние походы мужчин (без семей и скарба). Нет данных об имущественной дифференциации в массе скотоводов-общинников. Но она уже имела место между родами: богатствами (прежде всего стадами скота) и влиянием в Великой Булгарии выделялся род Дуло, господство которого в объединении было освящено традицией. Власть хана из этого рода была уже наследственной. Шел процесс оформления родовой аристократии, стали возникать крупные, по непрочные союзно-племенные объединения.

Личный авторитет вождя имел, однако, еще огромное значение. Доминировали кровнородственные связи в пределах малых коллективов: протоболгары и кочевали, и в бой шли по родам и коленам. Кровнородственным связям были обязаны протоболгары своей воинской дисциплиной и взаимовыручкой в сражениях. Безусловная поддержка со стороны правящего рода обеспечивала действенность сильной власти вождя. Участие в войнах было правом и обязанностью всех взрослых мужчин. Пехотный строй был чужд протоболгарам, как и другим кочевникам. Стремительность нападения, быстрый маневр, притворное отступление, устройство засад были их излюбленной тактикой. С углублением имущественных отличий и выделением слоя знати (что уже к началу VII в. имело место у протоболгар, входящих в Аварский хаганат) ударной силой стала тяжеловооруженная конница из видных протоболгар (Мавр., с. 279).

Протоболгары, подобно другим тюркам, поклонялись верховному божеству Тангра[232], в честь которого в VIII в. стали воздвигать постоянные капища. Обожествлялись и небесные светила; амулеты часто имели символическое изображение солнца. Для протоболгар в VI–VII вв. было свойственно также множество иных культов, распространенных нередко лишь в данном племени, роду, семье. Обычно это были тотемизм, культ предков, культ духов-покровителей. Культ племенного вождя находился в стадии становления. Основной формой «общения» с богом был шаманизм; жреческое сословие лишь складывалось (ИБ, 2, с. 81 и сл.). Ритуал захоронения протоболгар отражал веру в загробную жизнь: в могилу зарывали личные вещи покойного, пищу, иногда также коня. Трупосожжение встречалось редко.

Что же касается объединения Аспаруха, вынужденного уйти из традиционных мест обитания, то здесь имело место хорошо известное из истории кочевого мира явление как бы «возвращения вспять», перехода снова к наиболее рациональной для данных условий (необходимость вновь силой добывать потребное для людей и скота пространство) таборной стадии кочевания (состоянию «нашествия»), когда в поступательном движении, не возвращаясь на уже пройденные места, находится все объединение, вовлекая оказавшиеся на пути инородные осколки племен и групп кочевников[233].

Образование и упрочение Болгарского государства

Основным источником о политических событиях, связанных с возникновением Болгарского государства, являются сообщения византийского хрониста Феофана. Ряд мест в его описании до сих пор остается объектом дискуссии. Оценивая эти споры, болгарский историк П. Петров справедливо заметил, что проблема образования Болгарского государства не может быть поставлена в зависимость от грамматического толкования одной фразы из источника (ИБ, 2, с. 96). Приведем, однако (частью пересказав), и мы соответствующий пассаж из «Хроники» Феофана и дадим собственные его истолкования[234].

Аспарух, пишет Феофан, «переправившись через Днепр и Днестр и достигнув Онгла, более северных по отношению к Дунаю рек, поселился между ним и ими», ибо это место «предоставляло большую безопасность от врагов ослабленному разделением народу».

Когда император Константин IV узнал, что протоболгары неожиданно разбили лагерь по ту сторону Дуная в Онгле и разоряют «лежащие близ Дуная земли», т. е. страну, «тогда удерживаемую христианами», он стянул войска во Фракию, подготовил военный флот и двинулся против них по суше и по морю, «выстроив в боевой порядок на суше близ так называемого Онгла и Дуная пешие войска, а корабли причалив у лежащего рядом берега».

Протоболгары укрылись в укреплении, помышляя лишь об обороне. После того как в течение трех-четырех дней ромеи не завязывали сражения из-за болотистой местности, протоболгары осмелели. Император страдал от болей в ногах и отправился на судах принять баню в Месемврии, приказав выманивать протоболгар из укрепления для сражения или — если они не выйдут — стеречь их.

Однако разнеслась молва о бегстве императора, поднялась паника, и войско обратилось в бегство. Нанеся византийцам большой урон, протоболгары переправились через Дунай, «и, прибыв к так называемой Варне близ Одисса и тамошнего внутреннего района, они увидели место, расположенное весьма безопасно: сзади — благодаря Дунаю, а впереди и с боков — благодаря ущельям и Понтийскому морю.

Когда же они овладели также из находящихся поблизости славянских народов так называемыми «Семью родами» (έπτά γενεάς), они поселили северов от передней теснины Верегава к районам на восток, а в районы к югу и западу, вплоть до Аварии, — остальные «Семь родов», находящиеся под пактом.

«Итак, когда они распространились в этих местах, они возгордились и стали нападать на находящиеся под ромейским управлением крепости и деревни и порабощать их. Вынужденный этим василевс замирился с ними, согласившись к стыду ромеев, из-за множества грехов [их], предоставлять им ежегодную дань» (Феоф., с. 262–264).

В изложении патриарха Никифора (пользовавшегося общим с Феофаном утраченным источником) отмечается, что подчиненных славян протоболгары «обязали одних стеречь земли, соседние с аварами, а других — охранять районы, близкие к ромеям» (с. 296).

Естественно защищенная местность Онгл находилась, скорее всего, в низовьях Серета и Прута, в правобережье Днестра. Обосновываясь еще здесь, Аспарух опасался не только хазар по и аваров: согласно приписке VIII в. к труду армянского географа конца VII в. Анания Ширакаци, Аспархрук (Аспарух), бежав от хазар, «прогнал аваров на запад»[235], т. е. возможно, что уже в левобережье он столкнулся с аварским хаганом.

Наиболее вероятной датой расселения протоболгар в О игле представляются 70-е годы. Под землями близ Дуная, удерживаемыми тогда византийцами, а во время Феофана (IX в.) входившими в страну болгар, можно понимать районы, лежащие на правобережье, на севере Малой Скифии и Мисии, находившиеся формально под контролем империи и отчасти населенные славянами[236].

Реакция Константинополя на набеги протоболгар подтверждает мысль о том, что империя придавала этой провинции большое стратегическое значение и что в целом она уже добилась от местных славян признания своей верховной власти. Поэтому император организовал крупную военную экспедицию: объединение протоболгар-кочевников и славян-земледельцев могло привести, как в случае с Аварским хаганатом, к утверждению на границах империи или даже в ее северных пределах нового опасного врага. Приход Аспаруха вызвал острую досаду при дворе: как пишет Феофан, к тому времени Константин IV уже сумел будто бы сделать данниками всех, живущих не только на востоке, западе и юге, но и на севере (Феоф., с. 264). Поход Константина IV был предпринят весной (в апреле) 680 г.[237]

Конечно, непорядки в византийском войске, недавно разгромившем арабов, были одной из причин победы Аспаруха. Переправа протоболгар имела место, скорее всего, в низовьях Дуная: Аспарух преследовал врага по Малой Скифии, двигаясь на юг вдоль берега моря. Путь этот пролегал через заселенные славянами районы: во всяком случае, они жили близ Варны (местность или поселение), название которой представляет один из древнейших славянских топонимов[238]. Славяне, видимо, не приняли участия в военных действиях ни на стороне, ни против империи. Их подчинение Аспарухом обошлось также без столкновения. Тот факт, что именно славянам Аспарух доверил охрану двух опасных участков границы (с Аварией и империей), предполагает договоренность хана с вождями Славиний о взаимных обязательствах в рамках единой политической системы. Славянская знать, безусловно, с самого начала признала верховную власть Аспаруха, будучи, как и протоболгарская, заинтересована в утверждении независимости от империи и аваров и в обеспечении — благодаря значительному увеличению воинского потенциала с приходом Аспаруха — безопасности своих территорий.

Столь необычный характер отношений победителей-кочевников с земледельческим, менее в военном отношении организованным населением можно объяснить лишь тем, что славяне Мисий и Малой Скифий в численном отношении в несколько раз превосходили протоболгар Аспаруха, представляя собою силу, которую хан опасался восстановить против себя. Эта изначально занятая болгарскими ханами позиция в целом сохранилась и в VIII–IX вв.

Славиния «Семь родов» (или «Семь племен») была лишь одной из нескольких. Свое название она получила, возможно, от имени главенствующего в объединении племени. Конструкция фразы о союзе «Семь родов» оправдывает интерпретацию, согласно которой слова о северах и «остальных Семи родах» являются приложением (пояснением) к понятию «Семь родов», указанием на две его основных части: став верховным повелителем славян (т. е. союза «Семь родов»), Аспарух разделил его, передвинув северов от горного ущелья к приморскому проходу, а остальных славян союза — на юг и запад, к Аварии.

До разделения союза северы, в которых естественно усматривать антское племя[239], жили у Рижского либо, что менее вероятно, Вырбишского ущелья, в прилегающей к выходу из него области. Северы входили в этот союз, по, видимо, сохраняли в нем автономию как особое объединение, обладавшее значительными воинскими силами: они должны были препятствовать вторжениям в Болгарию византийцев.

Переселение «к югу и западу» прочих славян частично расформированного союза означало перевод основных его масс из Северной Скифии к Железным воротам (на левобережье Дуная) и из Мисии и Малой Скифии к долине Тимока, в правобережье, на границу с Аварией. Допущению, что авары сохраняли к 680 г. контроль над правобережьем между Белградом и Видином, противоречат приведенные выше данные о политической ситуации в правобережье, как и тот факт, что на юго-западе хаганата зона распространения аварских вещей заканчивалась у Железных Ворот, на левом берегу Дуная[240].

Мы полагаем, что переселение Аспарухом славян было частичным. Множество их осталось на своих местах, признав высшую власть хана. Если протоболгарские станы в районе Плиски — Шумена и были плотно расположены, то вокруг них простирались районы, заселенные по преимуществу славянами[241]. Свидетельством сотрудничества племенной знати обоих народов является также тот факт, что протоболгары в 680–681 гг. уходили в походы против империи во Фракию, что было возможно только при их уверенности за безопасность оставляемых в Мисии и Малой Скифии своих семей, станов и стад. Хотя у Феофана идет речь только о «Семи родах» как одной из Славиний (см. гл. II), ясно, что власть Аспаруха распространилась уже в 680 г. на весь забалканский регион, включая, скорее всего, и территорию между Дунаем и Карпатами вплоть до Днестра.

Прямыми свидетельствами об организации власти в государстве «Болгария», начало которого, но словам западного хрониста Сигеберта, «следует отмечать» под 680 г., наука не располагает. Уверенность в том, что это было своеобразное «варварское государство» уже в момент его образования, придают события начала VIII в. Военно-политические акции 680–681 гг. были весьма важны, но они лишь интенсифицировали процесс: формирование государственности началось задолго до появления Аспаруха на Дунае и продолжалось некоторое время после утверждения его власти в этом регионе.

Лишь для начального этапа развития государства возможны некоторые аналогии с Аварским хаганатом. Как и в Аварском объединении, высшую власть над преимущественно земледельческим местным населением здесь с самого начала захватило пришлое кочевое тюркское племя. Как и в хаганате, часть подчиненных славянских племен, признавая верховную власть хана, сохраняла внутреннюю автономию, в особенности на периферии политического образования. Здесь так же славянские вожди приводили под общее командование хана воинские ополчения своих славиний. Как и в отношении «Аварии», соседи более века с четвертью различали в составе Болгарии относительно самостоятельные этносоциальные организмы (Славинии) и территорию господствующего кочевнического племени. Часто при этом подвластные хану автономные Славинии обозначались термином αί πέριξ Σκλαβηνίο (т. е. «окольные Славинии»[242]). П. Коледаров, следуя за А. Бурмовым, говорит о своеобразной «федерации» протоболгар и славян в едином государственном образовании «Болгария»[243], опираясь на термин societas, употребленный Эйнхардом для характеристики отношений Славинии тимочан с ханом Крумом (до попытки их отделения), и полагает, что этот термин означает добровольное и равноправное под эгидой болгар «сообщество» (societas Bulgarorum), в которое вошли протоболгары, местные славяне и сохранившиеся дославянские автохтоны, Г. Цанкова-Петкова и В. Гюзелов, напротив, полагают, что до ликвидации автономии Славиний они составляли лишь союзные хану окрестные территории, не охватываемые названием «Болгария», которое в собственном смысле равнозначно лишь территорий, занятой протоболгарскими вежами (станами) с центром в Плиске, и что внутри этой территории не было славянских поселений — они были ликвидированы здесь еще в 680–681 гг.[244]

Противопоставляемые точки зрения излишне категоричны: вряд ли в сообщество царило равноправие, термин socielas многозначен — он может подразумевать и союз и договор о вассалитете[245]. Трудно допустить также, что протоболгары подвергли разорению, изгнав из центра, множество славян: и столицу они основали в славянском селе Плиска, и в самой Плиске и в ее округе обнаружены следы пребывания славян и в VIII, и в IX в.[246]

Общественно-политические связи протоболгар и славян в «Болгарии» были более тесными и многообразными, чем отношения славян и аваров в хаганате. Основные отличия Болгарии от хаганата состояли, видимо, в том, что протоболгары и после переселения на Балканы не составляли, как авары, господствующего в целом этноса (в их среде так же быстро, как и среди славян, развивался процесс имущественной и социальной дифференциации). Большинство протоболгар, хотя и сохраняли на первых порах кочевой быт, были заняты производительным трудом, что было менее свойственно аварскому ядру хаганата; протоболгары стали рано, проживая в тесном общении со славянами, переходить к оседлости — авары же оставались кочевниками почти до гибели их хаганата. Болгария по своей политической структуре была уже в конце VII в. более развитым объединением, чем Аварский хаганат. Синтез общественных систем аваров и местных земледельцев практически отсутствовал[247], политические формы господства не получали развития: почти за два с половиной века истории хаганата авары не основали ни одного города или крепости.

Существенны были отличия Болгарии и от «варварских королевств» Западной Европы. Как и государство франков, Болгария была образована в результате вторжения иноплеменников, уступавших автохтонам и по численности и по зрелости общественной структуры. Однако в противоположность протоболгарам франки, как и завоеванные ими галло-римляне, были также земледельцами, принадлежали в целом к одному хозяйственно-культурному типу. В синтезе общественных структур завоевателей (франков) и завоеванных (галло-римлян) франкские институты и в социально-экономической сфере не только не уступали по значению галлоримским, но и играли ведущую роль.

В славяно-протоболгарском обществе синтез имел место и в социально-экономической области (здесь все большую роль играли земледельцы-славяне), а в военно-политической. Все известные протоболгарские институты власти имеют исключительно отношение к военно-административной сфере, в которой еще по выделились функции гражданского управления. Все эти институты связаны с тюркской кочевнической традицией, с руководством военизированным бытом вооруженного народа. Неразвитость органов управления и обусловила специфику государства, в котором часть Славиний и протоболгарские станы жили по соседству, но обособленно, автономно регулируя отношения внутри своих этнополитических организмов[248].

В политике Аспаруха по отношению к союзу «Семь родов» проявился, возможно, еще один аспект — стремление ослабить мощь союза, отделив от него северов. Князья Славиний в источниках более не называются «рексами» («рексом» стал хан), а именуются только «архонтами». Они участвовали во главе подчиненных им ополчений в военных предприятиях хана и охраняли границы. Об организации власти внутри Славиний и протоболгарских станов, а в особенности — форм эксплуатации подвластного князьям и боилам (протоболгарской аристократии) населения, как и форм налогов и отработок в пользу центральной власти, источники не содержат никаких известий.

Одной из первых мер Аспаруха было создание укрепленного лагеря (одновременно зимовища и резиденции), как он поступил, едва обосновавшись и в Онгле. Однако к югу от Дуная, в новых условиях, создаваемый на месте славянского поселения Плиски ханский аул имел грандиозные масштабы: его общая площадь достигала 23 кв. км. Резиденция планировалась по кочевой традиции в виде двух концентрических «трапеций»; центральную занимала ставка хана, а внешняя предназначалась как убежище для шатров соплеменников и для стад скота. Сами же укрепления, как и жилища хана и языческие святилища, не имели аналогий ни в Великой Булгарии, ни в Аварском хаганате. Прежде всего — это огромные размеры сооружения: внешний глубокий и широкий ров, за которым возвышалась насыпь, имел протяженность почти в 21 км (до 7 км западная и восточная стороны, 3,9 — северная и 2,7 — южная). Внутреннее укрепление составляло по периметру около 3 км. Резиденция хана и бытовые помещения были возведены из камня. Были построены также неведомые ранее протоболгарам баня, два бассейна и цистерна-водохранилище (ИБ, 2, с. 181 и сл.).

Кроме этого лагеря в окрестностях Плиски имеются следы еще двух крупных аулов. Остатки станов-зимовищ меньших размеров обнаружены и в других районах Малой Скифии. Даже если не принимать в расчет земляных, тянувшихся на десятки километров укреплений на севере, северо-востоке и западе Болгарии (их датировка дискуссионна), ясно, что столь грандиозное строительство уже в первое время после основания государства потребовало значительных средств и подневольного труда огромного числа людей в течение продолжительного времени. Следовательно, существовали и организационные формы и система принуждения. Маловероятно, чтобы все это Аспарух осуществил только силами своих соплеменников. Напротив, более правдоподобно, что главную роль в этом сыграли славянские подданные, принуждаемые к отработочным повинностям и к поставкам натуральных взносов в пользу центральной власти. Оказались в подобном положении, конечно, и местное автохтонное население, а также недавние пленники-византийцы: строительство ханского дворца, бань, цистерны, бассейнов совершалось квалифицированными людьми[249].

Иначе говоря, уровень централизованной эксплуатации масс трудового славянского и протоболгарского населения существенно повысился уже в конце VII в. Практиковавшиеся внутри Славшим и протоболгарских родоплеменных коллективов в качестве обычая поборы в пользу хана, вождей, боилов, а также обязанность участвовать в строительстве святилищ и оборонительных сооружений стали, видимо, устойчивой традицией еще до 680 г. Именно поэтому теперь их удалось превратить в регулярные повинности. В условиях внутренней автономии подчинение верховной власти хана не означало ослабления власти славянских князей — эта власть, напротив, обретала официальную санкцию и могла быть энергично поддержана из центра.

Предложенная трактовка вопроса об организации экономической базы центральной власти в Болгарии на рубеже VII–VIII вв. находит подкрепление в условиях мирного договора 716 г. с Византией. Согласно одному из пунктов «торговцы каждой страны должны располагать грамотами и печатями, [у не обладающих печатями следует отнимать] имеющееся и зачислять на государственные счета» (Феоф., с. 285). Обязательство было взаимным — оно прямо свидетельствует о наличии в Болгарии центрального казначейства, о том, что межгосударственная торговля со стороны Болгарии (как и в Византии) находилась под контролем ханской власти и что славянская и протоболгарская знать была весьма заинтересована в византийском рынке. Отправляясь в империю, купцы представляли интересы главы государства, членов его семьи и крупнейших представителей знати. Подобное явление было характерно и для других раннефеодальных государств. Договоры Древней Руси с империей в первой половине X в. также содержали процитированные выше статьи[250]. Ввозимый в Византию товар состоял из различных видов сырья и продуктов (меха, леи, кожи, шкуры, мед, воск, соленая рыба, икра). Вывозились также рабы и скот. Подавляющую массу этих товаров составляли взносы (дань) с трудового населения.

Нет оснований думать, что договор 716 г. имеет в виду какие-то принципиально иные отношения в Болгарии. Создание же государственной казны, организация пограничной службы, содержание отрядов из профессиональных воинов в центре и т. и. предполагали появление регулярно функционирующих органов власти, системы учета и контроля, аппарата насилия и судопроизводства. Органы управления кочевой ордой были не пригодны к выполнению этих многообразных функций, и их трансформация, по-видимому, началась очень рано — из органов военного руководства кочевников они становились территориальными институтами государственной власти, имевшими постоянное место пребывания.

Трудно ответить на вопрос, отличались ли социальные статусы славян (в том числе — но отношению к фиску) и протоболгар. Источники начала IX в. не делают различий в правоспособности подданных хана по этническому признаку, Превращение массы протоболгар к середине IX в. в оседлых жителей и их славянизация позволяют полагать, что и рядовые протоболгары не были изначально освобождены от натуральных и отработочных повинностей. Какие-то льготы, сравнительно со славянами, особенно живущими вне автономных Славиний, рядовые протоболгары, возможно, имели: они несли службу в коннице, требующую больше затрат на экипировку и снаряжение. Более значительными, вероятно, были отличия юридического статуса высшей славянской и протоболгарской знати. Члены правящего рода Дуло и близких к нему родов пользовались, несомненно, высшими привилегиями: в их руках оказались основные органы центральной власти, важнейшие, еще слабо дифференцированные функции гражданского и военного управления. В таких условиях одной из главных проблем внутренней политики хана было обеспечение равновесия между двумя разноэтничными слоями господствующего класса, все более решительно преобладавшую, хотя и менее привилегированную часть которого составляла славянская аристократия.

С. А. Плетнева отмечает проявлявшуюся в раннее средневековье закономерность — высокую политическую активность межплеменных объединений, возникших в результате подчинения сплоченной кочевой ордой масс земледельческого населения. В качестве примера приводится «Гуннская держава», Аварский и Хазарский хаганаты[251]. Имело место как бы искусственное форсирование недостаточно развитых внутри каждого из объединившихся обществ разделения труда (земледелие и скотоводство) и общественных функций (управление — и производство материальных благ, воинская служба — и снабжение армии).

Мы не думаем, однако, что Болгарию VII–VIII вв. и названные выше три объединения можно уподобить друг другу: первые два вообще не могут квалифицироваться в качестве государств. Весьма примитивным в VII–VIII вв. и медленно развивающимся государством оставался и Хазарский хаганат, в котором даже господствующий слой долго сохранял в отличие от масс подданных полукочевой быт.

По зрелости своей общественно-политической структуры ранняя Болгария выгодно отличалась по крайней мере от «Гуннской державы» и Аварского хаганата именно потому, что ее экономической базой была производственная деятельность славянского общества, испытавшего существенное влияние высокоразвитой позднеримской (ранневизантийской) цивилизации и ускоренно развивавшегося на издревле культивировавшихся землях еще до прихода Аспаруха на Балканы[252].

В условиях данного объединения политически доминировавшие кочевники не могли превратиться всей ордой в господствующий слой, избавленный от производительных функций. Помимо налаженных веками форм кочевого и полукочевого коневодства и овцеводства, безусловно, положительно отразившихся на экономике Болгарии, трудно назвать отрасль хозяйства, в которой к моменту объединения протоболгары значительно превосходили бы славян и автохтонов. Вклад протоболгар был весьма важен, но он проявлялся главным образом в военной и административной сфере. С приходом Аспаруха нашла решение проблема создания всеобщего политического центра и органов центральной власти; заметно повысился воинский потенциал нового объединения — стала реальностью независимость и от империи, и от аваров.

В связи с проблемой создания и упрочения Болгарского государства нередко поднимается вопрос о так называемой «дружине Кувера», протоболгарского вождя, пришедшего во главе многотысячного объединения из Аварского хаганата в империю в 80-х годах VII в.

Известия об этом содержатся в «Чудесах св. Димитрия». Наиболее достоверной датировкой этого факта считают 682–684 гг. (L., II, р. 161) или 686 г. (ИБ, 2, с. 107). Кувер (возможно, один из сыновей Кубрата, ушедший к аварам после падения Великой Булгарии) пользовался расположением хагана и получил под командование, помимо соотечественников — протоболгар, также сермисиан, т. е. потомков ромеев (переселенцев — пленников из области Сирмия — Сермия) (L., II, р. 138). Сообразуясь с помыслами подчиненных, Кувер восстал и увел свое воинство из хаганата, разбив преследовавших его аваров. Он вступил в сношения с императором и разместился на Керамисийском поле, причем драгувиты были обязаны снабжать прибывших продовольствием. Иначе говоря, Кувер формально, может быть, стал федератом империи. Однако он мечтал об овладении Фессалоникой. Его ближайший соратник Мавр разыграл ссору с Кувером и перешел со своими людьми к ромеям, найдя прием в Фессалонике. Император поставил под его начало всех ушедших от Кувера протоболгар и сермисиан. Получив значительную военную власть в городе, Мавр готовился к его захвату. Но в канун операции сюда прибыл военный флот империи. Потомки плененных аварами ромеев разбегались от Кувера, сохранив перенятую от родителей приверженность к христианству и мечту о возвращении в отеческие места. Бежавшие от Кувера, а также и сам Мавр с приверженцами были доставлены в Константинополь. Здесь сын Мавра открыл императору замыслы отца и Кувера. Мавр попал под стражу.

Полагают, что неудача Кувера и Мавра не привела к ликвидации этого протоболгарского объединения: признав сюзеренитет империи, оно в течение 30–40 лет сохраняло автономию[253]. Однако сведения о ходе событий в этом регионе в 680–720-х годах отрывочны и неясны; их интерпретация вызывает острые споры[254]. Вполне вероятно, что Кувер был действительно братом Аспаруха, что его движение в Македонию находилось в связи с созданием Болгарского государства и что, стремясь к овладению Фессалоникой, Кувер (или Мавр) ставил цель основания нового государства (L., II, р. 143–152). Однако значение протоболгар Кувера трудно сопоставимо с той ролью в формировании Болгарского государства и болгарской народности, которую сыграли протоболгары Аспаруха. Решающим фактором становления народности являются, как известно, не чисто этно-антропологические признаки населения, а его самосознание. Роль протоболгар в формировании болгарской феодальной народности признана постольку, поскольку они занимали видное место в государстве, получившем само свое наименование от их этнонима. Официальная политическая традиция протоболгар была усвоена и славянами: именно поэтому термин «болгары» из этнонима только части населения стал означать сначала также подданных всей страны, а затем и всех представителей новой народности — болгар как ветви южного славянства. Протоболгар Кувера было гораздо меньше, чем протоболгар Аспаруха (в войске Кувера было много потомков пленных ромеев). Куверу не удалось достигнуть политического преобладания в регионе, а следовательно — и сыграть роль, сходную с ролью Аспаруха[255]. Местная славянская знать, ослабленная поражением в 678 г., не увидела в Кувере возможного союзника, в противоположность знати «Семи родов», помогавшей Аспаруху (L., II, р. 161).

От времени Аспаруха ведет начало составление первой части знаменитого «Именника болгарских ханов», в котором этот хан назван первым из правивших «по сю сторону Дуная» и остающимся «князем и поныне». «Именник» (сохранившийся лишь в старославянском переводе времени Симеона) являлся официальной летописью; она прославляла правящую тюркскую династию, служила целям усиления ее власти и укрепления протоболгарского этнического самосознания. Этот официальный документ должен был одновременно упрочивать господство Аспаруха, возводя его род к Аттиле, также над славянской знатью[256].

В дальнейшем изложении (вплоть до падения Первого Болгарского царства в 1018 г.) факты внешнеполитической истории будут затрагиваться только тогда, когда они имеют отношение к раскрытию проблемы эволюции государственной системы Болгарии. Тервель продолжал политику Аспаруха по укреплению центральной власти, международного престижа и границ государства. В 705 г. Тервель за помощь Юстиниану II в возвращении престола получил титул кесаря (второй светский ранг империи после императорского), что, несомненно, повысило международный авторитет Болгарии. Сохранилась печать Тервеля, на которой он изображен в кесарской короне с крестом и подписью: «Богородица, помоги Тервелю кесарю»[257]. Конечно, христианские атрибуты играли лишь престижную роль. Юстиниан II уступил Тервелю и область Загору, примыкавшую с юга к Балканскому хребту, с преимущественно славянским населением.

В 716 г. был заключен новый, уже упоминавшейся договор. Весьма важным пунктом договора были взаимные обязательства — выдавать друг другу политических беглецов (Феоф., с. 285): видимо, уже в это время в среде высшей протоболгарской и славянской знати проявлялись острые политические противоречия. Временем Тервеля датируют создание огромного барельефа (3,1×2,6 м) на отвесной скале в Мадаре, изображающего вооруженного всадника, пронзившего копьем льва. Вокруг изображения высекались на греческом языке надписи о важнейших событиях. Как само изображение, связанное с культом хана, так и надписи выполняли и сакральную и идейно-политическую функцию. Видимо, уже тогда Мадара стала важным культовым центром.

Начало ведения таких официальных каменных летописей также позволяет думать, что при ханском дворе существовали канцелярии, делопроизводство в которых велось на греческом языке пленными ромеями и жителями взятых протоболгарами и славянами местных городов, переходившими на службу к хану.

Договор 716 г. содержал, по всей вероятности, обязательства о военной помощи: в 717/718 г. болгарские войска по просьбе императора выступили против арабов, осадивших Константинополь. Разгром арабов, в котором войска Болгарии сыграли крупную роль, имел общеевропейское значение: был навсегда перекрыт путь арабам из Азии в Европу, как они были остановлены позднее и на западе (в 732 г.) Карлом Мартеллом при Пуатье. Победа над арабами укрепила международный престиж Болгарии.

Падение внешнеполитической активности Болгарии после 718 г. было связано с кризисом центральной власти, ярко проявившимся в 3-й четверти VIII в. За 20 лет на престоле сменилось 7 государей, более половины которых потеряло трон вместе с жизнью. Трон у династии из рода Дуло оспаривали роды Вокил и Угаин. Причины междоусобий коренились, по всей вероятности, в процессах внутреннего развития и в вопросах ориентации внешнеполитического курса. Около 767 г., после заключенного заново мира с Болгарией, император, опираясь на тайных приверженцев среди знати Болгарии, выкрал князя северов Славуна и действовавшего вместе с ним предводителя «скамаров» (повстанцев) по прозвищу (которое он, видимо, получил от северов) «Христианин». Славун причинил особенно много хлопот византийцам во Фракии. Вмешательство императора во внутренние дела Болгарии не вызвало со стороны хана ответных мер (Феоф., с. 272). Инцидент показывает, что вожди Славиний не утратили своих позиций под властью хана; Славун фактически самостоятельно действовал во Фракии, найдя здесь союзников в среде местного (славянского и греческого) населения; захватывая Славуна, император, видимо, не опасался возобновления войны с Болгарией. Усложнялась политическая обстановка и внутри Славиний: агенты императора имелись и среди близкой к Славуну знати.

Основной причиной кризиса было обострение отношений между славянской знатью и протоболгарской аристократией, державшей в своих руках аппарат центральной власти. Тенденция к возрастанию роли славянской знати и к увеличению ее относительной численности отчетливо обозначилась за истекшие 70 лет, и перед протоболгарскими боилами встал вопрос о выборе пути. Славянская знать стала, видимо, все острее выражать недовольство отстранением от участия в органах центральной власти, но в рядах высших боилов по вопросу о преодолении противоречий, скорее всего, не было единства. После очередного переворота в Болгарии в 762 г. имело место массовое бегство славян на юг из района Загоры (Феоф., с. 271)[258]. Острые разногласия, особенно между ведущими протоболгарскими родами, вызывал также вопрос об отношениях с империей. В 60-х годах VIII в. род Дуло потерял власть, перешедшую к роду Укил (Вокил), а затем — к роду Угаин. Но видные представители и этого рода вскоре были уничтожены, власть вернулась к роду Укил. Византия, между тем, усиливалась, Болгария стала терпеть поражения. Империя взяла курс на ликвидацию Болгарского государства. В Плиске кипели смуты: после первого шага каждого нового хана к поискам мира с империей следовало его падение.

Однако активная подрывная деятельность части знати Болгарии, в том числе придворной, продолжалась. Сложилась эта оппозиционная хану группировка в мирный период 716–755 гг., и ее появление в этих условиях, учитывая особенности имперской дипломатии, вполне объяснимо. Имперская доктрина исключала отказ от территорий, некогда входивших в пределы империи (по крайней мере — на Балканах). Вся история отношений Византии с Болгарией с 681 по 1018 г. подтверждает этот тезис. Как раз в это время империя восстанавливала свое господство на занятых славянами землях Балканского полуострова. Заключение договоров с Болгарией было лишь вынужденной мерой, военно-политическим маневром. В таких условиях в период мира византийская дипломатия, в особенности тайная, пускала в ход все средства — предложения высоких должностей и чинов, крупных сумм денег, престижных браков, богатых жилищ в Константинополе, пригородных поместий и т. п. Сочетая милости с угрозами, имперская дипломатия сносила раскол и дезорганизацию в ряды протоболгарской и славянской знати.

Свидетельством острого кризиса центральной власти в Болгарии является факт созыва «народного собрания» («конвента»), к которому апеллировали настроенные оппозиционно к хану Сабину боилы в 766 г. На собрание могли явиться, конечно, только пребывающие в столице и поблизости воины, находившиеся под влиянием борющихся группировок знати[259]. Сабин, начавший переговоры с императором о мире, был обвинен в замысле предать Болгарию империи, лишен власти и, спасая жизнь, бежал в Византию, где нашел милостивый прием у императора.

Хан Телериг (768–777) счел важнейшей своей задачей выявить и обезвредить провизантийски настроенных вельмож и сановников, что ему и удалось (Феоф., с. 275). При Телериге проявился курс Болгарии на подчинение Славянин: Македонии. В 774 г. его войска предприняли поход с целью «захватить Берзитию» и переселить ее жителей в Болгарию (Феоф., с. 274). Локализация Берзитии спорна, но она располагалась к юго-западу от границ Болгарии (ИБ, 2, с. 128). Переселение внутрь страны жителей подвергшихся нападению или новозавоеванных земель преследовало в то время обычно две цели: во-первых, оно исключало возможность восстаний местного населения против новой власти, во-вторых, переселенцы становились налогоплательщиками казны, а нередко и воинами. И для Византии эта мера особенно характерна именно в тот период, который определяется как время преобладания централизованной эксплуатации непосредственных производителей (т. е. VII–X вв.). Видимо, в Болгарии положение было сходным: источники IX в. свидетельствуют об острой заинтересованности ханов в увеличении числа своих подданных[260].

Ликвидация административного дуализма

О конкретных формах социально-экономического развития Болгарии в VIII — первой половине IX в. сведений практически нет. Данные Земледельческого закона (VIII в.) о росте Имущественного неравенства внутри общины, обезземеливании крестьянства, концентрации земельной собственности, появлении категорий испольщиков, наемных работников, арендаторов и т. д. могут быть использованы лишь в том смысле, что эти порядки установились и на тех византийских землях, которые в первой половине IX в. вошли в пределы Болгарии, сохранив свою аграрно-правовую структуру. По своему социально-экономическому развитию Византия в эту эпоху обгоняла Болгарию, и нет оснований полагать, что, овладев имперскими землями, власти Болгарии меняли (упрощали) сложившиеся на них аграрные порядки. Именно от начала IX в. известно о существовавших в империи (и основанных на труде зависимых крестьян) поместьях императора, церкви, монастырей, высшей знати. Возможно, и на присоединенных к Болгарии территориях имелись такие поместья, которые становились интегральной частью ее аграрной структуры.

Косвенным показателем того, что свойственные Византии процессы имели место и в Болгарии, являются законоположения хана Крума (803–814), одного из значительных деятелей Первого Болгарского царства. Крум ввел новые законы, повышающие наказания за преступления против частной собственности; хан под страхом жестокой кары предписал богатым давать нуждающимся сразу столько, сколько необходимо, чтобы впредь они не просили милостыни (ГИВИ, т. V, с. 310). В этих данных усматривают искаженное известие о формировании феодальной зависимости крестьянства: хан рекомендовал имущественно состоятельным людям, прежде всего — землевладельцам, предоставлять обедневшим участок (а может быть, также скот и инвентарь), чтобы, став самостоятельно ведущими хозяйство зависимыми крестьянами, они обрели средства к существованию (ИБ, 2, с. 146).

От первой половины IX в. имеются также некоторые сведения о структуре государственного аппарата в Болгарии. Высшая власть имела монархический наследственный характер. Официальным титулом государя был «хан юбиги» (вождь войска). В IX в. к этому титулу добавляли слова «от бога архонт», подчеркивая божественное происхождение его власти, а при Омуртаге и Пресиане еще одно уточнение («повелитель многих болгар»), которое указывало на то, что подданными хана являются и протоболгары, и славяне (т. е. термин «болгары» означал здесь уже не этническую, а государственно-политическую принадлежность).

Хан являлся верховным главнокомандующим, высшим законодателем и судьей, а также верховным жрецом. Перед важными событиями (например, перед сражением) хан лично совершал жертвоприношения (Феоф., с. 289). Опорой его власти являлась высшая аристократия, в особенности — род самого хана. Этот слой именовался «боилами» (или «болиадами» — отсюда впоследствии термин «боляре»), средний и низший — «багаинами». К боилам принадлежали ближайшие к хану лица: советник — кавхан (или капхан— первый полководец и соправитель) и ичиргу боил («внутренний боил», в славянском произношении «чергубиль»), наделенный также большими военными полномочиями. По старой тюркской традиции хан командовал центром войска («саракт» — в сущности вооруженный народ), а два приближенных к нему лица — левым и правым флангами[261]. По каменным надписям известно еще до двух десятков титулов и должностей, тюркских по происхождению, права и функции носителей которых трудно уяснимы. Все они имели отношение к военному делу, но, возможно, частично и к гражданскому управлению. Эти две сферы государственной службы в Болгарии еще не были четко дифференцированы. Различались, однако, сановники, компетенция которых распространялась на дела в столице и ее округе, и вельможи, которые исполняли службу в провинциях (ИБ, 2, с. 172). Первые именовались «внутренними болярами», вторые — «внешними», обладавшими менее высоким рангом. Но и это разграничение не было абсолютным: даже кавхан и ичиргу боил получали в управление недавно завоеванные земли, лежавшие далеко от столицы. Может быть, они лишь контролировали власти этих провинций. К управлению провинциями имели отношение и тарканы, делившиеся на несколько рангов, и жупаны, которых, видимо, можно сблизить со славянскими «старейшинами» (сошлемся на «жупанов старейшин» Константина Багрянородного — см. V гл.). Иногда эти два титула (таркан и жупан) прилагаются к одному лицу. Кроме того, имелась категория знатных, обозначавшихся термином «вскормленники» хана, т. е. «питомцы», связанные с ним узами личной преданности. Вероятно, из них комплектовалась и охрана хана, его гвардия, члены которой именовались по-византийски «кандидатами»[262]. Выполняя роль «дружины» хана, это воинское соединение служило орудием усиления его личной власти.

Остается, однако, неясным самое важное: сколь велика в VIII — начале IX в. была компетенция представителей центральной власти (сановников — протоболгар) в Славиниях, помимо власти местного вождя — князя. Во всяком случае, контролируемая из центра система управления распространялась не только на земли, занятые протоболгарами, и не только на недавно присоединенные территории со славянским населением. Из Славиний между Балканским хребтом и Дунаем для VIII–IX вв. упоминаются лишь две: северы и тимочане, тогда как археология позволяет говорить о заселении славянами всего этого пространства, помимо протоболгарских анклавов.

Видимо, автономных Славиний было уже к концу VIII в. немного — известны лишь «окольные», пограничные. О расширении сферы прямого воздействия центральной власти на славянские территории говорит и усвоение протоболгарами для данной эпохи уже несомненно славянского института жупанов, его включение в должностную иерархию. Примечательно, что с завершением процесса славянизации протоболгар в официальной терминологии для обозначения высшей сановной знати утвердился термин «боляре» (их представляли первоначально именно протоболгарские высшие чиновные лица), тогда как термин «хан» был вытеснен славянским обозначением «князь», прилагавшимся ранее к вождю Славинии. Иными словами, в Славиниях, находившихся под властью протоболгар (как и в Славиниях под верховной властью византийцев), развитие аппарата власти славянских вождей в VIII в. замедлилось (князь и жупаны-старейшины представляли в основном всю иерархию, причем престиж князей ослабевал).

Об укреплении центральной власти свидетельствуют реформы Крума. Хан предписал производить тщательное судебное разбирательство в случае любого обвинения и карать смертью клеветников (ГИБИ, т. V, с. 310). Это означало введение в стране организованного судопроизводства — реформа была отзвуком недавних острых столкновений внутри господствующего класса. Она, несомненно, повысила авторитет центральной власти. Законы Крума были обязательны для всего населения, независимо от этнических различий. Следовательно, сфера действия региональных норм обычного права (а они не могли не быть разными у славян и протоболгар) была резко ограничена. Реформа ослабила влияние местной, и славянской и протоболгарской, знати, смягчила правовые различия между славянами и протоболгарами и способствовала славянизации протоболгар. Законы Крум будто бы объявлял, созвав «всех болгар», т. е. на конвенте, собиравшемся в особо важных случаях. Термин «болгары» употреблен здесь, кажется, для обозначения подданных вообще, а не только протоболгар.

Среди приближенных к Круму лиц находились и представители славянской знати: посольство хана в Константинополь в 812 г. возглавлял некий Драгомир (Феоф., с. 285). Но хан еще проявлял внимание и к вождям автономных «окольных Славиний»: после разгрома византийской армии в 811 г. в балканском ущелье, когда погиб сам император Никифор I, Крум пировал вместе со славянскими князьями, признавая их вклад в общую победу (Феоф., с. 2 83)[263]. Принимал Крум на службу и даже в круг своих родичей беглых знатных византийцев, обусловливая свою милость, по-видимому, отказом от христианства: известно об остро враждебной позиции хана к христианской религии.

Значительно расширил Крум пределы Болгарии. В начале IX в. франки нанесли сокрушительный удар по Аварскому хаганату, захватив его западные владения. Воспользовавшись этим, Крум, видимо, занял часть восточных земель хаганата, подчинив обитавших здесь аваров и местные Славинии. Поскольку Крум в июле 811 г. успел за 5 дней позвать на помощь (впрочем, Ватиканский аноним говорит — «нанял за плату») аваров, хан, видимо, перевел боеспособные части разбитых им аваров на правобережье, в западные провинции государства. Возможно, контролировал Крум и район между устьями Тимока и Савы: владения франков и болгар почти соприкасались[264]. Вообще вопрос о северных и северо-западных границах при Круме (о «Болгарии по ту сторону реки Истр», как она именуется в источниках), а также вопрос об эффективности власти хана за Дунаем остается не до конца проясненным[265]. Во всяком случае, уже в это время Болгария, занимавшая срединное положение между Византийской и Франкской империями, была после них важнейшим государством Европы. После победы над Византией в 811 г. Крум был фактически хозяином положения во Фракии. Он взял Девельт, Месемврию и Адрианополь и готовился к штурму Константинополя, когда внезапно умер весной 814 г.

30-летний мир с Византией был заключен в 815 г., при хане Омуртаге. Новая граница соответствовала в целом при незначительном расширении болгарских владений границам 716 г. Славяне, не являвшиеся к началу войны подданными императора, но оказавшиеся в ее ходе на землях империи, должны были вернуться в места старого обитания: они становились подданными болгарского правителя. При Омуртаге произошли крупные перемены в государственной структуре Болгарии. Политика упрочения центральной власти, которую вслед за Крумом проводил Омуртаг, обусловила стремление знати Славянин тимочан сменить усилившуюся власть хана на подданство далекому франкскому императору. В 818 г. послы тимочан просили Людовика Благочестивого принять их под свою защиту. Не получив согласия, они перешли под власть посавского князя Людевита, который сопротивлялся франкам до 823 г. Вместе с владениями Людевита (см. V гл.) тимочане оказались во власти франков. В 824 г. послы абодритов (преденецентов) жаловались франкскому императору на «неоправданную враждебность» болгар. Тогда же прибыли к Людовику и послы Омуртага, тщетно настаивая на уточнении границы между государствами. В 827–829 гг. имели место военные столкновения с франками. Вторгнувшись в Паннонию, «болгары… разорили огнем и мечом славян… и, изгнав их вождей, поставили над ними болгарских правителей» (ЛИБИ, т. II — Эйнхард, с. 30). Из этих скупых данных явствует как будто, что власть Болгарии над славянами на северо-западных границах до указанного похода не была прочной и при Омуртаге. Тем не менее по свидетельству «Баварского географа», первая часть которого была составлена в период между 829 (когда была установлена граница между франками и болгарами) и 843 гг. (Верденский договор о разделе империи), болгары имели на левобережье Дуная 5 civitates. В. Гюзелов убедительно интерпретирует это известие как указание на 5 административных, находившихся к северу от Дуная болгарских областей с их центрами — крепостями[266]. Вряд ли непокорные тимочане и преденеценты сумели сохранить тогда автономию, попав снова под скипетр болгарского правителя.

Представители славянской аристократии все активнее вовлекались в аппарат государственной власти. Омуртаг находил, безусловно, опору у большинства славянской знати. Его сыновья — Енравота (Воин) и Звиница (а может быть, и Маламир) — носили славянские имена. Процесс славянизации захватил уже верхушку протоболгарской знати.

В тесной связи с укреплением центральной власти находились и гонения на христиан, в которых Омуртаг усматривал потенциальных врагов, а в христианстве — одно из действенных средств византийского влияния. Гонения были обусловлены усилением проникновения христианства по мере расширения территории за счет отнятых у империи земель и возрастания числа пленных византийцев в стране: им предлагался выбор: либо отречение, либо казнь. Гонения еще более усилились при Маламире (831–836), казнившем брата Енравоту за то, что он принял христианство. Положение изменилось при Пресиане (836–852), который овладел землями смолян и обширными территориями Средней и Южной Македонии, занятыми Славиниями берзитов, драгувитов и стримонцев. Здесь среди славян уже было немало христиан. Преследования в этих условиях могли ослабить позиции Болгарии в присоединенных районах, и поэтому гонения, видимо, были прекращены.

Утверждению престижа ханской власти и ее международного авторитета служила и строительная деятельность. Омуртаг перестроил разрушенную Никифором I Плиску, воздвиг новый дворец и новый языческий храм; усилил внешние (земляные) и внутренние (каменные) укрепления; толщина стен достигала 2,6 м, а высота — 10 м. При Омуртате и Преслав стал крупной крепостью с дворцом-резиденцией. Дворец был построен и на р. Тиче, через которую был переброшен мост. Еще один дворец был воздвигнут на Дунае под Силистрой. Постройки увенчивались колоннами, на которых высекались (на греческом языке) торжественные надписи, прославлявшие хана. Каменные надписи высекались и в честь выдающихся военачальников и сановников — при этом упоминались имя хана, имя и род прославляемой личности.

Таким образом, основное содержание внутренних государственно-политических процессов в Болгарии первой половины IX в. заключалось в ликвидации административного дуализма, в утверждении монархической власти хана на территории всей страны. В этнокультурной сфере этот процесс сопровождался изживанием этнического дуализма и постепенным вовлечением протоболгар в русло славянской культуры. Пережитки кочевого быта у части протоболгар и сохранение религиозных отличий[267], наиболее упорно культивируемых высшей протоболгарской аристократией (хранительницей древних традиций), оставались последним препятствием на пути полного превращения раннефеодального Болгарского государства в централизованную монархию.

Принятие христианства. Политический и культурный подъем

Принятие христианства в качестве официальной религия совершалось у европейских народов на той стадии общественного развития, на которой эксплуатация подавляющего большинства производительного населения со стороны социально и политически господствующего меньшинства приобретала регулярный характер. Активный процесс христианизации происходил, как правило, в условиях усиления центральной власти, при ее прямом участии. Болгария не являлась исключением из этого правила.

Некоторое суждение о ее социально-экономической структуре и политической организации во второй половине IX в. можно составить по ранним памятникам славянской письменности (конец IX — начало X в.), фиксирующим явления, возникшие в славянском обществе в результате предшествующего развития. Среди этих памятников назовем прежде всего «Закон судный людем». Важны также сведения, содержавшиеся в «Ответах папы Николая I на вопросы болгар» (866).

«Закон» свидетельствует о значительной имущественной дифференциации — о нищих, бедняках, простых людях, наемных работниках, богатых[268]; много внимания уделено рабам как объекту купли и продажи, обстоятельствам обращения в рабство свободных за преступления против религии, собственности, нравственности, упомянуто о передаче свободных в рабство потерпевшему (за ущерб) или церкви (за отречение от христианства), об отпуске на волю за выкуп или отработку «своей цены» (ЗСЛ, с. 403); в «Законе» сказано о защите частной собственности на землю, угодья, урожай, посевы, виноградинки, дома, огороды, скот и т. п., о наказаниях лиц, умышленно причинивших ущерб собственности другого (ЗСЛ, с. 396); особо важно указание на наличие целых сел в собственности одного лица («господина») (если жители села и его господин совершают языческие обряды, то поселяне со всем имуществом становятся собственностью церкви, господин же продается в рабство, а цепа за него идет нищим) (ЗСЛ, с. 163). Существенны данные «Закона» о развитии товарно-денежных отношений, об обращении византийской монеты, которой уплачивались и судебные штрафы (ЗСЛ, с. 204, 453). Данные об имущественной дифференциации: о рабах, богатых, бедных, знатных — имеются и в «Ответах лапы Николая I» (ЛИБИ, т. II, с. 68, 76, 79, 81 и др.).

«Закон» предусматривал функционирование контролируемого из центра и основанного на нисаном законе судопроизводства; помимо судей, в нем участвовали свидетели с обеих сторон; определенными правами пользовалась церковь, князь являлся высшей апелляционной инстанцией; особые права в военное время имел жупан-воевода; во главе провинций стояли ответственные за соблюдение законности «владыки земли той» (т. е. княжеские наместники). О суровых воинских законах, действовавших в канун принятия христианства, свидетельствуют «Ответы папы Николая I»: воин, явившийся на сбор с плохим оружием и негодным конем, подвергался казни, как и страж границы, не задержавший бежавшего из страны раба или свободного (с. 84, 91)[269].

О степени развития крупного землевладения источники судить не позволяют, хотя, несомненно, феодальные поместья в этот период складывались. Основной формой эксплуатации оставались государственные налоги и повинности. Константин Преславский призывал болгарскую паству и божественную службу совершать, «и властельскую работу исполнить» (Хр., I, с. 139), т. е. установленные налоги и отработки в пользу центральной власти, ответственными за которые, по-видимому, со времен Омуртага были представители государственного аппарата уже на всей территории Болгарии, включая Славинии.

Об уплате одной частью славян Македонии «дани» властям Фессалоники, а другой частью — «скифам», живущим поблизости, т. е. представителям болгарской власти, пишет Иоанн Камениата (loan. Саm., р. 8, 82–84, 90). Хотя внутри Болгарии еще преобладал натуральный обмен (Хр., I, с. 149 — Масуди) (своей монеты государство не имело и налоги взимались в натуре), внешнеторговые связи имели, видимо, чрезвычайно большое значение для казначейства и господствующего класса в целом. Фиксирующая традиционные порядки на константинопольском рынке «Книга эпарха» упоминает «болгар», торгующих льном и медом, причем они иногда предпочитали сразу же обменять свой товар на желательный для них (Кн. Эп., с. 82–83, 198–199). Торговали болгары также рабами-пленниками. Заинтересованность в льготной торговле с Константинополем была так велика, что, когда в середине 90-х годов IX в. вместо византийской столицы болгарам было предложено торговать в Фессалонике (и, видимо, платить пошлины), Симеон счел этот акт достаточным поводом для начала войны (ГИБИ, т. V, с. 121–122). Вела Болгария торговлю также и с другими странами, в частности — с Древней Русью[270].

Итак, в Болгарии к середине IX в. сложилась обществ венная система, обеспечивающая экономическое, социальное и политическое господство узкого слоя сливающейся воедино славяно-протоболгарской знати. Ощущалась острая потребность в освящении существующего строя божественным авторитетом, когда неповиновение властям воспринималось бы не только как нарушение закона, но и как поступок, противоречащий нравственным нормам жизни общества. Принятие христианства сулило утверждение единства идеологии, учреждение организованной (через церковь) системы контроля над умами подданных, усиление власти князя — «помазанника божия» и, безусловно, повышение авторитета Болгарии среди христианских стран Европы.

Христианизации предшествовало, несомненно, укрепление единства в высшем слое славянской и протоболгарской аристократии, смягчение этнокультурных и политических противоречий. В провинциях Борис должен был рассчитывать на своих наместников, уже в это время, по-видимому, именовавшихся «комитами». Они соединяли в своих руках военные и гражданские полномочия. Провинции назывались «комитатами»[271]. Их границы, сознательно перекроенные, уже не совпадали со Славиниями и территориями, занятыми когда-то протоболгарскими вежами: судя по тому, что против Бориса после крещения поднялись 10 комитатов, их общее число было по крайней мере вдвое больше (Борис быстро справился с мятежниками) (ГИБИ, т. II, с. 287).

Решение о принятии христианства было принято Борисом в осложнившейся международной обстановке: Византия не могла смириться с потерей земель, захваченных у нее Пресианом, Восточно-франкское (Германское) королевство усиливало давление на Среднее Подунавье; сталкивались также интересы Болгарии и Великой Моравии. В войнах с Византией в 855–856 гг. Болгария потерпела поражение. Участие Бориса в союзе с Людовиком Немецким в действиях против Великой Моравии привело к вторжению войск союзной Ростиславу Моравскому Византии в 863 г. в Болгарию, страдавшую от неурожая и землетрясений. Князь был вынужден заключить мир, отказаться от союза с Людовиком Немецким, обещая принять крещение от империи, смириться с потерей земель близ эгейского побережья и, сохранив Загору, вернуть империи города Анхиал, Месемврию и Девельт.

Крещение началось в 864 г.[272] прибывшими для организации церкви в Болгарию византийскими священнослужителями. Борис и его окружение сознавали опасность со стороны оппозиционных сил. Акт крещения князя и приближенных к нему сановников был совершен втайне от подданных. Князь принял имя Михаил, в честь императора Михаила III, «духовным сыном» которого по византийским церемониально-дипломатическим нормам он должен был отныне признаваться. Обстановка неуверенности в широких массах усугублялась тем, что в страну хлынули проповедники самого разного толка (не только православные ромеи-ревнители, по и монофиситы-армяне, еретики, мусульмане-арабы). В 865 г., в ходе крещения населения, вспыхнул мятеж знати (видимо, прежде всего — протоболгарской), которая, играя на антивизантийских настроениях в народе, стремилась свергнуть Бориса. Мятеж был подавлен, 52 семьи боляр-мятежников были уничтожены. Власти силой утверждали христианство, упорствующих лишали имущества и свободы.

Позиция болгарского двора, однако, резко изменилась, едва встал вопрос о статусе болгарской церкви: задача состояла в том, чтобы добиться возможно большей независимости от византийского патриарха, так как официальная доктрина империи не отделяла церковную зависимость от политической. В письме к Борису патриарх Фотий и трактовал вопрос в этом духе (ГИВИ, т. IV, с. 104–105). Используя противоречия между Византией и папством в 866–870 гг., князь добивался предоставления болгарской церкви статуса либо патриархии, либо автокефальной (решающей внутренние вопросы самостоятельно) архиепископии. Папство не пошло на эту уступку. На Восьмом вселенском соборе в Константинополе в 870 г. была санкционирована принадлежность болгарской церкви к восточно-христианскому миру; право поставления архиепископа Болгарии получал константинопольский патриарх, а избирался кандидат в архиепископы собором епископов Болгарии; Вселенский собор 879–880 гг. утвердил и автокефальность (автономию) болгарского архиепископа: болгарский диоцез был исключен из списков епархий Константинопольской патриархии (ИВ, 2, 230).

Организация церкви была осуществлена, при незначительных отступлениях, по византийскому образцу. Как и в империи, церковь оказалась в подчинении у высшей светской власти. Потребности организации культа обусловили повсеместное строительство храмов и монастырей и их материальное обеспечение со стороны центральной власти и состоятельных неофитов. Помимо многочисленных епископий, как и в Византии, небольших по размерам, было учреждено семь подчиненных архиепископу митрополий. Резиденция архиепископа располагалась вместе с главным (соборным) храмом в столице: сначала в Плиске, а с 893 г. — в Преславе[273]. Церковные посты были заняты византийскими священнослужителями. Литургия совершалась на греческом языке. Желая видеть на церковных постах своих соотечественников-подданных, Борис отправил на учебу в Константинополь большую группу знатных болгар, в том числе своего сына Симеона, готовившегося к принятию монашеского сана.

Следующим шагом в утверждении самостоятельности болгарской церкви, а вместе с тем — и собственных путей культурного развития был переход в церковнослужении с греческого языка на славянский. В 886 г. преследуемые немецким духовенством и сменившими ориентацию властями Великой Моравии ученики первых просветителей славянства — Константина (Кирилла) и Мефодия — нашли прием при дворе Бориса. Благодаря их энергичной учительской деятельности были подготовлены многочисленные кадры обученного славянской письменности духовенства. В 893 г. наиболее видный из учеников солунских братьев Климент Охридский стал первым епископом — славянином в области Драгувития; с его именем связывают создание славянского алфавита «кириллицы». Началась замена византийского клира болгарским — процесс, который должен был занять, конечно, несколько лет[274].

Христианство содействовало ликвидации этнокультурных отличий между славянами и остатками протоболгар, обеспечению единства идейно-политических представлений, нравственно-этических и бытовых норм. Введение литургии на родном языке, распространение славянской письменности и возникновение славяноязычной литературы способствовали ускорению темпов культурного развития и оформлению самосознания болгарской народности[275].

Организованная по иерархическому принципу и централизованная церковь стала интегральной частью монархической системы, выполняя важнейшую идеологическую и социальную функцию — укрепление власти государя и существующего строя в целом. Даже остро обличавший беззакония властей и корыстолюбие иерархов Козма Пресвитер гневно внушал пастве, что «цари и боляре богом суть учинены»[276].

В связи с принятием христианства Болгарией вызывают интерес еще два обстоятельства: во-первых, кажущаяся легкость, с которой империя согласилась учредить в Болгарии автокефальную архиепископию, и, во-вторых, введение в новообращенной стране литургии на греческом языке в то время, когда уже были созданы славянские церковнослужебные книги, к чему византийский двор был непосредственно причастен. Борьба с папством за церковно-политическое влияние в Болгарии была весьма острой. Империя была в этот период достаточно сильна. Однако теперь в отличие от 863 г. она отказалась от военного давления на Болгарию. Видимо, решающее значение имели два фактора: крупной победой считалось уже то, что Болгария оказалась в лоне восточнохристианской церкви; кроме того, военное вторжение в условиях незавершенного крещения и языческой оппозиции грозило отречением от христианства нетвердых в вере неофитов и подъемом антивизантийского движения в Болгарском государстве под лозунгом восстановления язычества.

Что касается греческой литургии, то здесь курс имперских политиков резко отличался от их позиции в отношении к отдаленной Великой Моравии. Болгария была соседкой империи, о возвращении власти над этой территорией в Константинополе не переставали помышлять; греческая литургия предполагала назначение в Болгарию византийских иерархов и поэтому обещала облегчить контроль Византии над болгарской церковью. Исторический опыт христианизации Великой Моравии и Болгарии был учтен на Руси, где славянская литургия была введена практически одновременно с христианизацией.

Несмотря на то, что в рассматриваемый период завершался процесс оформления болгарской народности, господствовавшая при болгарском дворе, как и в других раннефеодальных государствах, политическая доктрина не содержала идеи ограничения границ государства пределами расселения своей народности. Принятие христианства, хотя и повлияло на характер межгосударственных отношений Болгарии, в указанной связи не повлекло заметных перемен сравнительно с эпохой язычества. Курс на расширение пределов Болгарии за счет земель соседних стран и народов ярко выразился во внешней политике Симеона.

В 893 г. состоялось последнее известное «народное собрание». Ушедший в монастырь (в 889 г.) Борис-Михаил временно вернулся в царский дворец, сверг своего сына Владимира, когда тот попытался восстановить язычество в 893 г., повелел ослепить его и бросить в тюрьму. «Сознав все свое царство», Борис объявил о воцарении Симеона (893–927), о нерушимости христианского вероисповедания, законности наследования престола «от брата к брату» и перенесении столицы из Плиски, связанной с традициями язычества, в Преслав (ИБ, 2, с. 238). Этот был последний, известный в истории Болгарии конвент. Вскоре после смерти Бориса (907) он был канонизирован — его имя открыло список святых болгарской церкви.

О внутриполитических переменах в правлении Бориса и Симеона известно мало: источники говорят в основном о внешнеполитической и церковно-культурной деятельности этих царей, особенно Симеона. При нем значительно упрочилась княжеская власть. Совершенствовались органы центрального управления; появлялись новые должности. Уже с конца 860-х годов известен сан «сампсиса» (этимология неизвестна), выполнявшего дипломатическую миссию в Византию, а вместе с ним в посольстве участвовали «славнейшие судьи» (gloriossimi judices) (их титулы искажены в источнике и поэтому не совсем уяснены) (ЛИБИ, т. II, с. 208)[277]. Возможно, крупные военачальники, помимо дипломатических, выполняли также функции центральных судей. Высоким сановником был и «великий жупан» — серебряная чаша с надписью некоего Сивина, носившего этот чин, найдена при раскопках в Преславе.

Делопроизводство в центральных канцеляриях в силу почти 200-летлей традиции велось до 90-х годов IX в. на греческом языке. Если до принятия христианства византийское влияние в административно-государственном строе ограничивалось принятием ряда имперских титулов и формальным усвоением атрибутов власти, то после крещения воздействие Византии значительно возросло[278]. Распространялись нормы византийского права. Получил официальное признание византийский сборник церковно-канонического права «Номоканон» («Кормчая книга»). Особенно заметным византийское влияние было в культурно-идеологической сфере: культура Болгарии после крещения развивалась в целом в ареале восточно-христианской цивилизации.

Симеон получил образование в Византии, где пробыл с конца 70-х годов до середины 80-х годов IX в., приобретая знания в знаменитой Магнаврской школе. Он достиг таких успехов в учебе, что его называли «полугреком» (semigrecus) (ЛИБИ, т. II, с. 323). Характеристика эта касалась не только византийской образованности болгарского князя, а самой его оригинальной идейно-политической позиции в отношении империи.

В 894 г. в ответ на запрет льготной торговли болгарским купцам в Константинополе (вести торг отныне они могли в Фессалонике, вероятнее всего, уплачивая пошлины), Симеон начал первую войну с Византией, составившую начало первого этапа борьбы царя за гегемонию на Балканах[279]. 3 897 г. он разбил византийцев под Булгарофигом во Фракии. Расширял он границы государства и в юго-западном направлении. В 904 г. он пытался запять разграбленную арабами Фессалонику[280]. Убедившись в высокой боеспособности своих войск и в поддержке высшей знати и пользуясь нестабильностью власти в Константинополе, Симеон начал в 913 г. вторую войну с империей, которую вел до самой смерти.

В начале своего правления князь удовлетворялся титулом, которым пользовались еще Пресиан и Борис («от бога архонт»). От тюркского титула «хан юбиги» отказался уже Пресиан[281]. Симеон, усвоивший византийскую политическую доктрину, согласно которой император являлся высшим сюзереном всей христианской ойкумены, и прекрасно осведомленный о том, что эту власть — в соответствии и с церковными канонами, и со светскими законами — неоднократно захватывали военачальники провинций (Египет, Крым, Армения), имевшие разное этническое происхождение (фракиец Юстин I, сириец Лев III, армянин Лев V), не видел препятствий к овладению троном и созданию греко-болгарской империи под сенью своего скипетра. Болгария к тому же составляла некогда часть империи, которая с самого основания была полиэтничной и в которой подданство и вера обусловливали гражданское равенство любой этнической группы. «Ойкуменизм» императорской доктрины обернулся против самой империи: речь шла, таким образом, лишь о воссоединении империи — с одним принципиальным новшеством — воцарением болгарской династии[282]. Прекрасно владевший греческим языком, по-византийски образованный, Симеон чувствовал себя вполне готовым к управлению империей.

По соглашению 913 г. за Симеоном было признано право на титул «василевса» (императора, разумелось — только Болгарии) и давалось согласие на династический брак малолетнего Константина VII с дочерью Симеона (такие браки тогда — в форме обручения, имевшего, однако, юридическую силу брачного союза, — заключались и между детьми в возрасте 5–8 лет). Договор открывал путь к «мирному» утверждению власти Симеона в Константинополе: как тесть малолетнего императора болгарский царь надеялся получить титул «василеопатора», т. е. «отца императора», стать регентом его и соправителем.

Но план царя рухнул с возвращением к власти императрицы Зои, матери Константина VII. Зоя отвергла договор с Симеоном. Симеон возобновил войну. В августе 917 г. он ранее сокрушительное поражение византийской армии под Ахелоем, затем подчинил Сербию. В 918 г. его войска вторглись в Элладу.

Между тем в Константинополе произошли события, нанесшие еще более тяжкий удар по замыслам Симеона, — такой же, как и разработанный им, план осуществил начальник военного флота Роман Лакапин: в 919 г. он взял власть в столице, обручил свою дочь с Константином VII, стал василеопатором, а в 920 г. был коронован как соимператор (920–944). Симеон в ответ принял титул «василевса ромеев», вызвав взрыв негодования в Константинополе. Его войска контролировали Фракию. Роман I тщетно предлагал мир. В 924 г. в ответ на неповиновение своего ставленника в Сербии Симеон присоединил ее территорию к Болгарии. Хорватия вступила в союз с Византией против Симеона. Первым сигналом неблагополучия было бегство масс населения из Болгарии, уставшего от бесконечных войн (ГИБИ, т. IV, с. 299). В 927 г. войско Симеона потерпело поражение в Хорватии, и царь скоропостижно скончался в мае этого года.

Симеон существенно расширил границы государства на юге, юго-западе и западе. Авторитет Болгарии на международной арене был выше, чем когда бы то ни было. Однако усилия царя претворить в жизнь свои честолюбивые планы стоили пароду Болгарии слишком много материальных средств и человеческих жертв[283].

Яркую страницу в истории правления Симеона составляет его деятельность, направленная на развитие культуры. В историографии утвердилось обозначение этого периода как «золотого века» средневековой культуры страны. Эта деятельность, неотделимая от честолюбивых помыслов царя, сыграла объективно благоприятную роль для дальнейшего развития болгарской средневековой культуры. Со всем великолепием, возможным в ту эпоху, был украшен Преслав. Поясом мощных каменных укреплений был опоясан не только внутренний, как в Плиске, но и внешний город. Ничто, кроме первоначальной планировки, уже не напоминало «аула». Преслав был в 5 раз меньше Плиски по площади: здесь уже не было места для юрт кочевников — это была столица европейского государства, не уступавшая по архитектурному облику и благоустройству многим крупным городам Византии. Величию власти Симеона соответствовали выстроенная им Тронная палата и знаменитый памятник монументальной архитектуры — дворцовая Круглая (Золотая) церковь, ротонда, украшенная мраморными колоннадами в два этажа, многоцветными мозаиками и керамическими плитками. Превращая столицу в средоточие «христианского благочестия» и центр официальной культуры, Симеон основал также несколько монастырей, из которых как архитектурный ансамбль и культурный центр выделялся монастырь в пригороде Преслава — Патлейне.

Однако наиболее тесно имя Симеона связано с, расцветом староболгарской литературы: едва через 10–15 лет после введения богослужения на славянском языке и славянской письменности в качестве официального языка церкви и государственного делопроизводства были не только переведены с греческого важнейшие памятники канонической и вероучительной литературы, но и созданы оригинальные литературные произведения, и прозаические и поэтические. Возможным это оказалось потому, что талантливая плеяда первых болгарских книжников опиралась на достижения кирилло-мефодиевского кружка и пользовалась щедрой поддержкой главы государства (ИБ, 2, с. 278–323).

Всемерное содействие Симеона развитию отечественной литературы было частью его общего политического курса, направленного внутри страны на утверждение христианства как безраздельно господствующего мировоззрения, на ликвидацию остатков этнокультурного дуализма, упрочение сложившегося общественного строя и усиление авторитета царской власти, а вовне — на повышение престижа Болгарии, расширение ее границ, а затем и на создание славяно-греческой империи. Эпохой Симеона датируется завершение процесса оформления новой этнокультурной общности — болгарской феодальной народности, славянской по своему облику[284]. Идейно-политическая доктрина болгарского христианского царства не отвергла политической преемственности со славяно-протоболгарской державой ханов-язычников. Государство не только сохранило свое наименование — окончательно утвердился и древний тюркский этноним «болгары» в его новом значении, отражавшем безраздельно господствующее самоназвание населения страны, его представление и о своей этнической общности и о государственной принадлежности. Именно при Симеоне «Именник болгарских ханов» был переведен с греческого на староболгарский как официальный памятник государственной истории, хотя реликты протоболгарского быта уже утратили серьезное значение в жизни общества[285].

Внутренний кризис и политический упадок во второй половине X в.

Десятое столетие было ознаменовано не только усовершенствованием системы государственной эксплуатации трудового населения и завершением строительства централизованной средневековой монархии, но и становлением институтов феодального общества. В общих чертах структура земельной собственности в Болгарии была близка к византийской, и это сходство необъяснимо без признания разного по интенсивности, но общего для двух стран синтеза общественного строя «варваров» (славян) и восточноримских социально-экономических институтов[286]. Славяне перенимали у автохтонов не только более высокую агрикультуру. Под влиянием местных условий ускорился переход к соседской общине, а следовательно — и появление собственности общинника на пахотный надел (аллод). Формы централизованных взносов и отработок также испытали византийское воздействие. Кроме того, крупные массивы земель на вновь завоеванных землях (с которых были изгнаны византийские феодалы и управители императорских поместий) переходили в собственность царской семьи, представляли собой и поместья с зависимым населением, и незанятые земли, служившие фондом пожалований царя. Небольшие, но благоустроенные имения близ Охрида и Главиницы («места для отдыха») подарил Клименту Охридскому еще Борис[287]. Из фонда царских земель прежде всего в Болгарии ускоренными темпами формировалось церковное и монастырское землевладение. Грамоты Василия II от 1019–1025 гг. в пользу Охридской архиепископии, фиксируя владения епископий, их имущественные права и точное число избавленных от казенных налогов зависимых «париков» и клириков, содержат прямое указание на то, что эти порядки сложились еще при Петре и Самуиле[288].

Имелись в эту эпоху и крупные имения светской знати. Сановник Симеона и Петра ичиргу боил («чергубиль») Мостич, достигнув старости, передал «все имущество» монастырю[289]. Крупными земельными собственниками были и те видные полководцы Самуила, которые управляли провинциями, возглавляли гарнизоны крепостей и командовали воинскими подразделениями комитатов. Один из наиболее последовательных сторонников продолжения борьбы с Василием II Иваца имел владение-крепость с садами и дворцами (ГИБИ, т. IV, с. 292–293).

Следовательно, вторым видом собственности в Болгарии в X в. была частная крупная собственность, которая по своей социальной (феодальной) сущности мало отличалась от царской. Фактором, сближавшим византийские аграрные порядки с болгарскими, было также то, что и здесь были весьма высоки прерогативы царской власти, осуществлявшей контроль над частным землевладением, жаловавшей освобождение от налогов лишь как высочайшую милость и нередко прибегавшей к конфискациям частновладельческих земель в случае опалы их собственника. Несомненно, подобные отношения собственности являются также результатом синтеза между институтами «варварского» общества и феноменами восточноримского, которому присуще господство закрепленного в действующем римско-византийском праве принципа частной поземельной собственности[290].

Общественно-экономический строй Болгарии IX — начала XI в. не может рассматриваться по аналогии с азиатскими феодальными деспотиями при всей важности прав контроля центральной власти над частной собственностью: ни государь Болгарии, ни император не обладали правом верховной собственности на все земли страны. Неизвестно от IX–XI вв. ни одного бесспорного факта конфискации частной собственности в силу акта монаршего произвола или передачи (без суда) в собственность частного лица не только села свободных общинников, но хотя бы одного крестьянского двора[291]. Если уж говорить об участии в синтезе неких «азиатских форм», то под ними, видимо, следует усматривать некоторые элементы общественной структуры, напоминающие восточные (юридически неограниченная власть государя), которые утвердились в Болгарии через византийское посредство, но и здесь — с существенным отличием: в империи принцип наследственности власти упрочивался с трудом, в Болгарии же он соблюдался в целом со времени основания государства.

Третьим видом собственности была общинная собственность на неподеленные земли (угодья). Собственность большесемейных коллективов являлась в этот период лишь подвидом мелкой крестьянской, так как господствовала малая семья, хотя вместе с родителями могли жить и их взрослые дети. Большие семьи (задруги, как их обозначают в соответствии с возникшим весьма поздно и вне болгарской земли термином) еще сохранились внутри соседских общин: Феофилакт Болгарский пишет, что у болгар порой выпекался хлеб, одной буханкой которого можно было накормить 10 взрослых мужчин.

Главное содержание социально-экономических процессов в Болгарии X — начала XI в. состояло в появлении основных институтов феодального общества: феодальной вотчины (земли которой делились на господские и держания крестьян), категорий зависимых крестьян, на которых переносили византийский термин «парики», экскуссии (налогового иммунитета) и т. п. Однако частновладельческая эксплуатация до падения Первого Болгарского царства не стала господствующей формой изъятия прибавочного продукта. Основную массу крестьянства составляли свободные налогообязанные общинники[292].

Оформился в IX–XI вв. в Болгарии и феодальный город как средоточие ремесла и торговли (а не только как административно-церковный центр и крепость), в котором мелкий, самостоятельно работавший в мастерской производитель (и свободный, и зависимый) был основной фигурой в экономике. Как правило, он являлся одновременно владельцем участка земли близ стен города, совмещая труд ремесленника с земледелием, — явление, обычное для балканского города. К тому же множество городов Болгарии имели византийское происхождение и были включены в пределы страны, когда (в IX–X вв.) они успели оправиться от разгрома их «варварами» и возрождались на новой, феодальной основе. Такими были, например, Пловдив, Средец, Скопье, Охрид и др. Принципы организации хозяйственно-торговой и общественно-политической жизни были одинаковы также и в новых городах, воздвигнутых в Болгарии в VII–IX вв. (Плиска, Преслав)[293].

Археологи доказали существование и государственных мастерских; обнаружены и рыночные ряды, причем в Преславе, например, как и в Константинополе, мастерские ремесленников служили одновременно лавками; некоторые из них (особенно гончарные) уже производили свою продукцию не на заказ, а на рынок (ИБ, 2, с. 345).

Следуя прецеденту, созданному Борисом, Симеон еще при жизни лишил права наследования старшего сына Михаила (он был пострижен в монахи). На трон вступил Петр (927–970). Он завязал переговоры о мире с византийцами. Империя также стремилась к миру. Петр прибыл в Константинополь. Был подписан мирный договор («на 30 лет»), скрепленный браком болгарского царя с внучкой Романа I Марией (Ириной). В основу статьи о границах были положены договоры Симеона с империей в 896 и 904 гг.: Петр отказался от приобретений, сделанных отцом во 2-й войне, в том числе — от Девельта, Агафополя, Созополя, Месемврии, Визы. Был признан титул Петра — «василевс (т. е. царь) болгар» и статус автокефальности болгарской церкви. Болгарский государь получил в иерархии византийского христианского «сообщества государств» ранг духовного «внука» императора.

Острые споры вызвал вопрос о статусе болгарской церкви. Полагают, что архиепископия была переведена в ранг патриархии, однако с условием сделать ее резиденцией не Преслав (столицу), а Дристру (Доростол, известный подвижничеством христианских мучеников в III–IV вв.)[294].

Сам по себе договор 927 г., при учете внутреннего положения в стране и угрозы вторжения хорватов и венгров, нельзя расценить как невыгодный для Болгарии. Однако он таил серьезную опасность, ибо означал невиданное ранее сближение с империей. Болгария становилась на 30 лет ее союзницей, готовой возложить на болгар ответственность за безопасность имперских провинций в Европе от нападений врагов с севера (венгров, печенегов, русских). Развязав себе руки на Балканах, Роман I имел возможность бросить все силы против арабов. Несомненно, почетный брак Петра, его титул, ранг церковного главы Болгарии повышали ее престиж на международной арене: Константин Багрянородный через четверть века с негодованием говорил об этих уступках «неуча» — тестя (Романа I). Но вместе с тем отношения императора с болгарским царем принимали характер «семейных связей». Сам Симеон стремился завязать их (стать тестем), но не хотел быть в брачном союзе младшим партнером, каким оказался Петр. Родство с византийским правящим домом считалось в высшей степени почетным. Однако было небезопасно стать «родичем» императора, находясь в соседстве с Византией, Ее политики трактовали династические связи как выражение политической зависимости «родственника» от императорского престола[295]. Любое осложнение в отношениях могло дать повод к попыткам заменить «неблагодарного» другим представителем династии (таких членов династий соседних стран империя всегда содержала как кандидатов на роль своих ставленников). В отношениях с Болгарией именно так и обстояло дело: «запасной» кандидат на престол (мятежный брат Петра Иван) появился уже в 928 г., и константинопольский двор, несмотря на союз и родство, повел политику постепенного удушения независимого государства. В концепции имперских дипломатов эта стратегическая линия не означала ничего более, как восстановление «законных прав» василевса ромеев.

Еще более тяжелые последствия договор с Византией имел для внутриполитического положения в Болгарии. Господствующий класс страны раскололся. Впервые за два с половиной века истории Болгарии династическая борьба разразилась между членами самой правящей династии. Приезд в Преслав царицы, внучки Романа I, территориальные уступки Петра, сведшие на нет доставшиеся ценой тяжелых жертв приобретения Симеона во 2-й войне, перевод резиденции главы церкви в Дристру, реальная опасность для Болгарии быть втянутой в войны против врагов империи — все это побудило соратников покойного царя сплотиться вокруг Ивана, третьего сына Симеона (сам Симеон был третьим сыном Бориса). Заговор был раскрыт, но умиротворения не последовало. Петр передал арестованного Ивана, страшась держать его у себя в стране, «под надзор» Роману I. Тот же обласкал изгоя: наградил, выгодно женил, ввел в круг высшей знати. Так сам Петр дал в руки императора могущественное оружие против себя самого. Кажется, царь не чувствовал себя прочно на болгарском престоле и надеялся удержаться, лишь уповая на поддержку Романа I. В 930 г. поднял мятеж и второй (старший) брат Петра, Михаил, сбросивший монашескую рясу и утвердившийся в долине Струмы. Но претендент внезапно умер.

О слабости позиций Петра свидетельствует и бегство из Болгарии сербского князя Часлава, которому Роман I, уже заключивший союз с Петром, оказал поддержку (см. V гл.). Двойственность политики империи проявилась и в «венгерском вопросе», и в «русском»[296]; вскоре эта политика стала откровенно враждебной Болгарии после свержения с престола Романа I, а затем его сыновей и возвращения власти к законному наследнику — Константину VII. Внучка Романа I — болгарская царица Ирина представляла ненавистных Константину VII Лакапинидов.

Утвердившиеся в Паннонии венгры с 934 г., когда они впервые достигли стен Константинополя, продолжали набеги с перерывами почти до конца 60-х годов. Византия требовала не пропускать их к границам империи, но не оказывала помощи Болгарии. В 965 г. Петр заключил с венграми мир. Он обязался не мешать их проходу к землям империи, а они — не разорять территорию Болгарии (ИБ, 2, с. 390). Сходной была позиция Византии во время походов киевского князя Игоря на Константинополь в 941 и 943 г.

Внутренняя обстановка в Болгарии в середине X в. еще более осложнилась с распространением богомильского, дуалистического по своей сущности (еретического) движения.

Гносеология, космогоний и Догматика богомильства был# связана с павликианством, широко распространенным в округе Филипополя (Пловдива), где еще двумя столетиями ранее были расселены приверженные этой ереси сирийцы и армяне.

Главная опасность со стороны богомилов для господствующего класса состояла в их социальных идеях — в отказе от повиновения властям, уплаты налогов, работ в пользу государства и господ. Богомилы объявляли подвигом во славу «истинного бога» (добра) именно то, что официальное православие трактовало как тяжелый грех. Они освобождали сознание угнетенных от «страха божия» и помогали им понять глубину социальной несправедливости существующих порядков. Наиболее активными последователями богомилов становились неимущие и представители свободного крестьянства, еще не находившегося под неослабным надзором господ и остро реагировавшего на резкое ухудшение своего положения. Острие социальных идей богомилов было обращено против церкви и государства. Множество болгарских иерархов в то время (когда за несколько десятков лет церковь и монастыри достигли того же экономического положения, какое они получили в Византии за несколько веков) были поглощены заботами об обогащении.

Как форма социального протеста народных масс богомильство представляло одно из важнейших еретических движений средневековья, сыгравшее крупную роль в истории Болгарии и оказавшее влияние на еретические учения в Западной Европе[297]. В конкретной ситуации середины X в. богомильство содействовало ослаблению феодального Болгарского царства, как и любое другое движение угнетенных, направленное против усиления классового гнета.

В 963 г. умер император Роман II; к власти в Константинополе, под опекой матери, пришли его сыновья Василий (II) и Константин (VIII). В подобных случаях международные договоры требовали подтверждения, и действие договора 927 г. было, видимо, продлено. В Константинополе оказались в качестве заложников сыновья Петра — Борис и Роман. Следовательно, Петр продолжал уступать: имперский двор овладел наследниками болгарского царя как гарантами мира и выгодного для империи курса Болгарии. Правительство Петра теряло авторитет на международной арене и социальную опору внутри[298].

С приходом к власти Никифора Фоки (август 963–969 г.) империя стала готовиться к окончательному удару по Болгарии. В 967 г. Никифор отказался выплачивать дань Болгарии и потребовал от Петра разорвать мир с венграми (ИБ, II, с. 390). Петр не мог согласиться с этим. Не завершивший еще войны с арабами Никифор решил нанести удар Болгарии силами русского князя Святослава, опираясь на старый договор с Киевом[299]. В 968 г. Святослав, разбив болгар, занял города по Дунаю. Никифор II, поняв свою ошибку, спешил урегулировать конфликт с Петром — летом 968 г. болгарский посол был с почетом принят в Константинополе. Святослав, вынужденный вернуться на несколько месяцев в Киев, снова появился в Болгарии (969), заявив о намерении обосноваться на Дунае, в Преславце.

Именно к этому времени относят в литературе отделение от Болгарии западных районов государства, находившихся под управлением четырех братьев-комитопулов, т. е. сыновей комита (Николы, бывшего наместником провинции — комитата с центром в Средце). Петр, тяжело заболев, ушел в монастырь уже в 969 г., а его наследники Борис и Роман были отпущены из Константинополя в надежде, что они организуют отпор враждебным империи комитопулам и Святославу, заняв освобожденный Петром престол. Об отношениях Святослава с комитопулами неизвестно, но и русский князь с 969 г., и комитопулы проводили враждебную империи политику, тогда как Петр (он умер в январе 970 г.) и Борис II искали у Византии защиты (ИБ, 2, с. 397).

Раскол в лагере болгарской знати стал еще более глубоким. Святослав, взяв во второй половине 969 г. Преслав, поставил в нем гарнизон, державший в почетном плену царскую семью. Борису были оставлены регалии власти, казна сохранялась нетронутой. Остались на своих постах, по-видимому, и некоторые наместники болгарских провинций, и начальники крепостей, в частности — на левом берегу Дуная. Причины столь необычного поведения победителя кроются, возможно, в условиях его соглашения с частью болгарской знати, поставившей свои силы под общее командование Святослава. Обстоятельства борьбы комитопулов с Василием II показывают, что даже среди оппозиционной Петру и Борису II знати не ставился вопрос о смене династии. Как и на Руси, в Болгарии соблюдался принцип сохранения власти за представителями одной династии, что, вероятно, было связано с особой ролью правящей династии в основании и упрочении государства, в принятии христианства и внешнеполитических успехах. Верность этой династии культивировалась с помощью государственной пропаганды и церковной проповеди как один из факторов оформлявшегося самосознания феодальной народности.

В пользу гипотезы о договоре комитопулов со Святославом говорит и тот факт, что русский князь не стремился к власти над всей Болгарией, оставив не тронутыми ее западные и юго-западные провинции. Репрессии Святослава касались только той части знати, которая тяготела к союзу с Византией, — даже во время этих репрессий в составе его войск оставались болгарские части[300].

Совершенно иной была позиция византийского императора Иоанна I Цимисхия (969–976), едва он вторгся в Болгарию весной 971 г.[301] Он захватил царскую казну и переименовал столицу Болгарии в Иоаннуполь. После ухода Святослава Северо-Восточная, Восточная и часть Центральной Болгарии (район Средца) была аннексирована Византией, Борис II и Роман были уведены в Константинополь, где публично во время триумфа Борис II был лишен царских регалий.

Последний период истории Первого Болгарского царства

Четыре брата-комитопула (Давид, Моисей, Аарон и Самуил), видимо, не предпринимали наступательных действий против империи до 976 г., т. е. до смерти Иоанна Цимисхия (ИБ, 2, с. 397). Не провозглашая царем Болгарии ни одного из братьев, комитопулы поддерживали дипломатические отношения с другими государствами: в 973 г. «послы болгар» прибыли к германскому императору Оттону I (ЛИБИ, т. III, с. ИЗ, 114, 200) — они могли прибыть лишь от комитопулов.

Возвышение провинциальной служилой знати (комитов) в Болгарии уже в середине X в. было обусловлено отнюдь не феодальной раздробленностью: крупное землевладение только складывалось, иммунитет феодального поместья находился в первых фазах развития. Власть комитов опиралась на их полномочия в качестве наместников провинции и в условиях слабости центральной власти, политических разногласий и иноземного нашествия усилилась, особенно когда комит выступал как организатор борьбы за независимость. Непримиримая к империи позиция комитопулов обеспечила им поддержку в широких слоях населения. Вскоре после 976 г. комитопулы отняли у империи Северо-Восточную Болгарию[302].

В начале 40-летней борьбы болгар за независимость против империи ни один из братьев не имел явных преимуществ. Однако после гибели Давида и Моисея и устранения Аарона уже во второй половине 970 годов вся полнота власти перешла к Самуилу. Несомненно, в расчете на приверженность болгар к законной династии бежали из Константинополя в Болгарию Борис II и Роман. Борис, одетый в византийское платье, был по ошибке убит на границе, Роман же был принят Самуилом как законный государь. Однако он не был склонен к этой роли, посвятив свои заботы делам церкви.

Подвластное Самуилу государство рассматривалось им самим, его подданными и современниками из соседних стран как продолжавшее существование Первое Болгарское царство[303]. Вскоре территория страны вновь охватывала почти все те земли, которые в нее входили при Симеоне, исключая часть Фракии. Самуил распространил свою власть на Фессалию с Лариссой. Он не перенес в разоренный Преслав столицу государства — ею стал Охрид, куда была переведена в конце концов и резиденция владыки церкви Болгарии.

Период с 976 г. до конца X в. характеризовался военным перевесом болгар. Особым ожесточением отличалась борьба в первой половине 90-х годов. В плен к Василию II попал Роман. В 997 г. этот последний представитель прежней династии умер в тюрьме, и тогда состоялась коронация Самуила, возможно, принявшего титул «самодержца» (автократора)[304].

В последние годы X в. болгаро-византийской войне наметился перелом в пользу империи. Сказался, видимо, общий перевес сил, наличие у империи более значительных материальных и людских ресурсов. Крупные военачальники, правители провинций, в том числе связанные с Самуилом узами родства, стали переходить на сторону врага. В самом начале XI в. Василий II занял Северо-Восточную Болгарию. Содействие императору оказал при этом епископ Видина[305]. Крупными силами и большими полномочиями располагал также наместник Перника Кракра, который имел в подчинении 35 военачальников, успешно воевал против Василия II и сложил оружие с подчиненными ему воеводами после гибели последнего царя Первого Болгарского царства Ивана Владислава в 1018 г. Сходным было и положение Сермона, наместника Сирмия, который отказался подчиниться императору даже тогда, когда вся Болгария была завоевана (Сермон был убит во время переговоров).

Таким образом, в период правления царей последней династии Первого Болгарского царства наместники провинций приобрели не меньшие полномочия, чем сами комитопулы накануне ухода со сцены старой династии. Уже от эпохи Симеона и Петра имеются данные о появлении новых крупных должностей в аппарате государства, как, например, «канартикин» (старший принц?) и «вулиатаркан» (боил таркан?) и «шесть великих боляр», о здоровье которых специально справлялся император во время приема болгарских послов. Но все эти лица — скорее всего представители центрального аппарата: им по чипу соответствовали представители имперского столичного управления — два магистра, синклитики, четыре логофета.

Арабский посол Ибрагим ибн Якуб, видевший в 973 г. болгарских послов при дворе Оттона I, пишет, что царь болгар весьма могуществен, увенчан короной, имеет писцов, регистры и областных управителей (Хр., I, с. 169). Имелись в виду, вероятно, столичные учреждения, налоговые и воинские регистры (в которых, как и в Византии, фиксировались повинности населения) и наместники провинций. Но от времени Симеона и Петра нет известий о том, чтобы представители династии занимали должности в провинции. При Самуиле, напротив, многочисленные родичи царя получали важные должности в провинциях, соединяя военную и гражданскую власть. Рассчитана эта мера была на укрепление центральной власти, но, как оказалось, эта же мера привела к ожесточенной борьбе за высшую власть между членами одной династии.

Основные воинские силы Самуила составляли обязанные нести военную службу свободные крестьяне, сражавшиеся, видимо, с такой самоотверженностью, что император Василий II проявил неслыханную жестокость к рядовым воинам (массовое ослепление тысяч пленных) и поселянам, ведшим партизанскую войну.

В 1014 г. войско Самуила было разгромлено у Беласицы, и Самуил не пережил поражения. На престол взошел его сын Гавриил Радомир (1014–1015), возглавивший отчаянное сопротивление Василию II. Но скоро он был убит двоюродным братом Иваном Владиславом. Новый царь стал искать мира с империей, так как против него поднялась часть болгарской знати: кавхан Феодор обещал Василию II убить царя. Император не спешил принять предложение Ивана Владислава. В 1015 г. Василий II временно впервые занял Охрид; было захвачено множество других городов и крепостей. В феврале 1018 г. при осаде Драча погиб Иван Владислав. Его смерть явилась сигналом к прекращению борьбы для большинства воевод, комитов и боляр. Они являлись к императору, и, как правило, он принимал их на службу. Наиболее видные из них, и прежде всего все представители династии, были переселены в Малую Азию, где получили поместья и военные и гражданские посты. История существовавшего почти 340 лет Первого Болгарского царства завершилась.

Теперь коротко о духовной жизни Болгарии в конце X — начале XI в. и об идейно-политической функции культуры. Соответственно непосредственной этнической преемственности основных масс населения и столь же непосредственной государственно-политической преемственности между царством Петра и царством Самуила развитие болгарской культуры происходило в целом в русле ее развития в предшествующую эпоху. Это отразилось на всех сторонах официальной культуры, испытывавшей все более заметное византийское влияние. Новыми явлениями были: более высокий уровень народностного (болгарского) самосознания, отраженного в памятниках литературы, существенно большая однородность материальной культуры, являвшаяся показателем полного изживания остатков этнокультурного дуализма. К этому периоду относится и появление первых памятников богомильской литературы — отреченных (запрещенных церковью) апокрифов, свидетельствующих о влиянии богомильских идей. Сохранившиеся источники не содержат данных о том, что в условиях тяжелой борьбы с Византией сколько-нибудь значительные слои трудового населения в согласии с богомильской проповедью оказывали неповиновение властям или отказывались идти в бой (пролитие человеческой крови богомилы объявляли тягчайшим грехом).

Итак, структура Болгарского государства в итоге более чем трехсотлетнего развития, от становления первичных форм государственного управления до оформления развитой системы власти, в целом соответствовала (и по, уровню, и по формам) организации современных Первому Болгарскому царству государств Европы.

Рассматриваемый материал оправдывает наиболее общий вывод, что Первое Болгарское царство развивалось в рамках раннефеодального периода и может быть определено как раннефеодальное государство. По своей социально-экономической основе, политической и идеологической надстройке оно представляло собою во второй половине IX — начале XI в. одну из разновидностей европейского государства, типологически более близкую к византийской, чем к западно- или центральноевропейской модели. Однако и это сходство не исключало существенных особенностей болгарской государственности, обязанных специфике местных условий и конкретных форм синтеза институтов «варварского» общества и находящихся в процессе трансформации порядков ранневизантийской общественной системы.

Наиболее заметно синтез проявился в социально-экономической сфере и не нашел адекватного отражения в политической структуре государства и в дохристианскую, и в христианскую эпохи истории Первого Болгарского царства[306]. Причины этого заключались в том, что оформление Болгарского государства совершалось при доминирующих на первых порах военно-политических институтах протоболгарского и славянского обществ, в условиях острой конфронтации с империей и сознательного отвержения норм византийской общественной и политической жизни. Кроме того, славяно-протоболгарское общество с конца VII до середины IX в. было не готово к усвоению институтов имперской государственной системы. Когда же оно обрело такую способность, сложившаяся в Болгарии структура власти достигла уровня, отвечавшего местным условиям, и было освящена традицией, неотделимой от общественно-политических представлений как господствующего класса, так и широких слоев населения.

В целом в истории Болгарии в рассматриваемую эпоху можно выделить три главных периода. Первый охватывал время от событий, приведших к консолидации государственной власти в 680–681 гг., до начала IX в. и может быть охарактеризован как этап существования «союзно-федеративной» славяно-протоболгарской государственной системы с ярко выраженным дуализмом этнокультурной и военно-политической структуры; протоболгарская аристократия доминировала тогда в центральном аппарате власти, славянская — в провинциальном.

Второй период занимает время от начала IX в. до утверждения в конце столетия христианства в качестве государственной религии. Его важнейшей особенностью (соответственно процессам, приведшим к устранению родоплеменных перегородок, победе славянского хозяйственно-культурного типа и утверждению единой, основанной на законе системы централизованной эксплуатации) была ликвидация административного дуализма и утверждение единства органов управления на всей территории государства.

Последний, третий период, несмотря на временный перерыв в развитии центрального управления, представляет, однако, единый этап существования развитого раннефеодального христианского государства начиная с конца IX в. до его падения в результате иноземного завоевания. Развитие феодальных отношений в эту эпоху обусловило появление черт, типичных для централизованных монархий раннефеодальной и феодальной эпохи: упорядочение централизованной системы эксплуатации, упрочение контроля царской власти над ростом феодального землевладения и оформлением его привилегий, введение судопроизводства, основанного на писаном законе, идеологическая монополия христианской церкви как важнейшего элемента государственной надстройки, подчинение основных форм культуры и искусства идейно-политическим целям государственной власти, появление тенденции к слиянию публично-правовых и частноправовых функций и к наследованию государственных должностей и привилегий (т. е. начало формирования сословий).