Революция

Глава 5

Полицаи всех стран и народов в чем-то похожи. Этот представился шефом криминалполицай южного округа Гамбурга Хайнцом Айзенманном. Он отличался, по мнению Федора, наглостью, чрезмерной даже для фараона. Наглым был даже его бесформенный мясистый нос с вывернутыми ноздрями, смотревшими на собеседника как еще одна пара глаз, когда Айзенманн откидывал голову назад.

— Вижу, разговор у нас не получается, герр Вольф, — прогнусавил полицай. — Я вынужден повторить вопрос. С какой целью вы прибыли в Рейх?

— Точно — не с целью быть подстреленным на темной улице Гамбурга. Как там дела с розыском напавшего на меня преступника?

Они разговаривали в прозекторской. Госпиталь был переполнен пострадавшими в уличных беспорядках. Федор как легкораненый получил матрац на полу в коридоре — койки для него не нашлось. Ранение действительно было не тяжелым. Пуля задела бок, пройдя между локтем и ребрами. Но пока патруль помог добраться в больницу, вытекло много крови. Перевязки ждал еще часа четыре! Лекари с ног сбивались, толком даже не сортировали прибывших. Если бы обработали рану быстро, удалив волокна ткани и продезинфицировав, госпиталь стоило бы покинуть сразу, как наложили швы. А так к потере крови прибавилось воспаление.

На следующий день прибыл ушлый Айзенман и, добившись уединения с Федором, принялся выворачивать из него душу. О поисках стрелка носатый даже не помышлял.

— Бросьте, Вольф! Под описанные вами приметы — худой, невысокого роста, темноволосый, с хромотой на правую ногу, подойдет половина мужчин Гамбурга. Тем более лица не запомнили. Вас не убили — радуйтесь! А пока давайте еще раз пройдемся по вашей истории.

Когда Федор повторил, чтобы отцепиться, и дошел до момента покушения, Айзенман уточнил:

— Вы говорили, что человек с пистолетом что-то вам сказал?

— Не говорил. Но, похоже, вы осведомлены лучше меня. В том числе, что у преступника был пистолет, а не револьвер.

— Тут я ни в чем не могу быть уверен, — парировал инспектор. — Пуля прошла навылет, не определить, из какого оружия стреляли. Что же касается слов, то редко кого убивают просто так, словно собаку. Говорят «жизнь или кошелек». А если кто-то хотел прикончить именно вас, непременно скажет: умри, Клаус!

— Он назвал другое имя.

— Какое же?

Федор мог прервать диалог в любой миг, сославшись на слабость и температуру. Но полицейский наверняка знал что-то важное. Пришлось продолжить неприятную и опасную игру.

— Он назвал русскую фамилию «Кошкин». Так, будто бы окликнул меня.

— Он принял вас за Кошкина?

— Я не знаю. И, тем более, кто этот Кошкин.

Айзенманн изобразил веселье.

— Ну же, Клаус! Кошкин — главный герой войны с Рейхом у русских. Не придуривайтесь. Каждый нужник в Петрограде был обклеен плакатами после его героической гибели. Князь, Осененный!

— Ничем не могу помочь, герр инспектор. В день моего первого и последнего вылета на аэроплане ничего подобного в русских сортирах я не замечал.

— Возможно. Потому что он объявлен погибшим под Ригой ровно в тот день, когда наши отступающие войска подобрали вас точно в том же месте, — Айзенманн приблизился вплотную и положил пятерню на плечо допрашиваемого. — Я не верю в совпадение! Признайтесь, наконец. Вы — Кошкин?

— Да! Признаюсь. А теперь быстро принесите русскому князю коньяку и сигару. Не то проткну ледяной иглой. Или какие там таланты у вашего Кошкина?

Федор стряхнул его руку с плеча.

Полицейский зашипел как кобра, распустившая капюшон. Ударил бы раненого — неизвестно, потому что открылась дверь, и санитар с мятым лицом потребовал срочно освободить прозекторскую.

— Мы еще вернемся к этому разговору, Вольф!

— Добавляйте тогда «ваша светлость». Или «ваше сиятельство». Не знаю как у русских, — бросил Федор вслед.

— Потрясающе! — оценил Друг. — Знаешь, я тобой горжусь. Нет, правда. Когда познакомились, ты едва пару слов мог связать. Перед начальством робел. А сейчас отбрил хама-фараона так, что я аплодирую.

— Не верит он, что я — князь. Но полон каких-то других подозрений. Откуда этот гад на мою голову взялся? Теперь под наблюдением…

— Работаем с тем, что есть. Предъявить ему тебе нечего. Но то, что выстрел был провокацией — практически уже нет сомнений.

— Если он не соврал, и моя физиономия действительно массово расклеена в России, запросто мог кто-то опознать.

— Не унывай! — успокоил Друг. — Такое, наверно, рано или поздно должно было случиться. Доберемся до денег — подрихтуем физиономию. Клаус Вольф исчезнет. Выше нос, ежик резиновый, с дырочкой в правом боку!

— Кто-о-о?!

— Песенка такая была, в моей реальности. Забей. Лучше иди приляг, а то на наш матрац кого-то другого поселят.

Федор двинул по коридору. Естественно, на нем не было ни больничной пижамы, ни шлепанцев. Пальто с дырками от пули он скрутил и сунул под матрац, к голове, чтоб выше лежалось: продавленная подушка для этого не годилась. Так и остался в башмаках, рабочей блузе, штанах, пропитанных запахом жженого металла. Совсем не пара элегантной фройлян, прошествовавшей вперед в сопровождении светловолосого парня кавалергардского телосложения.

— Куда прешь! — донеслось снизу.

От неожиданности из-за увиденного Федор едва не наступил на матрац другого больного, а может быть — и на самого пациента. Впереди шагала и крутила головой Соколова! Его бывшая и единственная любовь, сбежавшая с блестящим питерским офицером-подонком.

Того офицера, вздумавшего разорить, совратить и бросить девушку, Федор убил на дуэли. Ну а дальше? Разбитый кувшин не склеить…

Но что забыла здесь Юлия Сергеевна? Среди запаха крови, карболки и разложения? В охваченном восстанием городе?

С ним у нее нет и не может быть ничего общего, это ясно. Значит — просто невероятное, дикое совпадение.

Чтобы не создавать нелепую ситуацию наподобие той, что возникла в Исаакиевском соборе, он развернулся, намереваясь удрать в дальний конец больничного коридора, но услышал молодой мужской голос:

— Герр Вольф! Мы вас разыскиваем.

Федор обернулся. Повернулась и девушка. Да, это была она — Юлия Сергеевна Соколова. И судя по тому, как округлились, а потом наполнились слезами ее глаза, он понял — бывшая невеста приехала именно к нему. В этот ад.

Осталось порадоваться тому, что скотина Айзенманн уже свалил и не был свидетелем их встречи. Хоть она и не предполагала сердечных объятий.

— Слушаю вас? Чем могу быть полезен?

Высокий учтиво спросил:

— Вы ранены, герр Вольф? Как себя чувствуете?

— Да. Подстрелил один мизерабль. Рана неглубока, но воспалилась. Ожидать здесь соответствующего ухода не могу. Госпиталь переполнен.

При слове «мизерабль» у Юлии дрогнули ресницы, длинные и пушистые. «Мизераблями» Федор назвал напавших на нее негодяев в глухом тульском переулке… Это он!

Слезы на ее глазах моментально высохли.

— Вам нельзя более тут оставаться, герр Клаус! — выпалила Юлия. — Я увезу вас и оплачу лечение у хорошего врача.

— Буду весьма признателен, фройлян, — согласился Федор. — Я снимаю комнату неподалеку. Но без помощи туда не дойду.

Блондин решил проблему непритязательно и кардинально: угнал инвалидное кресло у подъезда госпиталя. Усадив Федора на брезентовое сиденье, покатил по мостовой. На булыжниках трясло. Толчки отдавались болью в боку, и Друг, чувствовавший то же самое, больше не шутил про резинового ежика. Только спросил:

— Может, ну ее, гребаную конспирацию? Включай магию и лечись!

— Мы не знаем, что за перец с Соколовой. Вдруг это продолжение провокации Айзенманна? Терпим пока терпится.

Когда раненый был сдан на руки фрау Марте, молодой человек, его звали Юрген, замешкался.

— Фройлян… Герр Клаус! Хороший лекарь стоит дорого. Не менее пятидесяти марок за визит. А еще корпия, бинты, лекарства.

— Заплачу больше, — уверила Соколова. — С вашего позволения, фрау Марта, я останусь до прихода врача. Юрген! Право… Мне так неловко просить вас еще об одной услуге. Вы же наверняка знаете медиков, кому можно доверять.

— В квартале отсюда находится частный кабинет доктора Иссака Голдмана, — подсказала Марта. — Еврея.

— Я без предрассудков, — вмешался Федор. — Лишь бы понимал в своем деле. Юрген! Буду помнить ваши доброту и участие.

— Знаю Голдмана, — хмыкнул юноша. — Жулик еще тот — пациентов обдирает до гола. Правда, лечит хорошо. Ладно, позову.

Он хлопнул дверью. Башмаки загремели по лестнице. Марта тоже вышла, Юлия осталась с Федором наедине.

Он лежал на нижней койке и улыбался бледными губами, откровенно любуясь барышней. Несмотря на усталость от долгого пути в Германию и пережитые волнения, выглядела она потрясающе. Юлия сняла шляпку с шелковой лентой, синей под цвет глаз. Из прически выбился шаловливый темно-русый локон. Затем, не сказав ни слова, начала раздеваться. Расстегнула платье, приспустив его с плеч, потом начала расшнуровывать корсет.

— Фройлян Юлия! Боюсь, я не в состоянии оценить ваш жест.

А у самого дыхание перехватило… Нос, всего час назад угнетаемый больничной дезинфекцией, вдруг ощутил запах свежего женского тела!

Она ответила по-русски, шепотом.

— Федя… Тише. У меня деньги под исподнем. Не могла же носить их в сумке. А ты что подумал?

Смеяться было больно. Тем более — понимал. Юля могла попросить отвернуться или вышла бы в уборную. Но она не захотела. Упрекать ее за эту интимную пантомиму? Нет!

Она извлекла из недр белья три сотенные бумажки. Застегнулась. Одну вложила в карман Федора.

— Не надо, — попытался отказаться Кошкин-Вольф. — Я скопил немного.

— Перестань! — фыркнула она. — У меня с собой двадцать тысяч марок. Поменяла сбережения в Петербурге. Хватит нам на первое время. Нужно уезжать отсюда — в тебя начали стрелять. Кстати, почему попали? Твой Зеркальный Щит не действует?

Вместо ответа он вытащил из кармана подаренную купюру. Она взлетела с ладони и закружилась по комнате, выписывая затейливые виражи. Потом вернулась.

— Я не мог раскрыться. Тот тип перегородил мне дорогу. Окликнул по-русски с акцентом: Кошкин! Потом неторопливо достал маленький «Браунинг», прицелился и выстрелил.

— А ты?

Они разговаривали как близкие люди, расставшиеся буквально вчера. Говорить «вы», «не соизволите ли, сударыня» и тому подобное обоим казалось нарочитым и совершенно неуместным.

— Что я? Зеркальный Щит его убил бы, а меня раскрыл. Я лишь чуток поправил ему ствол: скотина целилась в живот.

— И он ушел?

— Когда упал, он наклонился надо мной. Поглазел и удалился. Если бы решил стрелять вторично, даже Щит бы не включал — отшвырнул кинетикой.

— Кто он? Ты его не знаешь?

— Видел в первый раз. Не части так, Юлия! Мучаешь меня вопросами, словно полицай, ушедший прямо перед вашим появлением. Лучше расскажи, как жила в эти годы?

Соколова уютно расположилась на краешке кровати.

— Спокойно, упорядоченно, скучно, — начала, вздохнув. — Преподавала в институте благородных девиц, потом — в гимназии для особо благородных. Один только раз выехала в Петербург, и в Исаакиевском…

— Я там чуть бегом не ускакал.

— Я тебя так напугала? Чем же?

— Я тогда скрывался от агентов Рейха. Внешность изменил, оделся победнее. Не хотел привлечь к тебе внимание. С этих мизераблей стало бы схватить тебя, пытать. Этого мне только не хватало!

— Выглядел забавно, — улыбнулась Юлия. — Я едва узнала.

— Но зато сейчас — как император, — хмыкнул Федор. — Эти маскарады жутко надоели. Было время… — он вздохнул. — Много дал бы, чтоб вернуть былое в Туле, когда я работал на заводе.

— Не получится, — вздохнула Юлия. — Ты сейчас герой России. Про твой подвиг рассказывают детям в школах и гимназиях. Патриарх готовится начать процесс канонизации князя Кошкина-Юсупова. Так что будешь ты святой.

— Посмотрел бы на свою икону, — улыбнулся Федор. — Хотя мне лучше оставаться Вольфом. Стоит объявиться князю — и германская разведка сядет на закорки.

— Знаю, что им интересно, — согласилась Юлия. — Пулеметы и гранаты, а еще радиотелеграфические станции — все, что изобрел. Ничего не упустила?

— Есть такое. Например, морские пушки на железнодорожных платформах. Моторы для аэропланов. Бомбометы. И еще по мелочи.

— Вот! — она порывисто склонилась к собеседнику. — После вести о твоей гибели Дума с императором провозгласили князя Юсупова-Кошкина национальным героем России. На каждой тумбе с афишами висела листовка с твоим портретом и перечислением заслуг перед Отечеством.

— Полицай не соврал, — шепнул Друг.

— Теперь ясно, кто в меня стрелял, — догадался Федор. — Немец, попавший в плен под Ригой, видевший листовку с моей физиономией, вздумал отомстить. Я не прав: выдавать себя за Клауса Вольфа далее опасно. Узнала ты, узнал и стрелок… Кто следующий?

Она нежно провела пальцем по его запястью.

— Что намерен предпринять?

— До сего момента я не знал, что в Гамбурге появишься ты, да еще с двадцатью тысячами.

— Считай, что даю их взаймы, — улыбнулась Юлия. — Получишь, причитающееся тебе в России и во Франции, — вернешь с процентами. Тебя перевяжет доктор, и мы отправимся в Берлин к русскому консулу.

— Нет.

— Почему?

— Да по той же причине, по которой вынужден был таиться в Питере. Если германская разведка вдруг узнает, что я жив, мне придется вновь скрываться.

— Ты уверен, что им нужен до сих пор? У нас, вроде, перемирие.

— А вот мир не заключили. Полагаю, немцы не отстанут от меня, но причины я не знаю. Что им нужно от Юсупова? Образцы вооружений? Что ж, возможно, хотя, думаю, не только. Здесь в почете магия, а у меня есть Зеркальный Щит. Но его я приобрел случайно, дар не передать… Нет, не знаю, — повторил он. — Но, пока я жил в Германии, то придумал лишь единственный способ остановить Вильгельма. Только ты не удивляйся. Изнутри разрушить кайзеровскую империю.

Юлия прикрыла ротик пальцами. И в ее глазах читалось: не последствия ли это горячки от ранения? Ничего более безумного она не слышала!

Их разговор прервали. Доктор Голдман ввалился в комнату без стука, но зато с громким сопением. И немедленно принялся командовать.

— Так-с. Хозяйка! Мне нужен таз горячей воды. Кипятка. Вас, фройлян, прошу покинуть комнату больного.

— Может, чем могу помочь?

— Таки я вас умоляю! Не делайте мне нервы — удалитесь.

Друг развеселился.

— Знаешь, Федя, я слыхал подобные слова лишь от одесситов, да еще по-русски… Колоритный малый. Но хоть что-то знает про гигиену, коль потребовал горячую воду.

Следующие слова в одесском духе Голдман выдал, когда снял повязку и осмотрел простреленный бок.

— Ой вей! Таки ви сами себе зашивали дырки? Или нашли какого-то шлимазла?

Друг больше не смеялся. Стало очень больно.

— В госпитале Святого Мартина, — подал голос Юрген из коридора.

— Таки все ясно. Я бы не доверил им врачевать мою домашнюю моль. Слушайте! Раневой канал чистый. Слава Богу, пусть бы вашему, тряпки хоть достали. Но я вижу заражение, хоть оно невелико. Заложу лекарство, завтра вновь приду, проверю. Только при условии, что за каждый мой визит вы дадите доктору сто двадцать марок. У вас есть такие деньги или обидите бедного еврея?

— Получающего за один визит половину зарплаты квалифицированного станочника? — Федор приподнялся с постели. — Вот возьмите сотню марок. Остальное — в следующий визит. Приходите.

На какое-то время раненого оставили в одиночестве. Паровозное сопение эскулапа и стук сапог Юргена стихли за входной дверью. Молодой человек вызвался вернуть инвалидную коляску к больнице — наверняка там она нужна.

— Фрау Марта? — прошелестел женский голос в дальней части квартиры. — Нет ли у вас еще одной свободной комнаты? Или хотя бы койки? Плачу восемьдесят марок в месяц.

— Восемьдесят?! Оставайтесь, фройлян! Я вам уступлю свою спальню, переберусь к мальчикам. Все поместимся, будьте покойны.

Наверно, Варвара Оболенская в данной ситуации была бы полезнее, думал Федор. Она — еще более деловая, хваткая. Завод по выпуску вакуумных аудионов, если верить газетам, стал самым крупным и успешным в мире — благодаря ей и Бонч-Бруевичу. Но поехала бы она в революционный Гамбург без уверенности, что получит желаемое? Положа руку на сердце или простреленный бок — там биение сердца ощущалось сильнее, чем в грудной клетке, Федор сказал бы: присутствие Юлии ему приятнее. Пусть они и расстались скверно.

— Анекдот вспомнил. В моей реальности в декабре 1825 года была попытка революции в России. Царь пострелял бунтовщиков, часть отправил в ссылку и на каторгу в Сибирь. Жены декабристов поскучали в Петербурге и решили ехать за мужьями. За компанию.

— Ну, и в чем же анекдот?

— Да сидят как-то двое ссыльных во глубине сибирских руд, играют в картишки, винишко потягивают, местных блядушек щупают, и маркиз говорит графу: вот, ваше сиятельство, приедут жены и испортят нам всю каторгу.

— Смешно. Но не очень.

— Зато у нас аналогичная ситуация. Соколова нашла нас без спросу. Плохо? Или нет? Колись, Федя, рад, что она приехала? Я не про двадцать тысяч.

— Ты же сам чувствуешь!

— Ну что же… в одну реку можно войти бессчетное число раз. Если вода теплая и без пиявок.

Генрих Мюллер был удручен. Так выглядит пес, которому хозяин обещал мясную косточку за послушание, но обманул в последний момент.

— Клаус Вольф покинул больницу восемь дней назад. Позавчера съехал со съемной квартиры. В цеху не появлялся. Квартирная хозяйка говорит: к нему приехала нарядная стройная фройлян из России. Они скрылись вместе.

— До того, как фрайхор и пехота перекрыли выезды из Гамбурга. Успели… Шайзе!

— Появление русской укрепляет версию, что Вольф — засланный агент, герр инспектор.

Айземанн кивнул. Оба стояли в оцеплении около Рипербан, где собирался очередной митинг левых. В город, пользуясь мандатом депутата Рейхстага, проскользнула Клара Цеткин. Полиция получила приказ быть готовой митинг разогнать, да вот только вряд ли выйдет, если соберется тысяч десять. Сил не хватит. Патрулирование улиц, постоянная переброска на усиление из района в район в попытке заткнуть десятки дыр одной затычкой, все это мешало вести нормальную полицейскую работу.

Налетел не по-весеннему холодный ветер, затем хлынул дождь. Социалисты имели возможность отсрочить или вообще перенести митинг. Полицейские же стояли словно истуканы, выполняя приказ. Они ощущали, как струи воды, стекающие по каске и падающие на плечи, пропитали влагой шинель. Промокли ноги. О приказе поколотить левых мечтали вслух — чтоб подвигаться и согреться.

— Объявите Вольфа в розыск, герр инспектор? — спросил Мюллер, удерживая зубы, чтоб не колотились — он основательно промерз.

— Основание? Подтверждений, что Вольф — русский агент, не получили. Есть одни догадки. Заявить, что мы держали в руках ожившего Юсупова-Кошкина, внедрившегося в повстанческое движение, а после упустили… Это — крах карьеры, Генрих. У вас — даже не начавшейся. Тем более, что у Вольфа нет Зеркального Щита.

— Полностью согласен, герр инспектор.

— Но вот если он еще появится в Гамбурге… Хватаем по любому поводу или без оного. Бьем до посинения, пока он не расколется.

Несмотря на бодрый тон, Айзенманн чувствовал себя обведенным вокруг пальца. Только почему — не мог сказать.