Рассказы

Яффо и Венеция

В Яффо, как и в Венеции, явственно ощутимо присутствие смерти. Знаменитый венецианский пейзаж подернут стеклянной пеленой тления. В Венеции смерть заявляет о себе сладковато-тошнотворным запахом гниения, вкрадчивым и неотвязным, проникающим под одежду, примешивающимся ко вкусу еды в дорогих ресторанах. В Яффо — вонью луж, сочной и бесстыжей, дерзкой и наглой, бесцеремонной, как ругательство, выплюнутое в лицо.

Я снова снимаю квартиру в Яффо.

Венеция умирает, как старая аристократка, окруженная внуками, говорящими шепотом. Яффо хочется сравнить с раненым животным, корчащимся в яростном желании выжить любой ценой. Взгляду предстает жестокая картина: конечности красавицы-газели схвачены самым дрянным гипсом по открытому перелому, в трещинах гипса сочится гной. Сухожилия и провода связаны в безобразно-тяжелые узлы: мертвые и живые в одной гирлянде. Кишечник и канализация продырявлены, залечены на скорую руку, покрыты язвами ржавчины изнутри и снаружи. Предплечья и балконы ампутированы топором, кое-где швы проходят по глазам и окнам, слепя их.

Гармоничное единство внешнего и внутреннего великолепия венецианских палаццо рождает соблазн продолжить любование, входя во дворцы, наглядевшись на них извне. Трущобы Яффо отталкивают снаружи, но вас ждет шок и немота восхищения перед сказочными интерьерами, которые могут раскрыться за обветшалыми фасадами.

Венецианская архитектура сохраняется бережными руками в ее первозданности: нигде пластмасса не заявляет о преимуществах своей практичности и дешевизны. Красота первична, удобство вторично. Яффские же окна вырваны с корнем, витражи заткнуты фанерой и досками. Замурованные проемы, рассеченные, заколоченные, заклеенные, залитые бетоном, забитые мусором.

Упрямая хищная необходимость приспособить дворец под нищенское жилье. Жизнь первична, эстетика… Впрочем, неуместность этого термина здесь граничит с неприличием.

Не на пользу архитектуре передел мира на более справедливый… Юридические, социальные, политические тупики образуют не поддающиеся прохождению лабиринты: турецкие «кушаны»[15] и английские сертификаты, церковные документы на владение недвижимостью; наследственные права бежавших арабов, представляемые опекунами, и израильские записи в «табу»[16] — питательная среда обитания нервных маклеров и адвокатов.

Какого же черта я снова поселяюсь в Яффо? Скребу и отмываю прекрасно сохранившийся изразцовый пол, на редкость богатый орнаментами, в многочисленных залах моего временного правления. По нему впору кататься в карете. Соскребаю старую, присохшую, как клей, краску на высоких створках оконных рам и распахиваю их. Внизу, под горой шевелящегося и кишащего кошками мусора, угадываются мусорные баки. Прямо передо мной — дерево в нежно-сиреневом цвету. На его ветках повисли старое одеяло, выброшенное когда-то с верхнего этажа или с крыши, мужской туфель, чье-то платье. Вся эта роскошь венецианского карнавала густо переплетена серпантином магнитофонной пленки, тихо шелестящей на ветру. Вдали я вижу кирху, чей-то со вкусом реставрируемый дом под черепичной крышей, минарет, асбестовый навес кустарной мастерской, мрачные задворки заброшенного жилища, еще дальше — по пустоте, перехватывающей дыхание, и по цвету неба угадывается море.

Ночью мне снятся сны о жестоком султане, казнящем евнухов и милующем одалисок. Участников разыгравшейся кровавой сцены мало смущает включенный на полную мощность телевизор, транслирующий приключенческий фильм из жизни индейцев, дублированный на арабский. Гортанные резкие крики и мольбы о пощаде взмывают вверх, к потолку. Их сопровождает нежнейший перезвон тысяч крохотных колокольчиков.

Это добрососедски настроенные арабы за стеной тихо-мирно улаживают небольшую семейную неурядицу. Колокольцами же дребезжат струящиеся альпийскими ручьями канализационные воды в изъеденных ржавчиной дырявых от времени трубах во внутреннем дворе.

Сквозь огромное дворцовое окно площадью в 30 кв. метров, выходящее во двор, я вижу непросыхающую лужу, занимающую всю поверхность двора. В лужу сбрасывают из окон мусор, в мусоре стоят мотоциклы. Здесь же, под одной из величественных арок ворот, их ремонтируют и моют. Черные водяные струи обильно текут по изысканному орнаменту стен.

Мавританско-венецианский и арабский архитектурные стили почти идентичны. Трехарочные дверные-оконные проемы выходят на балконы. Стрельчатые арки в Яффо принадлежат арабской архитектуре, полукруглые — напоминают о нашествии крестоносцев. Мусульмане считают круг совершенной формой и, поскольку абсолют — прерогатива лишь одного Бога, в быту избегают пользоваться этой формой. Архитектор «ломает» полукруг арки, решая таким образом и теологическую, и строительную проблемы. Так создается стиль.

Пустующие венецианские палаццо бережно консервируются в ожидании реставрации; бездомные яффские дворцы стоят непогребенными мертвецами: в каждый новый сезон дожди необратимо размывают мраморные лестницы, изразцовые полы, подтачивают изящные колонны, разъедают стены…

…И все же я снова поселяюсь в Яффо, потому что очень люблю эти брошенные в 48-м арабские дома, и еще потому, наверное, что дивный свет, струящийся в окна моей съемной квартиры, точно так же наполняет собой высокий аквариум щедрого пространства анфилады комнат, как свет в кишиневском доме моего детства, лившийся из многостворчатого окна, именовавшегося в нашей семье «венецианским».