Речи, или история святотатцев

II. О своем возвращении

(1) Если бы, граждане, в другом каком-либо деле оказалось, что все выступающие не придерживаются одного и того же мнения, то я ничуть не счел бы это удивительным. Но когда дело идет об услуге, которую я должен оказать городу, или хотя бы кто другой, похуже меня, хотел бы это сделать, — я считаю просто чудовищным, если одному угодно дать на это согласие, а другому не угодно, и если нет по этому поводу единодушия. Ведь если только город есть общее достояние всех, кто пользуется гражданскими правами, то, разумеется, и все блага, которые выпадают на его долю, есть общее достояние для всех. (2) Тем не менее вы можете видеть, как одни уже совершают эту чудовищную ошибку, а другие, по-видимому, намерены. Меня охватывает великое удивление: отчего все-таки эти люди пылают столь сильным негодованием при мысли о том, что вы можете получить от меня какую-либо услугу? В самом деле, либо они должны быть самыми невежественными из всех людей, либо наиболее враждебно настроенными по отношению к нашему городу. Во всяком случае, если они признают, что при благополучии всего города и их собственные дела могли бы быть в лучшем состоянии, то тогда они — просто невежи, поскольку добиваются теперь того, что противоположно их интересам. (3) Если же они считают, что не одно и то же полезно им и вашему обществу, то тогда они враждебны нашему государству. Более того, когда я сделал в Совете не подлежащее оглашению сообщение, касающееся таких дел, от свершения которых наш город выиграл бы как нельзя больше; когда я представил членам Совета ясные и надежные обоснования своих предложений, то там, в Совете, ни эти люди (во всяком случае те из них, кто там присутствовал), ни другие не могли опровергнуть и доказать, что мною сказано что-либо неверно. Теперь же, здесь, они стремятся оклеветать меня. (4). Конечно, это есть доказательство того, что они поступают так не по своей инициативе, — ибо тогда они прямо на заседании Совета выступили бы со своими возражениями, — а по наущению других, людей, которые есть в нашем городе и которые ни за что не согласились бы, чтобы вы получили от меня какую-либо услугу. Сами эти люди не осмеливаются, выступив открыто, отстаивать свое мнение, ибо они боятся дать вам в руки доказательство того, что в каком-то отношении они не благорасположены к вам. Они подсылают других, таких людей, для которых вошло уже в привычку вести себя бесстыдно: им безразлично, говорить ли о других величайшие гадости или выслушивать их о себе. (5) Сила их речей, как всякий мог бы это обнаружить, состоит в одном: по любому поводу поносить мои злоключения, и это — перед вами, кто, конечно, знает все это лучше, чем они. Разумеется, такое поведение не делает им чести. Вообще, граждане, как мне кажется, правильно выразился тот, кто первый сказал, что все люди рождаются для того, чтобы быть счастливыми или несчастными, что ошибаться — это тоже большое несчастье, (6) что самым счастливым является тот, кто менее всего ошибается, а самым благоразумным — кто быстрее всего раскаивается. И заранее не предрешено, чтобы с одними это случалось, а с другими — нет: общим уделом для всех людей является и совершать ошибки и быть несчастным. По этой причине, афиняне, если вы по-человечески подойдете к тому, что со мной произошло, то вы будете более снисходительны. Ибо то, что со мной случилось, должно пробуждать в людях не столько чувство ненависти ко мне, сколько жалость. (7) Мои несчастья были столь велики, — следует ли это объяснить моей собственной молодостью и глупостью или же влиянием тех, кто убедил меня поступить до такой степени неразумно, — что мне по необходимости пришлось выбирать одно из двух величайших зол: либо отказаться от доноса на совершивших преступление и тогда страшиться не только за себя, за свою судьбу, но и рисковать погубить вместе с собою своего ни в чем неповинного отца (гибель его была бы неизбежна, если бы я отказался совершить донос); либо донести о происшедшем и тогда получить свободу, сохранить жизнь себе и вместе с тем не стать убийцей собственного отца. На что не решится человек, чтобы избежать этого? (8) И вот я в соответствии с обстоятельствами выбрал то, что должно было принести: мне — на долгие годы горе, а вам — скорейшее избавление от тогдашней беды. Вспомните, в какой опасности и в каком затруднительном положении вы тогда очутились. Настолько сильно страшились вы тогда друг друга, что даже не осмеливались больше появляться на площади, ибо каждый из вас полагал, что его могут схватить. Что тогдашние дела обернулись таким образом, за это, как выяснилось впоследствии, я несу лишь небольшую часть вины; а что все это, наконец, окончилось, тому причиною один только я. (9) И все же мне не удалось избежать судьбы самого несчастного из людей. Ведь когда город был доведен до такого плачевного состояния, ни для кого не началось столько огорчений, сколько для меня; а когда он вновь обрел безопасность, я опять оказался самым несчастным. Ведь в тех условиях, когда с городом случилась такая беда, невозможно было ее излечить иначе, как моим позором: мое несчастье было как раз тем, что принесло вам спасение. Естественно поэтому, чтобы за все свои тогдашние злоключения я заслужил от вас признательность, а не ненависть.

(10) Конечно, я coзнавал величину своих несчастий. Ведь никакая беда, никакой позор не миновали меня — как по причине собственного моего безумия, так и в силу сложившихся обстоятельств. Тем не менее я счел за лучшее терпеть все это и жить там, где менее всего я мог бы попадаться вам на глаза. С течением времени ко мне пришло, как это и естественно, желание разделить с вами права афинского гражданства и жить там, откуда я вынужден был удалиться. Я решил, что лучше всего для меня будет или совсем уйти из этой жизни или же оказать городу такую услугу, которая принесла бы мне, с вашего согласия, возможность вновь пользоваться гражданскими правами наравне с вами. (11) С этого времени везде, где дело было сопряжено с каким-либо риском, я не щадил ни себя самого, ни своего имущества. Для начала я доставил вашему войску на Самосе бревна для весел. (К тому времени государственная власть здесь, в Афинах, уже перешла в руки Четырехсот.[79]) Архелай, издавна связанный узами гостеприимства с нашим семейством, разрешил мне рубить и вывозить столько этих бревен, сколько я хотел.[80] Итак, я доставил их на Самос, и хотя я мог продать их по цене пять драхм за штуку, я не пожелал взять больше того, во что они мне стали; я привез также хлеб и медь. (12) Ваши воины, осуществив благодаря этому необходимые приготовления, победили затем в морском сражении пелопоннесцев [81] и одни во всем мире спасли тогда наш город. Однако если их подвиги послужили для вас источником великих благ, то немалая заслуга в этом по справедливости принадлежит мне. Ведь если бы этим воинам не было бы тогда доставлено все необходимое, то им пришлось бы бороться не столько за спасение Афин, сколько за свое собственное.

(13) Как бы то ни было, здешние дела приняли для меня совершенно неожиданный оборот. Я приплыл в Афины, рассчитывая на то, что здешние власти похвалят меня за усердие и заботу о ваших интересах. Как бы не так! Кое-кто из Четырехсот проведал о моем приезде; тотчас же они устремились на поиски и, схватив меня, привели в Совет. (14) Немедленно воздвигся рядом со мной Писандр, который заявил: "Граждане члены Совета! Я довожу до вашего сведения, что этот человек доставил нашим врагам хлеб и бревна для весел". Затем он стал рассказывать, как все это мною было совершено. А в то время для всех уже было очевидно, что руководители войска на Самосе настроены враждебно по отношению к Четыремстам. (15) Тогда я, видя, какой шум подняли члены Совета, и понимая, что мне грозит гибель, бросился прямо к алтарю и схватился за священные жертвы. Этот поступок сослужил мне в тот момент величайшую службу. Ведь несмотря на то, что я согрешил перед богами, они, как кажется, отнеслись ко мне с большим состраданием, чем люди: когда эти последние хотели меня убить, боги были теми, кто меня спас. Какому тяжкому заключению я подвергся позднее и какие несчастья мне пришлось перенесть, об этом было бы долго теперь рассказывать. (16) Вот за что я более всего оплакивал свою судьбу. В самом деле, когда народ, казалось, находился в беде, я терпел все эти несчастья вместо нею; а когда становилось ясно, что я оказал ему добрую услугу, то и за это также мне вновь грозила гибель. Таким образом, у меня не было больше никакого реального средства для того, чтобы поддерживать свое мужество. Куда бы я ни обращался, всюду для меня оказывалось уготованным какое-либо несчастье. Тем не менее, избавившись от всех этих бед, я продолжал превыше всего ставить возможность оказания нашему городу какой-либо доброй услуги.

(17) Вообще следует иметь в виду, афиняне, насколько подобного рода частные услуги отличаются от всяких других. Возьмите вы всех тех граждан, которые управляют вашими финансовыми делами и добывают вам деньги: разве не дают они вам то, что и так является вашим? А все те, кто, став стратегами, совершают какое-либо славное дело в интересах города? Разве не сопряжено с муками и опасностью для вашей жизни, равно как и с тратою общественных денег, все то хорошее, что они при случае совершают для вас? И при этом, если они в чем-либо ошибаются, то за свою оплошность подвергаются наказанию не они сами, нет, вы расплачиваетесь за все их ошибки. (18) И все-таки вы их увенчиваете венками и провозглашаете добрыми мужами. Разумеется, я не хочу сказать, что это несправедливо: великую заслугу имеет тот, кто любым, каким только может, способом оказывает услугу своему юроду. Но тогда следует признать, что еще более достойным уважения является тот, кто, рискуя собственным достоянием и самой жизнью, отваживается творить добро для своих сограждан.

(19) Почти все вы, наверное, знаете то, что я уже сделал для вас; то же, что я намерен сделать и что уже делаю, это, как совершенный секрет, знают лишь пятьсот ваших граждан. Разумеется, они натворят значительно меньше ошибок, нежели вы, если бы вам пришлось, что-либо выслушав сейчас, тотчас же принимать решение. Во всяком случае они на досуге могут обсуждать те заявления, которые им делают, и если в чем-либо они ошибаются, им приходится выслушивать обвинения и упреки от остальных граждан. Но нет никого, кто мог бы обвинять вас, ибо вы располагаете полным правом устраивать свои дела как вам угодно: хотите — хорошо, хотите — плохо. (20) Есть, однако, такие дела — из тех, что я уже совершил для вас, — о которых я могу рассказать, не нарушая секретов. О них вы сейчас услышите. Как вы, по-видимому, знаете, поступило сообщение о том, что хлеб с Кипра, очевидно, не придет сюда. Так вот, я оказался настолько ловким, что люди, которые замыслили и подстроили все это в ущерб вашим интересам, обманулись в своих расчетах. (21) Как мне удалось добиться такого успеха — вам незачем об этом знать. Зато я хочу, чтобы вы теперь же узнали, что количество груженых хлебом кораблей, которые собираются пристать в Пирее, уже равно четырнадцати, и что остальные корабли, отплывшие с Кипра, придут сюда все вместе немного попозже. Я отдал бы все на свете, лишь бы иметь право сообщить вам о том совершенно секретном донесении, которое я представил Совету: тогда вы знали бы все заранее. (22) Но так как иначе нельзя, то вам придется узнать обо всем и соответственно извлечь из всего пользу лишь тогда, когда дело будет доведено до конца. А пока, афиняне, если бы вы пожелали оказать мне милость, — ничтожную, для вас не представляющую никакого труда, но на которую я имею полное право, — то это доставило бы мне большую радость. Что я действительно имею на нее право, вы сейчас узнаете. В самом деле, то, что вы сами, в соответствии со своими решениями и обещаниями, предоставили мне, а затем, по наущению других, отобрали, — только это я и прошу у вас, если вам угодно прислушаться к моим просьбам, а если не угодно, то требую. (23) Я вижу, как часто вы жалуете права гражданства и большие денежные подарки рабам и всевозможным чужеземцам, если оказывается, что они совершают для вас какое-либо доброе дело. Конечно, вы поступаете вполне разумно, делая такие пожалования: ведь благодаря этому вы будете иметь очень много людей, готовых оказать вам услугу. Я же прошу у вас только одного: подтвердите вновь то постановление, которое вы приняли в свое время по предложению Мениппа и которое гарантировало мне безопасность. Сейчас вам зачитают его; ведь оно и поныне еще хранится в записях Совета.

Постановление

(24) Это постановление, которое вы только что выслушали, было принято вами, афиняне, в моих интересах, но позже оно было вами отменено в угоду другому. Поверьте же мне и оставьте те черные мысли, которые, быть может, существуют у кого-либо из вас на мой счет. Ведь в самом деле, за все те ошибки, которые совершает ум человека, тело его не несет никакой вины. Мое тело все еще остается таким, каким оно было прежде, и, как и прежде, оно свободно от всякой вины. Мысли же мои теперь не те, что были когда-то. Таким образом, нет больше никакого законного основания для того, чтобы вы сохраняли злые чувства по отношению ко мне. (25) Подобно тому, как раньше, относительно прежней моей вины, вы заявляли, что доказательства, почерпнутые из самих фактов, надо считать неопровержимыми и что меня следует признать виновным, точно так же и теперь, во всем, что касается моей благонадежности, не ищите других доказательств, кроме тех, которые исходят от самих фактов. (26) Вообще нынешние мои поступки значительно больше соответствуют моим наклонностям и традициям моего рода, нежели прежние. В самом деле, разве укрылось бы от вас, по крайней мере от старейших из вас, что я лгу, если бы не соответствовало правде то, что я собираюсь сейчас сказать: что дед моего отца Леогор поднялся на защиту демократии против тиранов; что, хотя он мог, покончив с враждой и породнившись с тиранами, разделить с ними власть, он предпочел быть изгнанным вместе со сторонниками демократии и в изгнании терпеть всяческие невзгоды, нежели предать дело народа.[82] Поэтому естественно, что и я — сторонник демократии, хотя бы в силу тех подвигов, которые совершили мои предки, если только верно, что я что-нибудь еще понимаю. Но по той же причине и вам надлежит с большей охотой принимать мои услуги, коль скоро оказывается, что я предан вашим интересам. (27) Знайте также, что я никогда не обижался на то, что, гарантировав мне безопасность, вы затем сами же лишили меня этих гарантий. Коль скоро эти люди убедили вас поступить в высшей степени несправедливо по отношению к вам самим, так что вы даже сменили власть на рабство и установили олигархическое правление вместо демократии, то стоит ли удивляться, что они убедили вас и по отношению ко мне поступить неправильно? (28) Я хотел бы, однако, чтобы подобно тому, как в собственных делах вы при первой же возможности объявили недействительными решения тех, кто обманул вас, — чтобы точно так же и в моем деле, где вас убедили принять неправильное решение, вы помешали осуществлению намерений этих людей и чтобы вообще ни в этом, ни в другом каком деле вы никогда не оказывались голосующими заодно с вашими злейшими врагами.