Разоренный год

ВОТ ЗДОРОВО!

В короткий срок Минину удалось собрать большую армию. И не только собрать, но и одеть ее и снарядить. Значительны были и запасы провианта, заготовленного Мининым для прокормления войска.

А в это время в Мугрееве шла своя подготовка. Князь Дмитрий Михайлович уже совсем оправился от ран. Проходя мимо кузницы, он останавливался у раскрытых дверей и смотрел на Андреяна — как работает кузнец. Андреяну помогал Сенька: то огонь в горнушке раздует, то щипцами схватит кусок раскаленного добела железа и сунет в ведро с водой. Ох, и зашипит же сразу железо, окунутое в воду! «Как Змей Горыныч», — думает. Сенька, вспоминая сказку, которую бобылка Настасея, бывало, рассказывала в Мурашах ребятам.

Вскоре после возвращения своего в Мугреево Сенька спохватился:

— Маманя, а где же Жук?

Арина так и стала с ухватом в руках возле топившейся печки.

В самом деле, за протекшие месяцы она столько тужила о больном Андреяне и пропавшем Сеньке, что ей на ум ни разу не пришла мысль о Жуке — черном, как сажа, песике с хвостом, туго закрученным в крендель.

— Вона! — сказала она наконец в крайнем удивлении. — Гляди ты, и Жук потерялся!

— Жук! Жук! — стал звать Сенька свою собачку. Но Жука не было. — Потерялся, — сказал печально Сенька, натянул полушубок и выбежал на мороз.

В кузнице у отца он забыл о Жуке.

Близился день, когда Пожарскому предстояло снова выступить со своими людьми, чтобы стать во главе ополчения, собранного в Нижнем Новгороде.

Кузнец Андреян и на этот раз должен был принять участие в походе. Решено было, что вместе с Андреяном опять отправятся и Арина и Сенька.

Федоса Ивановича Пожарский с собой не брал: старик был уже совсем плох. Однако у старого Федоса хватило сил выйти из своего домишки к воротам, как только он услышал звуки труб и удары в бубен. Мимо Федоса Ивановича проехал Пожарский, проехал на гнедом коне, потому что серый в яблоках жеребец был брошен во время боя, в суматохе, после того как тяжело раненного князя уложили в парные сани и умчали из Москвы в Троицкий монастырь. И красовался теперь на сером жеребце, должно быть, какой-нибудь чванливый пан…

Зима в том году завернула рано. Насыпало снегу, набило ухабов…

До Нижнего Новгорода добирались — одни верхом, другие на дровнях, в розвальнях, пошевнях.

— Берегись, Сенька, — смеялся Андреян: — как подкинет — того гляди, язык себе откусишь!

Так, или, вернее, почти так, оно и вышло. Сенька зазевался на ворону, которая сидела на придорожной вешке, а тут, как на грех, на ухабе здорово тряхнуло. Сенька вскрикнул и прикусил язык до крови.

— Ой-ой-ой-ой! — захныкал Сенька от щемящей боли.

Потом обернулся к вороне и погрозил ей кнутовищем.

Но ворона здесь была ни при чем.

Впрочем, Сенька сразу же перестал думать об этом, потому что путники уже въезжали в Нижний Новгород и навстречу им валили толпы людей.

У воеводской избы в Нижегородском кремле ополченцы поджидали своего воеводу. Минин, Ждан Болтин и Петр Митриев поднесли Пожарскому хлеб-соль. Колокольный звон разливался по всему городу и уходил в окрестные поля.

— Воробей-эй! — вдруг закричал Сенька, заметив белозубого, черномазого паренька, не отстававшего от Петра Митриева. — Тимоха-а!

Воробей, в новом овчинном тулупчике, поднял голову, хмыкнул носом и, найдя глазами Сеньку, подбежал к нему.

Они схватили друг друга за руки.

— Вот здо́рово! — воскликнул Сенька. — Воробей, Воробейка… Ох, ты! Воробей, айда в Москву шляхту бить!

— Петр Митриев не пускает, — сказал Воробей. Он наклонился к Сеньке и шепнул ему на ухо: — А я все равно убегу.

— Ой! — крикнул Сенька, вспыхнув от восхищения. — Вот это здорово!

Но к ним уже семенил Петр Митриев.

— Ась? Чего? — твердил он, поднеся ладонь к уху. — Вона что! Опять вместе! Соловьи-воробьи… воробушки в коробушке… — И морщинки, как лучики, пошли у него вокруг глаз.

— Пусти, дедушка Петр Митриев, Воробья в Москву! — вдруг выпалил Сенька. — Шляхту мы с ним будем бить.

— Чего, чего? — Волосок на кончике бородки у Петра Митриева задрожал, как былиночка под ветром. — Шляхту? От горшка два вершка — и туда же, в Москву, шляхту… Вот спущу я вам обоим портки — и розгой вас, розгой!.. Родио-он! — крикнул он, заметив Родиона Мосеева, который, торопясь, пробирался куда-то сквозь густую толпу. — Родя, помоги мне моих соловьев посечь!

— Некогда, некогда! — замахал руками Родион Мосеев. — В другой раз.

Всю осень Родион Мосеев скакал с грамотами от Минина то в Рязань, то в Казань, то в Свияжск, то в Чебоксары. В грамотах Минин призывал все города русской земли участвовать в ополчении деньгами и ратниками. И потом всю зиму то один город, то другой слал своих ратников в Нижний, где они вливались в общее ополчение — в земское ополчение всей русской земли. Пожарский только диву давался, какая уйма народу скопилась за одну эту зиму в Нижнем Новгороде.

На дворе еще держались морозы. Снег стал колким и сыпучим. Но дни становились светлее, утра — прозрачнее. В одно такое прозрачное утро, когда небо рассинилось полосами промеж серебристых облаков, ополчение Минина и Пожарского выступило в поход освобождать Москву.

Ополчение двигалось медленно, набирая в попутных городах новых ратников. И всюду, куда приходили со своим ополчением Минин с Пожарским, восстанавливался нарушенный польскими захватчиками государственный порядок и народ возвращался к мирному труду.

Так, переход за переходом, ополчение, после остановки в Балахне, выступило на Юрьевец, потом пришло в Решму, оттуда пошло в Кинешму… Сенька счет потерял попутным городам и селам, всё в Сенькиной голове слилось и кружилось, как карусель: дома́, базары, церкви, купцы в лавках и грузчики на пристанях.

Уже совсем прошла зима. Возвращались из чужих краев на родину журавли. В высоком небе пели полевые жаворонки. И ясным днем, под курлыканье журавлиных стай и голосистые трели жаворонков, земское ополчение вступило в Ярославль.

Огромный табор раскинулся под валами Ярославля, вдоль по берегу Волги. Весь табор дымил кострами, над которыми подвешены были котлы. У одного такого костра стоял Сенька и, чихая от дыма, подбрасывал в огонь сухую щепу. Вдруг Сеньке показалось, что кто-то дернул его за рукав. Сенька быстро обернулся… и увидел Воробья.

На Воробье был его овчинный тулупчик, за спиной — котомочка, в руке — жердина. Пот с Воробья катился градом.

В первую минуту Сенька не смог выговорить ни слова. Придя в себя, он всплеснул руками.

— Убежал? — крикнул он, ликуя.

— Убежал, — ответил Воробей.

— Шляхту бить?

— Шляхту бить.

— Вот здорово! — выкрикнул Сенька, захлебываясь от восторга. — Это… это… Ух, и здорово ж!