Рассказы из новой тетрадки

Затмение

Эрих Атенин, как обычно, занимался переводом двустиший древнеиндийского эпоса «Махабхарата», когда в дверь позвонили. С трудом он оторвался от работы. Дверь слегка скрипнула, и в проёме показалась крупная фигура в светлой куртке. С некоторым изумлением Атенин рассматривал облик своего посетителя, который оказался его старым другом. Алексей Рюмин был выдающимся поэтом современности. Лицо Алексея было измазано чем-то чёрным, куртка была покрыта какими-то подозрительными чёрными пятнами, а в правой руке он сжимал какое-то грязное стёклышко. Однако, лицо его светилось счастьем, а глаза сияли, словно две звёздочки. Брови Атенина помимо его воли поползли вверх.

С ходу, без приветствия, поэт огорошил вопросом:

— Ты на затмение смотрел?

Атенин, голова которого всё ещё была настроена на «Махабхарату», несколько раз моргнул, возвращаясь к реальности. Спустя доли секунды мозг перестроился с санскрита на русский язык, и он осмыслил, что именно его спрашивают.

— Нет, — ответил он и смущённо улыбнулся.

Счастье Алексея померкло, глаза потускнели, руки бессильно обвисли.

— Я, наверное, один такой, — пробормотал он.

Эрих Атенин, увидев, какое разрушительное воздействие оказало одно лишь его слово, попытался исправить ситуацию:

— Да я никогда на него не смотрю…

И он действительно вспомнил, что когда было прошлое затмение, ещё в прошлом веке, он тоже сидел, уткнувшись в компьютер. Алексей, однако, не успокоился. Он горестно покачал головой и сказал:

— Всем всё равно. Всем.

— Ну что ты, наверняка почти весь город смотрел, уверяю тебя.

Лицо Алексея немного просветлело.

— А я и не знал, что оно будет, — начал вдруг рассказывать он. — Сижу, вдруг что-то темнее стало, думаю — тучка, наверное. А потом как в голову ударило, и я побежал на крышу… Еле успел.

— Есть дела поважнее затмения, — сказал Атенин, который чувствовал себя виноватым перед всеми, кто последние полчаса провёл, таращась в небо через закопчённые стёкла.

Губы Алексея изогнулись в усмешке.

— Конечно, — кивнул он.

— Странно… когда я был ребёнком, когда мне это было бы интересно, не было ни одного затмения, — поделился мыслями Атенин.

— Взрослым затмение неинтересно, — подтвердил Алексей.

— На то они и взрослые, — грустно качнул головой переводчик с санскрита.

— Угу, — Алексей уже не выглядел расстроенным. — Какая-то там Луна закрывает какое-то там Солнце… Видывали мы вещи и поважнее… Нас этой ерундой не удивишь…

Эрих Атенин понял, что Алексей перешёл в состояние медленно закипающего чайника. Он примирительно улыбнулся и спросил:

— Ну что ты опять сердишься?

— Я иронизирую, — мрачно изрёк Алексей.

— По-моему, ты просто ворчишь как старый дед.

Алексей хмыкнул.

— Старикам, наверное, затмение совсем уж не нужно. Это же не выборы, не надбавка к пенсии…

— У старых людей просто времени свободного больше, — Эрих оглянулся, где его ждали тексты на древних языках. Слишком он запоздало подумал, что надо бы пригласить друга в комнату, но тот вроде бы и не хотел входить. Алексей на несколько секунд задумался, беззвучно шевеля губами. Наконец, он выдал:

Атенин внимательно выслушал, а потом сказал:

— «Я повзрослел» — так лучше.

— Я ни на кого не намекаю, — Алексей словно бы не расслышал поправки.

— Или: «Я взрослым стал».

— Нет, не лучше! — возразил поэт. — Я так думал.

— В твоём варианте ритм сбивается. Прочитай вслух, — миролюбиво предложил Атенин.

— Ничего там не сбивается. После «взросел» есть пауза.

— Ты опять споришь? — Эрих вздохнул.

— Конечно!

— В последних трёх строках у тебя ударение на второй слог, а в первой строке — на третий.

— Такой я. Такая у меня вот поэзия. Там точка есть. Будете спорить? — неожиданно он перешёл на «вы».

— Да, ты — поэт, — Атенин выбросил белый флаг.

— Ты точку после «да» слышишь? — не сдавался Алексей.

— У тебя точка слогообразующий элемент?

— Точка — это пауза, — пояснил Алексей голосом, которым разговаривают воспитательницы детского сада с неразумными малышами.

— Понятно. Спорить я не хочу. Чтобы не затмить твою славу, Алёша. Я просто хотел сделать как лучше. Просто, если стихи получились плохие — я так и говорю: «Дрянь Вы сочинили, уважаемый Алексей Андреевич!»

— Вы, уважаемый Эрихтоний, наверное, так сейчас и думаете, — улыбка на лице Алексея получилась совсем печальной. — Я согласен, что там в ритме есть сбой…

Поэт выглядел совсем сконфуженным. Атенин опять оглянулся на свой компьютер.

— А если так: «Серьёзен я, суров и деловит…» — и он опять прочитал всё стихотворение до конца.

— Мне не нравится, — Атенин был необдуманно искренен.

— Так бы и сразу. Весь стих — дрянь?

— Я бы ещё поработал над ним… — начал говорить Атенин, но Алексей, не слушая его, уже поднимался по лестнице.

На крыше было свежо, но уже ничего не осталось от того мистического настроения, которое было, когда Луна более чем наполовину закрыла звезду по имени Солнце. Там он сел на кем-то принесённый раскладной стульчик и долго смотрел куда-то вдаль, по направлению резво бегущих по небу облаков…

Эрих вернулся за компьютер, но ему уже не работалось. Он чувствовал, что снова повёл себя с другом не так, как следовало бы. Он посмотрел в окно, но в небесах не осталось никаких следов от затмения. Эрих выключил компьютер, пошёл на кухню, поставил на плиту чайник и наблюдал за горением газа, пока чайник не начал сердито посвистывать. В дверь опять позвонили. Налив в чашку кипяток, он поспешил открыть новому незваному гостю. На пороге стоял Моисей Мстиславович Дюг. Он лукаво улыбался в бороду и одновременно набивал трубку.

— А вот Солнечного затмения не желаете? — спросил он.

— Нет, — улыбнувшись, ответил Эрих.

— Напрасно, — пророкотал Моисей Мстиславович.

— Я уже старый, и такие пустяки меня не интересуют, — с грустью поведал переводчик.

— Как? — притворно изумился Моисей Мстиславович. — А через закопчённое стёклышко глазеть? А зарисовывать в тетрадку в клеточку, заполняя контур обведённой карандашом чашки?

— Есть интереснее дела… К примеру, узнать результаты выборов… посмотреть в журнале неприличные картинки… выпить содержащий алкоголь напиток…

Голос Эриха был весьма печален.

— Ну ведь вы, сударь, этим не занимаетесь, верно?

— Нет, — покачал головой Эрих. И уточнил:

— Сейчас — нет.

Моисей Мстиславович счастливо захихикал.

Когда Эрих Атенин, наконец, взял в руки чашку, чай уже остыл, и ему пришлось пить его холодным.

30 марта 2006 г.

Хрю

Был обычный, ничем не примечательный день. Эрих Атенин, провинциальный переводчик с санскрита, сидел у открытого окна и лицезрел окружающий мир. За окном был жаркий июль, слышался щебет птиц, шум автомобилей, крики играющих детей. Некоторое время Эрих наблюдал за игрой, но ничего не понял. Игра показалась ему странной. Сам он совсем забыл, были ли в его детстве такие игры. Эрих тяжело вздохнул и начал поедать пирожное с кремом. Второе по счёту. И не последнее.

Эриху было тоскливо. Его ждала работа, которую он любил и которой он гордился — перевод очередной пураны с древнего и дивного языка. Но почему-то сейчас одни мысли о переводах повергали его в печаль и уныние. Но с чем же это было связано? Несколько дней назад переводчику позвонили из издательства и сообщили о пиратском издании томика с ведическими текстами, среди которых было несколько переводов Атенина. Секретарь издательства поинтересовался, не знает ли Эрих что-нибудь об этом. Эрих не знал, Эрих был удивлён и раздосадован. А вчера его у подъезда остановил некий кришнаит в оранжевых штанах, с требованием объяснить глубинный смысл одного отрывка. Эрих еле отбился от него, он был лингвист, а не философ. Сегодня же, подняв телефонную трубку, Атенин услышал чужой разговор. Гнусавый парень заплетающимся языком требовал привезти ему бутылку пива, его собеседница мотивировала отказ нецензурной бранью. Голос девушки был вульгарен и неприятен. Эрих послушал немного, потом задумал было оборвать пьяную болтовню, но не решился, стушевался и осторожно положил трубку на аппарат. Наверное, опять к их телефонной линии подключились какие-то подонки. Возможно, опять будут телефонные счета с большими суммами за чужие переговоры, но сейчас Эрих решительно не захотел с этим разбираться, а вместо этого достал из холодильника коробку с пирожными, заварил чай и уселся к окну бездельничать.

В дверь позвонили. На пороге стоял Алексей Рюмин, старый друг Эриха. Его огромная фигура излучала энергию. Он вошёл в комнату, раздвигая воздух и пространство, словно атомный ледокол — арктические льды. Эрих почувствовал себя маленьким, ему захотелось спрятать своё тело в каких-нибудь утёсах.

— Привет! — сказал Алексей, и от его звучного голоса зазвенела посуда на кухне.

Эрих молча смотрел, как его друг садится на его место, в кресло у окна, и одним движением заглатывает последнее пирожное. Тем не менее, он не мог сердиться. Разве можно было сердиться, глядя на безмятежные, умиротворённые очи Алексея, которыми он как будто освещал близлежащее пространство.

— Алло? — сказал Рюмин, не услышав ответного приветствия.

— Привет-привет, — спохватился Эрих. — Угощайся пирожными, пожалуйста.

— Спасибо, — Рюмин, которого многие считали выдающимся поэтом современности, скромно кивнул.

«Наверное, написал какую-то новую поэму, — с завистью подумал Эрих. — А я уже две недели толкусь на одном месте…»

Однако, глаза Алексея начали тускнеть, его мощные плечи поникли. Казалось, всю свою жизненную энергию он потратил на то, чтобы войти в эту комнату и сесть в это кресло.

— Трудно признаваться самому себе в таких вещах, — произнёс наконец поэт, — но уже второй месяц я не написал ни строчки. А как у тебя дела?

— Так я тоже… — пробормотал Эрих. — Но…

— Что «но»? — возмутился Алексей. — У всякого Федорки свои отговорки. Стыдно! И вот так всю жизнь!

Эрих поник головою. Ему стало стыдно. За себя, за Алексея и даже за девицу из телефонной трубки, которая не хотела везти своему парню пиво.

— Старые мы стали и тупые, — смиренно произнёс он.

— Ну, по крайней мере, ты в гораздо меньшей степени, чем я, — галантно произнёс Алексей, но переводчик даже не заметил его комплимента.

— Все одинаковые, — вздохнул Эрих, усаживаясь во второе кресло. — Но что поделать?

— А что тут сделаешь?

Они помолчали.

— Хотя… — Алексей некоторое время посвятил рассматриванию девушки в лёгком белом платье. — Хотя можно поступить вот так: собраться и пойти по дороге из жёлтого кирпича в изумрудный город, как некоторые. Кому сердце нужно, кому храбрость, кому мозги…

Эрих задумался. Поэт меж тем продолжал разглагольствовать:

— Но мы ж ленивые… Не пойдём никуда. Разве мы можем оторвать свою задницу от такого удобного, мягкого кресла? Которое нежно принимает в свои объятия твоё уставшее и вялое тело? Да ещё если рядом корыто с вкусными и ароматными помоями?

— Неужели мы такие? — грустно покачал головою Эрих. — Старые ленивые жирные тупые свиньи…

— Хрю! — сказал вдруг Рюмин.

Эриху показалось, что в глазах друга постепенно разгораются весёлые огоньки.

— А ну-ка, дай бумагу! — потребовал Рюмин.

В первую секунду Атенин почему-то подумал, что поэт просит туалетную бумагу, но через мгновение понял, что ошибся, однако, ему стало неудобно за своё замешательство.

— На столе, возле клавиатуры… — пробормотал он.

Рюмин завладел бумагой и вытащил из кармана шариковую ручку. «Неужели наш нехитрый разговор вдохновил его на написание новой поэмы?» — обрадовался про себя Эрих. Впрочем, обычно всё происходило иначе. Частенько Алексей Рюмин сочинял что-то экспромтом, потом записывая стихи на бумаге. Иногда же, наоборот, он запирался у себя в квартире и не выходил несколько дней кряду, а потом всем показывал исписанную вдоль и поперёк тетрадку.

Процесс творчества был недолог. Однако, когда Алексей закончил, его плечи опять гордо развернулись, а на лице опять появилось чувство уверенности и умиротворённости. Он поднялся, откашлялся и объявил:

— Стих.

Эрих с улыбкой приготовился слушать. И вот что он услышал:

Закончив декламацию, Алексей чинно поклонился и вновь сел. Эрих некоторое время не мог произнести ни слова. Поэт со скромным видом ждал первых отзывов.

— Ну… Алексей, теперь я тебя сразу уважать начал, — Эрих попробовал перевести всё в шутку.

Но почему-то Алексей не понял шутки. Мало того, Эриху показалось, что его заминку с ответом друг принял за восхищение.

— Заметь, я первый такое придумал, — молвил он. — Теперь я пойду. Поспешу в редакцию, может быть, ещё успею, в завтрашнем выпуске напечатаю.

Эрих не знал, что и сказать.

— Хрю! — сказал Алексей Рюмин, крепко пожал Эриху руку и умчался прочь. Словно реактивный самолёт. Вслед за ним, ноги Эриха сами вынесли своего хозяина на лестничную площадку. Опомнился переводчик только на первом этаже. Рюмина уже и след простыл.

— День добрый, — поздоровался с Эрихом сосед, Моисей Мстиславович Дюг, который жил несколькими этажами выше него. — Не правда ли, замечательная погода?

— Хрю! — ответил Эрих. — Хрю-хрю…

28 июля 2008 г.

Имя

— Привет! А я ёлочку купил!

На пороге стоял Алексей Рюмин. Лицо его расплылось в широкой улыбке. В мощном кулаке он сжимал какое-то потрёпанное хвойное растение, которое при ближайшем рассмотрении оказалось вовсе не елью, а сосной. Эрих Атенин обречённо вздохнул и посторонился, пропуская друга в квартиру. Алексей мощно двинулся вперёд. От него пахло морозом и пивом. На ковёр посыпались сосновые иголки.

— Привет, привет… — запоздало отозвался Эрих.

Рюмин, молодой, но широко известный в узких кругах поэт уселся в кресло. Хозяин устроился во втором кресле напротив. Фигура Алексея дышала здоровьем и бьющей ключом энергией. Эрих же был вял и безрадостен. В комнате царил беспорядок. Повсюду валялись раскрытые книги вперемешку с фантиками от конфет. Рюмин недолго думая протянул руку, взял со стола конфету и отправил её в рот, фантик от неё он почему-то спрятал в карман.

— А я стих новый написал. О жизни, — сообщил поэт, оглядываясь в поиске новой конфеты. Но, похоже, конфет больше не осталось.

— А я… вот… — Эрих развёл руками.

— Что? На носу праздники, а ты хандришь? Смотри, какая ёлка! — Рюмин постучал деревом об пол.

— У меня депрессия, Алексей Андреевич… За целый месяц не перевёл ни строчки.

Рюмин нахмурился. Он искренне хотел помочь другу, но не знал, как. Лично его, как ему казалось, поэтическое вдохновение не покидало ни на минуту. Всё бумажное в его квартире было исписано стихами собственного сочинительства, газеты, обои, даже рулончик туалетной бумаги не избежал этой участи.

— Ты знаешь Фредриксона из четвёртого подъезда? — спросил поэт, быть может, ему удастся отвлечь Эриха от грустных мыслей.

— Нет, что-то не припоминаю…

— Да брось, знаешь: он такой странный, математик, постоянно ходит в чёрном!

Атенин слабо улыбнулся. Поэт знал всех и вся, у него был огромнейший круг общения, чего нельзя было сказать о самом Эрихе.

— Я тебя с ним обязательно познакомлю, — заявил Рюмин. — Он пишет научно-фантастические повести…

— Вспомнил! Ты мне приносил что-то из его прозы, про пришельцев, тарелки…

— Ага. Третьего дня я был у него в гостях. Знаешь, он поделился со мной, что самое трудное для него — придумывать имена для главных героев.

— Это потому что каждый должен заниматься своим делом, — проворчал Эрих. — Поэт должен писать стихи, переводчик — переводить, математик — рассчитывать формулы. Если я, к примеру, начну печь хлеб, а ты будешь работать в кузнице, разве из этого выйдет что-нибудь хорошее?

Алексей представил себя у наковальни, с тяжёлым молотом в руке, его физиономия вновь осветилось мечтательной улыбкой. Эрих кашлянул.

— Хм-м-м… — протянул поэт. — А помоги мне подобрать рифму для слова «кувалда».

— «Балда».

— Перестань киснуть! Слушай дальше. Я по доброте душевной вызвался помочь ему с именами, дал номер телефона. Так Фредриксон меня просто замучил! Днём он в Университете, литературным творчеством занимается по ночам, и не давал мне выспаться! Поднимаешь трубку, на часах два часа ночи, а там Фредриксон с вопросом: «Помоги с именем для главной героини, девушка с сильным характером, блондинка, папа работает в военном министерстве…»

— Представляю… и чем всё закончилось?

Рюмин несколько смутился.

— Ну… я решил эту проблему. После того, как я предложил назвать ему персонажей «Вовой Пукиным» или «Оля Гангрена», звонки прекратились. Этот Фредриксон далеко не дурак. Неделю назад он позвал меня в гости. Оказывается, он решил сделать специальную программу, которая помогает придумать имя. Как ты знаешь, любую текстовую информацию можно представить в виде чисел. «А» — это один, «б» — два, и так далее. То есть любое слово можно перевести в некоторое число. Далее это число некой математической функцией преобразуется в другое число. А потом результат преобразуется в новое слово. Понял?

— А какая функция?

— Функция может быть любая: умножение на некоторую константу, квадратный корень, десятичный логарифм… Но какую формулу использует сам Фредриксон — он не сказал.

— Но ведь может получиться так, что на выходе получится какая-то непроизносимая комбинация букв, подряд одни гласные, к примеру.

— Фредриксон не дурак, он всё предусмотрел! — Рюмин весь сиял от восторга, словно он сам всё это придумал.

— Но зачем на вход подавать какое-то слово? Можно было бы генерировать любое случайное имя. Нажимаешь кнопку — а компьютер печатает: «Боб Рогаткин».

— Нет, случайное имя — это совсем не то. Это будет словно слово без души. Просто набор звуков. Неужели ты не понимаешь? Кстати, от зелёного чая я бы сейчас не отказался.

Эрих безропотно поднялся и поплёлся на кухню. У него был смиренный и несчастный вид. Однако, рассказ его заинтересовал.

— А что было дальше?

— Мы начали вводить в программу разные слова. И ты знаешь, имена получались неплохие. Исходное слово, зашифрованное в имени, словно наделяло полученное имя какими-то своими смысловыми ассоциациями… и под конец в шутку мы начали вводить туда имена знакомых… И твоё имя и фамилию тоже.

— И что получилось?

— «Печальный толмач».

— Ерунда какая-то, — рассердился Эрих. — Ты уверен, что эта программа по-настоящему работает, а не берёт откуда-то готовые слова и случайно комбинирует их?

— Я видел саму программу. В ней 20 строчек кода, — Рюмин скромно умолчал, что совершенно не разбирается в программировании.

— Что же она выдала, когда вы ввели твоё имя?

— Не помню, — отмахнулся поэт. — Какая-то несущественная ерунда. Но когда мы набрали имя президента…

Он сделал эффектную паузу.

— Что? — не выдержал Эрих.

— На экране появилось непечатное ругательство. Фредриксон сам не поверил, набрал снова — и получилось то же самое. Мы ввели имя премьер-министра. Тоже получилось бранное слово. Спикер парламента — «лицемерный ублюдок». Губернатор — «похотливый вор». Мэр — «злобный подонок». И так далее! У меня волосы дыбом поднялись!

— Невероятно!

— Завтра мы продолжим наши опыты. Непонятно каким образом программа зрит прямо в корень вещей. Фредриксон в полном недоумении. Сам не ожидал, что будет такой результат.

— А можно я тоже пойду? Хотелось бы ввести пару-тройку имён…

— Алло, Алексей Андреевич?

— Привет, Эрих! Как твои дела? Перевёл что-нибудь?

— Я звоню вот по какому поводу… ты обещал познакомить меня с Фредриксоном…

— Эрих, это невозможно… Фредриксона вечером того дня, когда я заходил к тебе… Фредриксона сбила машина. Он умер на месте. Компьютер же он носил всегда с собой — всё вдребезги. Ничего не осталось. Всё погибло…

26 декабря 2008 г.

Тетради

— Некогда в городе Хорбурге… — неожиданно начал рассказывать Эрих Атенин.

— Стоп, стоп, стоп! — замахал рукой Алексей Рюмин, выдающийся поэт современности. — Это что такое?

Друзья сидели за столом и из красивых старинных чашек пили чай.

— Да вот, решил тебе рассказать одну историю… — смутился Эрих. — Не надо?

Алексей взял в свою громадную ладонь с блюдца кусок торта и отправил его в рот.

— Валяй дальше, — жуя, разрешил он. — Реальная история-то?

Эрих кивнул.

— Люблю жизненные истории, — сказал поэт. — В Хорбурге, говоришь? У меня там двоюродный брат живёт. Работает в налоговой полиции. Продолжай!

— Только не перебивай.

Некогда в городе Хорбурге жил скромный человек по имени Сергей Таранов. Он работал бухгалтером, был женат на такой же скромной, как и он сам, женщине, но детей судьба ему не подарила.

Однажды у него выдался на редкость неудачный день. По дороге на работу его обрызгал водой проезжавший мимо автомобиль; на работе начальник накричал ни за что ни про что; в магазине мило улыбнувшаяся продавщица обманула его со сдачей. Вернувшись домой, Таранов задумался как о том, что с ним произошло, так и о вещах более возвышенных — о человеческой природе.

«Вокруг нас творится множество неправедных дел, — подумал он. — Нас окружают плохие люди».

На следующий день Таранов завёл себе специальную тетрадочку. Он стал заносить в неё имена людей, которые совершали какие-нибудь неблаговидные поступки, как на глазах самого Таранова, так и заочно, но в этом случае он пробовал уточнять дошедшие до него слухи.

Первую страницу тетради заняли первые люди города.

Спустя некоторое время Таранов понял, что одного списка злых людей недостаточно, и он начал обозначать в тетради напротив имени и фамилии специальными значками прегрешения той или иной личности. Так, цифра «7» обозначала прелюбодеяние, «9» — обман и так далее. Если же проступок был не так ужасен, бухгалтер записывал одно только имя. Стоит ли упоминать, что имена первых людей очень быстро украсились целыми гирляндами цифр.

Когда был исписана последняя страница тетради, Таранов взял следующую.

Примерно посредине седьмой тетради он нашёл у себя в спальне носовой платок своего лучшего друга. Платок Таранов незаметно выбросил, но аккуратно записал в тетради имена жены и друга. Жена, впрочем, вскоре от него ушла, он остался один в пустой и тёмной квартире. Но зато больше никто не мешал ему записывать в тетрадях имена плохих людей.

Когда начался экономический кризис, Таранова уволили в связи с сокращением штатов. О чём ему и сообщили всё с той же милой улыбочкой, которую он так ненавидел в людях.

В особой тетради, с красной обложкой, Таранов в тот день записал: «Люди чем-то похожи на собак. Норовят укусить и облаять».

Через несколько лет, которые он провёл в пристальном наблюдении за людьми и кропотливом ведении записей, Таранов умер. Когда его тетради нашли, оказалось, что в них занесены имена всех жителей города старше восемнадцати лет. Последней строчкой в последней тетради стояло имя самого покойного. Все решили, что Таранов зачем-то проводил перепись населения.

— А что значат цифры?

— Ну, посмотрите, больше всего цифр рядом с именами главных благодетелей и самых достойных людей нашего города. Несомненно, этот человек так зашифровывал их добрые дела и поступки. Как, вы говорите, его звали?

Тетради отдали в музей. Там они покрылись плесенью и испортились.

— Это всё, что ли? — спросил Алексей. Одновременно с этим он окинул взглядом пустую коробку от торта, и нельзя было понять, о чём он спрашивает, о рассказе или о лакомстве.

— Да, — ответил Эрих. — Конец.

— Нет, такие истории я не люблю, — поэт вздохнул. — Не знаю, что и сказать тебе, чтобы тебя не покоробило. Не люблю. И точка!

Эрих тоже вздохнул и замолчал. За окном шёл тёплый весенний дождь.

8 апреля 2009 г.

Энтропия

Поэт Алексей Рюмин вышел на балкон подышать свежим воздухом. Весна в этом году выдалась на удивление прохладной. Алексей вздохнул полной грудью, сжав в мощных руках балконные перила, и счастливо воззрился на раскинувшуюся перед ним панораму города. Он жил на двенадцатом, последнем, этаже, и весь город перед ним был как на ладони. Утро было в самом разгаре. Где-то к востоку уже вовсю дымила какая-то труба, по улицам деловито сновали автобусы и автомобили, рабочий люд расползался по местам своей трудовой деятельности. «Вот она, весна жизни», — подумал Алексей с теплотой в своём добром сердце.

Потом он выкурил сигарету, выкинул окурок вниз и перекинул одну ногу через перила. В зубах он зажал какой-то бумажный лист, согнутый несколько раз. Алексей ловко перебрался на балкон соседней квартиры, громко постучал в оконное стекло, и через мгновение он уже входил в чужую комнату. Хозяин был дома. Йохан Фредриксон сидел в полутьме за компьютером и что-то программировал. Фредриксон был математик и преподавал в местном университете.

— Доброе утро, Фредриксон, — поздоровался Алексей.

Фредриксон растерянно посмотрел на него и кивнул. Это был немолодой уже и очень необщительный человек, одетый во всё чёрное.

— А я тут это… принёс тебе свою новую публикацию, — Алексей показал ему то, с чем он явился — городской еженедельник, на первой странице которой была напечатана его собственная физиономия и его же собственные стихи. На фотографии в газете Рюмин выглядел, словно пророк из светлого будущего или, по крайней мере, как путешественник из дальних стран.

— Поздравляю, — тихо произнёс Фредриксон и опять углубился в свою работу.

Алексей немного посидел в тишине, крутя головой по сторонам, а потом спросил:

— Что делаешь?

От громкого звука его голоса Фредриксон испугано вздрогнул. На экране перед ним проворно сновали туда-сюда какие-то разноцветные точки.

— Мой новый проект, — неохотно ответил он.

Алексей придвинул стул ближе.

— Это вот что? — ткнул он пальцем в экран.

Фредриксон вздохнул и объяснил:

— Это модель вселенной. Точки — это звёзды. Или даже галактики, — добавил он после некоторой заминки.

— Или молекулы, — передразнил его поэт. — А чего они скачут?

— Они перемещаются согласно физическим законам, — покорно ответил Фредриксон, но тут Алексей перебил его.

— Ага! — вскричал он. — Я всё понял! Вот это число изменяется!

— Ну, да, — сказал Фредриксон, посмотрев, что тот показывает. — Оно и должно меняться. Это энтропия.

— Что-что? — опешил поэт. Ему показалось, что этот термин из области физиологии, а не физики.

— Энтропия — это, скажем, мера хаотичности, — пояснил Фредриксон. — В закрытых системах она всегда увеличивается. Или, чтобы тебе было понятно: всё в этом мире изменяется от порядка, логоса, к беспорядку, хаосу.

— А разве не наоборот? — Алексей подозрительно прищурился.

— Нет-нет, что ты! — Фредриксон, казалось, даже слегка рассердился. — Это сорок лет назад в наших школах могли сказать такое, но тогда господствовали утопические научные теории!

— Сорок лет назад я ещё не родился, — заметил Алексей, доброжелательно улыбнувшись. — Вообще, люблю я заходить к тебе, всегда узнаю что-то новое.

Он достал блокнот и аккуратно записал в нём: «Хаос, логос, энтропия». Здесь Алексей записывал творческие идеи и всё, что могло пригодиться ему при сочинении стихов. Фредриксон знал о назначении блокнота, поэтому особо не удивился.

— Так это, значит, вселенная, — поэт придвинул стул ещё ближе.

— Модель вселенной, — поправил его Фредриксон.

Точки на экране двигались с какой-то угрожающей предопределённостью. Вдруг они начали собираться все в одном месте. Число, показывающее энтропию, росло и росло.

— Что это? — вскричал Алексей.

— Полагаю, коллапс вселенной, — спокойно ответил Фредриксон. — Все звёзды собрались в одной точке пространства.

— Не все! — Алексей показал в угол экрана. — Эти вот почему-то отрываются от коллектива!

— Да, действительно, — не стал спорить Фредриксон. — Вся вселенная собралась в одной точке, кроме этого отщепенца.

Алексей задумался, а потом спросил:

— Фредриксон, а что стало со всеми этими звёздами, с существами, которые их населяли?

— Все погибли, — ответил математик. — Разве что в этой улетевшей системе кто-то остался.

— Как это — все? — не поверил поэт.

Одиночная точка удалялась на экране всё дальше и дальше, а потом вылетела куда-то за пределы видимой области и исчезла. Фредриксон остановил работу программы.

— А мы, наше Солнце, — спросил Алексей, — мы погибнем вместе со всей вселенной или улетим в пустоту?

— Не знаю, — ответил Фредриксон. — Учитывая то, что, согласно этой модели, спасся всего один мир из миллионов, наше Солнце, скорее всего, погибло.

— Ужас! — Алексей мертвенно побледнел.

— Успокойся, это всего лишь математическая модель, к тому же гипотетическая.

— То есть ничего общего с реальностью она не имеет?

— Ну, как это не имеет… — Фредриксон почесал за ухом. — Энтропия вселенной, так или иначе, будет возрастать, и мы все когда-нибудь погибнем, и над всем безраздельно воцарится мрак…

— Ужас! — повторил Алексей.

Фредриксон лишь развёл руками.

— Я тебе не верю, — твёрдо сказал Алексей. — Нас, человечество, ждёт светлое будущее. Нельзя всё сводить к одним лишь числам. Числа — они бездушные. Когда-нибудь они тебя погубят, Фредриксон.

Математик незаметно усмехнулся.

— Ну разве числа могут отразить стремление человека к совершенству? — продолжал с сияющими глазами Алексей Рюмин. — Стремление к красоте, справедливости, порядку!? Через несколько десятков лет мы построим первые поселения на Юпитере, покорим дальний космос, а потом… потом сами будем перемещать звёзды, как нам заблагорассудится! И согнём твою энтропию в бараний рог!

Фредриксон, казалось, потерял дар речи.

— Давай, я почитаю тебе свои стихи, — немного успокоившись, сказал поэт. — А потом я пойду… У меня ещё несколько экземпляров газеты осталось разнести.

Алексей встал, поставил одну ногу на стул, на котором сидел, а одну руку простёр куда-то в сторону, откашлялся и начал декламировать:

23 апреля 2009 г.

Трудности сочинительства

Алексей Рюмин по пути из кухни, где он только что плотно пообедал, в гостиную задержался у зеркала. Что же остановило его? Что узрел он в холодных стеклянных глубинах? Из зеркала на него смотрел мужчина средних лет, высокий, с могучей грудной клеткой и широкими плечами, вполне симпатичный (так, по крайней мере, казалось самому Рюмину).

«А я ведь ещё ничего, — подумал Алексей. — Я ведь ещё ого-го!»

Потом Рюмин подумал о женщинах. Вдруг его жизнерадостный взор несколько поблек. Причиной тому была некоторая выпуклость в области повыше ремня. И эта выпуклость в последнее время почему-то стала приобретать некоторую солидность и как бы заявляла о том, что обосновалась тут надолго. Рюмин перестал думать о женщинах, раздражённо посверлил взглядом выпуклость на животе своего зеркального двойника, настроение поэта испортилось.

В гостиной Рюмин достал из шкафа непочатую бутылку грузинского коньяка, рюмку, поставил всё это на столик и уселся в удобное кресло, которое с готовностью приняло в объятия его поэтическое тело. Но едва Алексей откупорил бутылку и с предвкушением поднёс бокал ко рту, как в прихожей раздался звонок. Раздражение овладело душой поэта. Однако, делать вид, что тебя нет дома, было нежелательно, тем более, что это могли быть почитатели его таланта, а к неожиданному появлению таких особ у Рюмина была слабость.

Хозяин резво припрятал бутылку — ему не хотелось, чтобы кто-то, коллега, знакомый или вовсе посторонний подумал, пусть мимолётно, что у знаменитого поэта имеются какие-либо проблемы со спиртным. Или даже подумают, что он алкоголик! Какие глупости! Всего лишь ежедневная порция, активизирующая его жизненную энергию и трезвость мышления.

Открыв дверь, Рюмин увидел маленького сутулого человека в чёрном. Это был не коллега и не почитатель его поэзии. Маленького человека звали Йохан Фредриксон, он жил в соседнем подъезде и преподавал математику в местном университете. Кроме того, он сам пробовал заниматься сочинительством, по мнению самого Рюмина, довольно бездарно. И даже свели знакомство они через одного маститого писателя и потом продолжили общение на темы литературного творчества.

Рюмин сразу вспомнил, зачем Фредриксон приходил в прошлый раз, и сходу оглушил пришедшего:

— Привет, Фредриксон, проходи! Я придумал имя для твоей героини…

У математика всегда возникали большие сложности с придумыванием имён героев своей писанины. Порой одно имя отнимало у него больше недели. Он записывал один вариант, второй, вычёркивал, и весь этот процесс здорово изматывал как автора, так и окружающих.

— Ну, эта женщина, которая летает на тарелке и спасает космос от злых пришельцев из другой галактики, — продолжал Рюмин. — Она у тебя блондинка, ходит с распущенными волосами, вся в чёрной коже, а губы накрашены специальной помадой с афродизиаками…

Фредриксон отшатнулся и побледнел. Рюмин всё перепутал, а кое-что вовсе присочинил.

— У неё не тарелка, а межзвёздный телепортатор, — тихо попробовал возразить он.

Но Рюмин его не слушал. Он затолкал гостя в комнату, усадил его в кресло и продолжал:

— Итак, назови её Прасковья Подмышкина!

Слабая конвульсия пробежала по телу Фредриксона. Впрочем, фамилия «Подмышкина» была гораздо лучше фамилии «Пукин», которой Рюмин предлагал назвать одного из главных героев около полугода назад. Фредриксон расстегнул ворот рубашки и тяжело задышал. Поэт ничего не заметил и спросил:

— Хочешь чаю?

Про коньяк не стоило упоминать хотя бы потому, что Фредриксон был строгий трезвенник и не пил даже пива.

— Воды… если можно… — отозвался он.

Когда Рюмин вернулся со стаканом воды, то только сейчас заметил, что гость явился не с пустыми руками, а с небольшой папкой. А это значило то, что Фредриксон принёс ему своё новое творение.

— Да, — подтвердил тот. — Я закончил новую повесть. И ту героиню, о которой ты думал всё это время, я назвал несколько иначе.

— Зря! Эх, зря! — Рюмин шутливо погрозил пальцем. — Ладно, давай сюда повестушку!

Фредриксон слегка дрожащими пальцами открыл магнитные защёлки на папке и вручил поэту небольшую стопку отпечатанных листов.

Рюмин углубился в чтение.

Прошёл час. Поэт отложил последнюю страницу и, сложив пальцы, с насмешкой воззрился на соседа. Фредриксон смотрел на него с тоскливым ожиданием, в его взгляде было нечто собачье.

— Дочитал, — констатировал факт Рюмин.

— Ага, — кивнул Фредриксон. — Что скажешь?

— Ты назвал ту героиню по-другому, — хмыкнул Рюмин. — И вообще всё переиначил.

— Но… — Фредриксон развёл руками.

— А сама идея мне не нравится. Ты опять вкладываешь идеи в голову читателю. И какие? Что человеческое начало по своей природе порочно? Что человечество — не высшая форма существования разума, а какой-то вирус?

Рюмин всё больше входил в раж и начинал бить могучим кулаком по подлокотнику кресла. Фредриксон слабо попробовал что-то возразить, но тщетно.

— Но не это главное! — гневно сверкал глазами поэт. — Знаешь, что самое печальное в твоём творчестве? Вот о чём ты здесь пишешь? Какие-то космические пауки, перебрасывают паутину со звезды на звезду, собирают с жителей планет кровавую дань… А теперь представь, что после того, как ты это написал, где-то там, в глубинах космоса действительно обитают теперь такие вот насекомые!

— Пауки — не насекомые, — машинально возразил Фредриксон, но не был услышан.

— Пойми ты, дурья башка! — грохотал Рюмин. — Творчество должно созидать светлое, доброе, вечное! А не вот этих вот галактических монстров! Тьфу-ты, мерзость какая!

Если бы Фредриксон знал, что поэт с детства панически ненавидит пауков, то, возможно, сочинил бы что-то другое. А теперь ему оставалось лишь сидеть и слушать громогласный поток речей Рюмина.

— Вот напиши ты: «люди — убийцы». И люди станут убийцами! — продолжал поэт. — Напиши: на Бетельгейзе живут слизни-убийцы! И они будут жить там!

Фредриксон опять открыл было рот, но Рюмин перебил его:

— Да, я знаю, что Бетельгейзе — это звезда, жизнь на звезде невозможна. Я имел в виду планету, вращающуюся вокруг неё.

— Возможность существования планетной системы там сомнительна, — вставил Фредриксон.

Рюмин пронзил гостя пламенным взглядом так, что Фредриксон осёкся.

— Ты мою последнюю поэму читал? — спросил Алексей с нажимом.

Поэму эту опубликовал местный литературный журнал «Голубой фонарь».

— Да, читал, — ответил Фредриксон. — Хорошая поэма. Светлая, добрая, вечная.

Услышав такое, Рюмин оттаял. И даже почувствовал некоторую неловкость за то, что так критично отнёсся к начинающему литератору.

— Ты это… — сказал Алексей в дверях, когда Фредриксон уходил. — Пиши ещё.

Математик улыбнулся, попрощался и направился к лифту. Когда створки лифта отворились, Фредриксону пришлось выпустить какую-то высоченную женщину в странном блестящем костюме.

Не успел Рюмин достать коньяк во второй раз, как в дверь опять позвонили. Наверное, Фредриксон что-то забыл. Но это был не математик. На пороге стояла высокая блондинка в чёрном кожаном комбинезоне. Губы у неё были ярко накрашены.

— Узнаёшь? — улыбнулась она. — Прасковья меня зовут. Подмышкина.

16 августа 2009 г.

На пороге вечности

— Привет, — безрадостно поздоровался Алексей Рюмин с тем, кого прилюдно называл своим лучшим другом. — Можно войти?

— Конечно, конечно, — уступил ему дорогу Эрих Атенин. — Доброе утро! Что случилось?

— Стих написал, — изрёк поэт, устраиваясь в кресле.

Он огляделся. Комната Атенина выглядела, как обычно: творческий беспорядок, разбросанные распечатки, словари, в углу тихо гудел компьютер. Хозяин, однако, не последовал за гостем, а устремился на кухню, где деловито загремел чайником и посудой.

— Чай будешь? — спросил он оттуда.

— Я стих вот написал, — чуть погромче произнёс Алексей.

Впрочем, его, видимо, не услышали, потому что Эрих задал новый вопрос:

— Зелёный? Чёрный? Суданская роза?

Алексей помрачнел и громко рявкнул:

— Я стих сочинил. Новый!

— Да-да, я тебя прекрасно и в первый раз расслышал, — выглянул из кухни Эрих. — Естественно, новый. Так, значит, зелёный?

— Чёрный, — недовольно проскрипел поэт. — Три ложки сахара. Даже три с половиной.

Эрих просиял, снова исчез, но через минуту вернулся, занял своё место, крутящийся стул перед компьютером, и развернулся к Рюмину. Весь вид его выражал повышенное внимание к дорогому гостю.

— Ну? — с приветливой улыбкой сказал он.

— Что «ну»? — проворчал Алексей. — Я к тебе с поэзией, муки творчества, так сказать, а ты вот так с порога «ну». Это невежливо, по меньшей мере. Я не умею читать стихи, когда мне говорят «ну».

— Давай тогда просто посидим, — предложил Эрих. — А хочешь, я почитаю тебе свои переводы, про битву на Курукшетре, про Юдхиштхиру…

Взгляд Рюмина был настолько суров, что Эрих запнулся и замолчал. Комнату заполнила тишина. На экране компьютера мигал значок, извещавший о получении новой электронной почты, но этого никто не видел.

— Ладно, — смилостивился наконец Алексей. — Стих называется «На пороге вечности».

Он придал всему своему облику самый прискорбный вид, на который только был способен, и начал декламировать:

— «Не смоглось, мой друг, не сдюжилось…»

Засвистел чайник. Поэт в сердцах стукнул по подлокотнику кресла, в котором сидел, раздался треск. Эрих, сделав вид, что ничего не заметил, удалился на кухню. Вскоре на маленьком столике, который перекочевал из угла на середину комнаты, появились две чашки, заварочный чайник, сахарница и блюдо с печеньем.

— Извини, пожалуйста, — сказал Эрих. — Изволь продолжить, я тебя внимательно слушаю.

Из груди Алексея вырвался сдавленный стон, будто его сейчас пытали на медленном огне, но он изо всех сдерживается, чтобы не завопить от адской боли. Тем не менее, он скоро взял себя в руки и начал с самого начала:

— «Не смоглось, мой друг…»

Заканчивалось стихотворение так:

— «Вот приедем домой вечером, выпьем с горя, станет легче нам».

Эрих выждал время, пока не осознал, что это были последние строки.

— Ага, — сказал он.

— Что «ага»?

— Молодец, — ответил Эрих. — Стих написал. Новый.

— Так понравилось? — спросил Алексей, вытирая платком со лба испарину.

— Как тебе сказать… — хозяин принялся разливать в чашки ароматный чай. — Как-то не очень… Были у тебя стихи гораздо лучше.

— А Люсе понравилось, — поэт высморкался. — Я ей с утра позвонил. Всю ночь сочинял, а утром взял и позвонил. И твоя бывшая похвалила. И Фросе понравилось. И бабам этим, Юдхиштхире и Курукшетре, тоже, думаю, понравилось бы.

Эрих поморщился, словно кто-то начал трогать не очень чистыми руками дорогие его сердцу вещи.

— Понимаешь, скажу тебе прямо, — произнёс он. — Рифмы плохие, ритмика хромает…

— Рифмы, ритмика, — передразнил его Алексей. — Ты прям как Фредриксон. Но он всё же математик, сухарь, у него одни цифры в голове, а ты, я думал, — человек творческий, романтик. Нельзя же стихи слушать с метрономом в одной руке и словарём Брока и Хауза в другой.

Поэт окинул презрительным взглядом книжный шкаф Атенина, который был до предела набит толстыми книжками и, казалось, лишь чудом до сих пор не развалился. Эрик снова поморщился, но Алексей гневно продолжал:

— Я тебе уже говорил, стихи нельзя воспринимать, не пропустив их через призму своей души. В стихах главное не рифма и ритм, а чувства!

— Ты опять влюбился что ли? — ляпнул, не подумав, Эрих.

Поэт оборвал гневные речи и окинул друга задумчивым взором. К слову сказать, если Алексей и влюблялся, то пылко и страстно, каждый раз словно впервые, до скрежета зубовного и до гробовой доски. Обычно спустя неделю страсти стихали и уступали место страданиям, которые заканчивались долгим возлиянием. Часто бывало так, что за поэтом, который с воплями выбегал на улицу в нижнем белье, а то и без оного, приезжала машина «скорой помощи».

— Нет, — ответил Рюмин. — Не влюбился я. Просто надоело мне всё. Хочу уехать. Я тут прикинул, для жизни мне хватит всего тысячи в месяц.

— Тысячи в месяц? — недоверчиво хмыкнул Эрих. — А как же новый автомобиль? Коньяк? Заграничные поездки?

— Это всё не главное, — отрезал поэт. — Буду питаться хлебом с водой. Писать стихи. И чтобы никто не мешал. Чтобы не трогала меня суета сует. И электронной почты там не будет.

Эрих представил себе картину: его друг идёт босыми ногами по полю чернозёма, в холщовых штанах и рубахе, опоясанный верёвкой, с мудрыми-премудрыми глазами и бородой до пояса. Отчего-то, несмотря на комичность видения, ему тоже стало печально.

— Но как же мы будем общаться? — спросил он.

Алексей одним глотком опустошил чашку, хотя чай ещё был обжигающе горячим, и встал.

— Это всё неважно, — сказал он уже в дверях. — На пороге вечности всё это неважно.

16 февраля 2012 г.

Конец света

Эрих перевернулся с бока на спину и понял, что уже не спит. Ещё не очнувшись до конца от ночных сновидений, он лежал и обдумывал то, что ему снилось. Всего несколько мгновений назад он бежал по ночному городу, бежал изо всех сил, ему было легко и радостно, звёзды весело подмигивали ему, словно старому приятелю. Ещё немного — и его ноги оторвались бы от земли и он взлетел бы. И, наверное, полетел бы вперёд, словно птица, или, может быть, как ракета класса «земля-воздух». Но тут Эрих вспомнил, опять же, во сне, что всё это уже было, что уже нёсся он так по ночным улицам, неизвестно куда, неизвестно зачем, и что ему уже было так легко и радостно на душе. Всё это уже ему снилось, это точно.

Но теперь, лёжа в темноте под тёплым одеялом, Эрих засомневался. Сомнения непрошенными гостями прокрались в его душу и уничтожили последние осколки безмятежного счастья, оставшиеся после сна. Были ли воспоминания о том, что он уже бегал по городу, истинными? Или ему приснились эти воспоминания, но на самом деле этого не было? Как отличить воспоминания о том, что тебе по-настоящему снилось, от воспоминаний, которые приснились сами по себе? Эрих любил ясность и точность. Если бы он не стал изучать санскрит, то, наверное, стал бы математиком. Неопределённость пугала его.

Наконец, когда лежать не осталось никаких сил, он встал, быстро оделся, умылся и начал завтракать. За окном уже осветилось серое и тусклое зимнее небо. Солнца не было видно, в воздухе кружились в печальном вальсе печальные снежинки. К концу завтрака Эрих пришёл к выводу, что стремительный бег во сне всё-таки снился ему много раз, не только сегодня, но и раньше. Но есть ли скрытый смысл у этих видений, не хочет ли его подсознание сообщить ему какую-либо весть? Он снова вспомнил радостную лёгкость, с которой он мчался по улице, едва касаясь асфальта ногами… «Может быть, мне надо на самом деле пробежаться? Это ведь не так сложно. Нужно выйти на улицу, оттолкнуться одной ногой, второй, и вот уже дорога сама понесётся мне навстречу, успевай только увёртываться от прохожих…»

Однако легче подумать, чем сделать. Один взгляд в окно — и мысли о пробежке по-настоящему спрятались куда-то в тёмный уголок сознания. На улице было холодно. Уже который день дул суровый, пронизывающий одежду восточный ветер. Теплолюбивый Эрих похолодел от одних мыслей о том, чтобы выйти на мороз. Нет, это никак невозможно! Нужно подождать весны, когда снег растает, природа оживёт, на деревьях набухнут почки, а на газонах зазеленеет трава. Вот тогда и побегаем…

«Но вдруг раньше уже было такое? Возможно, год, два года назад мне снился подобный сон, я откладывал пробежку до весны, но потом забывал?»

Эрих смутился. Он рухнул на стул у своего рабочего стола, руки его обессилено повисли. Уныние овладело им. Нужно было работать, продолжить старый перевод, ответить на последнее письмо редактора, сходить в магазин, убраться в комнате… Но уже который день бездействие царило в этих стенах. Эрих валялся на диване, читал в Интернете новости, которые тут же улетучивались из его головы, пил чай со старыми запасами засохшего печенья. И сон, в котором всё было так хорошо, легко и правильно, слишком уж контрастировал с бездеятельным унынием, охватившим Эриха.

«Надо пробежаться, — решил он, — пусть не на улице, но здесь ведь тоже можно попробовать». Эрих бросил на пол одеяло, свернул его вдвое и запрыгал на нём, совершая бег на месте. Однако ощущение счастья не приходило. Напротив, он быстро устал, вспотел, в груди заболело, в боку закололо.

В дверь позвонили. От неожиданности Эрих вздрогнул. Соседи! Наверное, им не понравилось, что он топочет, словно слон. С соседями он не любил общаться. Они его пугали, он не знал, как ему вести себя с ними. Когда в час ночи сосед сверху принимался забивать гвозди, когда за стенкой лаяла собака, а снизу вдруг начинал яростно надрываться младенец — Эрих не знал, что делать. Если пойти к ним, то как попросить, чтобы они не шумели? И вдруг они ответят ему грубостью, а то и ещё чего хуже?

В дверь снова позвонили. Что ж, сам виноват, придумал же такую глупость — бегать в комнате. Однако это были не соседи. За дверью стоял и тыкал могучим пальцем в кнопку звонка его старый друг, знаменитый поэт Рюмин.

— Здравствуй, Алексей, — тускло поздоровался Эрих.

— Привет, привет! — поэт продолжал теребить кнопку. — Я думал, у тебя звонок сломался.

— Да нет, как слышишь, работает.

— Я мимо проходил, — Рюмин оставил, наконец, кнопку и втиснулся в квартиру. — Что-то я захандрил, дай, думаю, возьму что-нибудь сладенькое и зайду к друзьям. Купил леденцов, зашёл сначала к Фредриксону…

— Но Фредриксон…

— Да, представь себе, забыл! — Рюмин расхохотался. — Как-то вылетело из головы, что старину Йохана мы уже похоронили. Позвонил, а из двери вылетают четыре малолетних прохвоста, представляешь? Племянники Фредриксона, четыре близнеца, настоящие чертенята. Ну и матушка их вышла, сестрица Фредриксона, знаешь, ничего так… Пришлось поделиться с ними леденцами.

— Ага, — кивнул Эрих.

— Но я тебя не обидел, вот! — Рюмин сунул руку в карман пальто и вытащил из его глубин трогательного петушка на палочке. К леденцу кое-где прилипли крошки табака.

— Спасибо, — переводчик принял подарок приятеля и стоял теперь посреди комнаты, не зная, что делать.

Поэт же без лишних церемоний устремился на кухню, заглянул в холодильник, в кастрюли, под стол, даже зачем-то в мусорное ведро. Вернулся он в комнату с видом рассеянным и удручённым.

— Негусто у тебя как-то…

— Ну, вот… — Эрих развёл руками.

— Что у тебя случилось?

— Да ничего, Алексей, ровным счётом ничего. Просто… уныло мне как-то. Нужно переделать кучу работы, по графику отстаю, но… совершенно нет настроения, и совсем ничего не делается. И сны снятся какие-то глупые.

— Ты знаешь, ты уже не первый, от кого я в последние дни слышу подобное. Может, это так конец света действует?

Эрих скривился.

— Что ты, Алексей, ну какой конец света, глупости всё это.

— А я стих написал, про конец, хочешь, почитаю? — но, посмотрев на кислую физиономию друга, Рюмин передумал. — Может, пойдём ко мне? Выпьем кофе с коньяком, конфеты тоже есть.

— Ладно, пошли.

Рюмин помог Эриху одеться, потом они сели в лифт и поехали вниз. Поэтом вновь овладело веселье, он то и дело подмигивал, напевал под нос песенку «Шоколадные конфетки очень-очень любят детки», а на его крупном лице расцветали улыбки.

— Про свою бывшую, небось, вспоминаешь? — спросил поэт вдруг серьёзно, когда они были уже на улице.

Эрих не ответил, хотя его друг угадал, с недавнего времени его одолевали воспоминания о прошлой жизни и мысли о том, какая жизнь могла бы быть теперь, не окажись они с Ириной совершенно неподходящими друг к другу людьми. И особенно горько становилось вечером, когда он засыпал в одиночестве под остывшим одеялом…

Рюмин жил в том же доме, но в другом подъезде. Квартира у него была просторнее и не такая захламлённая, как у Эриха. Поэт, широкая душа, не любил старые вещи, не любил памяток прошлого. К примеру, когда у его дивана сломалась ножка, он не стал заниматься ремонтом, а подарил диван вместе с креслами кому-то из своих многочисленных приятелей, купив взамен новёхонький. У чашки отбилась ручка? В мусорное ведро её со всем сервизом! Эрих такого расточительства не понимал, он бережно хранил треснувшие чашки, старые тетради с уже никому не нужными записями, старые компакт-диски, и по возможности избегал покупок чего-то нового. Возможно, поэтому деньги избегали его, предпочитая кошельки более расточительных личностей.

На столике в гостиной уже стояла початая бутылка коньяка и одна рюмка. Рюмин нимало не смутился, а предложил гостю устраиваться поудобнее. Эрих сел на мягкий диван и огляделся. Он бывал тут нечасто, и каждый раз тут что-то менялось. У одной стены, за диваном, возвышался массивный книжный шкаф, в котором, конечно же, все книги были одного авторства, а именно хозяина дома. Напротив стоял огромный плазменный телевизор. С левой стороны была дверь в коридор, справа — застеклённый балкон, с которого было видно всё то же серое небо.

Рюмин не спеша сварил кофе, а потом уставил столик разнообразными яствами: салат, жареная сёмга, баночка с чёрной икрой, коробка шоколадных конфет.

— Женщины — они как шоколад, — поучительно изрёк хозяин. — Когда их нет — грустно, а когда их много — начинается изжога… Угощайся, будь так любезен! — с этими словами он налил обоим коньяку и развалился на диване с другой стороны.

Эрих обвёл взглядом стол.

— Неплохо устроился, — сказал он со слабой улыбкой.

Он достал из коробки конфету, отпил кофе, а потом хлебнул коньяка.

— Не стесняйся. Всё это… в общем, сочинил одному депутату лозунг в стихах.

— А-а-а, — протянул переводчик.

Рюмин бросил на него сердитый взгляд, но потом, осушив свой бокал, добавил более мягким тоном:

— Ты думаешь, я не понимаю, что этот депутат — говно, и что этот лозунг — говно? Прекрасно понимаю. Но у меня не было выбора…

— Тебе сделали предложение, от которого нельзя было отказаться, — понимающе кивнул Эрих.

— Я и его конкурента, господина Падлова, тоже порадовал хвалебной одой. Тоже, впрочем, говно.

— Получается, от тебя сейчас… ничего вечного, доброго, светлого?

— Ну почему же, — поэт слегка обиделся. — Вот цельный шкап с вечным, добрым, светлым. И вообще, я и сам добрый и светлый. Но ничего, с нового года я всё это брошу. К чёрту этих депутатов, к чёрту всех этих хозяев жизни! — Рюмин смачно выругался. — Я поэму напишу. Вечную и светлую. Задумки кое-какие есть, но, понятное дело, я тебе сейчас ничего не расскажу, а то ничего не получится.

«Не было ли точно такого же обещания год назад?» — призадумался Эрих.

— Алексей, прости… но ты не боишься, что если вдруг на самом деле произойдёт конец света, то ты ничего не успеешь? И последним, что ты сделаешь с своей жизни, будут хвалебные оды всяким недочеловекам?

— Я в конец света не верю, — хмуро ответил поэт. — Эти самые недочеловеки такого не допустят. Им слишком хорошо живётся.

— Мне кажется, это вне их компетенции, — Эрих слабо улыбнулся.

— Но ты-то! — хозяин перешёл в наступление. — У тебя ведь целая гора начатых переводов, сам говорил. Ты вот не боишься, что не успеешь доделать то, что начал, что годы, уже потраченные на это дело, ушли впустую?

Эрих не ответил, а помрачнел ещё сильнее.

— Какое-то несоответствие, — продолжал Рюмин. — Ты треплешься о конце света, упрекаешь меня в каких-то пустяках, а сам лежишь днями, ничего не делая, в думах о своей бывшей…

Внезапно поэт осёкся, наверное, потому что его слова были слишком жестоки, а он по натуре своей был человеком добрым. Он налил ещё коньяку.

— Тебе сны снятся? — спросил Эрих, чтобы сменить тему.

— Не знаю, я ничего не помню.

— А когда ты в последний раз бежал?

— Как это — бежал? Куда? Зачем?

— Просто так бежал. Чтобы ветер в ушах свистел. Вперёд, не оглядываясь, изо всех сил, ещё чуть-чуть — и взлетишь!

Рюмин покосился на бокал в руках друга и улыбнулся.

— Вижу, ты начал веселеть. Давай я ещё подолью…

— Нет! — Эрих вскочил. — Ты прав! Нельзя сидеть и уныло ждать чего-то. Мы не можем в точности знать, случится ли конец света по календарю майя, или через миллион лет, или через несколько минут. Мы не знаем, когда именно расколется небо, и всё поглотит пустота. Прости, я должен идти!

— Ты куда? — опешил Рюмин.

— Бежать. Я должен побежать. Бежать изо всех сил, словно последний раз в жизни. Вперёд и без оглядки!

— А вдруг ты взлетишь, Эрихтоний? — пошутил поэт.

— Посмотрим!

Эрих бросился в коридор, в мгновение ока оделся и, не прощаясь, побежал к лифту. Подъезд встретил его тусклой вонью. У мусоропровода какая-то девочка выбрасывала мусор. Створки лифта открылись незамедлительно. Через минуту Эрих вышел из подъёзда. Под ногами скрипел снег. Он встряхнулся, вдохнул глубже холодный воздух и побежал…

18 декабря 2012 г.

Мы все умрём

Потомственный бухгалтер Алексей Нефёдов пришёл с работы, разогрел на старой чугунной сковороде ужин, переставил её на стол и включил телевизор, который стоял рядом. На экране появился мужчина в чёрном костюме с невообразимо скорбным лицом, который столь подходящим к его внешности заунывным голосом начал рассказывать о том, что любой, кого ни возьми, скорее всего умрёт от рака.

— Да, и тебя, мой дорогой зритель, тебя это тоже касается, — добавил мужчина в чёрном.

Алексей вздрогнул.

— Нужно всего лишь время, чтобы любая клетка здорового организма стала злокачественной, — продолжал мужчина.

Алексей поскорее проглотил комок вермишели, схватил пульт и переключился на другой канал. Мрачного мужчину сменила жизнерадостная блондинка. Она весело размахивала руками и говорила вот что:

— Несмотря на все достижения современной медицины, мы не умеем лечить аллергию, которая триумфально шагает по планете, причиняя невообразимые страдания миллионам людей.

Улыбка на лице блондинки заставляла поверить в то, что эти невообразимые страдания делают её счастливой.

— И с каждым годом таких страдающих становится всё больше. Вымрет ли человечество от аллергии?

Алексей достал аптечку, в которой хранились все домашние лекарства и на всякий случай проглотил таблетку от аллергии, запив её водой из-под крана. В любом случае эта весёлая блондинка нравилась ему больше мрачного мужчины в чёрном.

— Однако если нет лечения, это не значит, что мы совершенно бессильны. Выдающиеся британские учёные разработали способ борьбы с аллергическими явлениями. В этом нам помогут… — блондинка сделала эффектную паузу. — …гельминты! Или, проще говоря, глисты. Учёные заметили, что страдающие аскаридозом люди не страдают от аллергии! Паразит включает какие-то скрытые механизмы, чтобы помочь своему хозяину жить полноценной жизнью…

«Хорошо, что я руки перед едой не помыл», — подумал Алексей.

На экране тем временем показали извивающихся червей. Видимо, как раз таких, которые помогали жить полноценно. Алексей отодвинул сковородку в сторону — аппетит почему-то пропал. Отведя взгляд в сторону, Алексей нащупал пульт и нажал кнопку. На третьем канале добрый седобородый дедушка рассказывал о плесени и других грибках. Он ползал на дрожащих коленках по чужим ваннам и показывал колонии чёрной плесени и тыкал в неё палочкой.

— Наверняка у вас в квартире тоже есть эта прелесть, — скрипел дедушка, — которая год за годом, медленно и неотвратимо несёт вам смерть…

Алексей выключил телевизор, пошёл в санузел и, скорчившись там в три погибели, нашёл за унитазом какое-то чёрное пятно. Потыкать в него по примеру дедушки из телевизора, кроме собственного пальца было нечем.

Алексей вышел из квартиры, спустился на этаж и позвонил в дверь к своему другу, заслуженному изобретателю Георгию Самокатову. Насколько было известно Алексею, тот уже несколько месяцев не работал, поскольку занимался конструированием вечного двигателя, или чего-то в этом роде.

— Привет, Жора, — сказал Алексей, когда хозяин открыл ему дверь.

Самокатов не ответил, просто впустил гостя внутрь и вернулся в комнату. Когда-то тут была детская, но теперь здесь явно была лаборатория. Вдоль стен на стеллажах стояли коробки с радиодеталями и инструментами, в углу гудел древний компьютер. Квартира пропахла кошачьими какашками. Самокатов, всё так же не говоря ни слова, взял в руки паяльник и склонился над непонятным агрегатом. Лысина изобретателя в сете ярких ламп сияла и сверкала. Алексей тихо сел на табурет в углу. Самокатов припаял к одной непонятной штуке другую непонятную штуку, потом начал измерять мультиметром какие-то параметры.

— Я тут это… — откашлявшись, начал Алексей. — По телевизору сообщили, что мы умрём то ли от рака, то ли от аллергии, то ли от плесени.

— Непременно, непременно! — промурлыкал изобретатель.

— В общем, хотел с тобой посоветоваться, как ты думаешь, Георгий Макарович, от чего именно мы всё же умрём?

Самокатов, кряхтя, выпрямился.

— Но зачем это тебе, Лёша?

— Просто хотелось бы знать истину. Чтобы не беспокоиться понапрасну.

Самокатов засунул руку в карман и вытащил шестигранную кость для настольной игры.

— Бросай кубик, Лёша, и всё станет ясно.

Алексей протянул было руку, но на полпути остановился. Самокатов довольно засмеялся, обнажив кривые жёлтые зубы. Алексей вздохнул и пошёл доедать ужин.

27 октября 2017 г.

Ведьмы

Алексей Нефёдов осторожно остановился на лестничной площадке у обшарпанной двери и прислушался. Дверь была приоткрыта. Внутри было тихо и темно. Здесь жил его друг, гениальный изобретатель Самокатов. И царившие внутри тишина и мрак внушали самые ужасные опасения. Нефёдов приоткрыл дверь и вошёл в квартиру. Плохо подогнанный паркет скрипел под ногами.

— Здравствуй, Лёша, — раздался из самого тёмного угла тихий голос хозяина.

Чиркнула спичка, и за краткое время её жизни Нефёдов успел разглядеть лысину Самокатова, очки, одно стёклышко которых треснуло, и печально поникший нос.

— Что случилось, Жора? Почему ты сидишь в темноте?

— Гиблое это место, Лёша, — мрачно возвестил вновь скрывшийся во мраке хозяин. — Беги отсюда, пока не поздно.

Внутри у Нефёдова всё похолодело. Наверное, титаническое умственное напряжение изобретателя не прошло бесследно, он сошёл с ума, и сейчас его, Нефёдова, жизнь, висит на волоске, ведь рядом с ним, возможно, находится маньяк-убийца. Зачем он предупредил его об опасности? Может быть, по старой дружбе?

— Чт-т-то ты такое говоришь, Жора?

Изобретатель тяжело вздохнул.

— Я о городе нашем. Нехорошая у него аура.

— Нормальная аура. Город-курорт. Бывший город-труженик.

Изобретатель зажёг ещё одну спичку. Снова мелькнули и исчезли лысина, очки и нос.

— Молод ты, Лёша, и ничего не знаешь. Город Бердянск — столица ведьм всей Восточной Европы. Тут их средоточие. И если ты им не прислуживаешь — будешь влачить самое жалкое существование. Уж я-то знаю…

— Откуда знаешь? Какую-то ерунду ты говоришь, Жора…

— Я знаю, потому что жена у меня была самая настоящая ведьма.

С женой изобретателя Нефёдов знаком не был, поэтому не мог ничего сказать в её защиту.

— Да, Лёшка, самая настоящая ведьма, — повторил Самокатов, зажигая очередную спичку. — Причём из высших ведьминских эшелонов. Колдовала дома почти каждый день, только я поначалу этого не понимал. Закроется на кухне и колдует, колдует с утра до вечера. А чтобы я ни о чём не догадывался, кормила меня пельменями.

— Пельмени — это хорошо, — брякнул не подумав Нефёдов.

— Морочила она мне голову, Лёша… И поначалу я ничего не понимал, жрал эти ведьминские пельмени. Но потом истина раскрылась. И я стал эти пельмени незаметно выплёвывать в пакетик. А сам питался сухарями. Но она заметила, что я пельмени выплёвываю, и устроила скандал. Догадалась, что я узнал, что она ведьма. И ушла, забрав при этом мою мужскую силу.

В свете следующей спички Нефёдов заметил в глазах друга слёзы.

— Когда её не стало в моей жизни, я сразу почувствовал облегчение. Словно камень с души свалился. Но я начал собирать материалы. И узнал, что всё в городе управляется ведьмами. Даже газета местная, «Южная заря» — знаешь, какая «заря» имеется в виду? Люцифер, естественно!

Нефёдова пробрала дрожь.

— Ну что ты, Жора, зачем придумываешь такие ужасные вещи?

— Всё чистая правда. Я бы показал тебе вырезки за несколько лет, в которых я расшифровывал тайные ведьминские послания, вот только папку у меня украли… В милиции надо мной посмеялись, и я понял, что власть с ведьмами заодно.

Зажглась и потухла ещё одна спичка.

— А в Бердянске проходили ведьминские слёты. На слётах они выбирали главную ведьму, председателей ведьминских ячеек, награждали отличившихся ведьм грамотами почёта и строили козни против всего мира. Я пытался предупредить обычных горожан, но тогда меня выгнали с работы. И я понял, что проиграл. Они дёргают за все ниточки. Если ты не из их клана — не будет у тебя ни работы, ни денег.

Воцарилась тишина. Потом Самокатов сказал:

— Спички закончились.

— Ясно, — сказал Нефёдов. — Ну, я пошёл?

— Иди, Лёша, — грустно сказал изобретатель. — Пока.

Нефёдов развернулся и молча вышел из квартиры Самокатова.

23 апреля 2018 г.

Планета Икс

Изобретатель-самоучка Георгий Самокатов и его юный друг и ученик Алексей Нефёдов стояли на балконе. Самокатов курил трубку, время от времени выпуская клубы дыма, а Нефёдов старался не закашляться, когда дым попадал в его дыхательную систему. Изобретатель, запрокинув голову, что-то пристально высматривал в небе, причём он то снимал очки, то вновь взгромождал их на нос.

— Скоро, Лёша, — задушевно начал Самокатов, — ты воочию узришь то, что никогда в жизни не видел.

— А что я должен увидеть? — Нефёдов закрутил головой по сторонам.

— В небо смотри, — заметил изобретатель.

Небо было ярко-голубым, без единого пятнышка. Под лучами апрельского солнца природа вовсю оживала, пробуждаясь после необычайно затянувшейся зимы.

— Пока ничего не вижу, — Нефёдов почесал кончик носа.

— Скоро увидишь, — сказал Самокатов. — И все увидят. Но будет уже поздно.

Нефёдов снова потрогал пальцами свой нос. Он всё равно ничего не понимал.

— Комета, что ли, летит? — предположил он.

— Нет, не комета. К нам приближается астрономический объект, известный как «Планета Икс». На древних вавилонских табличках он также называется «Нибиру». Астрономы всего мира уже наблюдают его в свои телескопы, но молчат. Но скоро планета сия окажется на таком расстоянии, что можно будет наблюдать её невооружённым глазом.

— Она в нас врежется? А почему астрономы молчат? Может, её ядерными ракетами, пока не поздно?

— Все, кто знает об этом, молчат, потому что это заговор, Алёша. На этой планете к нам летят истинные правители Земли, которых зовут «ануннаки». А так как в правительствах всех более-менее важных стран сидят их агенты, то…

— Что такое «ануннаки»?

— Рептилоиды, Алёшка. Разумные ящерицы, которых в древности принимали за богов. Но пять с половиной тысяч лет назад у них между собой произошла гражданская война, с тех пор им приходится скрываться под личинами обычных людей. Их просто мало, но, тем не менее, как я уже сказал, они давно руководят политикой всего мира.

Самокатов горько вздохнул, выпустив особо густой клуб дыма.

— Впервые я услышал это слово примерно в твоём возрасте, Алёша. Я тогда был молод, красив и могуч и работал старшим механиком на сухогрузе «Карл Маркс». И вот однажды сидим мы в кают-компании, а первый помощник капитана Сидоров как закричит: «Ануннак!» И пальцем тычет в тёмный угол. Все переполошились, вскочили, посветили фонарём в тот угол — а там пусто. А помощник продолжает: «Да вот же он, зелёный такой! На спинке стула сидит и хихикает! Хватайте эту сволочь!» Сам, понимаешь, Алёша, что никто, кроме первого помощника, не видел эту тварь. А лицо у Сидорова прямо мёртвое от страха и глаза пустые. Тут и у меня внутри всё прямо сжалось. Вот так сгубили ануннаки нашего первого помощника.

Самокатов отвлёкся от воспоминаний и строго посмотрел на друга.

— Когда же Нибиру приблизится, ануннаки отправят на Землю десант, и всё человечество вновь окажется под пятою рептилоидов. Нас всех посадят в клетки и будут размножать ради потехи и пропитания. Они питаются человечиной, Алёша…

— Вот ужас-то! — Нафёдов побледнел. — Но что делать, Георгий Макарович?

— А что мы можем поделать? — голос Самокатова был абсолютно спокоен. — Всё, что в наших силах — просто ждать…

24 апреля 2018 г.

Инопланетяне

Есть у меня друг, Георгий Макарович Самокатов, всеми уважаемый человек и гениальный изобретатель-самоучка. Впрочем, некоторые считают его весьма странным, возможно, потому, что Георгий Макарович неистово верит в инопланетян. Причём с одной стороны, он страстно желает с ними встретиться, чтобы получить неопровержимые доказательства их существования, с другой — до смерти боится, что они обратят на него своё внимание и заберут к себе, чтобы проводить над ним нечеловеческие эксперименты. И в жизни с ним действительно случались события, в некоторой степени имеющие отношение к инопланетному разуму.

Когда Георгий Макарович был молод и едва закончил школу, он встречался с девушкой по имени Лена. Получив повестку в армию, юный Жора Самокатов пришёл к Лене и трагическим голосом сообщил, что ровно через три дня его заберут инопланетяне, и больше им никогда уж не свидеться. Что самое удивительное — девушка поверила и долгое время пребывала в уверенности, что всё сказанное — истинная правда. Лена успела выйти замуж, нарожать детей и лишь спустя много лет узнала истинное положение вещей.

Второй случай произошёл, когда Георгий Макарович работал на станции юных техников, по вечерам занимаясь изобретательской деятельностью. Целая комната в его квартире была отведена под исследовательскую лабораторию. И вот однажды вечером Георгий почувствовал, что под его веком что-то шевелится. Он подошёл к зеркалу и замер от ужаса. Ему показалось, что в его глазном яблоке извивается червь. Безусловно, инопланетного происхождения. Впрочем, у Георгия хватило благоразумия не заниматься самостоятельным извлечением паразита, хотя кое-какие инструменты у него имелись: клещи, плоскогубцы, тиски и штангенциркуль. Он вызвал такси и помчался в городскую больницу, в офтальмологическое отделение. По дороге он боялся, что врач поднимет его на смех или отправит в психиатрическое отделение, однако этого, к счастью не произошло.

Врач, высокая женщина в белом халате, долго светила каким-то инструментом Георгию в глаз, после чего изрекла:

— Дирофилярия репенс.

Георгию со страху показалось «делириум тременс», и он понял, что психиатрического отделения не избежать. Едва он приготовился дать дёру, как врач взяла щипчики и, строго приказав ему не шевелиться, раздвинула ему веки, ловко подцепила паразита и извлекла его наружу. Самое удивительное — она не взяла за операцию денег, что, возможно, было связано с тем, что она сама была не с этой планеты.

Третий случай был вот такой. Я общался с нашим общим знакомым Моисеем Мстиславовичем и в шутку спросил:

— Ну как там Георгий Макарович поживает? Его ещё не забрали?

Я имел в виду, конечно же, инопланетян. Моисей Мстиславович посмотрел на меня странным взором и ответил:

— Забрали, конечно. Но он сам виноват.

Я опешил. Дело в том, что Моисей Мстиславович был очень серьёзный человек и не склонный к подобного рода шуткам.

— Насовсем забрали? — холодея, спросил я.

— Да зачем насовсем, — добродушно улыбнувшись, сказал Моисей Мстиславович. — Отпустили, вестимо, уже.

Тут следует рассказать небольшую предысторию. Для своих изобретений Георгий Макарович регулярно обыскивал все окрестные свалки и мусорники. Он тащил домой выброшенные телевизоры, кофемолки и сломанные электромеханические игрушки. Однажды он даже нашёл цифровой фотоаппарат, который не включался, и починил его! Так вот, несколько дней назад Георгий с набитыми подобным хламом сумками шёл к себе домой. Путь его пролегал через железнодорожные пути, пересекать которые было настрого запрещено. Но подниматься на мост с сумками было тяжело, и он пошёл через рельсы. И его, понятное дело, сцапала транспортная милиция и посадила на некоторое время в камеру, за решётку, но благодаря счастливому стечению обстоятельств это недоразумение было благополучно улажено. Когда Моисей Мстиславович услышал мой вопрос, он почему-то решил, что я интересуюсь именно этим происшествием.

Теперь я жду следующего события. Может быть, на этот Георгия Макаровича действительно заберут инопланетяне? С одной стороны, я боюсь потерять друга. С другой — я и сам был бы рад убедиться, что они всё-таки существуют…

12 сентября 2019 г.