Разведчик Кент

Глава XII ИМЕНЕМ БЕЗЗАКОНИЯ

Как часто именем Закона творится вопиющее беззаконие. Как часто подленькие личные интересы торгашей от политики выдаются за интересы России и ее народа...

Капитан Красной армии резидент советской военной разведки Анатолий Гуревич летел из Парижа в Москву. Было раннее утро 7 июня 1945 года. Позади – долгий период нелегальной работы, арест, допросы и содержание в гестапо; впереди – все то, что называется емким словом счастье.

«Дуглас», выполнявший этот спецрейс, еще недавно был обычным военно-транспортным самолетом. В отличие от скоростных пассажирских самолетов, он летел медленно, словно нехотя. Немногочисленные пассажиры знали, что в пути им предстоит быть весь день. Самолет шел на средних высотах, и в иллюминатор были отчетливо видны последствия боевых действий. Берлин был дочти полностью разрушен, а когда подлетали к Минску, показалось, что впереди простирается бескрайняя каменоломня, в которой копошатся непонятно как попавшие в нее люди.

Под Минском на военном аэродроме самолет заправили горючим, пассажиры и экипаж пообедали в полковой столовой. Разговоров почти не вели: каждый думал о своем.

Анатолий мечтал о встрече с родителями, которых не видел более шести лет. До июня 1941 года он переписывался с ними, получая и отправляя письма через советское торгпредство в Брюсселе, а с начала Великой Отечественной войны он узнавал о них лишь изредка из коротких радиосообщений Центра. Родители Анатолия все эти годы даже не предполагали, что их сын был разведчиком-нелегалом.

Он думал и о том, что сегодня же вечером, вероятно, предстанет перед Директором – начальником ГРУ и доложит ему об итогах своей работы. Сделает это четко, по-военному и с чувством гордости за то, что не подвел и вышел победителем в сложнейшей борьбе с абвером и гестапо.

Незадолго до конца их пребывания в Австрии, Стлука по поручению Кента передал в Центр его шифровку, в которой разведчик просил руководство об организации ему личной встречи со Сталиным. Эта просьба была продиктована горячим стремлением резидента доложить советскому руководителю о просчетах отечественной разведке для того, чтобы были приняты срочные меры по ее укреплению.

Бесспорно, со стороны Кента это был наивный шаг, но ведь он фактически с 1937 года, со студенческих лет, не жил в Советском Союзе и не имел ни малейшего представления о том, что волна террора охватила страну.

Думал Анатолий о Маргарет, Мишеле и Рене. Он верил, что очень скоро они встретятся и будут жить вместе одной дружной семьей...

Шасси самолета коснулись посадочной полосы, и машина, гася скорость, подрулила к месту стоянки. Подали трап. Неподалеку стояло несколько легковых автомобилей, возле них – группа офицеров во главе с генерал-лейтенантом.

Как только пассажиры спустились друг за другом по трапу на землю, к каждому из них в отдельности, словно приглашая на танец, – к А. М. Гуревичу, Паннвицу, Стлуке и Кемпе – подошли офицеры и, вежливо поздоровавшись, предложили сесть в отдельную от других машину. Приблизившийся к Анатолию офицер представился майором Коптевым. Он проводил его в одно из служебных помещений, находившееся в здании аэропорта. Немного отдохнув после продолжительного полета и обменявшись с майором несколькими общими фразами, Кент в сопровождении Коптева направился к ожидавшей их машине.

Генерал-лейтенант, присутствовавший при посадке самолета, был словно сторонний наблюдатель. Он ни во что не вмешивался, но было очевидно, что все действия происходят под его руководством. Это насторожило Анатолия: он понял, что генерал руководит действиями офицеров по какому-то заранее разработанному сценарию. Еще больше обеспокоили его та поспешность и четкость, с которыми были рассажены в автомобили его спутники.

Более шести лет он не был на Родине. Более шести долгих лет он мечтал об этом мгновении и вот – Москва! Город жил мирной жизнью: следов войны не было видно – люди спешили по своим делам. Был тихий летний вечер.

Уже в автомобиле майор Коптев доброжелательным тоном сообщил, что они должны прибыть в особый отдел НКВД. Почему туда, а не в Главное разведуправление Анатолий не понял, но вопросов задавать не стал – сработала выдержка профессионала.

Наконец, приехали на Лубянку, к зданию НКВД СССР. Машина на несколько секунд остановилась У массивных металлических ворот. Часовой, проверив пропуск у майора Коптева, открыл ворота, и автомобиль въехал во двор. Выйдя из машины, майор и Анатолий подошли к двери, на которой разведчик увидел неожиданную надпись: «Прием арестованных». Дверь открыл лейтенант, и майор Коптев молча протянул ему какой-то конверт. От его недавнего доброжелательного отношения к А. М. Гуревичу не осталось и следа: не попрощавшись с разведчиком, он вышел из помещения.

Дальше – все, как в тумане: стены небольшой комнаты, напоминавшей больничный бокс, резкие команды: «руки назад!», «вперед!», лязганье открывавшихся и закрывавшихся засовов дверей. Конвоир сопровождал его в лифте, вел бесконечными коридорами и, наконец, они вошли в какую-то приемную, где было полно военных. Дежурный капитан проворно вышел из-за стола и пригласил Анатолия пройти вслед за ним. Они оказались в огромном кабинете начальника особого отдела НКВД генерала Абакумова, являвшегося одновременно начальником знаменитой «Смерш» – структуры, название которой происходило от лозунга «Смерть шпионам!».

Было далеко за полночь, в кабинете находились несколько человек, большинство из которых имели генеральские погоны. Все они, словно на строевом смотре, вытянулись в одну шеренгу, поглядывая то на генерала Абакумова, то на Кента. Среди присутствовавших Анатолий узнал и генерал-лейтенанта, встречавшего его на аэродроме.

Абакумов, не поздоровавшись, резким тоном предложил разведчику сесть. Стул стоял в центре кабинета, далеко от письменного стола генерала. Начался допрос, длившийся не меньше двух часов. Все это время присутствовавшие в кабинете генералы и старшие офицеры продолжали стоять, почти не шелохнувшись. Неподалеку от хозяина кабинета сидел нарком внутренних дел СССР В. Н. Меркулов.

Вопросы Абакумова следовали один за другим. Поначалу они были саркастическими и носили риторический характер. Начальник «Смерша» «любопытствовал», не прибыл ли бывший разведчик в Москву за правительственными наградами; с каким «заданием» враги СССР послали его в столицу; почему он добивался встречи со Сталиным?

Анатолий, невзирая на издевку, отвечал с достоинством, спокойно аргументируя свои мысли. Это вскоре изменило тон допроса. Абакумов сказал, что ждет от А. М. Гуревича помощи: необходимо разобраться в причинах провала ряда советских резидентур в Европе. Он предупредил Анатолия, что «в интересах дела» тому предстоит некоторое время пробыть на Лубянке, в изолированной и переоборудованной под тюремное здание бывшей гостинице «Россия». Ему, дескать, предстояло продиктовать стенографисткам подробный отчет о своей разведывательной работе, о деятельности его бельгийской и французской резидентур, сделав особый акцент на допущенные ошибки как членами резидентуры, так и Главным разведуправлением. В конце встречи с высокопоставленным генералом Анатолий попросил его выделить ему в помощь стенографистку. Это ускорило бы подготовку отчета разведчика и, стало быть, приблизило его встречу с родными.

Не следует забывать, что А. М. Гуревич был образцом воспитания советского гражданина. А это, помимо прочего, означало и то, что он твердо верил в непогрешимость слов и поступков советских работников высокого ранга. Он не мог им не верить, потому что они были «избранниками трудового народа» и, стало быть, «лучшими его представителями». По этой причине он поверил Абакумову, хотя опыт профессионального разведчика неумолимо говорил: «С тобой зачем-то заигрывают, тебя обманывают – будь начеку».

Скоро интуиция переросла в твердую уверенность. А. М. Гуревича содержали в тюрьме как обычного подследственного, точнее, как будущего политического заключенного.

По делу бывшего разведчика следствие вел сотрудник НКВД Кулешов – человек, который добросовестно взялся за выполнение полученной от руководства задачи – фабрикации документов для вынесения обвинительного заключения по уголовному делу А. М. Гуревича.

Анатолий невольно сравнивал методы работы ведения следствия в гестапо и в НКВД, находя в них не только общее, но и различия.

Не говоря о деталях, главное отличие состояло в том, что гестаповцы с немецкой педантичностью выстраивали логическую цепь доказательств вины Кента перед рейхом, внешне сдержанно относясь к его стремлению запутать следствие.

Стиль работы сотрудников НКВД был иной: генерал Абакумов, начальник следственного отдела генерал-майор Леонов, его заместитель полковник Лихачев, подполковник Кулешов совсем не были озабочены ни объективным ведением следствия, ни формированием стройной системы доказательств. Лишь привлеченный позже к проведению следствия майор Леонтьев, казалось, стремился к объективности. С 8 по 12 июня 1945 года А. М. Гуревич по 16 часов в сутки не переставая диктовал двум сменявшим друг друга стенографисткам свой подробный отчет о проделанной за шесть с лишним лет разведывательной работе. Он был уверен, что генерал Абакумов внимательно ознакомится с этим документом и даст ход. Каково же было удивление Анатолия Марковича, когда спустя некоторое время майор Леонтьев сообщил ему, что никакой его доклад о разведывательной работе к делу приобщен быть не может, поскольку следов этого доклада нигде нет. Возмущенный сложившейся ситуацией, бывший разведчик написал по этому поводу заявление на имя Абакумова, но ответа не получил.

За все время следствия (а оно тянулось более 16 месяцев) А. М. Гуревичу не было предъявлено ни единого протокола с показаниями против него Панцингера, Паннвица, Стлука, Кемпы и даже Треппера. Анатолий настаивал на проведении с ними очной ставки, но его требования были безрезультатными. Игнорировались и его настойчивые просьбы дать ему возможность встретиться с прокурором.

Уже в первые дни следствия стало ясно, что ни в каком сотрудничестве, о котором говорил при первом допросе Абакумов, НКВД не нуждалось.

Подполковник Кулешов изучал лишь канву стенограмм допросов для того, чтобы составлять по своему сценарию протоколы допросов.

Через некоторое время у прошедшего «школу» гестапо А. М. Гуревича сдало здоровье. Несколько раз у него были сердечные приступы, и его товарищи по камере вызывали тюремного врача, который делал подследственному спасавшие жизнь уколы.

Тренированный годами организм мог бы справиться с тюремными лишениями и ежедневными изнуряющими допросами, которые порой растягивались на 18–20 часов в сутки. Куда страшней были моральные страдания: унижение, обвинение в измене Родине человека, отдавшего ей всего себя. О чем только ни передумал А. М. Гуревич за время пребывания на Лубянке. Он горевал о судьбе Маргарет и сыновей; его сердце сжимала тоска; родителям; ему было невыносимо больно осознавать, что страна, которую он так любил, отвергла его, назвав предателем.

Мучили Анатолия и другие печали. Он никак не мог понять, почему за него не вступилось ГРУ; почему никто из сотрудников Центра не встретил его на летном поле в тот злополучный вечер 7 июня 1945 года. Единственное, что сделало Главразведуправление, это прислало в адрес «Смерш» блестящую служебную характеристику на своего разведчика.

Наконец, было совершенно непонятно: каким образом о его прилете из Парижа узнали сотрудники органов госбезопасности. Только в 1961 году старший следователь КГБ СССР Лунев и военный прокурор Беспалов предъявили ему шифровку, обнаруженную за несколько лет до этого в архиве расстрелянного за преступления против своего народа генерала Абакумова. В ней сообщалось о факте прибытия в Париж Кента и завербованных им гестаповцев. Подробное донесение было подписано агентом НКВД, носившим оперативный псевдоним Копос. Кто скрывался под этим именем – Не известно до сих пор. По предположениям А. М. Гуревича, скорее всего Копосом был сотрудник миссии в Париже полковник Новиков[38].

Но это – лишь не подтвержденная фактами догадка бывшего разведчика.

Сокамерники Анатолия сменялись часто. Среди них были советские и партийные работники, военнослужащие, занимавшие прежде высокие должности. Одно время его сокамерником был небезызвестный руководитель РОА, бывший командующий армией и заместитель командующего Волховским фронтом генерал Власов. Этого генерала А. М. Гуревич знал еще с довоенных времен, когда тот служил в штабе Ленинградского военного округа. Генерал делал вид, что не узнает Анатолия. Бывшему разведчику это было в общем-то безразлично, потому что отношение к Власову у него с давних пор было неприязненное. В одной камере с А. М. Гуревичем в разное время находились японские генералы Томнаго и Яногита. Последний, говоря о Власове, замечал: «Большой генерал, большой предатель».

В основном сокамерниками Анатолия Марковича были люди, оклеветанные и ни в чем не виновные.

Товарищи по несчастью как могли поддерживали друг друга, просвещали тех, кто еще не знал тонкостей ведения следствия и вынесения приговора.

Анатолию объяснили, что не следует быть наивным и надеяться на справедливый исход. И действительно, несправедливость была нормой на каждом шагу. На Лубянку А. М. Гуревича доставили 7 июня, а ордер на арест за № 793 был подписан лишь 22 июня 1945 года. Подписан он был лично генералом Абакумовым.

Все следственное дело было по существу подлогом. Анатолий поначалу отказывался подписывать протоколы допроса из-за их лживости и тенденциозности, но вскоре махнул на все рукой и подписывал их, не глядя, понимая, что это ничего не меняет. Все же он наивно не переставал верить в то, что ему удастся добиться рассмотрения дела в Верховном Суде СССР или в Военном трибунале.

Спустя время Анатолия Марковича ненадолго перевели в Лефортовскую тюрьму, где беззаконие достигло высшего предела, а затем его вернули на Лубянку. Его уголовное дело было сфабриковано самым бессовестным образом. По окончанию следствия ему предъявили тоненькую папочку непрошитых и непронумерованных машинописных страниц, которые с годами каким-то образом превратились в двенадцать томов... Ознакомиться с некоторыми томами этого дела бывший разведчик получил возможность лишь в конце 1995 – в начале 1996 годов. Он был потрясен увиденным: едва ли не каждая страница дела была вымыслом, бессовестной подделкой.

От других подследственных он знал, что по советским законам судить его никто не будет: все обойдется принятием решения Особого совещания МГБ СССР.

Так оно и случилось. 18 января 1947 года советский офицер А. М. Гуревич был обвинен в измене Родине и осужден по статье 58-1^а, то есть как гражданское лицо, к двадцати годам заключения с отбыванием срока в исправительно-трудовом лагере. Значительно позже, уже после 1960 года, статья была изменена: словно спохватившись, участники судилища заменили статью на 58-1^б, то есть применяемую к военнослужащим. Но на срок пребывания в ИТЛ это никак не повлияло.

Решение Особого совещания было принято и объявлено, однако Анатолий продолжал еще почти целый год находиться в тюрьме на Лубянке. Все это время допросы вел майор Леонтьев.

Было время подумать о случившемся. Путем Долгих логических рассуждений он, наконец, пришел к не такому уж сложному выводу. Органы контрразведки НКВД – МГБ – КГБ как всегда конкурировали с ГРУ, дабы повысить свой авторитет в глазах власть придержащих. Успехи военной разведки и, в частности, Кента, не добавляли весомости в деятельность чекистов. Кроме того, вскрыв ошибки в работе внешней военной разведки, Главное управление контрразведки «Смерш» не упускало удобного случая «лягнуть» зазевавшегося коллегу – ГРУ – за «непрофессионализм». От такого «лакомого кусочка» НКВД отказаться не мог ни в коем случае.

Таким образом, А. М. Гуревич стал жертвой интриг спецслужб. Но это – лишь часть объяснения случившегося.

Внутри ГРУ, наверняка, искали своих правых и виноватых в связи с провалом европейских резидентур и «Красной капеллы».

Судя по тому, как упорно открещивается Главное разведуправление от Кента до сих пор, внутри этой уважаемой службы, видимо, до сих пор есть люди, очень не заинтересованные в восстановлении истины.

...В один из дней декабря 1947 года (или в начале января 1948 года – точную дату сейчас установить очень сложно) дверь камеры, где содержался А. М. Гуревич, открылась, и его вызвали на выход с вещами. Он понял, что предстоит дорога в неизвестность.

«Черный ворон» долго вез Анатолия по улицам Москвы. Наконец, он остановился. Конвойный открыл дверь, и бывший резидент увидел стоящий неподалеку на рельсах железнодорожный состав – паровоз и прицепленные к нему зарешеченные товарные вагоны, получившие в народе название «телятников».

Предстояла дорога в Воркуту.