И точно — празднество уж началось. Верхами и в каретах к замку съезжались знатнейшие рыцари и дамы и входили в залитую огнями парадную залу Годесберга. Слуги в дорогих одеждах (они были облачены в камзолы небесно-голубого ипрского сукна и штаны богатейшей золотой парчи — цвета знамени Годесбергов) разносили на серебряных подносах угощенья. Лепешки только что из печей, плавающие в масле; ломтики хлеба, смазанные той же восхитительной приправой и столь тонко нарезанные, что, казалось, у них вот-вот прорежутся крылышки и они вспорхнут под потолок; кофе, введенный в обычай Петром-пустынником после его поездки по Аравии, и отличнейший чай, поставляемый лишь Богемией, — все разносилось в чашах среди праздничной толпы и с охотой поглощалось гостями. Никого не занимало уныние маркграфа, — поистине, сколь мало знает веселящееся собранье о муках, таящихся в груди того, кто созвал его на пир! Маркграфиня была бледна, но женщина умеет таить свои чувства; она лишь стала еще любезней и смеялась, хоть смех ее был не весел, и болтала, хоть беседа была ей в тягость.
— Вот они оба, — сказал маркграф, сжимая плечо друга. — Гляди же!
Сэр Людвиг глянул на танцующих кадриль, — в самом деле — рядышком в соседних парах там стояли юный Отто и сэр Гильдербрандт. Два яйца не более схожи меж собою! Сэра Людвига пронзила страшная догадка о причине ужасных подозрений его друга.
— Все ясно, как апельсин, — понуро вымолвил несчастный маркграф. — Брат мой, покинем это место; сыграем лучше партию в крибедж[6]! — И, удалясь в будуар маркграфини, наши воины уселись за игру.
Но хотя игра эта интересная и маркграфу шла карта, внимание его было рассеянно — так неотступно волновала его ум зловещая тайна. Посреди игры явился раболепный Готфрид и шепнул на ухо своему благодетелю нечто, приведшее последнего в такую ярость, что оба свидетеля этой сцены опасались апоплексического удара. Однако маркграф совладал со своими чувствами.
— В какое время, говоришь ты? — спросил он Готфрида.
— Едва забрезжит рассвет, у главного входа.
— Я там буду.
«И я тоже», — подумал про себя сэр Людвиг, славный рыцарь Гомбургский.