Когда Мартин Бек распахнул дверь управления полиции, у него буквально перехватило дыхание от ледяного ветра, швырнувшего ему в лицо горсть острых, словно иглы, снежинок. Он наклонил голову и поспешно застегнул пальто. Утром, не устояв перед причитаниями Инги, он капитулировал перед ней из-за своей простуды и нескольких градусов мороза за окном и надел зимнее пальто. Он выше подтянул шерстяной шарф и пошел в направлении центра.
Перейдя Агнегатан, он в нерешительности остановился, думая, как лучше ехать. Он еще не успел изучить новые автобусные маршруты, которые появились одновременно с исчезновением трамваев и введением в сентябре правостороннего движения.
Возле него остановилась машина. Гунвальд Ларссон опустил стекло и крикнул:
— Залезай!
Мартин Бек обрадовался и сел впереди.
— Ух… — сказал он. — Снова начинаются эти мучения. Едва успеешь заметить, что прошло лето, как уже приходят холода. Ты куда едешь?
— На Вестманнагатан, — ответил Гунвальд Ларссон. — Хочу поговорить с дочерью той старухи из автобуса.
— Отлично, — сказал Мартин Бек. — Высадишь меня возле больницы Саббатсберг.
Они миновали мост Кунгсбру, проехали мимо старых торговых рядов. За окнами вихрем кружились мелкие сухие снежинки.
— Такой снег совершенно бесполезен, — заметил Гунвальд Ларссон. — Он не будет долго лежать. Только видимость портит.
В отличие от Мартина Бека Гунвальд Ларссон любил водить машину и был отличным водителем.
Когда они ехали по Васагатан в направлении площади Норра Банторьет, возле гуманитарного лицея по встречной полосе проехал двухэтажный автобус маршрута № 47.
— Брр, — вздрогнул Мартин Бек. — Теперь, когда вижу такой, не по себе становится от одного вида этого автобуса.
Гунвальд Ларссон посмотрел в зеркало заднего вида.
— Это другой, — сказал он. — Это немецкий «Бюссинг». — Через минуту он спросил: — Может, поедешь со мной к вдове Ассарссона? Ну, того самого, с презервативами. Я буду там в три.
— Не знаю, — ответил Мартин Бек.
— Я подумал, ты ведь так или иначе будешь поблизости. Это через несколько домов от Саббатсбергской больницы. Потом я отвезу тебя обратно.
— Посмотрим. Это будет зависеть от того, когда я закончу разговор с медсестрой.
На углу Далагатан и Тегнергатан их остановил человек в желтой защитной каске и с красным флажком в руке. На территории больницы Саббатсберг продолжались работы, связанные с реконструкцией. Наиболее старые здания подлежали сносу, а новые уже тянулись вверх. Сейчас как раз взрывали большой скалистый холм со стороны Далагатан. Когда эхо от взрывов еще отдавалось между стенами домов, Гунвальд Ларссон сказал:
— Почему бы им сразу не взорвать весь Стокгольм, вместо того чтобы делать это по частям? Им следует поступить так, как один американский политик — забыл, как его зовут, — призывает поступить с Вьетнамом: заасфальтировать все это дерьмо, расчертить желтыми полосами и устроить автостоянку. По-моему, нет ничего хуже, когда архитекторы дорываются до реализации своих планов.
Мартин Бек вышел из автомобиля у ворот в той части больницы, в которой находились родильное отделение и гинекологическая клиника. Покрытая гравием площадка у дверей была пуста, но в окно за Мартином Беком наблюдала женщина в овчинном полушубке. Она открыла дверь и спросила:
— Комиссар Бек? Я Моника Гранхольм.
Словно клещами, она сжала его руку и принялась энергично ее трясти. Ему показалось, что он слышит хруст своих костей. Интересно, подумал он, в обращении с новорожденными она тоже применяет такую физическую силу?
Она была почти такого же роста, как Мартин Бек, но выглядела гораздо привлекательнее, чем он. Кожа у нее была свежая и розовая, зубы — крепкие и белые, волосы — светло-каштановые, густые и волнистые, а зрачки больших красивых глаз — карие, под цвет волос. Все в ней казалось крупным, здоровым и крепким.
Ее подруга, погибшая в автобусе, была невысокой и хрупкой и, наверно, выглядела заморышем рядом со своей соседкой по квартире.
Они пошли рядом в направлении Далагатан.
— Вы не возражаете, если мы зайдем в кафе «Васахоф», на той стороне улицы? — предложила Моника Гранхольм. — Мне нужно подкрепиться, чтобы я была в состоянии говорить.
Время обеда уже закончилось, и в кафе было много свободных столиков. Мартин Бек выбрал столик у окна, однако Моника предпочла сесть в глубине зала.
— Не хочу, чтобы меня увидел кто-нибудь из больницы, — сказала она. — Вы не представляете, какие у нас сплетники.
В подтверждение своих слов она угостила Мартина Бека полным набором этих самых сплетен, одновременно с аппетитом поглощая большой кусок мяса и картофельное пюре. Мартин Бек с завистью наблюдал за ней. Он, как обычно, не испытывал голода, но чувствовал себя плохо и пил кофе, чтобы окончательно ухудшить свое состояние. Он подождал, пока она поест, и уже собирался заговорить о ее погибшей подруге, но Моника отодвинула тарелку и сказала:
— Ну, достаточно. Теперь можете спрашивать, а я постараюсь ответить, если смогу. Но вы позволите мне сначала спросить вас кое о чем?
— Конечно, — сказал Мартин Бек, вынув из кармана пачку «Флориды».
Моника покачала головой.
— Спасибо, я не курю. Вы уже поймали этого сумасшедшего?
— Нет, — ответил Мартин Бек, — еще нет.
— Дело в том, что люди ужасно потрясены. У нас одна девушка боится ездить на работу автобусом. Она боится, что вдруг появится психопат со своим пугачом. С тех пор как это произошло, она приезжает на работу и возвращается домой на такси. Вы должны схватить его. — Она серьезно посмотрела на Мартина Бека.
— Делаем все возможное.
— Молодцы, — кивнула она.
— Спасибо, — поблагодарил Мартин Бек, тоже с серьезным видом.
— Итак, что вы хотите знать о Бритт?
— Вы хорошо ее знали? Долго жили вместе?
— Я знала ее лучше, чем кто-либо другой. Мы жили вместе три года, с тех пор, как она начала работать в больнице. Она была замечательной подругой и хорошей медсестрой. Могла выполнять физическую работу, хотя была слабенькой. Она была очень хорошей медсестрой, о себе никогда не думала.
Моника взяла со стола кофейник и долила кофе Мартину Беку.
— Спасибо, — сказал он. — А жених у нее был?
— Да, конечно. Очень приятный парень. Они еще не были обручены, но она уже готовила меня к тому, что вскоре это произойдет. Думаю, они собирались пожениться на Новый год. У него есть своя квартира.
— Давно они были знакомы?
Она в раздумье грызла ноготь.
— Не меньше десяти месяцев. Он врач. О девушках говорят, что они становятся медсестрами, чтобы иметь шанс выйти замуж за врача, но с Бритт было совсем не так. Она была ужасно робкой и даже побаивалась мужчин. Прошлой зимой ее освободили от работы из-за малокровия и общего упадка сил, и ей часто приходилось ходить на обследования. Тогда она и познакомилась с Бертилем. И сразу влюбилась без памяти. Она говорила, что ее вылечила его любовь, а не его лечение.
Мартин Бек разочарованно вздохнул.
— Вам в этом что-то не нравится? — подозрительно спросила она.
— Совсем нет. У нее было много знакомых мужчин?
Моника Гранхольм улыбнулась и покачала головой.
— Ни одного, кроме тех, с которыми она встречалась в больнице, по работе. Она была холодна. По-моему, до Бертиля у нее никого не было.
Она водила пальцем по столешнице. Потом нахмурилась и посмотрела на Мартина Бека.
— Почему вас интересует ее интимная жизнь? Какое это имеет отношение к происшедшему?
Мартин Бек вынул из внутреннего кармана бумажник и положил его на стол.
— В автобусе рядом с Бритт Даниельссон сидел мужчина. Это был полицейский по имени Оке Стенстрём. У нас есть основания полагать, что они были знакомы и ехали вместе. Нас интересует, называла ли фрекен Даниельссон когда-либо его имя.
Он достал из бумажника фотографию Стенстрёма и положил ее перед Моникой Гранхольм.
— Вы видели когда-нибудь этого человека?
Она посмотрела на фотографию и покачала головой. Потом поднесла ее ближе к глазам и еще раз внимательно посмотрела на нее.
— Да, конечно, — сказала она. — В газетах. Но здесь он выглядит лучше. — Она вернула фотографию со словами: — Бритт не знала этого человека. В этом я могу почти поклясться. Абсолютно исключено, чтобы она позволила кому-нибудь, кроме жениха, проводить себя домой. Это было просто не в ее стиле.
Мартин Бек убрал бумажник в карман.
— Может быть, они дружили и…
Моника энергично покачала головой.
— Бритт была очень порядочная, робкая и, как я уже говорила, почти боялась мужчин. Кроме того, она по уши была влюблена в Бертиля и ни на кого другого даже не взглянула бы. Ни на друга, ни на кого другого. К тому же я была единственным человеком, которому она доверяла. Кроме Бертиля, естественно. Она делилась со мной всем. Мне очень жаль, герр комиссар, но это очевидная ошибка.
Она открыла сумочку и достала оттуда портмоне.
— Мне пора возвращаться к моим сосункам. У меня их семнадцать.
Она принялась копошиться в кошельке, но Мартин Бек остановил ее.
— Это за счет государства, — сказал он.
Когда они вернулись к воротам больницы, Моника Гранхольм сказала:
— Они, конечно, могли быть знакомы с детства или со школьного времени и случайно встретились в автобусе. Но это я могу только предполагать. Бритт жила в Эслёве до тех пор, пока ей не исполнилось двадцать лет. А откуда был родом этот полицейский?
— Из Халльстахаммара, — сказал Мартин Бек. — Как фамилия того врача, Бертиля?
— Перссон.
— А где он живет?
— Гилльбакен, двадцать два. В Бандхагене.
Немного поколебавшись, Мартин Бек протянул ей руку, не сняв для надежности перчатку.
— Передайте от меня благодарность государству за угощение, — сказала Моника Гранхольм и широким шагом стала подниматься по склону холма.