Расплата за жизнь

Глава 5. ПО СЛЕДУ СТЕРВЯТНИКА

— Ваши соседи по даче в своих показаниях признали, что вы подтолкнули их расправиться с Карповым. Убедили, что милиция загружена работой и не станет заниматься расследованием этого дела.

— Мы не толкали на убийство. И не думали о таком. Был разговор о Карпове. Мы и высказали свое: мол, пора ему набить морду! Поприжать по-мужски. Да ведь они хотели к крутым, верней, лаже обратились. Но те деньги потребовали авансом за свою работу. Но крутые не просто тыздят. Они — душу вон, кишки — на телефон… Нечего им овечками прикидываться. Мы им советовали поговорить с Карповым, но не убивать! — понял Федор опасность.

— Ну а квартиру Карпова обокрасть, чтобы выкупить Киселева, вы тоже не советовали?

— Они жаловались, что им жрать нечего. Мы это сами видели. И впрямь, все с себя продали. На хлебе сидели. Мы им картошку, сало иногда давали. Жаль было. Они сами нас спрашивали, где подзаработать. Чтобы Женьку вытащить из изолятора! Может, по пьянке ляпнули лишнее, теперь не вспомнишь, шел разговор о Карпове или нет? — уклонился Олег от прямого ответа.

— Вы послали их в квартиру убитого, чтобы они нашли коллекцию монет и отдали вам, а деньги забрали себе. Вы им дали ключ от квартиры. Вернее — шаблонку. Она — вещественное доказательство вашей причастности в подстрекательстве и организации преступления, — суровел следователь.

— Все было так и не так! Не надо на нас взваливать лишнее. Мы действительно сказали, что Женьку убили за попытку к побегу. Нам охрана изолятора рассказала, как все случилось. Вернее — не нам, а на совещании — при всех. Мужики и загорелись: где им этих воров найти, чтобы за Женьку отплатить? — рассказывал Олег.

— Да, мы об этом в отделе рассказали. Нашим офицерам. Вначале нас так облаяли, пригрозили увольнениями за укрывательство преступников. Хотели тут же оперативку послать, чтобы взять обоих на даче Киселева. Но… Нашлась умная голова и среди наших офицеров. Он и посоветовал использовать ситуацию так, чтобы одним махом убить трех зайцев и с блеском закончить дело об убийстве Карпова, утерев нос всем… — рассказывал Федор.

— Каким же образом? — удивился следователь.

— Да очень просто. Поймать всех в одну ловушку И беглых воров, и убийц, и взять коллекцию! Ведь воры, сбежав из изолятора, сложа руки сидеть не станут. О коллекции и смерти Карпова, конечно, знали. Именно потому решились на побег, чтоб опередить всех на коллекции. Это дураку понятно. Так что поймать их можно было только на квартире покойного. Но зачем самим лоб подставлять и рисковать собою, когда можно было сделать все руками убийц Карпова, каких нам тоже надо было взять. Вот и разработали этот план. Все до мельчайших деталей обсудили. Дали нам шаблонку, велели следить за каждым шагом воров и убийц. В этой операции было задействовано не меньше десятка наших сотрудников. Мы запустили убийц. Ждали — вот-вот появятся воры. Но вместо них пришли чекисты и сорвали нам все, весь план. Они поставили свою машину так, что фартовые ее приметили сразу. А кто после этого сунется в клетку головой? Вот и получилось, что у многих умников — глупый результат объявился. Убийцы успели уйти в окно. Но воры в ту ночь не сунулись. Повторить это дело никто не захотел. Руководство ругало чекистов, что не согласовали свой план, а нам влетело по выговору. Только хотели накрыть своих соседей, чтобы хоть как-то очиститься в глазах начальства, чекисты и тут опередили нас.

— Откуда узнали, что наши сотрудники взяли соседей?

— Догадались! Да и кому они сдались? А ваши, к тому ж, конечно, заметили, что до них в квартире Карпова побывали. На кого подумали? Конечно, на убийц. Если бы наши сотрудники, они не стали б убегать, да еще через окно…

— Могли предположить, что это были воры, — не согласился следователь.

— Это мы или вы могли так подумать. Но не наши офицеры. Они знают, что воров врасплох не застать. Эти, идя на дело, всегда оставляют стремача. Он заранее предупредит об опасности. Чекисты не успели б выйти из машины, как фартовые убежали из квартиры, но не через окно. И шаблонку в скважине не оставили б, — усмехнулся Федор.

— А где они взяли бы шаблонку? — рассмеялся следователь и добавил: — Пришли бы за нею в милицию?

— Она им попросту не нужна. У них свои отмычки, они ими любой замок откроют. Уже потому, что дверь была открыта шаблонкой, любой наш сотрудник, даже не офицер, простой ефрейтор, мог бы сказать, что в квартире побывали не воры, а простая шпана, любители, — говорил Федор.

Следователь молча оценил неплохую осведомленность сержанта. И спросил, едва погасив уязвленное самолюбие:

— Однако вам в тот день все же не удалось взять коллекцию. Только позже?

— Вот этого я не знаю. Мы — маленькие люди. Нам начальство не докладывает. Что велено, то делаем. Дальше — нос не суем…

— Неужели лично вам никогда не хотелось увидеть столь нашумевшее сокровище, стоившее жизни человеку? — задал вопрос следователь, исподтишка наблюдая за сержантами.

— Знаете, у моей бабки еще от царских времен сохранилось несколько золотых десяток. Берегла их моя бабулька больше собственной жизни. Никому о них не говорила, не хвалилась, не показывала. Все про черный день берегла. Когда деда в тридцать седьмом репрессировали, весь дом на уши поставили чекисты, листовки искали, прокламации — против советской власти. Три обыска провели. А у нас в семье даже по слогам никто читать не умел. Но деда взяли, объявив провокатором, шпионом, врагом народа. И расстреляли… Но монеты не нашли. Потом — война случилась. Дом два раза горел. Один раз немцы подпалили, второй — партизаны. Все ж удавалось восстановить. И снова жили. Голодно, бедно, но не умерли. Бабка десятки сберегла. После войны, когда уже мать подрастать стала, вместе с братьями старый дом по бревну перебрали, расширили, обновили. Бабка и тогда молчала. Обложили деревню непосильными налогами. Пришлось не только корову, всех кур перерезать. Жили голодно, трудно. Но… десятки бабка хранила. Сколько бед пережито, сколько правителей сменилось, никто не сломал нашу старушку. Да вот… Настали нынешние времена… Три года назад умер мой отец. Надорвался. Нелегко ему пришлось в фермерах. Мать проработала всю жизнь в колхозе, на копеечную пенсию еле тянула. Вконец состарилась бабка. И вот как-то вечером приехал я к ним со своей семьей. Дай, думаю, помогу своим в поле управиться. А сынишка не выдержал, да и какой с него, пятилетнего, спрос, подошел к бабке. Она хлеб испекла и доставала его из печки. Мальчонка мой обнял ее за коленки и говорит: «Бабуля, дай хлеба! А то в животе скрипит. Помру, если не дашь!» Бабка ему каравай подвинула, да говорит: «Погоди, голубчик, чтоб простыл, тогда ешь, сколько хочешь». А сын спрашивает: «Это все мне? Правда? Тогда я насовсем у тебя останусь. Мне папка с мамкой никогда по стольку хлеба не дают. Все говорят, что и на завтра оставить надо. А мне так есть хочется…» Услышала бабка такое, полезла в чулан. Принесла царские десятки. Поделила поровну — мне и сестре. По четыре каждому. И сказала: «На черный день берегла их. Через все горести сохранила. Но разве есть лихо больше этого, чтоб дитё голодом мучилось, да еще при живых родителях? Возьмите. И кормите детву. Не считайте поеденное. Пусть хоть они горя не знают. Конечно, нынче это не деньги. Но все же подмога. А меня схороните попроще. Может, когда-то помянут меня, старую, дети малые словом добрым. То мне отрадно будет, что впрок им пошло». И велела все на детей пустить. Так мы и сделали… Не стали беречь. Помнили слово бабкино: не в золоте счастье. И никогда не тянуло нас купить украшения или дорогие вещи. По одежке протягивали ножки. Жили по своим средствам. Никому никогда не завидовали. Я и теперь могу уйти из квартиры, не закрывая двери на ключ. Соседу позавидовать не на что. А вор, глянув, лишь посмеется — украсть нечего. Зато и не дрожу ночами…

— Ладно, Федор! При такой бедности нашли на что дачу купить! — оборвал следователь.

— А я ее не покупал. Сам строил вместе с родней. Перевезли по бревну деревенский дом. Собрали на месте. Он и стоит. Чуть что подгнило, заменяю. Вот и участок отдачу дает…

— Как же мать осталась без дома?

— Почему? Я сестринский забрал. Она с матерью живет. На хозяйстве теперь работает. И меня зовут вернуться в деревню.

— А вы, Олег, тоже из деревни дом перевезли? — усмехнулся следователь недоверчиво.

— Нет! У меня другое. Жена ухаживала за старухой-соседкой. Та парализованной была.

Шесть лет… С ложки кормила ее, хотя у нее свой сын имелся. Да только не видел я его ни разу за все годы. Когда соседка умерла, телеграмму дали, чтобы приехал на похороны. Заявился через месяц. Квартиру продал, а дачу — жене оставил. В уплату за уход. Так и оформил по документам. Потому что если бы подарил, платили бы пошлину, да такую, что дача того не стоила. Мы не просили ее. Он сам так решил. Сказал, что не хочет жить в должниках. Так и досталась она мне — в память…

Следователь долго проверял сказанное, но сержанты не соврали ни в одном слове.

— Кто же все-таки взял коллекцию? Кто сумел украсть, обведя вокруг пальца не только воров, убийц, милицию, прокуратуру и самих чекистов? — думал следователь ночами. Он много раз побывал в квартире Карпова, но разгадку не находил. — Ну не могла она исчезнуть бесследно сама по себе?! Кто-то знал, где она была спрятана, — говорил он Соколову

И тот, вспомнив, сказал о любовнице Карпова и ее сыне.

— Они знали и видели. Хотя возможность маловероятна, проверить стоит, — подсказал Вадим, сомневаясь в собственном предположении еще и потому, что знал наверняка: женщина, сожительствовавшая с Карповым, оставила своего любовника задолго до его смерти и ни разу не навестила его, не звонила, не интересовалась им. Она опозорила своего сожителя на весь город, назвав его не только импотентом, а и негодяем, жлобом, пьяницей, пропащим человеком. После таких отзывов, а они, понятное дело, дошли до ушей Карпова, он ей не открывал бы двери и не стал бы восстанавливать прежние отношения. Ее сын, работавший с Карповым, перешел в другую фирму, как только мать рассталась с любовником. И никто никогда не видел его даже поблизости от дома Карпова.

Осведомительница, работавшая вместе с бывшей любовницей, была ее приятельницей. Частенько бывала в доме у Любови Ивановны. Хорошо знала о жизни своей подруги и говорила прямо:

— Ничего между ними нет. Разругались навсегда. Она о нем не хочет слышать.

— Из-за чего поссорились, сказала вам Любовь Ивановна? — спросил Соколов женщину.

— Естественно! Я весь этот разговор слышала своими ушами. Она попросила Карпова помочь ей купить для сына отдельную квартиру Раньше он обещал ей это. Когда Любовь Ивановна нашла подходящую и договорилась с хозяевами о цене, Карпов отказался помочь. Сказав ей, что на этот момент не в состоянии… Она и взбеленилась. Мол, ты же обещал! Там слово за слово. Начались насмешки, потом и до оскорблений дело дошло. Долго они поливали друг друга грязью, пока сын, не выдержав, дал отбой, сказав матери, что сам найдет недостающую сумму, взяв деньги в долг у своего приятеля. И верно. Этим же вечером принес деньги.

— У кого он их взял?

— Сказал, что у своего друга, с каким вместе служил еще в армии. Любовь Ивановна моментально успокоилась. Уже на другой день они начали оформление квартиры, а через месяц сын уехал туда. А Любовь Ивановна живет одна, обзавелась новыми любовниками.

— А как же с долгом? Сын его вернул? Или друг согласен ждать?

— Знаете, Любовь Ивановна человек предприимчивый. Она не умеет долго горевать. И моментально нашла двоих других сожителей.

— Двоих? Зачем же так много? В ее возрасте! — не поверил Соколов.

— Она не захотела больше влипнуть так, как с Карповым. И решила ни к кому не привыкать. Жить в свое удовольствие. Теперь это не предосудительно. Исходила из простой бабьей логики: двое любовников всегда лучше одного. Вдвое больше внимания, подарков и материальной поддержки. Вот и доит мужиков обоих сразу. Живет, как сыр в масле катается.

— Где она их отыскала?

— По объявлениям в газете. Их теперь полно. Читай, выбирай, кто понравится! Ей повезло! Оба семейные попались. Бизнесмены. На руку и супружество — не претендуют. Им она — на время. И ей удобно. Теперь женщины иначе живут. Не хотят стирать и готовить мужикам. Кому нужны лишние заботы. Их и так в жизни каждой хватило. В этих связях хлопот мало. Любовники сами обеспечат выпивку и закуску. А уж постель, подарки и помощь — гарантированы.

— Тьфу! Кобели! — сморщился тогда Вадим.

— Нет! Теперь их называют спонсорами. И считают самыми цивилизованными, добропорядочными людьми. Благодаря им ожила Любовь Ивановна. Она через месяц отдала сыну деньги, какие тот взял в долг на квартиру. А неделю назад купила ему иномарку! От Карпова она до конца жизни такого не получила бы. Жалеет, что столько лет на него угробила! Вы бы посмотрели, как она одевается, ест! Ее не беспокоит, дадут зарплату вовремя или нет. Ее обеспечат. Она в свои под шестьдесят счастливее молодых.

— Кто ж ее спонсоры? — заинтересовался Вадим, подумав, может, приклеился к старой бабе какой-нибудь фартовый и выдал себя за бизнесмена. Выведал про коллекцию и обчистил квартиру Карпова.

Но когда осведомительница назвала обоих, рухнула и эта надежда…

— Сын Любови Ивановны, Петенька, до чего хороший человек. Во всем мать слушается. Всегда советуется с нею. Вот она, когда поругалась с Карповым, велела сыну уволиться. Тот мигом заявление на стол и ключи от его квартиры в лицо ему швырнул. Оно и верно. Им с матерью хорошие люди попались. Грех жаловаться.

— О коллекции Любовь Ивановна говорила что-нибудь после того, как рассталась с Карповым?

— Недавно, когда узнала, что его убили, сказала: «Жадность фраера погубила! Небось, за монеты его расписали! Все копил, берег. А для чего? Мог бы жить красиво! Да не сумел. Теперь другим достанется либо государству отойдет. А он жил в дураках, таким и на тот свет ушел! Дебильный, недоразвитый кретин! Хорошо, что я с ним развязалась!»

Не только эта осведомительница, а и другие источники подтвердили, что семья Поповых воспряла материально еще до смерти Карпова. И с покойным были порваны отношения еще до смерти. Он тоже не звонил и не искал встреч и примирения с бывшей сожительницей.

…Петр Попов, по словам коллег, был человеком прижимистым и жил всегда одинаково. На работу или в гости появлялся в одном и том же сером костюме и старомодных полуботинках. Худой и низкорослый, он производил на всех неприятное впечатление голодного и злого человека, завистливого и жадного. Он ненавидел высоких и плотных людей, пышущих здоровьем мужиков. Ему казалось, что они оскорбляют его хилую природу своим присутствием. Он жгуче завидовал им. И всегда старался исподтишка напакостить, испортить настроение, погасить, хоть на время, улыбки и смех на их лицах.

Желчный, мстительный человечек держался вызывающе в окружении здоровяков, говоря, что малорослые люди гениальны, наделены талантом и недюжинными способностями, приводил в пример Наполеона, Сталина, Гитлера.

— Ну да ты у нас тоже на г…! Вот только рост пониже и говно пожиже! — смеялись над Петром сослуживцы-офицеры.

Он ядовито поджимал узкие серые губы, запоминая обиду, и, выждав момент, мстил.

А мстить он умел изощренно. Не раз за это бывал бит. Но едва проходили синяки и шишки на суслячьей рожице, Петька снова совал свой острый нос в чужие замочные скважины, в приоткрытые двери, заглядывал в окна к сослуживцам. Ему так хотелось узнать их секреты, подслушать, хоть краем уха, о чем шепчутся на кухне офицерши, чтобы потом сплести интригу, высмеять, испозорить тех, кто унижал его.

Сколько раз его хватали за шиворот и за грудки у чужих дверей и окон… Обливали помоями, отборным матом. Грозили свернуть шею, как курчонку. Ничего не помогало. Петька таким родился.

Да и чему было удивляться, если он с малолетства подсматривал за матерью, как та развлекалась с любовниками. А потом шел к себе в постель и тешился онанизмом. Маленький человечек по своим сексуальным потребностям уродился в мать — пышнотелую блондинку Вот только внешне даже отдаленно не походил на нее ни лицом, ни ростом, а потому многие знакомые сомневались, что Петька — родной сын Любови Ивановны. Кстати, в замужних ее тоже никто не помнил. А ведь жила она в Орле со дня своего рождения, никогда не покидала город надолго.

Петька тоже никогда не знал и не видел своего отца. На его вопрос о нем мать всегда хмурилась и отвечала:

— Зачем ты портишь мне настроение? Разве тебе плохо со мной? Никогда не спрашивай о нем! Я не хочу слышать этот вопрос никогда.

Взрослый Петя стал хитрее и пытался выудить из матери об отце уже не вопросами в лоб, а окольными путями. Но Любовь Ивановна была умной женщиной. И на сыновьи уловки говорила, смеясь откровенно:

— Ты думаешь, что стал умнее меня? Ошибаешься, мальчишка! Я всех как через стекло вижу. Тебя — тем более! Иди к чертям! Не доводи меня! Иначе схлопочешь по уху! Я не посмотрю, что вырос! Достаточно того, что ты всю жизнь перед глазами. Его портрет — мое наказанье и горе! Но ты — мой сын! Жаль, что не в меня пошел. Больше ни о чем не жалею…

Лишь потом, с годами, проговаривалась не однажды, что отец Петьки был много старше ее, тщедушен и худ. Низкорослого и желтолицего, лысого и подслеповатого, она никогда его не любила. Вышла, потому что жила в нужде. А он был богат.

— Только с ним я и увидела жизнь. Перестала мучиться от нужды и голода. Получила наряды и украшения. Даже домработницу. Раньше никто на меня внимания не обращал. А тут поклонников больше, чем мух на помойке. Все вздыхают, в любви объясняются. Молодые, красивые, галантные, с прекрасными манерами, изящным обхождением. Они вскружили голову. Я не устояла… А мой муж узнал. И в тот же день выставил меня за дверь. Когда я пыталась убедить, что ношу его ребенка, он даже слушать не стал. Обозвал дешевкой, потаскухой. И никогда не интересовался дальнейшей моей жизнью, — вздыхала Любовь Ивановна.

— Он даже алименты не платил? — обиделся Петька.

— Какие алименты? Мы не были расписаны. А потом он отдал нам вот эту квартиру, в какой жил еще в молодости. Обставил ее и сказал мне: живи своим умом. Ко мне не появляйся никогда. У тебя есть все на первый случай. Я была в трансе. Иметь все и лишиться разом — шикарного дома, изящной обстановки, роскоши, в какой утопала, нарядов! Я хотела наложить на себя руки. Но вовремя посмотрела на себя в зеркало. И решила: пусть он задавится. А мне рано уходить на тот свет. Позвонила поклонникам. Те поспешили навестить. Вскоре я утешилась. У меня снова появились наряды, украшения, деньги. Я была умна и не связывалась с молодыми шалопаями. У них — прыти много, денег мало. Другое дело солидные любовники в зрелом возрасте. Они платили сторицей за мою благосклонность, выполняли капризы. А их тогда у меня было много. То норковую шубку захочется, то песцовую шапку, платье из креп-сатина, французское белье — все имела. И ты ни в чем не знал отказа. Я частенько меняла своих кавалеров. Чтоб ни к кому не привыкать. Так было лучше. На работу я ходила для близира. Она была ширмой, но прожить на свою зарплату я не сумела бы никогда. А тут и ты стал подрастать. Надо заботиться о твоем будущем. Этим тоже занимались мои любовники. Жаль, что способностей у тебя маловато. Большого человека, как ни старалась, из тебя не получилось. Ну да и ладно!

— Неужели ты за все годы ничего не слышала об отце?

— Я им попросту никогда не интересовалась. Меня, как женщину, оскорбило, что он ни разу не поинтересовался тобой. Не навестил в роддоме. Правда, родился ты легко. Без особых мук. И схватки, и роды — за полчаса. Даже опомниться не успела, как ты уже возле меня лежал. Ну, а что касается твоего отца, о нем услышала лет через пятнадцать. Одна приятельница рассказала. Вроде после меня он с бабами завязал наглухо. Даже временных связей не имел. Жил в своем доме замкнуто. Старался обходиться сам во всем. А потом умерла его сестра. Он ее ребенка удочерил. Той не больше пяти лет было. Девчонка все годы с ним жила. Он ее выучил, вырастил. Дал образование. Потом она вышла замуж и ушла от него. Он через год умер. В одиночестве. Совсем глубоким стариком. Свой дом завещал дочери. Своей племяннице. Вот и все, что услышала. Правда это или нет — не знаю. Меня его судьба уже не волновала.

Петька зубами скрипел от злости. Ну почему и тут его обошла судьба? Кому-то чужому дом отдали. А его — родного — обошли! Им даже не интересовались!

— Вот и хорошо, что получил под финиш! Растил, учил, а она бросила его! Устроила свою жизнь и наплевала на дурака. Чужая, она и есть чужая! — злорадствовал Петька. Но вскоре все ж навел справки о приемной дочери отца да и самом старике.

Он, и верно, давно ушел из жизни. И тогда Петр решил встретиться с двоюродной сестрой, поговорить с нею. Попытаться забрать свою часть отцовского имущества. Любови Ивановне о том не стал говорить раньше времени. И уже под вечер, в один из выходных, решил нагрянуть в гости.

Ольга — так звали двоюродную сестру, встретила его недоуменно.

— Вы — мой брат?! Откуда свалились? Почему я никогда о вас ничего не слышала? Ни отец, ни мать ничего не говорили! — не пропускала дальше порога.

— Вы знали, что ваш отец был женат?

— Да все вы, мужики, женитесь и поджениваетесь по тыще раз в жизни! Но я в этом доме с детства живу. И никого из баб не видела здесь никогда!

— Он был женат еще до вас! И выгнал мою мать беременной мною!

— Почем вы знаете, что мать забеременела от отца? Вы хоть знаете, сколько лет ему было? В таком возрасте бабы уже не нужны!

— Я — его копия! Уж это вы не сможете отрицать! — выложил последний, как ему казалось, самый убедительный аргумент.

— Мало с кем он спал, кому кого сделал? Я о вас не знаю и знать не хочу! Где раньше был, при жизни? Чего не пришел? Иль знал, что выставит в шею? Когда он болел, лежал в больнице больше года, чего не объявился? Не хотел обузу на шею вешать? Ну, покажи метрику, где написано, что он твой отец? — напирала Ольга, выдавливая Петра.

— Они не были расписаны!

— Давай-ка отсюда, братец! Покуда я мужа не позвала! Он тебя так распишет, что не только я, родная мать не признает! Понял? — оглянулась на звук открывшейся двери. И Петька увидел за ее спиной мужика, закрывшего собою весь проход так, что в нем щелки не осталось.

— Чего горланишь? — спросил коротко.

— Да вот, братец объявился! — ответила баба и, поджав губы, отвернулась от Петьки, посторонилась, давая мужу подойти, познакомиться накоротке.

У Петьки спина взмокла. Ему стало страшно, как когда-то в детстве от сказок про чудовище. Ему сразу захотелось домой. Скорее к себе, на диван.

— Братец? Родня, значит? — двинулся мужик на Петьку глыбой. Все произошло внезапно. Петька заметил сдавленный кулак, пригнулся. Мужик ударил в стену, взвыл от боли и ярости, но повторить удар не смог. Петька был далеко. Он торопливо убегал от радушия родственников, навсегда запомнив их перекошенные злобой лица.

Он думал, что больше никогда не увидится с ними, но судьба распорядилась иначе. И через три года, когда Попов приехал на место службы, охранять зону строгого режима, лицо одного из заключенных показалось знакомым. Петька недолго порылся в памяти и вспомнил мужа двоюродной сестры.

— Так-так! Попался! Сам всплыл! — с уголовным делом родственника он решил ознакомиться из любопытства.

— Пятнадцать лет! Ого! Ну и статейка, попытка к изнасилованию малолетки! Да еще не первая! — потер ладошки, загоревшиеся жгуче. — Тут я тебе припомню все! Рад будешь не только дом отдать! — узнал, что родственник вместе с другими зэками прокладывает трассу в тайге.

Михаила доставили в зону на полгода раньше, чем туда приехал Петр. Он был таким же здоровяком, грубым увальнем. Но уже за месяц сдал наполовину.

Попов каждый день помнил о нем. И всякую вахту измывался над Михаилом. То назначал двойную норму выработки за малейшую оплошку, то заставлял лежать в снегу по два часа неподвижно за невзначай выскочившую брань, оставлял без обедов и ужинов, без бани, а на выходной бросал его в штрафной изолятор.

Он добивался лишения Михаила переписки, получения посылок, возможности отоваривания в ларьке.

Петька видел, как свирепеет родственник. Как бледнеет его лицо при встречах, как сжимаются кулаки. И ухмылялся…

Он испытывал истинное наслаждение от беспомощности Михаила и безнаказанности собственной расправы над ним.

Даже в шизо, по требованию Попова, Мишку лишали положенной ему кружки кипятка.

Петька блаженствовал, видя, как тот на глазах худеет и слабеет. Однажды Михаил упал, идя на работу в общем строю, и Петька сделал вид, что не удержал сторожевую овчарку. Та бросилась к человеку. В минуту разнесла одежду, искусала все тело. Попов даже не пытался отогнать ее. Он любовался зрелищем…

Михаила увезли в больничку, где он провалялся две недели. А Петьке начальник зоны объявил выговор.

Через полгода Михаил решился на побег вместе с другими заключенными. Попов с охраной задержали всех. Михаил за свое поплатился куда как больше остальных. Его избили так, что встать на ноги он уже не мог.

Конечно, Петька спокойно пристрелил бы его на месте, что разрешалось применять при задержании беглецов, тем более опасных преступников. Но Попов решил устроить ему жизнь хуже смерти. И убивать родственника долго и мучительно. Он гнал его к зоне, как зайца, стрелял над головой, под ноги, не давая присесть, глотнуть воды, перевести дух. За сутки — ни крошки хлеба, ни минуты сна, ни одной затяжки папиросы.

Когда Михаил падал, на него набрасывались овчарки. Он снова бежал под градом брани.

Но не доходя километра два до зоны, он не выдержал, повалился с размаху лицом в болото и потерял сознание.

Попов отдал распоряжение охране поднять его прикладами.

— Я не могу! Я не буду! Я отказываюсь!

— Пусть он сволочь, но все же человек!

— Это садизм! Нельзя так издеваться над заключенным! — возмутились солдаты-охранники, отказались выполнять распоряжение Петра и поступили по-своему, велев остальным беглецам нести Михаила в зону на плечах.

Охранники, опередив Попова, сами пришли к начальнику зоны и рассказали о случившемся. Отказались служить под началом Попова и пообещали написать жалобу на бесчинство офицера.

Петра тут же вызвали в администрацию зоны. Там его самолюбия не щадили. Пригрозили, что в случае повторения окажется на шконке рядом с Михаилом. Этого Попов боялся больше всего на свете. Он знал: Михаил, да и другие зэки, тут же расправятся с ним и их не остановят никакие угрозы. И помощи ждать будет неоткуда. Изменить свое отношение к родственнику он уже не мог. Да и что бы это дало? Пережитого не вернешь. И Петька, еле сдерживая себя, следил за Михаилом, искал повод для окончательной расправы. Тот это понимал. И когда выпал случай остаться вблизи один на один, сказал, сипя простуженными бронхами:

— Ты думаешь, я не узнал тебя? Шалишь, выблядок! Давно вспомнил. И Ольге написал, кто может помешать мне вернуться домой живым! Уж тогда она с тебя взыщет. Вывернет наизнанку подноготную. Все узнают про твое нутро!

— Молчать! — взвизгнул Попов.

— Заткнешься ты, падла! Захлебнешься! Я тебе ничего не прощу и не забуду. Здесь или на воле достану — в клочья пущу! — пообещал твердо.

Он посадил Михаила в штрафной изолятор. Но на следующий день того выпустили по настоянию врача, а Попова перевели в завхозы. Его контакт — с Михаилом оборвался внезапно и, казалось, навсегда.

Но… Через год родственника внезапно освободили. Как выяснилось, у него обнаружен туберкулез в опасной для окружающих, открытой форме. И Михаила отправили домой, поскольку ему предстояли либо длительное лечение, либо скорая смерть.

Родственник перед уходом разыскал Петьку.

— Вот ты где окопался, складская крыса?! — стоял в дверях бледный, согбенный и седой. — Уезжаю сегодня! Слышь, гнида? На волю. Не без твоей помощи! Уж расскажу в Орле, как ты тут зверствовал. Чтоб, коли что со мной, знали бы, с кого шкуру снять! Родственник! Я твою мать своими руками задавлю! Сыщу суку! А потом тебя! — закашлялся, сплевывая на пол кровяные сгустки. И, согнувшись пополам, ушел из склада.

Попов не верил, что Михаил доедет домой живым. И не испугался угрозы. Но через пять лет, когда зону было решено убрать, Петра в числе других демобилизовали, не спросив согласия, не предоставив другое место службы, иную работу.

— России сегодня нужны рабочие, а не охрана! Отпускаем вас на гражданку! Уверены, что никто не уронит звания офицера! — говорил начальник зоны, довольный тем, что успел дослужить до пенсии.

Петька не был в Орле шесть лет. Он вернулся домой с круглой суммой, кучей багажа и новой машиной.

Вскоре женился по совету матери. Тихая, послушная жена работала с утра до ночи. Помогала матери, не докучала Петьке своим присутствием. Из всей ее родни Попов сдружился с братом. Тот тоже — недавний офицер. Вот только служил в погранвойсках. С ним Петька виделся чаще всех.

Они вместе искали работу повыгоднее. Но Петьке повезло быстрее. Его взял на работу Карпов. Виктора взяли в органы милиции, и хотя душа не лежала, не мог дольше оставаться без работы.

Виктор несколько раз брал его с собой на дачу, звал на рыбалку, охоту. Но Петька отказывался.

— У меня лесник знакомый. У него на участке — лисы, зайцы, даже кабаны заходят. Давай вместе, на денек! — уговаривал Петра.

Они долго шли берегом Оки, поросшим ивняком и вербой, пока не свернули на тропу, уводившую в лес.

— Здесь уже недалеко! Всего с полкилометра! — звал Виктор и привел к избе, вставшей неожиданно в самой глухомани леса. — Входи! — открыл двери перед Петькой.

Тот переступил порог и замер от ужаса. Сразу ослабли ноги, взмокла спина, к горлу подкатила тошнота.

Попов невольно оглянулся назад. Хотел отступить, уйти, пока не поздно. Но Виктор не понял и подтолкнул вперед:

— Ты не стесняйся! Тут все свои! — вдавил Петьку в дом и захлопнул двери.

Попов оказался лицом к лицу с Михаилом.

— Не ожидал свидеться?! Думал, что сдох? Ан, хрен тебе в зубы! Живой я! И нынче здоровый! Дошло теперь? Не далось угробить меня! Как видишь, без охраны живу! И ты, падаль, в моих руках теперь!

— Так вы знакомы? — удивился Виктор.

— Еще бы! Его мне до гроба не забыть. И на том свете его ждал бы. Верно, и выжил, чтоб не минуть этой встречи! — хохотал лесник, видя ужас, застывший в глазах Петра.

— Ну что, начальник, поквитаемся за былое? Иль слабо тебе самому себе помочь? Что дрожишь, как хвост собачий? Иль силен с беззащитными? — схватил за грудки, оторвал от пола, поднял к потолку. — Прямо тут на крюк вздернуть? Однако здесь без проку болтаться будешь. Только черви и мухи разведутся. В лесу? Но какая осина захочет эдакое говно на себе держать? — сказал лесник.

— Михаил? За что хочешь его повесить?

— За яйцы! — рявкнул лесник в лицо Виктору и добавил: — Как посмел ко мне привести эту паскуду? Он и есть твой друг?

— Да. Моя сестра за ним замужем. Ребенка ждет.

— Вот так! Уже плодиться вздумал, козел? А знаешь, что ему даже дышать нельзя!

— Оставь его! Расскажи, что меж вами произошло? — попросил Виктор. И, сев к столу, ждал, пока лесник успокоится, отпустит Петьку из рук. Но хозяин не спешил. Он думал, куда сунуть Попова, чтоб тот не сбежал, пока он придумает, как с ним расправиться. Глянув на крышку подвала, открыл, сунул в него Петьку и рассказал Виктору все, что перенес и пережил в зоне от этого человека.

— Мне и без него там горько приходилось. А этот и вовсе жизнь отравил. Превратил в муки. Все за дом мстил. То я знал. Хотел, чтоб от него отказался. Да только Ольгин он — не мой! Она в нем с детьми живет и поныне. Меня не пустила после зоны. Как только услышала, чем хвораю, за детей испугалась, чтоб не заразил. И велела уйти. Я и ушел от них. Сюда. Не думал, что выживу. Да повезло, добрый человек на пути попался. Пожалел. Подсказал, как от болезни избавиться. Помогло. Уже и сам знаю — нет у меня туберкулеза. Но к своим возвращаться не хочу. Отвыкли мы друг от друга насовсем. А вот этому гаду — не прощу! — слышал Петька каждое слово лесника.

— Но ведь ты жив! Тебе помог человек?

— Конечно!

— Наверное, не для того, чтобы ты чью-то жизнь погубил? Иначе большую беду получишь от судьбы. Из нее никто не поможет выбраться.

— Я уже столько вынес, что бояться разучился.

— Не зарекайся! Не сей зло! Умей прощать.

— Ты же — мент! А говоришь, как поп! — удивился Михаил.

— Да что ж, по-твоему, в милиции зверье работает? Я уже столько там — почти два года! Ни одного человека не обидел.

— Так и поверил тебе! — рассмеялся хозяин.

— Дело твое. Но вот ты, лесник, должен только доброе делать. А что утворить хочешь? Снова за решетку угодить? Иль думаешь, что буду молча смотреть, как Петьку станешь убивать? Не дам! Плохой он или хороший, пусть сестра сама разберется.

— Выходит, меня убьешь?

— Зачем? Я тебя скручу первого за все эти два года! Заметь, сам вынуждаешь! Я после первой угрозы должен был это сделать. Но ждал, что образумишься.

Михаил долго думал. Молчал. Потом открыл крышку подвала, крикнул:

— Выходи!

Когда Петька вылез, Михаил повернул его лицом к двери, сказав на рыке:

— Вон из моей избы! Оба!

Они ушли. А уже на следующий день Попов пришел в госбезопасность и заявил на лесника, который, совершив тяжкое преступление, отбыл в зоне лишь два года из пятнадцати, а теперь, здоровый, прижился в лесниках. Чего от него ждать любителям природы? Ведь в лес по-прежнему ходят дети, случается, и без родителей…

А еще через две недели Виктор снова позвал его на охоту, сказав, что на участке работает другой лесник…

Петьке пришлась по душе оперативность чекистов. Он стал информатором. И, по поручению Соколова, подключил сейф Карпова на негласный контроль.

Попов встречался с Соколовым не часто. Давал информацию о Карпове, его сотрудниках, о своих знакомых и друзьях. Думал, что это обезопасит его от таких же информаторов. Но просчитался…

Вадим никогда не доверял Петру и проверял каждую его информацию по многу раз.

Дело в том, что с самой первой встречи, когда Попов донес на Михаила, Соколов, проверив сведения, понял, что Петр вовсе не радеет о безопасности ребятни в лесу, а опасается, и не случайно, за собственную жизнь. Но расправиться с Михаилом лично уже не мог. А потому решил разделаться с родственником руками чекистов.

Нет, Михаила не отправили отбывать срок в зону. В этом не было необходимости. Человек не был общественно-опасным. Его просто перевели на работу в лесопитомник, где тот вместе с пенсионерами-лесниками выращивал саженцы редких пород деревьев, какие потом забирали лесники на свои участки.

Михаилу в питомнике сразу понравилось. Здесь он не был одинок, никто не напоминал ему о прошлом, не упрекал и не высмеивал. Здесь о нем заботились, как о любом другом. И человек постепенно успокаивался, оттаивал сердцем к людям, реже ворошил память, переставшую беспокоить кошмарами по ночам.

Петька донес на подругу своей жены — красавицу Марину за то, что та осмеяла его за приставание и сальные намеки.

— Шибздик! Выпердыш старой потаскухи! — назвала она его в компании. А жене Петра посочувствовала: — Как ты, бедная, живешь с этой гнидой? Не мужик, не человек, зачем он тебе нужен? Да выкинь ты его с балкона. Его если и дворняга найдет, подавиться будет нечем.

О ней он сообщил, что Марина занялась темными делами — спекулирует импортом, часто бывает за границей, оттуда к ней наведываются гости. Привозят подарки, подолгу живут в ее квартире, встречаясь там с темными личностями города, каких называют нынче новыми русскими.

— Конечно, эта женщина промышляет не только спекуляцией барахлом, а и наркотиками, и оружием. В этом я убежден. Потому что своими глазами видел, как от нее среди ночи выходили «подколотые» молодчики и что-то прятали в багажники иномарок. А что можно прятать в машине среди ночи? Тем более, что выносили они эти сумки из квартиры указанной женщины с оглядкой и предосторожностями, — написал Попов в сообщении.

…Марина и впрямь дважды побывала в Польше. Но не состоялась из нее челночница. Не повезло. Решила заняться торговлей в Орле. Открыла на двоих с подругой свой ларек. Торговала спиртным, конфетами, сигаретами, жвачкой. Иногда к ней приезжали друзья, знакомые. Им она давала спиртное из дома, но уже без наценки. Ни наркотики, ни оружие никогда не интересовали женщину. Как и не были у нее гости из-за рубежа.

Маринка жила своею нелегкой жизнью. Сама за грузчика, сама за товароведа и экспедитора, за продавца и кассира, за сторожа и уборщицу. Но о том знала лишь она и подруга. Устав после работы, они возвращались домой вымученные, усталые, голодные и злые. Выплакавшись, перекуривали. И после душа валились в постель забыться до утра. А там все начиналось сначала. Труден был хлеб этих женщин. Порою непосильно горек. Но иного заработка не подвернулось. И женщины тянули лямку, скрывая от всех усталость и горечи.

— Кому пожалуешься, с кем поделишься? Расскажи правду — высмеют. В лучшем случае назовут дурой. Пожалеть и помочь некому. А вот грязью облить — все горазды. Только подставь голову! Уж лучше молчать, сцепив зубы. И назло всем говорить, что мои дела идут прекрасно, — рассказывала женщина Соколову, не зная, кто он на самом деле.

Вадим словно невзначай поинтересовался личной жизнью.

— Откуда у меня эта роскошь? Ведь ни выходных, ни праздников нет! Как проклятая кручусь. А для чего? Порой пожрать не удается за целый день. Какие уж там мужчины, дожить бы до утра!

Я давно забыла о поклонниках. За день так вымотаешься, что забывается, зачем женщины на свет появляются. Иногда мои друзья и знакомые подшучивают, что я на мужика становлюсь похожей. Не от хорошей жизни это! Не с добра! Они уносят спиртное от меня, а я прошу, чтоб незаметнее вышли из подъезда. Всякому не объяснишь и не докажешь, что без торговой наценки отдала. А среди соседей долго ли кляузнику появиться? Доказывай потом, что не ишак! Но и друзей терять не хочется! С одними — со школы, с другими — в институте дружила! И теперь хоть редко, но видимся.

— Ни с кем не ссоришься?

— Случалось изредка. Муж подруги ко мне клеиться стал. Сам — метр с кепкой ростом. Обезьяний выкидыш. А туда же — в кобели. Ну я его поругала. При всех. Так он мне пригрозил, что каждое слово отольется. Рада буду ему ноги целовать. Вот гад паршивый.

Соколов потом не раз убедился в правдивости каждого слова Марины. Но ни разу не сказал Попову, что его информация не получила подтверждения.

Вадим ждал. Внимательно следил за человечком, не подозревающим, что ложная информация всегда срабатывает против того, кто ее выдал. Пусть не сразу. Но любой чекист знает, что поставляющий ложные сведения не случайно пытается ввести в заблуждение и зачастую наводит огонь на себя…

— Все сводится к тому, что именно Петр Попов забрал коллекцию монет из квартиры Карпова, — поделился Вадим с Александром. И продолжил: — Ни милиция, ни воры не нашли ее. Следователь гоже не отыскал. О том, где она была спрятана, знал только Попов.

— Да! Но ключи от квартиры он вернул Карпову задолго до смерти, — возразил Саша.

— Это мелочь! Мог заказать дубль! На такое ума не надо! И держал у себя, выжидая время! — спорил Вадим.

— Послушай! Откуда он мог узнать о смерти Карпова, если всякое общение было прервано. И Петр давно работает в другом месте?

— О смерти Карпова весь Орел заговорил уже на следующий день. Да и журналисты постарались. В разделе криминальной хроники рассказали газеты, телевидение и радио. Так что узнал Попов о смерти Карпова уже на следующий день.

— Одно дело узнать! Другое — взять коллекцию! Сам говоришь, что Попов — малорослый, тщедушный человек. Как он сумел вынести сейф с коллекцией? Это не горсть медяков унести в кармане! Такое и двоим дюжим молодцам не под силу! Здесь же не просто утащили, а пронесли так, что никто из соседей ничего не услышал! Тут не один орудовал. Не просто силач, а люди с опытом, со сноровкой в таких делах. Не Попов! Здесь крупная рыба побывала. Зная, что берет и чем рискует! — не согласился Потапов.

— Может, он и не был в квартире Карпова. Но стал наводчиком за определенную сумму. Чувствую, что без него не обошлось!

— Вадим, ты вспомни Попова! Он никогда ни с кем и ничем не делился. Не дано ему это. Он признавал одну крайность — все мое. За такое, случалось, били. Но отнять у Попова — не получалось. Здесь же ему поневоле пришлось бы делиться. Если бы обманул — был бы теперь рядом с Карповым. Воры такое не прощают. Но он жив! Сам понимаешь, что в одиночку не справился б. Третьего варианта нет. А первые два — исключают причастность Попова к исчезновению коллекции!

— Твой вывод? — не выдержал Вадим.

— Кто-то другой украл ее. Вернее, другие… Ясно, что действовала группа…

— Но она шла наверняка. Зная, где находится коллекция!

— Успокойся, Вадим. Я уверен, что Попов не причастен к краже коллекции. Это доказывает тот факт, что из квартиры Карпова похищен сейф с коллекцией. А Петр имел возможность сделать копию ключа от сейфа. И тогда все было бы гораздо проще.

— Он тоже заботился о своем алиби. Как он сумел бы в этом случае доказать свою невиновность? Вот и сработал так, считая, что этот самый ход — козырный. И перед следствием тоже…

— Я понимаю, Попов остался единственным, кого можно подозревать в краже коллекции. Но у следствия нет доказательств, ни одной улики. Да и мы с тобою, кажется, зациклены на нем. А напрасно. Стоит подумать логически, и версия о Попове-воре сразу отметается. Хотя с самого начала и ты, и я подспудно считали его вором, — признал Потапов.

— Воры, зная, кем работает Попов, что служил в охране зоны, никогда не взяли бы Петра с собой, не воспользовались его наводкой и уж тем более не стали бы с ним говорить о его доле. Я имею в виду фартовых. А в квартире Карпова побывали именно они, а не шпана. Кто же иначе сумел бы найти и унести? Но эти воры — не орловские. И они не связаны с Поповым. Не знакомы с ним. Фартовые умеют найти и без наводки. Было бы что искать. Узнать о Карпове, коллекции и смерти нумизмата они могли точно так же, как и все горожане. Но в том их удача, что они — заезжие, как таких называют — гастролеры, вот кого искать надо, а не тратить впустую время на Петра! — говорил Потапов.

— И все же я считаю — не стоит упускать из виду Попова. Я не верю, чтобы человек спокойно смирился с тем, что кто-то обошел его на вираже. Я хорошо знаю его психологию. Именно потому предлагаю не сбрасывать его со счетов, — настаивал Вадим.

— Я согласен! Пакостный мужичонка! Но не вор! — не согласился Александр.

— Это лишь твое внутреннее убеждение. Но я с ним не согласен!

— Что ты собираешься предпринять? — спросил Потапов. И, заметив упрямую складку, прорезавшую лоб Вадима, попросил: — Ну, поделись…

— Ты говорил, что третьей версии нет. А я узнал, что Попов сдружился с двумя людьми…

— Кто они?

— Вот о них я и хочу узнать как можно больше.

— Чья информация? — нетерпеливо перебил Потапов.

— Нашей осведомительницы. Приятельницы Любови Ивановны. Она рассказала, что Петр возвращается домой позднее обычного.

— Но ведь он живет отдельно от матери, — напомнил Александр.

— Верно. Жена Попова — невестка Любови Ивановны — звонила ей, спрашивала, не у нее ли Петр. Мол, что-то долго его нет с работы. А через час он сам звонит, успокаивает, дескать, встретился с друзьями. В последнее время его задержки затягивались до полуночи. И уже Любовь Ивановна начала ругать сына за слабоволие. Мол, друзья до хорошего не доведут…

— Знаем мы таких друзей. Верно, нашел на стороне женщину, как это обычно бывает. Ну а прикрывается друзьями. Откуда они у него возьмутся?

— Вот и хочу проверить, — усмехнулся Вадим.

— Не слишком ли много внимания ты ему уделяешь? Сдается мне, понапрасну потратишь силы и время. В результате выявишь какую-нибудь бабенку, которая сама оплачивает визиты Петра. Вот и все! А нам нужно помочь следователю найти настоящего вора! Не Попова! Какой и сам-то полпуда весом! — рассмеялся Потапов. И, подозвав Вадима сесть поближе, сказал: — Знаешь, следователь сказал мне, что дело о похищении коллекции Карпова он сам постарается довести до конца. А у нас с тобой свои дела. Не менее важные. Снова на станкостроительном заводе нужно проверку провести. Поступают сигналы о хищениях. На часовом заводе уже который месяц зарплату обещают? Вот-вот забастовка грянет. Без нас не обойдутся. Там мы нужнее. А в деле карповской коллекции мы лишь добровольцы. Там нас не ждут… Согласен?

— Сань, я все понимаю. Но эта кража, само дело вызывает свой азарт. Мне по-человечески любопытно, кто сумел так ловко провести всех нас? Ведь не бывает в жизни стольких совпадений сразу. Видно, действует кто-то хорошо осведомленный либо причастный к органам. Мы должны раскрутить это дело. Иначе провалы будут преследовать нас повсюду и постоянно!

— Ну и настырный ты, Вадим! Не могу я позволить тебе заниматься коллекцией, когда сами перегружены. Не будет у нас свободного времени на ее поиски. Мы можем оказывать помощь в этом деле, но нас никто не обязывает и не спросит, за него. А вот наши — отчет потребуют…

Полтора месяца Вадим и Александр не вспоминали о коллекции Карпова.

Не было времени. Не хватало сил. Оба замотались в поездках. Виделись крайне редко, на ходу. Не успевали перекинуться словом и снова разъезжались в разные стороны. В пустующем кабинете надсадно хрипел телефон, пугая пустоту сиплой глоткой.

Кому-то понадобились чекисты. Кто-то хотел обратиться за помощью, а может, решил передать сообщение. Но некому было поднять трубку.

Потапов изредка входил сюда. Просматривал сообщения. Что-то записывал на ходу. Отвечал на пару звонков и снова покидал кабинет. Вадим здесь совсем не появлялся.

Казалось, чекисты и впрямь забыли о пропаже коллекции. О ней уже давно в городе перестали говорить. И досужие старики, сидя на скамейках во дворах, уже не закрывали наглухо двери оставленных квартир, перестали бояться воров и убийц. Теперь они судачили о политике.

Осмелевшие горожане допоздна гуляли по улицам. Их смех и песни, гомон детворы подтверждали спокойную жизнь города. Истинную цену этого покоя знали лишь чекисты. Чтобы люди спокойно спали, чтобы не свалилась на их головы новая беда, чекисты забывали об отдыхе.

Осторожно отъезжает машина веселящейся молодежи. Очередной выпускной вечер. Парни и девушки, вчерашние одноклассники, в последний раз все вместе вышли на городские улицы. Сегодня у них еще нет забот. И небо над головами такое высокое и звездное. Под ним так легко мечтать. Но сбудется ли мечта? Или останется недосягаемой звездой, погасшей внезапно в ночном небе судьбы?

Едет в машине Соколов. Смотрит на выпускников школ. Кем они станут? Конечно, не всем повезет. Может, в этот раз мальчишка и сумеет чего-то добиться в жизни, если никто не помешает, не навредит ему…

Вадим тихо улыбается. Вот и его старший сын скоро закончит школу. Наверное, уже определился, куда ему поступать;

— Надо, нора с ним поговорить по душам. Узнать, кем хочет стать. Что выбрал? — думает Соколов.

Завтра свободный день! Даже не верится! Дело закончено! Доложу с утра и отдохну со своими! Почти два месяца детей не видел! Жена рассердилась, сказала, что дети стали неделю назад спрашивать, где их отец потерялся. А я, мол, не знаю, что им ответить. А ведь и у других отцы работают, но ребятня видит их каждый день. Здесь же совсем пропал. Появляйся хоть раз в неделю.

Чтобы дети тебя не забыли. И права оказалась. Дочурка, притопав на кухню спозаранок попить молока, увидела отца, заскочившего домой за бутербродами, не узнала его, испугалась и заплакала. Жена еле успокоила ее, убедив, что это папа. И, разбудив сына, предложила поздороваться с отцом. Мальчонка враз на шее повис. А на ухо, пользуясь случаем, попросил купить велосипед, зная, что мать заранее откажет. Вадим попросил жену сходить с сыном в магазин.

— Пусть и у сына будут крылья! Не отнимай мечту! Детство быстро проходит, но долго помнится! — сказал он ей тогда.

«Даже не знаю, купила ли она ему велосипед. Если забыла, сам вместе с сыном схожу. Выберу скоростной. Чтобы с ветерком катался», — решает Соколов, радуясь предстоящему дню. А день и впрямь выдался светлым.

Вадима и Александра долго благодарили на работе за прекрасные результаты. Чекисты радовались, что сумели довести до конца сложные задания.

— Перекрыли, оборвали все возможные лазейки к хищению на военных объектах.

— Раскрыли и задержали группу похитителей и, главное, организовали надежную охрану на будущее. Выявили и покупателей! Сумели заставить вернуть все! Возместить ущерб! — говорили генералы, пожимая руки Соколову и Потапову.

В этот день Вадим, придя домой, решил хорошенько выспаться. Жена даже двери закрыла, чтобы дети случайно не разбудили отца. Но не прошло и часа, как Вадим проснулся. Дочка осторожно положила под одеяло свою любимую куклу.

— Зачем она мне? — удивился Вадим.

— Я так долго просила ее у мамы. Теперь она твоя. Играй с нею. Я тебе теперь все игрушки свои отдам. Только не уходи! А то я вовсе отвыкла! — выкатилась слезинка из глаз.

А вскоре пришел с семьей Потапов. Ему дети даже прилечь не дали. Затеребили, уговорили прийти в город на аттракционы вместе с Соколовыми. Вот и пришли. Чтобы отдохнуть всем вместе.

Александр был в хорошем настроении. Шутил, смеялся, как всегда, подтрунивал над Вадимом.

— Ну что, Вадь, отвык дома спать? Верно, дочку спросонок за шофера принял? Что ты ей сказал вместо «доброе утро»? Ну признайся честно! Она, поди, к матери прибежала с вопросом: что значит «скачи к чертям»?

Вадим виновато отворачивался. Друг хорошо знал его слабины. И решил не оставаться в долгу:

— Ладно, шутник! Меня хоть дочка разбудила. А тебя Джим за ухо из ванной вытащил. Удивился пес, зачем это хозяин в воде спит. Даже он — псина, а свою подстилку в доме имеет и до нее всегда успевает добраться. Ты же из дома устроил командировку. Уснул, как в речке или в болоте. Когда проснулся, долго не мог вспомнить, куда попал?

— Заснуть не пришлось! Не дали мои! Но от квартиры и впрямь отвык! Все будто заново. С неделю адаптироваться надо.

— А меня сын по квартире водил. Как экскурсанта. Знакомил с обстановкой. Мол, вспомни, пап, в этом шкафу твои штаны и рубашки. Здесь, на полке, мои книги, а на той — твои. С полчаса бритву найти не мог, — сознался, выходя из дома вслед за Сашкой.

В горсаду было многолюдно. Горожане отдыхали кто как мог. Но вот кто-то тронул Вадима за локоть. Соколов оглянулся.

Воровато озираясь, за спиной стоял Попов.

— Увидеться надо. Я звонил, мне никто не ответил. Есть информация. Очень важная. Когда прийти? — ждал, отвернувшись в сторону.

— Завтра с утра.

— После работы приду. Вечером. Устраивает? — спросил глухо.

— Договорились, — ответил Соколов коротко.

Петр тут же исчез в толпе, смешавшись с горожанами,

— И здесь тебя нашел. Что ему еще нужно? — усмехался Потапов.

— Встретиться хочет. Обещает важное сказать.

— Вот умора! Опять кого-то грязью обольет. Не трать ты на него время! — отмахнулся Потапов и тут же забыл о Попове.

Но Вадим помнил о нем.

Когда-то, в самом начале работы в органах, повадился к Вадиму старикашка. Едкий и зловредный, оставшийся не у дел пенсионер, он следил за всеми соседями и доносил на каждого, даже на подростков. Ночами строчил кляузы и каждое утро приносил кипы в комитет безопасности.

Купили его соседи машину. Старик тут же оповещал, вопрошая:

— За какие деньги? Уж не продались ли в шпионы? Почему у меня и на велосипед не хватает, а эти враз машину отхватили? За свои, за кровные, — не купить. Проверьте! — требовал настоятельно.

Соседям повезло. Выиграли машину по лотерее.

Подсмотрев в замочную скважину к другим, сообщил, что эти занимаются темными делами. Говорят не по-русски. К ним народ валом валит. И тоже не по-нашему лопочут. Шпионы все. И живут на широкую ногу. Шикуют. Узнайте! Наведите порядок! Окопались среди нас враги, писал дед.

Оказалось, в квартире жила преподавательница английского языка.

— А этот сорванец целыми днями заграничные песни крутит. Одежа на нем ненашенская. На майке голая девка нарисована на все пузо. И на спине что-то не по-русски написано. Стрижется под барбоса. С боков все выбрито, а посередке под клумбу стрижено. Штаны облезлые, колом стоят. Уже и не совестится, что с требухой продался за границу! — сообщил старик.

Даже на свою соседку, беззубую ровесницу, кляузу настрочил. Мол, и вовсе сдалась врагам. Целыми днями кино по телевизору смотрит про шпионов. Американское! Примите меры! Совестно в таком доме жить!

Поначалу со стариком разговаривал вежливо. А потом надоело тратить время. И посоветовал деду жить спокойно. Откровенно отказался видеться с ним.

А тот через полгода, работая с другим сотрудником, помог разоблачить не только притон наркоманов, а поймать шайку перекупщиков, вывозивших за рубеж прекрасные картины, старинные иконы.

Деда благодарили за помощь. А Вадим извлек для себя урок — не отмахиваться от информации впредь. Уметь извлекать из нее крупицы нужного.

Вадим видел, как Сашка порою до глубокой ночи изучал сообщения своих информаторов. Среди них тоже случались всякие. Он не спихивал их. Каждое внимательно перечитывал, порой по нескольку раз. Обдумывал. Ни одно сообщение не оставлял без внимания.

Вадим видел, как разговаривает Потапов с информаторами. Никого не обрывает, не торопит. Каждого бережет и помнит.

Случалось, иные не решались прийти в кабинет, предпочитая отправить свое сообщение почтой. Эти почти всегда попадали в цель. Хотя под их информацией не было ни адреса, ни фамилии. Анонимные помощники не хотели огласки и не ждали благодарности. Но их помощь зачастую была неоценима.

Они помогли предотвратить множество преступлений. Остановили руки воров и убийц, вымогателей и казнокрадов, вороватых начальников, развратников малолетних, пресекали наркоманию.

Скольким спасли жизнь и здоровье, сколько средств сберегли — не счесть. Но в народе так уж повелось, относились к информаторам презрительно. Не упускали случая высмеять или при возможности расправиться с дотошным осведомителем. Бывало, узнав, успевали расправиться. И гибли люди лишь за то, что не смолчали…

Именно потому и берегли чекисты каждого информатора, держа в секрете всех.

Вадим не был исключением. И приметил, как внезапно остановился Александр. Без слов, взглядами обменялся с проходившим мимо человеком. Едва приметно кивнул ему. И вскоре незаметно исчез. Ни дети, ни жена не заметили, как он ушел. Вернулся вскоре. И только Вадим заметил перемену в настроении друга. Что-то его встревожило. Но спрашивать не стал, знал, что здесь все равно ничего не скажет. Лишь завтра, если сочтет нужным, посоветуется и поделится.

Вадим старался не думать нынче о работе. Но поневоле приметил возле карусели Попова. Он усаживал сына на коня и не видел Вадима. Возле Петра вплотную стояли два человека. Рослые. Дюжие мужики. Они помогали Петру усадить сына поудобнее. Громко разговаривали с Поповым, не обращая внимания на окружающих.

— Интересно. Кто такие? Что связывает их с Петром? Давно ли знакомы? — заинтересовался Соколов.

Попов почувствовал на себе взгляд Вадима, оглянулся. Приметил. Растерялся. И тут же, сняв сына с коня, поспешил уйти, не оглядываясь на знакомых. Только бы поскорее и подальше от глаз Вадима. Тот отвернулся. Понял, Попов испугался, что его увидели рядом с этими людьми. А это всегда неспроста. Поспешность Петра разожгла любопытство. Соколов невольно проследил за теми двумя. Они поторопились следом за Поповым, продираясь сквозь толпу горожан. Но вскоре потеряли его из виду и, махнув рукой, пошли к ларьку, под навес, пили пиво, не спеша курили.

Вадиму очень хотелось подойти поближе и послушать, о чем они говорят. Но в это время подошел Потапов.

— Милицией интересуешься? — спросил тихо.

— Откуда знаешь? — спросил взглядом.

— Посмотри внимательнее, сам убедишься. Они в городе не новички. Коренные, местные. Подзабыл? Один и впрямь уезжал на несколько лет. Недавно вернулся с Севера. Народ оттуда побежал. Заработков не стало. Вот и этот сорвался. Решил вернуться в родные пенаты.

— Ты их знаешь?

— Бегло, — ответил Сашка.

— Попов с ними был. Когда приметил, что я его увидел, поспешил уйти.

— Завтра скажет, в чем дело. А может, придумает… С этими двумя много шумихи было ранее. Говорят, теперь остепенились. В люди выбились. Ты, кстати, о них говорил. Давно. В лицо не знал. Лишь понаслышке. Братья Быковы.

Вадим поневоле оглянулся. Но… У киоска под навесом пила лимонад детвора. Тех, кого хотел увидеть, и след простыл.

Соколов решил узнать о Быковых подробнее. Уж не они ли стали виновниками исчезновения Карпова? С чего это они сдружились с Поповым? Уж не с ними ли до полуночи задерживался Попов?

«Стоит узнать, бывали ли Быковы в квартире Карпова во время обыска? Что связывает их с Поповым? Давно ли знакомы?» — решает для себя Вадим.

Уже на следующий день Соколов просмотрел личные дела братьев. Поговорил о них…

Младший Быков работал в милиции давно. Сразу после армии. Начал с сержанта. Все годы не имел ни выговора, ни замечания.

Соколов сомневался, качал головой. Помня, как много слышал о нем еще много лет назад. Гроза детворы, тот был отпетым хулиганом. Рано начал курить и выпивать. Задиристый матерщинник, не пропускал мимо даже кошку, не обозвав ее так, что животина месяцами боялась выглянуть с чердака.

Он всегда держал наготове кулаки и пускал их в ход при каждом удобном случае.

В детстве его могли избить только кодлой. В одиночку никому не удавалось. Димка умел постоять за себя даже в драке со здоровыми, крепкими ребятами. Он никогда ни от кого не убегал, не прятался, не боялся и не избегал. А сам затевал драки. Редко когда удавалось подмять, избить его. Но победа даже самой многочисленной кодлы всегда была недолгой. Митька умел мстить за себя, вылавливая обидчиков по всему городу. О его тупости ходили анекдоты. Но была у младшего Быкова своя слабость. Он слыл первым бабником. Этим отличался с самого детства.

Девчонки боялись забияки и хама. Старались держаться от него в стороне. Но и задевать, высмеивать не решались. Знали — последствия могут быть непредсказуемыми.

Когда Димка первый раз влюбился, ему не было и десяти лет. Он постоянно преследовал девчонку, свою соседку по квартире, требуя, чтобы вышла с ним во двор либо полезла на чердак. Та однажды соблазнилась на конфеты. И Димка, едва она вошла на чердак, сорвал с нее кофтенку. Подсмотрел, как вели себя взрослые парни с девушками. И велел ей лечь. Соседка попыталась убежать. Димка не дал. Повалил на пол. Та заорала. На крик прибежали взрослые.

Отец девчонки пинком выкинул Димку с чердака. Пообещал, если увидит его возле двери, свернуть шею. Кого-нибудь это напугало бы, но не Быкова. Он уже через день поймал соседку в подъезде и, толкнув в угол, полез под подол. Девчонка отталкивалась, отбивалась, но бесполезно. Димка уже был близок к своей цели, но помешала старуха, жившая на первом этаже. Услышав возню в подъезде, выглянула из двери. Закричала оглашенно. позвала соседей. Димку, на этот раз до черноты, избил отец и брат девчонки. Пригрозили матери, что если не угомонит сына, пусть не обижается на последствия.

Быков и в этот раз не поверил угрозе. И через неделю поймал соседку в подвале, куда ее послала за картошкой мать.

В этот раз Димка оказался хитрее и успел захлопнуть двери, чтобы их никто не видел и не помешал. Соседке пригрозил на всякий случай, если расскажет кому, утопить в канализации.

Девчонка боялась Димки. Тому хотелось поскорее стать мужчиной. Он спешил. Девчонка не поддавалась. Быков силой толкнул ее в угол. И тут упала с полки трехлитровая банка с вареньем. Угодила по голове мальчишке, оглушила. Девчонка вырвалась из подвала. Рассказала матери о случившемся. Та спустилась в подвал, привела Димку в чувство. Нет, она не кричала, не позорила его. Просто указала на топор, стоящий у двери, и сказала, что могла бы убить его. Но верит в его разум.

— Дай мне слово, что отстанешь от дочки, и я никому ничего не скажу, — потребовала женщина.

Димка пообещал. И уже на следующий день влюбился в другую. Она была старше и податливее. Она не сопротивлялась. Это ему быстро наскучило. И с того времени он влюблялся в новых девчонок каждые три дня.

Об оставленных, забытых предпочитал молчать. И хотя не возвращался к ним, помнил, защищал каждую. Но ни одну не любил сердцем.

Подрастающего Быкова любили девчата за дерзкую смелость, за то, что умел вступиться и обломать рога любому здоровяку. За то, что не знал страха и не сплетничал, не осуждал, не опозорил ни одну.

Быков менял привязанности чаще, чем носки. Он ни одну не уговаривал, никому не объяснялся в любви. Ему завидовали многие. И удивлялись, как удается этому тупарю покорять красивых девчонок.

Димка, в отличие от сверстников, недолго задумывался над своим будущим. Его не мучили вопросы — кем быть, что делать, чем заняться и куда поступить после школы. Да и куда идти, если в аттестате одни тройки. Димке хотелось жить вольно. Но его забрали в армию.

Быков служил где-то в Сибири. И вернулся домой подросшим, похудевшим. С месяц навещал прежних друзей. А потом неожиданно для всех женился.

Тестем его стал майор милиции. Он и привел зятя в органы. Устроил, чтобы тот всегда на глазах был и от рук не отбился. Но за каждым шагом все равно не усмотришь. И Димка уехал на Север, сказав тестю, что вернется оттуда лишь на машине.

— На катафалке! — разозлился тот. И спросил, почему один едет.

— Моя жена — твоя дочь. Поможешь, когда надо будет. Я вернусь скоро.

Как говорили соседи, Быков помогал жене. Высылал ей деньги, но письма от него приходили крайне редко.

Проработав на Севере несколько лет, внезапно вернулся, никого не предупредив. Свалился, как снег на голову. И уже через неделю купил машину. Иномарку. Пусть не совсем новый «Форд», но вполне приличный. А через месяц снова пришел на работу в милицию, но уже в офицерском звании — на удивление и зависть всех горожан.

Два сына росли в семье Быковых. Два брата. Старший Кешка был на четыре года старше Димки. Но ни внешне, ни внутренне не походил на брата.

Худощавый, выше среднего роста, Иннокентий был молчаливым, не имел друзей. Он много читал. Любил красивые вещи, картины, легкую музыку. Он не любил шумных сборищ и никогда никто из соседей не видел Кешку пьяным. Он всегда был аккуратно одет, тщательно выбрит, не терпел крепких выражений, не пил самогон, в отличие от Димки, который был готов хоть мочу лакать, было бы в ней градусов побольше, дури и без того хватало. Кешка не общался с соседями. Даже со своими домашними говорил мало и по необходимости.

Он хотел поступить в финансово-экономический институт. Но подвело здоровье, простыл накануне экзаменов и пошел в армию. Оттуда его комиссовали и Кешка через полгода был дома. Устроился на полиграфкомбинат по совету матери. Но и там друзьями не обзавелся. Замкнутый, он смотрел на окружающих, словно изучал каждого под внутренним микроскопом, храня взаперти всю душу

Кешка не доверял никому, даже своему брату, хотя, взрослея, стал пользоваться его услугами.

Понравилась Кешке девушка. Но за нею ухаживал парень. Иннокентий указал на него брату, спросив:

— Исколошматить можешь?

— Как два пальца обоссать! А что отмочил он тебе? — спросил тот удивленно.

Пришлось сознаться. И тогда Димка потребовал:

— Гони магарыч!

На следующий день путь к девушке был расчищен. Ее прежнему кавалеру не только намяли бока, но и пригрозили, что, если подойдет к ней, поплатится еще хуже. Тот и не решился.

Вскоре после этого случая на старшего Быкова налетели двое ребят средь бела дня. Не дал им Кешка закурить. Они его немного помяли. Димка разыскал их через час. Обоих отметелил. А дома с брата за услугу червонец взял.

Чем старше, тем сложнее становились их отношения. И Димка за ходатайство перед тестем об устройстве брата в милицию сорвал с брата немалые деньги. Они давно жили врозь. У каждого своя семья, дети, отдельные квартиры. Но именно после возвращения Димки с Севера братья стали неразлучными, какими не были даже в детстве. Они не могли друг без друга прожить и одного дня.

Они везде и всюду были вместе. Хитрый, коварный Кешка и тупой, драчливый Димка с луженой глоткой, первый бабник города. Что их объединяло? Конечно, не родственные чувства. Это понимали все, знавшие Быковых хоть немного. Теща и тесть Кешки внезапно возненавидели зятя. Они постоянно убеждали дочь оставить болезненного дохляка-мужа, какой ни разу не помог им ни в доме, ни в огороде.

— Его только вместо пугала в огороде использовать. Больше ни на что не годен. Он лопату берет за штык, а черенком копать норовит! Разве это мужик? От него одни убытки. Ни забор починить, ни гвоздя вбить не может. Только детей стругает. Так на это ума не надо! — орала теща дородная крепкая баба, прожившая всю свою жизнь в частном доме при огороде и хозяйстве.

С самого утра намотавшись по дому, она выходила к бабам, сидевшим на скамейках, и, подбоченясь, горланила на всю улицу, понося зятя на чем свет стоит:

— Нахлебник! Дармоед! Гнида подштанная! Работать не хочет! А как жрать, так за ушами трещит. А работать — не дозовешься. Налопается, что боров, и на диване отлеживается. А мне говорит: «После обеда вредно работать. Надо, чтобы еда переварилась в желудке. Иначе заворот кишок может случиться. А здоровье беречь нужно. Оно одно на всю жизнь дано. Это вам, как старухе, знать надо». Ну я послушала и тоже легла. До самой ночи. Думаю, нехай тот хряк сам себе жрать приготовит, подаст, погладит и за собой постирает. Так он, ишак шелудивый, к матери смотался вечером. А дочка и внуки на нашей шее остались. Пришлось вставать и чертоломить снова! Но уже всей оравой! Этот пес аж через три дня объявился. И враз за стол. Я ему — ни шиша. Легла и все тут. Отдыхаю после обеда, как он советовал. Он покрутился у пустого стола, как муха возле сухого говна, и опять к матери настропалился. Мне того и надо. Решила дочку от него отнять, чтобы отвыкла. Внучат к деду приучать стала, чтоб не пошли в отца. Ну, прошла неделя, вторая кончается. Нету Кешки. Дочка ночами в подушку ревет. Обидно ей. Что цветущие годы свела на идиота. Я ей воспретила звонить, ходит» к свекрухе, мириться с обалдуем. Пообещала сама внучат растить. Дочке велела наряжаться, за собой следить, поступить на работу или учебу. Она и послушалась. Устроилась на почте. Оператором. Почту сортирует. Заодно засела за учебники. Уже месяц так вот прошел. Ни женой, ни вдовой моя девочка мается. На детей гад ни копейки не дал. И только я собралась сходить к свахе про алименты поговорить, глядь, мильтон на порог взошел. Испугалась я до смерти. Навроде ничего плохого не утворила, а зачем в дом мент пришел? Открываю двери, глядь, а это Кешка стоит и лыбится: «Ну что, теща, напустила в штаны со страху? — спрашивает меня. А я уже опомнилась и говорю ему: «Рядись хоть в генерала! Для меня ты как был говном, так и остался».

— Ой, Евдокия, не груби с ним нынче. Он хоть и говно, но уже при власти. Всякую пакость утворить может. Не узнаешь, с какой стороны подсунет. Остерегайся его нынче. На добрые отношения они не гожи. А вот на зло — гораздые! — предупредила Дусю соседка.

— А мне плевать на него! Бояться нечего! Живем как все! Не убиваем. Не воруем! Работаем, как проклятые, света не видим. На чужие харчи не заримся!

— Так что же дальше было? Накормила ты Кешку?

— Принес денег детям? — спрашивали любопытные соседки.

— Хрен ему гнилой в зубы! Стану я его кормить! У меня своя орава! Только успеваешь поворачиваться! Что мне чужого кормить? Развернулась и по своим делам. Он уже с дочкой говорил. Все уламывал ее пойти жить к свекрухе. Да кто же от родной матери к чужой тетке пойдет? Чертоломить на нее? Нет! Моя девочка мозги сыскала. Я ей их на место вставила. Конечно, отказалась наотрез! Уж таких козлов, как он, пучками на каждом перекрестке собирать можно. Он детей с собой уговаривал. Но и они ни на шаг не отступились от нас. Тогда он денег дал дочке на детей. Советовал подумать над будущим. Обещал через неделю прийти. За окончательным ответом. А моя девочка не дура. Возьми и ляпни Кешке: «Вот купишь свою квартиру или дом, тогда и зови. А к свекрухе — не пойду жить. С меня и тебя хватает! Не хочу второй хомут на шею вешать». Вот уж месяц прошел, а его все нет! Зато брательник его, Димка, надысь пожаловал. Деньги на детей привез. От Кешки. Конфетов чуть не мешок. Дочке подарки. И говорит: «Все упрямишься, егоза? Не желаешь с нашей матерью жить? Гляди, прозеваешь мужика. Нынче девок пруд пруди. Любую возьмет. А ты останешься в разводягах, никому не нужная. О детях подумай. Им отец нужен!» Моя на Димку напустилась: «Либо в свою квартиру приду, либо с матерью останусь. Так и передай. А пугать меня не надо. С меня одного Кешки по горло хватило. Другого не нужно. Промеж ног не чешется. Я — не вы — Быковы! Иди прочь!» И прогнала! Нынче спокойно живем. Никто не приходит почти месяц. Может, оставят в покое. Дочка уже в техникум поступила. Живем как можем. Не жалуемся. Всего хватает. Лишь бы покой и здоровье были, — вздохнула Евдокия.

— Димка Быков тоже в милиции работает. Ох, и злой мужик! Ты не серди его! Он без души живет! Всю жизнь в фулюганах был. От него добра, как и ума, уже не появится! — охнула соседка, завидев машину, подъехавшую к дому Евдокии. — Кажись, к вам приехали?

— Легок на помине, как черт на овине! — сплюнула баба, увидев зятя, направлявшегося к калитке.

— Эй, теща! Иди домой! Разговор имеется! Хватит мне кости перебирать! — увидел Кешка Евдокию.

— Сгинь, гад! Не об чем с тобой судачить. — сплюнула баба. Но, увидев, как тот сиганул в дом, заторопилась следом.

Старухи-соседки до темноты сидели на лавочке, ожидали Дуську. Им так хотелось узнать, о чем говорил зять с нею, на чем порешили? Но баба не вышла из дома.

Лишь Кешка, вернувшись к машине, вытащил из багажника тяжеленные сумки, сгибаясь в три погибели, поволок в дом.

— Видать, уговорил. Помирились. Оно и верно. Нельзя детей от отца отрывать. Он им от Бога даден! — говорили бабы тихо.

Лишь ночью ушла машина от дома Евдокии. А через несколько минут в окнах погас свет.

На следующий день все соседи удивились, увидев, как в подкативший грузовик носили Быковы пожитки дочери и внуков Евдокии. Им помогал Петрович, тесть Кешки, аккуратно укладывал посуду, койки, чемоданы и узлы.

— К свекрухе дочку отправляешь? — не выдержав, спросила старуха-соседка.

— Нет, в свою квартиру переходят. Сами станут жить. Своим гнездом. Как и положено людям. На что молодым мешать? Мы уже сами, по-стариковски доживем. Нельзя цепями у молодых виснуть, — закашлялся старик. И смахнул слезу, прощаясь с внуками.

Те, нырнув в отцовскую иномарку, враз все забыли. Радовались предстоящей новой жизни, в какую, словно в сказку, увозил отец.

Детвора помахала из окна машины бабке с дедом. И, повизгивая от радости, смотрела вперед — на дорогу, ведущую в центр города. Где-то там их новая квартира! В ней все будет заново! И жизнь…

Машина вскоре исчезла из виду. Только Евдокия стояла у калитки, вытирая мокрое лицо линялым фартуком.

Ей бы радоваться. Ведь наладилась жизнь дочки, внуков. Теперь они станут жить самостоятельно. И, наверное, неплохо. Ведь, вон зять, сумел купить машину. Не какую-нибудь, заграничную. В таких лишь богатеи ездят. Купил и квартиру. Не на отшибе, а в центре. Трехкомнатную. С балконом. Говорил, что есть большой двор, будет где детям поиграть и побегать. Все наладилось. Но от чего так щемит сердце и не верит в счастье? Бьется сердце, как замерзающая птица в закрытое окно. Тепло и жизнь рядом. Но как до него дотянуться, как схватить?

Евдокия уходит в дом, не оглянувшись на соседок. О чем с ними говорить теперь? Судить зятя? А может, он и впрямь образумится, станет сыном? А родных не предают, не выворачивают наизнанку перед чужими. Их либо хвалят, либо молчат.

С того дня Евдокия не говорила ничего. Ждала… А Кешка каждую неделю привозил на выходные дни детей к бабке. Гору продуктов, обновок тащил Евдокии. Вот и пожалуйся на такого зятя. Весь Орел на смех поднимет, спросив:

— Чего ж тебе надобно, старче?

Баба забыла о лавочке перед домом. Уехали из дома помощники. Пришлось самой управляться повсюду. Чтоб к их приезду всего хватало на столе.

Евдокия видела, как быстро, прямо на глазах, изменился Кешка. Из худощавого тихони сделался крепким мужиком. На щеках румянец появился. Плечи и живот из рубашки поперли так, что ни швы, ни пуговицы не выдерживают, лопаются, рвутся. Самодовольная улыбка с лица не сходит. А всего-то полгода проработал в милиции. И словно заново родился на свет. Он даже разговаривать стал иначе — твердо, громко, уверенно. Не елозит на стуле, как раньше, сидит, что памятник. Стул под ним на все голоса воет от тяжести. А Кешка смеется:

— Пора тебе, теща, старую мебель менять. Уж погоди немного, привезем тебе импортную. Чтобы не стыдно было к тебе наших гостей привезти. Тогда узнаешь, кто твой зять.

В своей новой квартире Иннокентий спешил навести порядок и уют, обживался.

Новая мебель, картины, дорогая посуда и вещи, ковры понемногу заполняли жилье. Детей не интересовало, откуда все берется. А вот жену… С нею было сложнее. Что ни день, то засыпала вопросами:

— А сколько заплатил за этот сервиз?

— Где деньги взял?

— Разве каждый день выдают зарплату?

— Что за люди вызывали тебя во двор?

— Почему это не мое дело? А если я так отвечу?

Кешка злился. А жена уже с обидой:

— Почему так поздно пришел? Где был? У Димы? А почему он не придет к тебе?

— Не лезь в мои дела! Чего тебе не хватает? Живешь как королева! Тебе весь город завидует. Мало кому так повезло! — обрывал Кешка.

— Я не знаю, где ты ходишь по ночам! Почему не возвращаешься с работы вовремя?

— Хорошо! Я буду приходить вовремя. Но не жалуйся потом! — привел под вечер компанию. Они до глубокой ночи пили и курили в гостиной. Дым стоял коромыслом. От громких голосов, от горы посуды женщина валилась с ног.

— Ну, как ты тут справляешься? — заглянул Кешка на кухню. И, увидев обессилевшую жену, велел: — Давай еще закуску!

— Это и есть твоя работа?

— И это тоже! А впрочем, не твоего бабьего ума дело! Живее корми гостей!

Гости покинули квартиру уже под утро. Не поблагодарив, не попрощавшись.

Лишь перед самой работой закончила Тоська уборку квартиры. И свалилась в кресло на пяток минут. Чуть не проспала. Целый день ходила как вареная. А вечером Кешка снова привел друзей.

Тоська глянула на мужа, сдвинув брови. Тот сделал вид, что не заметил, и провел друзей в гостиную. Баба разрыдалась.

— Чего воешь? Сама напросилась! Захотела жить весело, теперь терпи!

— Завтра утром я с детьми уеду к матери! — пригрозила Кешке.

— Завтра я никого не приведу. Но больше не устраивай истерик и допросов. Это не попойка, а часть моей работы. Она кормит всех нас. И чтобы я от тебя не слышал глупых вопросов: где бываю, почему поздно прихожу Все по-деловому. Сама видишь. Надо обговорить кое-что. Поняла? И не глупи!

Тоська, вернувшись с работы па следующий день, сразу легла спать. Проснулась от громкого хлопанья двери. Вернулся Кешка. Раньше обычного. Хмурый, молчаливый. Он долго курил у окна на кухне. А потом сказал, что ему нужно съездить в командировку.

— Куда? — спросила Тоська.

— В Ригу.

— Надолго?

— Дня на три…

Утром он и впрямь собрался в дорогу. И ждал лишь Димку, который должен был заехать за ним. Едва под окном просигналила машина, Кешка бегом выскочил из квартиры.

Тоська поняла, что Кешка соврал ей. На выходные никого не отправляют в командировку. Она ждала не три, а пять дней.

Муж вернулся веселым. Довольным, И предупредил, что в Риге познакомился с очень хорошим человеком. Пригласил его. И тот, возможно, на следующей неделе приедет в гости.

— Его надо принять достойно. Ничего не жалей. Покажи себя отменной хозяйкой, — просил Кешка.

— Он тоже из милиции?

— Нет, но очень нужен нам. Крупная рыба! Его нельзя упустить. У нас с ним одно общее дело есть. Надо провернуть.

— Какое дело?

— Для нас с тобой. Для нашей семьи. Он может помочь!

— Да в чем мы нуждаемся? Какая помощь? Ты что, бредишь?

— Чудачка! На сегодня у нас все есть. Но надо думать о дне завтрашнем. О детях, их будущем. Как мы их обеспечим? Я о том сегодня думаю. Потому и пригласил. На одну зарплату теперь лишь дураки живут. Да и разве это жизнь? Вот и приходится выкручиваться да крутиться.

— Скажи, Кешка, а где ты деньги берешь? — спросила Тоська.

— Из кармана! — похлопал по пиджаку.

— А там откуда?

— Кладу или кладут. Тебе что за дело?

— Боюсь я что-то. Страшно мне. Как ты пошел в милицию, покоя не стало.

— Ты хочешь жить так, как твои мать с отцом? Что не устраивает? Они одноклеточные! Им много не надо. Я не умею жить без перспективы на будущее. Это удел убогих…

— Скажи, где берешь деньги?

— Я их честно зарабатываю. Сама знаешь, теперь даром никому не дают! — сказал Кешка тихо.

— Не сверни себе шею и нас не опозорь, — попросила Тося.

— Постараюсь, — усмехнулся одними губами. Тоська, услышав такое обещание, успокоилась.

Иннокентий и Димка неожиданно для всех соседей зажили, как новые русские.

— Откуда у них деньги берутся? — удивлялись соседи.

— Знамо дело, откуда деньги у легашей! Одного, второго поприжали, вытряхнули до нитки. Вон мою бабку участковый на самогоне попутал. Целый «лимон» штрафу взял. А не дача бы — загремела б в тюрягу. Теперь самогонку все гонят. За день десяток пострижет на штраф и жирует. В вытрезвителе шмонают бухих, а торгашей трясут. Там не по «лимону», там больше! Что взяли — себе на карман кладут. Чего им не кайфовать? — философствовал сосед-пенсионер.

— Да что там говорить, этим Быковым поручили за базаром следить. Порядок там держать!

— Ой, умора! Пусти козлов в огород на капусте пастись! Они же — аспиды, змеи проклятые!

— И не говори! Эти с любого душу выбьют! — судачили соседи между собой.

— Быковы и до милиции жили не нищими. Я их сколько годов знаю. Не то, что мы! Не считали медяки. Посуду не сдавали. Всегда было что надеть и пожрать.

— Значит, воруют!

— Типун тебе на язык! У них наследство было еще от стариков. А когда они померли…

— Ой, не бреши! Какое наследство выдержит нынешние времена? Его на один чох и на один бздех и хватит!

— У них отец богатым был!

— Чего же тогда старуха ихняя до сих пор работает? Если б на наследство жили, сидела бы дома, при внуках. А то вкалывает! Хотя уже давно с нее песок сыпется! — злорадствовали досужие.

Вадим Соколов, увидев Попова вместе с Быковыми в горсаду, заинтересовался всеми. Что сдружило этих троих, что сблизило? И вскоре выяснил, что Быковы живут не по средствам. Решил проверить их источник доходов.

— Зарплату два брата получали на работе нерегулярно. Впрочем, как и все остальные, с задержкой в два-три месяца. На нее не разбежишься. Едва хватило бы на пропитание. Но… Оба брата имели под своим началом самую доходную точку — городской рынок. Тут лишь ленивый останется голодным. Но мог ли базар обеспечить Быковым роскошную жизнь? — сомневался Соколов.

— У меня на рынке есть свои люди. Поговорим с ними. Если не подтвердится, можно всерьез заняться братьями, — предложил Потапов, и к обеду в кабинет к чекистам вошел замусоленный, пропахший пылью и квашеной капустой человек.

О нем Сашка заранее предупредил Вадима:

— Не смотри на его внешность. Ему иным быть нельзя. На этом ложном впечатлении многие погорели. Этот человек — мой золотой фонд. Зовут его Филиппом, на базаре — Филя. Он знает всех и вся. От директора до нищего. Подноготную каждого. Кто чем дышит. Он у меня с самого начала. Ни разу не подвел и давал только добросовестную информацию.

— Кем он работает? — заинтересовался Соколов.

— Он нигде не привязан. Подрабатывает на разрубке мяса, разгружает товар, убирает территорию, помогает бабам принести весы, разгружает с машин туши мяса. Короче, базарный Фигаро! Именно потому везде бывает и знает все!

Филя, войдя в кабинет, отер пот со лба, присел на край стула. Ждал, о чем его спросят.

— Филипп, сядь поближе. Разговор есть, — позвал Потапов человека, закончив телефонный разговор. — Ты, конечно, знаешь братьев Быковых?

— Вне всякого сомнения!

— Часто с ними сталкиваешься? — поинтересовался Сашка.

— На дню по сто раз, чтоб их черти взяли!

— Что можешь рассказать о них?

— Как их считаю? Да последние пропадлины, жлобы, козлы, хорьки и бандюги! Их, будь моя воля, в клочья порвал бы своими руками! Я думал, вас люди интересуют! А вы про говно спрашиваете. Их не то что торгаши, бродячие псы за людей не держат. Как увидят, ртом и жопой на них лают. Они хуже чумы. Таких в отхожке топить надо, чтобы свет не коптили! — зашелся Филя.

— Погоди. Расскажи, за что их ненавидишь.

— Я?! Их, тудыт иху мать, весь базар ненавидит! Вы когда-нибудь поглядите, как они работают! Возникают с ранья, часов в восемь утра, когда базар открывается.

— Зачем так рано? Торговцы еще ничего не продали! Нет выручки! Зачем? — изумился Вадим.

— Это первый заход! Они забирают у торгашей все лучшее. Мясо, сметану, творог, масло, картошку. Загружают в машины и везут домой.

— Они покупают или как?

— Быковы покупают? Да что вы! Скорее базар в пыль рассыплется, чем легавые из своего кармана хоть копейку достанут! — рассмеялся человек и продолжил: — Часам к двенадцати появляются снова. И собирают первый навар со всех подряд.

— С торговцев?

— А с кого же еще?

— За что? Ведь они оплачивают свое место и весы. Какие могут быть еще сборы? — изумился Вадим.

— С ними не поспоришь. Любого, кто не доится, за шиворот выкинут с базара. И фамилию не спросят. А причину сыщут.

— К примеру?

— По новым правилам всякий продавец обязан иметь справку на свою продукцию, что он продает картошку со своего участка, мясо свиньи или коровы — со своего подворья. Яйцы, какие снесла его курица. Если этой справки нет, то продавец считается либо перекупщиком, либо вором, который украл чужую скотину и, убив, продает ее мясо. Понятно?

Чекисты кивнули.

— Ну, а неграмотные старики или деревенщина где возьмут эти справки? У кого? Вон в иных местах на все пять деревень с десяток окривелых гвардейцев, какие еще под началом Петра Первого шведа воевали. Как свинью вырастить и заколоть, они знают, а вот про то, чтобы доказать, что эта хрюшка — ихняя, родная, то не слыхали и не знают. Да и у кого эту справку взять? Это раньше в деревнях власть была. Председатели колхозов, правления, сельсоветы. Участковые. Теперь — хана! Никого нет! Вот и посудите сами! Люди живут. Не всех с земли сдернешь. Иного они не умеют.

В городах не приживутся. Растят скот, зерно, сады имеют. Излишки везут на базар. А тут — Быковы. И давят: давай справку, что это твое молоко. А не чужое! Что свою Буренку подоил, а не соседскую старуху! Ну и где этих справок на каждый день наберешься? А ведь скотину трижды в сутки доят. Иная бабка не раз слезами умоется, доказывая, что у нее эта корова еще при Сталине на подворье появилась. Но Быковым это по хрену. Гони, старая, молоко со сметаной взамен справки. А нет — вон с базара! Если у кого эта бумажка и имеется, стребуют еще десяток! Докажи официальным подтверждением, что твоя корова, свинья или курица живут в экологически чистом районе. А не вблизи химкомбинатов. Докажи, что твоя картоха не болеет радиацией. А деревенщина понятия о том не имеет. А раз так — доись! Продуктами или деньгами. Уж тут как Быковы истребуют. Не приведись кому в голову стукнет без справки из лаборатории харчишки продавать. Тут уж и вовсе крышка! Все подчистую сгребут. А если блажить вздумает, в отдел к себе уволокут. Там вместе со шкурой сдернут. Вон пасечник из Звягинок мед хотел продать. Всего три баночки литровых привез. И без анализа выставил. Увидели Быковы. Все забрали. Вместе со стариком. Три дня в милиции держали. Все выведывали, где мед взял. И почему вместо того, чтобы позолотить им лапу, хай поднял? Кровопийцы! Они ни старика, ни ребенка не обходят, чтобы свою копейку не сорвать. Вон с Кавказа люди торговать приехали. Мандарины, лимоны, яблоки. Вино привезли. Все справки имели. И разрешение лаборатории было. Так что вы думаете? Быковы у них половину выручки забрали.

— За что? — удивился Потапов.

— Все просто! В один день трейлер фруктов не продашь. И целую машину вина тоже. Значит, они хранились в машинах, а не в холодильниках. Это не положено. Снимают с продажи. Во избежание отравлений горожан. Выходит, выбрасывай продукты! Ну, кавказцам деваться некуда! Покричали, конечно. Но на ту жопу и сели. Выдоили их знатно. И азербайджанцев! Те арбузов навезли. Пять камазов! Их насухо ободрали! Все арбузы конфисковали в тот же день! Быковы их потом оптовикам сдали. А с азербайджанцев еще и за утилизацию слупили деньги! Ну не козлы? Они к вечеру так нагребают, что в карманы не вмещается. Возьмите лоточников! У этих все по закону. Все справки есть. Но Быковы их всякий день трясут. Увидели окурок вблизи киоска — плати штраф. Не приведи бутылку пустую приметят — со шкурой снимут. Или не повезет кому: вовремя урну для мусора не установят рядом. Держись! Всю дневную выручку заберут или выкинут с базара. Случалось, сами нарочно окурки швыряли возле киосков. Чтоб повод был к штрафу. Нелюди! Гадье! Шкуродеры! С говном не расстанутся! Если им что-то понравилось, все равно заберут. Отнимут, вырвут из рук. У них ни совести, ни жалости нет ни к кому! Уж сколько раз выводили из себя продавцов на рынке. Их измолотить решили. А они по рации легашам своим сообщили. Те через пять минут примчались. Целой армией. С резиновыми дубинками. Не то мясников, покупателей отмолотили, кто под руку подвернулся, все прилавки перевернули, каждого уделали. Когда мясники очухались, вокруг тихо. Ни куска мяса, ни копейки денег не осталось ни у кого. Вот так они живут. А попробуй найди на них управу. Пошли трое мужиков к начальнику на Быковых пожаловаться. И увидели: у того в кабинете Кешка сидит, вместе с начальником пиво хлещет, деньги делят. Вот и пожалуйся. Кому, на кого? У них одна кормушка. Общая на всех.

Неплохо устроились ребята, — качал головой Потапов.

— Куда лучше! Они даже нищих налогом обложили. Те им в конце дня половину, а то и больше, от подаяний отдают. Иначе не разрешат на базаре побираться. По два червонца с каждого. Такова такса, — сплюнул Филипп. И, выругавшись, продолжил: — Вот, взять, к примеру, меня. Я не торгую, не побираюсь. Но налог плачу.

Что? — изумился Вадим и спросил заикаясь: — За что?

— За то, что подрабатываю на базаре. Живу теми приработками. Потому каждый день по два целковых плачу. Иначе как бомжа сгребут в отделение. Так и предупредили. Я не один такой. Все не только себя, но и ментов кормим. Да что я? Быковы, сказать стыдно, с отхожих мест и то имеют. Установили на рынке санитарную комнату, где можно руки помыть, воды набрать. Так и там Быковы стригут. Попробуй кто-нибудь за базаром продай пучок укропа или кучку редиски! Из него Быковы такую кучку изобразят, что сам черт ангелом покажется. Туды их мать!

— И давно они на рынке хозяйничают?

— Скоро год будет.

— Как директор базара на это все смотрит?

— Он самый большой налог платит им. Они кого хотят, того и поставят бугрить. Уже троих сменили. Один на них жаловался властям. Его выдали. Вывели из конторы под руки. На глазах у всех дали пинка под зад, и поплелся старик домой. В правду уже не верят. Хоть и участник войны, и награды имеет. Вон, обратился за помощью и защитой. А что получил? По самой что ни на есть правде — коленом. Он до сих пор нос из дома не высовывает — совестно мужику.

— А второго за что выгнали?

— За тюбетейку. Казахи дыни привезли, Быковы их потрошить стали. Ну а директор пожалел людей, вступился. Стал совестить. Быковы долго слушать не любят. Взашей в ворота вытолкали. Чтобы не лез. Не затыкал своими двумя дырками одну чужую. Казахов они вытрясли. До пылинки. Да и директору мало не показалось. На его место через час нового привезли. Не знаю, надолго ли.

— Все понятно, — вздохнул Вадим.

— Да что говорить? Они не только на базаре промышляют. Быковы в две смены крутятся. Если не в три, — усмехнулся Филя.

— А где еще? — оживился Потапов.

— Сучарники данью обложили.

— Уж не притоны ли?

— Они самые! — рассмеялся Филя.

— Откуда знаешь?

— Ну, дела житейские. Где среди ночи можно керосинить? Все бухарники закрыты. Только в сучарниках можно. Я и возник к Софке по старой памяти. Когда-то флиртовал с ней. Дай, думаю, загляну на огонек. Возник к ней. Посидели. Ну старая зазноба и оттаяла. Порассказала нам про свою житуху, про Быковых. Они ее вместе с сучками чуть по миру не пустили. Установили непосильную таксу. Натурой брать уплату отказались. Только в башлях. А клиентов мало. Так Быковы велели закрыть бардак, коли он бездоходным стал. Еле вымолили отсрочку на три месяца. Уж и не знаю, чем у них закончилось. Больше не заходил, чтобы не встретиться ненароком. Иначе и меня налогом обложат, что яйца есть.

— Интересно, сколько они имеют за день? — глянул Вадим на Потапова.

— Вероятно, каждый день по-разному.

— Да что там мудрить. У них по семь лимонов на рыло каждый день выходит. Мы ради интереса как-то считали. А потом меньшой Быков как-то проболтался в пивбаре своему корифану-менту, что по семь имеют. Всяк день. Но это, как я догадываюсь, самое малое. Когда нет кавказцев, тюбетеек, хохлов, латышей и молдаван. С ними навар вдесятеро подскакивает. А они чуть ли не каждый день на базаре появляются. Вон и вчера — дагестанцы приволоклись. Сыр, вино, фрукты привезли. Сами сказали, что Быковы с них сняли. По пять лимонов с машины, не рассматривая товар. Те не стали торговаться. Выложили наличку и торгуют.

— А сколько у них машин?

— Четыре. Завтра еще две ожидают.

Филя рассказал чекистам, каким налогом обложили Быковы гостиницу при базаре.

— Черт побери! Но ведь эти деньги должны идти на муниципальные нужды, в казну. И выручку до копейки просчитывают! — не поверил Вадим.

- Зачем мне лапшу на уши вешать? Вы проверьте! Там в люксе не по двое, а по шестеро живут. А платит всяк за себя полную стоимость. Горничные, дежурные по этажам, администраторы, вахтеры, вся обслуга ресторана и даже директор отдают свой положняк Быковым каждый месяц. А это тоже навар.

— Откуда знаешь?

— Корефаню с сантехником. Он сказал про все.