Фёдор Джон с немалым интересом смотрел на окружающий его тёплый мир. Всё вокруг, решительно всё, насквозь всё, было незнакомым и непривычным. Что-то внутри – интуиция или природная смекалка, или дознавательская прозорливость, – Фёдор Джон и сам не понимал, что именно, подсказывало – говорило – утверждало – внушало – доказывало – что экстра-генерала «Твою Мать», злобного, рычащего, орущего, постоянно матерящегося, он здесь едва ли увидит. И заниматься дознанием по части Сашки, который умер совсем молодым, ему теперь не придётся. Нет, Фёдор Джон любил свою дознавательскую работу, знал в ней толк и был профи, настоящим профи, но всё тоже самое что-то, которое было – находилось – гнездилось – имелось – дышало – бурчало и шуршало у него внутри, опять же подсказывало ему, что здесь, в незнакомом и тёплом краю, он без труда малейшего сможет забыть о Сашке, который умер совсем молодым.
Совсем это его не огорчило. Вскоре – через полчаса, через час, через полтора часа, через три-четыре часа – Фёдор Джон уже что-то ел и что-то пил, и о чём-то весело разговаривал с жителями тёплого края. Правда, он не понимал о чём они говорят, а они не понимали, что говорит он, однако это им не мешало общаться. И пусть где-то там, впереди и вдалеке, за хмельной и сытной кисеёй настоящего, вырисовывались потихонечку-помаленечку-постепенно-неспешно и несуетно разнокалиберные здания грядущих проблем, Фёдор Джон, дознаватель (вернее, уже экс-дознаватель), не боялся к ним приблизиться – придвинуться – подойти – перекатиться и переместиться в их сторону. Ничего не напоминало больше ему про экстра-генерала, и про Сашку, который умер совсем молодым.