Расплата за жизнь

Глава 1. ПОПУТЧИКИ

— Все вы, гады, одного змея дети! Только сопливиться умеете! Не мужики, козлы сплошь! Не на что ему билет купить! Чего ж влез в купированный вагон? От бедности? Вот и выметайся на первой же станции! Чтоб духу твоего не было! — проснулся Александр от голоса проводницы вагона, ругавшей кого-то на нижней полке. — Проснулся? Давай билет! — обратилась к Сашке хмуро.

— А я-то подумала, что и вы зайцем устроились, как этот старый хрыч! Все на жаль бьет. Да где ее сыскать нынче, у кого? — забрала билет у Сашки и вновь взялась за старика.

— Да есть у меня билет. Вот сын сейчас вернется. В буфет пошел. У него все документы и билеты…

— Не темни, старик!

— Да вот он! Наконец-то вернулся! Дай ей билет, сынок! Не то совсем испозорила! Выкинуть с поезда собралась! — обратился старик к хмурому человеку, загруженному кульками и пакетами. Тот молча отдал билеты, смерив проводницу недобрым взглядом. Та, проверив их, успокоилась.

— Чайку принеси, — потребовал старик осмелев. Проводница не заставила ждать. И, решив загладить недавнее, задержалась в купе.

— Я вот сколько тут работаю, всякого навидалась. Гонит людей горе с домов. Все бродягами стали. Я вот тоже пожалела одного. А он паскудником оказался. Прикинулся несчастным. По бабьей слабости пригрела. Ведь и вовсе калекой был. Безногим. На войне, в Афгане их ему оторвало. А может, вырвали. Кто знает… Я и приняла. Подумала, что невелико горе, что без ног. Ить все другое — на месте! Да и таскаться не сможет, по бабам бегать. Не с руки безногому. А значит, все уцелевшее — мое.

Сашка невольно рассмеялся над простодушной откровенностью бабы и спросил:

— А где ж вы его нашли?

— В поезде и встретила. Он к матери ехал. Жена выперла. Оно и понятно. Матери — любой сын дорог. Жене — только целого и здорового подавай. Ну а у меня первый мужик кобель был редкий! Пять лет не жила — мучилась. Всех соседок и подруг облапошил. Как только хватало козла? Ну и обрадовалась, что Егорка не такой будет. Станет хозяином. При доме. Ну и что, если без ног? Руки и все другое при нем…

— То верно! Безногому куда деться? Не то тело, душу на войне отморозило. Уж не до баб! До конца жизни не отогреться. Всякой теплине и заботе рад! — поддержал старик.

— Во! И я так думала! Поверила Егорке! Он мне все шесть дней пути на свою судьбу жаловался. Ровно несчастней его на всем свете нет. А бабье сердце как воск. На чужую беду завсегда отзывчивое…

— И как же он теперь, твой мужик? Небось отошел? Стал хозяином?

— Кой черт! С полгода промучилась с ним, таская по больницам. И наконец поставили ему протезы. Он к ним с год привыкал. А когда притерлись, только его и видела! Сказал, что безногим никому не нужен был, а ходячему — любая рада!

— И где же он теперь? — опешил дед.

— Забыл доложиться! Смылся без обратного адреса! А я всю жаль свою посеяла в тот день. Не стало в душе тепла к людям. Ровно тоже войну прошла, — вздохнула проводница, словно оправдываясь перед стариком за недавнюю грубость.

— Э-хе-хе, — выдохнул старик, когда проводница ушла из купе. И обратился к Сашке, указав взглядом на военную форму: — А ты-то, сынок, откуда едешь?

— Из Сумгаита, — ответил коротко, нехотя.

— И чего вас носит по земле? Ну на что оно вам — головой рисковать? Ведь одна жизнь! Мать с отцом извелись, наверное, покуда дождались? Сам из России?

— Конечно!

— А что забыл в Сумгаите?

— Служил там. Как и все!

— У меня пятеро сыновей было. В живых — один остался… Тоже служили. Как все. Только вернуться не довелось четверым. Кого от кого защищали, никто не понял. Вот только бабка моя не выдержала. Померла с горя, когда похоронку получила на четвертого. Разве для войны она их рожала? Думала, внуков будет полный дом. ан, одни погосты… С них не уходила. Так и кончилась у могилы… Вот последний сын и забрал меня. Подальше от горя и памяти. Он — штатский. По войнам не мотается. Про меня позаботился. Чтоб не околел я с голоду на свою пенсию. Оно ведь как нынче, дети воюют где-то, а старики в доме с голоду пухнут. Выходит, всем горе от такой судьбы. Никто никому не нужен… И ты, пока не поздно, одумайся, сынок! На что тебе лихая доля?

Сашка отвернулся к окну. Продолжать разговор не хотелось. Ведь он уезжал с Кавказа навсегда. К семье, в Россию, на новое место службы. Он устал от походной жизни. Ему хотелось к своим скорее. А тут старик за душу дергает, заживо отпевает.

— У моего старшего невеста была. Хотели после армии пожениться. Да только не повезло. Осталась невеста в старых девах…

— А вы почему на Кавказе жили? Иль из местных? — решил перевести разговор на другую тему.

— Я после войны туда махнул. Друг-однополчанин уломал. Оно и вертаться было некуда. Село и родню мою немец сгубил. Я и прижился в Грузии. Слышал про Батуми? Он на самом берегу моря приспособился. До Туретчины — рукой подать. Вот я и прикипел. Судьбу сыскал. Поначалу у друга жил. С полгода. А там — сосватали меня за Ламару.

— Как это — сосватали вас? — не понял Сашка, подумал, что ослышался.

— В соседях они жили. Пригляделись. По душе им пришелся. Вот и заглянул как-то вечером ее отец. Сказывает, мол, нравишься нам. Может, женишься на нашей Ламаре. Хозяином станешь. Я и согласился…

— А как же любовь? Даже не встречались с нею?

— Нет, сынок! Другое время было. Не до Любовей. Да и какая мне разница была? Она или другая? Бабы друг от друга мало чем отличаются. А эта — смирная была. Не то что наши — деревенские девки. Горластые да озорные. Им каталкой мужика отгладить, что за стог свернуть. Ламара уваженье ко мне имела всю жизнь.

— Значит, было за что!

— Да кто ж знает. Ведь я тоже не подарок. Всякое в жизни было. Война и на мне сказалась. Особо контузии…

— А почему меня браните, что служил на Кавказе? Меня туда направили. Вы же добровольно всю жизнь там прожили. А если бы в Батуми случилось то, что в Сумгаите? Кто бы вступился, оградил?

— Зачем меня защищать с солдатами, они не спасут. Все от Бога! Коли суждено, в своем доме углы врагами станут. А у меня друзья имелись. Ни с кем не враждовал. Никому от меня беды не было. А вот горе и нас не обошло. Поди смекни — за что? — глянул старик на Александра слезящимися глазами и умолк, увидев сына, вернувшегося в купе из тамбура, где тот курил во время разговора.

Александр знал, до Москвы поезд будет идти трое суток. А уж потом…

Александр повернулся спиной к попутчикам, решил вздремнуть, чтобы хоть как-то забыться, скоротать время. Но не удавалось. Некстати вспомнился рассказ проводницы о знакомстве со вторым мужем. Сашка тоже познакомился со своей женой в поезде…

Ох и давно это было… А может, совсем недавно… Вот так же равномерно постукивали колеса состава. Где тогда остановился поезд? Было раннее утро. И Сашка, решив умыться, взялся за ручку двери, не успел нажать, как она отворилась, и он лицом к лицу оказался перед белокурой девушкой.

— Здравствуйте! — взялась она за тяжеленный чемодан и загромоздила им весь проход в купе.

Сашка буркнул через плечо недовольное и заторопился из купе. Когда вернулся, девушка уже поставила чемодан под нижнюю полку и переговаривалась с подругой. Постепенно и он разговорился. Да и как же иначе, если друг Сашки, ехавший с ним на сдачу экзаменов в училище, уже нашел с девчатами общую тему — о занятиях, преподавателях, семестрах, зачетах…

Друг был общительным. И живо растормошил Сашку Когда познакомился с девушками, узнал, что обе они недавние студентки, закончили мединститут и теперь едут на работу по распределению.

Девчата переживали, как сложится их жизнь на новом месте. В своей студенческой среде все было понятно и просто. А вот теперь…

— Люся, — вспомнилась Сашке рука, поданная для знакомства. Она показалась ему слишком хрупкой, слабой. Но, вспомнив чемодан, какой она принесла в купе, понял, что впечатление обманывает,

Казалось бы, ничего необычного не было сказано. Да и ехали вместе меньше суток, а запала в душу девчонка. Из купе не хотелось уходить даже на секунду. Вот так бы и слушал ее голос, смотрел бы на нее. Когда девчата собрались выходить на своей станции, у Сашки сердце заныло. Словно не едва знакомая, а своя, родная, собралась уйти от него. Стало обидно, больно. Он впервые растерялся. Но выручил друг, спросив адреса у обоих. И записав, отдал адрес Люси Сашке. Вскоре он написал ей письмо. Она ответила. Потом решил съездить к ней в Нальчик. Понял, что не сможет без нее… Встретились.

Люся за прошедший месяц почти не изменилась. Все те же смешливые глаза, в каких улыбалось синее небо, то же белокурое облако волос. Сашка, несмотря на всю самоуверенность, никак не мог заговорить с нею о самом главном, ради чего приехал.

Девушка давно все поняла по его глазам…

Сашка до нее никого не любил. Он поставил перед собой цель— закончить высшее военное училище. А уж потом… Может, потому не понимал своих друзей, поспешивших жениться уже на первом курсе.

Он думал, что свою семью заведет, лишь когда закончит училище, прочно встанет на ноги. Но… Жизнь распорядилась по-своему.

Сашка не мог без Люси прожить и дня. Но… Девушка оказалась упрямой и серьезной.

— Сначала закончи учебу. Заодно себя проверь. Настолько ли серьезно то, что ты решил! — потребовала, а не спросила.

— Мне учиться всего год остался. Последний. Но ты дождешься меня? Не вскружит ли голову какой-нибудь клистоправ?

— Я буду писать тебе обо всем, честно! — пообещала коротко, и Сашка поверил. Понял, не торопится, не спешит девушка. А может, не любит? — гнал от себя сомненье, но не подавал виду.

Люся всегда отвечала на его письма. Порою скупо, сдержанно. И тогда Сашка не находил себе места, а вдруг кто-то другой понравился…

Он готов был тут же сорваться в Нальчик. Но не всегда была возможность.

Даже когда закончил училище, Люся не поспешила с согласием.

— Обживись. Устройся на новом месте. Может, себя стоит проверить в других условиях. Зачем торопиться? Да и мне еще два года нужно отрабатывать в Нальчике. И я уже не буду считаться молодым специалистом. Могут дать самостоятельный участок.

Сашка злился на нее и на себя. Кого она хочет проверить — его или себя? Кому не верит?

Он решил настоять на своем. И убедил.

— Эй, мужики? Кому постельное белье нужно? Налетай! — вошла в купе проводница, прервав безжалостно воспоминания.

— Соседа на верхней — не буди. Спит он. Сколько раз звали его поесть с нами. Не отозвался. Видать, устал человек! — вступился за Сашку старик.

— Вздремнул. Это верно. Но белье возьму, — полез в карман за деньгами.

— А что, служивый, к семье едешь? — поинтересовалась проводница.

— К жене, к детям! — подтвердил Александр.

— Счастливый! Целым домой вертаешься. Все при тебе, на месте. Жене не придется мучиться. Да и сам себе не в обузу! Верно, уж насовсем домой? Отслужился? Иль опять воевать пойдешь?

— Я — военный! Приказ выполняю.

— Глупые они, те приказы! Мужики должны в семье хозяевами жить, а не мотаться по войнам. Кто за вас сынов растить станет? Да и в домах ваши руки нужны. Кончай по земле мотаться. Детей пощади!

— Эх, бабы! Все причитаете да совестите. А кто защитит вас, когда беда на порог станет? Что тогда скажете? Что задницу у печки грели и просмотрели покой семьи? Такое тоже было. Не все сеют и пашут. Кому-то надо поберечь тишину ваших домов. Чтоб невзначай не взорвало ее горем…

— Ой, служивый! Горе не от войны, от нас, кто ее затевает. Коль нет ее за домом, мы в своей избе, промеж себя воюем. Кто с кем! Не с кем в доме погрызться, лаемся с соседом. Порой на другой день уже и причину не помним. А вот нервы друг другу подпортили.

— Зато повод есть мировую обмыть! — рассмеялся старик с нижней полки. И расплатившись с проводницей, сказал смеясь: — Чем меньше войн, тем больше детей на земле родится, тем меньше баб в одиночестве маются. И это не только в России. Оно, где ни возьми, от войны одно горе. В ней нет правых, коли по ее вине кровь льется. Глуп тот правитель, кто войну от порога, от границ, от людей отвести не может. Такому не надо народом править.

— А как же в Отечественную, когда самому воевать пришлось?

— То иное дело! Немец на нас попер. Защищаться пришлось. Я про другое. Ну скажи, служивый: кому нужен был тот Афганистан? Тебе, или ей, или мне? Да и не только Афган. Нынче, куда ни глянь, будто с похмела все перебесились. С войны жить приловчились. С мародерства. Не все, конечно. Иной из этого лиха душу не успевает унести. Другой — портянки покойного, его сапоги на себя пялит. Автомат убитого ворогу продает. За жратву, за бутылку загоняет. Нет, в наше время такого не было. С врагом говорили только через прицел. Иных переговоров не вели. Честь свою не марали.

Опустил голову старик, вздохнув тяжко.

— Послушай, батя! Тогда время было иное. И к солдату относились с уваженьем. Погиб кормилец в войну, за него семье пенсию платили, кучу льгот имели. Не на словах — на деле. Мне о том бабка рассказывала. За каждую медаль фронтовики получали. А уж Георгиевские кавалеры — в господа попадали прямиком. Теперь иное. Вернулись с Афгана домой. И что? Назвали нас дураками, убийцами, баламутами. Свои же — родня, соседи, знакомые. А потом правительство заявило, что эта война никому не была нужна. И от нас, как от чумы отмахнулось. От живых и погибших. Скажи, о какой чести тут трепаться, когда я — фронтовик — без работы и пенсии живу. Никому не нужен стал. Я что, сам просился в Афганистан? Кто нас спрашивал? Всех под метлу гребли! Даже салаг! Необстрелянных! К духам на бойню! Так что заткнись ты про честь! На нас забили, усек! А потому выживали, кто как мог! — свесил голову с верхней полки попутчик, молчавший до этого. И глянув на Сашку, добавил:

— И ты, браток, пыли домой! Покуда душа цела. Линяй к бабе, к детям! Там найди спокойное место и забудь армейку.

— Тебя как зовут? — спросил его Сашка.

— До Афгана — Лехой звали. Теперь…

— Послушай, Леха! Ты что, на войну за льготами и пенсией ходил? За наградами? У меня в родне полно военных. Награды, звания имели. Спроси, как они им достались? Иные из моих знакомых прямо из Берлина в Магадан попали. Из генералов — в зэки! Но никто не сказал, что воевал зря, или не в тех стрелял. Свою державу защитили! Свои дома и семьи! А правительство меняется… Уцелевший на войне всегда выживет на гражданке!

— Сравнял хрен с пальцем! За ту войну никого не оплевали, как нас. Она не нами начата была!

— Не оплевали? А сколько тех, кто попал в плен, потом дома был расстрелян, либо на дальняках умерли? Таких кто посчитал? Не мы войну развязали! Афганцы и теперь наши границы щиплют. И, поверь, неспроста все началось. Не от чьей-то прихоти! Была причина.

— Да мне на нее плевать! Я своим детям буду говорить о том, что сам пережил. Чтоб не совали головы в пекло. Не лезли б на рожон. И от военки, как черт от ладана, подальше держались!

— Чего орете, мужики? Во зашлись! Да если б, по правде сказать, всякому дело нашлось бы дома… Ну, скажи, служивый, разве твоя жена счастлива от того, что ты не живешь с семьей? А дети? Им ты всякий день нужен. А где гарантия, что смерть тебя обойдет на войне? И как им жить тогда? Как они живут? Какие у них сны и ночи? — перебила проводница спорящих, обратившись к Сашке.

— Мои уже привыкли ждать, — отмахнулся вяло.

— Знаешь, голубчик, самая несчастная баба — это жена военного! Она в любую минуту может вдовой остаться. А дети сиротами. И что ей твои звания и награды? Куда она их всунет? Ведь баба живет и радуется, покуда любима! Когда этого нет, жизнь — в обузу! Хуже наказания не придумаешь.

— Коли суждено, умирают люди в домашней постели. Даже под боком у жены. Прокисают мужики. Потому, чтоб дольше жили, нужна закалка, экстремал. Это экзамен на живучесть. Тогда мужик сам себя уважать может, что снова выдержал. Не впустую штаны носит. А растечься, расклеиться, ругать всех и вся, это удел слабых. Себя, свою гниль при желании всегда оправдать можно. Но будет день завтрашний, будут иные оценки всему. Не мы их дадим — внуки. Они не ошибутся. И поверь, меня ни дураком, ни подлецом не назовут!

— Эх, Сашок! За внуков не ручайся! У них своя жизнь и судьба будут! Может, они и слышать не захотят про военку. Будут на земле хозяевать тихо и мирно. Ведь неспроста средь люду молва: мол, генералы в свет печников да пахарей пускают. А вот от доярок да кузнецов адмиралы получаются. Может, и будут твои сыновья-людьми грамотными, но военными не станут, чтоб их дети не ревели во сне от страха за отцов! Чтоб не повторить свое детство! — сказал старик закашлявшись, и пошел в тамбур покурить вместе с сыном.

Проводница вышла следом за ними. И только Леха, спрыгнувший со своей полки, смотрел в окно сухими глазами, но отчего-то безудержно дрожали его плечи…

— Ты прости, коль обидел ненароком. Не хотел. Сказал свое. Но ведь судьбы у всех разные.

— Да, ничего. Просто твой Сумгаит все ж не Афган. И тебе меня не понять. Там вы быстро справились. В считанные дни. Ни крови, ни трупов не видели, никто никого не мучил на ваших глазах. Ты уезжаешь спокойно. Никто не целился в твою спину. А вот мы…

Александр вдавился в полку. Отвернулся от Лехи. Ничего ему не ответил. Знал, у каждого своя память болит. И его не отпускало недавнее.

… В Сумгаите Александр с Люсей прожили не один год. Здесь родилась дочь, какую назвали светло и просто — Аленка. Здесь родился и сын. Все шло спокойно. Жена работала в больнице. Принимала малышей у рожениц, лечила женщин. Работа, заботы о семье, детях съедали все ее время. Но Люся втянулась и не жаловалась на усталость.

Александр возвращался домой поздно. Да оно и понятно. В городе было много химкомбинатов, куда в поисках работы приезжали люди из деревень — за заработками. Иным не повезло: не хватало грамотешки, не было специальностей, а семьи нужно кормить. На учебу не хватало ни времени, ни терпения. Вот тогда и начались недовольства среди приехавших из сел.

— Нам только черную работу дают, с самыми плохими заработками. На них не то семью, самому не прокормиться. Все хорошие места армяне заняли. У них и должности, и заработок. А кто они здесь? Мы — хозяева Сумгаита. Мы — коренные! Нам должно быть все лучшее! Вон армян из Сумгаита и Азербайджана! — послышались разговоры, потом и открытые угрозы, а дальше…

Все вспыхнуло внезапно. И недовольство, копившееся в общежитиях и цехах, выплеснулось на улицы города.

Толпы людей с гулом мчались по улицам громить армян, их семьи. Кто-то по-подлому пометил двери их квартир меловыми крестами.

— Отец! Не тронь! Я люблю его! — вспомнил Александр упавшую перед стариком на колени девушку. Она загораживала от расправы толпы армянского парня. — Убей меня! Его не трогай! — послышался голос дочери старика.

Армянский парень всю жизнь жил по соседству. И только перед смертью узнал, что был любим. Толпа не пощадила ни его, ни девушку, ни старика-отца…

Александр вместе с сослуживцами как могли успокаивали, останавливали ярость толпы.

— Ты уйди с дороги! Не мешай нам навести у себя порядок! Тебя не трогаем. И твоих ребят не задеваем! Чего в наши дела суетесь? Сами разберемся! — кричала в лицо толпа, готовясь смять чекистов.

— Люди! Вы себя убиваете! Одумайтесь! Столько лет жили в соседстве! Сколько свадеб сыграно! Что вы скажете своим детям! На кого подняли руку? С кем вчера делили кусок хлеба, кого называли другом и братом? Где же ваше слово, кавказцы? Или ваши слова — пыль?

— Уйди с пути! Не учи! Ты сам приезжий! У себя указывай! А здесь мы хозяева! — кричали зло.

— Ребята! В цепь! Не пропускать бандитов! — встал Сашка перед толпой и предупредил: — Я просил вас! Теперь требую! Все по домам! Никто не пройдет в армянские дома! Кто попытается — пожалеет о том! Назад! — сделал шаг навстречу толпе.

Кое-кто не выдержал. Отсеялись и, не оглядываясь, ушли по домам. Остались особо обозленные, кому терять было нечего.

Толпа остановилась ненадолго. Сработали не доводы и убежденья, а страх…

Озлобленные люди поворачивали нехотя. Но расходиться по домам не спешили. Свернув с одной улицы, сомкнулись на другой и, подогревая себя невыплеснутым, вновь ринулись на армянские кварталы.

Несколько дней длилась эта вражда. Однажды ночью, возвращаясь домой, увидел тени, шмыгнувшие с дороги к забору. Заподозрил неладное.

— Стоять! — крикнул в темноту. И бросился к людям, вжавшимся в забор.

Свет фонарика вырвал из ночи девчонку-подростка, усиленно прятавшую за спину двоих мальчуганов.

— Дяденька, погасите фонарь. А то завтра меня убьют, — узнала Фариза Александра. И, указав на мальчишек, добавила тихо: — Это Геворг и Ашотик. Я их в нашем подвале спрячу, чтоб не убили, как их отцов. А то скоро учиться и играть не с кем станет.

— И много у тебя в подвале прячется?

— С этими — пятнадцать. Скоро в подвале места мало будет. Тогда мы на чердак других поведем.

— А тебе не страшно, если увидят?

— Я убитых видела. С кем училась вместе. Тогда страшно было. Теперь — нет. Душа поморозилась.

— Дома знают о спрятанных?

— А кто же их кормит? Конечно, знают. Ну, мы пойдем. За себя не боюсь. А вот их — жалко! — указала на мальчуганов и поторопила их.

Дома Люся встретила встревоженно.

— В больницу утром чуть не прорвалась толпа. Требовали открыть палаты…

— Сегодня ночью прибудет подкрепление. Спи спокойно. Завтра все угомонятся, — утешал жену.

— Знаешь, пятеро новых армян на свет родились сегодня. У троих уже нет отцов. Хоть бы детей не тронули, — плакала Люся.

— Теперь уже недолго ждать. Разбуди через часок, — прилег на диван.

А утром в город вошли войска. За считанные часы в Сумгаите наступила тишина. Даже голоса горожан сошли на шепот. Все ждали, что будет дальше.

Пять дней — ни минуты сна и покоя. Пятеро суток постоянного риска. Сколько нужно было иметь выдержки, чтобы нигде не сорваться, не накалить и без того страшную ситуацию в городе. И вот он, отдых. На улицах патруль. В городе введен комендантский час. Зачинщики названы. Они не уйдут от наказания. А значит, можно расслабиться и отдохнуть…

Едва прилег, затрезвонил телефон:

— Это ты! Послушай, что сказать хочу. Мы знаем, где живешь. Знаем и твою белокурую жену-гинеколога. Твоих детей! Обоих. Ты всех их потеряешь в один день. И навсегда! Если назовешь имена наши, если скажешь, что мы в чем-то виноваты. Понял? Всех вам не поймать. Мы не станем ждать, пока нас переловят. Многие уже далеко от Сумгаита. За кордоном, по всей земле. Ты служил, но не родился здесь, а потому не зли нас. Если хоть одного из нас тронут, твоя семья исчезнет в тот же миг.

Сашка тогда не сдержался и обложил говорившего по всем падежам.

— Тебе отказала выдержка. Значит, устал. Уезжай отсюда. Ты слишком много знаешь. А это вредно. Кто много знает, тот мало живет. Подумай над этим и не усердствуй. Не испытывай наше терпенье.

На следующий день, ранним утром, отправил Александр свою семью из Сумгаита. Навсегда с Кавказа, в Россию. Он узнал, что несмотря на кордоны и патруль, минуя все заслоны, из Сумгаита и впрямь скрылась немалая часть зачинщиков резни. Как им это удалось, оставалось лишь предполагать.

— Саша! Береги себя! Мы очень любим тебя и ждем! — говорила Люся перед отъездом. Она знала: муж останется в Сумгаите до конца расследования, пока каждый виновный не получит свое по заслугам.

«Не беспокойтесь! Я живу нормально. Вместе со своими ребятами. Мы много спим и едим. Я изрядно растолстел. Так что приеду отдохнувшим. В городе уже все спокойно. Работают комбинаты. Твои коллеги-врачи передают приветы. Обо мне не тревожься. Честное слово, все прекрасно. Только вас не хватает. Высылаю в подтвержденье своих слов фотографию. Глянь, какие мы сытые. И не беспокойся. Я скоро приеду! Целуй за меня детей», — писал Сашка жене, так и не узнавшей причину своего спешного отъезда из Сумгаита, где Александр Потапов остался еще на три месяца.

Сашка сфотографировался со своими друзьями-сослуживцами у окна в той квартире, где раньше жил с семьей. Теперь все спали на полу неспроста. И простреленное стекло было предусмотрительно закрыто плечами. Даже по улице в одиночку ходить было небезопасно. Случалось всякое. О том Люся не узнает никогда.

Двенадцать чекистов удерживали натиск разъяренной толпы. Не все удалось. Слишком неравными были силы. Пятеро суток нечеловеческого напряжения. За это никто из чекистов не получил даже скупой благодарности. А и погибни, кроме семей, кто бы пожалел и вспомнил? Разве вот только те, кого загородили собой от неминуемой расправы? Да и то вряд ли… У страха короткая память на доброе…

Сашку предупредили сразу, что по окончании расследования всех фактов беспорядков в Сумгаите он будет направлен на дальнейшую работу в Россию.

— Самостоятельности потребовал Кавказ. Решили своими силами справляться. Что ж! В добрый путь! А и нам мороки меньше. Надоело кормить и помогать младшим братьям. А то ведь, как получалось, чуть прижало — выручай, Россия. Дай газ, энергию, продукты, стройматериалы, технику. Давали. Даже без благодарности. Будто обязаны. И в то же время всю жизнь называли русских оккупантами и захватчиками. Чуть что случилось на Кавказе — русские виноваты. Вон и Грузия нынче о свободе заговорила. А хватись, даже Военно-Грузинскую дорогу в порядке держать не могут. Нас просят помочь. Мол, нет сил — денег, техники, специалистов. Просят газ, энергию, продукты. А свобода с протянутой рукой дурно пахнет, — говорило начальство и продолжало: — Если б россияне жили сами для себя, давно бы были богатыми людьми. Ведь нельзя держать на своей шее всех тех, кто не умеет и не хочет работать.

Сашка, как никто другой, знал правоту этих слов. Живя в Сумгаите, видел, как строили русские люди химкомбинаты за счет средств России. Поднимали объекты на голом месте. Рядом с комбинатами росли дома, школы, магазины, больницы. На объектах почти не было местного населения. Не любили они тяжелую, грязную работу, предпочитая лишь руководящую. А на это не хватало ни знаний, ни опыта. Потому и работали на стройке русские и армяне, белорусы и украинцы.

Сашка радовался, что уедет в Россию. Здесь, в Сумгаите, он ничего не оставлял, кроме своих друзей. С ними он служил все годы. Ох и нелегкой была его работа! Не раз ловили на крутых горных перевалах поставщиков наркотиков. Среди них хватало местных жителей. Даже старики не гнушались этим промыслом. Ночами карабкались по козьим тропам, нагруженные тюками, мешками, рискуя сорваться в пропасть, попасть на клыки зверья — шакалов, барсов.

Случалось, за ночь отлавливали не только отчаянных одиночек, а целые группы, семьи. Не просто было их задержать. Отстреливались, отбивались ножами и кинжалами, убегали, прячась в узких расщелинах. Понадобилось хорошее знание местности, чтобы в темноте не сорваться в многочисленные пропасти.

И был у Потапова друг армянин. Арташес… Но все звали его Артемом. Он так привык, что на свое родное имя не отзывался. Русское больше пришлось по душе человеку. Он не был похож на кавказца. Голубоглазый, рыжий, он хорошо знал русский язык и говорил на нем без акцента.

Артем много раз спасал Потапова от верной смерти.

— Сашка, не высовывайся, не подставляй голову под пули. Знай, кавказцы и в ночи стреляют без промаха. Особо — в лоб. Ты пропусти их на несколько шагов. Помни, эффект внезапности всегда сеет панику. А миновав тебя, они уже успокоились. Вот тут и подлови. Побегут, как бараны, не глядя под ноги.

— Но врассыпную. Лови их потом по одному! Половина убежит, — не соглашался Потапов.

— Никуда не денутся. В каждой семье есть главный, как вожак в стае. За ним все остальные держатся. И от него ни на шаг.

Вот так ночью и сели они в засаде. На горной тропе, неподалеку от снежной вершины. Знали точно: сегодня тут должна появиться большая группа поставщиков. Их чекисты называли между собой «муллы».

Александр и Артем сидели, затаив дыхание. Ни слова не обронили. Зная, как слышен в горах даже шепот, как далеко разносится всякий звук. А тут еще и вершина рядом. Случайно чихни, накроет снежной лавиной. Из нее до конца жизни не выбраться. Тут же луна выкатилась, как назло. Зависла над горами, всякий уступ высветила.

— Не рискнут нынче пойти. Слишком опасно! — засомневался Потапов. И приметил, как Артем припал ухом к земле.

— Идут, — ответил так тихо, что Сашка скорее угадал, чем услышал.

Но в свете луны увидели девушку. Она появилась внезапно. Легко соскочила с уступа на тропу. И, чуть ли не пританцовывая, шла по спуску.

Потапов онемел от удивления. Кого угодно ждал здесь, но не эту. Уж не привиделась ли — протер глаза. Но нет… Девушка шла прямо на чекистов.

Артем, глянув на Сашку, понял, что тот сбит с толку.

— Пропускаем! — подал знак рукой и насторожился. Сашка вдавился в скалу, чтоб девушка его не заметила. Та прошла мимо, не подозревая засады.

— Ну что? Прокол? Пошли вниз? Сбрехал информатор! Чего ждать? Хорошая группа. Вот только одного не пойму, зачем она тут объявилась? Одна, среди ночи, да еще с пустыми руками. Даже без оружия. Неужели не боится ничего? — удивился Потапов и вышел на тропу. Но тут же его рванул на себя Артем. Пуля пропела у самого виска.

Потапов не сразу понял, что произошло. Увидел лишь тень, скользнувшую по склону, откуда шла девушка. Но до самого утра никто не появился. Пришлось вернуться вниз.

— Спугнул ты «муллов». Засекли они тебя. Приметили. А девка-то наживкой была. Ее специально вперед послали. Пройдет она, за нею остальные. Ведь «муллы» — народ восточный, коварный. Знают: в засады на них идут мужики. Кто же устоит, чтоб не задержать в горах деваху, не потискать, не воспользоваться беззащитностью. Ведь по себе они судили. Мы ее пропустили. Но ты чисто по-русски оплошал. Не забывай — здесь восток, сплошное коварство! Это в России бабу иль девку одну отпустят, знают, сумеет за себя постоять. Здесь коль появилась девка, жди за нею толпу мужиков.

— У нас за бабьи спины не прячутся, — ответил Потапов, досадливо морщась.

— Хочешь анекдот? Он старый, но в нашей работе нужен, — усмехнулся Артем и рассказал: — Вызвали мусульмане на свой совет Ахмеда. Афганцем тот был. И говорят ему, что лишат его права ходить в мечеть за то, что он опозорил званье мусульманина и ходит позади своей жены, а не впереди, как подобает, как предписано Кораном. Ахмед им ответил: «Когда Коран писали, не было мин. А теперь они есть!» — и скомандовал своей жене: «Вперед, Фатьма!» Понял? То-то! Они и детей поставят впереди себя! Знают: русские в детвору стрелять не станут. Зато сами поверх ребячьих головенок палить будут не задумываясь. Помни это на будущее!

Сашка в следующий раз сидел в ущелье не шелохнувшись. Артем, вглядываясь в непроглядную ночь, изредка поглаживал овчарку, лежавшую бесшумно.

— Идут, — услышал Потапов тихое. И глянул на собаку, поднявшую голову.

Внезапно собака забеспокоилась, тихо зарычала. Но, повинуясь едва слышной команде, смолкла. И тут перед чекистами, словно из-под земли, вырос громадный пес. Рявкнув, хотел броситься на Артема. Но овчарка опередила. Пока собаки обнюхивались, виляя хвостами, на тропе показались «муллы». Их было трое.

— Пропускай вперед! — подал знак Артем.

Контрабандисты шли гуськом. Вот первый остановился. Вслушался. Тихим свистом позвал пса. Тот, лизнув овчарку, бросился на зов.

Увидев возвращающегося пса, «муллы» спокойно пошли по тропе, не ожидая, не предвидя засады.

Но, поравнявшись с чекистами, пес решил продолжить знакомство с овчаркой и сиганул в сторону от своих. «Муллы», увидев чужую собаку, насторожились. И мигом бросились обратно, но уйти им не привелось. Чекисты дали сигнал пограничному дозору, и те быстро доставили всех троих в Сумгаит.

— Послушай, Сань, а почему ты так часто рискуешь собой? Зачем в догонялки со смертью играешь? Пусть бы на эти задания молодые ходили. Они и по званию ниже, и опыта мало. Им стоило бы поднатореть. Почему свою голову подставляешь? — спрашивал Артем.

— Видишь, даже с опытом и то попадаем впросак. Новичков посылать сюда не только бесполезно, но и опасно. Убьют их «муллы». А терять ребят не хочется. Каждого учу. Выявляю способности. Но одно дело — теория. На практике все не предусмотришь… Сам знаешь, в нашей работе ошибки стоят дорого…

— А они считают, что ты им не доверяешь.

— Нет, Артем. Если б так, не работал бы с ними. Тебе это лучше других известно. Да только и в бой необстрелянных не берут. А здесь не просто бой. Настоящая война с контрабандой, где никто не знает заранее, каким будет финал. А у ребят — невесты. Ни жен, ни детей. Пусть повзрослеют, поменьше будет доверчивости, наивности — верных спутников ошибок…

— А знаешь, как я чекистом стал? Да именно потому, что меня девушка оставила. Я ее еще со школы любил. Когда в армию пошел, ждать обещала. Да только их обещаньям лишь дураки верят. Таким и я был тогда. На четвертом месяце службы получил письмо, что вышла замуж моя Армик за какого-то мужика, он ей в отцы годился. Зато богатый. Я в погранотряде служил. Ну и решил не спешить домой. Поступил в академию Дзержинского. А когда закончил, приехал домой на каникулы. Уже перед распределением. В офицерской форме. И вот тут встретил ее. Уже с ребенком. Ох и ревела, увидев меня. Рассказала, что замуж заставили выйти родители. Мол, зачем тебе мальчишку из армии ждать? Какой из него муж получится. Он и себя не прокормит. Нет в нем серьезности, деловой хватки. О нас в старости не станет заботиться. Только и умеет песни под окном горланить. Но ими сыт не будешь. Вот и послушалась родителей. Но… Вскоре пожалела. Муж редким скупердяем оказался. Год промучилась, чуть ноги таскала. И ушла к своим с грудным сыном. Но старший брат Армик не выдержал. Отловил старого борова. Прижал где-то. И пригрозил, если тот не будет помогать сыну — на ленты распустит. Тот пообещал. А сам заявил на брата в милицию. Тот и там рассказал всю правду. Но старый черт заплатил. И брата в милиции избили. Велели уехать из села. Вот тогда взялся за дело отец Армик — бывший фронтовик. В Москву слетал с жалобой. Оттуда человек приехал разобраться. Так-то и отсудили дом у борова. Но… Счастья нет. Одна осталась. Думала: я ей руку предложу. Ну да не дождалась. Чекиста не два года, всю жизнь надо ждать. А она не умеет. У нас без надежности в семье — жизни нет. Вот я и женился на подруге Армик — Каринэ. Отплатил бывшей любви за предательство. Пригласил ее на свадьбу. А теперь в редких случаях ее имя вспоминаю. Хотя именно из-за нее чекистом стал. Но бабам не верю. Особо красивым. В них яда много. Это знаешь, как у нас говорят, чем красивее лицо, тем уродливее душа.

— Ну не скажи! Не все одинаковы! — не согласился Александр.

— Кто чаю желает, кофе?! — заглянула в купе проводница. И приметив, что Александр кивнул, вошла. — Чай или кофе будете?

— Кофе!

— Стакана хватит?

— Конечно, — выложил деньги.

— А ваши попутчики где?

— Кто ж их знает! Может, курят в тамбуре.

— Скучно вам? Всплошную мужская компания подобралась. Скоро Ростов. Может, подселить к вам какую-нибудь деваху. Ваш верхний сосед в Ростове выходит. Все веселее будет.

— Нет, не надо! — наотрез отказался Потапов. И проводница обронила уходя:

— Счастливая ваша жена…

— Счастливая? Вряд ли! — подумалось Сашке. И вспомнилась Люся…

В первый год их совместной жизни улыбка не сходила с ее лица. Она была счастлива. Они любили друг друга безотчетно и светло. Они верили друг другу и жили на одном дыхании. Но не мог он рассказывать жене о своей работе. Щадил ее покой и нервы. А она чувствовала, что Сашка не хочет делиться, не доверяет или скрывает что-то. Вот тогда и прорезали высокий лоб жены первые робкие складки, горестные, как безотчетный страх по ночам. Она гнала его, а он душил… А тут некстати заметила порез на руке мужа. Спросила — отмахнулся. Ответил, что не помнит, а значит, случайно где-то задел. Она, как врач, сразу определила: порез от ножа. И здесь, выше локтя, случайным не мог быть.

Сашка даже рассердился на повторный вопрос жены. Ну не мог он ей сказать, что достал его ножом контрабандист при задержании. А на следующий день родственники «муллов» подкараулили Александра, возвращавшегося с работы. Едва отбился от них. Силы были слишком неравными. Их — семеро.

Когда Потапов вернулся домой, Люся сразу почувствовала неладное. А потом приметила на плече громадный синяк.

— Поскользнулся и упал. Ты не обращай внимания. Мне с детства не везло. Весь в синяках и шишках ходил. Добро бы дрался. Так нет! Учился по деревьям и заборам лазить, да чтобы быстрее всех других. Вот и платился ободранными коленями и задницей. Они у меня до конца школы не зажили, — попытался перевести разговор на другую тему.

— С какого забора в этот раз слетел? Чувствуется, булыжник был тяжелый.

Потапов даже вздрогнул. Жена попала, что называется, в самое «яблочко». Ему и впрямь досталось по плечу булыжником. Не сумел увернуться, поздно приметил. А жена, поняв, что правду не узнает, вздохнула тяжко. В эту ночь она ворочалась в постели до утра.

А еще через год заметил Сашка первую седину в волосах жены.

— Папа! Мама всю ночь тебя у окна ждала. Плакала, — проговорилась дочка.

— Аленка, милая, я на дежурстве был. На работе.

— Я знаю. Но мамка боится за тебя. И я — тоже… Потапов понимал: до Люси доходят слухи о задержаниях контрабандистов. Ведь иным из них приходилось обращаться к врачам. Те и поделились с женой.

Но как изменить ситуацию? Если совсем недавно «муллы» проносили в Сумгаит только наркотики, теперь потащили и оружие. Кому, для чего? Разгадка появилась вскоре. Случившиеся беспорядки готовились давно и тщательно.

— Хватит Сумгаита! Уезжаю навсегда! Вон из памяти и сердца! Заживу на новом месте с семьей. Все заново начнем. Не будет экстремалов! Буду вовремя приходить с работы. По выходным на природу станем выезжать. Вечером футбол посмотрю по телевизору. Может, сумеем дачку построить свою, пусть маленькую. Зато детям в радость. К земле привыкнут. Люся цветы посадит. Она очень любит их. Кстати, надо купить цветы ей. Когда я их дарил ей в последний раз? Уже и забыл. Все праздники в Сумгаите проходили напряженно. Только сядешь к столу на Новый год, тут же дежурная машина под окном воет. Снова ЧП. Срочно надо ехать на работу. А в дни рожденья звонил телефон, как сумасшедший! Скорее в кабинет! Опять беда! Выручи! Помоги! Поспеши!

Кто смотрел, что время перевалило за полночь? Никто не считался с покоем и отдыхом Потапова. У чекиста нет личного времени и права на покой, покуда жив и работает.

Начальство недолюбливало Сашку за резкий, прямолинейный характер, за неумение смолчать, за то, что всегда и во всем пер буром, напролом, не считаясь с опасностью. Не умел он лавировать. А уж если взялся за дело, не пытайся вставить ему палки в колеса — помешавший платился первым.

Потапов не терпел подхалимов и осторожных. Если видел недостатки, говорил о них в глаза. Именно за это начальство старалось избегать общения с Сашкой, но, словно по иронии судьбы, чаще всех поручало ему самые сложные задания, зная заранее — этот справится лучше других. И справлялся. Молча. Не ожидая похвал и наград, не требуя для себя ничего. Хотя многие работали иначе.

Он уезжал из Сумгаита с маленьким рыжим чемоданом, похожим на усталую собачонку, привязанную к хозяину невидимой нитью духовной близости. Потапов был бессребреником. И в чемодане никогда не хранилось ничего ценного. Белье и полотенце, запасная рубашка да электробритва с расческой. Вот и все. Скудно и просто. В карманах — не более чем на дорожные расходы. Невелики запросы у человека. Так жил не сетуя, считая себя счастливым в том, что имел семью, жену, которую всегда любил. Детей, какими дорожил больше жизни.

…Вот и теперь едет на новое место. Как там сложится? Какую работу поручат? Без дела не останется. И все ж… Заново начинать придется…

— Скучаешь, служивый? — вернулся в купе старик, откашливаясь. — А я с мужиками поспорил. В тамбуре! Они кричат, мол, на хрена нам, русакам, помогать Кавказу? Пусть они сами сумеют выжить. Свободными от всего! От русских продуктов, света и тепла! Во, гады! А я им в ответ, что на Кавказе покуда еще имеются русские люди! Так что, им с голоду подыхать? А они в ответ: пускай в Россию уезжают. Всех примем! Но как уедут? На какие шиши? Ведь нынешней пенсии на отъезд не хватит! Да и квартиры нынче продать мудрено. Отдашь за гроши. Но что на них купишь в России? Вот и мучаются люди, как на чужбине. Никому не нужными стали. И свои же, россияне, понять не хотят, что, махнув рукой на Кавказ, они прежде всего от нас отреклись. А мы и так нахлебались, досыта. Всякого.

— Что делать, отец? Всем теперь придется привыкать к самостоятельности. Хотим мы того или нет. Никто нас не спросит.

— А жаль. Как жили счастливо! Как в сказке. И все оборвалось! — покачал головой дед.

— Как в дурном сне жил. Ведь четверых сыновей потерял при той жизни, о какой жалеешь! — напомнил с верхней полки старику сосед Леха.

— А что, нынче не гибнут? Еще больше. И в России. Нынче везде, куда ни ткни, того и гляди война грянет! Страшно жить. Бандитов развелось больше чем собак. Лютеет народ. Не от добра все…

— Поневоле озлобишься, когда вокруг одно воронье и ни единого голубя, — выдохнул Леха, и взяв за ручку чемодан, сдернул его с полки. — К сеструхе завалюсь. Может, хоть она от меня не откажется, не назовет дурнем, даст душе успокоиться. Единственная она у меня осталась на всем свете. Она и позвала к себе. Другие отказали во всем. Даже мать… Предпочла мне отчима. Мол, он хоть кормиться поможет. А я лишь нахлебник. Так-то вот, Сашок! Нынче державе не нужны солдаты-калеки. Выплюнула она нас! Пусть хоть тебя минует эта доля! — толкнул дверь купе то ли лбом, то ли кулаком. И не прощаясь, не оглядываясь, пошел к выходу.

— Пусть бы калеками мои дети вернулись в дом. Только бы живыми! Но почему же так не повезло нам с Ламарой? — сдавил старик хрустнувшие кулаки.

— К вам можно? — появилась в раздвинутом дверном проеме молодая женщина. Ярко подкрашенная, одета дерзко, вызывающе, она смело осмотрела попутчиков и спросила: — Какая полка свободна?

— Вон та! Верхняя! Но как на нее полезешь — в эдакой срамной одежке? У тебя что заместо юбки? Огрызок какой-то! Вся задница на дворе гуляет сама по себе! И как средь людей в таком появляться? — заскрипел старик.

Но его сын предложил соседке свои услуги, опустил лестницу, чтоб женщине было легче взобраться.

Дед, видя, как сын заюлил перед бабой, пригрозил ему:

— Ты полегше! Хвост перед ней не распускай. Не то расскажу твоей, как сопли развесил перед срамницей, она тебя враз ощиплет, как петуха. Станешь похожим на того, какого из котелка ошпаренным вынули. Все каталки об тебя, кобеля, обломает. Уж я ей не смолчу. Враз доложу про козла срамного! — ворчал досадливо, возмущаясь сыном. Тот смущенно краснел, виновато косился на женщину, словно извинялся перед нею за несдержанность отца.

Женщина не обращала внимания на слова деда, видимо, не раз слышала подобное в свой адрес.

Распихав сумки в верхнем багажнике, села к окну и, попросив у проводницы чаю, пила его неторопливо.

— Вы в Москву едете? В Ростове живете? — засыпал ее вопросами сын старика.

— Я военврач. Живу там, где нужна! Где меня ждут, — ответила сухо.

— Ну да, врач! Если она врач, я — сенатор! Или как его — президент! Да кто ж такую к больным пустит? Они ж там враз помрут от удивления и стыда за баб! — язвил дед.

— Врачи в больнице в халатах работают, из-под них ничего не видно! — вступился сын за попутчицу.

— Нас не по одежке, по результатам ценят. Чем больше выжило, тем лучше врач! — ответила деду.

— Вы по какой специализации работаете? — поинтересовался Сашка.

— Хирург! А точнее — хирург-травматолог!

— Трудная у вас работа. И где же довелось практиковать?

— В Карабахе! А до этого — в Тбилиси, в Молдавии! Короче, там, где людей опалила война. Туда нас посылают. Была в Армении. Спасали выживших после землетрясения. Хотели в Сумгаит отправить. Но там без нашей бригады управились. Теперь уж и не знаю, куда забросят.

— И давно в военврачах? — полюбопытствовал Потапов.

— Уже десять лет.

— В Афганистане были?

— Пришлось! — потемнели глаза. Женщина сжалась в комок, замкнулась.

— Родные у вас есть?

— Конечно. Как у всех нормальных людей. Дочка в третий класс пойдет. Муж тоже врач. Вместе работаем. Мать с отцом. И даже свекровь имеется. Я к ней в отпуск ездила. В Ростов. Месяц с нею жила. Хорошая она женщина. Умная. И руки золотые. Все умеет. И шить, и вязать, и готовить. А главное — характер у нее добрый. Все понимает. Никого не судит. Плохого слова никому не скажет. Редкий человек! Нашила всяких платьев, костюмов. Едва глянула на наши фотографии, сказала: «Видно, устала ты от военной формы? Столько лет не снимая! Переоденься! Стань снова женщиной! Отдохни от памяти, от работы. Почувствуй себя снова девчонкой! Перестань хоть на время отпуска жить солдатом. Не сокращай себе жизнь. Я хочу чтоб ты жила долго и родила бы еще не меньше троих внуков!»

— Мудрая женщина! Вам и впрямь повезло. Как верно и тонко подметила. С такими матерями светло и легко живется! — сказал Потапов.

Старик сидел на полке в углу, молчал.

— А я как раз из Сумгаита возвращаюсь. Теперь там тихо. Навели порядок. Но случившееся не забыть…

— Вы тоже врач?

— Нет. К медицине никакого отношения не имею. Но жена — врач. Гинеколог.

— Вы долго в Сумгаите жили?

— Восемь лет… Теперь в Россию направили. На родину вернули. Даже не верится в это счастье! — признался Сашка.

— Ох, как я мечтаю о том! Мне после Афгана обещали место в госпитале. В Ленинграде. И мужу Но сорвалось. Снова послали в «горячую точку». А все потому, что немногие умеют работать в военно-полевых условиях, под бомбежкой. Требуют клиники, аппаратуру, лаборатории. А где их взять на войне?

— Рисковать не хотят собою. Боятся. Вот и ищут причины! Под обстрел не каждый голову сунет. Измельчали люди! — согласился Потапов.

— Скажите, Ирина, а не довелось ли вам случайно, встретиться в Афгане с кем-нибудь из моих братьев? Четверо там погибли. На всех похоронки пришли, — назвал фамилию и имена сын старика.

— Знаете, Василий, каждый врач помнит человека не по имени и фамилии, а по болезни, по ранению. У нас своя, профессиональная, память. Но вы говорите к тому же о погибших. Я к ним не имела отношения.

— Может, спасать привелось? — подал голос дед.

— Да разве в том состоянии, когда ко мне на стол попадали, помнили имена? Да и мне не до того было. Помогать надо срочно. Формальности не для военных условий.

— А многие умерли у вас на столе?

— Конечно, случалось. Но в том не моя вина. Ранения были слишком серьезными. Но даже при самом тяжелом пытались спасти человеку жизнь.

— Скажи, а правду говорят, что иногда ошибались? И на живого присылали похоронку? — спросил старик.

— Это не мой вопрос! Я похоронки не отправляла никому. Я делала все, чтобы их было меньше.

— К соседям нашим, в Батуми, пришла похоронка на сына. Они его оплакали, девять и сорок дней отметили. Потом и годовины. А он через три года вернулся. Живой! В плену был. Мать, как увидела его на пороге, поначалу обомлела. Испугалась до смерти, что покойник на своих ногах в дом воротился. Заблажила на весь дом, на всю улицу. А сын ее стоит, ничего не понимая, с чего это мать заходится? Хорошо, отец вскоре пришел. Увел в дом. Быстрей всех опомнился. А сын его потом много чего рассказал про Афган. Вот я и думаю, может, и мои вот так же в плену маются? И воротиться нет возможности. Не отпускают их бандюги…

— Всякое может быть. Но только и в плену не держат бесконечно…

— А вы в Афгане были? — обратилась Ирина к Потапову.

— Нет.

— Вам повезло. Судьба пощадила. Я там не один год жизни оставила, до конца не забуду этого кошмара.

— Я был неподалеку. На южной границе. И тоже, поверьте, незабываемо. Хватило лиха всем.

— Знаете, когда мы уезжали из Афгана, многие ребята плакали от счастья. И я ревела от радости, что все кончилось, не будут приносить мне на стол изувеченных мальчишек! Все женщины, девушки, кому пришлось побывать на той войне, потеряли способность беременеть, все женские функции полностью атрофировались из-за нервных стрессов. Вот вам и последствия войны. Они еще не раз ударят по каждому. За десятки лет не изгладятся.

— В Сумгаите не легче было. За несколько дней, как за годы войны… Скольким я помог, и жена… Но кроме ненависти ничего не увидели, — впервые признался Сашка.

— Они к нам свою ребятню присылали днем. Будто бы за хлебом, либо другой жратвы поклянчить. Мы давали. Жалко детвору. А они за то время успевали мин навтыкать. И уходили… А у нас вскоре, как при бомбежке, начинали палатки взрываться, машины, кухня. Так наши ребята этих пацанов отлавливать стали в горах. Поймают — в мешок его. И в наш лагерь. Потом их на наших пленных обменивали. Но у меня был средь них дружок. Сулейманом звали. Я его отца оперировала. Так этот мальчонка часто нас выручал. Предупреждал, когда «духи» на нас напасть решили. Откуда появятся и сколько человек. Несколько складов оружия указал. Их подчистую смели наши ребята. Взорвали. Но недолго мы дружили. Вскоре по дороге к нам подорвался Сулейман на душманской мине. Своею смертью чью-то жизнь спас. Из наших, — умолкла Ирина. И, достав пачку сигарет, пошла в тамбур перекурить.

— Чья-то мать, жена, а и ее не обошло. Ишь, курит. Знать, душа болит, — пожалел старик женщину.

Сашка попытался уснуть, закрыл глаза. И снова, как наяву, встал перед глазами тот мальчишка…

…Стояла осень, дождливая, промозглая, серая, какая всегда случалась в горах к концу октября. Ветер голодным шакалом выл, обшаривая ущелья. Холод пронизывал насквозь.

Сашка с Артемом возвращались с погранзаставы, где простились с демобилизованными, познакомились с новичками.

— Маловато в этот раз пойдет по нашим стопам. Всего трое. В прошлый раз пятеро ребят пошли в училище. Выходит, не пришлось им по душе служить на погранке. А ведь это будущие таможни. Маловато кадров. Может, ребята трусоватые? — повернулся к Артему и увидел, что тот настороженно разглядывает тропу, вьющуюся высоко в горах. — Ты что там увидел? Да кто в такую погоду нос высунет? Пошли. Дома заждались. Темнеет. Завтра воскресенье. Может, выспаться дадут?

— Смотри! — указал туда, где ручей уходил в ущелье. Потапов увидел осла, груженного чем-то громоздким. Около него двое людей стояли. Пытались увести скотину от воды, но тот уперся, раскорячась на всё четыре. Артем глянул на Сашку.

— Хворостом навьючили. Вообще, тут многие отапливаются хворостом! — сказал задумчиво.

— Пошли живее! Глянем, что за топливо везут? Зачем так далеко забрались? Ведь внизу этого хвороста задницей не истолочь! А значит, топливо лишь ширма. Шустрей! — заторопился к тем двоим.

— Сашка! Давай тише! Ведь эти хмыри смоются, а осла бросят. Ну приведем мы его в Сумгаит. И что дальше? Нас самих ослами назовут. Смеяться станут, что жидкий магарыч сняли с «муллов». Не при медведем! Они с ослом далеко не уйдут.

Но Потапов не слушал. Сердцем почуял неладное. Когда до осла оставалось не больше полусотни шагов, чекистов приметили костлявый, высокий старик и мальчонка лет десяти. Последний сжался в комок. От страха не мог двинуться с места. Кажется, дышать разучился. Смотрел на бегущих к ним людей громадными глазами и громко икал то ли от страха, то ли от холода.

— Беги, Карен! Беги! Спасайся! — крикнул старик, сдернув пацана за шиворот. Но у того ноги отказали. Старик вырвал из-за пояса нож:

— Прочь, шакалы! Прочь от нас! Ничего нет! Мы — бедные люди!

— Тихо, дед! Не кричи! А ну покажи, чем осла загрузил?

— Не видишь! Хворост домой везем!

Потапов разрезал бечевку, связывавшую хворост. Он рассыпался под ноги ослу. Но в хворосте приметил сверкнувшие стволы. Понял.

— Ого, папашка! Да ты и впрямь не зря сюда приехал! Это с какого дерева их снял? — глянул Потапов в сторону старика и увидел, как тот занес нож в спину Артема. Потапов в один прыжок сбил деда с ног, свалил на землю. Завернув руку, вырвал нож. Придавив старика к земле, связал ему руки бечевкой и сорвал с земли. — Сволочь! — взял за грудки.

— Погодите! Найдется и на ваши головы управа! — Сашка хотел подтолкнуть старика вперед, на тропу, но в это время на его руке повис мальчонка:

— Дядь! Не убивай деда! Мы все вам отдадим! Хотите, убейте меня! Его не трожьте! И так уж всех нас поизвели. Чего еще надо? От вас даже под землей не спрятаться! Совсем озверели. Вчера ваши последнюю корову забрали. Одного осла оставили! Как жить станем? — плакат мальчишка.

— Какую корову? Вот эту? — указал Сашка на карабины.

— А это для встречи с вами приготовили, чтоб больше ничего не отнимали. У деда еще с войны два золотых зуба было. Так их выбили, забрали ваши, сказали, что деду уже не понадобятся. Зато вашим нужны!

— Каким это нашим?

— Бандитам! Кто ж они еще?

— А мы при чем?

— А разве добрые люди по горам ходят? Зачем на нас накинулись?

— Молчи, Карен! Молчи! Пока жив, молчи! Нет ее, этой правды, нынче! Заблудилась она в горах. А может, ее тоже, как нас, поймали и убили, — тихо сказал старик.

— Смотри на него! Он уже мертвый. Со страху что ли? Кончай, дед, лапшу на уши вешать! Топай вперед. Там, внизу разберемся, кто есть кто! — потребовал Потапов и пошел следом за стариком, карауля каждое его движение.

Дед шел скользя и спотыкаясь. Мальчишка, как мог, поддерживал его. Артем вел осла, сгрузив ему на спину и хворост, и стволы.

— Зачем в город ведете? Стреляйте тут, чтоб родню не пугать. Баб пощадите. И так они от вас натерпелись. Пусть хоть этого не видят. Иль вы не люди? Сколько можно мучить нас? — просил старик.

— Где оружие взял, бедняк? У кого купил? — спросил Потапов.

— Про то одному Богу скажу. Он все знает.

— Богом убийства запрещены! Не прикидывайся праведником!

— В Писании сказано: защити себя, свою семью и дом свой! Так что нет на мне греха.

— А его за что хотел убить? Он у тебя ничего не отнимал! — указал на Артема.

— Он такой же бандит, как те, для кого припас винтовки. Ох уж и встретил бы!

— С чего это ты нас бандитами считаешь?

— Потому что всех добрых убили.

— Это кого же?

— Соседа моего! Сергея Тихомирова. Этот не дал бы нас в обиду, — хлюпнул носом старик.

У Потапова мурашки по коже пошли. Сергей Тихомиров был чекистом. Его хорошо знал Сашка, Год назад Сергея убили прямо в доме. Кто и за что — следствие зашло в тупик. Свидетелей трагедии не оказалось. Соседи молчали, не желая за показания разделить участь чекиста.

— А ты знаешь, кто его убил?

— Не видел. Но таких теперь полно! Хотя бы и вы! — выдохнул дед.

— Мы его друзья! — выпалил Потапов.

— Ну да! Друзья! Что-то я вас у него не видел ни разу.

Мы работали вместе! Сберечь вот не сумели. Когда хоронили, поклялись найти убийц и наказать их. Но поймать никак не удается.

— Что делать? Мне тоже вот не повезло. Хотел отплатить бандюгам за свое, да сорвалось. Может, того, кто Серегу погубил, заодно пристрелил бы. Они нынче уже и не скрываются. Чего их искать? На каждом шагу встретить можно!

— Нам не предполагаемый, нам конкретный убийца нужен. С доказательствами, — говорил Сашка.

— Вы ловите! А они убивают. Им не надо доказательств. Пуля в лоб — и весь сказ! Долго не ищут никого. По горам не скачут. Прямо в доме. Вот и ответь: кто из вас сильнее?

— Если все вот так станут отмалчиваться и бояться гадов, конечно, они возьмут верх. Но над такими, как ты! Сергея они не убили. На его место трое новых пришли. Не испугались.

— Дядь! Я видел, кто убил нашего соседа. Только это не один. Их было трое, — подал голос мальчишка и тут же осекся, услышав дедово:

— Молчи, Карен. Ни слова больше!..

Мальчишка словами подавился. Смотрел на

Сашку, боясь открыть рот.

— Ладно! Сами найдем! Только если это правда, что бандиты вас допекли и из-за них пришлось оружие доставать, не стали бы скрывать их имена. Выходит, вы с ними заодно! Может, и Серегу Тихомирова помогали убить…

— Дядь! Зачем такое сказал? Бандиты и моего отца убили! Неужели я после этого им стану помогать? Вы хоть один день жили без отца? — глянул в глаза Потапова, и тому стало холодно и неловко. В глазах мальчугана стыло совсем недетское горе. В них отразилось отнятое детство, горечь утраты, страдания и муки о том, что не мог он — пацан — отомстить за гибель отца.

Их взгляды встретились ненадолго. Взгляд взрослого человека и взгляд парнишки.

— Вы верите мне? — спросили глаза Карена.

— Хочу поверить…

— Я сделаю все, чтобы поверил. Я найду вас сам…

— Я буду ждать, — потеплел взгляд Потапова…

В Сумгаите, куда все четверо пришли уже затемно, Александр убедился, что ни старый Ашот Казарян, ни Карен не соврали. Их действительно терроризировали бандиты, сбившиеся в немногочисленные группы и промышлявшие грабежом местных жителей.

В этих группах были уволенные с химкомбинатов пьяницы и лентяи, которые считали, что смогут получать в городе дурные деньги только за то, что являются коренными жителями. Были среди них и те, кому не нашлось места ни в селе, ни в городе. Возвращаться таким было некуда. Вот и промышляли на жизнь разбоем.

В семье Ашота Казаряна было трое сыновей. Когда убили последнего, а милиция так и не смогла найти и наказать убийц, решил сам обзавестись оружием и защищать невесток и внуков.

Оружие ему подарили в Ахал-калаке родственники, узнавшие, что случилось у Ашота и для чего понадобились карабины. Обещали и сами в скором времени навестить семью, помочь деньгами и продуктами.

Когда Потапов возвращал оружие Ашоту, тот своим ушам не поверил:

— Зарегистрируй их. Иначе неприятности будут. И прежде чем стрелять из него, сто раз подумай. Каждое зло бывает наказано. Убьешь ты, кто-то посягнет на твою жизнь, невесток или внуков. Есть другой способ избавиться от бандитов. Его обдумай, пока не поздно. И поверь, мы редко опаздываем…

Ашот ничего не ответил. Молча ушел вместе с Кареном. А через пару часов мальчишка нашел Потапова. И торопливо назвал имена бандитов, убивших Тихомирова.

— Они и моего отца убили. Они прячутся в доме. Я знаю в каком. Хотите, покажу? Но их много. Вы, один, всех не одолеете. Семь или восемь бандитов. А во дворе того дома — две собаки! Здоровущие, больше нашего осла. Чуть кто к забору — брешут так, что в конце улицы люди просыпаются. И все боятся этого дома. Обходят его подальше. Там и люди — хуже собак. Вы постерегитесь! Не ходите один. А то убьют. Папка сильнее был, и то одолели. У нас ничего не было, а у них — наганы…

Когда пробило три часа ночи, чекисты незаметно подошли к дому, указанному Кареном, взяли в кольцо.

Две громадные кавказские овчарки и впрямь подняли брех. Но усыпляющие пули заставили их вскоре умолкнуть.

Мужик в подштанниках, лохматый и сонный, выглянул из двери посмотреть, что случилось. И тут же его взяли чекисты. Да так, что и опомниться не успел.

Пока двое тащили его в машину, остальные вошли в дом. Здесь недавно закончилась крепкая попойка.

На неприбранном столе вповалку лежат пустые бутылки. Запах домашнего вина и чачи — домашней водки — перемешался с запахами овечьего сыра, лука и рыбы. В тарелках с остатками еды — кучи окурков.

Нет, не на чердаке — в соседней комнате спали вповалку на полу восемь мужиков, понадеявшихся на собак. Когда скрутили двоих, остальные проснулись. Вмиг протрезвели. Схватились за оружие. Но куда там! Рукопашная схватка была жаркой. Потапову пришлось взять на себя главаря банды — кряжистого, крепкого мужика, увертливого и упрямого. Он попер на Сашку с ножом, Но получил подсечку. Упал. И едва Потапов бросился к нему, чтобы завернуть руку, тот уже вскочил на ноги и снова с ножом. Удар в челюсть был оглушающим. Сашка владел этим приемом в совершенстве. Но главарь лишь слегка пошатнулся. Глаза загорелись бешенством. Он сделал ложный выпад и скользнул вбок. Но лишь куртку пропорол ножом. От досады зубами заскрипел.

— Ну! Сдохни, лягавый! — метнул нож. Тот со свистом пролетел над головой. Потапов пригнулся. Сшиб с ног главаря ударом головы и вдавил в пол.

— Получи сдачу! — коротко ударил ребром ладони по сонной артерии. Мужик дернулся. Затих. Его, уже беспомощного, уволокли чекисты в машину.

Когда все бандиты были закрыты в машине, Сашка решил проверить чердак дома. Там он увидел перепуганную насмерть старуху.

Вместе с нею плакала девушка. Она готова была целовать сапоги чекистов, избавивших их семью и дом от своры бандитов.

— Нет, не убили никого! Но из-за них ушел из дома младший брат. В деревню, к родне. Переждать решил. А к вам не обратился потому, что боялся и не верил, — сказала девушка. И принялась убирать дом.

Главарь банды по кличке Муха даже скрывать не стал, что собственноручно убил Тихомирова.

— Случись встретиться, и сегодня его размазал бы! Он, падла, достал нас! Не хотел дышать тихо, как ему велели. Пришлось заставить. И тебя, если поймаю, живым не оставлю! — крутнул круглой и лысой, как пудовая гиря, головой.

Руки коротки! От нас не сбежишь. И за убийство чекиста сполна получишь! — усмехнулся Потапов.

— Послушай! Ты еще не успеешь порадоваться, что нас накрыл, как ни одного тут не увидишь. Это наша земля!

Потапов тут же позаботился, чтобы всю банду под усиленным конвоем увезли из Сумгаита в Баку, в тюрьму, откуда никому не удавалось сбежать.

На следующий день ему сообщили, что вся банда доставлена в тюрьму, где содержались особо опасные преступники.

Потапова заверили, что уйти, сбежать оттуда не сможет никто.

Александр довольный возвращался домой, как вдруг услышал сзади голос:

— Дядь! Подождите меня!

Потапов увидел Карена.

— А говорили, что теперь нас никто не тронет, всех бандитов поймали!

— Да, всех накрыли!

— А кто моего деда убил сегодня ночью? — всхлипнул мальчуган.

У Александра лоб вспотел. Уже через час, побывав в доме старого Ашота, узнал от женщин подробности, собрал оперативную группу:

— Опять опоздали. Не решился мальчонка засветло к нам появиться. Понятно, боялся за себя и женщин. Опасался расправы. Бандиты, конечно, успели уйти. Но… Засаду на них устроить надо. В этом деле замешан Рафит. Известный негодяй и живодер.

— За что он старика убил? — спросил Артем.

— Не тебе такие наивные вопросы задавать! Сказал прямо: за Муху отомстил. Мол, кроме Ашота никто не рискнул бы засветить. А услышал это Карен. Он и сказал о том.

— Вряд ли Рафит туда появится! С кем ему там счеты сводить?

— Никто во всем Сумгаите не знает, что банда Мухи уже в Баку. Считают, что в милиции. И… попытаются напасть, чтобы дать возможность сбежать. Как сами знаете, эти не побрезгуют» не постыдятся поставить впереди себя детей и женщин. Карена выволокут в первую очередь. Свой лоб они не станут подставлять. Вот потому и говорю о засаде, — пояснил Потапов.

— Но в доме, где покойник, много народу. Вряд ли решатся, — не соглашался Артем.

— Наоборот! Проститься с Ашотом придут лишь старики и женщины. Самые что ни на есть подходящие для живого щита. И не дай Бог кому из них сделать шаг в сторону, чтобы уйти. Убьют тут же. И тебе, Артем, известно это не хуже чем мне. Именно в этот дом они придут. И непременно сегодня воспользуются ситуацией. А совести у них не было никогда!

Через десять минут чекисты незаметно подошли к дому, на крыльце его стояла крышка гроба, а из дверей и окон слышался неутешный, надрывный плач женщин.

— Ну и дела! Душу вывернут эти бабы своим воем. При жизни, небось, пилили за всякую безделуху, рюмашку жалели поднести. А теперь воют на весь свет. Все они такие — бабы! Только мертвого мужика жалеют. Пока живой — в могилу загоняют! Тьфу, стервы! — ругался сибиряк Семен, проработавший чекистом всю свою жизнь. Он считал, что никто на свете не разбирается в бабьей натуре, как он.

Кто-то из группы, не выдержав, рассмеялся в кулак:

— По тебе, Семушка, когда помрешь, только каталка на полке взвоет. От того, что осиротеет без твоей шеи.

— Это верно! — потер сибиряк крепкий кабаний загривок и сознался: — Об мою шею не одну каталку сломала старая хварья! Уже хотела железную заказать кузнецу. Да меня вовремя сюда перевели.

— А за что дубасила?

— А за все, что показалось. За соседку, за куму! Да что с них, дурных, взять? Зато теперь в каждом письме про свою любовь воет. Ворочаться просит. Говорит, совсем застыла без меня. Ну, как этот старик, про какого голосят. Но я-то знаю: стоит мне на пороге объявиться, враз зацелует! Либо кочергой, иль ухватом. Может, и каталку новую купить сумела. А вот бутылку — ни в жизнь не поставит. Даже ради встречи. Все они такие. До единой…

— Тише вы! — осек Потапов и вслушался в тишину ночи. Голоса в доме постепенно стихали. Угомонились, успокоились плачущие. Тусклый свет горел в комнате, где лежал покойный Ашот.

Все соседи собрались расходиться по домам. Стояли у дверей, прощались с хозяевами.

— Зря мы нынче торчим. Не объявятся! — выдохнул Семен. И в это время во двор один за другим скользнули тени. Пятеро. Они быстро вытолкали на крыльцо всех находившихся в доме:

— Тихо! Кто пикнет — крышка! Прибьем тут же, как баранов. Всех до единого! Идите к милиции! Молча! Ну! Что стали? Шевелитесь живее! — начали выталкивать во двор старух и женщин. Те, шатаясь от страха, шли к калитке, подгоняемые угрозами.

Потапов ждал, когда из дома выйдут последние и бандиты замкнут кольцо.

Вот и хозяйку дома вывели во двор. Схватили за шиворот. Подтолкнули в толпу соседей, знакомых.

— Ашот! Где ты, Ашот? Вступись! — упала старая, моля убитого мужа о помощи.

— Заткнись! — ударил бабку по голове худой лохматый мужик. И, захлопнув дверь дома, сказал желчно: — Поможет скоро! Недолго ждать!

Потапов дал знак. Чекисты мигом покинули засаду. И не ожидавшие их появления бандиты даже не успели опомниться. Группа справилась с ними в считанные минуты.

— Возвращайтесь по домам спокойно. Ничего не бойтесь. Вас никто не потревожит! — обратился Александр к женщинам, так и не понявшим сразу, что произошло. Они не знали, куда им идти теперь, что ждать в следующий миг?

— Ну! Что встали, ровно в штаны наклали? Кыш по домам! А завтра на похороны приходите! Никто больше вас не наполохает. Хотя вы сами кого хошь до обмороку доведете! Небось дома мужиков под каблуком держали. Тут же с заморышами не справились! Эх вы! Генералы задрипанные! Туды вашу! — удерживал Семен худого лохматого бандюгу, изредка пиная его коленом в пах, когда тот все же пытался вырваться из цепких рук сибиряка. — Не дергайся! Добром говорю! Не зли! Не то осерчаю! Из моих рук никто не сорвался! А уж ты и подавно не слиняешь! Я ж тебя мизинцем раздавлю! На все места горбатым сделаю! Пыли тихо! Без вони! Как ты того требовал. Не то все зубы из задницы достанешь. И поверишь, что твоя родная жопа зубатой родилась!

Артем волок громадного лысого парня, закрутив ему руку за спину. Тот взвывал временами. Не с добра. Артем материл его на армянском языке. Понял: взял самого Рафита.

Николай Прокопенко вместе с Ленькой Завадским волокли раскорячившегося тощего мужика, какой никак не. хотел идти своими ногами.

— А ну, хлопцы, чего с ним мучаетесь? Сам идти не желает ногами? Сейчас на ушах поскачет! — подошла к ним женщина — соседка покойного Ашота.

Чекисты не успели сморгнуть, как баба вцепилась в мужика так, что он заорал не своим голосом, взвыл цепным псом.

— О! Сыскала любимый чирей! — рассмеялся Семен. А мужик, какой еще секунды назад корячился на дороге, теперь прыгал от бабы в стороны, чтоб ненароком не попасть снова в ее руки. Чекисты удерживали его, как взбесившегося коня.

— Асмик! Вмажь ему! — подбадривали женщину старухи, задержавшиеся на дороге. Та, смеясь, подошла. Но Николай с Лёнькой не подпустили ее.

— Спасибо! Сами доставим! — не на шутку испугались, что после второй помощи вести уже будет некого.

Сашка видел, как следом за ними, всего в нескольких шагах, неотступно идет Карен.

— Что-то хочет сказать, предупредить? Но теперь не время. Потом с ним переговорю, — решил Потапов.

Но Карен не отступил, не ушел домой. Он дождался, пока чекисты освободились, поставили на охрану бандитов половину состава милиции. И тогда, улучив минуту, Карен подошел к Сашке:

— Спасибо вам! За бабку и за всех! Я, когда вырасту, чекистом стану. Чтоб у других дедов не убивали. Вы не смейтесь. Я не совсем трус. А когда немного подрасту, совсем перестану бояться. Тогда меня возьмут в чекисты?

— Обязательно, Карен! Ты вовсе не трус! Не всякий взрослый решился б на то, на что ты пошел. Спасибо тебе! Расти быстрее! Нам таких побольше б! — подал руку мальчонке, тот ухватил ладонь Потапова обеими руками и вдруг внезапно разрыдался.

— Что с тобой? Ну успокойся, Карен, — просил Александр.

— Ну почему я не знал вас раньше? Может, и не случилось бы столько горя! — дрожало плечо мальчишки, прильнувшего к Потапову по-сыновьи — тепло и доверчиво.

Александр только тогда вспомнил, как Артем долго уговаривал его — Потапова, не наказывать старого Ашота за нож, каким тот хотел убить друга.

— Не надо! Забудь! Считай, что не было этого! Ведь троих сыновей у него убили. И мы не сказали — кто такие. Да и не поверили б словам. Не стоит старика наказывать. Да еще такого — потерявшего троих сыновей. В их гибели и наша вина есть — не углядели…

Потапов выполнил просьбу Артема, хотя не сразу понял его…

Когда в Сумгаите была задержана последняя банда, чекисты лишь на время вздохнули. Волна контрабандистов — поставщиков наркотиков — грозила захлестнуть весь Кавказ. Во все республики поползла эта чума… На иглу сели не только мужчины, парни, но и подростки. Чекисты вскоре забыли об отдыхе.

Наркотики давали большие деньги тем, кто их сумел пронести и удачно продать.

Потапов, как и другие чекисты, узнавали лишь о последствиях. Там убили на почве наркотического опьянения, там замучили мужика, не поверившего на слово, не давшего в долг. А там, в подвале, кодла пацанов, нацепив на головы целлофановые пакеты, нанюхалась какой-то гадости и попала в реанимацию полной обоймой.

— Выдрать их всех надо! Хорошенько за уши оттаскать. И под задницу коленом. Чтоб домой вприскочку мчались. Ишь, придумали увлеченье! — злился Николай.

— Надо узнать, чего нанюхались? Кто их научил? — настаивал Потапов.

— Отцы у всех — алкаши!

— Не надо зря говорить! Мусульмане не пьют спиртное! Им это Кораном запрещено! — вставил Алеша

— То-то рафитовские бандюги не пили! Весь стол в бутылках был! Еще как пьют! Не меньше нас. Только мы — открыто. А они — только с первой звездой. Раньше — нельзя! Зато как дорвутся!..

— Не загибай, Сашка! Я мусульман знаю. Кальян могут курить. Чай и кофе уважают. Но спиртное в рот не берут. Разве только вырожденцы! Так эти и среди христиан имеются!

— Ты это к чему? — насторожился Семен.

— Да к тому, что по Библии запрещено убивать, воровать и, между прочим, прелюбодействовать! — глянул на сибиряка.

— О! Поймал за самое живое! Ты всего пять лет женат. А я со своею уже больше тридцати… Понял? Все равно, что три срока на Колыме оттянул! Нешто после этого на свежину не потянет? К перемене! Чтоб хоть одну ночь не слышать про болячки и хворобы! Не натыкаться в ночи на бигуди, не видеть спозаранок раскиданное белье. Любовница всегда за собой следит. Не появится в ночной рубахе, снятой с пугала. Не станет при тебе расчесывать парик, штопать нижнее белье. Любовницы нам подарены самой природой, чтобы мы раньше времени импотентами не стали! — говорил Семен.

— И много их у тебя в Сумгаите?

— Ишь чего? Может, еще адрес дать? — рассмеялся Семен. И помолчав немного, заговорил: — Вы все знаете Фаризу. Ну, медсестрой она работала в больнице. Красивая баба! Грех такую не приметить. Вот я и стал к Ней клинья бить. Целый год ей подмигивал, вздыхал так, что на другом конце улицы не то люди, ишаки мне сочувствовали, а барбосы от жалости ко мне с цепей срывались. Сколько роз к ее окну перетаскал! Сколько шоколадок оставил на подоконнике — счет потерял! За это время я уже не один батальон баб уломал бы! А эта… Улыбается мне, приветливая при встречах на улице. Но дальше этого — ни шагу! Я уже о себе хреново думать стал. Но смотрю в зеркало — не лысый, все зубы на месте, морщин немного. За что ж меня баба видеть на пороге своем не хочет? Все время ее дверь для меня закрыта на крючок. Оказалось, у нее хахаль имелся. Из местных. Фаризе — по плечо. Сам, как арбуз. Пузатый, рыхлый. Ноги в баранку закручены. Видать, его на верблюде мать родила. Так вот она с ним шашни крутила. Я как узнал, кому меня предпочла, враз от нее отшился. А когда он ее через год бросил, она сама меня нашла… Давай глазки строить, заигрывать. Ну, я для понту поломался. Потом, так и быть, уговорила… Ну и женщина! Огонь! Скакун!

— Чего ж ты от нее сбежал? Иль до финиша не дотягивал? — рассмеялся Артем громко.

— Старуха моя в гости подвалила внезапно! И мои соседи указали, где нынче ночую. Плохого не хотели. У них, у мусульман, в порядке вещей — многоженство! А моя чуть на шашлык меня не извела. Месила в котлету всем, что под руку попало. Выдавливала, как лимон, дубасила по голове так, что я не только Фаризу, свое имя позабыл. Не только налево свернуть, о правой стороне позабыл. С тех пор говорю: самое страшное для нас мужиков — дать волю бабе!

— А что ж ты ее не остановил? Или она сильнее тебя?

— Да где там? Но не стану ж я ее колотить, когда сам виноват? Стерпел. Но в памяти живет Фа-риза. До последнего дня ее буду помнить. Все можно отнять у человека. Отбить! Но память — всегда при нас. Она и в мужиках держит. Не дает сойти с дистанции раньше времени. Лягу со своей старухой, а перед глазами — Фариза. И снова жизнь — в радугу!

— Значит, всего одна была?

— Если б вторую заимел, бабка и вовсе бы убила! Я после Фаризы целый год в себя приходил.

— Послушай, Семен, а с кем ты счастлив был? — спросил Потапов.

— Конечно, со своей старухой! С нею вся жизнь! Дети и внуки! Беды и радости. Не всегда она бабкой была. По молодости красивее во всей Сибири не сыскать. Остальные — на миг. Как звезды на ночь. Чуть рассвело, они растаяли. А моя, как солнышко, всегда над головой. Только теперь на луну похожа стала. Такая же желтая и морщатая. И тоже — на карауле. Только никогда не знаешь, чем огреет. За то и люблю ее! Что и поныне она надо мной — генерал. Не предавала, не бросала и не отвернулась никогда. Верней ее в свете нет. Она, как наказанье, обязательно появится. Потому любовницы на миг, а жены — навсегда…

Потапов, слушая Семена, тихо посмеивался. Многого мог бы добиться этот человек, если б не пресловутая мужская слабость к женскому полу. Ох и горел он на ней! Ох и влетало ему! Но однажды именно это качество Семена здорово выручило всех.

Узнали чекисты, в каком из домов спрятана большая партия героина.

По сведениям, хозяин дома торговал наркотиками не первый год и нажил целое состояние. К нему в дом входил далеко не каждый. Лишь те, кому доверял. А и попасть туда было мудрено. Дом огорожен высоченным глухим забором. Его не перелезть, сквозь него ничего не увидишь. Сам хозяин из дома почти не выходил. Тяжеленную калитку открывал двухметровый верзила, который рассматривал каждого пришедшего через узкую щель. Незнакомым, случайным здесь не открывали. Никто не мог войти в дом без согласия хозяина А уж об обыске и говорить было нечего. В доме том, по слухам, человеку несведущему заблудиться было просто.

Поговаривали в городе, что не всякий вошедший в дом вышел оттуда. Случалось, люди будто исчезали там.

Конечно, чекисты понимали, что слухи преувеличены. Но, несмотря на все усилия, проникнуть им в дом никак не удавалось. Что только ни придумывали, все ухищрения чекистов разбивались о неприступный забор, из-за которого виднелась вдали крыша дома.

Пытались проникнуть под видом почтальонов, газовщиков и сантехников, инспекторов пожнадзора и экологов, даже наркоманом прикидывался Армен. Никто не смог войти в калитку.

И вот тогда вызвался понаблюдать за домом сибиряк. Вскоре Семен приметил женщину, приходившую в дом ранним утром и покидавшую его уже затемно. Семен смекнул, что баба не живет здесь, а только работает. Ей, едва она появлялась, тут же открывали калитку. Раза два или три ей помогали донести тяжелые сумки две женщины. И сибиряк понял, что баба эта работает здесь кухаркой или прачкой.

Сибиряк проследил за нею. Пару раз увязался. Наговорил перепуганной кучу комплиментов, удивив ее до немоты. Она и по молодости не слышала о себе таких восторженных слов. Старый муж, куча детей, заботы о семье, тяжелая работа — давно сдули с нее все, что имела по молодости. Муж даже в первые дни совместной жизни не баловал ласковыми словами. А тут на пятом десятке стала персиком, солнышком, звездочкой, черешней. И баба растаяла. Поверила в то, во что хотелось верить.

А уже через две недели провела его в дом под видом помощника, загруженного тяжеленными сумками, сетками. Еще через неделю верзила-охранник привык к сибиряку и впускал его даже одного.

Вот так однажды и угостил сторожа Семен домашним вином. Когда тот проснулся, обыск дома уже закончился. Информация оказалась очень верной…

— Завтра в Москве будем! Слышите? Сосед! Ну и засоня наш попутчик! — смеялся старик, радуясь, что скоро он станет жить в кругу семьи, среди своих. И ночи перестанут длиться бесконечно. О нем будут заботиться, он станет самым нужным своим внукам. Он едет домой…

— Послушай, сынок! Служивый! Иль ты опять спишь?

— Нет. Я не сплю. Душа отогревается. Скоро своих увижу. Жену, дочку, сына. Три месяца в разлуке с ними жил. Как это трудно…

— Э-э, сынок! Пока у меня была семья, сыновья, Ламара, одолевали заботы. Ни минуты отдыха не имел. Все мечтал в отпуск на родину съездить, отдохнуть. А теперь понимаю, что это были самые счастливые годы моей жизни. Я был нужен и любим. Я жил. Но понял все, когда остался один. Не о ком стало заботиться. И обо мне никто не печалится. Дом враз могилой показался. Слишком большой для одного. И все, что делал, строил, опустело. И руки враз ослабли. Жизнь не стала нужной. Так бы и помер, если б не сын. Дорожи семьей, сынок! Не оставляй их надолго одних. Потом всякую минуту рад станешь вернуть, да не сможешь…

— Нет! Хватит разлук! Больше никуда от своих. Буду жить, как все люди! — думал Потапов.

Друзья и сослуживцы всегда считали его заводным, упрямым. И нередко отговаривали от опасных заданий.

— Зачем головой рискуешь? Ведь у тебя, как и у всех, — жизнь одна… Пусть с этим справится милиция или погранотряд. Не подставляй свою голову под пули. К чему это тебе, ведь и звание, и должность имеешь хорошие. Спокойно до пенсии живи…

— Мне до пенсии еще полжизни надо прожить! С чего в тираж списываете?

— Детей своих жалей. Им ты и через двадцать лет нужен будешь. Все рискуем, но не столь дерзко. Ты словно самой смерти вызов бросаешь. Играешь с нею в догонялки.

— Да хватит отпевать загодя! У всякого своя судьба! От нее не уйдешь!

— Пока тебя проносит на виражах! А может судьба бережет. Выиграл ты у нее везенье! Но смотри — случаются проколы. Береги себя. Не горячись.

Александр лишь посмеивался, считая сослуживцев уж слишком осторожными.

— Азартный ты человек, Сашка! Ведь не карьерист. Равнодушен к благодарностям, похвалам: Даже деньги тебя не слишком интересуют. А ради чего ты тогда усердствуешь на работе? — спросил Потапова Армен.

— Ты, как классная дама, задаешь вопросы! Ну а сам себе что ответишь?

— Я — другое дело! Я — не ты. У меня есть свои планы.

— Какие?

— Я, Саша, имею свои человечьи слабости. Немножко тщеславен, честолюбив. Люблю хорошо поесть. Ну и работа почетная, романтическая. Я тоже рискую. Но в меру.

— А где она — эта мера? Кто определил или отмерил ее каждому из нас? По-моему, опасности чаще подстерегают осторожных, — не согласился Потапов.

— Это верно! Вот я когда начал работать чекистом, вместе со мной пришел в органы и Колька Стриженов. Он из Морфлота, враз после армейки. Ну все посчитали, что парень — огонь! Раз он флотский, значит прошел огни и воды. Да хрен в зубы! Он, паразит, всегда и во всем искал широкую спину, за какую можно с потрохами спрятаться. И всегда он сзади всех трусил. Чуть сложней задание, он тут же заболеет. Мучились три года. А потом узнали, что он всю службу в коках канал. Во, зараза! Он всякий свой шаг обдумывал. Жизнюшку и драгоценное здоровьичко берег. Нам он так надоел, не знали, как избавиться. Он на задание — в хвосте. Как благодарить нас начальство придет, матрос впереди всех. И глазами начальство жрет. Подтрунивали над ним. Трусом в глаза называли. А ему хоть бы что! Так вот. и угодил он с нами на задание.

Террористов надо было взять. Угонщиков самолета. Они почти сотню пассажиров удерживали. Спецназов тогда еще не было. Ну мы эти операции проводили. Не знал, чем они для кого закончатся, — умолк Артем. — Нас вертолетом высадили неподалеку от посадочной полосы, где тот самолет стоял. Угонщики требовали заправку, деньги и возможность вылета за рубеж без помех. Иначе грозили всех пассажиров пострелять. Мы и рванули к пиратам. Прямо в лобовую. Похватали троих. А двое решили смыться через багажное отделение. Открыли двери, а внизу наш кок стоит. Ждет, чем операция кончится. В самолет не сунулся. Ну а те двое приняли его за страховку. Вроде мы Кольку специально на этот случай оставили. И тут же в лоб ему влепили. Уйти им не привелось. Взяли живьем. Правда, нога прострелили. А вот матроса уже не спасли. Уж очень осторожным был, — усмехнулся Артем криво. И сказал тихо: — Настоящие мужики, может, и живут иногда немного, зато памятно. А от смерти никто не уйдет. Она рано иль поздно каждого достанет… Рискуем все. Потому один раз умрем. Зато осторожные — всю жизнь дохнут…

— Это ты обо мне? — удивился Артем.

— Да брось! У тебя кровь горячая. Ты хоть обдумать успевай, а то у тебя и на это времени нет.

Александр, работая в органах, знал, что среди сослуживцев встречаются всякие люди. Не каждому можно доверять, даже если проработали вместе не один год.

Подводили и его. Потапов особо болезненно переносил разочарования в людях.