Разговоры

XIII. Коперник.

Первый Час дня и Солнце.

Первый Час. Доброго утра, ваша светлость.

Солнце. Скорее — доброй ночи...

Первый Час. Лошади готовы;

Солнце. Хорошо.

Первый Час. Утренняя звезда уже давно показалась.

Солнце. Хорошо. Ступай себе.

Первый Час. Что желает сказать этим ваша светлость?

Солнце. Желаю сказать, чтоб ты оставил меня в покое.

Первый Час. Но, ваша светлость, ночь продолжалась столько времени, что уже не в состоянии более продолжаться. Если мы замешкаемся, может произойти беспорядок...

Солнце. Пусть происходит, что угодно, — я не двинусь с места.

Первый Час. О ваша светлость, что-же это? Вы чувствуете себя дурно?

Солнце. Я чувствую только то, что не двинусь с места, а потому ты можешь отправляться, куда тебе угодно.

Первый Час. Как-же я могу идти, когда вы изволите оставаться дома? Ведь я — Первый Час дня, а дня не может быть, если ваша светлость не удостоит выйти, по обыкновению.

Солнце. Если не будет дня — будет ночь; часы ночи отбудут двойную службу, а ты и твои товарищи будете гулять. По правде сказать, мне надоело постоянно кружиться и светить каким-нибудь четырем созданьицам, живущим на таком, крохотном клочке грязи, что я, при всей моей зоркости, не могу разглядеть. Сегодня ночью я решил не беспокоиться более, и если люди желают света, пусть они зажигают свои собственные огни или поступят, как им заблагорассудится.

Первый Час. Но, ваша светлость, что-же могут сделать эти бедняки? Содержание такого громадного количества ламп и свеч, которые-бы горели в течение целого дня, потребует невероятных издержек. Другое дело, если-бы им был уже известен способ освещения газом, которым они могли-бы иллюминовать свои улицы, дома, магазины и пр. без больших расходов. Но в действительности-то пройдет по крайней мере триста лет, прежде чем они изобретут этот способ; за это время они успеют истратить весь запас масла, воска, смолы и сала, — и наконец останутся впотьмах...

Солнце. Тогда пусть охотятся за светляками, светящимися жучками...

Первый Час. Но кто-же спасет их от холода? Без помощи вашей светлости они не в силах будут согреться даже и тогда, если употребят на дрова все свои леса. Мало того, — они умрут с голода, потому что земля уже не будет давать плодов. Таким образом, в короткое время погибнет вся раса этик бедных животных: сначала они будут бродить по земле ощупью, отыскивая, где бы поесть, чем-бы согреться, а потом, когда исчезнет все, что только можно проглотить, когда потухнет последняя искра тепла, они все перемрут во мраке, замороженные, как куски горного хрусталя.

Солнце. Да мне-то что за дело до всего этого? Что я, кормилица что-ли, для рода человеческого, или повар, обязанный поставлять и приготовлять ему провизию? Очень мне нужно заботиться о какой-то горсточке невидимых простым глазом твореньиц, которые живут за целые миллионы миль от меня и не могут ни видеть, ни сладить с холодом без моего света! Наконец, если бы моя особа действительно служила, так сказать, баней или печкой этому человеческому роду, то здравый смысл требует, чтобы сами люди ходили около печки, если хотят согреться, а не печка около них Если Земле действительно необходимо мое присутствие, пусть она сама отправляется искать его: я же, с своей стороны, не стану беспокоиться, потому что нисколько не нуждаюсь в ней.

Первый Час. Если я не ошибаюсь, вашей светлости угодно, чтобы теперь сама Земля исполняла то, о чем до сих пор заботилась ваша светлость?

Солнце. Именно: теперь и всегда.

Первый Час. Ваша светлость изволите рассуждать совершенно справедливо. Но да будет позволено мне напомнить вашей светлости о многих прекрасных вещах, которые необходимо придут в упадок при этом новом порядке. Самый день лишится своей блестящей колесницы, с ее чудными конями, которые каждое утро выходят из волн морских... Наконец, что будет с нами, бедными часовыми? Нам уже не будет места на небе, и мы из небесных детей превратимся в земных, если только, сверх чаяния, не рассеемся, как дым. Но пусть было бы так, — еслиб этим все и покончилось! Остается еще убедить Землю вертеться, а это должно показаться ей в высшей степени трудным и странным, потому что она до сих пор еще ни разу не пошевелилась на своем месте. И если ваша светлость, повидимому, только теперь начинает немножко лениться, то, смею уверить вас, Земля, в настоящее время, ленива попрежнему.

Солнце. Нужда столкнет ее с места и научит бегать и скакать. Но, во всяком случае, надо будет приискать какого-нибудь поэта или философа, который-бы убедил Землю двигаться, а если убедить нельзя, заставил-бы её силою; потому что здесь, собственно говоря, все дело во власти философов и поэтов, для которых почти нет ничего невозможного. Да, когда-то эти поэты (в то время я был еще молод и слушал ихъ) своими сладкими песенками заставили меня, порядочного толстяка, добровольно бегать, сломя голову, вокруг какого-нибудь комочка глины, как будто это было приятной прогулкой или благородным упражнением. Но с летами я стал практичнее, обратился к философии, и смотрю теперь на вещи с точки зрения пользы, а не красоты, и все поэтические чувства, если они не касаются моего желудка, возбуждают во мне смех. Теперь я философствую, и так как не нахожу никакого разумного основания противопоставить праздной и досужей жизни жизнь деятельную, которая, по моему мнению, совсем не оплачивает затраченного на неё труда, — то и порешил предоставить труды и заботы другим, а самому жить в приятном покое. Эту перемену произвели во мне главным образом философы, которые в настоящее время сильно пошли в гору. Таким образом, чтоб заставить Землю вертеться и двигаться вместо меня, с одной стороны, было-бы выгоднее употребить в дело поэта, нежели философа, потому что поэты, воспевая прелести и надежды жизни, побуждают людей к труду и деятельности, а философы, напротив, отнимают у них охоту к этому. Но, с другой стороны, философы теперь особенно в моде, и я сомневаюсь, что Земля, в настоящее время, станет слушать какого-нибудь поэта внимательнее, чем я; потому — лучше прибегнуть к философам, хотя этот народ не отличается ни деятельностью, ни способностью возбуждать ее в других; может быть, новизна и необыкновенность случая выведет их из обычной колеи... О так, сделай вот что: отправляйся на землю или пошли туда кого нибудь из товарищей, и если встретится на улице какой-нибудь философ, наблюдающий небо и звезды (что непременно должно быть в эту странную для людей ночь), — вскинь его на плечи и доставь немедленно ко мне; я увижу, годится-ли он для нашего дела. Слышал?

Первый Час. Слышал, ваша светлость, и спешу исполнить приказание.

Коперник на террасе своего дома наблюдает восточную часть неба с помощью бумажной трубы: телескопы еще не были изобретены в то время.

Коперник. Непостижимая вещь! Или все часы врут, или солнце опоздало более, нежели на целый час: ни одного луча не видно на востоке, небо ясно и чисто, как зеркало; звезды блестят, как в полночь. Ну, достопочтенный Альмагеста {Альмагеста — древнейший из астрономических трактатов, написанный Клавдием Птолемеем во втором веке по P. X. Прим. пер.}, попробуй-ка объяснить этот случай! Правда, я не раз слыхал о ночи, которую провел Зевс с женою Амфитриона; помню также рассказы перувианцев, которые уверяют, что в их стране когда-то случилось необычайно длинная, почти бесконечная ночь, причем солнце, наконец, вышло из волн известного озера Титикаки. До сих пор, я, как и все благоразумные люди, полагал, что все это лишь пустые выдумки: но теперь, когда я вижу, что разум и наука не в силах возвыситься над ними, я готов верить подобным рассказам, готов даже отправиться по всем озерам и болотам и пробовать, не удастся-ли поймать на удочку дневное светило... Но это что такое?!..

Последний Час и Коперник.

Последний Час. Коперник, я — Последний Час!

Коперник. Последний Час? Хорошо: против этого нечего сказать. Дай мне только, если можно, необходимое время, чтобы написать завещание и сделать распоряжение касательно похорон.

Последний Час. Каких похорон? Разве я Последний Час жизни?

Коперник. Да кто-же ты, наконец? Последний Час служебника, что-ли?

Последний Час. А признайся, этот час едва-ли не самый приятный для тебя, когда ты участвуешь в хоре?

Коперник. Но откуда ты узнал, что я каноник? Кто тебе сказал мое имя?

Последний Час. О тебе я справлялся здесь на улице... Я-же, с своей стороны, не более, как Последний Час дня.

Коперник. А, теперь понимаю: первый час болен, а потому и дня еще нет...

Последний Час. Погоди делать заключения: дня совсем не будет, ни сегодня, ни завтра, — никогда, если ты не позаботишься об этом.

Коперник. Вот прекрасно! Разве это моя обязанность, — делать день?

Последний Час. Я тебе все это объясню; но прежде всего тебе необходимо немедленно отправиться со мною во дворец Солнца, моего повелителя. Дорогою я сообщу тебе многое, а самое главное передаст тебе лично его светлость, когда мы прибудем на место.

Коперник. Очень хорошо. Но путь наш, если я не ошибаюсь, должен быть очень продолжителен. Как мне захватить с собою столько припасов, чтоб не умереть с голода в один из прекрасных... годов нашего путешествия? Кроме того, я не думаю, что во всех владениях его светлости найдется для меня провизии хотя на один завтрак...

Первый Час. Не заботься об этом. Ты не долго пробудешь во дворце Солнца, а путешествие наше совершится в один миг; ведь я — дух...

Коперник. Да, но я то — тело...

Последний Час. Ну вот! Ты ведь не метафизик, чтоб затрудняться такими пустяками. Влезай ко мне на плечи, а остальное предоставь мне.

Коперник. Ну, — влез. Посмотрим, что будет дальше.

Коперник и Солнце.

Коперник. Светлейший!

Солнце. Извини, Коперник, что я не приглашаю тебя садиться: стулья здесь не в употреблении; но я тебя не задержу. О проекте моем ты уже слышал от моего слуги; остается сказать. что я считаю тебя вполне способным осуществить его.

Коперник. Монсиньор, ваш проект представляет многочисленные затруднения.

Солнце. Но затруднения не должны устрашать людей, подобных тебе; говорят даже, что они придают отваги отважному. Да наконец, какие-же это затруднения?

Коперник. Прежде всего, как-бы ни была могущественна философия, но и она едва-ли будет в состоянии убедить Землю променять покой и приятный досуг на безустанное и утомительное движение, особенно в настоящее, далеко не героическое время...

Солнце. Но если не подействуют убеждения, — заставь её силою.

Коперник. Охотно-бы. светлейший, если-бы я был Геркулесом или, по крайней мере, Орландом, а не простым каноником из Вармии.

Солнце. Это не ответ. Разве неправду говорят, что один из ваших старых математиков брался перевернуть небо и землю, если только дадут ему точку опоры вне мира? Тебе вовсе не нужно двигать неба, а между тем ты имеешь здесь точку опоры вне Земли и таким образом можешь свободно сдвинуть её с места, не спрашивая даже ее согласия.

Коперник. Это еще, пожалуй, не трудно сделать, ваша светлость; но для этого потребуется рычаг такой длины, что не только я, но даже ваша светлость, при всем своем богатстве, не располагает и половиною тех средств, которые необходимы для его приготовления. Но я перехожу к другому самому главному затруднению. До сих пор, Земля занимала первое место в мире, так сказать: средоточие его и (как вам известно) стояла неподвижно, лишь любуясь тем, что совершалось вокруг нее; а вокруг нее, — над нею, под нею, пред нею и за нею, — кружились все прочие миры вселенной, как превосходящие её величиною, так и уступающие ей в этом, как светлые, так и темные, — кружились беспрерывно, с невероятною, головокружительною быстротою; так что, казалось, вся вселенная представляла собою один необъятный дворец, в котором на троне восседала Земля, а все другие миры, её окружающие, являлись как-бы ее придворными, телохранителями, слугами. Действительно, Земля всегда считала себя царицей мира и, принимая в соображение прежний порядок вещей, нельзя не призвать, что она рассуждала недурно, даже имела много оснований рассуждать так. Но что сказать вам о нас, людях? Каждый из нас считает себя более нежели первым между всеми земными существами. Последний лохмотник, не имеющий куска черствого хлеба, воображает себя императором, и не каким-нибудь константинопольским или германским, даже не повелителем полсвета, как были римские государи, но императором вселенной, царем солнца, планет, всех видимых и невидимых звезд и конечной причиной всех этих миров, включая сюда и вашу светлость. Теперь, если мы заставим Землю выйти из средоточия мира, заставим её бегать, вертеться, трудиться, — одним словом, запишем её в разряд обыкновенных планет, это поведет к тому, что ее величество Земля и их величества люди лишатся трона, лишатся своего величия и останутся при своих лохмотьях и других убожествах, которых у них немало.

Солнце. Что-же хочет этим сказать мой милый Коперник? Уж не боится-ли он, что это будет действительно преступлением против величества?

Коперник. О нет, ваша светлость: ни кодексы, ни пандекты, ни права, начиная с государственного и кончая естественным, сколько мне известно, не упоминают о таком преступлении. Я хочу только сказать, что наше предприятие касается не одной физики; не забудьте, что оно делает переворот в порядке и, так сказать, в иерархии всех вещей и существ, изменяет самую цель творения, а это, в свою очередь, произведет великий переворот в метафизике и во всех умозрительных науках; вообще в результате будет то, что люди (если только они сумеют и захотят рассудить здраво) окажутся в собственных глазах совсем другим товаром, нежели каким они воображали себя до сих пор.

Солнце. Сын мой, все это меня нисколько не беспокоит, потому что для меня ваша метафизика, физика, алхимия и даже, если хочешь, никромантия — почти одно и тоже. Люди-же удовольствуются тем, что они есть на самом деле; а если это им не понравится, — поверь мне, они примутся по обыкновению рассуждать наизнанку, даже пойдут против очевидности, что им чрезвычайно легко удается, и таким образом будут считать себя попрежнему баронами, князьями, императорами, — чем угодно; одним словом — утешатся, не причинив ни мне, ни миру никакой неприятности.

Коперник. Извольте, оставим в стороне людей и Землю. Теперь посмотрите, светлейший, что будет с другими планетами: узнав, что Земля делает с ними одно дело, вообще стала им ровней, они не захотят оставаться по-прежнему, без украшений, простыми, гладкими, пустынными и печальными, но пожелают иметь, подобно Земле, свои реки, моря, горы, растения, даже своих обитателей, — одним словом, ни в чем не уступать. Земле: вот вам еще громадный мировой переворот, следствием которого будет бесконечный наплыв новых существ, которые мгновенно, как грибы, повыростут со всех сторон.

Солнце. Пусть их растут, сколько угодно: моего света и моей теплоты достанет на всех, и мир всегда найдет, чем питать, одевать и содержать их без ущерба себе.

Коперник. Но подумайте еще немного, ваша светлость, и перед вами возникнет новый беспорядок: звезды, заметив, что вы изволили сесть, и сесть не на скамейку, но на трон, и держите вокруг себя блестящую свиту планет, — не только захотят также сесть и успокоиться, но и царствовать, а следовательно иметь — каждая своих собственных подданных, подобно вам. Эти новые подчиненные планеты также потребуют украшений и населения. Не стану распространяться о том, как унизится бедный человеческий род, и без того униженный в системе нашего мира, когда заблестят бесчисленные мириады новых миров, когда последняя звездёнка млечного пути составит собою отдельный мир; но имея в виду лишь ваш интерес, я должен напомнить вашей светлости, что до сих пор вы изволили быть, если не первым во вселенной, то по крайней мере вторым (т. е. после земли), и не имели равных себе (полагая, что звезды не смели и думать равняться с вами); при новом-же порядке вещей вы будете иметь столько равных, сколько звезд на небе. Смотрите, светлейший, как-бы это изменение не нанесло ущерба вашему сану?

Солнце. Разве ты не помнишь, что сказал ваш Цезарь, когда, переправляясь через Альпы, ему случилось проходить через одно маленькое и бедное селение? Он сказал, что желал-бы лучше быть первым в этой деревушке, нежели вторым в Риме. Так и мне приятнее быть первым в этом мире, нежели вторым во вселенной. Но не честолюбие побуждает меня изменить настоящий порядок вещей; меня побуждает к этому единственно любовь к покою, даже, если, хочешь, — просто леность: я, в противоположность Цицерону, досуг предпочитаю почету.

Коперник. Светлейший, с своей стороны я употреблю все мои силы, чтоб доставить вам этот покой; боюсь только, что он не будет продолжителен, даже при полном успехе предприятия. Во-первых, я почти убежден, что через несколько лет вы будете принуждены двигаться кругообразно, как блок или как мельничное колесо, не сходя с места; потом, с течением времени, вашей светлости, пожалуй, придется снова бегать, — не говорю вокруг земли, но не все-ли это равно? Впрочем, довольно: пусть будет так, как вы желаете. Не смотря на все препятствия и затруднения, я попробую услужить вашей светлости; в случае неудачи, вы, по крайней мере, не скажете, что у меня не хватило храбрости...

Солнце. Отлично, Коперник: попробуй!

Коперник. Остается еще одно маленькое затруднение...

Солнце. Какое-же?

Коперник. Не хотелось-бы, чтоб за это дело меня сожгли живьем, как (феникса, потому что, случись это, — я убежден, что не сумею воскреснуть из своего пепла, как сделала эта умная птица, и таким образом навсегда лишусь возможности лицезреть вашу светлость.

Солнце. Слушай, Коперник: ты знаешь, что в то время, когда вас, философов, еще не было, вообще во времена поэзии, я был пророком. Позволь-же мне попророчествовать в последний раз, и из уважения к моей старинной профессии, поверь моим словам: действительно, твоим последователям и вообще тем, которые после тебя решатся признать истинным твое дело, предстоят обжоги и другие подобные неприятности; но ты, насколько мне известно, ты ничем не поплатишься за свое дело. Наконец, если ты хочешь действовать на верняка, — поступи так: книгу, которую ты напишешь на этот случай, посвяти папе {Коперник действительно, посватал свое сочинение папе Павлу III.}, и тогда, ручаюсь, даже сан каноника останется за тобою.