Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]

Еще один день

Участковый милиционер Малыхин свернул с дороги и пошел вдоль забора по заросшей подорожником тропинке. Ему было скучно, хотелось скорее дойти до милиции, поболтать с секретаршей Надей, в общей комнате под огромным фикусом поиграть в шахматы.

Утро только началось, а солнце уже разгорелось, и было душно, запахло горячей пылью и горькой полынью.

— Господи, опять она! — воскликнул Малыхин и поморщился.

У ворот колхозного рынка спиной к нему стояла Киселева и, вероятнее всего, торговала леденцами. «Может, мне не тревожить ее сегодня?» — подумал Малыхин и тут же прибавил шаг, но метров за сорок пять остановился.

Он должен подойти к ней незаметно. Сейчас она не видит его, но ей могут шепнуть покупатели, и тогда Киселева ускользнет, затеряется в толпе. Не зря ее называют удачливой, сколько раз она обводила Малыхина вокруг пальца, или, как здесь привыкли говорить, оставляла на бобах.

В заборе есть дверца, но дойти до нее незамеченным очень трудно, и все-таки Малыхин, помедлив немного, решается. Не упуская из внимания Киселеву, он быстро идет по тропинке. Торговка ни разу не шевельнулась. Малыхин рванулся к дверце, толкнул ее и, уже не останавливаясь, побежал к воротам.

Он появился перед Киселевой в тот момент, когда она спокойно зазывала следующего покупателя:

— Покупайте леденцы — будете молодцы! Петушки и рыбки — для детей улыбки!

Увидев Малыхина, машинально повторила:

— Для детей улыбки, — и опустила руку с леденцами.

— Не ожидала? — усмехнулся Малыхин.

— Ох и напугал же ты меня! — притворно вздохнула торговка.

— Тебя напугаешь… Давно стоишь?

— Только пришла. Любого спроси — соврать не дадут, — быстро заговорила Киселева, поглядывая по сторонам.

— Сумку давай! — строго сказал Малыхин. — Ну!

Она прижала сумку к груди, отступила назад.

— Пожалей, — попросила она. — Ничего не продала.

Толпа любопытных росла, обступала их со всех сторон, теснила к забору. Кто-то весело крикнул:

— Детектив напал на след!

И еще кто-то хихикнул под самым ухом:

— В другом месте не найдешь, а тут — пожалте!

Некогда оглядываться, да и разговаривать бесполезно, и Малыхин торопит Киселеву:

— Я жду!

Но та продолжает упорствовать. Она не оправдывается, она просто тянет время и выбирает момент, чтоб ускользнуть от милиционера. Но сейчас сделать это невозможно — она прижата к забору и по лицу Малыхина понимает, что из ее затеи ничего путного не выйдет, и она сама протягивает сумку с леденцами.

— На, подавись! — говорит она злобно.

— Ну, ну, полегче, — небрежно ворчит Малыхин и подталкивает Киселеву к выходу. Теперь можно сказать несколько слов и в адрес толпы, но ему никто не возражает. Люди быстро и молча расходятся, и Малыхин говорит Киселевой:

— Разбежались твои защитнички. Как ветром сдуло.

Они вышли из ворот рынка как старые знакомые. И когда одна пожилая женщина, проходя мимо, воскликнула:

— Куда ты, Василиса Егоровна! — то Киселева, вскинув голову, ответила весело, даже с какой-то хитрецой:

— Вот, в гости пригласил. Не хочешь с нами?

Перешли дорогу и свернули за угол длинного деревянного дома. В переулке остановились.

— Ладно, иди, да не попадайся. — Малыхин махнул в сторону улицы. — Ну, иди!

— А сумку?

— За ней придешь в отделение.

— Да пропади она пропадом!.. — И пошла не оглядываясь.

— Подожди.

— Чего?

Малыхин открыл планшетку, набил ее леденцами — «петушками» и «рыбками», но все не вошли, тогда он высыпал остальные в пыльный бурьян и кинул пустую сумку Киселевой.

— Чтоб больше не видел!

Теперь он сам повернулся и пошел прочь. Он не был уверен в том, что Киселева не появится на рынке или где-нибудь в другом месте. Если не завтра, так послезавтра наверняка она снова наполнит сумку леденцами, и тут ничего не поделаешь.

«Кажется, полчаса прошло, а может, и больше», — подумал Малыхин и заторопился в милицию.

Но в пути ему еще раз пришлось задержаться.

У детского сада, напротив железнодорожного переезда, остановка машин была запрещена. И машину, которая стояла там, Малыхин приметил сразу же, как только стал пересекать всегда тихую сонную улицу. Он заторопился, но шофера в кабине не оказалось. Не было его и поблизости, и спросить не у кого. Малыхин присел на ступеньку кабины с теневой стороны, ковырял носком ботинка невысокий репейник. Время тянулось медленно, и Малыхин, по долгу службы привыкший к долгим ожиданиям, начал нервничать, и когда наконец к нему подошел шофер, он не накинулся на него с бранью, а поднялся, вежливо козырнул и сухо, деловито заметил:

— Как же так, а?.. Знака не приметили, а он тут давно висит.

— Да я приезжий…

— А правила и приезжему полагается знать. А ну-ка, ваши права.

Шофер подозрительно долго рылся в грудном кармане, потом шумно вздохнул и сунул в руку участковому документы, аккуратно перевязанные тесемкой.

— Ну, паспорт мне не нужен. И эти справки тоже можете взять… А, да вы не впервой нарушаете! Нехорошо. Записать придется.

Шофер нахмурился и, ворча что-то про себя, полез в кабину. Но Малыхина он уже не интересовал, и когда машина проехала, он лениво посмотрел ей вслед и подумал о том, что застать секретаршу Надю он сможет сейчас только в столовой.

Но Нади в столовой не было, не увидел он ее и в приемной и уже в коридоре узнал, что Надя сегодня не придет по какой-то весьма уважительной причине. Нельзя сказать, чтоб Малыхин расстроился. Просто в этой девушке он обычно находил терпеливого слушателя, и потом он замечал, что при ней он всегда ловко заводит разговор на любую тему. При других же не мог, начинал стесняться и казался сам себе угловатым и неказистым.

Войдя в комнату, где стояло несколько плотно сдвинутых друг к другу столов, он высыпал леденцы, кликнул товарищей:

— Налетай!

— Ого, погоня увенчалась успехом! Победитель награжден! — воскликнул Сергеев и тут же попросил: — Расскажи нам о своем подвиге, о славный Пинкертон!

«Если б здесь была Надя», — подумал Малыхин, но Нади не было, а рассказывать пришлось. Его рассказ о том, как он ловил Киселеву, ни у кого не вызвал улыбки, и Сергеев сказал, хлопая Малыхина по плечу:

— Ты сегодня вроде мухи весенней…

До четырех часов Малыхин просидел за столом, наводил справки, кропотливо рылся в старых бумагах, выискивая там один важный документ, который потребовался начальнику милиции. Вернувшись от него, поиграл в шахматы, а когда его пригласил с собой Сергеев, охотно согласился.

Они были ровесниками, обоим исполнилось двадцать шесть, оба работали в милиции недавно, пришли сюда из одной школы, но зато характеры у них были столь различны, что остальные, замечая их постоянно вместе, только пожимали плечами.

Сергеев был парень общительный, никогда не унывал, и его ничто не могло выбить из того веселого настроя, в котором он чувствовал себя превосходно. Его ничто не терзало, все было ясно, и если он говорил, что ему еще рано жениться, значит, ждать чего-то неожиданного не придется. Сходился с людьми запросто, половина поселка у него ходила в друзьях, и жилось ему легко и свободно. Объяснял он сам это тем, что жизнь не любит дураков, из чего следовал вывод: он парень не дурак, а раз так о нем думаешь, записывайся в друзья, он будет рад каждой встрече, а радость его естественна и привычна.

Возможно, по этой причине он и Малыхина приблизил к себе, в то время как остальные относились к тому с холодком и для них он оставался все таким же непонятным. Это происходило потому, что на Малыхина частенько «находило», как однажды сказал о нем начальник милиции. Малыхин мог целый день веселиться, зато под вечер нахмуриться, и часто не сразу замечали, в каком же он состоянии. Но парень он был исполнительный, честный, ни от какого дела не отказывался, и если был свободен, как сейчас, то сначала соглашался, а потом уж интересовался, куда его позвали, но чаще всего не спрашивал.

— Пушка при тебе? — спросил Сергеев, когда они вышли на дорогу.

— А где же.

— Брать тут будем одного бандюгу. Вот ордер… Детина он, прямо скажу, здоровый и, кажется, вооружен.

— Ничего, как-нибудь.

— Не испугаешься?

— Зачем?

Сергеев засмеялся, обнял товарища за плечи.

— Шучу… Парнишка-салажонок стекло в магазине разбил. Напился вдрызг, а сейчас, поди, кается, маму вспоминает.

Парня они нашли в сарае. Он лежал на соломенном топчане и, увидев милиционеров, поднялся, спустил босые ноги на цементный пол. Волосы были взъерошены, в них торчали засохшие травинки. Парень зевнул, хотел потянуться, но сдержался, спросил:

— Одеваться?

— Какой ты послушный! Вчера был совсем другой.

— Выпил немного.

— А преступления на девяносто пять процентов совершаются в пьяном виде, — поучительно заметил Малыхин.

— Читал, — согласился парень.

— Знать надо! — нахмурился Сергеев, но тут же улыбнулся. — Эх, ты, балда стоеросовая!

— Да, балда, — сказал парень и поежился. — Мне одеваться, что ли?

— Сам прийти не можешь? Няньки нужны?

— Можно и самому.

— Вот и придешь завтра утречком. А пока возьми этот вексель за свой геройский поступок.

— Ладно. — Парень сунул бумажку под матрац.

— Смотри не потеряй, и чтоб у меня больше ничего такого, — Сергеев щелкнул себя по толстому кадыку. — Ясно?

— Хорошо.

— Так завтра утречком, к девяти. Попробуй опоздать — всю шкуру сдеру.

Когда вышли во двор дома, Малыхин сказал:

— Мы в свое время не были такими.

— Всякими были… не замечали.

— И все-таки меньше хулиганили.

— Да и сейчас не много.

— Может быть, — не стал возражать Малыхин. — А что не замечали, так это верно, глупые были.

Он не заметил, как рядом прошла девушка, постукивая каблучками по асфальту.

— Смотри, хорошенькая, — толкнул Сергеев товарища.

— Кто?

— Вот эта краля.

Малыхин оглянулся и утвердительно кивнул головой:

— Ничего.

— Ты сегодня придешь?.. Приходи. Будет новенькая, познакомишься. Интересная девчонка. Ее Лида обещала привести.

— Наверно, нет. Меня хозяин приглашал порыбачить.

— Да и тут рыбка неплохая, — засмеялся Сергеев. — Приходи, как всегда, к восьми. Ну, мне сюда. Руки не подаю, — думаю, у Лиды увидимся…

И не попрощавшись разошлись. Идти домой Малыхину мимо рынка, и, вспомнив про Киселеву, он свернул с дороги и пошел по заросшей подорожником тропинке вдоль забора.

Он снимал узкую угловую комнату в доме старого металлурга, года два назад вышедшего на пенсию. Жил металлург вместе с женой и сыном, который сейчас работал на том же металлургическом заводе, в том же цехе и в той же должности, и во всем повторял судьбу своего отца. Ему было тридцать лет, а он был холост, и старик говорил:

— Успеется. Я сам женился только в тридцать два года.

И только в одном сын уступал отцу. Старик пристрастился незаметно к рыбной ловле, а сына эта затея не увлекала. Лишь иногда из уважения он ездил с отцом, но как-то они поссорились, и с тех пор старик не подходил к сыну с вопросом: «Ну как, махнем?» Он стал приглашать с собой Малыхина и непременно каждый раз по дороге на озеро жаловался на сына, а потом уверенно добавлял: «Ничего, выйдет на пенсию, тоже будет рыбачить. Я ведь раньше не баловался, некогда было, а сейчас душу отвожу».

Когда Малыхин вошел во двор, он не увидел старика, который обычно перед тем, как собраться, развешивал сети — подсушивал. Зато в доме было шумно, играла радиола, и как только Малыхин переступил порог, к нему метнулся старик, потянул к столу, на ходу объяснял:

— Извини, не поедем. Шурин в гости пожаловал. Вот, знакомься.

Он посадил Малыхина рядом с шурином, плотным и лысым человеком, налил вина. Малыхин посидел с полчаса, потом сослался на то, что ему нужно уходить. Его просили остаться, но не настаивали, и вскоре он шагал по вечерней умолкающей улице к знакомому дому подруги Сергеева.

— Я же говорил, он придет! — воскликнул Сергеев и в полутемном коридорчике шепнул: — Она просто жаждет тебя. Будь посмелее.

И, войдя в комнату, подвел Малыхина к девушке, которая сидела на диване и подыскивала пластинки.

— Варя. — Она подала ему сухую, горячую руку.

— Малыхин, — буркнул он.

— Пусть будет Малыхин. — Варя убрала пластинки, посадила его рядом, спросила, помолчав: — Вместе с Сергеевым работаешь?

— Да.

— О, это забавно… Ты не обижаешься, что я сразу на «ты»?

— Нет.

— Ну, я слушаю.

Пока он думал, о чем рассказать, к ним подбежал Сергеев, увлек на танцы, а потом они сели за стол. Разговор шел по пустякам, шутливый и сбивчивый, потом снова танцевали. Малыхин все время был рядом с Варей, и наконец вышло так, что они оказались одни на дворе, и там, у забора, в темноте, он обнял ее и стал целовать. Варя не сердилась и не удивлялась и сама повела его к себе домой, на чашку чая.

И уже в постели, потягиваясь и позевывая, Варя вспомнила, что он так ничего и не рассказал о своей работе, и попросила его об этом сейчас.

— Только что-нибудь веселое, а то я могу заснуть.

— Это можно, — согласился Малыхин и, конечно, вспомнил сразу про Киселеву, и уже с первой фразы он понял, что рассказ его будет смешным и забавным, — так он умел рассказывать только при секретарше Наде, — и Малыхин, увлекаясь, с нетерпением ожидал услышать Варин приглушенный смех, но его все не было. Малыхин, замолчав, взглянул на девушку.

— Что с тобой? Тебе плохо? — Он наклонился ближе. — Ты плачешь?

— Зачем, зачем?.. Я же ей говорила!

Варя оттолкнула от себя Малыхина и, спрыгнув с постели, подбежала к противоположной стене и стала колотить в нее, крича:

— Зачем, зачем ты ходишь на рынок?! Я же тебе запретила!.. Зачем?!

— Ты чего? — послышался знакомый Малыхину голос.

— Опять за свое!.. Зачем?! Я не хочу, не хочу! Ты слышишь, не хочу!

А Малыхин уже пятился к двери, весь дрожа и бледнея, и едва не столкнулся с Киселевой, которая вбежала в комнату и бросилась к дочери. Обе женщины были в белых ночных рубашках и в сумраке комнаты походили на что-то нереальное, несуществующее. Малыхин выскользнул в прихожую и, пока шарил ладонью по клеенчатой двери, ища крючок, слышал голос Киселевой:

— Для тебя старалась, доченька! А ты такая же неудачливая, как и я. Не повезло, под горку счастье покатилось… И жизни другой не видно… За что же мы такие, за что?..

Наконец Малыхин откинул крючок и выбежал во двор. Не оглядываясь побежал вверх по пустынной улице и бежал, пока не наткнулся на плотный решетчатый забор. Он отшатнулся и побрел куда-то в проулок, спотыкаясь о камни.

«Господи, что же это такое?» — бормотал он, все больше и больше чувствуя себя гадким и злым.

«Я смеялся над Киселевой и не знал о ней ничего. Я проколол талон шоферу и даже не поинтересовался его фамилией. Я любовался собой, когда разговаривал с тем парнем, который разбил стекло в магазине. Я пошел с Варей только ради себя, ради своего удовольствия. Господи, неужели я такой?..»

— Кто? — вдруг окликнули его.

Малыхин вздрогнул и оглянулся на отчетливые звуки шагов. К нему подходил товарищ по работе, дежуривший сегодня на своем участке.

— Ты, Малыхин?! — удивился он. — Как сюда попал?

— Дай прикурить, — попросил Малыхин.

— Ты выпил? У тебя руки дрожат.

— Нет, я так.

Малыхин прикурил, сказал что-то товарищу и пошел дальше, и часа два он еще плутал по улицам поселка, пока не очутился на берегу небольшого озерца. Он присел на днище лодки, но вскоре озяб, поднялся и пошел домой кратчайшим путем — через дворы и огороды.