Из сборника «Сопоставление дел под сенью сакуры в нашей стране»

Женщина, повергшая в слезы соловья

Жил в старину в столице на улице Сэмбон-дори некий ронин, происходивший из знаменитого самурайского рода. Он не только превосходно владел премудростями ратного дела, но прославился еще и как искусный певец. По этой причине его нередко приглашали в знатные дома. Так и жил этот ронин, ублажая своим искусством сильных мира сего.

Однажды ронина пригласили в замок одной высочайшей особы, где в тот вечер проводилось первое в году пение утаи. Пришлось ронину заночевать в замке, а когда на заре он вышел в сад полюбоваться сливовыми деревьями, то увидел, что в этом году цветы на них появились раньше обычного. Но еще больше поразил ронина соловей, который, сидя на верхушке ивы, выводил свою переливчатую трель. Как выяснилось, владелец замка давно мечтал заполучить эту необыкновенную птицу.

— Что ж, это желание нетрудно исполнить, — сказал ронин. — В западной стороне столицы живет искусный птицелов, мой добрый знакомый.

Услышав об этом, хозяин чрезвычайно обрадовался, ронин же поспешил к птицелову и вскоре привел его в замок. Птицелов сноровисто снял соловья с дерева, за что удостоился щедрых даров. С тем он и отправился восвояси.

На следующий день, когда ронин явился к приятелю, чтобы поблагодарить его за услугу, жена птицелова вцепилась в него с криком:

— Куда вы увели моего мужа?

— Ничего не понимаю… — растерялся ронин. — Он должен был вернуться еще вчера вечером.

— Только вы знаете, где мой муж. Немедленно верните его мне! — не унималась женщина.

На ее крик сбежались соседи. Не успев ни в чем толком разобраться, они сразу же взяли сторону жены птицелова:

— Сосед ушел с вами. А раз его до сих пор нет, с кого же спрашивать, как не с вас?!

Ронину трудно было что-либо возразить в свое оправдание. Ему оставалось лишь предложить женщине отправиться в замок, где вчера побывал ее муж, но та и слушать об этом не захотела и поспешила к наместнику сёгуна.

Его превосходительство вызвал к себе ронина для дознания и попросил его рассказать, к кому он отвел птицелова накануне его исчезновения. Но тут в ронине взыграл дух самурая, и он отвечал:

— Ни к кому. Мы весь день проговорили в моем доме.

Казалось бы, чего проще было ронину рассказать все как есть, однако он этого не сделал.

— Странно, — молвил наместник сёгуна. — Только что в разговоре с соседями вы дали понять, что были у кого-то другого.

Но ронин и тут не открыл высочайшего имени. Это показалось наместнику сёгуна подозрительным, и он вновь обратился к ронину:

— Похоже на то, что вы совершили преступление. Но добиться от вас признания я не могу, быть может, вы заговорите под пыткой?

Изменившись в лице, ронин произнес:

— К чему таиться. Я убил птицелова.

Тут женщина закричала:

— Вот же бессердечная тварь! А еще прикидывался другом моему мужу! Из ненависти ли он совершил убийство или из алчности, все равно это невиданное злодеяние!

Утихомирив женщину, наместник сёгуна спросил ронина:

— Где же находится труп? — на что тот совершенно спокойно отвечал, что это ему неведомо.

— Зачем же тогда вы признались в убийстве? — снова вопросил наместник сёгуна.

— Но ведь вы сами сказали, что подвергнете меня пытке, если не признаюсь. А для самурая это бесчестье, которого не смыть во веки веков.

Так ответил ронин, и наместник сёгуна признал его невиновным. До окончания следствия ронина вверили попечению чиновников из городской управы и даже вернули ему оба меча — большой и малый,[206] так что для него все обошлось благополучно. Затем наместник сёгуна приказал во что бы то ни стало разыскать птицелова, после чего всем снова надлежало явиться к нему.

Вернувшись домой, люди разбились на группы и отправились на поиски. Вскоре наместнику сёгуна доложили:

— Труп птицелова обнаружен, как это ни странно, на дороге, ведущей в Такэду.

— В таком случае это дело рук какого-нибудь разбойника, — сказал наместник сёгуна. — Убитого следует немедленно захоронить. Иначе, увидев его, женщина станет горевать еще больше. Следствию же труп ничем не поможет. Поэтому без всякого ущерба для дела можно предать останки птицелова земле. Вдове я выражаю свое глубокое соболезнование, она ведь осталась совсем одна, детей у нее нет. Посему соседям надлежит всячески опекать бедную женщину и заботиться о ее пропитании.

Проявленное наместником сёгуна милосердие тронуло всех до слез.

— Послезавтра, девятнадцатого числа, — продолжал наместник сёгуна, — как всегда, будут совершены заупокойные службы в память об умерших, поэтому я распоряжусь, чтобы вдове птицелова выдали деньги на погребение мужа. Их должен получить кто-нибудь из ее родных или особо близких людей.

Женщина вновь поблагодарила наместника сёгуна, и на том все разошлись.

И вот ранним утром девятнадцатого числа к наместнику сегуна явился мужчина лет двадцати пяти и сказал, что пришел за деньгами.

— Кем вы доводитесь вдове птицелова? — спросил наместник сёгуна.

— Я друг ее покойного мужа, — отвечал тот, — потому она и попросила меня об услуге.

— Родство, прямо скажем, — не самое близкое, чтобы вы сочли себя вправе явиться за деньгами, — сказал наместник сёгуна и учинил ему допрос с пристрастием. В ходе допроса выяснилось, что мужчина вошел в тайную связь с женой птицелова и, сговорившись с нею, убил его. За тяжкое преступление мужчину приговорили к казни.

Тень разрешает все сомнения

Жил в старину в столице некий торговец лесом. Дом себе он выстроил, как и подобает, чтобы не чувствовать в нем летнего зноя, и столько сложил древесины на стрехах, что казалось, туда свезли весь лес с гор Кисояма.[207]

Говорят, сосна с молодой зелени печется о том, как превратиться в могучее дерево, — так и этот торговец с молодых ногтей заботился об укреплении своего дела. Еще говорят, будто сосна живет тысячу лет, — видно, наш торговец рассчитывал прожить не меньше, потому и заготовил леса столько, что его хватило бы и правнукам его, и праправнукам.

Лесоторговцу уже перевалило за восемьдесят, но он никак не хотел передавать хозяйство сыну и находил особое удовольствие в том, чтобы под Новый год подсчитывать доходы от своей торговли.

— Подумать только, — судачили люди, — голову посеребрил иней, на лбу волнами вздымаются морщины, спина скрючена, точно горбатый мост, а он все хлопочет по хозяйству, как будто иначе ему пришлось бы голодать. Умри он сейчас — наверняка первым угодит в адову огненную колесницу!

Пересуды эти в конце концов дошли до старика, и вот однажды, услышав стук барабана, возвещающий начало службы в близлежащем храме, он неожиданно отправился на богомолье.

— Смотрите-ка, видать, на старости лет вспомнил о загробном блаженстве, — потешались над ним.

Однако старик, похоже, искренне устремил свои помыслы к спасению и решил никогда не сворачивать со стези благочестия. Что же в том дурного? Короче говоря, такая произошла в нем перемена, что теперь он отличался от себя прежнего, как небо от земли. Все свое состояние в тысячу каммэ он разложил по парным ящичкам и вручил сыну, сам же отошел от дел, избрав для блаженного уединения место в Окасаки. На постройку его незамысловатого жилища пошли привезенные из Саги бревна, прежде самый ходовой его товар. Из окон открывался чудесный вид на горы. Старик не переставал радоваться, что проведет остаток жизни в этом красивом месте, и сокрушался лишь о том, что не ушел на покой раньше. Одиночество его не особенно тяготило — двадцать лет назад он потерял жену и за это время вполне свыкся с участью вдовца.

Сын старика был человеком богатым и без труда выполнял свой сыновний долг. Что ни день, посылал отцу какое-нибудь лакомство и даже приставил к нему четырех или пятерых прехорошеньких служанок, чтобы было кому подать ему чай. Однако старик старался не обременять прислугу и даже постель стелил и убирал сам. Словом, вел жизнь монашескую, даром что не носил черной рясы. Глядя на хозяина, вся челядь вплоть до последнего слуги невольно стала на путь благочестия.

Жила в доме старика стряпуха, безобразная на вид. Так вот у этой стряпухи вдруг подозрительно округлился живот. Заметив это, прочие слуги стали порицать ее и поддразнивать, а старого греховодника все вокруг просто возненавидели. Кое-кто пробовал усовестить его, но старик твердил, что он тут ни при чем. В тот же день стряпуха была с позором изгнана из дому, а когда подошел срок, благополучно разрешилась от бремени на постоялом дворе. Родила она мальчика и берегла его пуще зеницы ока.

Как только миновал период погружения в скверну,[208] стряпуха вместе с младенцем явилась к своему бывшему хозяину, но в доме с ней никто и разговаривать не стал. Вне себя от обиды женщина побежала к наместнику сёгуна и рассказала, как было дело. Тот вызвал старика, но он на все вопросы отвечал, что знать ничего не знает и ведать не ведает. Тогда наместник сёгуна велел обоим явиться к нему утром четырнадцатого числа, то есть на следующий день, причем вместе с ребенком.

Старик и женщина явились, как было велено. И наместник сёгуна сказал:

— Подобное случилось некогда в Китае. Говорят, что ребенок, родившийся от отца, которому больше восьмидесяти лет, не отбрасывает на солнце тени. Ежели ваш младенец не отбросит тени, можно не сомневаться, что этот старец — его отец.

Малыша усадили на залитой солнцем площадке перед зданием суда — и что же? Он не отбросил тени.

Тут старику стало невозможно отпираться, и он сказал:

— Да, это мой ребенок. Признаю. А скрывал я это только потому, что мне было стыдно перед людьми.

Тогда женщина попросила наместника сёгуна решить вопрос о будущем ребенка, но тот ответил:

— Такие дети, как правило, живут не более ста дней. Если же вашему сыну суждено прожить дольше, вам придется снова обратиться ко мне.

Выслушав решение наместника сёгуна, все удалились.

После этого в старике проснулось отцовское чувство, и он целыми днями холил и лелеял свое чадо. Однако вскоре мальчик стал чахнуть и, как предсказывал наместник сёгуна, на девяносто седьмой день умер.

Приснившийся будда

Жил в давние времена в столице один человек, и видел тот человек сны поистине необыкновенные. Был он ремесленником, мастерил часы, тем и кормился.

Но однажды, услыхав звон часов, он пробудился от сна бренного мира и устремил помыслы свои к загробному блаженству. Потому в округе его и нарекли Сякаэмоном: дескать, в святости своей человек этот может сравниться с Буддой.[209] Вдобавок волосы у него были от природы курчавые,[210] и это тем более оправдывало данное ему прозвище.

Случилось так, что праведник этот долгие годы жил в южной части Карасумы в доме человека, который не желал соблюдать посты, потому что принадлежал к секте Икко.[211]

Даже двадцать восьмого числа в месяц инея, в день очищения и поста по случаю годовщины смерти святого Синрана, он либо отправлялся к приятелям, таким же нечестивцам, как и он сам, либо устраивал у себя дома пирушки и угощал всех мясом или рыбой, поджаренными на дощечках из криптомерии.

В один из таких дней домовладелец позвал к себе человек пять гостей. Вдруг является Сякаэмон, низко кланяется и говорит:

— Уже пятьдесят ночей кряду мне снится один и тот же удивительный сон, будто под вашей спальней закопан будда из чистого золота величиной около девяти сунов. И изваян он самим Кобо Дайси.[212] Приблизившись к моему изголовью, будда озарил меня своим золотым сиянием и молвил: «Знаю я, что вера твоя крепка, посему надлежит тебе во имя будущего блаженства выкопать меня из земли. Сделав это, ты спасешь род человеческий, избавишь его от бесчисленных тяжких недугов». Вот какое было мне откровение. Позвольте же сегодня начать раскопку, ибо не меня одного желает будда одарить своей милостью, а весь род человеческий. Что же до плотников и носильщиков, то платить им буду я сам.

Но слова о будде и божественном откровении были для домовладельца всего лишь пустым звуком. Он хлопнул в ладоши и рассмеялся:

— Если бы сны сбывались, — рассмеялся он, хлопнув в ладоши, — я сам выложил бы тысячу золотых, лишь бы увидеть этого будду.

Тут в разговор вступил один из гостей, человек с виду разумный:

— Вам следовало бы прислушаться к словам вашего постояльца, — сказал он хозяину. — Отчего не позволить ему приступить к раскопке, тем более что все расходы он берет на себя?

Хозяин согласился, и в тот же миг вся утварь была вынесена во двор, деревянный настил подняли, в дело пошли заступы и мотыги. К вечеру вырыли яму глубиной в целых пять сяку, но никакого будды не обнаружили. Нашли только чайник с отбитым носиком, несколько углей да раковину от моллюска. Яму снова забросали землей, настроение у всех было испорчено.

— А ведь я заранее знал, что так будет! — в гневе воскликнул домовладелец. Сякаэмон же ушел к себе, даже не попрощавшись.

На следующий день Сякаэмон снова явился к домовладельцу.

— Этой ночью, — сказал он, — мне опять привиделся будда, и я услышал от него новое откровение: «Чтобы обнаружить меня, следовало копать в юго-восточном направлении и на два-три суна глубже. Жаль, что терпения вам недостало. Но на сей раз вы непременно извлечете меня из земли!» Так велел будда, поэтому дозвольте мне еще раз попробовать.

Хозяин опять согласился, и когда вырыли яму, в ней и в самом деле оказалась фигурка будды. Все возликовали, принялись поливать изваяние водой, и оно чуть-чуть заблестело. «И впрямь фигурка старинной работы», — подумал домовладелец и, обуянный жадностью, вскричал:

— Эта вещь моя!

Сякаэмон возмутился:

— Как же так? Я принял на себя все расходы, и будда по праву принадлежит мне.

— Ничего подобного! — стоял на своем домовладелец. — Вы хотели копать под моим домом, ну я и не возражал. Но чтобы отдать будду вам, такого уговора между нами не было!

Долго еще они препирались между собой и в конце концов обратились к наместнику сёгуна.

Выслушав от начала до конца всю историю, наместник сёгуна велел им поставить на фигурке свои печати и оставил ее у себя на три дня. После этого он позвал всех ремесленников Киото, занимающихся изготовлением будд, и попросил их определить, сколько времени пробыла фигурка в земле.

— Лет пять, от силы семь, — ответили ремесленники, тщательно осмотрев золотое изваяние.

Тогда наместник сёгуна вызвал к себе Сякаэмона и домовладельца, а вместе с ними попросил пожаловать пятерых членов городской управы и у этих последних спросил:

— Как давно был построен дом, под которым выкопан будда?

— Лет сорок назад, а то и больше, — был ответ.

— Выходит, благочестие твое показное, — обратился наместник сёгуна к Сякаэмону. — Ты рассчитал все заранее, и когда под домом вырыли яму, закопал в землю будду, чтобы на следующий день его там обнаружили и заговорили о тебе по всей столице. Не иначе как ты вступил в сговор с каким-нибудь продажным монахом, и задумал все это с одной-единственной целью — разбогатеть. Говори, как было дело, и не вздумай лгать, — ведь я могу все проверить!

Эти слова повергли Сякаэмона в испуг, и он, не таясь и не запираясь, признался, что на этот проступок его толкнула нужда.

— От таких мошенников, как ты, — продолжал наместник сёгуна, — людям один только вред. В особенности же непростительно то, что ради наживы ты готов был посягнуть на святыню. За это полагается казнь, но поскольку ты чистосердечно признался в содеянном, я сохраню тебе жизнь. В наказание же велю тебе взвалить на плечо мотыгу с привязанным к ней буддой, взять табличку, на которой будет написано о твоем проступке, и так три дня ходить по городу. Пусть все узнают цену твоему благочестию. После этого тебе надлежит покинуть столицу. Что же до хозяина дома, то и он ничем не лучше преступника, потому что затеял тяжбу из алчности. В наказание он должен одеться в церемониальный костюм — хакама и катагину, — взять в руку табличку с описанием его вины и вместе с Сякаэмоном ходить по городу.

Так рассудил дело наместник сёгуна.

То, что услышала глухая

В старину в окрестностях Китано, неподалеку от столицы жил один человек. Торговал сакэ, а вдобавок еще и лавку закладную держал. И вот начал он богатеть. Дела его шли в гору, дом обрастал челядью.

Была в доме среди прочей прислуги швея, женщина весьма пригожая на вид. И вот в один прекрасный день эту швею потянуло на недозрелые сливы, после чего всем стало ясно, что это неспроста.

Сколько ни допытывалась хозяйка, кто же отец ребенка, та ни за что не соглашалась назвать его имя. Хозяйка рассердилась, и дело кончилось тем, что распутнице дали расчет и отправили ее обратно к родителям.

Спустя полгода хозяина хватил удар. Домочадцы заголосили, призывая на помощь богов, но мольбы оказались напрасными, и вскоре он испустил дух.

Супруга его тяжело переживала утрату, ведь детей у них не было, и теперь она осталась на свете одна-одинешенька. Родственники покойного жили далеко, на его родине в Дэве.

Пришлось вдове созвать свою родню, чтобы с ее помощью устроить похороны.

И вот как раз перед выносом тела в дом ворвалась швея с грудным младенцем на руках и, не обращая внимания на всеобщую скорбь, принялась кричать:

— Полюбуйтесь на наследника! Как видите, он благополучно появился на свет. И не без участия хозяина. Вон, спросите старшего приказчика, он расскажет, как было дело.

— Что такое? — воскликнул приказчик. — Я понятия ни о чем не имею.

— Не имеете понятия?! — возмутилась швея. — А кто приносил мне от хозяина деньги на воспитание младенца!

— Полно вам, я даже не знаю, где проживают ваши родители!

Тут швея бросилась к приказчику и истошным голосом возопила:

— Да как вы смеете твердить, будто знать ничего не знаете, если вам хорошо известно, что это чадо вашего господина?! Берегитесь, Небо вас покарает!

Захлебываясь слезами, швея с такой силой тормошила приказчика, что едва не стащила с него белую траурную одежду, а уж шапка точно свалилась на пол. Словом, тут стало не до похорон, а вздорная женщина побежала подавать жалобу наместнику сёгуна.

Выслушав рассказ швеи от начала до конца, наместник сёгуна вызвал к себе приказчика и учинил ему допрос.

— Приходится ли сей младенец сыном вашему покойному господину? Говорите чистую правду!

— Пожалуй, приходится, — отвечал приказчик. — Подробностей я не знаю, но могу засвидетельствовать, что в конце каждого месяца хозяин отправлял меня в Фудзимори, где проживают родители этой женщины, и передавал для нее по пятидесяти каммэ серебром. Вот все, что мне известно.

— Ни с того ни с сего покойный не стал бы посылать этой женщине деньги, — сказал наместник сёгуна. — Кроме того, как явствует из показаний истицы, на расспросы хозяйки она не отвечала именно потому, что отец ее ребенка — хозяин. Приняв, таким образом, всю вину на себя, она была вынуждена вернуться к родителям. Объяснение вполне убедительно. Итак, приказываю считать младенца полноправным наследником покойного, а мать младенца — кормилицей, коей надлежит должным образом заботиться о хозяйском сыне и лелеять его. Все родительские права передаются вдове; со временем, когда она решит отойти от дел и удалиться на покой, наследник должен будет о ней заботиться. Родственникам покойного и городским властям надлежит раз в году докладывать мне о состоянии финансов семьи. Все дела, связанные с ведением хозяйства, отныне возлагаются на главного приказчика. Как только наследник достигнет пятнадцатилетнего возраста, все имущество должно быть передано ему. До тех пор всем домочадцам следует беспрекословно подчиняться вдове. Если же, паче чаяния, у последней возникнут сомнения относительно кровного родства ребенка с ее покойным мужем, она должна сообщить об этом мне. Покойного же следует немедленно похоронить.

Повеление наместника сёгуна было в точности исполнено. Младенца назначили наследником, а покойного похоронили по всем правилам.

Несмотря на свое горе, вдова нет-нет да и предавалась сомнениям: а что, если этот младенец не сын ее мужа? «Долгие годы мы не имели детей, — размышляла она, — и муж с моего согласия взял в дом несколько миловидных наложниц. Ни одна из них не понесла от него. Так неужели он не поделился бы со мной радостью, если бы все было так, как утверждает швея?»

Эта мысль не давала покоя вдове, и в один прекрасный день она притворилась глухой. Отринув заботы суетного мира, она все свое время проводила подле домашней божницы, стараясь изо всех сил, чтобы никто не догадался о ее притворстве.

Незаметно подошел к концу год, наступила весна, и вот в один из дней недели весеннего равноденствия, в годовщину смерти хозяина, все домочадцы отправились в приходский храм возложить на могилу цветы и возжечь благовония. Когда все склонились перед надгробьем, вдова вспомнила прошлое и рукава ее платья увлажнились. Она взяла малыша за руку и сказала:

— Под этим камнем лежит твой отец. Не пожалей же водицы, напои его вдоволь.

Слова вдовы позабавили швею:

— Твой отец, — сказала она сыну, переглянувшись с приказчиком, — стоит перед тобой в накидке из шелка татэдзима, живой и невредимый. А ну-ка скажи этой глухой карге: что за чепуху вы несете?!

«Глухая», конечно же, все это слышала и на следующий день спозаранку отправилась к наместнику сёгуна.

— Мне нисколько не жаль ни денег, ни богатства, и горюю я совсем о другом, — заявила она. — Узнай мой покойный муж, что его наследником стал чужой ребенок, он перевернулся бы в гробу. — Сказав так, женщина поведала наместнику сёгуна об услышанном накануне.

Наместник сёгуна вызвал швею вместе с приказчиком и учинил им допрос.

— Отвечайте, — обратился он к швее, — почему вы назвали приказчика отцом вашего ребенка? Вдова утверждает, что слышала это вчера из ваших уст на могиле ее мужа.

— Ложь! — вскричали в один голос швея и приказчик. — Не иначе как она со своей родней решила нас опозорить. Ясное дело — не хотят выпускать наследство из своих рук, ведь распоряжаться денежками по своему усмотрению куда приятнее! Не только нам, но и всему городу известно, что в прошлом году, то ли в четвертом, то ли в пятом месяце, вдова оглохла. С тех пор какими только лекарствами ее ни лечили, одних глиняных тарелок будде-целителю больше тысячи штук снесли[213] — и все без толку. Когда надо было ей что-то сказать, записки писали. Как же могло случиться, что она ни с того ни с сего вдруг начала слышать?

Тут вдова рассмеялась.

— Все очень просто, — сказала она. — Не зная иного способа установить истину, я решила притвориться глухой, хотя и понимала, что это грех.

Узнав, как было дело, швея и приказчик залились краской стыда и не нашлись, что сказать в свое оправдание.

Установив истину, наместник сёгуна приговорил обоих лжецов к смертной казни. Вдова именем покойного мужа просила его помиловать преступников. Однако наместник сёгуна помиловал только швею, но в наказание велел ей надеть на голову глиняную чашу, взять в руки бамбуковую трубку для разжигания огня в очаге и черпак и в этом обличии простой служанки три дня просидеть на мосту у Пятого проспекта, где всегда многолюдно, чтобы все видели преступницу, которая посмела возвести напраслину на своего хозяина. Что же до ребенка, то было решено отправить его к родителям швеи с тем, чтобы со временем он принял постриг.

Вода из родника — последний дар умершему

В старину в западном конце улицы Итидзёдори в Киото мало кто селился. Жили там муж и жена, оба почтенного возраста. С трудом сводили они концы с концами. Детей у них не было, и потому будущее ничего хорошего им не сулило. Вступив в пору, когда на день вперед и то загадывать не приходится, они кое-как добывали себе пропитание продажей метелок, которыми торговали вразнос, ежедневно закупая этот нехитрый товар в Фусими. Со временем, правда, это занятие стало им не под силу, потому что в ногах уже не было прежней крепости, и старики совсем приуныли.

Однако, как говорится, жизнь не настолько страшна, чтобы впадать в отчаяние. Позади жилища стариков стоял пересохший колодец, — он густо порос мхом и превратился в холмик. И вот этот холмик приглянулся одному любителю садовых горок, и он решил его купить. Но как только были раздвинуты травяные кущи и приподняты многолетние напластования, из земли вдруг забил чистый и холодный источник.

Вскоре известие об этом источнике облетело всю столицу. «Вот лучшее спасение от летнего зноя!» — решили люди и со всех концов города потянулись к колодцу. Старика теперь все звали не иначе как Симидзу, что значит «Ключевая вода», и постепенно они со старухой стали жить припеваючи, получая деньги от тех, кто брал у них воду.

К западу от дома стариков жил некий домовладелец. Узнав, как повезло соседям, он решил вырыть колодец на своем участке. Теперь родник забил на новом месте, в колодце же у стариков вода иссякла Лишившись средств к существованию, они горько сетовали на свою судьбу, домовладельца возненавидели лютой ненавистью, но сделать ничего не могли. А тот благополучно торговал родниковой водой, разжигая в стариках зависть и злобу. Кончилось тем, что они решили отвадить людей от колодца соседа и замыслили недоброе.

На следующий день, чуть рассвело, старик напялил на голову красный парик, нацепил маску черта и в этом обличии стал время от времени выглядывать из зарослей бамбука, повергая в страх тех, кто приходил за водой. Слух о «чудище» быстро разлетелся окрест, и мало-помалу люди перестали брать воду в этом колодце.

Хозяин колодца не мог понять, в чем дело. «Уж не козни ли это какой-нибудь лисицы или барсука?»[214] — подумал он, сговорился с родственниками и устроил засаду. Как только из зарослей бамбука выглянуло «чудище», они кинулись на него с палками и тут же его убили — старик даже рта не успел открыть. При этом каждый из них очень гордился собой: шутка ли? Оборотня одолели! Но когда рассвело, стало ясно, что они убили вовсе не «чудище», а старика-соседа, горько жалели они о содеянном, да что толку?

Охваченная печалью старуха обратилась к наместнику сёгуна с просьбой наказать убийцу.

Узнав, как было дело, наместник сёгуна сказал:

— Вторжение в чужой двор в столь причудливом обличии, да еще среди ночи, не что иное, как преступление. Вот и выходит, что ваш муж сам виноват в своей смерти. Домовладелец же настоящий скаред, начисто лишенный совести. Отобрать у стариков последние крохи может лишь вор, и хотя человек этот не брал чужого добра, он ничем не лучше грабителя. Поскольку убитый лишился жизни из-за воды, похоронить его надлежит на участке домовладельца, а воду из колодца использовать лишь для приношений на его могилу.

Таково было решение наместника сёгуна. Домовладелец похоронил старика, как ему было велено, и с тех пор больше не брал воды из своего колодца.

Стоит лишь набраться терпения — и дело уладится

В старину жила в столице одна сваха. С любым могла она столковаться и потому получила прозвище «Толковая». За все годы, что она занималась своим ремеслом, у нее ни разу не вышло осечки.

Но однажды взялась она сватать некую девицу пятнадцати лет и при этом скрыла возраст жениха, а было ему от роду уже тридцать пять. И вот, когда жених отправил в дом невесты подарки и дело, казалось бы, сладилось, отец девицы неожиданно узнал, сколько лет будущему зятю, и заявил:

— Жених, что и говорить, состоятельный, только дочку я за него не отдам, ведь он ее на двадцать лет старше.

А жених напомнил свахе, что свадебные подарки уже отосланы, и пригрозил принять меры, если свадьба расстроится.

Попав в столь щекотливое положение, сваха обратилась к наместнику сёгуна, чтобы он разрешил этот спор.

Наместник сёгуна вызвал к себе жениха, а также отца девицы и обратился к последнему с такими словами:

— Если жених в чем-либо перед вами провинился, так и скажите. Из-за одной только разницы в летах я не позволю расстраивать свадьбу. Жених прислал свадебные подарки, и вы обязаны отдать ему дочь.

— Ведя со мной переговоры о свадьбе, — возразил отец, — сваха утаила от меня возраст жениха. Теперь же я знаю, что ему тридцать пять лет, следовательно, он старше моей дочери на двадцать лет. Ну был бы он хотя бы вдвое старше невесты, я не стал бы возражать. Одним словом, они друг другу не пара, и я желаю вернуть этому человеку все его подарки.

— Ну что же, — сказал тогда наместник сёгуна, — пусть будет так, как того хочет отец невесты. Просто всем придется набраться терпения и подождать пять лет. Тогда жениху исполнится сорок лет, девице же будет двадцать. Таким образом, он станет вдвое старше своей невесты, а это как раз то, чего желает ее отец.

Вот к какому решению пришел наместник сёгуна.

О том, как выбор истину определил

Вот что случилось в старину в столице. Однажды на одной из улиц собрались ребятишки и, смастерив игрушечные колесницы, принялись играть в праздник Гион.

Грохот от этих колесниц стоял такой, что казалось, будто просторная улица ни с того ни с сего сделалась тесной и узкой.

Все было бы хорошо, не окажись у этих ребятишек, находившихся без присмотра, самый что ни на есть настоящий меч. Вот и случилось, что один из них, семилетний мальчуган, заспорив с товарищами из-за места в игре, пустил этот меч в ход и пронзил им другого, девятилетнего мальчика. Тот сразу же испустил дух.

Велико было горе родителей погибшего мальчика, и столь же велика была растерянность родителей виновника его гибели. Поэтому чиновники из городской управы, разобравшись в этом происшествии, сказали родителям погибшего так:

— Поскольку преступление совершено несмышленым ребенком, вам следует явить великодушие и смириться.

Но те ни в какую не соглашались и твердили свое:

— Убийца должен понести кару!

Особенно несговорчивой оказалась мать, которая решила не мешкая обратиться к наместнику сёгуна.

— Не надо этого делать, — уговаривали ее. — Лучше позовите священника и монахов, примите постриг и похороните чадо свое по всем правилам.

Но родители погибшего остались глухи к этим уговорам и подали жалобу.

— Ребенку всего семь лет, — рассудил наместник сёгуна, — и он вряд ли может отвечать за свои поступки.

— Как бы не так, — затараторили истцы, — убить человека — на это у него ума хватило! И вообще он всегда был не таким, как другие дети!

Тогда наместник сёгуна достал из ящичка куклу, рядом положил золотую монету и сказал:

— Предложим завтра мальчику эти вещи на выбор. Если он выберет монету, значит, уже вошел в разум, и тогда мы казним его. Если же отдаст предпочтение кукле — отпустим. Сразу станет ясно, по злому ли умыслу он убил своего товарища или по недомыслию. Так что приводите завтра мальчугана. — Все разошлись по домам.

Родители провинившегося созвали всю родню и друзей и принялись сообща готовить сына к предстоящему испытанию. Раздобыли где-то куклу, точь-в-точь как у судьи, рядом положили золотую монету и принялись стращать ребенка, — дескать, если завтра ты возьмешь денежку, тебя убьют. В течение вечера повторили это раз сто и еще утром предостерегли.

Наконец обе стороны явились к наместнику сёгуна. Тот положил перед мальчиком куклу и золотую монету и сказал:

— Возьмешь куклу, останешься в живых, возьмешь монету — погибнешь.

И что же? Ребенок взял монету. Родители погибшего вскочили со своих мест и стали кричать:

— Ну, теперь-то вы видите, что перед вами злодей?!

Родители провинившегося мальчика поникли от горя и залились слезами.

Наместник сёгуна между тем сказал:

— Итак, совершенно ясно, что перед нами неразумное дитя. Все вы видели, что мальчуган взял монету, хотя я предупредил его, что в этом случае он погибнет. А разве есть у человека что-либо дороже жизни? Посему постановляю считать этого мальчика невиновным.

Так решил наместник сёгуна.

Загрузка...