Рейд на Сан и Вислу

22

Через день–два наши люди стали собираться из засад на вражеских коммуникациях. Действовали они успешно.

Давид Бакрадзе с новым комиссаром — венгром Иосифом Тоутом, водил две партизанские роты на Козельское шоссе, к селу Блаженики. Там заминировали мост через реку Турью и стали поджидать «добычу». Ждать пришлось недолго. Из Ковеля на Владимир–Волынский спешила небольшая колонна автомашин. Впереди — легковая, с офицерами. Бакрадзе помнил, как еще на горе Синичке я приказывал ему: «Открывать огонь из засады только тогда, когда сможешь различить, какого цвета глаза у фашистов».

Тут была не гора, а равнина, и не егеря с эдельвейсами на пилотках, а быстро идущие машины. Хитрый старшина Боголюбов заблаговременно разобрал доски на мосту. Передняя машина застряла, утопив колесо в щель между балками. Задние поднаперли вплотную, затем развернулись и стали переезжать реку по льду. Партизаны пропустили их на свой берег и только тогда открыли дружный огонь. Стычка продолжалась не более пяти минут. Еще десять минут ушло на сбор трофеев, и роты Бакрадзе с трофеями, картами и пленными повернули обратно на Мосур.

— Гитлеровцы потеряли две легковые, десять грузовых машин и до двух взводов пехоты, — рапортовал Давид…

На Луцкое шоссе, как охотник в тайгу, вышел со своей знаменитой четвертой ротой омич Саша Тютерев. Этот сибиряк был мастером по засадам. Сержант действительной службы, он начал воевать вместе с Иваном Ивановичем Бережным в дивизии генерала Бирюзова. Не раз они на привалах рассказывали, как выходили вместе со своим генералом из окружения под Брянском. Особенно часто вспоминали бой на Севском шляху, под селом Ивановкой, в воскресенье 12 октября 1941 года. Генерал Бирюзов собрал тогда остатки своей дивизии и повел ее на прорыв. Через шлях прорывались под шквалом огня. Бирюзов был ранен. Наскоро перевязавшись, он продолжал руководить боем, пропуская мимо себя подразделения и обоз с материальной частью и ранеными.

— Через полчаса генерала ранило вторично, а затем и в третий раз — тяжело, — рассказывал Тютерев. — Взвалили мы терявшего сознание комдива на палатку и понесли. Затем поймали обозную лошадь. Такой серый, в яблоках, конек был. Видать, из третьей батареи…

Так же самоотверженно действовал Тютерев и в Карпатах. Там его рота спасла жизнь Ковпаку. Тютерев был у нас общим любимцем.

— Смотри не зарывайся. До конца войны еще далеко, — напутствовал я его перед выступлением четвертой роты на Луцкое шоссе.

— За него не беспокойтесь, товарищ командир, — отозвался на это веселый Ленкин. — Тютерев же охотник. Сибиряк! Ходит тихо, ударит лихо. Усач сам из Сибири и тоже напрашивался в засаду. Но я приберегаю его конников для «лисовых чортив».

Тютерев действительно и на этот раз ударил лихо. Пропустив пару легковых машин и один патрульный броневик, он укараулил–таки автоколонну в десяток трехтонных «оппель–блитцев» и восьмитонных «бюссингманнов». Машины ревели дизелями, подымаясь в гору медленно и натужно.

— Груженые. Но черт их знает чем!.. А если вдруг там живая сила? На таких дьяволах и батальон уместится, — забеспокоился старшина роты.

— Люди легче. Нет, эти машины с грузом. Не видишь, что ли, еле ползут, — успокоил Тютерев и тут же распорядился: — Огонь из пулеметов и автоматов вести по стеклам кабин. Бронебойкам бить по первой и последней. Гранаты использовать, только если будет выскакивать живая сила. Пр–р–риготовились… Начинай!

Бой в засаде — как пожар в засуху. Поднимается шквалом. Сразу — «ура–а!» Атака. И тишина.

Хлопцы Тютерева уже хозяйничают возле огромных автобитюгов.

— Подметки! Вакса! Шинели! Маскхалаты! — деловито перечисляет старшина.

Не успели допросить дрожащих шоферов, как по верхушкам сосен захлопали разрывные пули.

— Крупнокалиберный бьет, товарищ командир. Надо уходить.

— Исправных машин сколько?

— Да, наверное, штук шесть наберется.

— Шоферов по местам. Заводить машины и — за мной! — командует Тютерев, садясь рядом с шофером–немцем.

Пять или шесть поврежденных машин удалось оттащить с шоссейной дороги в лес. Но в нескольких километрах от шоссе они застряли в топком торфяном грунте.

Через час к месту происшествия на шоссе собралось до десятка фашистских бронеавтомобилей и два легких танка. Еще через полчаса моторы заурчали и на просеках, осторожно, ощупью двигаясь по следу машин, угнанных партизанами. Тютерев приказал перегрузить часть трофеев на подводы, а машины поджечь. С тем и вернулась четвертая рота.

А западнее Владимира–Волынского на то же шоссе ходила к самому Грубешову пятая рота Ларионова. Этот молодой лейтенант воюет тоже хорошо, но не очень терпелив. Он больше годился для конницы. И мы уже поговаривали о том, что следует нам создать второй кавэскадрон на базе пятой роты.

— Добывай седла, Ларионов! — инструктировал его начштаба перед выходом в засаду.

Тут же сообщили ему и пароль для встречи с Мазуром. Но предупредили о наших подозрениях к этому человеку…

Ларионов возвращается, подбив несколько грузовиков. Однако это все — порожняк. Направлялся из Луцка в Грубешов. Тоже, наверное, ехали за шинелями и маскхалатами. На глухих хуторах западнее Грубешова Ларионов связался с поручиком Владеком из шестого уланского полка. Мазур познакомил их. В беседе поручик все время прощупывал, когда и на каком фронте Красная Армия перейдет Буг. Ларионов этого не знал, как, впрочем, и все мы…

Из разведывательных данных, которые приносят роты вместе с обильными трофеями, следует предварительный вывод: движение на вражеских коммуникациях становится все оживленнее.

И все более тяжелое раздумье охватывает меня. Не для этих же мелких стычек в засадах дошли мы до западной границы своей страны? Часами гляжу на карту: севернее нас — Ковель и Хелм, соединенные черным жгутом железной дороги; южнее — Владимир и юго–восточнее — Луцк; строго на восток — шоссе и железная дорога Ковель — Ровно; на западе — голубая лента Западного Буга. Куда наносить удар из этого четырехугольника, если ты воюешь всерьез, а не думаешь ограничиваться засадами и щелкать по две — три вражеские автомашины в сутки? Ведь со всех четырех сторон у тебя фронт! Нечеткий, прерывистый, сквозь который можно при желании без особого труда пробиться, так же как всего три дня тому назад пробились мы через переезд у села Подгорного. Но все же ты в окружении!

Давно ли жупел окружения заставлял холодеть сердца военачальников куда покрупнее нас?

— Эге–ге! — подхватывает мысль Войцехович. — Командующие армиями и то оглядываются, как только засекают у себя на флангах подвижные группы противника.

Но то в полевых войсках. А для нас, совершавших тысячекилометровые рейды от Брянских лесов до Карпат, этот жупел, можно сказать, начисто выветрился. Давно воюем без флангов…

— Кончим войну — засядем за парты в академиях, напишем труды. Тема для дипломной работы сама напрашивается, — говаривал мне в свое время Руднев, еще задолго до решающей схватки с фашизмом окончивший военную академию.

— «Война без флангов»… А что, подходящее заглавие для диплома! — горячился я.

— Ну, за одно такое кощунственное заглавие тебя, брат, и на порог военной науки не пустят.

— А если более обтекаемое: «Война без фронта и флангов»? — спрашивал я наивно.

Хитро покручивая черный ус и прищуривая карий глаз, комиссар опять охладил мой пыл:

— Смеешься? Военная наука — это, брат, не по тылам врага бродяжить…

И нельзя было понять — шутит он или всерьез раскрывает свои сокровенные думы.

— Ты одевай эту свою крамольную мысль в ученый туман. Например, так: «К вопросу о возможности действий рейдирующей группы (отдельного полка, бригады, легкой дивизии) в оперативном тылу противника без четко выраженного фронта и флангов…» Ну и так далее. Чем длиннее заглавие, тем ученнее будет казаться труд. Учти это, на всякий случай.

Такие разговоры между нами бывали не раз. И почти всегда комиссар варьировал тему: «Война без фронта и флангов». Но мне хорошо запомнилось, как он с тревогой и настороженностью, каким–то даже враждебным взглядом обжег меня, когда я, бросив поводья мысли и бездумно дав ей шенкеля, взвился свечкой:

— А может быть, назвать «Война без тыла»? Как?

— Ты это брось! — погрозил рукояткой нагайки Руднев. — Как это — без тыла? Без тыла не бывает. А если вздумаешь так воевать, запомни — это смерть. Гибель!

Он нервно прошелся по поляне, затем, замедляя шаги, остановился против меня и добавил:

— Будешь жив — почитай, брат, Михаила Васильевича Фрунзе. Вот голова!..

Вспомнив любимого комиссара, я снова мысленно возвращаюсь к конкретной обстановке, к четырехугольнику, в который мы влезли южнее Ковеля.

Итак, мы ведем войну «без четко выраженного фронта и флангов». На всех направлениях этого эфемерного фронта сейчас действуют наши засады и диверсионные группы. Ну, а где же наш тыл? В том–то и дело, что стараниями всех этих бандер и гончаренок в четырехугольнике, куда забрались мы сами, у нас плохо с тылом. По каждой из наших групп могут ударить эти шакалы. Рано или поздно раскусят же они наш маскарад. А ведь здесь действуют целых три куреня и школа «лисовых чортив». Значит, мы должны сами ударить по ним, пока они не разобрались. Это и есть наша ближайшая цель.

А главный удар? Ну, конечно же, по «лесным чертям»!

Отдаю приказание связному Шелесту:

— Вызвать комбата Брайко и с ним старшего армянской группы…

В последующие два дня хватало работы и штабникам, и разведчикам, получившим трудную задачу: так прощупать дислокацию, численность и вооружение школы «лисовых чортив», чтобы ни в коем случае не вызвать у противника подозрения.

Войцехович и его помощники часами просиживали над картами, донесениями, сводками. Но больше всех работал политсостав. Мыкола Солдатенко, комиссары батальонов Цымбал, Тоут, Шолин, политруки, парторги рот и агитаторы во взводах, помощник Мыколы по комсомольской части Миша Андросов, бывший секретарь райкома комсомола Надя Цыганко, все коммунисты и комсомольцы залезали в самые глухие хутора. Созывали там собрания жителей, распространяли наши листовки. Надо было изолировать банды от народа, лишить их тыла, поддержки, резервов. Конечно, немногие из тех, кто вел эту работу, знали ближайшую боевую цель. Мы не могли заранее раскрывать ее даже коммунистам. Направление главного удара, как и в войсках, маскировалось тщательно.

С чисто военной стороной задуманной операции мы, конечно, справимся. Уверенность в этом была полная. А с политической? Очень уж крутая каша заварена здесь гестаповцами и их верным помощником Бандерой. Сумеем ли мы в ней разобраться? Не допустим ли где просчета?.. Об этом думал я. Думали и комиссары.

— Если уж теряем время и силы, то тут мало выбить «курсантов» из лесов, потеснить или разогнать их, — толковал я начальнику штаба, корпевшему над составлением боевого приказа. — Логика борьбы подсказывает самое решительное: окружение и полное уничтожение этого гадючьего гнезда.

Явился Брайко, а с ним Арутюнянц и Погосов.

— Как бы нам опять пароль узнать у «лисовых чортив»? — спросил Арутюнянца Войцехович.

— Есть там один человек, — сказал Погосов.

— Кто такой?

— Старший лейтенант Семенюк. Его они вроде военспеца держат.

— Чей старший лейтенант? Обер–лейтенант, что ли?

— Нет, наш. Бежал с нами из плена. Хорошо знает военное дело. Профессор «лисовых чортив».

— Ну и дела!.. Сможете установить связь с ним? Он не продаст?

— Что вы, товарищ командир! Вот вам моя рука. Рубите, если что. Хотите, я привезу его к вам?

— Нет, лучше оставить его на месте. Пусть добывает для нас пароли, сообщает нам расположение постов. Да и в момент нашего наступления он может спутать им все карты.

— В бою перейти трудно. Или пуля в спину от тех, или в горячке боя от своих пуля в лоб.

— Пусть выполняет приказ. Хочет замолить грехи — пускай идет грудью. А там… как его солдатское счастье вывезет…