Разговоры

XII. Колумб и Гутьеррец.

Колумб. Чудная ночь, друг!

Гутьеррец. Действительно чудная; но она была-бы еще лучше, если-бы мы любовались ею с земли.

Колумб. Ага, и ты уже устал плавать!

Гутьеррец. Говоря вообще, я не устал; но наше настоящее плавание уж черезчур продолжительно и начинает мне немного надоедать. Однако, не думай, что я жалуюсь на тебя, как другие: будь уверен, что какое-бы ты ни принял решение касательно нашего путешествия, я буду следовать ему, как и прежде, от всего моего сердца. При всем том, я-бы очень желал, чтобы ты мне ответил точно и вполне искренно, уверен-ли ты попрежнему, что найдешь землю в этой части света, или-же время и опыт поколебали в тебе эту уверенность?

Колумб. Говоря откровенно и как другу, который умеет хранить тайны, признаюсь тебе, что немного поколебался, тем более, что с течением времени многие признаки, подававшие мне большие надежды, оказались пустыми, как напр. птицы, которые пролетали над нами с запада и которых я считал предвестниками недалекой земли. Кроме того, я ежедневно замечал, что предположения, которые я делал до путешествия, не оправдывались относительно многого; если-же эти предположения, которые казались мне почти достоверными, могли меня обмануть, то и самое главное из них, — что мы найдем землю по ту сторону океана, — также может не оправдаться. Правда, оно имеет такие основания, что если окажется ложным, то в таком случае нельзя уже доверять никаким человеческим суждениям, за исключением тех, которые основаны на очевидности. Но, с другой стороны, я знал, как часто теория расходится с практикой, и говорил самому себе: как можешь ты знать, что все части света походят друг на друга, и на том основании, что эмисфера востока занята землей и водой, утверждать, что и западное полушарие состоит из того-же? Разве оно не может быть единым безбрежным морем? Почем ты знаешь, что, вместо воды и земли, оно не занято каким-нибудь другим элементом? А если и так, — разве оно не может быть необитаемым и неспособным к обитанию? Но допустим и это, — почем ты знаешь, что его обитатели — разумные твари, что они именно люди, а не какие-нибудь другого рода разумные животные? Если-же они люди, разве они не могут в высшей степени отличаться от тех, которых ты знаешь? Может быть, они больше нас, живее, умнее, цивилизованнее, богаче наукою и искусством? Так я думал и думаю про себя. И действительно, природа так могущественна и явления ее так многочисленны и разнообразны, что не только нельзя делать заключений об ее деятельности в местах отдаленнейших и неизвестных нашему миру, но нельзя и отрицать того мнения, что вещи неизвестного нам мира более или менее чудны и странны на наш взгляд. Вот мы собственными глазами видим, что в этих морях магнитная стрелка значительно уклоняется от своего обычного направления, — вещь удивительная, неслыханная для мореплавателей и необъяснимая для меня. Я не хочу этим сказать, что можно верить басням древних о чудесах неизвестного мира и этого океана, как напр. басне о странах, описанных Анноном, где будто-бы по ночам происходят огненные ураганы, которые извергаются в море; конечно, все это бредни: мы сами видели, как была пуста боязнь наших людей, которые ожидали от путешествия всевозможных страхов и ужасов и думали, что уже достигли пределов доступного моря, видя, что густая сеть водорослей делает его похожим на зеленый луг и мешает кораблю двигаться. Отвечая на твой вопрос, я хочу только сказать, что хотя мое предположение основано на вероятнейших данных и подтверждено многими географами, астрономами и отличными мореходцами, с которыми, как тебе известно, я советовался в Испании, Италии и Португалии, но и оно может оказаться ложным, потому что, повторяю, многие гениальные заключения не выдерживали опыта, и это происходить почти всегда, когда они относятся к вещам мало известным.

Гутьеррец. Следовательно, ты в сущности и свою жизнь, и жизнь товарищей поставил в зависимость от простой гипотезы?

Колумб. Да; не могу отрицать этого. Но оставляя в стороне то, что люди ежедневно подвергают свою жизнь опасности из-за каких-нибудь мелочей и пустяков, — взгляни на дело без предрассудков. Если-бы теперь ты, я и все наши товарищи не были на этом корабле, среди моря, в этом никому неизвестном и в высшей степени рискованном положении, что было-бы с нами? Чем-бы мы были заняты? Как проводили-бы время? Может быть, веселее? Или, может быть, проводили-бы его в тяжких трудах и заботах, или, наконец, скучали-бы? Что такое положение, свободное от неизвестности и опасности? Если это положение счастливое, то конечно, его можно предпочесть всякому другому; но если оно полно скуки и мелких дрязг, то всякое другое лучше его. Я не буду говорить о славе и пользе, которые нас ожидают, если наше предприятие получит желанный успех; наше плавание имеет другие преимущества, которые, по моему мнению, делают его в высшей степени выгодным для нас: оно избавляет нас от скуки, заставляет нас любить жизнь и ценить многие вещи, о которых мы прежде и не думали. Древние пишут, что несчастные любовники, бросаясь с левкадийской скалы в море и случайно спасаясь от смерти, по милости Аполлона, исцелялись от любовной страсти. Не знаю правда-ли это, но знаю хорошо, что, избежав этой опасности, они даже и без милости Аполлона в течение известнрго времени дорожили-бы жизнью, которую прежде ненавидели. По моему мнению, каждое опасное морское путешествие почти то-же, что прыжок с левкадийской скалы, даже лучше, потому что полезные следствия его продолжительнее. Обыкновенно думают, что моряки и солдаты, постоянно подвергая свою жизнь опасности, очень мало ценят ее в сравнении с людьми других профессий. А я так думаю, что по той-же самой причине никто так не ценит и не любит жизни, как моряки и солдаты. Сколько вещей, которых вообще никто не думает называть благом, становятся для них драгоценными и милыми уже только потому, что они лишены их! Ну, скажи, кто-же причисляет к благам жизни грязную землю, которая тебя поддерживает? Никто, за исключением моряков и особенно нас, у которых, вследствие неизвестности положения, нет большего желания, как увидать клочок земли; ведь с этим желанием, просыпаемся каждое утро, с ним засыпаем, и если только нам придется когда-нибудь заметить издалека вершину какой-нибудь горы или верхушку леса, мы будем вне себя от радости и довольства, а высадившись, будем прыгать, как дети, получив возможность стоять на твердой земле или идти пешком, куда вздумается, — и много дней будем счастливы.

Гутьеррец. Все это истинная правда: если твое предположение окажется справедливым, мы будем вполне счастливы, по крайней мере на несколько дней.

Колумб. Хотя, с своей стороны, я не осмеливаюсь обещать верного успеха, но надеюсь, что мы скоро будем наслаждаться им. В последние дни лот касается дна, и качество земли, которая остается на нем, кажется мне добрым знаком. К вечеру облака вокруг солнца представляются иной формы и другого цвета, нежели как были прежде. Воздух, как ты сам чувствуешь, стал нежнее и теплее. Полного и постоянного ветра уже нет, — он сделался переменчив и неустойчив, как будто имеет какое-нибудь препятствие на своем пути. А тростниковая ветвь, которая недавно проплыла мимо нас и, как мне показалось, была немного разрезана? А другая древесная веточка с красными и свежими ягодами? Наконец, хотя полеты птиц не раз меня обманывали, но они с каждым днем становятся все чаще и многочисленнее; да кроме того, в стаях появляются птицы, которые по форме нисколько не походят на морских. Словом, все эти признаки, взятые вместе, внушают мне надежду на великое и доброе будущее!

Гутьеррец. Дай Бог, чтобы она на этот раз оправдалась!