Река Джима

Есть древнее терранское слово: «хлипкий».

Мудрецы уже и не помнят значения этого слова, но то, что оно применимо к Чертополохову Пристанищу, — несомненно. «Хлипкий Чертополох» — так его называли испокон веков, еще в дни до приземления первых кораблей. По крайней мере, если верить легендам, которые, как и все прочее, здесь ненадежны. Дело в том, что на планете постоянно происходят землетрясения разной степени мощности. Кто-то определенно забыл замазать швы литосферных плит, поэтому они отрываются и расходятся куда легче, чем в более стабильных мирах. «Прочный, как чертополохов небоскреб» — такая пословица ходит на половине планет южноцентральной Периферии. ’Полохи не настолько безумны, чтобы возводить небоскребы, — поэтому пословица двусмысленна. «Что может быть прочнее того, что не построено, — шутят они. — Здание, еще не построенное, рухнуть не может. Ха-ха!». Но ’полохи, кроме язвительного остроумия, славятся исключительным чувством равновесия и уверенностью в том, что нет ничего такого, что в конечном итоге не могло бы развалиться.

Некогда они исхитрились создать четырнадцать государств в тропическом поясе между Возносящимися горами и Извилистой рекой, но их политические структуры не более постоянны, нежели архитектурные. Когда-то давным-давно они входили в состав одного государства — империи, как ее скромно величали ’полохи, — но она тоже развалилась.

«В дни богов явились семенные корабли», — с этих слов начинается их древняя история, первая из «Поучающих книг». Большинство жителей Периферии воспринимает богов полусерьезно. Само собой, боги реальны — и они забывчивы и непостоянны. А как же иначе? Но на Чертополоховом Пристанище все обстоит по-другому. Только великие небесные боги — Эйнштейн, Планк, Альфвен — надежны и постоянны. И кто может винить ’полохов? Лишь звездные небеса пока не обрушивались на них.

Арфистка и человек со шрамами покинули маршрутный лайнер, не вызывая излишнего интереса, и тут деньги, которые Фудир дал стюарду — и особый хват при рукопожатии, — окупились сторицей. Стюард согласился провести их через выходной шлюз и так же просто, как Фудир дал ему бакшиш, поддерживать видимость того, будто они все еще на борту. По прибытии лайнера на Арфалун стюард должен был убедиться, что их багаж доставят в отель «Плуг и звезды». Терране пойдут на все, что угодно, за бак’, а иногда даже ради Братства.

«Вьющуюся зарю» отделяло три дня от платформы «Парящий гиацинт» на стационарной орбите над большим городом Хифокаль, в прошлом имперской столицей. Грузовые боты и платформы контролировал дом Чан, который владел контрактом на портовые операции в нескольких мирах. С «Парящего гиацинта» боты направляли к каждому из четырнадцати государств.

Бан Бриджит следила за восстановительными работами из Йенлýши, блеска Утренней Росы, который пострадал сильнее прочих. ’Полохи называли свои государства «блесками», а Йенлýши переводилась как Утренняя Роса.

— Все имеет определенный смысл, — заметила Мéарана, — если копнуть глубже.

Донован считал, что если копнуть глубже, то всякий смысл потеряется, но не стал делиться такими мыслями со спутницей. Впрочем, это мнение он не разделял даже с самим собой. Он был противоречивым человеком, но большая часть этих противоречий наличествовала между его собственными личностями.

Они сели на «скоростную ветку» от космопорта до Йенлýши. Поезд двигался медленно. Существовал предел ускорения на случай, если земля встряхнет монорельс в самый неподходящий момент. С другой стороны, считалось, что чем быстрее будет идти поезд, тем меньше вероятность, что по дороге его застанет землетрясение. Отсюда и пошел девиз «Чертополоховой пули»: «Спешите медленно».

Йенлýши оказался в эпицентре мощного землетрясения, и две трети Росы разметало в щепки. В этом не было ничего удивительного. Многие здания строились из картона, укрепленного прутьями. Но дворец возводился из более прочного материала, и сам император, гранд-секретарь, а также пятеро из шести министров умерли под завалами. По всей стране в обрушившихся провинциальных городках, в селях, потопах и пожарах погибло две трети окружных комиссаров и половина конной полиции. В столь жестко централизованном государстве, как блеск Йенлýши, это было сравнимо с фронтальной лоботомией.

Некоторые административные комитеты дергались, словно пришпиленные лягушки, но каждое решение чиновников Йенлýши нуждалось в ратификации вышестоящими официальными лицами — а большинство вышестоящих лиц были мертвы. По собственной инициативе префект Восточных Топей отправилась в Хифокаль, в соседний блеск, чтобы через Круг Уробороса запросить помощи у Лиги. За нарушение филиального подчинения Надзирательный комитет Восточных Топей наказал ее избиением палками, и не важно, что начальства, которому следовало подчиняться, больше не было.

Впрочем, вскоре прибыла бан Бриджит, взяла дело в свои руки и два года пробыла императрицей Утренней Росы.

Она надзирала за восстановлением санитарных условий, водоснабжения и коммунальных услуг, за отстройкой домов и дорог, за общественным порядком. Главным образом это удалось ей потому, что она стала авторитетом, перед которым преклонились выжившие комиссары. Местное общество основывалось на четко выраженной иерархической системе. Префект Восточных Топей, по сути, побежала искать мамочку и папочку, которые подули бы ей на ранку, — и была за это больно отшлепана.

Покойный император определенно утратил благоволение неба. А какие еще требовались доказательства, кроме сошествия его преемницы с того самого неба? ’Полохи понимали, что бан Бриджит, как и все остальные, прибыла на корабле, но они видели смысл в каждой взаимосвязи. Когда пришло время создать новую династию, бан Бриджит избрала Джимми Барселону, который занимал должность начальника отдела гражданского строительства столичного района. По ее предложению он взял служебное имя Восстанавливающиеся Службы, а в качестве королевского девиза — «Прочная и надежная инфраструктура». Конечно, он звучал не столь вычурно, как иные королевские девизы, но в нем чувствовались взвешенность и продуманность.

Последний выживший министр имел другое мнение, но, когда трое имперских цензоров вместо открытия дебатов открыли огонь, он понял, что Гончая, которая доселе считалась не более чем символом, может быть смертоносной. Голоса против Джимми складывались четыре против одного, но тот единственный голос принадлежал бан Бриджит, поэтому Барселону возвели на престол, а остальных кремировали.

Никто не может вести дела в Йенлýши без императорского соизволения. Точнее, никто не мог попасть сюда без того, что терране называли «извещение». Как правило, аудиенция у чертополохового императора представляла собой долгое, трудоемкое и дорогое мероприятие. Восстановление еще не закончилось, и у главы государства были более важные дела, чем устраивать шоу для туристов с Периферии. Донован рассчитывал на это как на еще одну задержку в путешествии арфистки, хотя уже смирился, что не сумеет разубедить ее.

Но если просителем была дочь той самой Гончей, которая посадила императора на Трон Плюща, двери раскрывались с обескураживающей легкостью.

Гранд-секретарь настоял на соблюдении протокола. Требовалась особая, официальная одежда, хотя детали нарядов отличались для людей с разных миров. К счастью, арфистка привезла с собой пару отрезов меграномерского всякнаряда, поэтому наутро перед аудиенцией девушка сверилась с «Путеводителем по Спиральному Рукаву» Бенета и запрограммировала материал на выбранный цвет, крой и текстуру.

Фудир наблюдал за ней.

— Формально, — произнес он, — нам не требуется разрешение императора, чтобы попасть в Закуток.

Терранские Закутки существовали в большинстве главных городов Спирального Рукава. Лишившись родного мира, терране так и не нашли себе дом, поэтому их можно было встретить везде.

Мéарана оторвалась от настройки всякнаряда.

— «Нам»? Ты сейчас имеешь в виду, терран в целом или толпу внутри своей головы?

Когда Донован использовал множественное число от первого лица, его нельзя было понимать однозначно.

— О, терран, мемсаиб, — время от времени Фудир срывался на жаргон, — ’полохи не видят один народ, кроме терри.

Она закатила глаза.

— Говори на галактическом, Фудир. Половину твоей болтовни я вообще не понимаю.

— Половину тебе и не нужно понимать. Я имею в виду корпоративные организации. Их здесь попросту нет. Ни университетов, ни больших городов, ни гильдий, ни медицинских сообществ.

Арфистка запустила программу. Одежда задрожала.

— Не говори глупостей. У них есть университеты и города; если мы сейчас не в большом городе, тогда где?

— В округе имперского двора. Требуется нечто большее, чем проживающие вместе люди, чтобы появился большой город. Городок Йенлýши не управляет сам собой. В законодательстве он не определен как единое целое. То же и с имперским колледжем: это отдел гранд-секретариата под управлением Третьего министра. А доктора — рабочие, нанятые Вторым министром. Именно он устанавливает правила и предписания, а не медицинское сообщество. Закутки Терры — единственные места на планете, которые определяются как самоуправляющиеся корпоративные организации.

— Похоже, ты этим гордишься. — Она отсоединила всякнаряд от порта и уступила место Фудиру. — Не желаешь изготовить себе одежду?

— Думаешь, мне не по силам достичь требуемого уровня официальности? Конечно, я горжусь этим. Это означает, что, когда я появлюсь во дворце как терранин, у меня будут определенные права и свободы. Как и у гражданина Дангчао.

— Тогда я не понимаю. Если мы на законных основаниях находимся вне пределов действия имперской системы, зачем эти шутовские наряды для… как они называют аудиенцию? Полдник?

Фудир фыркнул.

— Есть закон, а есть традиция, и она сильнее. Пусть у них нет судебных инстанций на тот случай, если мы неправильно оденемся, но это не значит, что у них нет инстанций вообще.

Арфистка надела белоснежное льняное лете с облегающими рукавами и узорчатой красной вышивкой на воротнике, манжетах и кромке. Оно было подобрано и стянуто кожаным криосом на поясе, в сумы которого поместились рабочие инструменты арфистки. Поверх девушка накинула шерстяной брат ярко-зеленого цвета с золотой оторочкой. Он выглядел как плащ, закрепленный на правом плече большой золотой брошью в виде змеи, обвившей розу. Арфистка осталась босой, и ногти на ее ногах и руках были того же цвета, что вышивка на лейне. Рыжие волосы свободно ниспадали на плечи, указывая на то, что она незамужняя, а на голове она носила серебряный обруч оллама.

Человек со шрамами облачился в терранские одеяния, и если его оценивало меньше глаз, нежели арфистку, то лишь потому, что он рядом с ней походил на луну рядом с солнцем. На нем было темно-желтое шервани, джутти с узором и курта-пижама под стать. Он был обут в сандалии из коричневой кожи с золотыми полумесяцами на ремешках. Шрамы на голове скромно прикрывала кипа, а через плечо он перекинул боа-гарчолу. Запястья и лодыжки украшали золотые лакированные браслеты, а на щеках краснели румяна. Когда Фудир того хотел, он умел произвести впечатление.

В коридоре перед залом для аудиенций Фудир поклонился гранд-секретарю и сказал на местном диалекте:

— Сей ничтожный червь молится, чтобы сии жалкие обноски не нашли осуждения в очах благороднейшего гранд-секретаря.

Благороднейшего звали Морган Чен-ли, и в кулуарах он был известен как «Звонкий» — благодаря звону монет, которые столь часто проходили через его руки. Он излучал ауру самодовольства, что нередко встречается у мелких сошек. Его жабья физиономия, куриная грудь, выпученные глаза и раздутые щеки создавали впечатление, будто он на долгое время задержал дыхание.

У терранского персонала дворца Фудир заранее узнал, что Звонкий считал себя великим каллиграфом, поэтому достал гладиольский вексель немалого номинала.

— Возможно, — произнес он, низко склонив голову, — самый достопочтенный сможет сказать сему скромному слуге ученое мнение о рисунке на этом жалком векселе?

Гранд-секретарь махнул рукой, и мелкая сошка мелкой сошки торопливо шагнула вперед, взяла вексель кончиками пальцев и подержала перед глазами Звонкого.

— Варварская работа, — отметил тот, воспользовавшись местным названием иномирян, и вставил лупу в правый глаз. — Не без достоинств, но не хватает, — (взмах рукой), — рисовки. Возможно, — неодобрительно добавил он, — разработан на компьютере.

— Вы мудры в своей проницательности.

— Пф! Даже ребенку видны такие изъяны. Посмотри на лик портрета. Где безмятежность? Где равновесие?

— Возможно, рука эксперта внесет улучшение. Возможно, использует вексель как образец.

— И еще раз — пф. Работа для ученика чертежника. Большого мастерства не надо. Но он может взять задание в качестве этюда.

Кивок мелкой сошке — и вексель исчез в складках ее одежды, а она поспешно вернулась на свое место.

В назначенное время гранд-секретарь отправил дворцового помощника заместителя секретаря иномировых дел сопроводить их в тронный зал.

— Обноски? — прошептала арфистка на галактическом, пока они шли по коридору. — После всех трудов, что я в них вложила?

— Самоуничижение тут обязательно, — кратко ответил Донован.

Фудир добавил:

— Тебе стоит увидеть, как чиновники уступают друг другу места за обеденным столом.

— Ох! Мы с матерью ценили скромность, но такое раболепие попахивает недостойным тщеславием. И я полагала, что иномиряне освобождены от дачи взяток…

— Ты же даешь чаевые прислуге? Взятка — не больше чем чаевые, которые даются перед оказанием услуги. Кроме того, я просто спрашивал его мнение насчет каллиграфии гладиольского векселя.

Донован оборвал его:

— Тихо, вы оба. И помни, что мы сказали. Не упоминай о том, что твоя мать пропала. Она пришла с неба, а если она исчезнет в небе…

— …тогда она потеряла благоволение звезд, — устало закончила арфистка. — Знаю, знаю.

— А через нее и назначенный ею император, — продолжил Донован. — Скажи им, что твоя мать пропала — и это будет равнозначно призыву к революции. И будь уверена, старина Жабья Морда возглавит ее.

По кивку помощника заместителя секретаря Белый Жезл стукнул навершием скипетра по золотым дверям. Двери из палисандра с затейливой резьбой тянулись к самому потолку, и на каждой панели створок были изображены сцены из жизни Утренней Росы. От Мéараны не укрылось внимание к деталям: напускное равнодушие мудреца за терминалом, скука на лице пилота челнока. Подобных дверей больше не найти во всем Спиральном Рукаве.

Двери распахнулись в большой зал. Трон, на котором восседал Восстанавливающиеся Службы, был отлит из чистого золота. Ступени выкованы в виде вьющегося плюща, а над ними на витой проволоке висели листья из умело окисленной меди. Это придавало им зеленый отблеск, при движении они покачивались и звенели, как колокольчики. Под троном по какой-то древней позабытой причине лежал огромный камень. На спинке, которая возвышалась над облаченным в желтую мантию императором, красовались четыре иероглифа: девиз блеска.

— Узрите августейшее величество, — промолвил Глас блеска. — Узрите владыку Восстанавливающиеся Службы, который дает блеску прочную и надежную инфраструктуру!

«Похоже на боевой клич, чтобы созывать войска», — произнес Силач.

«Он уместен. Землетрясение так много разрушило. Почему не сделать восстановление квазисвященным долгом?»

Фудир выбранил их:

— Тихо! Мы здесь не для того, чтобы насмехаться над их обрядами.

— Кто, — вопросил Глас, — приближается к августейшему величеству?

Фудир поклонился и, прижав левую руку к сердцу, взмахнул правой.

— Известен я как Донован-буиг с Иеговы, специальный эмиссар Особой службы при дворе Утренней Росы. Моя спутница — оллам Мéарана с Дангчао, мастер кларсаха.

Император побледнел, потом залился краской.

— Ах вот оно что! — произнес он. — Ты очень сильно напоминаешь мою знаменитую предшественницу, и я счел… Ах, я счел, что она вернулась, дабы вновь приступить к своим обязанностям.

Император хлопнул в ладоши, и лакей ударил в гонг.

— Подать пышки и лепешки!

Помощники и лакеи сновали, казалось, совершенно беспорядочно, но вскоре в центре комнаты появился стол со скатертью, салфетками и чашками из тонкого фарфора. Вокруг стола поставили три кресла с мягкими спинками, прикатили серебряный чайный сервиз. Церемониальный эскорт принес тарелку с бисквитами, и посетителям указали на их места. Император сошел с Трона Плюща, снял желтую мантию и передал помощнику представителя заместителя секретаря придворного гардероба, который принял ее, сложил и с отточенным мастерством отступил назад.

Под мантией на императоре был обычный повседневный наряд: укороченный полотняный китель темно-синего цвета с медными пуговицами поверх темно-желтого жилета и панталоны под стать. На ногах были сапоги для верховой езды с золотыми шпорами. Горло прикрывал накрахмаленный платок. Император сел во главе стола и, взмахнув ладонью, отпустил обслугу и министров. Те торопливо отошли к стенам, где приняли непринужденные позы, притворяясь, будто общаются между собой, но неусыпно следя, не вызовет ли их его величество.

— Чаю? — спросил его величество, поднеся чашку к самовару.

Он следовал церемонии с безукоризненной точностью. Один кусочек сахара или два? Крем? Лепешку? Джем? Каждое движение выверено, каждое помешивание ложечкой имеет определенный радиус и количество оборотов.

Фудир предположил, что это чертополохов эквивалент терранской церемонии хлеба и соли. Более утонченный, само собой, в безумно вычурном чертополоховом стиле.

Собственноручно все приготовив, Восстанавливающиеся Службы нараспев произнес формальную фразу:

— А теперь мы немного побеседуем.

Арфистка не знала, с чего начать, но Фудир непринужденно произнес:

— Как обстоят дела после большого землетрясения, ваше императорское величество? Надеюсь, восстановление идет полным ходом?

— О да. Вполне, благодарю вас. И на время полдника зовите меня Джимми. Порт-Цинчестер пока еще не отремонтирован, но, возможно, к концу шестомесяца. Ты, — указал император на арфистку, — я спутал тебя с другой. Она тоже из Своры. Она дала мне мандат на правление. Как я проклинаю тот день.

— Бан Бриджит может быть очень убедительной, — заметил Фудир.

— Ах, так вы ее знаете!

— Она — моя мать, — ответила арфистка.

— А мне поручили сопроводить к ней дочь.

Император склонил голову набок.

— И куда же?

— Прости, э-э, Джимми, но это конфиденциальная информация. Ты знаешь, как работает Свора.

— Почему ты проклинаешь тот день, когда моя мать сделала тебя императором? — спросила арфистка. — Она назначила тебя императором одного из четырнадцати государств.

— Это проклятие. — Джимми полуобернулся в кресле. — Видите вон те символы над троном? Возлюбленные небеса. Человек. Защищать. Нижние небеса. На древнем языке: лоу тьен чай, поу тьен-ша. Это означает, что тот, кто любит вышние небеса, защитит империю. Но небеса идеальны. Никогда не ошибаются, никогда не обрушиваются. Нижние небеса, блеск Йенлýши, во всем стремятся к этому идеалу. И всегда неудачно. Но если император любит небеса достаточно пылко, внизу тоже все хорошо. Никогда не ошибается, никогда не обрушивается. Император должен быть столь же постоянным, как небо, и никогда не изменять себе. Я двигаюсь по орбите, словно планета. Иди туда, иди сюда. Одни и те же церемонии, одни и те же слова. Все эти министры, словно мухи, роятся вокруг меня. Жу-жу-жу. «Делай то, делай это». Точно вам говорю. Ошибка на нижних небесах влечет ошибку на небесах вышних. Очень плохо. Мертворожденный теленок? Моя вина. Неверно прочел рассветную молитву. Бандит обчистил казначейство в Бристоль-фу? Моя вина. Неправильно совершил омовение. Вселенная едина. Все влияет на все. Сель в Нортумберчоу Шань?..

— Твоя вина, — закончил Фудир. — Мы поняли. Насколько я вижу, у космического единства есть изъяны. Если ты забудешь подстричь ногти на ногах, кто знает, какие ужасы могут обрушиться? Теперь я понимаю, почему ни одно из четырнадцати государств не ходило друг на друга войной. Учитывая то, что может пойти не так в каждом из блесков, быть императором такой кучи-малы, вероятно, сущая дьявольщина.

Джимми непонимающе нахмурился.

— Что, простите?

— Не обращай внимания, — сказала арфистка. — Он терранин.

Император покачал головой.

— Только здесь, на полднике, да и то не всегда, император снова становится Джимми. — Он вдруг повернулся к девушке. — Расскажите мне о своем родном мире, госпожа арфистка.

— Полустанок Дангчао? Это небольшой мир, зависимый от Ди Больда. Его единственный континент, Великую Протяженность, почти полностью покрывают дикие прерии, где мы разводим зверей Нолана. Есть пара крупных поселков. Когда мы отправляемся на Ди Больд, то говорим, что идем «в город». Могу я попробовать те канапе? Что это за паштет?

— Крем пименто и девончао. Готовится в префектуре Диких Фиалок. Я слышал о планете в Глуши, где-то в Выжженном регионе. Они тоже говорят о «городе». — Он взмахнул императорской дланью. — Где-то за Ампайамом и Гатмандером. Где-то там.

— Выжженный регион, — повторила арфистка.

— Рассказы путешественников. Иногда звезды становятся сверхновыми. Сжигают города.

— Если звезды становятся сверхновыми, — произнес Фудир, — то они сжигают куда больше, чем города. После такого рассказывать было бы некому.

— Глушь, — сказала арфистка, — регион романтики. Там все может случиться.

— В том числе романтика, — заметил Фудир. — Но обычно там поджидает только смерть или страдания. Или и то и другое. Большая часть миров нецивилизованные. Всего на нескольких умеют летать в космос, но никто так и не восстановил технологию скольжения. Их города грязные и смрадные, и тебе повезет, если выберешься оттуда здоровым. Романтика лучше всего оценивается с расстояния.

— Вы взяли с собою арфу, госпожа? Естественно. Оллам никогда не расстается с инструментом. Вы несете завтрашний день. Сыграйте нам о своем далеком Дангчао.

Мéарана осторожно поставила чашку на блюдце.

— На самом деле… Донована и меня ждут здесь кое-какие дела…

— О нет, — произнес Восстанавливающиеся Службы. — Я вынужден настоять.

Это прозвучало как приказ, и арфистка растерялась.

— Я планировал наведаться в Закуток, — сказал Фудир. — А ты пока можешь развлечь императора.

— Да, — согласился император Утренней Росы, — так и сделайте.

На следующее утро, когда Мéарана готовилась к концерту во дворце, Фудир собирался войти в Закуток Йенлýши. Он не стал наряжаться. Терранин вообще был почти не одет. Клетчатое сине-белое дхоти обмотано вокруг пояса. На ногах сандалии. Туловище смазано маслом.

— Так проще выскользнуть из чьей-то хватки, — с ухмылкой сказал он.

Гардероб завершало большое количество разнообразного оружия, спрятанного в самых невероятных местах.

Арфистка оглядела его перед выходом.

— Да на тебе ведь обычное полотенце, — сказала она. — Как ты в нем будешь нагибаться?

— Крайне осторожно. Постарайся, чтобы император был доволен. Похоже, он увлекся тобой. Но помни: ни намека на то, что на небесах что-то не так.

— Сколько раз ты мне будешь напоминать, старик? Просто веди себя осторожно в Закутке. Консьерж сказал, что там небезопасно.

— Там полно терран. Ты тоже будь осторожна. Во дворце терран нет, но это не значит, что там спокойнее.

Он выскользнул через служебный выход отеля и по улице Жестянщиков попал на улицу Заливщиков Пластика, откуда свернул налево и вошел в Закуток.

Раньше Фудир не бывал в Закутке Йенлýши, но сразу узнал его. Дома на Чертополоховом Пристанище тяготели к хлипкости даже без землетрясений; чем дальше Фудир шагал по переулку Нищих, тем менее прочными они становились. Некоторые даже не озаботились такой мелочью, как стены. Что может стена, кроме как рухнуть? Пускай занавески и ковры не помешают проникнуть вору, но зато, когда упадут, они не ранят хозяев. Да и что в этих лачугах может привлечь внимание вора?

Естественно, так люди приспособились к геофизическим реалиям, но Альфвена ради! Терранам не следует бояться того, что на них упадут стены! По сравнению с изгнанием их предков со Старой Терры какой вред им могли причинить несколько кирпичей да балок? Им не стоило подражать одежде ’полохов и общаться на местном диалекте гэлактического. На Иегове терране с гордостью разговаривали на старом жаргоне.

Маршрут, поведанный Фудиру помощником заместителя отельного прачки, привел к фонтану Тиббли, который играл роль социального центра Закутка. Фудир увидел женщин, наполнявших кувшины водой. Из-за великого землетрясения нарушилось водоснабжение, а коммунальные службы все еще не восстановили. Чем больше Фудир видел в Утренней Росе, тем сильнее понимал, сколько всего бан Бриджит не успела сделать. Что же она узнала, раз ей пришлось бросить здесь все в таком состоянии?

Фудир зашел под навес какой-то лавки и, прислонившись к шесту, принялся оценивать обстановку и изучать толпу.

Его родной Закуток на Иегове был крупнее здешнего, а его обитатели — более торопливыми. В местных же ощущалась неспешность, оставлявшая время для созерцания. Молодые девушки со смехом брызгали друг на друга водой. Из-за этого их сари намокали, соблазнительно облегая фигуры. Почтенные мамаши наблюдали за ними из дверных проемов и с балконов. Воры и кидалы ошивались неподалеку. Никто так и не обратил на него внимания, хотя в таком небольшом Закутке чужак должен был выделяться.

Фудир задумался, к кому бы подойти, и выбор пал на маленького человечка с крысиным лицом, который сидел на корточках на противоположной стороне площади, судя по всему, ничем особо не занятый. В любой толпе у Совета Семерых имелись глаза и уши, и искушенный человек умел их определять. Но он вдруг засомневался. Человечек с крысиным лицом наверняка был вооружен и недружелюбно настроен к чужакам. И кто знает, как Семеро примут его после стольких лет? Была ли у Закутка Йенлýши своя улица с известняковыми ямами для ритуального сожжения, которая делала Закуток Иеговы столь опасным местом для непрошеных гостей? За долгие годы бездействия его навыки убеждения и обращения с ножом могли и заржаветь. Если его постигнет неудача, что ждет Мéарану?

«Что за чертова трусость?» — зло спросил Силач. Нога Фудира дернулась, словно пытаясь сделать шаг.

«Тот, кто сомневается, — покойник». И это вдвойне верно для тех, кто сомневается в терранском Закутке.

«Товарищи? Предлагаю выйти из ступора», — предложил Ищейка.

«Нет, — сказал Внутренний Ребенок. — Нет-нет-нет-нет-нет…»

— Донован? — шепнул Фудир. — Мне не помешала бы помощь.

— Все ради того, чтобы оставаться притаившейся уткой, — заметил Донован, — верно, голоса?

«В движущуюся цель сложнее попасть…»

Фудир подошел к фонтану неуверенной походкой, которую можно было бы списать на хромоногость. Болтовня и веселье продолжались, как и прежде, но теперь за ним следило два десятка пар глаз.

«Жребий брошен, — объявил Ищейка. — Или, как сказал Цезарь, aléa iacta est».

«На самом деле Цезарь сказал это по-гречески, цитатой из драмы Менандра: „Ανερριφθω κμβς“». Педант. Кто же еще?

«Заткнись. Заткнись-заткнись-заткнись…»

Фудир уставился на фонтан. Человечек с крысиным лицом притворился, что не заметил его, и продолжил ничего не делать с еще большим усердием. Фудир потянулся и будто бы невзначай подал знак правой рукой. Человечек с крысиным лицом вертел в пальцах палочку. Заметив знак, он выронил ее, быстро подобрал и показал ответный жест.

Терранское Братство не было объявлено вне закона на территории Лиги Периферии, в отличие от Конфедерации, но предпочитало не привлекать к себе излишнего внимания. С одной стороны, агенты Конфедерации, будучи не на задании, могли согласиться на пару заказных убийств, а некоторые терране искренне симпатизировали Конфедерации, даже невзирая на то что Старая Терра была у нее в заложниках. С другой стороны, время от времени правительства Лиги решали проводить политику «разрядки» и начинали гонения на Братство, чтобы выслужиться перед ‘федами.

Тайные сигналы не остались незамеченными на площади, и одна из девушек неодобрительно поджала губы. Среди терран существовала и третья фракция, притом далеко не маленькая, которая считала, что потерянное не вернуть. Они еще верили в Терру, иначе перестали бы быть терранами, но они верили в идеальную Терру, Терру из снов, «Град на холме», к которому всегда следовало стремиться и куда они попадут после смерти. Сама мысль о том, что они в реальности могут вернуться на Терру, казалась им греховной. Для них Конфедерация не была ни другом, ни врагом, но чем-то не стоящим внимания.

Человечек с крысиным лицом встал, прошелся по площади и нырнул в зазор между одноэтажной плетеной хижиной, в которой продавались хендифоны, и открытым навесом, где обнаженный мужчина в сварочной маске ремонтировал грузовик. Чуть повременив, Фудир последовал за ним.

Но стоило свернуть в проулок за салоном связи, как его схватили грубые руки, на голову набросили холщовый мешок. Шелковистый Голос захныкал, Внутренний Ребенок в панике закричал. Силач всего на миг перехватил контроль над конечностями человека со шрамами и стал отбиваться, но Фудир забрал его обратно и расслабился. Если они намеревались навредить ему, то уже прикончили бы. Они собирались куда-то отвести его и не хотели, чтобы он знал, куда именно. Фудир был в большой опасности, но она проявилась лишь тогда, когда мешок сняли и он обнаружил себя в уютной комнате с улыбающимися людьми.

— Хотел бы я увидеть цветущие равнины твоего родного мира, — сказал император после того, как Мéарана сыграла несколько песен с Восточных равнин Дангчао. — Нестись во весь опор за зверем Нолана с лассо и боло. Вести стадо на рынок в… как ты говорила? Порт-Куис-и-нао? Нет, Порт-Китч-и-нир. — Он тщательно выговаривал чужеродные звуки. — О, жизнь ковбоев, вольная жизнь под звездами!

Иногда Мéаране хотелось отвесить императору Утренней Росы затрещину. Он путал музыку с реальностью. Зверей Нолана не загоняют, так можно испортить мясо. И жизнь на равнинах под звездами, и сопровождение стад на оглушающие заводы для дальнейшей отправки на Ди Больд — это грязная, утомительная, тяжелая работа, отнимающая сон, здоровье и саму жизнь. Ковбои куда лучше выглядели в песнях, нежели на равнинах.

— Сыграй мне снова о Пыльном Шарме Заточке, — попросил император, попивая чай «Павлинья роза», и с плохим акцентом прощебетал: — Лу’шем погонсчике на’ех Высоких равнинах.

Пыльный Шарма действительно был погонщиком сто пятьдесят метрических лет назад, а Заточкой его прозвали потому, что он прятал нож за голенищем сапога. Историки говорили, что встреча с ним вряд ли сулила что-то хорошее, даже когда он не был пьян, но его имя оказалось настолько овеяно легендами, что за ними исчез настоящий человек.

И арфистка сыграла гянтрэй, разудалую песню, повествующую о том, что погонщики с Дангчао называли «Туда и обратно». О «горах огромных, тянущихся в небо, тучи трясущих, хладных, сухих да высоких». По крайней мере, это не вызывало сомнений у заплесневелых историков.

Когда с него стянули мешок, Фудир зажмурился от яркого света и обнаружил, что смотрит на семерых человек, восседавших на подушках за широким низким столиком. Поначалу Фудир был несколько озадачен, ведь при каждой его встрече с Семерыми на Иегове по меньшей мере один или двое «уходили с ветром» из-за разногласий с иеговянскими пасторами. Но терране Иеговы жили более опасной жизнью, чем здесь, где они держались обособленно. Фудир не сомневался, что йенлушские терране тоже проворачивали разные делишки, но, похоже, они меньше пересекались с жителями блеска.

Мужчину в центре — бледнокожего, белобрысого, остроносого — называли Бваной. На нем были только замшевые шаровары с бахромой по швам. Он сидел на больших подушках, украшенных вычурными зелеными, черными и красными узорами. Будь у Закутка правительство и президент, он бы считался президентом, а остальные шестеро — правительством.

— Ах, Бвана, — произнес Фудир, поклонившись со сложенными перед грудью руками. — Могу ли я представить свою скромную особу?

Но Бвана ответил ему на непонятном диалекте, напоминающем старую тантамижскую лингва франка. Даже Фудиру пришлось напрячь слух, чтобы разобрать сказанное.

— Известны вы нам, о Фудир, как человек обещания. Обещали вы мемсаиб Иеговы, обещали вы фэнди Ди Больда, обещали вы возвратить нам Терру. Так было молвлено. Сие обещание гилди летело от Закутка к Закутку потаенными шепотами. Хатт, хатт, от Гатмандера до Малой Ганзы. Но много лет минуло с той поры, и, — он развел руками, — нет Терры.

Фудира поразило, что чем дальше разлетался слух, тем более пылко его воспринимали. Мемсаиб и фэнди не приняли его обещание и поражение близко к сердцу. Ключ к успеху крылся в малых ожиданиях.

— Инструмент, который я надеялся использовать, — сказал он, — оказался слишком опасным. Большой дхик, сахбы. Кинжал с двумя лезвиями можно вонзить и в того, кто его держит. Поэтому моя надежда изначально была ложной, и никто не лил слез горше, чем я.

— Но есть иные сказы, — продолжил Бвана. — Что ты не кто иной, как агент Конфедерации, что гнетет Старую Терру. Опровергни.

— Бвана, я лишь скажу, что это давно в прошлом. Многие терране работали на Названных — поскольку они держат Старую Терру в плену. Давным-давно человек по имени Донован взял у них монетку, и когда-то я был тем человеком. Он передавал им сведения, касавшиеся Лиги, — а что ты или я должны Лиге? Мы в ней, но не из нее, — но он никогда не доносил на Братство и не вредил интересам терран. А затем, спустя некоторое время, Имена усыпили его, дабы пробудить, когда возникнет необходимость. И в то время он позабыл о них, хотя они о нем — нет.

Тут вмешался Донован, не позволив Фудиру сболтнуть лишнего. Фудир согласился, что это не для всех ушей, но все равно возмутился самоуправству Донована. Крупица доверия не помешала бы. Но Донован только рассмеялся, ведь он не протянул бы так долго, доверяя кому попало, даже себе самому.

Бване показалось, будто Фудир просто закашлялся. Он забарабанил пальцами по столу, взглянул на Совет, понял их вердикт и покачал головой. Затем дважды хлопнул в ладоши.

— Хлеб и соль! — воскликнул он. — Хлеб и соль нашему гостю!

Фудир облегченно вздохнул. Внутренний Ребенок всхлипнул от радости, но Силач остался недоволен из-за потерянной возможности подраться. Донована и Ищейку позабавила их реакция, а остальные разозлились. Облегчение, радость, разочарование, веселье, злость. Энзимы и гормоны смешались, от противоборствующих эмоций так закружилась голова, что человек со шрамами едва не свалился на пол. Бвана нахмурился и спросил, все ли с ним в порядке, но Фудир лишь отмахнулся.

Слуги внесли серебряные подносы с исходящими паром лепешками, только что из тандыра, и маленькими чашами с морской солью. Имел место и кувшин с кофе, и Бвана собственноручно обслужил человека со шрамами.

Когда все было съедено, а внимание Фудира вновь обратилось на Семерых, Бвана устроился поудобнее на подушках и промолвил:

— Теперь поведайте нам, Фудир, почему вы искали Братство. По какому праву взываете вы к Терре?

— Я ищу совсем немногого, Бвана. Всего-навсего уста, готовые поведать о делах, происходивших на Чертополоховом Пристанище. Тебе ведомо, что у терран большие уши, но немые рты.

— Как и надлежит народу в нашем положении. А даете ли вы обещание, что сие не касается священной Терры?

— За исключением кое-чьих слов, что это может расстроить Конфедерацию, но то не более чем шепот предположения.

— А всем нам ведома цена допущений! Ха-ха! Что же за дела тебя интересуют?

— Те дела касаются Своры, Бвана, и о них не следует упоминать.

Лицо Бваны окаменело, а щеки вспыхнули багрянцем.

— Есть такая малость, как вопрос доверия, Фудир. Свора — не враг, не друг, но они и не терране. Цените ли вы их более, чем собственную кровь?

Фудир снова почувствовал опасность. После подношения хлеба и соли Братство не причинит ему вреда, но в Закутке полно терран, которые принадлежат Братству, и одно слово, сказанное в определенное ухо, могло очень осложнить его уход.

— Я поведаю столько, сколько вам будет безопасно знать, братья. Но вы должны дать большую клятву, что слова не покинут этих стен. Я хочу знать о делах Гончей бан Бриджит, пока она была здесь. Люди должны поговорить со мной, открыв сердца.

Бвана внимательно посмотрел на него, размышляя. Потом опять хлопнул в ладоши и воскликнул:

— Книгу!

Остальные неловко переглянулись. Одна из Семерых поднялась и пробормотала:

— Лучше мне не слушать.

Бвана щелкнул на нее пальцами, после чего встали двое других, поклонились Бване и Фудиру и торопливо вышли из комнаты.

Вскоре принесли книгу. Это был увесистый фолиант в древнем переплете с завитками тантамижского письма. Печатные буквы поистерлись, некоторые из них покрывали бурые разводы. Из заголовка Фудир сумел разобрать только «Гость — это Бог», но даже от этих слов его сердце екнуло. Они были написаны архаичными буквами, а их произношение уходило корнями в седую старину. Атхитхи Дхево Бхава вместо Адиди Дьефо Вапха. Имени автора было не разглядеть, но Фудир задался вопросом: не могла ли книга принадлежать самому святому Шантхананду Сарасвати? Насколько она старая? Ее хранили в пластиковом футляре — уничтоженную и сохраненную одновременно, — поэтому возраст перестал иметь значение. Она могла быть с самой утраченной Терры, любовно вывезенная с родного мира на Старые Планеты, а оттуда — сюда, на хлипкое Чертополохово Пристанище.

Фудир, считавший себя не подверженным сентиментальности, с удивлением понял, что стоит на коленях перед книгой, а по щекам его катятся обжигающие слезы; но случилось ли это из-за древнего полулегендарного святого или из-за того, что терране когда-то потеряли, он не знал. Фудир положил руку на футляр вместе с Бваной и оставшимися членами Совета, при этом их пальцы коснулись друг друга: бледные, эбеновые, серовато-коричневые и землистые. Цвета Старой Терры.

Фудир поднялся на ноги. Его пальцы еще лежали на книге, словно он ощущал переплет, обложку и страницы, которые навсегда останутся непрочтенными под пластиком. За свою жизнь он дал немало клятв и некоторые даже исполнил. Эта же стала первой, которая показалась ему священной.

Поэтому он поведал Семерым, что мать арфистки исчезла и дочь отправилась за ней в безнадежный поиск, а он пришел как ее проводник и защитник. Терране знали все о безнадежных поисках, поэтому приняли историю близко к сердцу. Они разрешили ему отправиться в Закуток, чтобы расспросить людей. Это не вызовет особых сложностей, ведь Фудир готов заплатить за информацию из глубоких карманов Своры.

— Да, есть еще кое-что, — сказал он, достав из сумы позаимствованную у Мéараны цепочку. — Это может быть ничем, а может и всем. Гончая купила это здесь, на Чертополоховом Пристанище, или получила в подарок. Где-то тут есть торговец или перекупщик диковинок, который помнит это и, возможно, помнит, откуда оно.

Бвана и его советники поочередно изучили медальон.

— Он мне незнаком, — произнес Бвана. — Если это чертополохова работа, то из дальнего блеска. Но мы видим на своих базарах товары даже из Огня Надо Льдом, самого далекого из четырнадцати государств, и ничего похожего я не встречал. Перед уходом зайдите к Мвере Нг, дабы она приготовила свои цельнограммы. Я разошлю образец по ювелирам и поставщикам, и пусть удача направляет ваше любопытство.

Прошло несколько дней. Мéарана играла песни Периферии и вела светские беседы с императором, а Фудир вынюхивал в терранском Закутке и иных закоулках городка, расспрашивая о деятельности бан Бриджит и происхождении медальона. Путешествие в тысячу лиг начинается с первого шага, но арфистке казалось, что ни она, ни Донован не продвинулись в поисках ее матери даже на этот шаг. Она словно застряла в мире грез. Дни различались лишь песнями, которые она играла, а Фудир каждый вечер неизменно возвращался ни с чем.

Время от времени, просто чтобы напомнить, куда их занесло, мир шевелил плечами и земля дрожала. Однажды Мéарана проснулась посреди ночи от тряски, потом долго не могла заснуть, а наутро обнаружила, что на улицу Великих Небес упало большое дерево.

Поскольку Восстанавливающиеся Службы нашел ее игру расслабляющей, он попросил ее присутствовать на полуденных собраниях и плести нежные сунтрэи, пока он изучал доклады, которые конная полиция привозила из отдаленных районов, префектур и от окружных чиновников. Таким образом, ей досталась роль музы на встречах руководящего персонала.

Ни одно решение в блеске Йенлýши не считалось окончательным без одобрения императора: ни смертный приговор убийце в Вустершау, ни фестиваль в Ксампстедшау, ни список кандидатов на прохождение имперских экзаменов. Шесть министров тщательно изучали каждое дело и представляли выводы, распечатанные в трех экземплярах.

Сунтрэй должен был усыплять слушателей. Мéарана удивлялась, почему император счел это необходимым. Само рассмотрение дел могло повергнуть в кому.

Выводя заученные мелодии, девушка узнала, что у каждого чиновника имелась квота на отклоненные решения. Число могло возрастать для особо нерадивого чиновника, но сокращаться — никогда. «Если все решения будут приниматься, — объяснил Морган Чен-ли, провожая ее из дворца, — чиновники станут превышать свои полномочия, определенные правом рождения и экзаменами. Поэтому совет может отклонить какой-нибудь проект просто ради урока смирения».

Сам Восстанавливающиеся Службы несколько раз отклонял решения совета, как Мéарана сочла, по тем же причинам. Как-то раз император поставил запрет на «привилегию инь» для дочери министра Всего Естественного. «Инь» была привилегией уклонения от экзаменов на получение места в иерархии. Судя по всему, она существовала для детей чиновников, поскольку на лице министра промелькнуло раздражение.

Гранд-секретарь заметил это и отрывисто бросил:

— Пять ударов! Сыновняя непочтительность!

Пристав, стоявший у стены с длинной палкой, вытянулся по стойке смирно, но Восстанавливающиеся Службы, оторвавшись от чтения очередного доклада, произнес:

— Отставить, пожалуйста. Императорское помилование.

— Я испугалась, — призналась арфистка Фудиру, когда сей достойнейший явился из терранского Закутка слегка униженный, но сильно просветленный, — по крайней мере, чуть-чуть.

Они встретились в номере Фудира в отеле «Сердитая гора». Мéарана сидела на удобном диване, пока человек со шрамами разглядывал свое лицо в зеркале.

— Кого? Твоего юного императора? — Фудир наложил пластырь на порез над левым глазом, поморщившись от жжения.

— Не столько его, сколько за него. Каждую его прихоть тут же выполняют. Во что это может превратить душу человека? Все пресмыкаются перед ним. Человеку не идет на пользу, когда перед ним пресмыкаются.

— Вероятно, ему лучше, — заметил Донован, — чем тем, кто должен пресмыкаться.

— Там было столько докладов… Ты знал, что вторая, независимая иерархия существует только для того, чтобы следить за поведением простых чиновников и составлять отчеты о любых «негармоничных словах и действиях»?

Фудир потрогал другие порезы.

— Бюро Теней, — произнес он. — Могло быть хуже.

— Куда уж хуже!

— Они могли бы следить за простыми людьми. Если правительство собирается вести слежку, то может сначала следить за своими членами. Систему можно отточить до совершенства, если первой группе чиновников ограничить возможность слежки за второй. Когда ты собираешься закончить эти полуденные встречи?

Мéарана вытянулась в струнку. Что-то в голосе Фудира…

— Что ты выяснил?

— Два факта. Во-первых, мастер-ювелир Хеннеси фу-линь помнит твою цепочку. Он взял ее под залог у человека с Арфалуна. Тот за ней не вернулся, поэтому он продал ее твоей матери.

— Арфалун. Следующая остановка матери. Она следовала за цепочкой? А во-вторых?

— Терране помнят, что она пару раз встречалась с человеком с Кàунтусульфалýги, который застрял здесь из-за землетрясения. Это все, что я услышал, кроме бесед о восстановительных работах.

— И кто он? О чем разговаривал с матерью?

Фудир поднял руку.

— Это может совершенно ничего не значить. Ищейка всегда слишком рьяно пытается найти связь. Остальные указали ему на это, а он обиделся и ушел…

— Фудир… Ищейка внутри твоей головы. Куда он мог уйти?

— Он дуется, не разговаривает. Из-за этого остальным сложно собрать мозаику воедино. Терране говорят, что, когда твоя мать вернулась, она спрашивала о том каунтлинге. Дебли Джин Софвари. Он был ученым-валлахом или притворялся им, поскольку носил любимую ими белую одежду. По словам терран, он мотался по всему блеску и брал мазки у людей из ртов.

— Что он делал?

Фудир развел руками.

— Показать?

— Наверное, поэтому мать встречалась с ним. Она хотела узнать, не безумен ли он.

— Я дал взятку диспетчеру на посадочном поле Дьюпорта, но, похоже, у Софвари был личный корабль. В записях об отбытии о нем не упоминается. Автоматическая система была повреждена во время землетрясения, поэтому все приходится делать вручную. Я провел еще один день, вынюхивая что-нибудь насчет Софвари, но, если бы терране знали больше, я бы понял. Непонятно, чем он заинтересовал твою мать. Он был слишком молод для ее постели.

Мéарана ощетинилась.

— Ня болтай так о моей матери.

— Мéарана… тебе следует понимать, что постель твоей матери не была запретной зоной. Маленький Хью бывал там, я бывал там. Даже Грейстрок там бывал. Как и бизнесмен с Ди Больда, директор КТК Павлина…

— Прекрати!

— И все это лишь за то короткое время, что мы с нею были напарниками. Не стоит затыкать уши. Твой внутренний голос не лжет.

Мéарана убрала ладони от ушей.

— Ты не знал ее так, как я.

— Надеюсь, что нет.

— Она больше не такая.

Человек со шрамами промолчал. В памяти всплыла пословица насчет леопардов и пятен. Спор продолжился, но уже у него в голове.

«Заткнись! — сказал он себе. — Заткнись! Заткнись! Заткнись!» Он отвернулся от арфистки, согнувшись и сжав руки, повалился на колени на ворсистый ковер гостиной, и…

…Вдруг все вокруг стало незнакомым, как будто он сошел со сцены. Что он тут делает, в этой неуютной комнате, так далеко от Иеговы? Он проклял Зорбу де ла Сусу. Проклял Мéарану Быстрые Пальцы. И сильнее всего он проклял бан Бриджит.

«Но все случилось в ином месте, — произнесла какая-то часть его, — и к тому же распутница мертва».

Из глаз брызнули слезы. Но почему он скорбит о смерти баи Бриджит? Она была мертва для него много лет.

Кто-то содрогнулся от утробного смеха, Внутренний Ребенок кинулся наутек, а безмолвствующий Донован притих — ибо есть тишина более глубокая, чем просто молчание.

Каждая его часть осознавала себя как личность, несмотря на то что тело у них было одно на всех. Его охватило ужасное предчувствие. Возник образ ссутулившейся вдалеке тени. «Мертва», — подумал он, или часть его. «Все слезы — прах».

И слово — «прах, прах, прах» — эхом прокатилось по закоулкам его разума. Он увидел маленькую группу людей как будто с высоты птичьего полета. Один из них указал посохом на тьму под ногами. «Там что-то есть, — произнес он, — что не может говорить».

Когда Фудир пришел в себя, была ночь. Комната утопала во мраке, единственный свет исходил от настольной лампы в углу. Терранин лежал на кровати, свернувшись калачиком, а в мягком кресле дремала арфистка. Он медленно выпрямился, стараясь не шуметь, но Мéарана тут же открыла глаза.

— У тебя был припадок, — сказала девушка. — Хуже, чем раньше.

Он еще немного полежал, потом рывком поднялся и сел на край кровати, положил руки на колени.

— Было легче, — сказал он, — когда я думал, что забыл.

Арфистка не стала допытываться, о чем он думал, что забыл. Она сказала:

— Я вызвала доктора. Он прописал отдых и какие-то травы.

Старик тихо и невесело рассмеялся.

— Знаменитые травники Чертополохова Пристанища. Он не втыкал в меня иголки? Слышал, они это любят. Куриный бульон?

Он вспомнил преследовавшие его мысли о смерти. Но чьей смерти? И чьи мысли? С его головой что-то не так. Он снова грустно усмехнулся. Было бы удивительно, если бы в его развороченном разуме остался хоть какой-то порядок. Как такая мешанина поможет уберечь Мéарану? Де ла Суса не понимал, чего просит у него.

’Полохи делили световой день на двенадцать часов, начиная с церемонии восхода, но, в отличие от жителей других миров, они не обозначали часы цифрами. Вместо этого каждый час носил свое название. Таким образом, третий час после экваториального восхода именовался Часом Самоотверженного Труда — вероятно, потому что к тому времени большинство людей были на работе. Остальные часы назывались схожим образом, согласно ритмам жизни, — так полохи упорядочивали свою деятельность. Когда в Час Полуденного Перекуса человек ел бисквиты и сыр, он чувствовал гармонию, зная, что каждый в блеске делал сейчас то же самое. Существовал диссонанс с другими блесками и даже с районами в Восточных Топях, где рассвет начинался до назначенного времени, но все сходились во мнении, что Восточные Топи негармоничны не только из-за восхода солнца, а жителей других блесков считали странными.

Общедоступных часов не существовало. Право объявлять наступление следующего часа принадлежало императору. В дворцовом комплексе стояли единственные, невероятно древние цезиевые часы. Давным-давно они были откалиброваны для совершенно иного мира и не сходились с чертополоховым временем, но Мудрецы Часов отмечали отображаемое время и проводили ритуал, называемый Переводом Времени, дабы определить наступление нового местного часа. Несметное количество людей в бесчисленных мирах проводили рабочие дни следя за стрелками часов, и только на Чертополоховом Пристанище за это платили деньги. Глас блеска под рев труб и удары в гонг объявлял час с парапета имперского дворца, а кабельные каналы транслировали его слово по всему блеску.

Мéарана услышала трубы, шагая по Птицеводческой улице — узенькому проулку, где курятники и бойни давно уступили место торговым пассажам и лишь ароматы напоминали об изначальных обитателях. Мéарана выругалась и ускорила шаг, ибо рев труб означал, что она опаздывает на выступление. Она терпела причуды Донована, но на этот раз он попытался помочь ей собраться, и из-за этого она задержалась.

Белый Жезл был бледен, как его служебный скипетр, когда Мéарана наконец пришла. Дрожа, он провел ее в тронный зал, где за столом в одиночестве сидел Восстанавливающиеся Службы, всем своим видом выражая разочарование. Мéаране подумалось, что придется сыграть сунтрэй, дабы успокоить его. Она подождала, пока подчиненные Белого Жезла отодвинут для нее кресло. Слуги топтались в нерешительности, но император поднялся, и гости принялись рассаживаться. Очевидно, традиция требовала, чтобы тот, кто подает чай, садился последним, но, поскольку напиток разлили до прибытия Мéараны, гармония нарушилась. Девушка не понимала, что в этом такого важного и, тем более, ужасного, но подумала, что где-то наверняка родился двухголовый теленок и это непременно спишут на ее опоздание. Она была дибольдкой до мозга костей и реалисткой. Сакральные связи между событиями казались ей абсурдом.

Предполагалось, что арфистке известно все о гармонии, сказал ей император, как только порядок восстановился. Это был завуалированный упрек, в котором крылась немалая доля осуждения.

— Это страшная грубость с моей стороны, так закончить свои визиты, — извинилась она.

Император Утренней Росы откинулся на спинку кресла. Сегодня на нем был ярко-зеленый смокинг с красной вышивкой и широкий, собранный складками галстук на шее. На голове красовался белый напудренный парик с длинной, ниспадающей на плечи косой.

— Закончить свои визиты? — протянул он, словно проверяя, может ли быть у фразы иной смысл.

— Да. Мы с Донованом отбываем с вечерним ботом, чтобы встретиться с маршрутным лайнером «Шрини Сиддики». Мать ждет меня.

— Твоя мать. Да. Сыграй мне, — сказал он, налив вторую чашку чая и серебряными щипцами бросив в нее кусочек сахара, — песню о своей матери.

До сих пор император просил песни о приключениях, чужих планетах, романтике и космических далях. Арфистка начала играть о матери гянтрэй: быструю мелодию о том, как бан Бриджит шагала по палубам «Пылающих врат», словно королева Верховной Тары, — высокая, величественная, решительная. Но отчего-то, когда ее пальцы бродили по струнам, в них вкрался голтрэй: плач, душераздирающий, как все скорби мира. Ее подхватил вихрь музыки, что иногда случалось, когда арфа брала верх и струны играли ее пальцами, а не наоборот.

Всхлипывания императора вывели ее из транса, и, осознав, что натворила, девушка перевела музыку обратно в гянтрэй, последовательно поднявшись из седьмого лада и ослабив его черную горечь восьмым. Чтобы так быстро найти правильный каданс, не вызвав диссонанса, требовалась умелая работа пальцев. Закончив, она накрыла рукой струны, чтобы они затихли, хотя ей казалось, будто они хотели, чтобы их перебирали еще, и продолжали слабо вибрировать.

— Я не хотела тебя расстроить, Джимми, — сказала она.

— Нет-нет, вовсе нет. Чин-чин. Император должен иногда расстраиваться. Трудно всегда оставаться в равновесии, в гармонии. — Быстрая улыбка и кивок на арфу. — Как ты, должно быть, знаешь.

— Возможно, я смогу сыграть песню о твоем мире. Что-то ласковое и исполненное надежды.

— Мир безнадежен. Постоянно ломается.

— Но вы продолжаете жить. Моя мать всегда говорила, что храбрость — одно из четырех великих достоинств.

— Твоя мать. Да. Какие остальные три?

— Рассудительность, справедливость и сдержанность.

Император кивнул.

— Это хорошие достоинства для правителя.

— Как начинается ваша «Первая поучающая книга»? Я попробую сыграть это.

Пальцы Мéараны приготовились извлечь мелодию из струн, а Джимми затянул монотонным голосом:

После окончания песни Мéарана сказала:

— Сей червь дрожит от одной мысли, что должен уходить так скоро.

Но она мало походила на дрожащего червя, поскольку не оттачивала мастерство в этом искусстве.

Джимми положил руку на ее обнаженный локоть.

— Не уходи, — попросил он с увлажнившимися от горя глазами. — Когда еще я услышу о далеких краях? Долг навсегда приковал меня к Йенлýши, словно бабочку к дощечке. Останься. Станешь императрицей. Будешь играть мне песни о местах, которых я никогда не видел.

Мéарана мягко освободила руку и набросила зеленую шаль на плечи.

— Я не могу. Я буду здесь пленницей.

— В золотых цепях, — ответил он. — В бархатных оковах.

— Разве золотые цепи перестанут быть цепями? Мне нужно идти. На мне гейса.

Император Утренней Росы поник.

— Обязательство, да, я понимаю. Ты должна найти ее.

Она помолчала, перебирая струны арфы так, что они только шептали, но не говорили.

— Как ты узнал?

Император элегантно указал на арфу.

— А как иначе? Подобную скорбь вызовет лишь смерть или потеря. А смерть не повела бы тебя через весь Спиральный Рукав.

Мéарана закрыла глаза.

— От нее не было вестей три метрических года. Многие искали, я больше всего.

Джимми Барселона поднес чашку к губам и окинул взглядом придворных у стен, которые притворялись, будто разговаривают.

— Тогда, — сказал он, понизив голос, — я тоже буду искать. Отправлюсь вместе с тобой…

Мéарана ждала приглашения остаться, но не предложения уйти с ней.

— Ты… ты ня’можешь, — сказала она, сбившись на родной акцент. — Ты нужен Йенлýши. Мать выбрала тебя из-за познаний в инфраструктуре. Ты должен остаться и отстроить Утреннюю Росу, чтобы она пережила следующее землетрясение.

Но Джимми отбросил ее доводы взмахом руки.

— Ни одно здание не прочнее Чертополохова Пристанища. Сей жалкий червь, он инженер. Прокладывает трубы, просчитывает пропускную способность водостоков по древним правилам. Оценивает нагрузки домов и строительные издержки. Мосты… он любил строить мосты. Никогда не просил об этом.

Арфистка коснулась струн.

— Никто не просил, — прошептала она.

— Я отдаю приказы. Модифицирую систему, внедряю сдвиги установочных допусков и степени статистической неопределенности, усиливаю надежность инфраструктуры. Министры… пресмыкаются передо мной, чтобы порадовать и держать в рамках. Древние правила. Однажды все рухнет снова. Нет. Лучше уж искать бан Бриджит по всему Спиральному Рукаву. Возможно, в этом мы преуспеем.

Поддерживать гармонию, стараясь при помощи закономерностей астрологии определять поведение людей, казалось настоящим безумием. И все же мистики, от астрологов до составителей компьютерных моделей, на протяжении веков пытались сделать это. Но они забывали, что даже небеса таят сюрпризы.

Джимми Барселона, по крайней мере, видел тщетность своих усилий, пускай не вполне понимал, почему они тщетны. Мéарана едва не проговорилась, что ее поиск почти столь же безнадежен, но пока она не призналась в этом даже самой себе.

Поэтому она решила сказать олицетворению власти правду:

— Ты долшен искать бан Бриджит ради ее блага, а ня потому, что хочешь избавиться от ответственности.

Олицетворению власти не понравилось то, что оно услышало, иначе император понял бы, что девушка говорит правду.

— Если цель одна, — прошептал император, — то какая разница, что мотивы разные? Продолжай улыбаться. Мы притворимся, что болтаем о пустяках. Придворные не должны догадаться. Послушай. Если бан Бриджит потерялась, одобрение небес тоже утрачено. Если что-то в вышних небесах не поддержат в Йенлýши, наверху наступит хаос.

— Это абсурд, Джимми! То, что происходит в Спиральном Рукаве, не зависит от того, как хорошо ты правишь Утренней Росой!

— Это Чертополохово Пристанище. Ничего абсурдного. Ты знаешь, где «Сад семи услад»?

— Что? Но… Это переход на светскую беседу? Да. Мы с Донованом были там пару раз. Еда…

— Слушай. В «Саду» есть сквозной проход. Я приду ночью, в Час Домашнего Веселья. Зайду с парадного входа, запру дверь для свиты и выйду сзади. Ты будешь ждать меня там с фливвером. Возьми самый быстрый во всем блеске. Я выйду, запрыгну в него, а ты «помчишься до Техаса», как говаривал мой друг. Полетим так быстро, как только это возможно, к большому городу Хифокалю в соседнем блеске. Возьмем челнок. Как только купим билеты… — Он расслабился и откинулся на спинку кресла. — Власти порта защитят. Затем ты, я, твой Донован — мы полетим в небеса, отправимся… может, в Техас, может, за бан Бриджит.

Арфистка взяла салфетку и вытерла губы. Полдник подошел к концу, и слуги собирались укатить кофейный столик и привести тронный зал в порядок.

— Я должна поговорить со своим другом.

Император взглянул на приближающуюся свиту.

— Нет времени. Никаких обсуждений. Решай.

Мéарана сделала глубокий вдох, выдохнула.

— Второй ночной час. За «Садом семи услад».

— С самым быстрым фливвером. Давай. — Он поднялся из-за стола и заговорил так, чтобы его услышали остальные: — На сегодня хватит песен. Приходи завтра, споешь о Верховной Таре.

Мéарана встала, изящно поклонилась и подняла футляр для арфы.

— Ваше величество повелевает, сие ничтожество подчиняется. — Она перекинула футляр за плечо и направилась к двери.

По пути девушка задавалась вопросом, что скажет Донован о таком развитии событий, но ей казалось, что она догадывается.

— Ты с ума сошла? — воскликнул Донован.

Фливвер «Золотой орел» с обтекаемыми обводами скользил по улице Двойной Луны на подушке, создаваемой магнитным полем в плитке.

— Лучше надейся, что нет, — ответила арфистка. — Ведь я за рулем.

На западе темнели холмы Килуорси, их высокие пики ловили последние лучи солнца, переливаясь ослепительными бликами.

— Похитить императора? Еще скажи, что это разумно.

— Это не похищение. Он сам это предложил.

— Тогда ты не знаешь Чертополохово Пристанище. Пусть он император, но «над всем властвует традиция».

— Донован, послушай. Пусть он подчиняется традициям, хотя как раз от них хочет сбежать, но он способен задержать нас здесь и требовать, чтобы я развлекала его каждый полдень до конца своей гребаной жизни! И как тогда я найду свою мать?

— Дядя Зорба сказал, чтобы я оберегал тебя от неприятностей. Думаю, он вряд ли мог предположить, что ты сама будешь в них вляпываться.

— Тебя император отпустит. Тебе нечего ему сыграть.

Часть разума человека со шрамами вспыхнула от злости, и Донован хохотнул.

«Это ты, Фудир? Тебя уязвило, что она считает, будто ты бросишь ее? Я потрясен».

Фудир доходчиво объяснил ему, куда он может засунуть свое потрясение.

«Это опасно, — сказал Внутренний Ребенок. — Похищать императора, даже с его согласия».

«Нам не нужно вывозить Джимми с планеты, — возразил Шелковистый Голос. — Нужно лишь похитить Мéарану из лап императора».

«Эх, — вздохнул Силач, — с тобой не повеселишься, дорогуша».

«Много не потребуется, — прошептал еще один голос. — Легкий удар в висок — и она очнется на полпути к Арфалуну».

«Императору это не понравится», — подсказал Внутренний Ребенок.

Донован хранил молчание.

«Силач, сможешь это сделать, не навредив ей?»

«Без проблем».

«Да? А потом ты расскажешь об этом дяде Зорбе или это должен сделать я? — спросил Фудир. — Если мы огорчим императора, он перекроет границы. И даже если мы каким-то образом выберемся, нас мигом вернут».

«Каким образом? — спросил Донован. — Разве были такие границы, которые ты или я не могли преодолеть?»

«В одиночку, а не с бесчувственной арфисткой на плечах».

«И не останавливаясь на каждом перекрестке, чтобы поспорить», — сказал Ищейка, хранивший до этого молчание.

Мéарана потрясла его за плечо:

— Фудир. Мы на месте.

Человек со шрамами пришел в себя и осмотрел проулок. Плитка здесь не была магнитной, Мéарана переключилась на воздушную подушку, и от машины, кружась, разлетался мусор. Банки дребезжали, бумага шелестела. Узкая улочка не освещалась, а тот свет, что проникал с улицы Гейвей, едва разгонял подступавшие тени. Справа у каждой двери вдоль задних стен магазинов выстроились мусорные баки. Слева жилые дома скрывались за каменной стеной. Император с умом выбрал место для похищения. За исключением «Сада», остальные заведения были закрыты на ночь. Без разрешения войти в «Сад» его свите придется обходить весь квартал, чтобы добраться до проулка, а к тому времени фливвер скроется.

— Ты и впрямь собираешься сделать это? — спросил Донован.

— Конечно да, — ответила Мéарана. — Это единственный способ покинуть планету.

Поняв, что вопрос предназначался не ей, она бросила на старика испытующий взгляд:

— Тебе не нужно этого делать, ты ведь знаешь.

— За меня не волнуйся, — сказал Фудир. — Я пообещал Зорбе, что присмотрю за тобой.

— Я не беззащитна. Мать научила меня паре трюков.

— На самом деле он сказал, что выследит и убьет меня, если с тобой что-то случится.

Мéарана рассмеялась.

— Дядя Зорба — большой шутник.

Фудир не ответил. Зорба не шутил. Терранин поднял крыло фливвера и вышел в проулок. Воздушной подушки как раз хватало, чтобы держать шасси над плиткой.

— Переключи турбины в режим парения.

Он встал у служебной двери «Сада семи услад», приготовившись затащить императора в ожидающую машину.

«Как думаешь, где они?» — спросил Ищейка.

— Заткнись, — ответил Донован.

Он услышал отдаленный рев труб на дворцовых стенах, и громкоговорители разнесли по городу Глас блеска, объявлявший о наступлении Часа Домашнего Веселья. Хорошо подобранное время, подумал Фудир. Большинство жителей Йенлýши сидят по домам с включенными визорами и смотрят любимые вечерние передачи.

Вскоре до него донесся вой фливверов, влетающих на парковку ресторана с гейвейской стороны здания, за которым последовало шипение и лязг поднявшихся и опустившихся дверей.

— Приготовься, — сказал он Мéаране.

Он услышал стук, быстрые приближающиеся шаги, а затем служебная дверь распахнулась настежь и в проулок выскочил Джимми Барселона. Фудир перевернул мусорный бак, чтобы задержать возможную погоню, взял императора под руку и быстро повел к машине.

И тут из окружающих теней возникли люди в черной одежде и прицелились в них из парализаторов.

«Да, — сказал Ищейка, — именно там я и ожидал их увидеть».

Фудир огляделся в поисках пути для отхода, разрываемый между желанием Внутреннего Ребенка бежать и порывом Силача сражаться. Донован, в которого не раз стреляли за время службы, поднял руки человека со шрамами. Шелковистый Голос зарыдал от неудачи. Терзаемый полудюжиной разных побуждений, человек со шрамами остался неподвижен.

Арфистка продолжала сидеть во фливвере, сжимая штурвал. Она чувствовала одновременно ярость и облегчение. Ее руки слабо дернулись, и рев турбины чуть усилился. Донован, знавший возможности человека и машины, счел поступок отчаянным, но с крошечным шансом на успех. Сбежать, бросив союзников. Он так бы и поступил. Но вой фливвера стих. Мéарана обернулась к Фудиру, и человек со шрамами прочел на ее лице страх.

К обоим концам переулка подлетели фливверы и остановились. Вышел Морган Чен-ли, за которым следовал Белый Жезл, несущий желтую мантию.

— Ах, ваше величество, — произнес гранд-секретарь, — сей червь униженно просит прощения за вмешательство в вашу хитроумную вечернюю забаву, но Ежемесячная Заря ждет августейшее величество на плацу.

Он вытянул ногу и, взмахнув рукой, с поклоном пригласил Восстанавливающиеся Службы во фливвер.

Джимми Барселона поник и посмотрел на Донована и Мéарану.

— Что я говорил? Это Чертополохово Пристанище. Все планы терпят крах.

Двое из Теней провели Восстанавливающиеся Службы к фливверу, у которого ждал Белый Жезл.

Арфистка встала рядом с Фудиром.

— С тобой все в порядке? — шепотом спросила она.

Он не знал, что ответить. Он замер, когда требовались быстрые и решительные действия. И в следующий раз они могут не спастись из-за того, что на него нельзя положиться в трудную минуту. Сумма его частей была меньше того целого, каким он был когда-то. Вместо него ответил Донован.

— Не беспокойся, — сказал он. — Тихо, к нам идет Звонкий.

Гранд-секретарь кивнул и взмахнул рукой.

— Не следовало потворствовать ему, — сказал он на галактическом. — В нем слишком сильно нуждаются здесь.

— Он угрожал взять меня в плен, если я этого не сделаю, — ответила арфистка.

Взмах унизанной драгоценностями руки.

— Это противоречит договору «О дружбе и общих целях». Все четырнадцать государств подписали договор с Лигой. Думаете, мы хотим, чтобы сюда заявились Гончие и разнесли тюрьму, чтобы освободить вас?

Донован не знал, пошла бы Свора на подобный шаг, — по крайней мере, точно не ради него. Хотя ради дочери бан Бриджит — вполне.

— Вы шпионите за собственным императором? — спросил он.

Звонкий казался искренне удивленным.

— Само собой! Вам известно о Тенях? Провинциальные следящие комитеты дублируют провинциальные административные комитеты. Инь, ян. Каждый чиновник, каждый префект, каждый конный полицейский имеет свою Тень. Тени доносят о благочестии и гармонии имперскому цензору.

— Да, это я знаю.

— Итак. Кому нужна гармония больше, чем императору? Все равновесие зависит от него. Я говорю «равновесие», но ни одно слово на галактическом не может передать весь его смысл.

— Понимаю.

— Нет, — резко сказал Звонкий, — не понимаете. Только ’полохи понимают. Наша звезда — центральная звезда в целой Вселенной. Одинаковое расстояние во всех направлениях. Это тяжкое бремя — держать всю Вселенную на плечах. Ни у одного человека нет таких сил. Многие сгибаются, иногда ломаются. Как сегодня. Ни одному человеку не управиться со всем. Но Утренняя Роса, все Чертополохово Пристанище объединено этой целью. Все делят общее бремя, все помогают императору. Как сегодня.

У него за спиной Белый Жезл набросил желтую мантию на плечи императора и с уважительным кивком посадил его в ждущую машину.

— Уходите, — сказал Звонкий, — и не возвращайтесь в Йенлýши.

Мéарана поклонилась, следом за ней Донован. Выпрямившись, она увидела августейшее величество в желтых одеяниях и затравленный взгляд Джимми Барселоны, который просто хотел строить мосты.

ОН ЭСТИР

Маршрутный лайнер «Шрини Сиддики», идущий от Мегранома до Арфалуна, по всем статьям превосходит «Вьющуюся зарю», но ни арфистка, ни человек со шрамами не могут этого оценить. Донован не желает, чтобы путешествие попало в записи Своры, поэтому они заплатили наличными за места в четвертом классе, а оттуда все лайнеры выглядят одинаково.

— Хоть бы раз, — говорит Мéарана, впихивая чемодан в шкафчик, которыми их обеспечили на борту, — попутешествовать с комфортом.

— Ты многое упустишь, — подмечает Фудир, — побывав среди обычных людей и не выжав из этого максимум.

Арфистка захлопывает шкафчик с чуть большей силой, чем требуется.

— Но общая спальня…

— Считай это возможностью обрести новых друзей. По крайней мере, тебе не придется ни с кем делить кровать. Как-то раз, путешествуя с Салдмапудры до Нигглеворса, я снимал койку на бродячем грузолете и…

— Даже слышать не хочу.

Общая спальня представляет собой большую открытую площадку. Вдоль стен стоят трехъярусные кровати, а гравитация снижена до половины стандартной, чтобы облегчить жизнь неудачливым путешественникам с верхних коек. В центре расположены столики, игровые столы — разнообразные средства скоротать время. Когда арфистка и человек со шрамами входят, зал уже полон. Мужчины и женщины занимают места и столики, дети со смехом носятся по отсеку, арфистка едва успевает уклоняться от их стремительных движений.

Пару человек замечают ее и зовут к себе. Дети радостно хлопают в ладоши. Семьи эмигрантов улыбаются. А те, кого ведут к фронтиру призраки прошлого, отрываются от раздумий и задаются вопросом, может ли она оказаться тем бальзамом, который так нужен их сердцам. Есть что-то в том, как она ведет себя, как держит футляр с арфой, обещая необычные мелодии. Трубадурам всегда рады. Враги отставят распри, уберут прижатые к горлу ножи и соберутся, словно братья, у их ног.

Рой мужчин, женщин и детей из спален четвертого класса «Шрини Сиддики» — сброд со всего Спирального Рукава: шарпи с обвисшими складками на лице, мертвецки бледные приземистые югуртане с широкими приплюснутыми носами, чернокожие блондины с Алабастера, младшие сыны верховнотарской знати, закутанные в бахромчатые одеяния и перебирающие молитвенные четки иеговяне, скучающие юноши, с презрением отринувшие манерность Старых Планет, ‘линиане, не пожелавшие сложить головы в Залах Покаяния. Они пришли с Абалона и Мегранома, с Рамажа и Валентности, с Малой Ганзы и Гладиолы, с Нового Эрена и Боярышниковой Розы. Их больше, чем коек в спальне, ведь за небольшую плату койки можно делить и спать поочередно. И все они направляются к Арфалуну, «Вратам в Лафронтеру».

Спальня сама поделилась на секции для одиноких мужчин, женщин и семей. Арфистка и человек со шрамами заняли койки в соответствующих секциях и встречаются за общим столиком. Арфистка открывает футляр, инструмент удобно ложится в ладони, и она настраивает его. Скоро, думает Донован, он потеряет ее в собирающейся толпе.

«Это способ скоротать время», — произносит Шелковистый Голос.

«Он зол не поэтому», — возражает другой.

Донован хмурится, ожидая, когда Фудир скажет свое неизменно ценное мнение, которое не стоит и полдуката. Но аферист молчит, чем еще сильнее раздражает Донована.

— Думаю, гянтрэй, — говорит арфистка, проводит ногтями по струнам и подтягивает некоторые. — Музыка должна отражать надежду в их сердцах.

— Это называется попустительством, — отвечает Донован. — Думаю, ты должна сыграть голтрэй. Антидот может требоваться им больше, чем яд.

Она смотрит на него, потом на пассажиров.

— Надежда — это яд?

— Все, кто умер от разочарования, вкусили сначала надежду.

— Отчаявшиеся не ведают разочарования. Здесь я тебе уступлю. Если только, несмотря ни на что, все не обернется к лучшему. Полагаю, это тоже будет своего рода разочарованием.

— Чего никогда не случается. Я о том, что все обернется к лучшему. Взгляни на них. Они думают, будто улицы Лафронтеры вымощены платиной. Но все совсем не так. Они вымощены кровью и слезами.

— Правда? А я полагала, асфальтом или магпластиком.

— Насмешка не очень подходит твоему милому личику. Позднейшие поколения назовут их героями — но из четвертого класса они редко кажутся таковыми. Горящий мост пылает куда ярче на расстоянии, чем в глазах тех, кто его пересекает. Некоторые из твоих слушателей — бродяги. Их надежды тщетны. Каждый уверен, что его неудачи — следствие обстоятельств, а не сущности характера и что если он переберется на новое место, то сможет начать все сначала.

— Кое-кто так и поступает.

— Нет, нет, нет. Это огромное заблуждение, ты разве не понимаешь? Все уже началось. Это началось со шлепка повитухи, если не раньше. После этого уже нельзя начать сначала.

Пальцы Мéараны танцуют над струнами, срывая лепестки музыки.

— Что насчет той семьи? Молодой мужчина и женщина, трое детей. Они выглядят довольными и упитанными. Судя по одежде, с Мафеканая. Они не бродяги, которые бегут от неудач в старых мирах. Они — переселенцы, что стремятся обрести счастье в новых. Фронтир голоден, и они надеются достичь успеха в Лафронтере.

— Если фронтир голоден, — отвечает человек со шрамами, — он поглотит и их, и все их чаяния. Если они ищут там счастье, это означает лишь то, что они не нашли его на Мафеканае, поэтому все равно потерпели неудачу, пусть несколько иного рода, чем бродяги. Если человек способный, он сможет сколотить состояние где угодно. Ему не нужно бросаться в опасности странного необжитого мира. Каждый третий переселенец сломается и вернется домой.

— Значит, двое из трех выстоят и обретут дом. Как насчет тех, кто просто желает идти за созвездиями? Для них даже Лафронтера может оказаться слишком прирученной, слишком оседлой. Они отправляются в Глушь — возможно, к самой Окраине.

— Тем они глупее. Что может предложить новое небо, чего не могло дать старое? Новые созвездия означают непознанных богов, что неизменно предполагает неопределенность. В Глуши существуют человеческие миры, где еще не открыли межзвездных перелетов, а кое-где едва научились строить шалаши и мастерить каменные ножи. Там человек может стать богом или святым. Либо еще хуже.

Пальцы Мéараны наигрывают залихватскую, воинственную мелодию.

— В конце концов, не важно, вело их прошлое или манило будущее. Бродяга, переселенец или просто искатель приключений… важно движение. Каким бы был Спиральный Рукав, если бы люди так и не покинули Терру?

Человек со шрамами хмыкает:

— Менее шумным, полагаю.

— Вот как, значит, ты расцениваешь наш поиск?

— Твой поиск. Нет. Я помню, что ты сказала Зорбе: «Когда есть только надежда, этого достаточно». Из всех добродетелей она — самая лживая.

Арфистка смеется, но в смехе чувствуется грусть.

— Я понимаю, что могу и не отыскать ее. Если с ней что-то случилось… я не могу… не должна… — Она прерывается, чтобы отдышаться. — Но я должна узнать, что случилось. Ты понимаешь? Мать исчезла в пустоте, и я не знаю, где и почему.

Человек со шрамами не отвечает.

Девушка уходит и играет веселые песни для всей палубы, несмотря на боль в сердце или, может, благодаря ей. Какой-то мужчина достает скрипку и, положив ее на сгиб локтя, начинает подыгрывать. Еще одна женщина находит тамбурин, другая — гитару. Музыка помогает им достичь взаимопонимания. Парни и девушки танцуют, то приближаясь, то отдаляясь, грохоча ботинками по полу в такт мелодии, и пол превращается в барабан.

Как, удивляется человек со шрамами, арфистка в такой печали может играть с таким задором? Желал бы и он так уметь.