Рейнская легенда

Глава IV Погоня

Сколь часто человек в великой гордыне своей загадывает о будущем и полагает себя в силах склонить неумолимую судьбу! Увы! Мы всего лишь игрушки в ее руках! Сколь часто говорим мы «гоп», прежде чем перепрыгнем через пропасть! Сколь часто, имея довольно сидений, покойных и уютных, мы оказываемся меж двумя из них; и тешимся мыслью, будто зелен виноград, коль скоро нам не дано его сорвать; или, еще хуже, пеняем на других, сами будучи во всем виноваты. Когда забрезжил рассвет, сэра Людвига, рыцаря Гомбургского не было у главного входа.

Он проспал до десяти часов. Вечерние возлияния были изобильны, долог и труден дневной путь. Рыцарь спал, как спал бы всякий воин, который не привык к пуховым перинам и пробуждается лишь при зове утренней трубы.

Проснувшись, он открыл глаза. У его постели сидел маркграф. Долгие часы провел он тут, глядя на почивающего друга. Глядя? О нет, всего лишь бодрствуя у его изголовья, предаваясь несказанно печальным мыслям, невыразимо горьким чувствам.

— Который час? — было первое невольное восклицание Гомбурга.

— Полагаю, что пять, — отвечал его друг. Было десять. Могло быть двенадцать, два, половина пятого, двадцать минут шестого, маркграф все равно сказал бы: «Полагаю, что пять». Несчастные не знают счета времени, для них поистине неравны взмахи его крыл.

— А завтрак готов? — осведомился крестоносец.

— Спроси у дворецкого, — отвечал маркграф, безумно тряся головой, безумно вращая глазами, безумно улыбаясь.

— Буго милостивый, — сказал рыцарь Гомбургский, — что с тобою, друг мой? По моим часам уж десять. Ты встаешь всегда в девять. Ты… ты (о, святые небеса!), ты не брит! На тебе трико и шелковые чулки еще со вчерашнего пира. Воротник на тебе весь измялся — он вчерашний. Ты не ложился? Что приключилось, о брат мой, что приключилось?

— Приключилось обычное, Луи Гомбургский, — молвил маркграф, — то, что всякий день приключается. Неверная женщина, неверный друг, разбитое сердце. Вот что приключилось. Я не ложился.

— Что это значит? — вскричал граф Людвиг в глубоком волненье. Неверный друг? Но разве я неверный друг? Неверная женщина, — но ужели прекрасная Теодора, твоя супруга…

— Нет у меня более супруги, Луи; нет у меня ни супруги, ни сына.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Почти не в силах говорить от горя, маркграф поверил другу печальную тайну. Донесение Готфрида оказалось слишком верно! Сходству Отто и сэра Гильдербрандта была причина; роковая причина; Гильдербрандт и Теодора сошлись на рассвете у главных ворот. Маркграф их видел. Они долго гуляли; они поцеловались. Ах, как мучительно отозвался этот поцелуй в сердце отца, в сердце мужа! Они простились; и тогда маркграф, выступя вперед, холодно оповестил свою супругу, что она будет заточена в монастырь до самой смерти, а что до мальчика, то ему тоже надлежит принять монашеский обет.

И то и другое было исполнено. Отто в лодке, под охраной отцовских людей, отправлен в кельнский монастырь святого Буффо. Леди Теодора в сопровождении сэра Готфрида и слуги была на пути к Ноненвертской обители, которую видели многие из наших читателей, прелестной обители на зеленом островке, омываемом ясными водами Рейна!

— Какой же дорогой отправился Готфрид? — спросил рыцарь Гомбургский, скрежеща зубами.

— Его уж не догнать! — сказал маркграф. — Мой добрый Готфрид — ныне единственная моя утеха, — он мне родня и станет моим наследником. Он вскоре воротится.

«Ах вот оно что! — подумал сэр Людвиг. — Скажу-ка я ему несколько теплых слов, покуда он не вернулся». И, соскочив со своего ложа, он принялся немедля облачаться в обычный свой утренний наряд — в полные доспехи; и после поспешного омовенья надел не камилавку, но боевой шлем. Он мощною рукою позвонил в звонок.

— Чашку кофе, да поживее, — сказал он явившемуся на зов слуге, — вели повару завернуть мне в пакет хлеб с колбасой, а конюшему седлать Жеребенцера; путь будет неблизкий.

Все повеления были выполнены. Привели скакуна; позаботились о припасах; по двору, удаляясь, застучали копыта; но маркграф не замечал ничего и сидел, погруженный в немую печаль, подле опустелого ложа.