Расстрижонка

Глава 401

А как нам, коллеги, такая мудрость: «Единственным критерием истины является опыт»? — Это кто? — А, Леонардо да Винчи.

«Да-винченно» — не «да-винченно», а дуй, Ванятка, быстренько в аптеку за виагрой, и будем посмотреть, как у Андрея встанет его «опыт», на… на множество подходящих «критериев».

– Получается, Андрейша, гарем. Лишь бы — с контролем. В смысле — без посторонних контактов. И, через несколько месяцев, ты точно будешь знать.

– Нет. Это для жены моей — бесчестье.

Для какой жены?! Для этой… «ясыни»?! Которая… которую… Эмир Ибрагим тогда смеялся: «русские на обноски падки». Да тут, на «Святой Руси» у каждого всякого вятшего…!

– Ты ж сам про отца своего Юрия Долгорукого, сказывал, что у него по паре ублюдков в каждом селе! От Старой Ладоги до Канева! Да ты ж сам по-молоду…!

– То было прежде. То я не женат был. А ныне… грех. Паскудство и непристойность.

Та-ак. Облом. Я, конечно, знал, что Боголюбский — человек твёрдых принципов. Но чтобы и в этом поле…

Чему есть подтверждение в показаниях рентгенолога. Понятно — не нынешнего, не 12 века. Но профи и по костям может и из 21 века кое-что сказать о моральных ценностях человека.

«По состоянию скелета следует признать, что он принадлежал человеку темпераментному, легко возбудимому, с живой фантазией, склонному быстро впадать в расстройство и бурно откликаться на самое незначительное раздражение. Несколько покатый лоб сообщал лицу выражение жестокости, а в минуты гнева сверкающие белки создавали впечатление свирепости. Этому человеку было за шестьдесят, но выглядел он моложе своих лет. Окружающие считали его заносчивым и спесивым. Он не избегал драк и в пылу схваток обнаруживал недюжинную силу и храбрость. Нравственный облик этого человека не был омрачен распутством. Надо полагать, что он щадил честь женщины и хранил верность супруге.

Его предательски убили. Только один удар был нанесен противником спереди, остальные наносились сбоку и сзади по лежачему телу различным оружием: рубящим — саблей или мечом, колющим — вероятно, копьем. Роковой удар последовал сзади. Рубила опытная рука: она срезала часть лопатки, головку и большой бугор левой плечевой кости. Обильное кровотечение лишило жертву сил сопротивляться, но нападавшим этого, видимо, было недостаточно: целью нападения было не ранить, а во что бы то ни стало убить. На беззащитную жертву сыпались ошеломляющие удары сзади. Человека, лежащего на левом боку, рубили мечом и саблей…».

У каждого человека — не только у турок — в голове есть «турецкое седло». По форме которого можно судить о состоянии «наездника». Который, в немалой степени, управляет поведением человека.

Здесь есть деталь, противоречащая летописи: судя по костям, Андрею отрубили левую руку, а не правую.

Это описание по скелету, соответствует моменту убийства, когда ему было 64 года.

«Нравственный облик этого человека не был омрачен распутством. Надо полагать, что он щадил честь женщины и хранил верность супруге».

Я же предполагал сохранение у него юношеского отношения к сексу, так, как оно описано в его «Житии», а оно вона как…

Мда… люди с годами — меняются. Очень не оригинальная мысль. Гарем — отпадает. Жаль.

– Тэ-кс. Проверять на других… самочках — ты не хочешь. Слова Ану… И её «да» — ничего не значит, и её «нет» — ничего не значит, и если она скажет «не знаю» — это тоже ничего не значит. Улиту… м-м-м… Софью — ты отпустил в Ростов. Расспросить её — ты не можешь.

– Зато я смогу расспросить её… блудодеев! Имена которых ты видел в своих… в своём «свитке кожаном»! Иезикиля плешивая! Кто?! Кто там назван?!

Я задумчиво смотрел на снова входящего в бешенство князя. Сегодняшняя ситуация отличается от нашей беседы в Янине. Но — незначительно. Прежние аргументы, как и тогдашние отмазки — сохраняют актуальность. Я могу назвать имена только один раз. И только в состоянии гарантированной личной безопасности.

– Разговор пустой. Не скажу. Сам не уверен. А дела нынешние показали, что ты мои предположения принимаешь на веру бездумно. И начинаешь сразу… крушить что не попадя. Я такой грех на душу — не возьму.

– Х-ха… А ежели я тебя тут… прикопаю? А? Пожить-то не хочется? Ты ж там, на Стрелке, такие дела начал. Неужто не жалко? Всё это прахом пойдёт.

Злорадство на этой татарской морде… выглядит особенно отвратительно.

– «Неужто?» — Ужто. Жалко. Но я потерплю. Ты меня о смерти и прежде спрашивал. Ты уж запомни наперёд, брат — я смерти не ищу. Но сапоги тебе, или хоть кому, и под топором — лизать не буду. Крепко запомни. А то у нас — что ни встреча — всё одно. Давай, Ванечка, на дыбу да на плаху. Повторяешься, братец. Утомляешь однообразием. И ещё: твои потери будут больше. Вспомни наш разговор в Янине. А теперь, ко всем тогдашним моим словам, которые тебя тогда от казни моей удержали, они ведь никуда не делись, добавь Всеволжск. Он есть, он растёт. Русский город на Стрелке. Меня нет — и его нет. «Всё — прахом пойдёт». И ты — это знаешь. Как и то, что поставить там свой городок — тебе не по зубам. Гороховец на Клязьме — вот твой нынешний предел. Не твой — всей земли Залесской.

Я играю очень опасную игру без чётких правил: сталкиваю разные варианты его логик. Точнее — его эмоциональных оценок противоречивых логических построений. Как муж-рогоносец он должен отправить меня на дыбу. Но если бы он был только мужем, он бы не был Боголюбским. Как нормальный русский князь, он должен отрубить голову дерзкому слуге. Только я ему — не слуга. И нормальный князь не додумался бы до такой новой сущности — «Воевода Всеволжский», до проистекающего от этого «пограничного явления» — «вольный город Всеволжск» — выгод. А вот Боголюбский, который не вообще, где-то там, князь чего-то, а князь Суждальский, светоч православия в дебрях лесных, столп закона Рускаго средь племён диких, распространитель границ земли нашей, витязь святой Царицы Небесной…

Кто ты, Андрей? Муж, князь, светоч? Кого в тебе больше? Какая часть твоей сущности — верх возьмёт? Я, несколько идеалистически, делаю ставку на государя, «отца-основателя», столб фонарный — в смысле: столп со светочем.

Ставка — моя голова.

Азартное, должен вам сказать, занятие — играть собственной головушкой.

На краю бездны человеческой души… очень даже.

Три разных последовательности логических построений завиваются в одну плеть, расцвечиваются полным спектром эмоциональных переживаний, гасят, давят, мешают друг другу. Сбивают оценки рисков и туманят ожидаемые множества последствий.

Теперь к прежнему, из Янина, набору возможных потерь и выгод добавилась цена Всеволжска.

Постоянная беда не только здешних земель — всего Русского порубежья. И здесь, на Восточной окраине, и на Юге, и в литовских землях — нет людей.

Я об этом довольно красочно толковал применительно к моему Всеволжску. Но это не чисто моя беда — это постоянная забота всякого городка, всякого поселения в любом русском порубежьи.

Нет достаточного количества людей, которые могли бы придти в новые земли, освоить, заселить и, одновременно, оборонить их от врагов. Русская община-«мир» — прекрасный инструмент освоения новых территорий. Самодостаточный, многофункциональный, адаптивный. Но не для их обороны.

В следующих десятилетиях русские князья начнут двигаться. На юг, как Игорь-Полковник к Донцу, уловив ослабление половецких орд, на северо-запад, по Даугаве, как полоцкие князья, здесь, на северо-востоке, создавая и перестраивая Нижний Новгород и Китеж-град. Совмещая боевые победы и основания новых крепостей, покорение местных племён и переселение русских «миров».

Для освоения новых земель необходимо сочетание движения народа и княжеских дружин. Пример неудачности — Муром. Дружины, князья — были. Но не было русского народа. Наконец, плотность русского и обрусевшего населения стала достаточной, но тут княжество поделилось надвое — Рязань в гору пошла. Снова — сил не хватает. И Муром, из первейших, древнейших русских княжеств, не растёт. Нечем.

Именно в Залесье князья наиболее чётко понимают безлюдство Руси. Владимир-на-Клязьме основан Владимиром Крестителем. Там и двор его найден. Укреплён Владимиром Мономахом. И его терем на новом княжеском дворе — там стоял. Но настоящим городом, в тысячу-две дворов, становится только при Боголюбском. Задержка — два века. Без княжеской руки, без заботы, без инвестиций государевых — городок не прирастает.

Очень хорошо это понимал Юрий Долгорукий. Совмещая строительство крепостей с привлечением переселенцев. Но русские люди упорно не хотят селиться на Волге. Для сравнения: от устья Москвы-реки до Стрелки по Оке к 21 веку раскопано около трёхсот городищ. А на Верхней Волге, от Тиверцы до Стрелки — и шести десятков нет.

Тринадцать лет назад Юрий Долгорукий побил булгар, поставил три крепостицы… и всё. Его интерес, деньги, люди — ушли на юг, в Киев.

Выжечь Стрелку русские князья могут. Удержать — нет. Они будут там ходить, устраивать место сбора войск, мешать жить там «Абрашкину городку». Но взять под себя… — через шестьдесят с лишним лет. Пока… никак.

И тут — я. С совершенно посторонним ресурсом, с смоленскими крестьянами откуда-то с Угры. С войсковыми отбросами, которым место только на церковной паперти да, может, в разбойном ватажке. С какими-то разноплемёнными лесными туземцами. Из ничего, из отбросов человеческих, из дерьма лепит Ванька-лысый «конфетку» — новый русский городок. Сберегая князю его самый главный, наиболее дефицитный ресурс — людей, насельников, трудников. То, без чего все княжеские походы, победы, геройничания, крепостей устроение — суета сует и всяческая суета.

Это даже не — «деньги из воздуха», это — «держава из мусора».

Баланс «кормильцев» и «защитников» будет отработан в Московской Руси. При создании и движении Черты — южного порубежья. Отработан немалой кровью. Разные там бывали эпизоды. Когда татары вырезали полностью городки, ибо не было в них людей воинских. Когда приходилось самим выжигать собственные крепости, ибо кроме воинских людей — иных не осталось.

Боголюбский «пошутил» — кинул «Зверю Лютому» «косточку сахарную» — Стрелку. И грызёт её «Зверь», урчит от радости. Отобрать? — Да без проблем! Только самому её — не сгрызть, чужие «волкодавы» придут. А тем не только эта «косточка» нужна, те и за горло взять не побрезгуют.

Ваньку — придушить? — Да запросто! Дальше что? Своих людей туда слать? А они есть? Вон Гороховец даже и не начат вовсе. И другие князья разом взвоют: не было уговора земли новые брать! Боголюбский против правды себе кусок тянет! Ванькины люди со Стрелки разбегутся, а эмировы — заявятся: нарушение договора.

Вот лет через 6–7, когда мир с эмиром закончится, городок — приподнимется, народу соберётся много, чтобы не все разбежались… Там видно будет.

Но что же делать с жёнами? И с сыновьями? Настоящие они или поддельные? Ведь сказано же:

Бог наказывает отцов, которые: «предались постыдному, и сами стали мерзкими, как те, которых возлюбили… А хотя бы они и воспитали детей своих, отниму их, ибо горе им, когда удалюсь от них!».

Господь, Иисус Христос — оставит князя Андрея?! «Удалится» от князя, «ставшего мерзким»?

Накажет «родовым проклятием» потомков:

«Дети прелюбодеев будут несовершенны, и семя беззаконного ложа исчезнет. Если и будут они долгожизненны, но будут почитаться за ничто, и поздняя старость их будет без почета. А если скоро умрут, не будут иметь надежды и утешения в день суда; ибо ужасен конец неправедного рода».

«…ужасен конец неправедного рода» — его, Андрея Боголюбского, рода?!

Андрей обладает удивительным свойством, отмечаемым и летописями: будучи весьма яр, беспощаден в бою, он, после боя, быстро становился разумен, всегда склонялся к миру, отнюдь не стремился продолжать усобицу. В чём противоречил, временами — резко, и отцу, и старшему брату Ростиславу (Торцу).

Так и здесь: «проведя атаку», попытавшись меня «нагнуть» угрозой смерти, он успокоился, стал говорить более размеренно.

– Ты, Иване, толкуешь о делах важных. Но — о мирских. Я же ныне о божественном, о душе своей, о грядущем суде господнем, горюю. Потому вопрос у меня прямой: можешь ли ты дать мне ясные доказательства? Мои сыны — мои или прелюбодейские? Можешь?

Да без проблем! Установление отцовства. «Чтобы знать наверняка — сдай анализ ДНК!». Срок: 1–2 дня, стоимость: от семнадцати т. руб. При цене 32 руб./г серебра, имеем… полкило. Десяток кунских гривен. Два десятка коров. Для Суждальского князя — не вопрос.

Ага. В Питере, в 21 веке.

– Нет, брат. Обманывать не хочу. Такого способа… Увы…Только — Марана. Но ты ей — не поверишь.

– Так придумай! Ты — «ума палата»! Про тебя такие сказки сказывают! Ты, де, каждый день небывальщину с невидальщиной из рукава вытягиваешь! В Янине «бой-телегу» — сделал, стрелки у тебя — луками хитрыми постреливают. Думай! Придумаешь — выпущу. Нет — будешь здесь гнить.

Да уж, летописи верно говорят: ярость его быстро проходила, но от дела своего он не отступал.

Андрей несколько мгновений возбуждённо рассматривал меня. Потом успокоился, снова замкнулся в свою скорлупу «православного светлого князя», стряхнул песок, попавший ему на халат при неудачном ударе по потолку, встал со скамейки и, тяжело опираясь на посох, шагнул к выходу.

Что-то я такое думал-думал и забыл… Что-то такое локально-актуальное… А! «Радистка Кэт»!

– Постой, брат. Есть человек, который знает досконально. От тебя ли сыны или нет — тут может быть малая доля сомнений. Но было ли прелюбодейство и с кем — наверняка. Твоя экс… э-э-э… Улита твоя.

Андрей остановился и обернулся ко мне. Начал, было снова пыхтеть носом, но взял себя в руки, успокоился.

– Она не Улита ныне, а Софья. И не моя, а богова.

Я ж и говорю: не — «ваша, Штирлиц, русская», а — «наша, герр Мюллер, русская». В смысле — ГБешная.

– И чего? Она — обет молчания приняла? Или правду говорить — ей монастырским уставом заборонено?

Моя манера ставить вопросы в непривычной, воспринимаемой как обидная, форме, привела к новому пыхтению носом. Однако Андрей снова сдержался.

О, уже привыкает. Как я и подозревал — умный мужик. Адаптивный. Ещё раз двадцать ему нахамить, остаться при этом в живых, и можно будет уже по-человечески разговаривать. Без намёков, экивоков, закидонов и этикетов.

– Туповат ты, Ванюша. Инокиню Софью Манохе отдать — не можно.

– А просто спросить — нельзя?

Андрей дёрнул шеей, вытащил из-за воротника крупинки осыпавшейся земли и повторил мне — мои же слова:

– И её «да» — ничего не значит, и её «нет» — ничего не значит, и если она скажет «не знаю» — это тоже ничего не значит.

Точно: цитирование оппоненту его собственных утверждений… обоюдоострое оружие. Будто мне же моим же плевком — в лицо плюнул.

Для Андрея получить правдивые показания от бывшей жены означает подвергнуть её порке. Это — неприемлемо. И дело не только в статусе монахини и возможной ссоре с епископом. Насколько я понимаю, он её до сих пор… «…щадил честь женщины и хранил верность супруге».

Он мне этого не скажет, это считается здесь слабостью, недостатком. А для «православного, правосудного и победоносного» светлого князя, «витязя Богородицы», привязанность к женщине земной — особенно.

Без кнута — «не верю», с кнутом — «не велю». И чего с ним таким делать? Ду-у-май, Ваня, ду-у-умай…

– Вольно — она правды не скажет. А и скажет — ты не поверишь. Под кнутом у неё правды спрашивать — ты не велишь. Экую ты сам себе ловушку построил, братец. В свою же западню и попал. Да уж… О! Вот для чего и нужен тебе, Андрейша, братец Ванечка! Чтобы тебя, само-западнянского попаданца — отпопадировать! В смысле — вытащить. Своим «лютозверским» хитроумием! Всё ж просто!

Андрей, уловив мою внезапную радость от проклюнувшегося решения нерешаемой проблемы, снова обернулся ко мне, подёргал посох в руке, вздохнул и вернулся к своей скамейке. Уселся, подобрал полы халата.

– Ну. Люто-зверский хитро-мудрец. Сказывай.

Как бы не лажануться. Всё ли я продумал? А то ведь и вправду в темнице запечатает.

Конечно, у нас на Руси и круче примеры есть. Илью Муромца вообще на три года в подземелье замуровали, землёй засыпали, брёвнами завалили. А как нужда в богатыре случилась — вылез он оттуда прямо… «на пике формы». Поскольку мир — не без добрых людей. Включая даже одну княжну. Она-то и таскала богатырю — и еду, и блинчики, и питьё, и… прочие расходные материалы. Я — про тренажёры богатырские, а не про лопушки пачками, как вы подумали.

У моих на Стрелке программа действий, как пятилетний план в поздней сесесерии: за четыре года, в три смены, двумя руками, за одну зарплату. А там, глядишь, и ко мне… досрочное придёт. Или ещё что приятное. Я про — амнистию, а не про — поллюцию, как вы подумали.

Но, может быть, удастся так вывернуться, чтобы вообще не «присаживаться»?

– Андрей, у тебя толковый да верный поп есть?

– Странно спрашиваешь. Есть. У меня сам епископ — толковый да верный. В делах — помощник испытанный. Ни разумом, ни словом — не обделён. Духом — крепок, яр и праведен.

– Не годен. Есть у меня такое подозрение, что он… в теме. Ну… про дела Софьи… наслышан.

– Лжа! Он — верный! Он — в вере, в законе божьем…!

– Он — вор. Противу тебя.

Андрей снова вскинулся, снова… буквально — озверел. Метал «огнь пылающий» — очами, и «дым разъедающий» — ноздрями.

«Несколько покатый лоб сообщал лицу выражение жестокости, а в минуты гнева сверкающие белки создавали впечатление свирепости».

Таки — да: выражение — сообщено, впечатление — создано. Но — поздно: я уже как-то обжился в этих… застенках.

Детская народная дразнилка. Не про Боголюбского — имя можно подставить любое.

– Андрей, напомню: я — за базар отвечаю. Феодор — ворует противу тебя, и тому имею подтверждение. Осенью, перед ледоставом, пришёл в Балахну, что у Городца Радилова на Волге, разбойный ватажок. Местных — побили-порезали. Встали на зимовку. Мне, по «Указу об основании», велено Волгу от татей чистить — я и послал людей, они тот ватажок вырезали. Среди прочих шишей речных, убит там был и попец один. На нём была взята грамотка епископа Ростовского, писанная перед Успением Богородицы. Вскоре после твоего возвращения сюда. В которой тому попу велено набирать вольных людей, идти к Балахне и ставить там епископский двор. Грамотка у меня с собой. Есть и довидки от тех разбойничков, что живыми взяли.

Был у меня зимой такой эпизод. С привлечением онов из черемисов. На том месте теперь моё селеньице, там тиун по имени Колотило вколачивает. Закон и порядок — в головы туземцев, сваи — в землю, под пристань и склады.

– По воле твоей, как в «Указе» сказано, мне даны все земли от Стрелки до граней селений русских. Епископ же шлёт своих людей ставить своё владение на моей земле. Это воровство. Против меня, как владетеля. Против тебя, как «Указа» — создателя.

– К-какое… К чему это ты?! Где твоя… эта… Балахна, а где моя… Софья?!

– К тому. Феодор на волю твою, в «Указе» изложенную — наплевал. Наплевал на волю — наплюёт и на честь. «Единожды солгавший — кто тебе поверит?».

Классика жанра. Дискредитация противника по посторонним, не относящимся к конкретному делу, эпизодам. Я бы ещё и утопление Новожеи вспомнил. Но Андрей той истории не оценит. А тут просто — спор хозяйствующих субъектов. Откусил Федя землицы, да не по чину.

– Не верю!

Это «не верю» к чему? Оно ж всё проверяется! У меня и грамотка с епископской печатью есть, и из разбойничков кто-то ещё живой — сам сможет расспросить. Выше по Волге можно свидетелей найти…

А! Дошло! Андрей не верит знаниям епископа о делах Софьи. Так это тоже ловится!

– Проверь. Прикажи ему доставить Софью сюда, в Боголюбово. Не сделает — значит наслышан о её грехах. Значит — грех был. Значит — он про то знает и молчит. И греховодников — покрывает. Или ещё чего задумал.

– «Ещё чего» — чего?!

– Ох, Андрей… Мы все не вечны. Придёт день, и ты землёй накроешься. Лет-то тебе… Брат твой, Глеб Перепёлка сидит в Переяславле Южном. Крепко сидит и никуда переходить не хочет. Младших братьев — «гречников», как и племянников «торцеватых» — сынов старшего брата Ростислава, ты с Руси выгнал. По смерти твоей Залесье твоим сынам достанется. Тут Феодор сынкам твоим и скажет: ты не есть честной русский князь, ты есть дитя греха, отрыжка похоти и смрад прелюбодеяния. Сыны-то твои и призадумаются. Сделают чего епископ попросит. По его слову — жить да править будут. Так и уйдёт из рук их власть, песком меж пальцев высыпется.

Для средневековой родовой аристократии вопрос законности рождения есть вопрос жизни и смерти, вопрос самого существования. Возникающие сомнения — решаются беспощадно и кроваво.

Вынужденный участвовать в делах Андрея, я оказался втянут и в истории о незаконности детей аристократов. Перебирая и обдумывая возможные ситуации, выучился разбираться «в материале». И, естественно, стал видеть возможные сходные сюжеты в других владетельных домах. Или — создавать их.

– Не верю.

– По второму кругу воду толчём. Проверь — прикажи Феодору привезти Софью. Немедля. По лицу его… ты ж его давно знаешь? — Сам поймёшь.

– А дальше её куда? В застенок? Не позволю!

– Зачем? С чего я начал: у тебя есть толковый верный поп? Пусть он её исповедует.

– Исповедь человеческая есть тайна божеская! Ни попу — мне пересказать, ни мне — слушать такое…

– А ты за занавеской постоишь. Тайно. Пересказа и не будет. И опять же — ты Софью знаешь. По ответам её, по голосу поймёшь — правду ли она говорит. А уж если она Господу солгала… Чтобы она словами не сказала…

Андрей снова зарычал. В бешенстве. И застонал. В тоске. Два этих оттенка чувств, смешивающиеся, слившиеся в одном звуке…

Впрочем, он быстро овладел собой.

– Индо ладно. Поглядим.

И пошёл к двери.

– Стой! А я? Мне тут сидеть — не с руки. Я к Лазарю на подворье пойду. Мне тут с приказчиками надо… Насчёт просьб моих… полотна — аж пищит… не забудь — списочек вот… мне ещё во Владимир сбегать, торг тамошний глянуть, мастеров разных надобно…

Мгновение он с недоумением смотрел на меня. Какое-то полотно… Тут, факеншит уелбантуренный! — мир рушится! Вся жизнь его! И царство земное, и царство небесное… Мастеров каких-то… зачем?!

Потом лицо его приняло особенно злобное выражение:

– Сбежать надумал?! Опять задурил, обошёл, пыли напускал, словес назаплетал…

– Тю! Ты мозгу-то пошевели! Князь, факеншит! От тебя сбежать — не велик труд. Вон (я похлопал по сухой стенке застенка) — сыра земля. Мне — мать родна. Но куда я от Всеволжска своего сбегу?! В карман сунуть да унести? Да уж, Андрей свет Юрьевич, накинул ты мне веревку пеньковую на шею, набил кандалы тяжкие на ноженьки резвые. И не в том дело, что на Стрелке самоцветы-яхонты на кустах растут, а в том, что там дела мои, там жизни моей кусок вбит-вкопан. Куда я от него сбегу?

Андрей недоверчиво рассматривал меня. Потом вздохнул:

– Поклянись.

– Блин! Да сколько ж можно?! Я не клянусь! «И пусть будет ваше да — „да“, а ваше нет — „нет“». Неужели трудно слова Христовы запомнить?!

Он ещё несколько мгновений рассматривал меня в темноте нашего подземелья. Я старательно делал лицом «вид, внушающий доверие». С мощным оттенком простодушного недоумения: как же так?! Мне, всегда и везде такому честному и правдивому — и не верить?!

Стоп. Я не прав. «Доверие» из самых последних вещей, которые можно выпросить у Боголюбского. После — «снега зимой». Тогда от «чуйств» переходим к конкретике.

– У меня там лодочка стоит. Особая. Выше города, ниже посадов. Прямо на лугу. Сам делал, другой такой нету. Как бы не попортили.

– Переставь. К нижним воротам. Там есть кому присмотреть. Ладно. Пошли. Сам из Боголюбово — ни на шаг. Иначе… Ладно, пошли.

Он двинулся вперёд. Чуть сильнее шаркая подошвами, чем когда мы шли сюда. Не согнувшись, не сгорбившись. Но и по его прямой спине я уже мог определить груз раздумий, занимавших ум государя.

Из туннеля появился Маноха, внимательно осмотрел нас, тяжко вздохнул, видимо, расстроенный напрасно переведённым топливом для разогрева инструментов и приспособлений.

Интересно, а чем здешние палачи делают «кали»? Углём или дровами? Ноготок предпочитает дрова, говорит — грязи меньше. Температура, правда, ниже, но в этом конкретном — даже и хорошо.

– Маноха, ты пришли кого-нибудь со своей зажигалкой к Лазарю на подворье. Мы там много разного чего привезли. Твою щёлкалку — или заправят, чтоб горела нормально, или новую дадут.

– Хм. И почём?

– Ну… Тебе — бесплатно. С княжеского палача ещё и денег брать… Не обеднею.

Андрей задумчиво разглядывал меня. Видимо, удивлённый столь быстрым переходом от «предсмертного» состояния к разговорно-торговому.

А меня трясло. Хотелось прыгать и бегать, кричать и смеяться.

Сегодняшний разговор — куда большая победа, чем моё «Ледовое побоище» на льду Волги! Сотня каких-то туземных придурков… да хоть афро-каннибалов! Против Боголюбского — тьфу и растереть! Я — живой! Я — живой, целый и на свободе! Я ещё тут много чего… уелбантурю! И — зафигачу!

Ур-ра, товарищи!

Не уверен, что я чётко соображал в тот момент. Автоматом отметил изумление половцев-охранников при нашем, совместном с Андреем, появлением в предбаннике.

«Ванька-лысый — живой и без конвоя» — да, это изумляет.

Чуть не забыл забрать свою портупею с мечами на лавке. Там где — «оставь всяк входящий». Охранник вывел меня через какой-то другой выход во двор, провёл через ворота и сдал на руки моим спутникам.

Николай сразу кинулся выяснять подробности, но я только тряс головой и глупо лыбился. Постоянно тянуло ощупать себя. Руки, ноги, рёбра… всё на месте. Пальцы? Ух ты! Все пять! Ой! А на левой?! — И здесь пять! Чудеса! Как они красиво, гармонически сгибаются… В правильную сторону… естественно… А после Манохи могли… и неестественно. Глаза… Один закрыл — вижу, другой — тоже вижу! Удивительно!

Солнышко! Небушко! Воздушко! Хорошо-то как… И не болит нигде… Ходить, дышать, смотреть, слышать… Есть чем!

Как-то исторически-риторический русский вопрос: «Что я, об двух головах, чтобы с государем разговаривать?» — потерял риторичность. И приобрёл дополнительную историчность — так не только про московских царей говаривали.

Николай уже сыскал подворье Лазаря. Топать туда оказалось довольно далеко. Но при моей текущей адреналиново-допаминовой интоксикации… даже не заметил.