Ревизия командора Беринга

ривы и запутанны московские переулки. Вроде прямо идёшь, а выходишь ещё дальше от того места, куда шёл... Непрямо и государственные дела вершатся здесь. Что думано было, не вспоминает никто, потому что иначе не получается.

1

В бытность герцогиней Курляндской Анна Иоанновна добро по этим переулкам поездила. У кого только не бывала, чьего заступничества не искала, вспоможения себе выпрашивая. И сейчас, только вспомнишь об унизительных хлопотах, в глазах темно делается...

Перед зеркалом императрица стояла. Жарко горели в зеркальной полутьме на груди драгоценные камни. Красные пятна набухали на изрытом оспинами лице. Ноздри раздувались от гнева.

Всех! Всех покарать надобно!

На подобный звериному рыку голос тут же недавно пожалованный в графы Андрей Иванович Остерман явился. Вроде и двери в покой императрицы не отворялись, а он уже тут. Стоит, почтительно склонив голову.

И опять-таки, ещё и рта не успела раскрыть Анна Иоанновна, а он перо протягивает, чтобы подписать указ. Долгоруковых в Сибирь повелевалось сослать. Поморозить в Березове, каб спеси поубавилось.

А это что? Зачем ещё Василия Лукича Долгорукова губернатором в Сибирь назначать? На Соловки его! И не губернатором, а ссыльным!

— Нихт! Нихт! — заволновался Андрей Иванович и залопотал, объясняя, что всех сразу ссылать не положено. Мало ли чего удумают... Ещё, не дай Бог, пакость какую учинят. По очереди надобно в сознание приводить. Пусть уж Василий Лукич губернаторствовать в Сибирь едет. Главное, чтобы поехал, а с дороги и на Соловки завернуть можно.

Подумавши, согласилась Анна Иоанновна. Знала, что в милосердии её обвинят недоброжелатели Долгоруковых, да что же поделаешь? Коли самодержавное правление вести думает, привыкать надобно к таким упрёкам... Много теперь забот у неё... Вот и Голицыных тоже нора в сознание приводить, сводя с недосягаемых высот в мрак безвестности. Это ж надо! Кондиции Дмитрий Михайлович Голицын выдумал! Её, самодержицы, власть ограничить вздумал! Без любезного сердцу Ягана Бирона хотел оставить! Без человека, который такую совершенную верность имеет!

Раздувались ноздри от гнева. Пятна полыхали на щеках. Сжимались кулачки от ярости.

Но не та расправа сладка, которая как гром с неба надаёт, а та, что медленно, жилу за жилочкой из злодея вытягивает...

Нет! Поначалу и трогать Голицыных Анна Иоанновна не стала. Напротив. Всех на важные посты назначила. Князь Дмитрий Михайлович в обновлённый Сенат вошёл, а брату его, фельдмаршалу, поведено было из украинской шляхты гвардейский Измайловский полк сформировать. Правда, когда дошло дело до назначения офицеров, объявили фельдмаршалу, что тут его помощи не требуется.

Командовать Измайловским полком назначили Карла Густава Левенвольде, а офицеров подобрали исключительно из лифляндцев, эстляндцев и курляндцев. Михайло Михайлович Голицын помер тогда от огорчения...

И это голицынское огорчение, будто сладкая истома от близости с Яганом Бироном, приятно растеклось но телу Анны Иоанновны. Полуприкрыв глаза, расслабившись, сидела она и слушала доклад графа Остермана, что надобно военным министром взамен покойного Голицына другого фельдмаршала, Василия Владимировича Долгорукова, назначить.

Объяснял Андрей Иванович необходимость этого назначения тем, что смущение в обществе возникло из-за стремительного возвышения безвестных иностранцев... А что на самом деле барон думал, кому — не самому ли Ягану? — ковы строил, о том умалчивал Остерман.

Раздувались ноздри императрицы, жадно вдыхала она сладость отмщения.

— Нехай посидит Василь Владимирович в министрах... — сказала. — Чем выше подымем, тем ему больней, небось, падать будет...

В почтительном поклоне склонился перед троном самодержицы барон Остерман. Мудра, бесконечно мудра матушка-императрица. Ему, убогому, и не помыслить такого было.

Больно, ох больно Василий Владимирович Долгоруков падал. Очень скоро обвинили его, что в домашнем разговоре оскорбил он само Её Императорское Величество.

«Бывший фельдмаршал князь Василий Долгоруков, который, презря Нашу к себе многую милость и свою присяжную должность, дерзнул не токмо Наши государству полезные учреждения непристойным образом толковать, но и собственную Нашу Императорскую персону поносительными словами оскорблять, в чём по следствию дела изобличён».

Затем и очередь главного заводчика верховников пришла. Князю Дмитрию Михайловичу Голицыну предстояло умереть в каземате Шлиссельбургской крепости...

2

Кривы и запутанны московские переулки. Непрямо и дела вершатся в империи... О своих путях Беринг старался и не думать в Москве. Уже второй год жил здесь и всё не мог отчитаться за экспедицию.

— Похоже, Петруша, — жаловался он помощнику своему лейтенанту Петру Чаплину, — что ещё дольше, чем до Охоцка добирались, здесь отчитываться будем...

Сочувственно вздыхал унтер-лейтенант. Больно ему смотреть на командира было. Сошла бронза морского загара с лица Беринга. Побелела, желтовато-дряблой, как у бумажной крысы, сделалась кожа. Обвисли щёки, потускнели глаза. Совсем постарел командор.

— Что же ещё для отчёта надобно? — спрашивал Чаплин. — Столько ведь карт уже начертили... Всё видно, где плавали...

Что надобно, Беринг не знал. Чиновники, с которыми он общался, тоже, похоже, не ведали. Качали головами над картами.

— Это верно... — говорили они. — До того места, где «Святой Гавриил» плавал, не сходится Сибирь с Америкой... А ежели дальше проплыть? Отчего туды господин капитан плавания учинить не захотел?

Про льды рассказывал Беринг, про опасности, что подстерегают в северных краях замешкавшихся мореплавателей... Кивали головами чиновники, слушая его. Рылись в бумагах.

— Сколь же плавание длилось?

— Два месяца, почитай...

Качали головами. Непостижимо было, чтобы ради двух месяцев плавания пять лёг жалованье и хлебом, и деньгами всей команде платить... Рылись в финансовых ведомостях... И там не всё сходилось... Опять же и о хлебе, который за казённый счёт Беринг для коммерции доставил, нудили. Сегодня одно упущение выискивали, завтра совсем другое... Главное же, что и сами понять не могли, чего теперь делать с отчётом и картами. Наградить Беринга или взыскание наложить? Жалованье ему, конечно, на всякий случай пока не платили. Но и окончательного решения не принимали. Для такового решения мнение высших лиц империи надобно было знать... А как его узнаешь, если высшим лицам недосуг мнение об экспедиции капитана Беринга составить. Поважнее дела имеются. Как начались после коронации Анны Иоанновны машкерады и фейерверки, так и не прерывались...

Пролетали дни, проходили месяцы. Жалованья не только командорского, но и капитанского не платили Берингу. На денщиков, по штату положенных, тоже хлебного довольствия не выдавали. Слава Богу, барон Зварт денег за карты не жалел. Теми деньгами и питали себя...

— Что вы жалуетесь, господин шаут-бенахт? — удивлялся барон. — Сейчас господин обер-камергер Бирон и граф Левенвольде всецело императрицей управляют. А за их спинами граф Остерман стоит... Неужели вы, господин шаут-бенахт, общего языка с ними найти не можете? Ведь они тоже немцы...

— Немцы, да не те... — отвечал Беринг. — Слишком высоко эти немцы летают, чтобы на их внимание рассчитывать. Вы, господин посланник, похлопотать обещали о зачислении меня на голландскую службу.

Рассеянным и холодным стало лицо барона.

Достал барон деньги из шкатулки, положил на стол.

— Это комиссия, господин шаут-бенахт... — сказал он. — Что же касаемо второго пункта нашего договора, он остаётся в силе... Однако... Однако надобно вам, господин шаут-бенахт, ещё пока побыть в русской службе.

— Пока? — спросил Беринг.

— Пока... — ответил посланник. — Почему бы вам, господин шаут-бенахт, не обратить на себя внимания высоких особ?

— Каким же образом сделать это?

— Очень просто... Вам не надобно более отчитываться и давать объяснения. Вы можете подать предложение на высочайшее имя, и тогда вас непременно заметят.

— Какое предложение? — настороженно спросил Беринг.

— Какое угодно, господин шаут-бенахт! — засмеялся барон Зварт. — Главное, не что предложить, а просто предложить...

Подумавши, Беринг решил воспользоваться советом. В тот же день сел составлять «Предложение об улучшении положения народов Сибири». Он рассудил, что ничего зазорного для него в этом не будет. Тем более что за годы, проведённые в Сибири, у него действительно накопилось немало дельных предложений.

«Понеже около Якуцка живёт народ, называемый якуты, близко 50 000, и веру имеет от старины магометанскую, а ныне веруют во птиц, а иные идолопоклонствуют... — склонив тяжёлую голову, старательно выводил он на листе бумаги. — А оной народ не таков глуп, чтобы про вышняго Бога не знать...»

В своём «Предложении» Беринг указал, что надобно бы железоплавильное дело в Восточной Сибири завести, дабы в судовом строении довольствоваться без нужд. Опять же казаков, которые несут в тех краях службу, надо снабдить тёплой одеждой, оружием, лошадьми и собачьими упряжками. Тогда б они исправнее службу несли...

«А ежели б от Якуцка до Охоцка поведено было пригнать молодой скотины коров и свиней, и от Охоцка перевезти чрез моря на Камчатку или сухим путём чрез Колыму, и при всяком остроге определить но одной или две семьи из якутов, понеже камчатский народ к тому не обучен, то можно б там и землю пахать и всякий хлеб сеять...»

Унтер-лейтенант Пётр Чаплин «Предложение» это одобрил.

— Умно, умно составлено... — сказал он. — Большая польза будет, коли осуществить сие. Только вот со свиньями я, господин капитан-командор, маленько не понял...

— Чего тебе не ясно, унтер-лейтенант? — спросил Беринг.

— Тут написано про молодую скотину... Но ведь ежели свиней из Якуцка везти, пока до Охоцка доберёмся, они, пожалуй, и постареют. Колоть надобно будет... Опять же и коровы... Пройдут ли через Юдомский крест они? Там места есть — только камень голый... А так хорошо, господин командор, составлено. Нашим матросам тоже в Сибири надобно бы кроме курток одёжу выдавать. Не столько бы поморозили тогда народу.

— С матросами особая статья у меня, — сказал Беринг. — Хочу предложить в матросы казацких детей записывать. Тогда не надобно лишнее время команду кормить... Опять же добро и ремесленников разных на Камчатке да в Сходке поселить.

— Это верно! — сказал Чаплин. — Куда уж добрее.

И когда отпустил его Беринг, снова сел чертить ландкарты. Ума не мог приложить молодой унтер-лейтенант — куда столько карт уходит. Второй год чертит, а Беринг всё новые и новые требует. Небось уже все столы в Сенате картами застлать можно...

Очень дельное предложение Беринг составил.

В Сенате вполне одобрили его. И насчёт матросов из казацких детей, и что касается хлебопашества тоже.

— А про Америку-то, господин капитан, — сказал обер-секретарь Кириллов, — ничего не найду... Куды она подевалась?

— В Америку плыть надо... — сказал Беринг. — Искать надобно. И Японию тоже. С Японией хорошо бы торг наладить... Большая выгода может выйти. С Кирилловым приятно было Берингу разговаривать. Иван Кириллович любую новую идею на лету ловил.

— Хватит ли народа там? — забеспокоился он.

— Должно хватить... — важно рассуждал Беринг. — Около Якуцка живёт народ, называемый якуты, близко пятидесяти тысяч, и, по моим наблюдениям, оный народ не таков глуп, чтобы про вышняго Бога не знать. Небось, если казаков не хватит, из якутов тоже добрых землепашцев да матросов исделать можно.

Внимательно слушал Кириллов. Искорки вспыхивали в его глазах. Всю жизнь провёл Иван Кириллович над бумагами. Начинал службу подьячим в Ельце, потом возвысился, в большие чины вошёл, великими делами вершил, но по-прежнему бумажной работой занимался... А душа к другому лежала. В душе Иван Кириллович землепроходцем был, путешественником.

Ему бы с ватагой отважных спутников в неведомый край идти, сквозь леса бурелом истые, сквозь степи дикие. По горам пробираться, по морю плыть... Эх, судьба-судьба... Всё это только в мечтаниях видел Иван Кириллович, только с чужих слов тянуло на него тревожным сквознячком неведомых стран... Потому-то, чтобы утолить неизбывную тягу к странствиям, начал издавать Иван Кириллович, иждивения не жалея, Атлас Российской Империи. Потому-то, прочитав «Предложение» Беринга, и заинтересовался он. Подавшись вперёд, внимательно слушал капитан-командора, и Беринг, уже приготовившийся к насмешкам и равнодушию, вдруг оживился. На мгновение вдруг увидел свою экспедицию глазами этого любопытного обер-секретаря, и великим показалось совершенное дело...

Беринг рассказывал Кириллову, и снова вставали перед глазами засыпанные снегом сибирские леса, стремительные, могучие реки, серые каменистые кручи, то зелёная, то иссиня-синяя даль моря... И это — впервые измеренная вёрстами Сибирь, очерченные берега моря, выведенные из тумана неизвестности острова и полуострова, — всё это сделал он, Беринг!

Всё ярче разгорались огоньки в глазах Кириллова. Великий, грандиозный план выстраивался в его голове. Почему всё внимание сосредоточено на западной границе империи? А если построить корабли, поставить города, если наладить торговлю с Японией, с Бухарой, с Индией? Какие великие прибыли получит держава! С лихвой перекроют затраты...

Воодушевление Кириллова сообщилось и Берингу. Забывая о скучных ведомостях, о цифрах, от которых рябило в глазах, рассказывал, какую надобно организовать экспедицию, чтобы достигнуть того, о чём изволит говорить господин обер-секретарь. Скромное предложение о повторном плавании на поиск берегов Америки разрасталось в значительное, крупномасштабное предприятие. Часть отрядов будущей экспедиции, говорил Беринг, должна исследовать и нанести на карту северные берега континента. Другая часть — отправиться в Охотск, построить там корабли и идти в Японию. Третий отряд — тоже из Охотска — должен плыть к берегам Америки, на поиски новых земель.

Тут же, не уходя из Сената, написал Беринг «Предложение второе. О снаряжении второй экспедиции на Камчатку для поисков северо-западных берегов Америки и исследования северных земель и берегов Сибири от Оби до Тихого океана».

Энергией и неукротимой отвагой исследователя дышали строки его. Дерзостен был сам замысел — очертить весь северо-восток континента. Грандиозность пугала. Но вместе с тем Беринг отчётливо понимал, что теперь все издержки и промахи предыдущей экспедиции будут списаны на новую. Первая экспедиция превращалась в разведку, в пролог последующей...

Странное чувство владело им, когда отдавал исписанные листки Кириллову.

— Дельно, очень дельно, господин капитан-командор! — приговаривал Кириллов, пробегая глазами листки. — Совсем другое дело.

Он пообещал, присовокупив к «Предложению» свои соображения насчёт развития торговли с Бухарой и Индией, передать записку на рассмотрение Кабинета Ея Императорского Величества.

Одобрил замысел Беринга и голландский посланник, барон Зварт, которому занёс капитан-командор требуемые карты.

— Интересно... Очень интересно! — сказал он. — Наше правительство чрезвычайно заинтересовано в этих исследованиях.

— Но экспедицию, если она будет организована, финансирует Россия... — осторожно возразил Беринг. — Наверняка результаты исследований будут засекречены.

— О чём вы говорите, господин шаут-бенахт? — невесело засмеялся барон. — Зачем этой стране нужны географические открытия? И какая тут может быть секретность, если французский шпион Жозеф Делиль снимает сейчас в архивах Адмиралтейства для своего правительства копии секретных карт?! И между прочим, сами русские и платят ему за это двойное жалованье! Вам надобно будет, господин шаут-бенахт, соблюдать осторожность, чтобы французские пройдохи не разнюхали прежде нас об открытиях, которые вы совершите. Неплохо бы, в целях секретности, присылать отчёты вначале мне, а уже потом в Адмиралтейств-коллегию... Иначе всё может достаться французам... А наше правительство сумеет оценить ваши заслуги, господин шаут-бенахт...

— Меня никто ещё не назначил начальником... — испугался Беринг. — Бог знает, может, и вообще такой экспедиции не будет.

— Это будет очень плохо, господин шаут-бенахт! — поджав губы, проговорил барон. — Очень нехорошо. Голландия не есть такая большая страна, как Россия. Нам трудно организовать подобную экспедицию, а результаты чрезвычайно важны для нас. Я думаю, господин шаут-бенахт, наше правительство будет недовольно вами...

Опустил голову Беринг. Не знал, что и ответить. Не знал, что делать... Когда Зварт встретил его в Москве и предложил продать карты, не смог Беринг отказать. И шантажа — барону было известно о картах, отосланных в Хорсенс, — опасался, и жить не на что было — вспоможение от голландского правительства тогда очень кстати пришлось...

Но всё это тогда было... Когда замучили Беринга нужда и отчаяние, когда показалось, что его труды никому не нужны в России.

Сейчас — когда это случилось? после разговора с Кирилловым? — настроение изменилось. И хотя по-прежнему не платили жалованье, но Беринг вдруг ясно понял, что рано отчаиваться. Слишком велико совершенное им дело, всё равно не получится замурыжить его в канцеляриях, потопить в бесконечных отчётах.

Всё восставало в Беринге против предложения голландского посланника. Однако — холодно и надменно смотрел на него барон — и отказываться страшно. Что делать?

— Начальника экспедиции Кабинет Ея Величества назначать будет... — сказал Беринг. — Сие не в моей воле есть.

Барон вынужден был согласиться с этим.

Хотя и нашёлся Беринг с ответом, тяжесть осталась на душе. Погасло охватившее его во время разговора с Кирилловым воодушевление. Снова захотелось уехать в родную Данию, жить там тихо и незаметно, не привлекая внимания. Или здесь, в России, остаться. Получить под команду какой-нибудь корабль или порт... Растить детей, радоваться небольшим радостям, которые дарует Господь исправному служаке...

Но уже не было хода назад.

Кириллов наконец-то составил свои «Предложения». Можно было подавать на рассмотрение Кабинета Ея Императорского Величества, только вот незадача — прежде надобно было перевести на немецкий язык, поскольку по-русски в Кабинете не все умели читать.

Сам Беринг за перевод не взялся. Не столько учен он, чтобы таким делом заниматься. Но человека подходящего порекомендовал. Двадцатишестилетнего академика Герарда Фридриха Миллера, редактора «Санкт-Петербургских ведомостей», который один раз уже помог Берингу...

Миллер перевод сделал...

3

Всем Анне Иоанновне должность самодержавной государыни нравилась. И денег для увеселений можно не жалеть, и властью себя потешить. Кого захочет — возвысит, кого захочет — казнит... Одно только утомляло — уж очень держава велика, дел нерешённых шибко много накопилось. Каждый день хоть и недосуг, а надо указы подписывать, предложения и прожекты разные выслушивать. Яган Бирон и Андрей Иванович Остерман пособляли, конечно, но в основном по пустякам... Что касается внешней политики, или войн, или реформ государственных... В главных же делах, когда надобно было свары между сановниками разбирать, никудышными они советчиками оказались. Потому как ничего того, о чём императрица думала, и близко не ведали... Конечно, если Долгоруковых или Голицыных дело касалось, тут проще. Давить надобно, чтоб побольнее, — и дело с концом. А ежели, к примеру, архиепископ Феофан Прокопович на Волынского Артемия жалуется? Дескать, тот архиепископа Сильвестра обижает? Как тут быть? Кого наказывать, а кого миловать? Попятно, что предан Феофан Прокопович всей душою... Опять же и пиит, вирши, прославляющие Анну Иоанновну, неустанно пишет... Но ведь и Артемий Волынский какая-никакая, а родня. Опять же и к делу уже налажен — под князя Голицына подкоп ведёт, чтобы пристроить того на вечное жительство в Шлиссельбургский каземат...

Но это с одной стороны... А с другой, чего же особенно-то Феофану радеть? Вирши у него не шибко складные получаются, да и с благодатью не всё ладно. Не зря ведь духовник Варлаам сказывал, что только гнев Божий Феофан на царственных особ навлекает. Был Феофан до коронации Екатерины Первой и Петра Второго допущен, и что же? Долго ли государи эти царствовали? Петра Второго Феофан с двумя невестами обручал... Где теперь невесты те? Одна в ледяной гроб уложена, другая тоже скоро рядышком пристроится... Цесаревну Анну Петровну Феофан с герцогом Голштинским обвенчал... Скончалась уже цесаревна.

Анна Иоанновна в этих бедах Феофана не винила, только он ведь, паршивец этакий, и в её коронации участвовал...

Нет, никак не могла Анна Иоанновна Волынского Феофану отдать. Пускай своих, духовных, строжит, как хочет, а Волынского побережёт Анна Иоанновна...

Так она рассудила. Мудро... Ни для Ягана, ни для Остермана, а тем более для Волынского и Феофана непостижимо. Утомилась вся Анна Иоанновна, пока правильное решение отыскала. Даже взмокла, так усердно рассуждала.

А это ещё что?

Какая экспедиция?! Какой такой Беринг?! И так денег в казне мало осталось, а они — ошалели совсем! — экспедицию затевают! Что?! Сибирские власти платить будут? Ну, тогда чего же? Тогда пускай едут... Земли пускай приискивают новые, торговлю налаживают, редкости разные и диковины ко двору везут... Против науки, против просвещения, коли на это денег не надо из казны, Анна Иоанновна ничего не имеет. Как и дядюшка венценосный, всячески наукам и просвещению содействовать будет.

В начале 1732 года капитан-командору Берингу разрешили наконец вернуться в Петербург.

4

«Выписка из журнала Адмиралтейств-коллегии. 3 января. Слушали из Правительствующего Сената указ об отпуске из Москвы в Санкт-Петербург капитан-командора Беринга, а у счету бытности его в сибирской экспедиции о бытии комиссару Дурасову да унтер-лейтенанту Петру Чаплину, и выслушав приказали: оный указ отдать в повытье и о получении того указа в Правительствующий Сенат рапортовать».

Постановила Адмиралтейств-коллегия выдать капитан-командору Берингу жалованье с 1 сентября 1730 года по 1 января 1732 года. На четырёх денщиков хлебное жалованье — по московским ценам тоже выдали. Когда Беринг сложил эти деньги с теми, которые барон Зварт дал, не только с долгами расплатиться хватило, а ещё и осталось...

Теперь и пожить бы, как всегда мечталось Берингу, спокойно и тихо, да куда там... Сдвинул в Москве Беринг шестерёнку какую-то, закрутились, завертелись сейчас все колёса.

Теперь уже мало что от Беринга зависело.

«Ея Императорское Величество указала капитан-командора Беринга отправить паки на Камчатку и по поданным от него пунктам и предложениям о строении тамо судов и прочих дел к государственной пользе и умножению Ея Императорского Величества интереса, и к тому делу надлежащих служителей и материалов, откуда что надлежит отправить, рассмотри определение учинить в Сенате, а для приведения тамошний народ в христианскую веру священников и прочее, что до духовенства принадлежит, учинить надлежащее определение, снесшись с Синодом...»

Снова беспокойным стал сон Беринга. Просыпаясь, он вспоминал прилепившийся к серым скалам Охотск, бесконечное пространство земли, сходящееся с бесконечным пространством океана... Зябким туманом растекалась по телу тревога, и Беринг долго ворочался в постели, пока не просыпалась Анна Матвеевна. Тревога сообщалась и ей. И она, снова и снова, начинала расспрашивать про Сибирь. Какие там города? Какие цены? Где лучше купить Йонасу мехов на шубку? Сильны ли морозы? Надо ли брать няньку или найдут там? Беринг отвечал неохотно, но постепенно увлекался... Анна Матвеевна слушала его внимательно, лишь изредка переспрашивала, уточняя цены. Она твёрдо решила ехать в Сибирь и сейчас примеряла на себя затерянные бесконечные сибирские пространства, как примеряют новое платье...

Тяжело вздыхал Беринг.

— Витус... — прижимаясь к мужу, говорила Анна Матвеевна. — Отец сказывал, что когда Ивана Сенявина в Архангелогородский порт посылали, годовой оклад ему в воспомоществование выдали... А ты на Камчатке был и никакого подъёма не получил! Надобно бы попросить...

— Да-да... — думая о своём, отвечал Беринг. — Непременно... Да...

— И скажи там, что пути у тебя вдвое больше было, вдвое пусть и положат награды. Хорошо бы, если тебя двумя годовыми окладами пожаловали... Тогда бы мы коляску купили.

— Да-да, конечно... — рассеянно отвечал Беринг, а сам думал, что, может быть, сославшись на болезнь, попроситься в отставку и уехать в Хорсенс... Запоздалыми и неисполнимыми были эти мысли, как у человека, которому захотелось сойти с корабля на берег. Только куда сходить, если уже покачивает корабль на волнах императорских и сенатских указов?

«19 мая 1732 года. Слушав из Правительствующего Сената именной Ея Императорского Величества указ об отправлении на Камчатку для строения судов и прочих дел к государственной пользе и умножении Ея Императорского Величества интереса капитан-командора Беринга с принадлежащими от флота офицерами и прочими служителями и мастеровыми людьми, и для того о отправлении с ним надлежащего к такелажу на два галиота или на два судна двухмачтовых одно в пятьдесять, другое в тридцать пять или в сорок ластов, а именно: снастей с блоками и шхивами, також на парусы парусины тюками, канатов стренгами и якорей.

Приказано: 1. В адмирал-контору послать указ и велеть о такелаже и о парусах взять от мастеров тех мастерств сметы, коликое число потребно на которое судно порознь какого такелажа с надлежащими блоками и шхивами, и те сметы подать в коллегию немедленно, дабы о заготовлении помянутого такелажа, а именно канатов стренгами в Казани, а парусины об отпуске с московской парусной фабрики, могла коллегия определения учинить заблаговременно.

2. Которые на эти суда требуются якори, тех о цене на сибирском дворянина Демидова заводе учинить договор с таким обязательством, чтоб сделав оное, поставить по способности в Тобольск, где будет следовать Беринг.

3. Коликое число из командированных во время первой с ним Берингом в сибирскую экспедицию посылки сделано, где за болезнями и за другими случаями по каким указам или определениям оставлено, також и после гой посылки по указу сколько когда и для чего от Адмиралтейства отправлено морских и адмиралтейских служителей и мастеровых людей порознь каких чипов и ныне с ним Берингом коликое число чинов послать велено, о том учиня экстракт предложить коллегии в самой скорости».

Поздно, поздно было сходить на берег, уже плыл корабль но бескрайнему, вздымающему свои могучие валы, бумажному морю. Ветер пока — слава Богу! — щедро наполнял паруса. Исполнялись все предложения, удовлетворялись все просьбы капитан-командора.

«Ея Императорского Величества в Сенат от флота капитан-командор Витус Беринг бил челом: Ея Императорского Величества предкам служил и ныне Ея Императорскому Величеству служит он 18 лёг, а в 725 году по именному блаженныя памяти Его Императорского Величества Петра I указу командирован в сибирскую экспедицию, в которой был по 730 год, а в том же 730 году по указу Ея Императорского Величества по возвращении его пожалован капитан-командором, а ныне де при флоте сверх комплекта имеется три человека, которые токмо получают старый их трактамент, в том числе и он Беринг, а которые посланы были хотя и не в дальние экспедиции оным давано денег на подъём по 500 рублей, а ему Берингу при отправлении ничего не дано и никакого награждения не учинено. И чтоб за многолетнюю его службу и от оной экспедиции имевшие труды и убытки, пожаловать его но пропорции против других подъёмными деньгами, також жалованьем и старшинством ранга против его братьи... наградить его вдвое и дать ему Берингу 1000 рублей...»

5

Трудны и опасны морские плавания. Выходит подгоняемый попутным ветерком корабль в открытое море, и кто знает, что ждёт отважных мореплавателей. Спокойным будет плавание, или свирепые ураганы порвут спасти, обломают мачты, проломят борта... Но какие бы опасности ни таил океан, опытный капитан заблаговременно успевает разглядеть их. В маленьком облачке, вставшем над чистым горизонтом, различает он приближение бури. Надёжный компас помогает отыскать путь в бескрайней водяной пустыне...

Другое дело — бумажные моря. Тут уже иной требуется опыт. И ни знания, ни отвага не помогают избежать приближающейся катастрофы. Невидимо подкрадывается опасность...

Давно уже не только в Кабинете Ея Императорского Величества, Сенате и Адмиралтейств-коллегии толковали об экспедиции, но и при иностранных представительствах, при всех дворах дружественных и недружественных Российской Империи стран...

У академика Жозефа Николя Делиля, сделавшегося придворным астрономом Ея Императорского Величества Анны Иоанновны, в эти дни радость случилась — сводный брат, Луи Делиль Делакроер, приехал в Москву навестить его.

Сводного брата Жозеф знал плохо. В детстве Луи готовили к духовному званию, и он редко бывал в семье. Однако сутану, вопреки воле родителей, Луи так и не надел. Неожиданно для всех вступил на военную службу и семнадцать лет провёл во французских колониальных войсках в Америке. А потом — ставший придворным астрономом Жозеф глазам не поверил! — объявился в России.

Приехал он тогда, назвавшись профессором астрономии.

— Это где же ты астрономию изучил? — услышав об этом, захохотал Жозеф. — Через ствол мушкета, что ли, звёзды наблюдал?

— Любезный братец! — отвечал Луи. — Если мы 6удем вспоминать университеты, в которых наукам обучались, не только со мною конфуз случиться может... Однако ведь я не удивляюсь, что ты академик уже... Отчего бы мне профессором не быть? В России, говорят, и небываемое бывает...

Не стал спорить Жозеф. Верно Луи сказал — бессмысленно выяснять, кто какой университет заканчивал, если и самому Жозефу недолго довелось в университете учиться. Тем более что, как выяснилось, не по своей воле приехал Луи в Россию, а послан был, как и сам Жозеф. Придворный астроном рекомендовал тогда сводного брата Академии паук как знатока астрономии, и Луи сразу был зачислен в штат и послан определять точные географические координаты Архангельска и Колы. Из этой экспедиции брат вернулся ещё в 1730 году, но результатов своих определений в Академию так и не представил, опасаясь разоблачения.

И вот теперь он пришёл к Жозефу и объявил, что ему необходимо устроиться в экспедицию капитан-командора Беринга.

— Не пойму я, господин профессор, какая надобность тебя к экспедиции прикомандировывать... — досадливо сказал Жозеф. — Все секретные карты, что в Адмиралтейств-коллегии сохраняются, скопированы мною и представлены в Париж. Даст Бог, и новые скопировать удастся.

— Не в том дело, братец... — вздохнул Луи. — Тобою в Париже довольны. Но сейчас другое надобно — помешать, чтобы русские к Америке плыли.

— И как ты намереваешься осуществить это, профессор? Неужели ты полагаешь, что здешние морские офицеры хуже тебя в астрономии разбираются? Да тебя и слушать никто не будет, если ты попробуешь курс кораблей изменить!

— Мы до того, как корабли поплывут, курс изменим, — не обращая внимания на насмешку, ответил Луи. — Задача у нас простая. Надо, чтобы русские не плавали в Америку, пока мы не укрепимся там на восточном берегу. И осуществить эту задачу можно. План такой...

И он развернул привезённую с собою карту.

— Что это?! — указывая на изображённую посреди Тихого океана землю, спросил Жозеф.

— Это земля Де Гамы, — ответил Луи.

— Там нет никакого материка...

— Если бы он был там, нам и не нужно было бы направлять туда русских, — улыбнулся Луи. — В этом и заключается план. Надобно, чтобы они искали то, чего нет.

Теперь Жозеф Делиль понял, что от него требуется, и покачал головой.

— Это бессмысленно, — проговорил он. — Русские уже нашли Америку. Минувшим летом штурман Иван Фёдоров и подштурман Михаил Гвоздев на «Восточном Гаврииле» дошли до её берегов. Вот... — Жозеф порылся в бумагах на столе. — Я снял копию с их донесения. «Августа-де 21 дня 1732 года пополудни в третьем часу стал быть ветр пособный, и пошли к Большой Земле и пришли ко оной земли и стали на якорь от земли вёрстах в четырёх...»

— Проклятие! — воскликнул Луи. — Как это удалось им? Ведь Беринг уже давно прервал свою экспедицию!

— Это другая экспедиция... Странно, но о ней никто ничего не знает... Я случайно увидел донесение... Как я понял, Гвоздев плавал на корабле, который построил Беринг, уже после того, как экспедиция была завершена. Но по чьему приказу он сделал это — неизвестно.

— Странная страна... — покачал головой Луи. — Если так, то тем более нельзя допустить Беринга до Америки. Пусть он ищет землю Де Гамы.

— Я не могу настаивать на достоверности твоей карты... — сказал Жозеф. — В конце концов, у меня сложилась здесь репутация серьёзного учёного. Я буду, как и прежде, добывать интересующие Париж материалы, но заставлять меня рисковать репутацией? Это неразумно...

— Прежнего уже недостаточно, — жёстко сказал Луи, вставая. — Сейчас, когда под угрозу поставлены наши завоевания в Америке, требуется большее. А репутация? Что ж... Отправившись в экспедицию, я ведь тоже рискую репутацией профессора астрономии. Не так ли, братец?

Беринг ничего не знал об этом разговоре, но несколько дней спустя его уведомили о зачислении в экспедицию профессора Луи Делакроера. Назначался он консультантом Беринга по... географии, и Берингу велено было слушать его мнение!

Тяжело вздохнул капитан-командор, услыхав эту новость. Получалось, что не преувеличивал барон Зварт, рассказывая о шпионских кознях. Заскребли на душе кошки. Куда с такими консультантами уплывёт он?

А подштурману Михаилу Гвоздеву, томившемуся в Тобольске в ожидании ответа на донесение в Адмиралтейств-коллегию, разговор братьев Делилей аукнулся печально. Ночью разбудили его и повели в острог. Никто ни о чём не спрашивал Гвоздева, никто ни в чём не обвинял. По секретному предписанию из Петербурга приказано было держать Гвоздева в крепости, покуда не поступит дополнительного указания.

Почти десять годов просидел в тюрьме подштурман Гвоздев, первым из россиян доплывший до Америки. Только в 1743 году и поведает он о своих открытиях.

Плавая, не раз попадал Гвоздев в жестокие шторма. Коварные ветры дуют в северном углу океана... Но бури канцелярского моря ещё коварнее и опасней...

6

Алексей Ильич Чириков узнал о готовящейся экспедиции в феврале 1733 года, когда его срочно вызвали из Казани, где он отбирал лес для корабельного строительства. Чирикову объявили, что он назначается главным помощником капитан-командора Беринга.

Новое назначение застало Алексея Ильича врасплох. Он только что женился... Не слишком радовала Алексея Ильича и перспектива работы со старыми знакомыми. Трусливая осторожность Беринга и наглая самоуверенность Шпанберга вспоминались ему сейчас, как кошмарный сон. Чириков давно уже старался позабыть о коллегах.

Но приказ есть приказ. Приказы не обсуждают. Для Чирикова, двенадцатилетним мальчишкой поступившего в навигационную школу, повиноваться приказу было столь же естественно, как монаху пребывать в молитвенном бдении.

Короткое мгновение длилось его замешательство. Не замеченное никем, пролетело оно, и Чириков углубился в изучение вручённой инструкции.

На сей раз инструкция была составлена подробно и очень определённо. Задачи — даже дух захватывало! — ставились значительно обширнее прежних.

И вот оказалось, что хотя и старался все эти годы Чириков не вспоминать о Беринге, но о просчётах той первой экспедиции и думал, и размышлял он, и сейчас сразу же разглядел слабые стороны в инструкциях и, дождавшись, пока предложат ему высказать своё мнение, указал на них.

...Корабли надобно строить не на Камчатке, а в Охотске. Это сэкономит по меньшей мере год.

...Невозможно исследовать за одно лето берега Америки от Мексики до шестьдесят седьмого градуса. Надобно сузить границы пятидесятым и шестьдесят пятым градусами. Южнее не имеет смысла проводить исследования, поскольку европейские державы уже прочно обосновались там. Уведомлять их нет нужды. Сами уведомятся, когда дело будет совершено. Самую же северную часть американского побережья можно поручить исследовать отряду, который пойдёт из устья Лены, огибая Чукотский нос.

Этому отряду надобно плыть не на дубель-шлюпке, а на палубном боте...

...За одно лето северному отряду не управиться. Придётся зимовать... И скорее всего — в устье Колымы. Здесь заблаговременно надобно сделать магазин, завезти сюда продукты и снаряжение.

Столь же дельные и предельно конкретные замечания высказал Чириков об организации доставки грузов из Якутска в Охотск через Юдомский перевал.

Магическая сила исходила от слов Алексея Ильича. Расплывчатые, туманные прожекты наполнялись, когда говорил он, реальной конкретикой, обретали ясно различимые очертания.

Каким бы заманчивым ни представлялся прожект, он способен только на короткое мгновение увлечь человека. Когда же доходит дело до деталей — опускаются руки. Слишком зыбко, слишком туманно все... Можно перегнать на Камчатку стадо коров, можно устроить заводы... Но чем завершатся эти дела, кроме гигантских затрат, неведомо. И нет никакой уверенности, будет ли польза от этого...

А Чириков предлагал то, что сделать было хотя и труднее, чем это рисовалось в прожекте Беринга, но возможно. И главное, за каждым предложением виделся конечный результат. Предложения Чирикова были необходимы, дабы не исчезла без следа и без всякой пользы для Ея Императорского Величества снаряжаемая в Сибирь армия исследователей.

И вот — и небываемое бывает. Хотя и подписаны были «Высочайше утверждённые правила, данные капитан-командору Берингу», задачи экспедиции конкретизировались сейчас в соответствии с предложениями Чирикова.

У обер-секретаря Сената Ивана Кирилловича Кириллова возникло в эти дни ощущение, будто он совершает трагическую ошибку, поддерживая Беринга. Нет, саму экспедицию по-прежнему он считает необходимой, но, конечно, во главе её лучше было бы поставить не Беринга... Небось от Чирикова больше толку было бы... Но изменить ничего нельзя уже. Оставалось только надеяться, что к мнению Чирикова Беринг станет прислушиваться внимательней, чем в предыдущей экспедиции.

Свои соображения Иван Кириллович довёл до членов Кабинета Ея Императорского Величества.

Адмиралтейств-коллегия быстро откликнулась.

«31 января 1733 года. Адмиралтейств-коллегия приказали: от флота капитану Чирикову послать указ, велеть ему но прежнему указу в Санкт-Петербург не ехать, а быть в Москве и ожидать капитан-командора Беринга и когда он туда приедет, тогда и явиться ему к Берингу, с которым имеет быть от коллегии прислана ему Чирикову подлежащей означенной ему экспедиции инструкция».

Вопрос о повышении роли Чирикова в руководстве экспедицией был снят. Однако Адмиралтейств-коллегия тут же и подсластила горькую пилюлю...

«12 февраля 1733 года. Адмиралтейств-коллегия, слушав назначенного в камчатскую экспедицию капитана Чирикова доношение, имели рассуждение: понеже в бывшую сибирскую экспедицию под командою капитан-командора Беринга посылаем был он Чириков, о котором как через рекомендацию помянутого Беринга, так же и сама коллегия известна, что он, будучи во оной экспедиции також и в других где он употреблён был командах, в службе Ея Императорского Величества, показывал себя тщательным и исправным, как надлежит искусному морскому офицеру, и по возвращении из оной хотя он с прочими бывшими из той экспедиции обер-офицерами за трудность его без вознаграждения не оставлен и пожалован капитан-лейтенантом... чего ради Адмиралтейств-коллегия приказали: его Чирикова в старшинстве считать по-прежнему о произвождении его октября с 16 числа 732 года, и для того которые после сего числа произведены из капитан-лейтенантов в капитаны, пред теми дать старшинство».

Ну что ж? Добро, хоть так... Всё-таки не пропали труды Ивана Кирилловича, не бесцельными оказались хлопоты... Далее о Чирикове хлопотать бесполезно, да и других забот, кроме Чирикова, хватало у Кириллова. Едва успел Иван Кириллович проект Делили об учреждении географического бюро отбить — все секретные карты должны были поступать в это бюро, — как другой проект возник. Адмиралы Головин и Сандерс предложили не через Сибирь везти грузы Камчатской экспедиции, а на двух фрегатах мимо Африки через Индийский океан. Или через Атлантику вокруг Америки...

Далеко ли доставят грузы — адмиралы не сообщали, но уверяли, что для молодых офицеров такое плавание станет отличной школой. Что ж... Вполне возможно... Только Иван Кириллович одного уразуметь не мог, а зачем надобно грузы для строительства кораблей вокруг Америки везти и потом, построив корабли, плыть в Америку. Может, сразу и провести все необходимые исследования там? Чего-то тут не додумали адмиралы...

Много Иван Кириллович занимался экспедицией Беринга, ещё больше размышлял, как её можно бы устроить было, если бы не мешал ему сам Беринг. И как-то незаметно придумалась Ивану Кирилловичу другая экспедиция — в киргизские степи. Но её Кириллов и Чирикову не доверил бы. Сам встал во главе, распрощавшись с чиновничьей должностью...

Тщательно подбирал Кириллов свою команду. С людьми беседовал. А народу обращалось немало. Приходил, между прочим, и ученик Заиконоспасского училища Михайло Ломоносов, просился священником в экспедицию... Ломоносов Кириллову приглянулся. Написал Иван Кириллович в Синод, что тем школьником, по произведении его в священство, будет он, Кириллов, доволен...

И вот тут-то едва и не закатилась звезда Михаила Васильевича. При рассмотрении просьбы господина обер-секретаря Сената выяснилось, что упомянутый Михайло Ломоносов никакого отношения ни к дворянству, ни к духовенству не имеет, происходит из крестьянской семьи, а следовательно, и в ученики-то попал обманом, скрыв своё подлое сословие. В рукоположении Михаилы Ломоносова в священники по этой причине Кириллову отказали, но — в рубашке родился сын поморского крестьянина! — из школы не выгнали. Рассудили, что коли уж проник обманом в школу Ломоносов, коли уж потрачены деньги на обучение его, пускай и дальше учится...

Кириллов же экспедицию свою организовал. Ушёл подальше от опостылевших столиц в киргиз-кайсацкие степи. Там город выстроил — Оренбург. В Оренбурге и умер он...

7

А Алексей Ильич Чириков к решению Адмиралтейств-коллегии спокойно отнёсся. Приказ — это приказ. Приказы не обсуждают, а исполняют. И он, Чириков, исполнит приказ Адмиралтейств-коллегии, как понимает его.

Об этом рассказал Алексей Ильич, встретившись со своим товарищем по Академии — Харитоном Лаптевым.

Харитон Прокопьевич на три года старше Чирикова был. Ростом — выше на голову. В плечах — шире едва не вдвое. А вот в чинах — нет. В чипах Харитон сильно отстал, до сих пор ходил в мичманах.

— Какие производства в чины у нас... — махнул он рукой. — Всего двенадцать кораблей и выходят в море. Время такое...

Лаптев говорил гак, отвечая на вопрос, который прочёл в глазах Чирикова. Самого, похоже, нисколько не огорчало, что засиделся в мичманах. Весёлым и беззаботным, как и во времена юности, остался Харитон Прокопьевич.

Чириков вздохнул. Не хуже Лаптева знал он о догнивающем в гаванях флоте. Только что же время? Другого всё равно нет... В этом времени служить надобно.

— Это верно, Алексей Ильич! — беззаботно согласился Лаптев, но дрогнул его голос. Пытаясь скрыть прорвавшееся волнение, опустил он голову, побарабанил пальцами по столу. — А помнишь? — сказал он. — Какие раньше празднества были, когда спускали корабли на воду?

Улыбнулся Чириков — такое не забывается. Только закроешь глаза и сразу видишь себя, застывшего в строю учеников Морской академии. Гремят фанфары. Сияет солнце. Вот громыхнула пушка — это показался император, окружённый свитой. Всё ближе они. Впереди, в голубом кафтане с золотым шитьём, сам государь. Весело сияют его грозные очи. И снова палят пушки. Под бой барабанов и звон литавр сползает со стапелей новый фрегат...

Сколько таких дней было? Не упомнить... Солнечный свет этих дней различал Алексей Ильич и сквозь тьму полярных ночей, и сквозь липкие, затянувшие морскую даль туманы.

Празднично-ярким был свет тех дней молодой России. Резало этим — совсем из другой жизни! — светом и глаза Лаптева. Загородившись ладонью, сморгнул навернувшуюся слезу. Задышал шумно.

— Чего, мичман, в Сибирскую экспедицию не просился? — сжимая кулаки, чтобы пересилить поднимающееся отчаяние, спросил Чириков. Уже не как однокурсник, а как старший по званию спросил.

— А пошто проситься? — со злостью ответил Лаптев. — Немцев, и тех, говорят, не всех брали...

— Дмитрия-то зачислили...

— Дмитрия зачислили... — эхом откликнулся Лаптев. — Чего переживать теперь? И небываемое бывает... Я на «Митау» служу. Слава Богу, команда хорошая. В море, не в пример другим кораблям, выходим. А тебе, господин капитан, я успеха желаю!

— И тебе, Харитон Прокопьевич! — обнял его Чириков. — И удачи!

Удача любому нужна, хоть капитан ты, хоть мичман. И кого выберет ветреная капризница — никому не ведомо. Харитону Лаптеву удача пока не благоволила...

Меньше года оставалось ему плавать на «Митау». Окружённый французским флотом, так внезапно превратившимся во врага, его фрегат будет захвачен на Гданьском рейде. Ни матросы, ни офицеры «Митау» так и не поняли, что же произошло. Слишком стремительным и нелепым было пленение.

Только после завершения войны пленных обменяли, но в России офицеров, и в их числе Харитона Лаптева, ждала ещё более страшная участь. Согласно Петровскому Морскому уставу, всех приговорили к казни...

8

О капризной, насмешливой фортуне думал и Беринг. Сколько бессонных ночей провёл, мучаясь сомнениями: не слишком ли тяжёлую ношу взваливает на плечи, по силам ли ему этот титанический труд? Уже на шестой ведь десяток перевалило... В его ли возрасте пускаться в столь дальний путь?

Но так уж — сколько раз Беринг убеждался в этом! — устроена была Россия, что как-то само собою улаживалось все. Искренне порадовался Беринг предложенным Чириковым поправкам... Только досадно было, что сам не додумался. Особенно насчёт магазинов понравилось. Нужно их не только в устье Колымы сделать, но и в других местах. И, конечно же, заранее послать людей всё подготовить, чтобы лишнее время не задерживалась экспедиция.

Молодец Алексей Ильич! Других помощников надобно подобрать таких же.

В дорожной шкатулке Беринга уже лежали пакеты, на которых было написано: «Афицеру, кто пошлётца от Якуцка до Енисейского устья», «Афицеру, кто пошлётца от Якуцка на Восток»... Беринг перебирал пакеты, обдумывая, какой и кому вручить. Это было его право, и тут нельзя ошибиться... Северные отряды начнут работать, когда основная экспедиция ещё будет пробираться к Охотску, и результаты работы северян определят поначалу оценку всей экспедиции.

Может, и хорошо, что так далека Сибирь. Есть ещё время в деле посмотреть на молодых лейтенантов, пока будут добираться до места. Первым, как прикидывал Беринг, надобно будет идти из Тобольска на дубель-шлюпке к устью Оби Дмитрию Овцыну... Офицерам, назначаемым в экспедицию, сразу присваивалось очередное звание. Для «куража», как писалось в представлениях Адмиралтейств-коллегии. Это сделанное авансом производство Овцын отрабатывал сполна. Не надобно было и понукать — так старался.

Всю Казань, куда его Беринг послал вышибать из тамошнего Адмиралтейства материалы, на ноги Овцын поднял.

— От Волынского едва очухались, так теперь экспедиция донимает! — горевали казанцы.

— Чего? Лютует шибко?

— Хуже... Работу требует!

Кто знает, может, и устроится все. Когда Беринг думал так, когда стихали на время тревоги, он даже и во вкус входил своей новой должности — командира никогда прежде не бывалой экспедиции...

Долго не привыкнуть было, что ты теперь не просто капитан, не просто капитан-командор, а что-то вроде командующего армией или губернатора. Однажды приехала сестра и сказала, что Томас захворал и попросил Беринга об услуге. Надобно донести в коллегию, что он за болезнью своей не токмо в Нарву для подряда плиты ехать, но и писать не может...

— А чего он меня просит? — удивился Беринг. — Мог бы подручного офицера снарядить.

— Витус! — всплеснула руками госпожа Сандерс. — Томас просит тебя, как моего брата. У Томаса есть враги в коллегии! Туда надо обязательно пойти тебе, и тогда никто ничего не посмеет сказать против Томаса.

Удивлённо посмотрел на неё Беринг. Хотел сказать, что сам боится лишний раз заглянуть в Адмиралтейств-коллегию. Каких врагов Томаса Сандерса испугает его появление?

Но такое неподдельное восхищение светилось в глазах сестры, что не смог Беринг ничего сказать. Кивнул, соглашаясь исполнить просьбу Сандерса. В конце концов, тот знает, о чём просит.

Вот так и появился первый раз Беринг — без вызова! — в заседании Адмиралтейств-коллегии. Доложил о болезни Томаса Сандерса и, удивившись, что и в самом деле его выслушали весьма почтительно, хотел было уйти, но его попросили остаться в заседании. Беринг остался. Сидел теперь вместе с другими адмиралами и рассуждал, как лучше то или иное дело управить. И так это занятие Берингу понравилось, что редко теперь он пропускал день, чтобы не прийти в Адмиралтейств-коллегию.

Даже барон Зварт, который вместе с двором Анны Иоанновны в Санкт-Петербург перебрался, уже не смущал его. Встречи были, конечно. Но спокойно слушал барона Беринг. Да-да... Вероятно, если представится возможность, Беринг познакомит господина барона с картами. Возможно... Хотя меры для сохранения секретности приняты серьёзные. Сенатом указано, чтобы никто из отправляющихся в сию экспедицию ничего из учинённых изобретений ни приватно, ни публично, ни письменно, ни словесно чужестранцам не объявлял, пока оные изобретения здесь печатью не будут опубликованы...

Рассмеялся на это барон.

Так рассмеялся, что слёзы на глазах выступили.

— Да у вас, господин шаут-бенахт, в экспедиции шпион на шпионе сидит. Один братец господина Делиля чего стоит! Знаете, где этот профессор астрономии ранее проживал? В Америке, во французских войсках службу проходил. Как раз там, куда вы экспедицию поведёте...

Омрачилось лицо Беринга.

Совсем не нравился ему господин Делакроер, назначенный в экспедицию консультантом но географии... Что же делать?

— Может быть, надобно русскому правительству сообщить, коли такие сведения имеются? — спросил Беринг.

Ещё смешнее барону Зварту стало.

— Кому вы, господин шаут-бенахт, сообщать будете? — отсмеявшись, сказал он. — Сообщите, если собираетесь сами под обвинение в измене попасть...

Не собирался Беринг попадать под обвинение в измене. Но ведь ежели столько в его команде шпионов, то ему и отвечать придётся. Часто-часто заморгал Беринг белесоватыми ресничками, а обрюзгшее лицо его сделалось обиженным, как у ребёнка.

— Что же предпринять посоветуете, господин барон? — спросил он.

— Ничего не надо предпринимать, господин Беринг! — ответил голландский посланник. — И пусть между нами всё останется так, как было. Разве я мало заплатил вам за карты? Кроме того, мы и дальше помогать будем вам...

Растревожил этот разговор Беринга. Снова не спал он ночью, ворочался в постели, тревожа сон Анны Матвеевны. К утру решение пришло само собою. Решил Беринг лейтенанта Чаплина в новую экспедицию не брать. Столько карт Чаплин для барона Зварта вычертил. Мало ли что... Может и заподозрить чего-нибудь лейтенант...

Решение мудрое было. Сразу и успокоился Беринг. Утром, как обычно, в Адмиралтейств-коллегию отправился. Тем более, что сегодня там рассуждали, как бы его, Беринга, в шаут-бенахты с жалованьем произвесть...

Очень хорошо и правильно рассуждали, и, может, вняла бы этим рассуждениям императрица, да тут уже пришло время выступать экспедиции.

9

Офицеры ехали в эту экспедицию с жёнами и детьми.

Бесконечный — шестьсот с лишним подвод! — обоз растянулся от ворот Адмиралтейства до кладбищ на окраинах, которые в прошлом году стали сдавать немцам под огороды. Скрипели полозья по мартовскому снегу. Сияло весеннее солнце. Позабыв закрыть рты, удивлённо смотрели на повозки петербуржцы. Куды собрались такие? Кого только не было на возах. Офицеры в треуголках морских, матросы в красных чулках, барыньки разодетые с детишками, и солдаты вокруг, солдаты...

— Куды гонят-то бедных?

— В Сибирь... — отвечали хмурые солдаты. — В экспедицию...

— Ишь ты! — глядя вслед, сокрушались зеваки. — В Экспедицу каку-то везут всех... А много-то как!

— И далеко ль Экспедица эта будет? — спрашивали другие.

— Да уж не близко... Солдаты-то говорят, в Сибири где-то...

Под эти разговоры и выехали из Петербурга. Виват! Виват! Позади остался город, который всё ещё не мог превратиться в столицу. Потянулись вдоль дороги леса. Дорога лежала на Тверь. Из Твери, дождавшись, пока вскроется Волга, поплыли в Казань, где под присмотром лейтенанта Овцыпа казанский губернатор Кудрявцев собирал припасы, готовил в адмиралтействе снаряжение.

С Волги повернули на Каму, потом на Осу, и здесь, дождавшись, пока выпадет снег, на санях двинулись в Тобольск...

На несколько вёрст растянулись возы, возле которых брели по снегу озябшие красноногие матросы.

Кончался 1733 год...

Страшный голод после двух засушливых, неурожайных лет бушевал в России. Кое-где власти пытались даже раздавать хлеб голодающим, но чаще всего — с большим опозданием, когда часть крестьян успевала умереть с голоду, а часть — убежать в Польшу. То и дело попадались по пути опустевшие деревни. Повсюду рыскали воинские команды, собирая беглецов и производя экзекуции.

Уже и не верилось сейчас, что ещё совсем недавно были в Петербурге, где ничто не напоминало о бедствии, охватившем всю страну...

Кроме ужасающего голода, памятен этот год в истории России и тем, что перешла в православие племянница Анны Иоанновны — Анна Леопольдовна. Было объявлено, что после кончины её русский престол перейдёт в мужское потомство Анны Леопольдовны... Никакого возмущения не вызвало это известие. Только беглый драгун Нарвского полка Ларион Стародубцев попробовал объявить себя сыном Петра Первого — Петром Петровичем, но Лариона схватили, замучили в Тайной канцелярии и труп сожгли.

Столь же безразлично отнеслись все и к началу войны с Польшей. Чтобы поддержать австрийского кандидата курфюрста Саксонского, русский корпус П. П. Ласси переправился на левый берег Вислы и взял Варшаву.

Ещё... Ещё достроили наконец-то в этом году и освятили Петропавловский собор в Санкт-Петербурге и предали земле гроб с телом Петра Первого. Через восемь лет после кончины упокоился он в земле...

И так получилось, что к этому сроку всё устроилось по его воле. Вот даже и капитан-командора Беринга снова снарядили в экспедицию, чтобы исполнил он наконец не исполненную в первой экспедиции петровскую волю...