Разгар зимы

Глава 25

Когда Арик вышел, я уставилась на дверь. Я не могла поверить, что он оставил меня с Джеком наедине, была там угроза, или нет.

Я решила, что он меня проверяет, проверяет, сдержу ли я обещание.

— Ты так смотришь ему вслед, — сказал Джек, привлекая моё внимание, на лице его боролись гнев и растерянность, — беспокоишься о нём?

Арик по-прежнему был мне небезразличен.

— Да.

Я беспокоилась... о нём и Джеке. О Селене и Мэтью.

— Потому что считаешь, что он нам нужен? Или потому что у тебя есть к нему чувства?

— И то и другое.

Да, у меня были к нему чувства, и чувства эти выходили за рамки обычного беспокойства.

Я просила Джека и Арика сосредоточиться на деле. Кто бы говорил. Сама только и делала, что сравнивала их между собой.

Страстность и напористость Джека против внутренней энергии Смерти и нашей с ним связи, как Арканов. Боже, помоги, я могу представить себя и с тем и с другим. Или... ни с одним из них? Каждый причинил мне боль. Красная ведьма шептала: «Они оба не стоят даже пыли пол твоими ногами.»

Хотелось бы мне получить сейчас дельный совет. Чёрт, как же мне не хватало Мэл – моей лучшей подруги. Она, пожалуй, сказала бы держать при себе обоих, сказала бы, что мужчин, как сумочек, много не бывает.

Джек отложил арбалет и принялся расхаживать перед камином. В свете огня его глаза казались особенно яркими. Волосы цвета воронова крыла отражали отблески пламени.

— Смерть мучил тебя, как только мог, но ты всё равно к нему неравнодушна, — он достал флягу, — а я лишь раз утаил правду, и ты до сих пор не можешь сказать, будем ли мы вместе.

— Поставь себя на его место. Я заверила его в беззаветной любви, а потом попыталась убить. И не раз, а целых два.

— Ты ничего ему не сделала, нет. Это была другая Императрица из далёкого прошлого. Слышала о Стокгольмском синдроме? Это он и есть.

Я раскрыла рот от удивления.

— Так вот почему ты тогда посмотрел на меня с жалостью! Поэтому твоё отношение изменилось? Ты перестал злиться на то, что я с ним сблизилась, потому что переложил всю вину на него.

Джек остановился и повернулся ко мне.

— Двухтысячелетний мужчина похитил податливую девочку и подавил ее волю.

Его послушать, то я, как Персефона, дочь Деметры, которую Аид насильно уволок в своё подземное царство. Но Джеку невдомёк: в этом отношении я похожа скорее на грозную Деметру, чем на податливую Персефону.

— Я уже не маленькая девочка. Я прожила больше сотни лет; и чувствую опыт предыдущих жизней. Но даже если бы не это, год жизни после апокалипсиса приравнивается к десяти. После Вспышки на мои плечи легла забота о маме, я планировала нападения, участвовала в них, убивала. Мне пришлось быстро повзрослеть.

Он сделал глоток из фляги.

— Почему ты сразу не рассказала, что произошло между тобой и Смертью?

Вот чёрт. Если рассказать Джеку всё в подробностях, он сразу же схватится за пистолет. И хотя на Арике непробиваемая броня...

— Не хочу об этом говорить.

— Он заморочил тебе голову, — настаивал Джек, — поэтому ты думаешь, что имеешь к нему чувства. Другого объяснения этому быть не может.

— Ты действительно считаешь, что мне так легко промыть мозги?

Джек поймал мой взгляд.

— Эви, с тобой такое уже было, — в ПШР, — к тому же я видел рисунки со Смертью в твоём альбоме еще до Вспышки. Ты изображала его чудовищем. Un scélérat, — злодеем.

— Арик много чего мне причинил. Но он так же и помогал мне. В пещере Жреца я чуть не съела... человечину. Уже поднесла к губам. Тогда я была бы обречена, как и его последователи с пеленой на глазах, которые до смерти будут охотиться за мной. Арик изо всех сил отвлекал Гатри, пока на него не подействовал яд. И ещё он спас меня от Огена и не дал мне утонуть.

— Если бы не этот ублюдок, ничего этого с тобой вообще бы не произошло. Он должен умереть. От моей руки.

— Ты меня не слышишь! Каждый раз, когда ты говоришь о его убийстве, на самом деле это звучит как «мне лучше знать».

— Когда мы снова будем вместе, ты поймешь.

— Ты так уверен, что мы будем вместе?

Его лицо приняло решительное выражение.

— Конечно! Я же говорил, что вместе мы преодолеем всё, и до сих пор так считаю.

— Мне казалось, так было раньше.

— Раньше? Да я единственный здесь постоянный человек. Я! Я не изменил тебе, не связался с другой, даже когда представилась такая возможность.

— С Селеной?

Неужели всё так и было? Или Джек заговорил об этом из сожаления, что не воспользовался возможностью?

— Какая разница с кем? Смерть может сколько угодно бросаться намеками, только между нами ничего не было.

Мне хотелось верить каждому его слову, хотелось, чтобы сомнения развеялись. Но я не могла.

— Я всё равно считаю, что нельзя тебе ввязываться в игры Арканов.

— Дело уже не только в тебе и остальных картах. Любовники управляют самым большим воинским формированием на юге. А возможно и во всём мире.

Вспышка сама по себе может и была данью карте Солнце, но выгоду из нее извлекли другие.

— На кону стоит намного больше, чем просто исход игры, — он подошел ко мне, — ставки выше, чем когда-либо. Мы все под угрозой, — наши взгляды встретились, — bébé, ты можешь отвергнуть меня по другой причине, но только не потому, что ты Аркан.

— Например, потому, что не могу тебе доверять?

Он присел на колени и прижался лбом к моему лбу, опустив на плечи тёплые ладони.

— Я заслужу твое доверие. Просто дай мне время. Эванджелин, то, что между нами было, — его глаза стали насыщенно серыми, — ça vaut la peine, — за это стоит побороться.

Джек не обладал изысканными манерами, местами был грубоват. Полон ярых порывов и стремлений, перекликающихся с моими собственными. Мой измученный жизнью кайджан. Он принялся поглаживать мне плечи, руки.

Он уже готов был меня поцеловать. И хотя я тоже этого хотела, но отстранилась.

— Это не самая удачная мысль.

Джек заглянул мне в глаза:

— Боишься, что Смерть вернется и набросится на меня?

Да!

— Мы могли бы просто поговорить, или я иду спать. Выбирай сам.

С явной неохотой он меня отпустил:

— Поговорить о чём?

— Эмм, что ещё произошло в твоей жизни?

Очень оригинально.

— Кое-что важное, — он присел рядом со мной у камина, — Coo-yôn дал понять, что я должен отправиться домой, что там я сделаю что-то хорошее. Как только мы вернем Селену и убьём Любовников, то вместе уедем в Луизиану.

— Луизиана, — это слово всколыхнуло во мне бурю эмоций.

— Если военные захотят, чтобы я их возглавил, то при первой же возможности, им придётся отправиться на юг. Я, как и обещал, отстрою для тебя Хэйвен. Почему бы не заселить территорию вокруг фермы и не создать новую Акадиану? Это место могло бы стать убежищем для выживших.

Как же я хотела домой!

— Ты правда думаешь, что это возможно?

Во мне горела потребность вернуться.

— Mais да, мы сделаем это. Неужели ты до сих пор не поняла? Вместе мы сможем всё.

— Даже закончить игру? — мое оживление сошло на нет, — Джек, я должна найти бабушку.

Хотя я сомневалась, что бабушка поддержит мои стремления (скорее, напротив будет подталкивать меня играть), она была моей последней живой родственницей.

— Ты должна понимать, что она могла умереть.

— Я в это не верю, — я чувствовала, что она жива... несмотря ни на что, — и я пообещала маме, что найду её.

— Тогда давай договоримся. Когда всё это закончится, если ты решишь, что мы вытерпим несколько месяцев без укрытия, я отправлюсь с тобой. Мы даже возьмем с собой отряд военных.

В какой-то мере, согласившись на это, я словно давала обещание. Я снова посмотрела на дверь. Арик был снаружи один. Я вдруг вспомнила, как однажды, вглядываясь во тьму, он пробормотал: «Меня нарекли Ариком, что значит правитель, вечно одинокий.»

— Давай поговорим об этом позже, — попросила я.

Поколебавшись, он сказал:

— С этим мы ещё разберемся, peekôn. А сейчас у меня для тебя кое-что есть, — он вытащил из рюкзака апельсин, оставшийся от моего последнего урожая, — Тэсс дала мне его на удачу. Я хочу, чтобы мы разделили его.

— Как Спрайт, который однажды ты дал мне.

Он улыбнулся так умопомрачительно, так сексуально, даже несмотря на синяки на лице.

— Ouais. Уже и не помню, когда в последний раз ел свежие фрукты.

Он начал очищать его от кожуры.

— Тогда возьми себе весь.

— Нет, merci. Я пропустил твой день рождения. Считай это запоздалой вечеринкой.

Он протянул мне половинку сочного фрукта.

Его беззаботность волшебным образом меня успокаивала.

— Твой я тоже пропустила?

Я подозревала, что да.

Он пожал плечами, надкусывая фрукт.

— Господь всемогущий, женщина, да ты великий повар. На пустом месте состряпать такой апельсин.

Я только бровью повела.

— Это ты еще не пробовал мой ананас.

Мы сидели у огня друг напротив друга и ели апельсин, как будто и не разлучались, словно никогда друг в друге не сомневались.

— Расскажи, о чём ты думаешь? — он выбросил кожуру и вытер руки о джинсы, — поговори со мной.

— Почему ты никогда не показывал мне фотографии в сумке?

— Ты рылась в моём рюкзаке? Думаю, я это заслужил? — после утвердительного кивка, он продолжил. — А ты видела там книгу, которую мне подарила? А телефон с твоими фотографиями? Я его взглядом чуть до дыр не затёр, всё не мог на тебя насмотреться.

— Ответь на вопрос.

— Я и сам хочу посмотреть эти фотографии, но не могу, — он отвёл взгляд, — боюсь, что не справлюсь с эмоциями.

— Моя мама однажды сказала, что иногда просто необходимо позлиться или погрустить. Иногда просто необходимо себе это позволить.

Поднялся ветер, по окнам забарабанил дождь. Куда подевался Арик? Последние три месяца во время штормов, мы с ним сидели у огня и вместе читали.

— Значит, давай их посмотрим, — сказал Джек, вероятно, чтобы отвлечь меня от мыслей о Смерти. Он повернулся спиной к очагу.

Напомнив себе, что Арик мог за себя постоять, я подсела к Джеку.

Он протянул мне флягу.

— Эх, к чёрту всё. Может завтра я вообще умру. Я и так была в полном замешательстве и решила, что хуже все равно не будет. Я взяла из его рук виски и сделала глоток. Огонь. Дыхание перехватило.

Он вытащил из рюкзака конверт и развернул его. На первой фотографии его мать сидела в компании других женщин за карточным столом.

— Ma mère, Hélène. В зале для игры в бурэ, — азартную карточную игру, популярную среди кайджанов, — за несколько лет до того, как все изменилось в худшую сторону.

— Она была очень красивой, Джек, — с такими скулами и серыми глазами цвета штормового неба она запросто могла бы стать моделью.

— Ouais. Pauvre défunte Maman. — Это означало бедная покойная мама, но кайджаны использовали эту фразу также в отношении дорогих людей, или святых.

— Она пережила Вспышку? Ты никогда не рассказывал мне.

Я почувствовала, как он возле меня напрягся.

— Это одна из тех тайн, которые уйдут со мной в могилу.

Я хотела было надавить на него, но сдержалась. Сегодня он признался, что был на волоске. А потом после многочасовой тряски в седле и перепалки со Смертью, вынужден был спасать меня от Бэгменов. Я буду терпеливой.

На следующей фотографии он был запечатлён вместе с Клотиль, лучшим другом Лайонелом, и ещё двумя ребятами из Бейсена, с которыми ходил в нашу школу. Они были на каком-то концерте, на лицах – улыбки, в глазах – радостное возбуждение.

— Той ночью мы здорово набрались.

Я знала, что такое отрываться с лучшими друзьями: чувство единства, шутки, понятные только «своим», непринужденное веселье. Я снова взглянула на дверь. Испытывал ли подобное Арик? Он ведь должен был иметь друзей до того, как проявилось его Смертельное Прикосновение. Но спустя столь долгое время помнил ли он что такое дружба?

Сдавленным голосом Джек произнёс:

— Я скучаю по ним, особенно по Клотиль.

Я положила руку ему на плечо.

— Мэтью показал мне день, когда вы впервые встретились.

Плечо Джека напряглось под моей ладонью:

— Тебе не стоило этого видеть.

— Это только укрепило мои чувства к тебе.

Он расслабился.

— Тогда смотри все, что хочешь, peekôn. Теперь мне легче со всем этим справляться.

— Почему?

— До Вспышки моя жизнь мало зависела от меня самого. А теперь, даже несмотря на неизвестность и опасности, я управляю собой и своей судьбой больше, чем когда-либо.

— Действительно?

— Мои проблемы касаются только меня, и их решение — моя забота.

С такого близкого расстояния можно было разглядеть темно-серые пятнышки на радужках его глаз.

— Это зрелая позиция, Джек.

Он не был больше мальчишкой.

— Жизнь научила меня.

— Я думаю, что многие недооценивали тебя. Но то время прошло. Я знаю, что никогда больше не буду так в тебе ошибаться.

Уголки его губ изогнулись. Я млела от одной только такой улыбки... и он об этом знал.

— Ммм, ты пахнешь жимолостью?

Сообразительный Джек давно понял, что мой запах зависит от настроения. Роза? Значит, я готова напасть. Сладкая олива свидетельствовала о волнении. А жимолость, безусловно, была признаком возбуждения.

На следующем фото он с друзьями купался в ручье, все были загоревшими и улыбающимися.

Так мы и сидели, предаваясь воспоминаниям, потягивая виски. И на какое-то время я смогла забыть все беды, причинённые Вспышкой. На какое-то время я почувствовала себя счастливой.

Он показал мне фотографию пейзажа, окружающего ручей.

— Фотоаппарат дернулся, и в кадр никто не попал. Раньше я хотел её выбросить, но теперь... просто посмотри на эти деревья, Эви. На эту кристально-чистую воду, — он протянул мне флягу, — я верю, мы снова увидим всё это.

— Правда веришь?

Я тоже была настроена на окончание игры, но эта бесконечная ночь угнетала меня. Неужели солнце больше никогда не поднимется? Может в других уголках мира ситуация лучше? Скажем, на экваторе?

— Ouais, — он сложил фотографии обратно в конверт, — твоя mère твердила мне, что ты особенная. Твоя grand-mère твердила тебе, что ты спасешь мир. И я в тебя верю. Ты сделаешь это.

— А главное, никто на меня не давит...— сказала я, расслабленно улыбаясь.

— Начнем с малого, fille. У меня есть некоторые envie, — желания.

Я сделала глоток.

— И чего же ты желаешь?

Он послал мне хищную улыбку.

— Cerises, — вишен.

Мы ели их перед первым поцелуем.

— А ещё? — когда его хищная улыбка стала слишком красноречивой, я добавила. — Из еды? Contiens-toi, — держи себя в руках.

Он поднял руки вверх в знак капитуляции.

— Je cesse. Pour le moment, — держу, пока что, — я изголодался по жаренной бамии[24] и отварной кукурузе. А ты?

— По кукурузным оладьям и картофельному пюре.

— Я как-то пробовал готовить кукурузные оладьи на старой плите в нашей хижине. Однажды я обязательно приготовлю их для тебя, — он откинул голову назад, устремив вверх мечтательный взгляд, — а помнишь, какими теплыми бывали южные ветра? Они несли запах моря, далеких стран. Я так ненавидел место, где жил, что готов был податься куда угодно. Теперь же молю Бога о том, чтобы вернуться в Бейсен.

Раньше я удивлялась, почему мы с Джеком никогда не разговаривали. А теперь поняла, что на разговоры у нас просто не было времени. Мы постоянно были в бегах, спасали свои жизни. Направить разговор в нужное русло было нетрудно: дом, по которому мы оба так сильно скучали.

Когда я передавала ему флягу, наши пальцы соприкоснулись.

— Я сделаю всё, чтобы снова увидеть поля сахарного тростника под голубым небом. Услышать шелест листвы, от которого трепетало моё сердце.

— В один прекрасный день мы будем стоять на крыльце Хэйвена, любуясь бескрайними зелеными полями, плавать в родниках и обретём наконец гармонию, — он закрутил и спрятал флягу, — когда я смотрю в твои глаза...

— Что?

— В мире почти не осталось ничего голубого. Ни неба, ни воды. Когда я смотрю в твои глаза, я вижу наше будущее. Я чувствую его, — он вытянул из кармана джинсов мою коралловую ленту.

— Она до сих пор у тебя!

— Она всегда со мной. Mon porte-bonheur, — мой талисман, — напоминание о том, что мы будем вместе.

Его непоколебимая уверенность почти передалась и мне. Почти. Я мечтала о тебе, Джек, и хотела бы снова доверять тебе. Но есть ещё один человек, который затронул мою душу.

— Я дам тебе её на время, — он спрятал ленту мне в карман, — отдашь, когда будешь уверена, что никакой другой мужчина, кроме меня, не может быть с тобой.

Прикосновения Джека обжигали огнём. Когда его пальцы медленно скользнули по моим джинсам, я почувствовала знакомую искорку, грозящую перерасти в адское пламя. У меня перехватило дыхание; в его глазах светилось желание.

Он поднял меня за бедра и усадил на себя верхом.

— Джек! — я уперлась руками в его плечи.

Не отрывая взгляда от моих губ, он прикусил свою, словно побуждая меня сделать то же самое.

— Сейчас я бы многое отдал, чтобы тебя почувствовать.

Это было так естественно. Быть с ним. Согреваться нашим теплом. Предвкушать, как мы соприкоснемся губами, займемся любовью. Мои глифы вспыхнули, и их сияние отразилось в его глазах.

Обхватив мои бедра руками, он прижал меня к вершине своей твёрдости, и я с наслаждением выдохнула:

— Да.

Закрыв глаза, он заставлял наши тела медленно двигаться, разжигая огонь в нас обоих.

— À moi, Evangeline, — его голос дрожал от сдерживаемого желания, — ты моя. А я твой. Однажды ты сама это поймешь.

Он переместил руки мне на задницу, и даже через ткань джинсов я чувствовала жар его ладоней.

Когда он сжал пальцы, я приподняла бедра, и из его груди вырвался низкий стон. С губ его срывались судорожные вздохи. Я тяжело дышала, теряя над собой контроль. Наше взаимное притяжение было обжигающим. Взрывоопасным. Если он хотел меня хоть вполовину так, как хотела его я...

Но мне было его все мало. Я хотела чувствовать на себе его руки, эти прикосновения пламени. Ещё немного и я перешла бы черту, после которой нет возврата... потому что это пламя поглотило бы меня.

Джек, должно быть, ощутил мои сомнения.

— Но я не буду тебя торопить, — он дрожал, снимая меня с коленей, — у нас ещё будет время.

Он опустил меня на место и, приобняв за плечи, прижал к себе.

— Иди сюда.

Я не могла ему сопротивляться, как загипнотизированная слушала биение его сердца.

— Я расскажу тебе о дне, который мы когда-то провели у протоки. В мире, где не было Вспышки. День, который должен был у нас быть. Наше первое свидание.

Затаив дыхание, я сказала:

— И чем мы занимались на этом свидании?

— Мы отправились с самого утра... — он заговорил шёпотом, перейдя на французский, — ...потому что я хотел провести с тобой как можно больше времени. Мы взяли с собой еду, пиво и радио. И поплыли на пироге к кипарисам, растущим прямо из воды. Кроны деревьев отражались в водной глади. Когда мы подплывали слишком близко, стихали потревоженные цикады, — он коснулся губами моих волос, — мы решили, что это будет наше место. И больше ничьё. Потому что именно там мы решили быть вместе: Эви и Джек.

Я прижалась сильнее, позволив себе раствориться в урчащем французском акценте.

— Ты была в красном купальнике, и, глядя на тебя, я восхищенно вздыхал. Ах, ах, АХ, Эванджелин, ты сводила меня с ума, — помню, я была в таком купальнике на некоторых фото в телефоне Брэндона, и, видимо, Джеку он понравился, — а когда воздух наполнился ароматом жимолости, я очутился на седьмом небе.

Он описал еду, что мы ели, знойные ритмы блюза, нежные дуновения южного бриза, который больше не манил его, ведь он уже находился там, где должен был.

Он затрагивал все мои чувства, и вдруг я ощутила в волосах тёплый ветерок и начала покачиваться в такт музыке. Меня охватила приятная расслабленность, веки отяжелели.

Когда я начала засыпать, он прошептал:

— Bébé, я тебя дождусь. Потому что в конце концов мы будем вместе: Эви и Джек.

Сквозь сон, я пережила еще одно из его воспоминаний.

Джек стоял перед зеркалом в уборной, готовясь предстать перед судом за нанесение телесных повреждений человеку, который избивал его мать. Он выглядел таким юным – лет шестнадцати, не больше. Гладкая загорелая кожа, глаза цвета штормового неба. Он затянул галстук, потом немного его ослабил, словно испытывая неудобство.

От сегодняшнего дня так много зависит, мои нервы сдают. Я хватаюсь за край раковины и на удивление не чувствую боли в руках. На покрытых шрамами пальцах нет свежих ран. Клотиль как-то умудрилась удержать меня от драк до судебного заседания. Со мной пришли только она и Лайонел. Мама... плохо себя чувствует.

В уборную, пошатываясь, входит назначенный судом адвокат с осоловелыми глазами. Судя по всему, он пьет не просыхая. Сам он из Стерлинга, и во время нашей единственной встречи ясно дал понять, что презирает «отбросы общества» из Бейсена.

— А, это ты, — невнятно бормочет он, направляясь к писсуару.

Ради Maman и Клотиль я стараюсь держаться вежливо.

— Как наши дела, podna?

Он резко оборачивается через плечо, словно боится получить нож в спину. Но это движение в пьяном состоянии...

О, Боже, моя жизнь находится в руках человека, который только что помочился на собственные туфли.

И даже не заметил.

Застегнув ширинку, он поворачивается ко мне.

— Тебе повезло, — он говорит еле внятно, — есть новая правительственная программа для особо агрессивных преступников. И ты хорошо для неё подходишь.

Особо агрессивных? Я ведь предупреждал того fils de putain, который избивал Maman. Я сказал ему, чтобы он не смел больше к ней прикасаться. Но в следующий раз, когда я его увидел, он тягал ее по полу за волосы.

— Некоторые называют ее Клеткой Ярости, потому что заключённые там до сих пор отделывают друг друга до полусмерти, просто чтобы находить новые способы избиения.

Как же я хочу прямо сейчас показать ему способы, которые уже знаю.

— Только не надо делать мне грёбаных одолжений.

Он косится на меня налитыми кровью глазами.

— Как твой адвокат, я должен для тебя кое-что прояснить. Таких, как ты, я вижу постоянно и с лёгкостью могу определить, кого в будущем ждёт пожизненное заключение. В старости, глядя сквозь прутья решетки, ты вспомнишь этот разговор. И поймёшь, что я был прав. Если тебя к тому времени не прирежут.

Он, покачиваясь, выходит за дверь.

Я впечатываю кулак в зеркало, и каждый шрам на моей руке опять начинает кровоточить.

Окровавленные осколки отражают боль в глазах Джека.

Потому что на какую-то секунду он ему поверил.