Рейс на эшафот

23

Таким образом, Нурдину, первому из всей бригады, занимавшейся расследованием убийств в автобусе, удалось раскопать нечто такое, что при достаточном желании можно было назвать положительным результатом. Однако даже здесь мнения разделились.

— Ну хорошо, — сказал Гунвальд Ларссон, — теперь нам известна фамилия того подозрительного типа. А что дальше?

— Так-так, — задумчиво пробормотал Меландер.

— Что это ты там бормочешь?

— Ёранссон никогда ни на чем не попадался, но фамилия мне кажется знакомой.

— Вот как?

— По-моему, она фигурировала в каком-то деле. Я с ним не разговаривал и наверняка даже не видел его. Но где-то мне уже попадалось это имя — Нильс Эрик Ёранссон.

Попыхивая трубкой, Меландер рассеянно смотрел прямо перед собой.

Гунвальд Ларссон размахивал своими огромными ручищами, разгоняя дым. Табачный дым раздражал его.

— Меня больше интересует эта свинья Ассарссон, — сказал он.

— Я вспомню, — пообещал Меландер.

— Конечно. Если раньше не умрешь от рака легких.

Гунвальд Ларссон встал и подошел к Мартину Беку.

— Откуда этот Ассарссон брал деньги?

— Не знаю.

— А чем занимается его фирма?

— Импортирует разные товары. Все, что приносит прибыль: от подъемных кранов до искусственных елок.

— Искусственных елок?

— Да, этот товар сейчас пользуется большим спросом.

— Я навел справки о сумме налогов, которые уплатили эти господа и их фирма за последние несколько лет.

— Ну?

— Она составляет примерно треть от того, что должны платить ты или я. И когда я вспоминаю, как выглядит квартира вдовы, то…

— То что?

— У меня появляется чертовское желание произвести обыск у них в офисе.

— На каком основании?

— Не знаю.

Мартин Бек пожал плечами. Гунвальд Ларссон направился к двери. На пороге он сказал:

— Этот Ассарссон был хитрой лисой. И его братец наверняка не лучше.

В дверях появился Кольберг. Он выглядел уставшим и невыспавшимся. Глаза у него были красные.

— Чем ты занимаешься? — спросил Мартин Бек.

— Слушаю магнитофонную запись допроса Биргерссона. Того самого, убившего свою жену. Его вел Стенстрём. Я всю ночь просидел над этим.

— И что?

— Ничего. Абсолютно ничего. Если, конечно, я чего-то не упустил.

— Всегда есть такая вероятность.

— Очень ценное замечание, — заметил Кольберг, закрывая за собой дверь.

Мартин Бек облокотился на стол и подпер голову руками.

Была пятница, восемнадцатое декабря. Прошло уже двадцать пять дней, а расследование, по существу, стояло на месте. Более того, появились определенные признаки того, что оно разваливается. Каждый цеплялся за любую мелочь, как утопающий хватается за соломинку.

Меландер размышлял над тем, где и когда он слышал имя Нильса Эрика Ёранссона.

Гунвальд Ларссон ломал себе голову над источниками доходов братьев Ассарссон.

Кольберг пытался выяснить, каким образом психически не совсем нормальный убийца жены по фамилии Биргерссон мог на что-то натолкнуть Стенстрёма.

Нурдин пытался установить связь между Ёранссоном, массовым убийством и гаражом в Хегерстене.

Эк настолько углубился в изучение устройства красного двухэтажного автобуса, что теперь с ним можно было разговаривать только об электрической схеме и расположении дворников на лобовом стекле.

Монссон систематически допрашивал всю арабскую диаспору Стокгольма, проникшись убежденностью Гунвальда Ларссона в том, что Мохаммед Бусси мог играть ключевую роль в этом деле, так как был алжирцем.

Сам Мартин Бек думал о Стенстрёме. О том, что, возможно, он за кем-то следил и этот человек застрелил его. Но эта гипотеза не выглядела убедительной. Разве позволил бы такой опытный полицейский застрелить себя человеку, за которым он следил? И к тому же в автобусе?

Рэнн не мог не думать о том, что же все-таки сказал Шверин в больнице за несколько секунд до смерти.

Именно в эту пятницу днем у него состоялся разговор со звукооператором шведского радио. Звукооператор попытался проанализировать записанные звуки. Это заняло много времени, но он все же справился с заданием.

— Мало материала, не над чем было работать. Но мне все же удалось получить определенные результаты. Хотите послушать?

— Конечно, — сказал Рэнн.

Он взял трубку в левую руку и потянулся за блокнотом.

— Кажется, вы норландец?

— Да.

— Ну, нас интересуют не вопросы, а только ответы. Прежде всего я постарался убрать с ленты все посторонние звуки, шумы, скрежет и прочее.

Рэнн ждал с авторучкой наготове.

— Если говорить о первом ответе — на вопрос, кто стрелял, то можно четко выделить четыре согласных: д, н, р, к.

— Да, — согласился Рэнн.

— Однако при более глубоком анализе слышны и некоторые гласные и дифтонги между этими согласными. Например, звук «е» или «и» между «д» и «н».

— Динрк, — сказал Рэнн.

— Да, для неопытного уха это звучит приблизительно так. Кроме того, мне кажется, что он произнес очень слабое «ай» после согласной «к».

— Динркай, — сказал Рэнн.

— Что-то в этом роде, хотя и не с таким сильным «ай».

После паузы эксперт предположил:

— Наверное, этот человек был очень слаб.

— Да.

— И возможно, испытывал сильную боль.

— Вероятнее всего.

— В таком случае, — с облегчением сказал эксперт, — понятно, почему он произнес «ай».

Рэнн записывал. Почесывал кончиком авторучки нос. Слушал.

— Теперь я уверен, что эти звуки образуют целую фразу, состоящую из нескольких слов.

— И как же звучит эта фраза? — приготовившись записывать, спросил Рэнн.

— Трудно сказать. Очень трудно. Например, там могло быть: дрянь, ай.

— Дрянь, — удивленно повторил Рэнн.

— Это всего лишь для примера. Если же говорить о втором ответе…

— Самалсон?

— Ага, так значит, вам кажется, что это звучало именно так? Любопытно. Я уже так не считаю. Я пришел к выводу, что он произнес два слова. Вначале «сам», а потом «алсон».

— Что бы это могло значить?

— Ну, можно предположить, что это фамилия. Альссон или, что вероятнее, Ольссон.

— Сам Альссон? Сам Ольссон?

— Вот именно! Это звучит именно так. Вы тоже выговариваете «л» твердо. Возможно, он говорил на таком же диалекте. — После нескольких секунд молчания эксперт сказал: — Впрочем, маловероятно, чтобы существовал кто-то, кого зовут Сам Альссон или Сам Ольссон, ведь так?

— Маловероятно, — согласился Рэнн.

— У меня пока все. Я, конечно, пришлю письменное заключение вместе с пленкой. Просто я решил, что стоит прежде позвонить, так как дело может быть срочным.

— Спасибо, — сказал Рэнн.

Он положил трубку и после некоторых раздумий решил не докладывать руководству о выводах эксперта. По крайней мере, не сейчас.

Несмотря на то что часы показывали всего лишь без четверти три, было уже темно, когда Кольберг приехал на Лонгхольмен. Он замерз, устал, а тюремная атмосфера не настраивала на радостный лад. Холодная комната для свиданий была обшарпанной и негостеприимной, и в ожидании прибытия того, с кем он должен был встретиться, хмурый Кольберг мерил расстояние между стенами. Биргерссон, убивший свою жену, был подвергнут основательной психиатрической экспертизе в клинике Института судебной медицины. Вскоре его, наверное, освободят от отбывания наказания и направят в какое-нибудь лечебное учреждение.

Примерно через пятнадцать минут дверь отворилась, и надзиратель в синей униформе ввел низенького лысоватого мужчину лет шестидесяти. Тот переступил порог, остановился и, улыбнувшись, вежливо поклонился. Кольберг подошел к нему. Они обменялись рукопожатием и представились друг другу.

Биргерссон оказался приятным собеседником.

— Помощник комиссара Стенстрём? Конечно помню. Очень симпатичный. Я попросил бы вас передать ему привет.

— Он мертв.

— Мертв? Не понимаю. Такой молодой человек… Как это случилось?

— Вот об этом-то я и хотел бы поговорить с вами.

Кольберг вкратце объяснил цель своего визита.

— Я прослушал все, что было записано на пленку, — сказал он в конце. — Однако, как я догадываюсь, магнитофон был включен не всегда, например во время еды или когда вы пили кофе.

— Верно.

— Но ведь вы и тогда разговаривали друг с другом.

— Конечно. Такое часто бывало.

— О чем вы разговаривали?

— Так, обо всем.

— А может быть, какая-то тема интересовала Стенстрёма особенно сильно?

Биргерссон задумался и покачал головой.

— В основном мы просто болтали. О том о сем. О какой особенной теме вы говорите? Что бы это могло быть?

— Именно это я и хотел бы знать. — Кольберг достал блокнот Стенстрёма, который обнаружил в квартире Осы, и показал его Биргерссону.

— Вам это о чем-нибудь говорит? Почему он написал слово «моррис»?

Лицо собеседника просветлело.

— Наверное, мы разговаривали об автомобилях. У меня был «моррис» восьмой модели, большой такой, вы, наверное, знаете. Наверное, я как-то при случае упомянул об этом.

— Ага, вот оно что. Если что-нибудь вспомните, звоните мне. В любое время.

— Мой «моррис» был старенький и выглядел не очень хорошо, зато как ездил!.. Моя… жена стыдилась его. Называла развалиной, упрекала меня, что другие ездят на новых машинах… — Он часто заморгал и умолк.

Кольберг решил завершить разговор. Когда надзиратель вывел убийцу, в комнату вошел молодой врач в белом халате.

— Ну и какого вы мнения о Биргерссоне? — спросил он.

— Он производит приятное впечатление.

— Да, — сказал врач. — Он в полном порядке. Единственное, что ему нужно было сделать, так это избавиться от стервы, на которой он женился.

Кольберг внимательно посмотрел на врача, убрал свои записи и вышел.

В субботу вечером — было уже полдвенадцатого — Гунвальд Ларссон мерз, хотя и был одет в свое самое теплое пальто, лыжные брюки, теплые ботинки и меховую шапку. Он стоял в подъезде дома номер 53 по Тегнергатан так тихо и неподвижно, как умеет стоять только полицейский. Стоял он здесь не случайно, и его не просто было заметить в темноте. Он стоял здесь вот уже четыре часа, причем это был не первый вечер, а десятый или одиннадцатый.

Он намеревался поехать домой, когда погаснет свет в окнах, за которыми он наблюдал. Без четверти двенадцать у подъезда дома на противоположной стороне улицы остановился серый «мерседес» с иностранными номерами. Вышедший из него мужчина открыл багажник и достал оттуда чемодан. Потом пересек тротуар и открыл входную дверь. Через две минуты за опущенными шторами в двух окнах первого этажа зажегся свет.

Гунвальд Ларссон широким и быстрым шагом перешел улицу. Нужный ключ он подобрал еще две недели назад. Войдя в дом, он снял пальто и, старательно сложив его, повесил на поручень мраморной лестницы, а меховую шапку положил на пальто сверху. Потом он расстегнул пиджак и положил руку на пистолет, висящий на поясе.

Он давно знал, что дверь открывается внутрь. Секунд пять он смотрел на дверь и думал: «Если я выломаю дверь и войду без всякого законного основания, это будет служебное преступление и меня, вероятно, понизят или даже уволят».

Потом он одним ударом ноги вышиб дверь.

Туре Ассарссон и мужчина, приехавший на «мерседесе» с заграничными номерами, стояли с двух сторон письменного стола. Как ни банально это выражение, но стояли они, словно пораженные громом. Между ними лежал раскрытый чемодан.

Держа их на мушке пистолета, Гунвальд Ларссон закончил мысль, начатую на лестничной площадке: «Ну и пусть! Я всегда смогу вернуться на флот». Не опуская оружия, он поднял трубку и набрал левой рукой номер 90-000. Он ничего не говорил. Те двое тоже молчали. Все было понятно и без слов.

В чемодане находилось двести пятьдесят тысяч таблеток с надписью «Риталин». На черном рынке наркотиков содержимое чемодана стоило около одного миллиона шведских крон.

Гунвальд Ларссон вернулся к себе домой в Булльмору около трех часов ночи в воскресенье. Он был холост и жил один. Двадцать минут он, как обычно, мылся в ванной, потом надел пижаму и отправился в постель. Лежа он раскрыл книгу Эвре Рихтера-Фриша, которую начал читать несколько дней назад, но через две страницы оторвался от чтения и потянулся к телефону.

Гунвальд Ларссон взял за правило не думать о работе, когда он находится дома; кроме того, он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь звонил по служебным делам после того, как уже лег в постель.

После второго звонка он услышал голос Мартина Бека.

— Привет. Ты уже знаешь об Ассарссоне?

— Да.

— Мне тут кое-что пришло в голову.

— Что?

— Наверное, мы шли не в том направлении. Очевидно, что Стенстрём следил за Эстой Ассарссоном. А тот, кто стрелял, убил сразу двух зайцев. Ассарссона и того, кто за ним следил.

— Да, — согласился Мартин Бек. — В том, что ты говоришь, возможно, что-то есть.

Гунвальд Ларссон ошибался. Однако он направил расследование на верную тропу.