Римская армия в IV столетии от Константина до Феодосия

1. Задачи, стоявшие перед армией Враги внешние и внутренние

Задачи, которые должна была выполнять армия в период Поздней империи, существенно изменились по сравнению с эпохой принципата. Если в I–II вв. армия не только отражала внешнюю агрессию, но и проводила завоевательные операции, то в IV в. не было уже и речи о присоединении новых территорий. Римская стратегия периода Поздней империи носила, как правило, оборонительный характер. Если же римское командование и предпринимало наступательные действия, то главным образом для того, чтобы покарать германцев за совершенный набег или же упрочить свои позиции в отношении персов[735]. Противник, с которым приходилось сражаться римской армии в IV в., сильно отличался от того, который атаковал границы империи в период принципата. На рейнской границе главными врагами были аламанны и франки, к которым только позднее (в конце IV в.) добавились вандалы, аланы и гунны. Дунайскую границу непрерывно атаковали квады и сарматы, а со второй половины IV в. — готы. В Британии долгое время римлянам приходилось отражать набеги только северных варваров — пиктов, скоттов и атакоттов. Однако в IV в. серьезную угрозу для юго-восточного побережья стали представлять саксонские пираты. На востоке шли тяжелые затяжные войны с персами.

Вооружение германцев. Перемены, произошедшие в германском мире в III столетии, привели к тому, что на границах империи появились новые племенные группы, приход которых вызывал серьезные изменения в области военного дела германцев. Начиная с этого периода германские племена уже значительно отличаются друг от друга вооружением и тактическими приемами. Говоря, например, об использовании кавалерии, можно противопоставить франков и аламаннов, у которых конные воины составляли меньшинство, вандалам и остготам, у которых конница была заметной, иногда даже преобладающей частью войска.

О вооружении германцев во второй половине III — начале V в. мы можем судить благодаря многочисленным археологическим находкам, а также свидетельствам наших литературных источников. В III в. у германцев получили широкое распространение различные виды оружия дальнего боя, в частности, лук. Германцы использовали большой лук высотой от 1, 7 до 2 м, дальнобойность которого доходила до 150 м[736]. Длина германских стрел составляла 70–80 см. Тип наконечников был различным. Были наконечники, имевшие в сечении овальную, ромбообразную или четырехугольную форму[737]. Германцы применяли разнообразные дротики, а также метательные топоры[738].

Из оружия ближнего боя они использовали секиру, булаву, рогатину. Однако главными видами были копье и меч. Различают три типа германских копий: короткое, длиной 1, 8–2 м, среднее, длиной 2, 5–3 м, и длинное, или contus, длиной 4–4, 5 м[739]. Германские мечи были также различной формы. Наиболее распространенной была спата — длинный обоюдоострый меч. Начиная с III в. у германцев появляется скрамасакс (scramasax). Григорий Турский называет скрамасаксы массивными ножами (Greg., IV, 51)[740]. Скрамасакс мог достигать 85 см в длину, от 4 до 6, 5 см в ширину и от 1 до 1, 2 см в толщину возле рукояти. Существовали также маленькие саксы, длиной около 20 см, которые использовались как на войне, так и в повседневной жизни. У скрамасаксов только одна сторона клинка была режущей, однако конец меча был обоюдоострым[741].

Аламанны. Вооружение аламаннов было достаточно традиционным для германцев этого времени. Они использовали топоры, копья, различные виды дротиков, луки и скрамасаксы. Но главным их оружием была спата[742]. Как и у других германцев, у аламаннов ощущался недостаток в защитном вооружении. Шлемы и панцири были, по-видимому, только у представителей аламаннской знати. Так, согласно описанию Аммиана, в битве при Аргенторате Хонодомарий, командовавший германцами, появляется в шлеме с красным султаном и в блистающих на солнце доспехах (Amm., XVI, 12, 24)[743].

Основную силу аламаннского войска составляла пехота, которая умела сражаться правильным боевым порядком (фалангой или клином)[744]. Например, при Аргенторате аламанны образовали строй, состоявший, очевидно, из двух линий (Amm., XVI, 12, 34)[745]. Поскольку аламаннская конница была немногочисленной, то в сражениях аламанны могли использовать старый германский прием и размещать среди всадников легковооруженных пехотинцев. Во время кавалерийского сражения такие пехотинцы поражали коней противников (Amm., XVI, 12, 22)[746]. В отличие от многих других германских племен аламанны умели осаждать города и достигли в этом большого успеха[747].

Франки. После масштабных набегов, совершенных франками во второй половине III в., на протяжении всего IV в. они гораздо меньше беспокоили римлян. Нельзя, однако, не отметить, что в отличие от многих других германских племен франки, так же как и аламанны, искали на территории империи не только добычи, но и земель для поселения. Это подтолкнуло их перейти от практики совершения грабительских рейдов к завоеванию[748].

У франков, воинами считались все свободные члены племени, начиная с 15-летнего возраста и вплоть до того момента, когда по причине старческой немощи они уже не могли держать оружие. К участию в военных действиях не допускались лишь рабы и, возможно, вольноотпущенники[749]. Постоянной армии у франков не было, и король с согласия всех свободных общинников собирал войско только в случае непосредственной военной угрозы или предстоящего военного похода. Каждый франкский воин должен был вооружаться своими собственными силами и сам изготавливал свое оружие (Agath., II, 8).

У нас нет никаких оснований говорить о каком-то типично франкском защитном вооружении, которое, как и у всех остальных германцев, состояло из щита, шлема и панциря. Впрочем, последний был не особенно распространен и, вероятно, имелся преимущественно у представителей знати[750].

Археологические находки франских шлемов немногочисленны. На сегодняшний день известно всего несколько экземпляров, относящихся к эпохе Великого переселения народов. Одни из них представляют собой простой металлический колпак. По всей видимости, они были изготовлены в самой Галлии[751]. Другие образуют металлический каркас, покрытый позолоченной кожей с орнаментом, или же кожаный колпак, покрытый металлическими пластинами. Шлемы имеют нащечники и тыльную часть из кольчужных колец. Предполагается, что такие шлемы, носящие отпечаток восточного влияния, изготавливались в Северной Италии и попали в Галлию через остготов[752]. Многие франкские шлемы практически идентичны тем, которые использовались римлянами в эпоху Поздней империи, и были, по всей видимости, заимствованы франками у последних.

Археологические находки франкских щитов настолько редки, что некоторые исследователи полагают, будто бы они принадлежали лишь небольшому числу знатных воинов[753]. Впрочем, наши литературные источники говорят об обратном: Сидоний Аполлинарий описывает, с каким искусством франки владеют щитом, а Агафий говорит о том, что в боевом строю франки закрывались щитами (Sidon., Ер., IV, 20; Agath., II, 8).

Наступательное оружие франков отличалось большей оригинальностью: они использовали особый метательный топор (francisca) и метательное копье — ангон, а также различные типы мечей, такие как спата или более короткий скрамасакс (Sidon.; Ер., IV, 20)[754].

Наши источники не дают разъяснений относительно того, как выглядела Франциска, и называют иногда это оружие securis (топор, секира), securis missilis (метательный топор) или же bipennis (обоюдоострая секира) (Greg., II, 27)[755]. Описание франциски приводит Прокопий: «…ее железо было крепким, и лезвие с обеих сторон острое до крайности, деревянная же ручка очень короткая» (Procop., BG, VI, 25). Тем не менее археологическими находками использование франками обоюдоострой секиры не подтверждено.

Поэтому было выдвинуто предположение, что Франциской в источниках называется боевой топор, лезвия которого шли параллельно друг другу по одну сторону от топорища[756]. Общая масса франциски составляла около 1, 2 кг, длина рукояти — 40 см, длина топора — 18 см. У каждого франкского воина было по одной франциске. Согласно Прокопию, при первом же натиске по определенному сигналу франки все разом «бросают во врагов эти секиры, разбивают их щиты и убивают их самих» (Ргосор., BG, VI, 25). Испытания показали, что, метнув свой топор, франкский воин мог поразить противника при одном повороте франциски на расстоянии 4 м, при двух — на расстоянии 8 м и при трех — на расстоянии 12 м.

Ангон (ango) представлял собой особый вид копья, состоявший из двух частей: длиной, иногда более метра, железной части, завершавшейся пирамидальным наконечником, и древка, длина которого была значительно меньше железной части. Особенностью ангона являлись шипы или зубцы, располагавшиеся со всех сторон на верхней стороне копья и загибавшиеся книзу, подобно рыболовным крючкам. Об использовании ангона в бою сообщает Агафий. «Когда франк во время схватки бросает ангон и тот попадает в противника, то из-за этих кривых зубцов вытащить его не под силу ни раненому, ни другому человеку, и он причиняет жестокие мучения. Человек, даже не сильно раненный ангоном, все равно умирает от полученной раны. Если же ангон попадает в щит, то застревает в нем и повсюду за ним волочится. Пораженный им человек не может из-за вонзившихся зубцов ни вытащить пику, ни мечом отрубить ее, поскольку почти все древко покрыто железом. Как только франк увидел беспомощность своего противника, то он быстро наступает ногой на нижний конец ангона, хватает его и вырывает щит, обнажая голову и грудь противника. Таким образом, франк лишает противника защиты и легко убивает его ударом топора по голове или вонзая другую пику ему в шею» (Agath., II, 5; пер. М. В. Левченко).

Длинный меч spatha был заимствован франками у римлян. Форма и размеры франкских мечей этого типа столь близки к римским, что возникает проблема датировки для изолированных находок или находок, сделанных в реках[757]. В эпоху Великого переселения народов и в начале меровингских времен преобладание меча и боевого топора отвечало тактике индивидуального боя, когда сражение распадалось на серию параллельных, одновременных поединков; позднее, когда сражения стали вести объединенными отрядами, преимущество перешло к саксу.

Согласно Прокопию, в VI в. франки не пользовались луками (Procop., BG, VI, 25). Однако археологические находки, а также свидетельство Григория Турского прозволяют утверждать, что в IV в. франки использовали этот вид оружия, причем они могли смазывать наконечники стрел ядовитым соком трав (Greg., II, 9).

Тактические приемы франков мало отличались от тех, что были известны германцам в предыдущий период. Основным родом войск у франков оставалась пехота. Согласно утверждению Прокопия, из 100-тысячного войска франков, которое вторглось в Италию, конными были лишь королевские телохранители. Вооружены они были только одними копьями (Procop., BG, VI, 25). Поэтому франки продолжали прибегать к традиционному для германцев смешанному боевому порядку, когда легкая пехота действовала совместно с кавалерией.

Пехота франков обычно выстраивалась клином. Наиболее наглядное представление о том, что представляло из себя в бою франкское войско, дает нам описание, сделанное Агафием: «Форма их боевого порядка была подобна клину и походила на дельту. Передняя его часть, которая заканчивалась острием, была плотна и закрыта со всех сторон щитами. Можно сказать, что они своим построением напоминали голову свиньи. Фаланги же с каждой стороны, построенные в глубину по сотням и по лохам и как можно больше протянутые вкось, постепенно отдалялись друг от друга и заканчивались, охватывая большое пространство, так что промежуток между ними оставался пустым и видны были ряды голых спин воинов. Они стояли, отвернувшись друг от друга, чтобы противостоять неприятелю, но сражались в безопасности, прикрытые щитами. А тыл защищали стоящие в противоположном ряду» (Agath., II, 8; пер. М. В. Левченко).

В течение IV в. франки добились больших успехов в полиоркетике. Именно они захватили после упорной осады столицу Германии Второй Колонию Агриппину. Данный факт заставляет предположить, что франки уже в это время умели строить осадные машины[758].

Саксы. Римская Британия граничила на севере с территориями, населенными племенами меатов и каледонцев, не представлявших, несмотря на свою воинственность, существенной угрозы для империи[759]. Северный противник становится намного более серьезным, после того как во второй половине III в. возникает племенной союз пиктов, которые совершают нападение на римские владения уже в 297 г.[760].

В то же самое время с юго-востока Британию начинают все чаще беспокоить франкские и саксонские пираты. В IV в. угроза саксонских вторжений становится еще более ощутимой. Археологические находки позволяют нам довольно наглядно представить себе, какой тип судов использовали саксы во второй половине этого столетия. В 1863 г. в Нейдеме в Дании были обнаружены три почти полностью сохранившиеся саксонские барки, датированные 350–400 гг.[761] Это были суда, сделанные из дуба, длиной 23 м и шириной 3 м; высота бортов составляла 1 м; мачты не было; на каждой стороне находилось по 15 весел[762].

Саксы использовали традиционные виды вооружения германцев. Наибольшее распространение у них получили копья и различные виды дротиков, большой нож (seax) — аналог континентальному скрамасаксу. Меч использовался гораздо реже. Из защитного вооружения рядовые воины имели только щиты[763]. Кольчуга и шлем были только у вождей и членов их свиты. Практически единственным видом войск у саксов была пехота. Кавалерией они обзавелись только в V в., когда им пришлось столкнуться с бриттами.

Квады и сарматы. Квады и сарматы неоднократно совершали свои опустошительные набеги на Паннонии и другие балканские провинции. В IV столетии эти племена имели схожее вооружение и часто осуществляли нападения сообща (Amm., XVII, 12, 1). Аммиан дает нам описание вооружения и тактики, использовавшихся ими: «У этих племен больше сноровки для разбоя, чем для открытой войны; они вооружены длинными пиками, носят панцири из нарезанных и выглаженных кусочков рога, нашитых наподобие перьев на льняные рубашки; кони у них по большей части холощены, чтобы не бросались при виде кобыл и, когда приходится засесть в засаду, не бесились, выдавая ездоков усиленным ржанием. Они проезжают огромные пространства, когда преследуют неприятеля или когда бегут сами, сидя на быстрых и послушных конях, и каждый ведет еще в поводу запасную лошадь, одну, а иногда и две, чтобы, пересаживаясь с одной на другую, сохранять силы коней и, давая отдых, восстановить их силы» (Аmm., XVII, 12, 2–3; пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни). Кроме длинных копий сарматы использовали также луки и арканы[764].

Готы. Военная организация готов известна достаточно хорошо благодаря многочисленным археологическим находкам. Готы использовали полный комплект защитного вооружения. У них были шлемы (hilms) композитного типа, кольчуги (brunjo) и щиты (skildus). Впрочем, по всей видимости, основная масса рядовых воинов кольчуг и шлемов не имела. Аммиан говорит о готах, что они были «легкие и подвижные» (Amm., XXXI, 7, 12)[765], что, несомненно, должно указывать на отсутствие защитного вооружения. Об этом же свидетельствует также и тот факт, что готы старались при удобном случае завладеть римским вооружением и облачиться в римские доспехи (Amm., XXXI, 5, 8; 6; 5).

Наступательное оружие ближнего боя состояло из копья, секиры, кинжала и длинного меча типа спаты (meki)[766]. Широко использовалось различное метательное оружие: разнообразные дротики-верруты, луки, а также метательные палицы из обожженного дерева (Amm., XXXI, 7, 12)[767].

Все войско (harjis) делилось на несколько отрядов (hansa). У вестготов вплоть до битвы при Адрианополе войско состояло практически из одной пехоты. Только в течение V в. вестготы обзаводятся собственной кавалерией[768]. На поле боя пехота вестготов строилась фалангой перед кольцом телег и повозок, которые окружали их лагерь. Вестготы предпочитали сражаться врукопашную. Они представляли достаточно хорошо организованную и дисциплинированную массу, что позволяло им наступать и отходить назад, сохраняя боевой порядок. Выполнить подобные маневры было непросто и, по мнению Я. Ле Боэка, они были под силу только настоящим армиям античности[769].

Остготы, так же как и вандалы, переняли сармато-аланскую модель ведения боя, поэтому основную силу их войска составляли тяжеловооруженные всадники, сражавшиеся длинными копьями[770].

Персы. Основным противником римлян на Востоке были персы. У них не было постоянной армии, но все, способные носить оружие, считались военнообязанными. «Ведь варвары, — пишет Геродиан, — не дают жалованья воинам, как римляне, и не имеют постоянных военных лагерей, где упражняются в воинских искусствах; у них собираются поголовно все мужчины, а иногда и женщины, когда прикажет царь. По окончании же войны каждый возвращается к себе домой, обогатившись тем, что досталось ему от награбленного» (Herod., VI, 5, 3; cf.: 7, 1; пер. Ю. К. Поплинского). Поэтому Геродиан говорит, что войско персов «представляет собой скорее неорганизованную толпу народа, чем армию» (Herod., VI, 7, 1). Слова Геродиана подтверждает и анонимный автор Itinerarium Alexandria утверждающий, что все персы являются для царя солдатами во время войны и рабами во время мира (Itiner. Alex., 5). Перед началом военной кампании персидские сатрапы по приказу царя собирали необходимое количество войск и приводили их в назначенное место[771]. Отправляясь в поход, каждый персидский воин должен был сам обеспечивать себя провиантом, которого брал столько, сколько мог унести (Herod., VI, 7, 1).

Наиболее многочисленной частью сасанидских армий была пехота (ram), которую образовывали насильственно призванные под знамена крестьяне. Хотя боевые качества и вооружение таких солдат оставляли желать лучшего, однако их большое количество в значительной степени компенсировало эти недостатки. Именно поголовная воинская повинность позволяла персидским царям собирать в случае необходимости стотысячные армии.

Персидская пехота делилась на отряды по 50, 100, 1 тыс. и 10 тыс. чел. Отряды в 1 тыс. чел. находились под командованием офицера, имевшего звание хазрапата (hazarpat); хайварапат (haivarpat) командовал объединением в 10 тыс. чел. Насколько мы можем судить, по крайней мере в начале III в., вся персидская пехота была легковооруженной[772]. В IV в. пехота могла образовывать правильный боевой порядок, возможно, в виде фаланги[773]. Аммиан сообщает, что на поле боя пехота персов выстраивалась в тесном строю позади всадников. Из вооружения пехотинцев историк упоминает продолговатые выпуклые щиты, сплетенные из тростника и покрытые сырой кожей (Amm., XXIV, 6, 8).

Хотя на поле боя пехоте отводилась второстепенная роль, однако во время штурма и осады городов значение этого рода войск резко возрастало: именно пехотинцы обслуживали осадные орудия и метательные машины, вели саперные работы и взбирались на стены вражеских укреплений. По всей видимости, активное фортификационное строительство римлян на восточной границе империи было одной из важнейших причин, заставивших персов уделить внимание развитию своей пехоты.

Персидская знать служила в кавалерии (ramik), основной ударной силой которой были катафракты, производившие столь сильное впечатление на античных авторов. Всадники образовывали подразделения по 1 тыс. чел. Эти эскадроны подчинялись командующему армии, имевшему звание сурена (surena)[774]. Главным оружием персидских кавалеристов был лук (Amm., XXV, 1, 13). Персы традиционно славились как искусные лучники. «Луками и конями пользуются они не только во время войны, как римляне, но и занимаются ими с детства и проводят жизнь в охоте, никогда не снимая с себя колчанов и не сходя с коней, но всегда пользуются ими против врагов или против зверей» (Herod., VI, 5, 4; пер. Ю. К. Поплинского). Аммиан так описывает персидский способ стрельбы из лука: «Широко разводя руки, они натягивали упругие луки, доводя тетиву до правого соска, и, зажимая в левой руке стрелу, ловким и умелым толчком пальцев выпускали звонко свистящие стрелы, наносившие смертельные раны» (Amm., XXV, 1, 13; пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни). Кроме лука персы использовали также копье, секиру и булаву[775].

Элитой сасанидской армии была гвардия (hamriz, или traban), которой командовал офицер в звании madikanpat[776]. Безопасность особы царя обеспечивала стража, состоявшая из дворцовых пажей (retak)[777].

В отличие от парфян персы вновь стали использовать в войнах слонов. Гигантских животных покрывали броней, а на спинах устанавливали башни, в которых находились стрелки с большим запасом стрел (SHA, Alex. Sev., 56, 3–5). Вожаки слонов имели на правой руке ножи с длинной рукояткой, и в случае, если слон приходил в ярость и начинал кидаться на своих, то вожак должен был сильным ударом вонзить нож в шею животного (Amm., XXV, 1, 15)[778].

Слонов персы использовали как в открытых сражениях, так и при штурме вражеских укреплений. В последнем случае слоны играли роль живых подвижных башен и, подходя на близкое расстояние к крепостным стенам, давали возможность сидевшим на их спинах стрелкам уничтожать неприятельских солдат.

Вторичное появление боевых слонов на полях сражений было, вероятно, следствием того, что основную массу персидского войска образовывала пехота, слоны были необходимы, чтобы обеспечивать поддержку пехотинцам и прорывать вражеский боевой порядок во время рукопашного сражения.

Если верить автору биографии Александра Севера, персы вернулись также и к использованию серпоносных колесниц, которых в армии Ардашира I было якобы 1800 (SHA, Alex. Sev., 56, 4). Многие исследователи скептически относятся к этому сообщению: ни в одном литературном источнике не упоминается о сасанидских колесницах. Вегеций говорит о колесницах как о безнадежно устаревшем роде войск, забытом со времен Антиоха III и Митридата (Veg., III, 24). Впрочем, Я. Ле Боэк допускает их существование в армиях Сасанидов, ссылаясь при этом на некий рельеф из Бишанура, на котором якобы можно видеть изображение персидской колесницы[779].

Хотя персидская армия формировалась на национальной основе, но при необходимости персы прибегали и к услугам наемников, которых рекрутировали индивидуально или по племенам[780]. Из наемников были образованы элитные гвардейские отряды, в частности, подразделения кардаков (kardakes) из знатной молодежи[781]. У персов были отряды, состоявшие из греков или римлян, набранных добровольно или из числа военнопленных[782]. Кроме этого, на персидскую службу могли привлекать бактрийцев, иберов и тавроскифов (SHA, Val., 4, 1). Однако количество подразделений, созданных из наемников, всегда было не очень велико[783].

Изменения, произошедшие в военном деле персов, привели к тому, что сасанидская армия стала соответствовать модели эллинистического типа[784]. Тактика, которую традиционно использовали парфяне, состояла в том, что атаку начинала тяжелая кавалерия катафрактов. Ее задачей было прорвать первую линию строя противника. Однако если катафракты встречали на своем пути упорное сопротивление, они останавливались и им было трудно развернуть своих коней, чтобы отступить и повторить натиск. Это давало возможность второй линии пехоты противника перейти в наступление. В таком случае катафракты становились совершенно беспомощными: их легко сбрасывали с коней и добивали лежащими на земле[785]. Вслед за катафрактами в атаку шли легкая кавалерия и всадники на верблюдах, осыпавшие противника тучей стрел, но при этом остававшиеся вне досягаемости от его метательных снарядов (Herod., III, 15, 2; 3; 5). Легкая кавалерия могла сымитировать отступление в надежде заставить неприятеля нарушить свой боевой порядок и броситься в преследование. Если это удавалось, то, отходя, всадники посылали стрелы назад в бегущих за ними врагов[786].

Тактика персов существенно отличалась от парфянской. Появление в персидской армии слонов, усовершенствования, сделанные в области вооружения, и превращение пехоты в самостоятельный вид войск позволили им не избегать прямого столкновения с противником, но вступать в правильное сражение с ним. Сами римляне — современники прихода к власти Сасанидов, отмечали, как сильно отличался их новый противник на Востоке от парфян. Геродиан объясняет эту перемену тем, что после окончания гражданской войны между Септимием Севером и Писцением Нигером к персидскому царю перебежало множество воинов проигравшей партии. «Это и послужило главной причиной того, что варвары этой области впоследствии стали более упорными в рукопашных сражениях с римлянами. Ведь раньше они только стреляли из лука, сидя на конях, но не защищали себя тяжелым вооружением и не осмеливались в битве использовать мечи и копья; имея на себе легкие развевающиеся одежды, они обычно сражались, отступая и пуская назад стрелы. Когда же у варваров появились беглецы-воины, среди которых было много ремесленников, принявших варварский образ жизни, то они научились не только пользоваться оружием, но и изготовлять его» (Herod., III, 4, 8–9; пер. Η. М. Ботвинник).

Ко всему прочему, персы достигли больших успехов и в полиоркетике. Возможно, в этой области военного дела они даже превзошли римлян. Согласно утверждению Аммиана, в римском арсенале около ста лет пролежал в разобранном состоянии персидский таран огромных размеров, с помощью которого персы захватили Антиохию (в 256 или 260 г.). Римляне не смогли создать более мощного орудия и воспользовались им при осаде Безабды (360 г.) (Amm., XX, 11, 11).

Персы не только научились брать штурмом вражеские укрепления, но и сами достигли больших успехов в фортификационном строительстве. Армия Констанция II не смогла взять Безабду, которую персы отняли у римлян. Зная по опыту о том, как хорошо были укреплены персидские города и с каким мужеством обороняли их защитники, Констанций не решился в 361 г. перейти Евфрат, хотя, как пишет Аммиан, он мог бы, не встретив армии царя, дойти до Тигра (Amm., XXI, 13, 2). Таковы были неприятели, постоянно угрожавшие империи.

Задачи фискального и полицейского характера. Помимо борьбы с внешними неприятелями римские вооруженные силы выполняли задачи фискального и полицейского характера[787]. Одной из главных была таможенная функция, включавшая в себя как сбор таможенных пошлин, так и пресечение провоза запрещенных товаров. Государство обязало всех торговцев, ведущих дела с чужеземными странами и народами, проходить через несколько специально определенных городов. На Востоке это были Нисибис, Эдесса, Каллиник и Артаксата; на Дунае — два пункта, одним из которых был Коммерций; на Красном море — Клисма[788]. Лицами, ответственными за сбор пошлин, в таких городах были comites commerciorum — гражданские чиновники, подчинявшиеся комиту священных щедрот (comes sacrarum largitionum) (ND, Or., XIII, 6–9). Поскольку они не имели в своем распоряжении средств заставить торговцев выполнять таможенные правила, то прибегали к военной поддержке пограничных дуксов[789].

Обычно армия не принимала участия в сборе налогов[790]. Однако нам известны исключения из данного правила. Материалы из архива Флавия Абиннея, командира алы в Дионисиаде, показывают, что в императорских доменах правительство могло использовать солдат для этой цели (Р. Abin., З)[791]. Другим подобным документом является указ Феодосия I от 386 г., который позволяет префекту Египта мобилизовать для сбора налогов militares possessores (castrenses milites), обязанных государству военной службой (CTh, I, 14, 1).

Весьма злободневной проблемой, решение которой было возложено на армию, являлась борьба с разбойниками. Количество разбойников в эпоху Поздней империи в некоторых провинциях возросло до размеров прежде неизвестных. Либаний говорит, что в пещерах прилегавших к Антиохии гор находится большое количество хорошо вооруженных разбойничьих отрядов (Lib., Or., XLVI, 8). Эти банды ночью и днем нападали на купцов и богатых рабовладельцев (Lib., Or., XX, 26; L, 26). Из-за частых нападений разбойников дороги сделались небезопасными. Либаний даже утверждает, что движение на дорогах прекратилось, а разбойников называет «господами всех купцов» (Lib., Or., XLVIII, 35; L, 26).

При Валенте особую известность приобрели разбойники маратокупрены — жители одноименного селения, расположенного в Сирии близ г. Апамея. Под видом купцов и высокопоставленных офицеров они разъезжали повсюду, нападая на богатые дома, виллы и города (Amm., XXVIII, 2, 11–13). Вплоть до 368 г. не прекращались грабежи исавров, причинявших большой вред городам и селениям Памфилии и Киликии (Amm., XXVII, 9, 6).

Похожая ситуация сложилась в западных провинциях, особенно в Галлии. Здесь, по словам Аммиана, «наглый разбой все усиливался на всеобщую погибель; особенно стали опасны большие дороги, и все, что обещало какую-нибудь поживу, расхищалось самым дерзким образом» (Аmm., XXVIII, 2, 10; пер. А. Ю. Кулаковского и А. И. Сонни). Жертвой разбойников сделался даже родственник императора — трибун императорской конюшни Константин, которого захватили из засады, а потом убили (Amm., XXVIII, 2, 10). При случае грабежами промышляли варвары (леты), в большом количестве поселенные на территории империи. Наряду с бандами разбойников, действовавшими на суше, на море хозяйничали пиратские флотилии, нападавшие на купеческие суда и препятствовавшие таким образом развитию морской торговли. Либаний с горечью говорит, что разбойники «не щадят ни земли, ни моря» (Lib., Or., XXV, 40).

Для борьбы с этим врагом правительство постоянно привлекало армию. Чтобы обезопасить движение на главных дорогах, во второй половине IV в. на некотором расстоянии друг от друга были возведены укрепленные посты, в которых находились отряды солдат (stationarii). Stationarii должны были также поддерживать порядок в деревнях, однако на деле они часто занимались тем, что притесняли и обирали крестьян[792]. Против крупных разбойничьих банд правительство вело самую настоящую войну, опираясь на армию. Так произошло с маратокупренами, которые были перебиты все до единого, включая женщин и детей, а селение их стерто с лица земли (Аmm., XXVIII, 2, 14).

Кроме борьбы с разбойниками армия должна была подавлять антиправительственные восстания среди местного населения. В отличие от эпохи принципата, когда восстания имели яркую антиримскую направленность, а целью повстанцев было обретение независимости, в IV столетии выступления местного населения утратили сепаратистские черты. Провинциалы выражали недовольство правящим режимом тем, что выдвигали своего кандидата на императорский трон. Характерно, что армия часто сама была источником возмущений и беспорядков, поскольку солдаты беззастенчиво грабили и притесняли гражданское население. Такие случаи происходили везде, где останавливались на постой войска. Это явление приобрело такой размах, что императоры Констанций II и Констант особыми статьями запретили не только рядовым солдатам, но и комитам, трибунам и препозитам под страхом телесного наказания требовать на постое у хозяев масло, древесину и подушки (CTh, VII, 9, 2). Императоры Валентиниан I и Валент в своем приказе магистру конницы Иовию писали, чтобы он наказывал тех солдат, которые не знают меры в обманах и грабежах (CTh, VIII, 1, 10).

Впрочем, подобные указы не приводили к желанным результатам, поскольку перед глазами солдат были живые примеры поведения их собственных командиров, причем самого высокого ранга. Аммиан сообщает, что префект претория Музониан вместе с магистром конницы Проспером грабили собственное население (Аmm., XV, 13, 4). Такие действия военных еще больше обостряли положение дел в провинциях, являясь причинами возмущений и восстаний местного населения (Аmm., XXXI, 9, 1). Аммиан, говоря о Фирме, отмечает, что тот поднял восстание мавров, не будучи в состоянии выносить грабежей и высокомерия военных чинов (Аmm., XXX, 7, 10).

Солдаты провинциальных войск, ощущавшие себя сплоченным «коллективом граждан», очень часто и сами становились инициаторами военных мятежей[793]. Примером этого явления могут служить восстания галльских и иллирийских войск, провозгласивших императором Магненция (350 г.), восстание галльских войск, в результате которого к власти пришел Юлиан (361 г.), восстание фракийских легионов, выдвинувших в качестве кандидата на трон Прокопия (367 г.), восстание войск африканского гарнизона, поддержавших Фирма (372 г.), и, наконец, восстание британской армии под руководством Магна Максима (383 г.).

2. Подготовка и проведение военной кампании

Подготовка военной кампании. Военные действия в IV столетии носили, как правило, сезонный характер. Однако нередки были также и случаи, когда римлянам, отражая атаки неприятеля, приходилось действовать в самый разгар зимы. В холодное время солдаты обычно находились на зимних квартирах (hiberna, stationes или sedes hibemae) (Amm., XIV, 1, 1; 11; 15; XV, 2, 1; XVI, 3, 3; XVII, 2, 1; 2; 4; 8; XVIII, 1, 1; XX, 10; 4, 9; XXI, 9, 5; XXIII, 2, 5; XVII, 10, 16), которые могли быть расположены в городах или фортах[794] либо представлять собой традиционные военные лагеря. Размещение солдат в разных городах имело целью прежде всего облегчить их снабжение продовольствием (Amm., XVI, 4, 1).

Запланированный поход начинался в начале весны, но в некоторых регионах приходилось ждать до середины лета. Так, например, в Галлии началом кампании считался июль, поскольку именно к этому времени в Аквитании собирали урожай хлеба и подвозили его военным (Amm., XIV, 10, 2; XVII, 8, 1). Раньше июля сделать это было невозможно: в начале весны в этой провинции шли частые дожди, из-за чего поднимался уровень воды в реках (Amm., XIV, 10, 1–3). На склады городов, располагавшихся в прирейнской области, провиант поступал из Британии (Amm., XVIII, 2, 3).

Население империи облагалось особым налогом, состоявшим в натуральных поставках (annona)[795]. За заготовки провианта для армии отвечал префект претория (Amm., XIV, 10, 4; XVIII, 2, 4; XX, 4, 6; 8, 20). Продовольствие, предназначавшееся для солдат, которые несли постоянную военную службу на каком-либо конкретном участке границы, хранилось на специальных складах в укрепленных городах. Аммиан называет семь городов на рейнской границе, в которых находились продовольственные склады. Это Лагерь Геркулеса, Квадрибургий, Трицензимы, Новезий, Бонна, Антеннак и Бингион (Amm., XVIII, 2, 4)[796].

Каждый солдат, отправляясь в поход, брал с собой запас продовольствия на 17 дней (Amm., XVII, 9, 2)[797]. Провиант, палатки и другую поклажу (sarcina) везли на вьючных животных — sarcinalia iumenta (Amm., XXIX, 4, 5). Согласно утверждению автора жизнеописания Аврелиана, на одну центурию полагался один мул. Однако здесь, по всей видимости, допущена ошибка. Более вероятным представляется, что одна повозка и одна вьючная лошадь (или мул) полагались на каждую контубернию. Автор «Стратегикона» сообщает, из чего состоял инвентарь, закрепленный за контубернией: «На каждой из повозок должны быть: ручная мельница, топор, секиры, тесло, пила, два заступа, молот, две лопаты, корзина, ткань из козьей шерсти, серп, марсобарбул, триболы, соединенные тонкими бечевками, прикрепленными к железному колу, чтобы их можно было быстро собрать» (Maur., Strat., XII, 6; пер. В. В. Кучмы). У кавалеристов кроме боевого коня была еще и вьючная лошадь (SHA, Aurel., 7, 7). У трибунов и комитов были свои вьючные лошади или мулы, на которых везли провизию, предназначавшуюся для этих офицеров (Amm., XXV, 2, I)[798].

Если движение армии проходило по римской территории, то обеспечивать ее продовольствием должно было местное население. Во вражеской стране кормились за счет запасов, захваченных у неприятеля (Amm., XXIX, 5, 10). Это была еще одна причина, по которой начало военной кампании приурочивалось к моменту созревания хлебов на полях (Amm., XVII, 9, 2–3). Например, в 357 г. солдаты Юлиана собрали хлеб с полей варваров, которого хватило на то, чтобы оставить годовой запас для гарнизона крепости Три Таберны. Кроме того, вся армия была обеспечена продовольствием на 20 дней (Amm., XVI, 11, 12).

Когда армия вела активные военные действия на территории противника, то, обоз с запасами пищи, воды и фуража оставляли в укрепленном месте: городе или крепости. Отсюда армии подвозили все необходимое в том случае, если при продвижении в глубь неприятельской страны она оказывалась в пустынной местности (Amm., XXIX, 5, 13).

Перед началом военных действий первой обязанностью военачальника было собрать армию. Для этого офицерам, командовавшим отдельными подразделениями, рассылались тессеры expeditionales с приказом покинуть зимние квартиры и направляться к месту предполагаемого общего сбора[799]. Так, перед началом войны с Персией Юлиан послал командирам отдельных отрядов приказ переходить через Евфрат, по получении которого все выступили в поход и, собравшись на разных стоянках, ожидали прибытия императора (Amm., XXIII, 2, 2–3). Сделано это было для того, чтобы предупредить слухи о начале большой военной кампании и застать неприятеля неподготовленным. В случае необходимости воинские части пополнялись новыми рекрутами, создавались новые подразделения, проводилась вербовка варваров. Кроме этого, делались запасы оружия, заготавливались провиант, вьючные животные, транспортные средства. Все эти действия могли занимать достаточно продожительное время. Например, в 375 г. Валентиниан I перед походом на квадов делал запасы оружия и провианта в течение целого лета (Amm., XXX, 5, 11). Армия выступала в поход только после завершения всех приготовлений.

Разведка. Обычно началу военной кампании или же выступлению армии в поход всегда предшествовал предварительный сбор информации о противнике. Исследователи различают два типа разведки, существовавшей в период Поздней империи: стратегическую и тактическую. Главная задача стратегической разведки состояла в том, чтобы собрать как можно более подробную информацию о количестве сил, которыми располагает противник, и местах их дислокации еще до начала открытых военных действий[800]. Подобные данные могли быть получены различными путями. Несомненно, что на службе у государства существовали специальные шпионы (speculatores) занимавшиеся сбором сведений, находясь на вражеской территории. Способ действия этих агентов можно представить достаточно ясно. Аммиан сообщает, что опытнейший спекулатор собирает свои сведения, до неузнаваемости изменив внешность (Amm., XXVI, 6, 5)[801]. Автор анонимного византийского трактата VI в. утверждает, что императорские шпионы обычно действовали парами. При этом они определяли конкретное место для встречи друг с другом. Аноним советует выбрать в качестве такого места рыночную площадь, на которой торгуют купцы из самых различных стран, в том числе и из империи. Здесь, не вызывая подозрений у врагов, под видом покупки или продажи товаров шпион, собравший сведения о планах противника, сможет передать их своему коллеге (Anon., De re strategica, XLII). Несомненно, что подобная практика имела давнюю традицию и существовала не только в период Поздней империи, но и во времена принципата.

По всей видимости, именно через таких секретных агентов префект претория Музониан, действовавший совместно с дуксом Месопотамии Кассианом, получал сведения о том, что происходит на самых дальних окраинах персидского царства (Amm., XVI, 9, 2). Аммиан называет шпионов Музониана «умелыми и ловкими в обмане»[802]. Эти emissarii или speculators (Amm., XVI, 9, 3) сообщили префекту, что царь ведет трудную войну с пограничными варварами и, возможно, будет склонен к тому, чтобы заключить с империей мир.

Кроме шпионов, действовавших в глубоком тылу на территории противника, на службе у военного командования были тайные агенты (arcani). Эта должность была учреждена при Константе. Арканы должны были, разъезжая в разных направлениях, вести наблюдения за перемещениями пограничных племен и доносить о них военачальникам. В 368 г. британские арканы были изобличены в том, что за деньги сообщали варварам обо всем происходившем на римской стороне, поэтому Феодосий Старший лишил их занимаемых постов (Amm., XXVIII, 3, 8).

Послы, находившиеся за границей, одновременно служили и государственными шпионами. Они тайно извещали императорский двор о том, что они видели и слышали[803]. Так, известие о готовящемся вторжении персов в восточные провинции империи римляне получили от нотария Прокопия, который был отправлен в Персию, чтобы заключить мирный договор с царем (Amm., XVII, 14, 3; XVIII, 6, 17). Прежде чем быть доставленным в императорский штаб, послание было передано в город-крепость Амиду, где находился магистр конницы Урзицин. Этот документ представлял собой пергамент, исписанный тайнописью и спрятанный в ножнах меча. Текст был составлен намеренно неясно, чтобы в случае, если бы посыльные были захвачены, неприятели не могли бы расшифровать письмо. Содержание его было следующим: «Далеко отослав греческих послов, может быть, даже с целью предать их смерти, престарелый царь, не довольствуясь Геллеспонтом, намерен навести мосты на Гранике и Риндаке и наводнить Азию многочисленными народами. И сам по себе он вспыльчив и свиреп, а тут еще его возбуждает и поощряет преемник римского императора Адриана. Пришел конец Греции, если она не будет настороже» (Amm., XVIII, 6, 18; пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни). Текст был понят таким образом: «…персидский царь перейдет через Анзабу и Тигр и под влиянием уговоров Антонина хочет стать владыкой Востока» (Amm., XVIII, 6, 19; пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни). Письмо было доставлено не простыми посыльными, а специальными агентами, очевидно, состоявшими при Прокопии, которых Аммиан называет exploratores (Amm., XVIII, 6, 17).

В экстренных случаях на вражескую территорию противника в качестве разведчика мог быть отправлен какой-нибудь высокопоставленный офицер, в задачу которого входило как можно быстрее доставить командованию требуемые сведения. Так было, например, с самим Аммианом, который был послан в Месопотамию, чтобы следить за передвижениями персидской армии (Amm., XVIII, 6, 20–23; 7, 1).

В административном аппарате противника могли быть лица, занимавшие высокие посты, но втайне сочувствовавшие империи или состоявшие на римской службе. Подобным тайным агентом был сатрап Иовиниан, проведший свое детство в качестве заложника в римской Сирии (Amm., XVIII, 6, 20). Такие чиновники также могли передавать римским властям важные сведения или оказывать необходимую помощь римским разведывательным миссиям.

Информация, собранная в различных провинциях, поступала через дуксов к военным магистрам[804]. Магистры отправляли полученные сведения ко двору государственной почтой (cursus publicus). Исследователи, занимающиеся изучением римской армии, отмечают, что в отношении сбора разведданных в период Поздней империи наблюдается стремление к максимальной централизации: вся информация должна была поступать к императору, являвшемуся главнокомандующим[805]. При дворе особые чиновники собирали приходившие из различных провинций данные. Эта функция была возложена на начальника корреспонденции (magister epistularum), начальника архивов (magister memoriae), на дворцовых магистров (magistri praesentales) и особенно на магистра оффиций[806]. Последний должен был докладывать императору обо всем, в том числе и о замеченных передвижениях варваров (Amm., XXX, 8, 12)[807].

Тактическая разведка позволяла собрать информацию об армии противника уже непосредственно во время ведения войны. Специалисты различают два типа тактической разведки: пассивную, или статичную, и активную, или мобильную. В первом случае разведданные получали с постов наблюдения, от дезертиров или военнопленных (Amm., XIV, 3, 4; XVIII, 6, 16). Со сторожевых постов информация о противнике могла поступать как через посыльных, так и посредством особых сигналов. Такие сигналы подавались ночью огнем, а днем — дымом. Вегеций сообщает, что иногда на башнях укреплений подвешивались специальные балки, при помощи которых, то поднимая, то опуская их, передавалась необходимая информация (Veg., III, 5).

Со времен Августа в каждом легионе было подразделение speculators, на которых была возложена задача проведения мобильной разведки[808]. Во время мобильной разведки спекулаторы высылались вперед, чтобы следить за тем, что делается у противника[809]. Обычно такая разведка проводилась перед каждым выступлением армии из лагеря, особенно если противник был где-то поблизости (Amm., XXVII, 2, 4).

Полученная информация позволяла главному штабу принять решение о том, нужно ли вступать в сражение или предпочтительнее будет как можно дольше избегать его. Если решение о столкновении было принято, то подготовку к нему проводили, опираясь на сведения разведки. В качестве разведчиков использовали отряды легкой кавалерии. Аммиан дает им обобщенное название procursatores, Вегеций предпочитает использовать слово exploratores. Во время персидского похода Юлиана основные функции разведки были возложены на три уже упоминавшиеся турмы всадников, находившихся под командованием Луциллиана (Amm., XXIV, 3, 1; 5, 5; Zos., III, 14, 1; 19, 1). Кроме того, в качестве разведчиков могли использовать сарацинских федератов. Вегеций советует выбирать разведчиков среди наиболее верных, хитрых и осмотрительных солдат на отборных лошадях (Veg., III, б)[810]. Функции разведчиков были разнообразны. Перед тем как армия выступала в поход, их высылали вперед, чтобы они осмотрели местность (впереди, в тылу, слева и справа), по которой предстояло осуществлять движение. Делалось это из опасения, как бы неприятель не устроил на пути засаду (Veg., III, 6)[811]. Подобную рекогносцировку местности предпочитали проводить ночью (Veg., III, 6). Во время марша армии разведчики следовали на некотором расстоянии от ее флангов, чтобы не произошло неожиданного нападения противника (Amm., XXIV, 1, 2). Разведчики должны были захватывать в плен вражеских солдат, чтобы командование могло получить от них необходимую информацию (Amm., XXIV, 1, 10). Это было особенно важно, если армия продвигалась по неизвестной местности. В таком случае пленники становились проводниками (Amm., XVII, 10, 5). Разведчики должны были предоставлять командованию точные данные о численности и составе вражеской армии (Amm., XXXI, 12, 3). Иногда разведчикам приходилось первыми вступать в открытое сражение с неожиданно появлявшимися неприятельскими отрядами (Amm., XXIV, 5, 5). Однако одной из главных задач разведчиков был сбор данных для составления точной карты местности, по которой предстояло пройти армии или где должны были развертываться боевые действия. На таких картах (itineraria) числом шагов были указаны расстояния от одного населенного пункта до другого, обозначены горы, реки, перепутья и т. д. (Veg., III, 6).

Инженерные войска и медицинская служба. При армии существовали команды инженеров (architect), которые должны были организовывать переправы через реки и отвечали за строительство осадных сооружений. Все необходимое для этого (дерево, осадные машины, кожаные бурдюки и кожаные лодки, специально предназначенные для сооружения понтонов) армия везла с собой (Amm., XXIII, 3, 9; XXIV, 3, 11; XXV, 6, 15; Zos., III, 13, 2; З)[812]. По всей видимости, для быстроты возведения понтонных мостов римляне стали использовать уже готовые конструкции, которые при необходимости оставалось только собрать. Описанию одного из таких устройств анонимный автор посвящает 16-ю главу трактата «De rebus bellicis». Этот переносной понтонный мост, названный Анонимом аскогефиром, не был его личным изобретением. Он сам заявляет, что аскогефир был создан изворотливой необходимостью[813]. Аскогефир был образован из наполненных воздухом кожаных бурдюков величиной 3, 5 фута. На одной стороне бурдюков имелись петли, а на другой — крючки. С помощью этих приспособлений бурдюки соединялись в единое целое. Поверх образовавшегося моста клали циновки из козьего волоса. Для придания всему сооружению устойчивости сверху по его краям пускали канаты, которые натягивались между вбитыми на противоположных берегах железными кольями. Перевозить аскогефиры должны были специальные отряды, следовавшие за армией (Anon., De reb. bell., 19, 3). Для перевозки одного такого понтонного моста, по мнению Анонима, было необходимо 50 вьючных животных (Anon., De reb. bell., Praef., 14).

Мы в точности не знаем, как была организована военно-медицинская служба.

Определенно можно сказать, что в каждом подразделении были врачи и хирурги (tedici), лечившие заболевших и раненых. Каково было их количество, неизвестно. Однако, очевидно, не очень много, поскольку во время кровопролитных столкновений или эпидемий их не хватало, чтобы оказать помощь всем нуждавшимся. Так, в 359 г. во время осады персами Амиды многие солдаты были вынуждены сами лечить свои раны или умирали от потери крови (Amm., XIX, 2, 15). В 375 г. император Валентиниан I отправил в воинские части всех своих придворных медиков, чтобы те оказывали помощь в лечении солдат, страдавших от чумы (Amm., XXX, 6, 4).

Походный порядок. В эпоху Поздней империи основным был походный порядок, при котором армия образовывала несколько каре (agminibiis quadratis) (Amm., XXIV, 1, 2; XXV, 3, 2; XXVII, 10, 6). При необходимости каре могли раздвигать (Amm., XXV, 3, 2) или стягивать свои ряды. Ряды раздвигали в том случае, если хотели, чтобы армия казалась неприятелю более многочисленной, чем была на самом деле. К этому маневру искусно прибегал Юлиан во время похода против персов (Amm., XXIV, 1, 3). В случае если была опасность нападения неприятеля во время перехода, отдельные подразделения армии выстраивались в боевой порядок (cuneis confertis), что позволяло быстро отразить внезапную атаку (Amm., XX, 11, 6).

Авангард походного порядка армии обычно образовывала кавалерия, затем шла пехота. На некотором расстоянии от передового отряда находились обоз с прислугой и вьючные животные. Промежуток между авангардом и обозом был необходим для того, чтобы при внезапном нападении неприятеля обоз не пострадал из-за скученности сражающихся. В арьергарде двигались всадники и пехотинцы, которые должны были защищать обоз. Такие же отряды должны были прикрывать его с флангов (Veg., III, 6).

Аммиан дает нам подробное описание походного порядка армии Юлиана в начале персидского похода (363 г.). Поскольку предстояло идти по вражеской территории, Юлиан выслал вперед три эскадрона своих разведчиков, которые должны были следить, чтобы противник не напал неожиданно. Основные силы армии были выстроены в 4 каре. Невитта с несколькими легионами шел по берегу Евфрата на правом фланге, в центре с основными силами пехоты — сам Юлиан, на левом фланге находилась кавалерия под командованием Аринфея и Хормизды, арьергард вели Дагалайф и Виктор и замыкали армию отряды дукса Осроены Секудиана. Обоз Юлиан приказал поместить между флангами армии, чтобы он не смог быть захвачен внезапным набегом неприятеля (Amm., XXIV, 1, 2–4).

С какой быстротой двигалась армия и как долго длился обычный дневной переход, в точности неизвестно. Аммиан неоднократно утверждает, что армия Юлиана продвигалась по территории противника с большой скоростью (Amm., XXIII, 2, 7). Но так ли это было в действительности, трудно сказать однозначно. В одном месте Аммиан сообщает, что за один день армия Юлиана прошла 200 стадий (Amm., XXIV, 2, 3)[814], т. е. 35, 4 км. Согласно Вегецию, в летнее время обычный дневной переход составлял 5 часов, за которые полагалось пройти 20 миль (ок. 29, 6 км) обычным шагом или 24 мили (ок. 35, 6 км) ускоренным шагом (Veg., 1, 9). Таким образом, получается, что Юлиан прошел со своей армией расстояние, приблизительно равное тому, которое по нормам I–II вв. полагалось проходить за один день. Однако очень многое зависело от условий, в которых передвигалась армия. Поэтому расстояние, пройденное за день, могло и не соответствовать установленным нормам. Так, например, Аммиан передает, что дневной переход армии составил однажды всего 14 миль (Amm., XXIV, 3, 10), а в другой раз — только 70 стадий (12, 5 км) (Amm., XXV, 1, 10). Но из рассказа того же Аммиана мы узнаем, что в день сражения под Аргенторатом римской армии предстояло пройти путь, равный 21 миле (ок. 30 км), после чего в течение нескольких часов выдержать трудный бой с аламаннами (Amm., XVI, 12, 8). Впрочем, отметим, что в последнем случае римляне двигались без обоза и по хорошо известной им территории. То же самое можно сказать и о переходе, предшествовавшем Адрианопольскому сражению. Армия Валента выступила на рассвете, оставив свой обоз в лагере (Amm., XXXI, 12, 10)[815], после чего в знойный летний день совершила в полном вооружении по каменистым и неровным дорогам марш, который длился не менее семи часов (Amm., XXXI, 12, 11). Если бы солдаты Валента двигались с такой же скоростью, как это предписывалось уставом, цитируемым Вегецием, то они прошли не менее 25–28 миль (ок. 41, 5 км).

После каждого перехода армия разбивала походный лагерь, который, как и во времена принципата, окружали рвом (fossa) (Amm., XVIII, 2, 11; Zos., II, 48, 4) и земляным валом с палисадом (Amm., XXIV, 1, 7; XXV, 3, 1). Лагерь по-прежнему имел четверо ворот, главные из которых — преторианские (porta praetoria), вели к месту, где находилась палатка командующего армией (Amm., XXV, 6, 7)[816]. В эпоху Поздней империи римляне могли разбивать и более простой лагерь, без вала и рва. Такой лагерь имел форму круга, а единственной защитой его была стена из щитов (Amm., XXIV, 8, 7)[817].

3. Тактические приемы

Изменение тактики пехоты. Вооружение легионеров конца республики — начала принципата было идеально приспособлено к тактическим приемам ведения боя, сформировавшимся у римлян в процессе борьбы за гегемонию в Средиземноморье. В соответствии с традиционной когортной тактикой солдаты каждой когорты выстраивались в три линии: гастаты впереди, за ними принципы и позади всех триарии. В свою очередь, когорты также строились в три линии. Между когортами существовали определенные интервалы. Подобная тактика давала максимальную гибкость всему построению, особенно когда сражение происходило на пересеченной местности, и позволяла легионерам наиболее эффективно использовать их короткие мечи (gladii)[818].

Согласно утвердившейся практике легионеры, прежде чем вступить с противником в рукопашную схватку, должны были забросать его строй своими пилумами. Чтобы получить максимальный эффект от броска тяжелого пилума, нужен был предварительный разбег[819]. Поэтому легионы Поздней республики были чрезвычайно мобильной структурой. Во время боя они не стояли на месте, ожидая приближения противника, а сами атаковали его. После залпа пилумов сразу же следовала рукопашная схватка. Римская военная доктрина требовала, чтобы солдаты наносили своими короткими мечами колющие удары, поскольку считалось, что именно они наиболее смертоносны (Veg., I, 12). Длинный меч был для подобного применения совершенно не приспособлен[820].

Вооруженный пилумом и гладиусом, защищенный массивным щитом (scutum) легионер конца республики и первого века империи являл собой тип универсального бойца, для которого не подходили устоявшиеся понятия, делившие пехоту на тяжелую и легкую. Обычно считалось, что легкая пехота должна была завязывать бой, а от тяжелой требовалось отразить натиск противника и при этом не нарушить своих боевых порядков. Тактические приемы и вооружение римских легионеров позволяли им выполнять на поле сражения функции как легкой, так и тяжелой пехоты. Солдаты выступали прежде всего в роли фехтовальщиков, образовывавших достаточно свободные боевые порядки и сражавшихся индивидуально, были хорошо защищены, чтобы выдерживать натиск тяжеловооруженного противника, и в то же время достаточно подвижны даже для того, чтобы преследовать отступающую легкую пехоту. Поэтому легионы могли действовать на поле боя и без поддержки кавалерии или легковооруженной пехоты[821].

Однако, как свидетельствуют источники, имеющиеся в нашем распоряжении, уже во II в. римская пехотная тактика и вооружение начинают претерпевать существенные изменения. Построение легионной пехоты становится все компактнее и все более напоминает построение фаланги[822]. Сильное влияние на римскую тактику должно было оказывать ухудшение моральных и физических качеств рядового состава. Тактика, выработанная римлянами к концу республики, требовала от каждого отдельного бойца личного мужества, физической силы (хотя бы для того, чтобы метать тяжелые pila) и умения хорошо обращаться с оружием[823]. Когда критерии отбора новобранцев снизились, трудно было добиться практического воплощения в жизнь отработанной в прежний период тактики.

Поскольку общая масса личного состава не отличалась высокими моральными качествами, то наиболее приемлемым для ведения боя оказалось построение в виде фаланги: в этом случае в сражении принимали участие, как правило, лишь первые ряды, составленные из офицеров, унтер-офицеров и наиболее надежных и сильных солдат.

Арриан в своем трактате «Тактика против аланов», составленном немного позднее 135 г., описывает боевой порядок пехоты, которой предстояло отразить натиск тяжеловооруженной конницы. Каждая когорта легионеров должна была располагаться в 8 рядов. Стоящие в первом ряду солдаты наклоняли копья под углом 45°, уперев при этом конец древка в землю. Солдаты второго, третьего и четвертого рядов должны были забросать пилумами нападавшего противника (Агг., Tact., 17). Девятый ряд, который образовывали пешие лучники, и десятый, состоявший из конных лучников, поддержанных артиллерией, во время сражения осыпали вражескую кавалерию стрелами, посылая их поверх голов впередистоящих товарищей. Таким образом, Арриан советует образовывать построение со сплошным фронтом, не делая интервалов между когортами. Подобный боевой порядок противоречит всем нормам традиционной римской тактики, отработанным в предыдущий период. Он демонстрирует, что основной задачей легиона становится не нападение на вражеский боевой порядок, а, напротив, отражение натиска противника[824]. При этом неподвижном построении даже у солдат, находившихся в передних рядах, не было никакой возможности эффективно метать свои pila[825], а короткие gladii оказывались беспомощными против более длинных мечей противника. Изменение легионной тактики неизбежно повлекло за собой изменение вооружения легионеров: пилумы уступили место копьям, а гладиусы — спатам, более приспособленным для нанесения рубящего, а не колющего удара. Римские пехотинцы превратились из фехтовальщиков в копейщиков, эффективность действия которых была основана на слаженных коллективных маневрах в сомкнутом строю[826]. Отдельный солдат не мог более вести бой в одиночку, но должен был действовать совместно со стоявшим рядом с ним справа товарищем, который закрывал его частью своего щита[827]. Поэтому еще одним изменением в римском вооружении, ставшим следствием перемены тактики, была замена четырехугольного полуцилиндрического скутума меньшими по размеру круглыми и овальными щитами, более пригодными для сражения в сомкнутом строю.

Начиная с северовской эпохи phalangarii вооруженные длинными копьями (hastae) образовывали первые ряды боевого построения; за ними располагались lanciarii, вооруженные легкими метательными копьями (lanceae); замыкали строй sagittarii (лучники)[828]. Каракалла попробовал создать некоторое подобие македонской фаланги (Xiphilin., Epitoma, LXXVII, 7) и, возможно, это было вызвано не только желанием императора во всем походить на Александра Великого, но и требованиями тактического характера. Александр Север, если верить автору его жизнеописания, пошел еще дальше: он объединил шесть легионов в фалангу, численность которой составила 30 тыс. чел., названных «фалангариями». Это была отборная часть армии, собранной для войны с персами, и фалангарии получали повышенное жалованье (SHA, Alex. Sev., 50, 5). Изменения в тактике и вооружении, наметившиеся в северовский период, получили дальнейшее развитие во второй половине III — первой половине IV в., после чего вооружение и тактические приемы римлян в доадрианопольский период оставались в принципе одними и теми же.

О позднеримской тактике мы можем судить благодаря тем сведениям, которые сохранили для нас главным образом Аммиан и Вегеций. Тяжеловооруженная пехота по-прежнему была основной силой армии. Обычным построением для нее была фаланга[829]. Фаланга периода Поздней империи существенно отличалась от классической греческой или македонской фаланги. Согласно Аммиану, опытные полководцы ставили в первую линию более сильных солдат (тяжеловооруженных), за ними легковооруженных, потом стрелков и позади всех резервные отряды, которые должны были прийти на помощь в критическую минуту (Amm., XIV, 6, 17)[830]. Первый ряд боевого построения образовывали antepilani, или antesignani, т. е. стоящие перед боевыми значками (Amm., XVI, 12, 20; XIX, 6, 12). Антесигнаны были опытными унтер-офицерами в звании кампидокторов (Veg., II, 7). Иногда именно им поручалось первыми атаковать противника, с тем чтобы своим примером вселить решимость в остальных солдат и увлечь их за собой. Впрочем, данный прием использовался не во время правильного сражения, а, очевидно, лишь тогда, когда противник занимал хорошо укрепленную позицию, которую необходимо было взять штурмом. Так, например, произошло в битве при Солицинии (368 г.), когда аламанны заняли горные высоты и начинать бой было поручено скутарию Сальвию и гентилу Лупицину (Amm., XXVII, 10, 12).

За антесигнанами стояли гастаты и ординарии. Антесигнаны, гастаты и ординарии имели полный комлект тяжелого вооружения. Аммиан говорит, что в сражении они образовывали несокрушимую стену (Amm., XVI, 12, 20; cf.: Veg., II, 7)[831]. В случае если дело доходило до рукопашной, именно они принимали на себя всю тяжесть вражеского удара. Они образовывали заслон из щитов в виде «черепахи» (Amm., XXXI, 7, 12; cf.: Amm., XVI, 12, 44; XXIX, 3, 48), поражая противника копьями, в то время как легковооруженные, находившиеся за ними, продолжали осыпать неприятеля различными метательными снарядами (Amm., XIV, 2, 14; XVI, 12, 36; XXXI, 7, 12; 13, 1).

Наличие тяжелого вооружения только у бойцов первых рядов привело к определенным терминологическим изменениям. В эпоху республики и Ранней империи термин armatus означал того, кто носит оружие, в противовес тем, кто оружия не имеет или чье оружие не носит специфически военного характера[832]. Вместе с прилагательными термин также мог означать различные категории войск во время военного похода[833]. Однако он не содержал в себе указания на качество вооружения, которым располагал солдат. В позднюю эпоху armatus — это уже не просто метонимия для обозначения солдата, но и вполне конкретный термин, указывающий на категорию войск. Аммиан сообщает, что арматы образовывали императорский эскорт — соhortes armatae (Amm., XX, 5, 1; XXIV, 4, 18; XXV, 1, 16)[834]. Историк использует в данном случае слово armatae в качестве прилагательного, однако, как справедливо замечает С. Жаньяр, он делает это исключительно для того, чтобы указать на особое вооружение войск, иначе было бы трудно понять, для чего потребовалось таким образом обозначать когорты, которые изначально являлись военными подразделениями, особо выделяя их среди остальных отрядов армии[835]. Арматы участвовали в триумфальном въезде Констанция II в Рим (357 г.). Их вооружение было достаточно точно описано Аммианом: «С той и другой стороны шли две шеренги арматов, вооруженных щитами и в шлемах с султанами… облаченных в сверкавшие кирасы» (Amm., XVI, 10, 8).

Арматы были главной ударной силой армии. Они первыми шли на штурм вражеских укреплений (Amm., XXIII, 4, 8; XXIV, 2, 9; 4, 13:18; 24; XXVI, 1, 8). Во время штурма Аквилеи (361 г.), например, арматы стояли на верхних ярусах подвижных башен, сражаясь с защитниками города, в то время как легковооруженные находились на нижних, откуда они пытались перебраться через стену (Amm., XXI, 12, 9). Во время столкновения с лентиензами (378 г.) Грациан приказал отобрать из каждого легиона по 500 armati, чтобы штурмовать высоты. Согласно Аммиану, эти арматы были антесигнанами (Amm., XXXI, 10, 13)[836].

Возможно, перемена значения словом armatus, произошла под влиянием греческого οπλίτης, широко использовавшегося в позднюю эпоху для обозначения тяжеловооруженных пехотинцев[837].

Определяющее значение, которое придавалось тяжеловооруженным арматам, способствовало тому, что при перечислении потерь, понесенных римлянами в сражениях, Аммиан иногда говорит только о них как о наиболее ценной части армии (Amm., XV, 4, 8; XXXI, 5, 9).

Armatus — не единственный термин, поменявший свое значение в позднеримскую эпоху в связи с изменением способа ведения боя. То же самое произошло со словом scutatus. В источниках периода республики и принципата так называли тяжеловооруженных пехотинцев[838]. Вегеций знает об этом значении слова в прежние времена (Veg., I, 20)[839]. В позднюю эпоху слово изменило свое значение. Тот же Вегеций помещает скутатов в третьем и четвертом рядах боевого порядка, причисляя их к легкой пехоте (Veg., II, 15). В IV столетии ношение или отсутствие панциря стало, очевидно, определяющим для различных категорий солдат. Тяжеловооруженный пехотинец (armatus, loricatus) стал противопоставляться легковооруженному, главным защитным вооружением которого был щит. Поэтому легковооруженные и были названы скутатами[840].

Прообразом позднеримских скутатов С. Жаньяр считает ланциариев (lanciarii), появившихся в легионах уже во II в. Ланциарии могли образовывать легкую пехоту, вооруженную только копьями (lanceae) и щитами. Подобные подразделения не только поддерживали тяжеловооруженных во время рукопашной схватки, но и самостоятельно совершали внезапные нападения на противника или устраивали засады[841].

Скутаты и другие легкие подразделения, вооруженные различным метательным оружием, выстраивались позади арматов (Veg., И, 17; III, 14). Последний ряд боевого строя образовывали postsignani, которые также были тяжеловооруженными унтер-офицерами (Amm., XVI, 12, 31)[842]. Позднеримская военная доктрина требовала, чтобы тяжеловооруженная пехота оставалась стоять на месте, даже если враг бросился бежать[843]. Преследовать отступающих должны были легковооруженные (Veg., II, 17; III, 14).

Общая схема сражения была следующей. Командиры выстраивали армию в боевой порядок (Amm., XVI, 12, 20). Пехота, как правило, стояла в центре, а кавалерия — на флангах. В резерве находился отборный отряд. Главный удар должен был наноситься одним из двух флангов либо двумя флангами одновременно.

После того как армия была построена, полководец обращался к солдатам с речью (Amm., XVI, 12, 30–33, 36). Речь командующего была коротким, но тщательно составленным воззванием, которое он должен был повторять неоднократно, обращаясь к различным подразделениям своей армии. Старшие офицеры передавали суть его обращения младшим, а те, в свою очередь, доводили его до солдат[844]. Последние выражали свое одобрение, ударяя щитами по поножам. Выражением гнева, направленного против неприятеля, служили удары копья по щиту (Amm., XV, 8, 15; XVI, 12, 13).

Приказом начать битву было поднятое вверх знамя главнокомандующего (Amm., XXVII, 10, 9). Армию об этом оповещали звуки труб (Amm., XXVII, 10, 12). Движения знамен указывали подразделениям, куда они должны были идти. Сам командующий обычно занимал место на правом фланге между пехотой и кавалерией (Veg., III, 18)[845].

На ровном пространстве, чтобы до столкновения с неприятелем сохранять боевой порядок, вся армия шла под ритмичные звуки военной музыки. Перед тем как вступить в рукопашную схватку с врагом, солдаты издавали боевой клич (barritus) (Amm., XXVI, 7, 17; cf.: Veg., III, 18). Аммиан утверждает, что баррит начинался с тихого ворчанья и, постепенно усиливаясь, достигал силы звука волн, отражавшихся от прибрежных скал (Amm., XVI, 12, 43)[846].

Сражение начинали отряды легкой пехоты. Легковооруженные выбегали вперед и забрасывали противника различными метательными снарядами (Amm., XXIV, 6, 10; XXVII, 1, 3; 4; XXXI; 7, 12). Иногда этой атаки было достаточно, чтобы неприятель обратился в бегство. Однако в том случае, если он оказывал ожесточенное сопротивление, легкая пехота отступала, предоставляя решить судьбу сражения тяжеловооруженной. Например, в сражении при Кибалисе между войсками Константина и Лициния (314 г.) к рукопашной схватке приступили только тогда, когда каждая из сторон израсходовала весь запас стрел (Zos., II, 18, 3). Та же ситуация повторилась в сражении на Ардиенских полях во Фракии (Zos., II, 19,2). Рукопашная продолжалась до того момента, пока один из противников не обращался в бегство. Иногда, как это было, например, в битве при Салицин, развести сражавшихся могло лишь наступление ночи (Amm., XXXI, 7, 15).

4. Развитие полководческого искусства

О стратегемах, к которым прибегали римские полководцы в период Поздней империи, мы можем сказать не очень много. Использовать на войне различного рода хитрости долго считалось занятием, недостойным римлянина. Однако начиная со Второй Пунической войны это сделалось неизбежным[847]. Наконец, стратегемы стали восприниматься как вполне нормальное явление до такой степени, что Фронтин собрал все известные к тому времени случаи их использования в отдельную книгу. Римские сенаторы, служившие в армии, заучивали их наизусть, с тем чтобы применять на практике, когда потребуют обстоятельства. Исчезновение представителей этого сословия из рядов армии во второй половине III в. привело к тому, что многие подобные приемы достижения победы над противником оказались практически забыты[848]. Впрочем, если мы и можем говорить об определенном разрыве с предшествующей военной традицией, то это не значит, что военное искусство в эпоху Поздней империи переживало упадок. Во главе армий, отдельных корпусов и подразделений стояли теперь люди с большим военным опытом. Многие из них были сыновьями солдат и офицеров и, следовательно, с детства получали военное образование. Особенно это касается офицеров высшего ранга, которые, собственно, и командовали армиями. Так, например, магистр пехоты Сильван был сыном франкского царя Бонита, служившего под знаменами Константина I, будущий император Феодосий I был сыном прославленного полководца Феодосия Старшего, Стилихон — сыном офицера кавалерии. Юлиан — человек, далекий от военного дела, превратился в прекрасного полководца именно потому, что его обучение проходило под руководством опытных офицеров, сумевших раскрыть ему секреты военного искусства.

Сами императоры Поздней империи были прежде всего военными вождями, и от их успешных действий на полях сражений зависел не только политический престиж государства, но и прочность их власти, а иногда даже и собственная жизнь.

Многочисленные победы, одержанные римскими войсками, наглядно свидетельствуют о том, что римское военное искусство не угасло, а скорее получило новый импульс для своего развития. Множество примеров неоспоримого преимущества римских армий над их противниками можно найти как в III, так и в IV и даже в V столетии. Вот лишь те из них, о которых сообщает Аммиан. В 357 г. в битве при Аргенторате 13-тысячная римская армия разбила 35 тыс. аламаннов. Потери римлян составили 243 солдата и 3 трибуна против 6 тыс. у аламаннов (Amm., XVI, 12, 63). Либаний доводит потери аламаннов до 8 тыс. убитыми (Lib., Or., XVI, 60). В 363 г. в битве у Наармальхи римляне потеряли 70 чел. убитыми против 2500 персов (Amm., XXIV, 6, 15). В 367 г. близ Каталаунов (Шалон-на-Марне) римляне столкнулись с превосходящим числом аламаннов. В результате произошедшей битвы римская армия потеряла 1200 чел. убитыми и 200 ранеными. Потери аламаннов составили 6 тыс. и 4 тыс. соответственно (Amm., XXVII, 2, 7). В 378 г. в битве при Аргентарии римляне уничтожили 40-тысячную армию лентиензов, при этом в живых осталось не более 5 тыс. германцев (Amm., XXXI, 10, 10).

Г. Вольфрам замечает, что на полях сражений готы действовали гораздо более эффективно, находясь в составе какого-нибудь римского корпуса, чем под командованием своих королей[849]. Аларих со всеми своими силами был бессилен перед хорошо организованной армией Стилихона. Орды Радагайса также были уничтожены Стилихоном. Теодорих Великий никогда не мог достигнуть победы над римской армией, находящейся под командованием римского вождя, а многократные поражения Витигеса и Тотилы от небольших армий Велизария и Нарсеса говорят сами за себя[850].

Даже после крушения римской государственности на Западе германские короли охотно принимали на службу римских офицеров, которые служили во всех без исключения варварских армиях[851]. Самые прославленные полководцы армии короля вестготов Евриха были римлянами[852]. Римский военачальник стоял и во главе готов, осевших в Таррагоне. Высшим офицером армии готской королевы Амаласунты был римлянин Либер, который уже при Теодорихе осуществлял командование префектурой Галлии, входившей в состав королевства остготов. Римские офицеры служили в армиях бургундов, вандалов, франков и аламаннов[853].

В. И. Холмогоров полагает, что плохая обученность и низкая дисциплина войск не давали римским полководцам возможности маневрирования во время боя[854]. Но как же в таком случае объяснить те заметные победы, которые были одержаны римлянами на полях сражений во второй половине IV в.? Исследователь склонен приписывать их решающему значению тяжелой кавалерии[855], а также, следуя в этом за Г. Дельбрюком, численному превосходству римлян. По поводу первого утверждения отметим, что при описании целого ряда битв Аммиан вообще не упоминает о каких-либо действиях конницы; в центре его внимания всегда находятся только пехотные подразделения[856]. К тому же как нам объяснить тот факт, что плохообученная, недисциплинированная толпа разноплеменных варваров, да еще и вооруженная по большей части легким метательным оружием (именно такой видит В. И. Холмогоров римскую армию IV в.), так успешно действовала в столкновениях с персидскими клибанариями и с персидскими же боевыми слонами? Практика предшествующих столетий показала, что победа над теми и другими была невозможна без жесткой дисциплины и хорошей выучки.

В конечном итоге и сам В. И. Холмогоров вынужден согласиться, что тяжелая кавалерия не оправдала надежд, якобы на нее возлагавшихся[857]. Остается признать, что главной причиной военных успехов римлян в борьбе с варварами было их численное превосходство над последними. Однако если мы отбросим все и без того фрагментарные цифровые данные наших источников как недостоверные, что же останется в нашем активе? Умозаключения Г. Дельбрюка, основанные исключительно на его ярко выраженных прогерманских симпатиях? Право же, этого недостаточно…

Основные сведения о тактических приемах, использовавшихся римскими полководцами в период Поздней империи, мы можем почерпнуть прежде всего у Аммиана и Вегеция. Вегеций в третьей книге своего труда подробно описывает различные боевые порядки, которые могут дать наглядное представление о позднеримском военном искусстве (Veg., III, 20). Хотя Г. Дельбрюк полагает, что это лишь «доктринерски-фантастические и забавные построения»[858], они тем не менее очень часто соответствуют описаниям, приводимым Аммианом.

Наиболее распространенное построение армии, к которому прибегали как раньше, так и в современную Вегецию эпоху представляло собой каре с вытянутым фронтом[859]. Слова Вегеция подтверждаются Аммианом[860]. В 367 г. Комит Дагалайф вступил в сражение с аламаннами. Полностью разгромить противника не удалось, поскольку ночь положила конец битве. На следующий день Дагалайф вывел свою армию, построив ее в каре[861]. Это был именно боевой, а не походный порядок, поскольку комит намеревался снова вступить в сражение с противником (Amm., XXVII, 2, 8). Феодосий Старший также выстроил свою армию в каре, когда предстояло столкновение с войсками Фирма (Amm., XXIX, 5, 39)[862].

Довольно распространенным построением было построение в виде треугольника (Veg., 1, 26)[863], более известное как клин (icuneus), или «свиная голова» (caput рогcinum (Veg., III, 19) или caputporci (Amm., XVII, 13, 9)). Вегеций сообщает, что при этом построении первые ряды пехоты были более короткими, а последующие становились все шире. Клин действовал по принципу тарана и разрывал строй противника на две части, поскольку основная масса метательных снарядов посылалась в центр вражеского войска и сюда же наносился главный удар (Veg., III, 19). Так, в 358 г. римляне, образовав клин, прорвали сарматские боевые порядки и по частям уничтожили противника (Amm., XVII, 13, 9). Против вражеского клина Вегеций предлагает использовать построение, называвшееся «ножницы» (forfex) (Veg., III, 17). Это был строй из отборных воинов в виде буквы V, который охватывал клин с двух сторон, после чего противник уже не мог прорвать боевую линию. В случае если строй был приведен в замешательство, Вегеций рекомендует выстроить перед фронтом войска самых смелых воинов, которые смогут задержать противника и дать возможность восстановить боевой порядок. Такой прием автор «Эпитомы» называет «пилой» (serra) (Veg., III, 17). Для того чтобы образовать клин, ножницы или пилу, Вегеций советует позади основного строя оставлять отряды из отборных пехотинцев и всадников (Veg., III, 17). Практика оставлять в резерве отборные отряды (subsidiales acies) была широко распространена в IV в. Аммиан называет отряд, стоявший в резерве римской армии в битве при (полиции, «сильнейшим» (Amm., XXXI, 7, 12)[864]. В битве при Адрианополе в резерве стояли Батавы — одно из лучших подразделений галльской армии (Amm., XXXI, 13, 9)[865].

Применялось также и построение в виде полумесяца, при котором, не доходя 400–500 шагов до неприятеля, производилось неожиданное нападение на его строй двумя флангами одновременно (Veg., III, 20). Аммиан называет его bicomis figura. Именно таким образом, выстроил свою армию против германцев Юлиан в сражении при Бротомаге (356 г.). Враг был разбит на обоих флангах, и те, кто не был убит или взят в плен, вынуждены были спасаться бегством (Amm., XVI, 2, 13). В Маранге Юлиан выстроил свою армию против персов «полукругом с заходящими флангами» (Amm., XXV, 1, 16)[866].

При необходимости полководец мог образовать построение в виде круга (orbis, acies in rotundo). В этом случае если враг прорывал фронт, то в дело вступали опытные бойцы, которые могли отбросить противника и не допустить, чтобы вся масса солдат обратилась в бегство (Veg., I, 26). Кроме того, подобное построение позволяло сражаться с численно превосходящим противником, ведя круговую оборону. Именно таким образом выстроил армию Феодосий Старший в генеральном сражении против Фирма (373 г.) (Amm., XXIX, 5, 41)[867].

Если вражеская кавалерия грозила окружением одному из флангов, то необходимо было развернуть стоящих на этом фланге солдат так, чтобы они образовали круг и могли сражаться, защищая спины своих товарищей (Veg., III, 19).

По-прежнему широко распространенными оставались традиционные для римской тактики построения в виде двух или трех боевых линий (acies duplex, acies triplex). В битве при Аргенторате (357 г.) Юлиан использовал против аламаннов acies duplex (Amm., XVI, 12, 31), а в битве при Ктесифоне против персов (363 г.) — acies triplex (Amm., XXIV, 6, 9).

Кроме упомянутых выше Вегеций описывает еще несколько построений, в которых нет ничего фантастического и которые вполне могли быть применены на практике.

Наилучшим автор «Эпитомы» считает косой строй, при котором на правом крыле сосредоточивались отборные войска, а левое крыло отводилось назад с таким расчетом, чтобы оставаться вне досягаемости от метательных снарядов противника. Позади основной массы войска надлежало предусмотрительно поставить сильный резерв. Сражение начинал правый фланг. Если его постигала неудача, то в бой вступал левый, поддержанный резервными подразделениями. Следующий способ был зеркальным отражением предыдущего, и главный удар наносился левым флангом. Еще один способ построения заключался в том, что линия войска вытягивалась таким образом, чтобы его левый фланг далеко выступал за правый фланг противника, оставаясь в то же время вне досягаемости его метательных снарядов. Атака начиналась на правом фланге, где были сосредоточены лучшие подразделения. При этом противник был не в состоянии оказать помощь своему левому крылу, так как перед ним стоял развернутый строй римского войска, угрожавший ему фланговым охватом. При следующем построении войско выстраивалось таким образом, что одно его крыло примыкало к горам, озерам, рекам и другим местам, укрепленным природой; на втором крыле сосредоточивались вся конница и легковооруженные отряды. Победа достигалась атакой второго крыла за счет значительного перевеса в коннице.

5. Битвы при Аргенторате и Адрианополе

К сожалению, Аммиан очень часто не дает детального описания сражений, ограничиваясь порой лишь шаблонными и схематичными фразами, не способными дать представление о том, как в действительности развивались события. Примером такой схематизации может служить описание битвы при Салицин (377 г.) между римлянами и готами. Здесь нет никакой конкретики, описание носит обобщающий характер и может быть использовано для рассказа о любом сражении между римлянами и варварами, происходившем в это время. Индивидуальным является только исход столкновения: римляне отступили. Однако два сражения, имевшие различный исход, но одинаково важные по значению, могут быть восстановлены нами на основании описаний историка.

Битва при Аргенторате (357 г.). Из всех сражений поздней античности битва при Аргенторате может быть реконструирована наиболее полно[868]. Ситуация, сложившаяся в Галлии к моменту назначения Юлиана цезарем, была крайне не простой. В середине IV в., во время войны между Магненцием и Констанцием II, из Галлии были выведены значительные воинские силы, что позволило германцам перейти в наступление и захватить обширные территории на левом берегу Рейна. Юлиан повел активные военные действия против варваров и успел нанести ряд поражений аламаннам и франкам и отбить у них Колонию Агриппину. Назревал момент для генерального сражения, которое по замыслам римского командования должно было состояться в летнюю кампанию 357 г. Аламаннов, опустошавших Галлию, было решено уничтожить совместными действиями двух армий, которые должны были взять их в тиски фланговым охватом (Amm., XVI, 11, 3). Юлиан со своими войсками двигался по направлению к Ремам, в то же время из Италии по приказу императора Констанция выступила 25-тысячная армия под командованием магистра конницы Барбациона (Amm., XVI, 11, 2). План был безупречным, однако неумелое руководство Барбациона не позволило реализовать его: потеряв в столкновении с противником большую часть обоза, магистр посчитал за лучшее вернуться в Италию (Amm., XVI, 11, 14–15).

Поражение Барбациона придало уверенности аламаннам, которая возросла еще больше после того, как римский дезертир сообщил им, что под командованием Юлиана было всего 13 тыс. чел. (Amm., XVI, 12, 2). Аламанны увидели перед собой прекрасную возможность окончательно закрепиться на захваченных территориях и отправили к Юлиану посольство с требованием уйти с земель, которые уже были приобретены ими силой оружия (Amm., XVI, 12, 3). Семь аламаннских вождей (Хонодомарий, Вестральп, Урий, Урзицин, Серапион, Суомарий и Гортарий) стали собирать все имевшиеся у них в наличие силы (Amm., XVI, 12, 1). Три дня и три ночи их войска переправлялись через Рейн (Amm., XVI, 12, 19). Численность собранной армии достигала 35 тыс. чел., куда вошли не только аламанны, но и представители других племен, выставивших свои контингенты в соответствии с заключенными договорами о взаимопомощи. Некоторую часть составляли также наемники (Amm., XVI, 12, 26). Общее командование находилось в руках Хонодомария, опытного полководца, который нанес поражение армии цезаря Деценция, после чего захватил и опустошил многие галльские города (Amm., XVI, 12, 5). Аммиан дает высокую оценку полководческим качествам Хонодомария и называет его «вождем, превосходящим всех остальных» (utilis praeter ceteros duct or). Аламанны сами выбрали место, где они намеревались дать бой римлянам: эта позиция находилась недалеко от города Аргентората (Amm., XVI, 12, 1).

Несмотря на то что у противника был почти тройной перевес в численности, Юлиан не уклонился от сражения, как на это рассчитывали германские вожди, а двинулся к Аргенторату. О приближении римской армии аламаннов своевременно оповестила разведка (Amm., XVI, 12, 19). Тогда варвары стали строиться к битве. С точки зрения римской военной доктрины Юлиан допускал грубую ошибку, решив немедленно вступить в сражение с противником. Во-первых, его армия совершила марш в полном вооружении, длившийся не менее 5 часов. Во-вторых, он не разбил укрепленный лагерь, как это сделали со своей стороны аламанны (Amm., XVI, 12, 7), поэтому в случае неблагоприятного исхода столкновения его солдатам негде было укрыться. В-третьих, он давал бой на позиции, выбранной, а следовательно, тщательно изученной неприятелем. Несомненно, что у аламаннских вождей уже имелся план сражения, в то время как самому Юлиану и его полководцам предстояло его еще доработать. Подобные промахи дорого будут стоить Валенту в битве под Адрианополем. Впрочем, Аммиан утверждает, что Юлиан предвидел, в какой трудной ситуации может оказаться его армия, если она прямо с марша вступит в сражение, и хотел разбить лагерь, однако солдаты потребовали, чтобы он немедленно повел их в бой (Amm., XVI, 12, 11–13). Наконец, план построения римской армии, разработанный генштабом Юлиана, был сообщен германцам, однако римское командование не посчитало необходимым его изменить[869].

При известии о приближении римлян германцы стали строиться к битве. Их правым флангом командовал Серапион. На этой стороне поля находились какие-то рвы (fossas) (Amm., XVI, 12, 27), за которыми выстроились аламанны. В рвах укрылся большой отряд германских воинов, который должен был внезапно атаковать римлян. Согласно утверждению Аммиана, дезертир, сообщивший аламаннам о численности армии Юлиана, сообщил им также, что в сражении вся римская конница будет сосредоточена на правом фланге (Amm., XVI, 12, 21)[870]. Поэтому варвары всю свою конницу сосредоточили на левом фланге, подкрепив ее, кроме того, легкой пехотой. Командование над этим флангом, где предполагалось, что будет наиболее ожесточенный бой, сначала взял на себя сам Хонодомарий (Amm., XVI, 12, 24).

Основная масса германской пехоты находилась в центре. Неясно, как она была построена. Выше уже отмечалось, что одно из указаний Аммиана позволяет предположить, что аламанны образовали как минимум две боевые линии. Однако в идущем затем описании сражения нет ни слова о действиях аламаннских резервов. Перед самым началом сражения аламаннские пехотинцы в один голос потребовали, чтобы вожди сошли с коней и встали в строй вместе с ними. Это было гарантией того, что в случае неудачи знать не покинет простых воинов (Amm., XVI, 12, 34). Хонодомарий и все остальные знатные аламанны соскочили с коней и встали в строй с пехотинцами, образовав отборный отряд (Amm., XVI, 12, 35; 49). На кого было возложено после этого командование левым флангом, Аммиан не сообщает.

Мы уже достаточно подробно говорили о том, какие подразделения входили в состав армии Юлиана. Это были 10 отрядов пехоты общей численностью около 10 тыс. чел. и 6 кавалерийских подразделений, насчитывавших в сумме около 2,5–3 тыс. всадников. Юлиан построил свою пехоту в 2 линии. Поскольку римская армия значительно уступала по численности германской, то, чтобы избежать окружения, он должен был сильно растянуть ее фронт, уменьшив глубину построения в каждом отдельном подразделении. При этом неизбежно возникала опасность того, что неглубокие римские фаланги окажутся разорванными мощным натиском германцев. Основной удар Юлиан планировал нанести левым флангом, сосредоточив здесь всю массу кавалерии. Кавалерия, очевидно, была поставлена так, как того требовала римская военная доктрина (Veg., III, 16). Тяжеловооруженные (катафрактарии, Гентилы и Скутарии) стояли рядом с пехотой. Им надлежало нанести главный удар по левому флангу германцев. Три турмы легкой конницы замыкали римский строй Сам Юлиан с отрядом в 200 всадников занимал позицию на правом фланге, позади кавалерии.

После того как обе армии были построены, был дан сигнал к началу боя. Магистр Север, командовавший левым флангом римской армии, подошел ко рвам, за которыми стоял правый фланг аламаннов, и остановился, разгадав замысел германцев (Amm., XVI, 12, 27). На правом фланге бросилась в атаку римская кавалерия. Однако в разгар кавалерийского сражения был ранен трибун катафрактариев Иннокентий, а один из римских панцирных всадников, рухнув с коня на землю, был раздавлен тяжестью собственного вооружения (Amm., XVI, 12, 38). Этого оказалось достаточно, чтобы в рядах римской кавалерии началась паника. Первыми бросились бежать знаменосцы, увлекая за собой всех остальных.

Видя бегство своей кавалерии и понимая, что все его планы рушатся, Юлиан предпринял единственно возможный шаг, на который мог пойти полководец, оказавшийся в его положении: со своим небольшим отрядом он бросился наперерез отступающим всадникам. Призывая солдат выполнить воинский долг, цезарь смог заставить беглецов остановиться. Трибуны собрали свои подразделения и вновь ввели их в сражение. Г. Дельбрюк весьма скептически относится к этому рассказу, который приводит Аммиан (Amm., XVI, 12, 39–41), и считает его выдумкой. «Никакими словами нельзя остановить войска, в особенности всадников, которые уже бегут и за которыми по пятам следует противник. Если группа всадников, охваченная страхом, уже обратилась в бегство, то она сможет остановиться лишь в том случае, если на ее пути встретится естественное препятствие или если ее принудит к остановке усталость»[871]. Однако Г. Дельбрюк не замечает, что при Аргенторате перед отступающей римской конницей было препятствие, которое ей пришлось обходить.

Этим препятствием стал строй римской пехоты, на который в панике поскакали всадники. Вся масса тяжелой кавалерии поневоле понеслась на свои собственные боевые порядки, поскольку свернуть в сторону ей не давали отступавшие эскадроны легковооруженных. Римские пехотинцы не дрогнули и, чтобы не быть растоптанными, сомкнули свои ряды и неподвижной стеной встретили летящую кавалерийскую лаву (Amm., XVI, 12, 38). В то же самое время на левом фланге римляне, вступив в ожесточенную схватку с германцами, обратили их в бегство (Amm., XVI, 12, 37).

Германские всадники, отбросив римскую конницу, устремились на стоявший перед ними строй римской пехоты (Amm., XVI, 12, 42), центр которой уже с большим трудом отражал страшное давление пехоты аламаннов.

Напор германской кавалерии отважно встретили Корнуты и Бракхиаты (Amm., XVI, 12, 43). Из второй линии строя на помощь им бросились Батавы и Регии (Amm., XVI, 12, 45). Встретив упорное сопротивление этих элитных частей римской армии, германская атака захлебнулась. Несомненно, что оправившаяся от шока римская конница должна была к этому моменту вновь вступить в сражение и нанести германцам сокрушительный удар во фланг, парировать который у них уже не было никакой возможности.

Наиболее ощутимого успеха аламаннам удалось достичь в центре. Здесь благодаря своему численному превосходству и храбрости отряда знатнейших им удалось прорвать первую линию римского боевого порядка (Amm., XVI, 12, 49). Однако легион Приманов, стоявший в центре второй линии, мужественно отразил германский удар (Amm., XVI, 12, 49–50). После этого началось повальное бегство аламаннов. Римляне преследовали варваров до берега Рейна и, уже стоя на берегу, поражали метательным оружием спасавшихся вплавь.

Хонодомарий с отрядом телохранителей пытался бежать, но был взят в плен конным отрядом, отправленным за ним в погоню (Amm., XVI, 12, 60).

Битва при Адрианополе (9 авг. 378 г.). Тема сражения под Адрианополем и то, как оно повлияло на ход военной истории и характер римской армии, уже неоднократно обсуждались как в отечественной, так и в зарубежной историографии[872]. Оценки, которые даются этому историческому событию, носят порой диаметрально противоположный характер. Одни исследователи видят в адрианопольском сражении начало новой эпохи в развитии военного искусства, полагая, что победа варваров продемонстрировала решительное превосходство кавалерии над пехотой[873]. Другие не склонны преувеличивать значение военного поражения римлян[874].

Единственным источником, позволяющим нам в общих чертах реконструировать события, непосредственно предшествовавшие Адрианопольской катастрофе, и ход самой битвы, является труд Аммиана (Amm., XXXI, 4–15). К сожалению, историк подошел к вопросу описания событий 378 г. скорее как писатель, нежели как военный специалист, и не сообщил нам, ни какова была точная численность армий противоборствующих сторон, ни ряда важных деталей самого сражения.

Численность армий. Точных данных о численности римской и готской армий, столкнувшихся под Адрианополем, как мы уже отметили, у нас нет. В современной зарубежной историографии наиболее аргументированной представляется версия Ф. Ришардо, который, сопоставив вслед за Г. Дельбрюком[875] сообщения Аммиана и Зосима[876], пришел к выводу, что армия Валента состояла из 7 подразделений пехоты, каждое из которых могло насчитывать от 700 до 1 тыс. чел.[877] Римская конница, по мнению исследователя, была явно слабее конницы готов, и, основываясь на этом предположении, он приходит к заключению, что она не превышала 3 тыс. чел.[878] Для армии готов Ф. Ришардо дает цифры 10 тыс. и 5 тыс. соответственно. Вслед за ним эти расчеты были приняты П. Космом[879] и некоторыми другими специалистами. Таким образом, в битве, ставшей, по свидетельству Аммиана, столь же кровопролитной, как и битва при Каннах (Amm., XXXI, 13, 19), участвовало, по мнению Ф. Ришардо, не более 25 тыс. чел. Римляне потеряли 2/3 армии (Amm., XXXI, 13, 18), что, согласно расчетам исследователя, составляет около 6 тыс. чел. Потери готов неизвестны, но не думается, чтобы они измерялись тысячами убитых. Следовательно, если мы примем подобные расчеты, то окажется, что масштабы Адрианопольской битвы были меньшими, чем масштабы сражений при Аргенторате, Кателаунах или Аргентарии, произошедших в ту же самую эпоху. По мнению Г. Дельбрюка, армия Валента была многочисленнее готской. Численность последней он принимает равной 10 тыс. чел., следовательно, римлян было на несколько тысяч больше[880]. Однако данные наших источников показывают, что под Адрианополем столкнулись гораздо более значительные силы.

Попробуем определить приблизительную численность римской армии, которая приняла участие в сражении под Адрианополем. Во-первых, начнем с того, что в конце 364 г. императоры Валентиниан I и Валент разделили между собой армию, собранную Юлианом, для войны с персами (Amm., XXVI, 5, 1–3). Если мы предположим, что раздел был более или менее равным, то у каждого из императоров должно было оказаться в распоряжении не менее 40 тыс. солдат[881]. Во-вторых, как сообщает нам Аммиан, накануне восстания готов Валент вел войну с персами, и военные действия складывались для римлян весьма удачно (Amm., XXIX, 1, 3; XXX, 2, 1). Более того, император наметил весной 377 г. крупномасштабное вторжение в Персию. Предполагалось сформировать 3 армии, для чего велись крупномасштабные военные приготовления (Аmm., XXX, 2, 6)[882]. Следовательно, когда Валент понял, что подавить восстание готов силами местных властей уже не удастся, то после заключения мира с персами он мог употребить все наличные войска для борьбы на Балканах. Отметим, что войны с персами всегда требовали от империи максимального напряжения сил. Какой же численности должна была быть римская армия, чтобы вести подобную войну? Только адекватная той, которую мог выставить против нее персидский царь[883]. Неужели мы можем допустить, что Валент был настолько неблагоразумен, что отважился бы выступить в поход, имея всего 10–15 тыс. солдат[884]? Конечно же, не нужно забывать, что император вербовал вспомогательные отряды готов перед предполагаемым походом в Персию, однако, узнав о событиях во Фракии, разместит их в восточных городах[885]. Тем не менее, хотя Валент и вынужден был отказаться от услуг готов, он укрепил свою армию, присоединив к ней множество ветеранов (Amm., XXXI, 12, 1). Кроме того, Аммиан утверждает, что армия Валента состояла из различных войск (Amm., XXXI, 12, I)[886], что, возможно, свидетельствует о том, что ее состав мог быть усилен дополнительными отрядами, составлявшими гарнизонные подразделения. Далее обратим внимание на тот факт, что Аммиан называет силы Юлиана, с которыми он в 357 г. защищал Галлию, небольшими (Amm., XXI, 9, 8; cf.: Aur. Viet., Caes., 42, 13; Oros., VII, 15). Тем не менее эта армия насчитывала 13 тыс. чел., т. е. более того, чем, по расчетам Ф. Ришардо, располагал в 378 г. Валент. С другой стороны, говоря об армии Валента, Аммиан, напротив, обращает внимание на ее многочисленность (Amm., XXXI, 11, 2)[887].

Как мы уже отмечали, Валент намеревался вторгнуться в Персию тремя армиями. Мы можем представить себе, каким образом планировалось римское наступление по аналогии с персидской кампанией Юлиана. От г. Карры в глубь персидской территории вели две дороги: одна, пересекавшая Тигр, через Нисибис шла в сатрапию Адиабену, другая, киркесийская дорога вела через Евфрат в Ассирию (Zos., III, 12, 3). Юлиан предпочел отправиться второй дорогой, однако поручил Прокопию и Себастиану отправиться через Карры к Тигру встретиться с армянским царем Арсаком и присоединиться к основным силам в Ассирии.

План вторжения Валента носил, по всей видимости, более масштабный характер, чем план его предшественника. Уже в 368 г. в Армению прибыл римский корпус в составе 12 легионов под командованием Аринфея (Amm., XXVII, 12, 16). Таким образом, становится очевидным, что замысел Валента состоял в следующем: две римские армии, одна через Тигр, другая через Евфрат, вторгаются в персидские владения, одновременно со стороны Армении должен был выдвинуться корпус Аринфея.

Легионы, стоявшие в Армении, были выведены оттуда только после того, как Валент вынужден был отказаться от своих завоевательных планов, заключить мир с Персией (Amm., XXXI, 7, 1) и обратить все свое внимание на борьбу с готами. Под предводительством магистра армии Траяна, командовавшего военными силами Армении (Amm., XXXI, 1, 18), и комита Профутура 12 армянских легионов были переброшены во Фракию (Amm., XXXI, 7, 2).

В конце лета 377 г. (Amm., XXXI, 8, 2) у города Салиция они получили значительные подкрепления: по приказанию Грациана на помощь восточным войскам выступил полководец Фригерид с паннонскими и трансальпийскими войсками (Amm., XXXI, 7, 3)[888]; кроме того, несколько подразделений привел из Галлии комит Рихомер[889]. Какова была численность западных отрядов, неизвестно, однако общая численность римской армии оказалась такова, что ее полководцы отважились дать сражение при Салицин всей массе готов[890].

После произошедшей битвы Рихомер отправился в Галлию за новыми подкреплениями, а Фригерид, который также, очевидно, счел нужным отвести свои войска домой, получит тем не менее приказ Грациана вернуться во Фракию (Amm., XXXI, 9, 3). Корпус Фригерида был достаточно многочисленным, поскольку ему удалось уничтожить большой отряд готов и тайфалов, находившийся под командованием готского вождя Фарнобия (Amm., XXXI, 9, 2–4). Таким образом, мы можем предположить, что уже при Салицин римская армия насчитывала не менее 20 тыс. чел., однако этого оказалось явно недостаточно, чтобы полностью уничтожить готов. Битва при Салицин была очень кровопролитной, и обе стороны понесли большие потери (Amm., XXXI, 7, 16). Поле боя тем не менее осталось за римлянами: они смогли предать погребению погибших высокопоставленных офицеров. Напуганные готы в течение семи дней не решались покидать свой лагерь (Amm., XXXI, 8, 1).

После столкновения при Салицин на помощь Профутору и Траяну прибыл, очевидно с новыми войсками, магистр конницы Сатурнин (Amm., XXXI, 8, 3). И только в начале 378 г. Валент наконец-то выступил из Антиохии и направился со всей своей армией к Константинополю (Amm., XXXI, 11, 1).

Вряд ли мы можем компилировать рассказы Аммиана и Зосима, касающиеся операции Себастиана — слишком велика разница в приводимых ими фактах. Первый сообщает, что Себастиан взял по 300 солдат из каждого отряда армии Валента[891], чтобы, воспользовавшись благоприятным моментом, атаковать отряд нагруженных добычей варваров. Второй же утверждает, что солдаты Валента были готовы к бегству и предавались порочным страстям, поэтому Себастиан взял с собой лишь наиболее сильных новобранцев[892], которых затем некоторое время обучал военной науке. Аммиан передает, что военная операция, закончившаяся уничтожением отряда варваров, была проведена в первую же ночь, после того как Себастиан оставил Адрианополь (Аmm., XXXI, 11, 4). Согласно Зосиму, Себастиан вел партизанскую войну и, устраивая засады, неоднократно нападал на варваров. Быть может, мы имеем дело с двумя различными эпизодами войны против готов?

Зосим весьма уважительно относится к Себастиану, бывшему верным соратником Юлиана. Поэтому он склонен преувеличивать его подвиги и пытается показать своему читателю, что избранная Себастианом тактика изматывания варваров в мелких столкновениях была единственно верной. Именно Себастиан, по утверждению Зосима, отговаривал императора от того, чтобы дать готам генеральное сражение (Zos., IV, 23, 6; 24, 1). Аммиан же, напротив, утверждает, что Себастиан преувеличил одержанную им победу и сам подталкивал Валента к решающей битве (Amm., XXXI, 12, 1; 6). В конечном итоге ничего, кроме имени Себастиана, не объединяет рассказы двух историков. Возможно, Зосим в данном случае спутал Себастиана с Сатурнином, который возглавил римский корпус, действовавший на Балканах после битвы при Салицин, и сумел, не вступая в открытое сражение с готами, окружить их.

Другой немаловажный факт противоречит версии, выдвинутой Г. Дельбрюком: имена Траяна и Сатурнина значатся среди имен офицеров, павших при Адрианополе, а из этого следует, что те 12 армянских легионов, которые находились под их командованием, не исчезли бесследно, но присоединились к императорской армии (Аmm., XXXI, 12, 1; 13, 8).

После битвы при Салицин Рихомер отправился в Галлию, чтобы привести оттуда новые подкрепления. Накануне сражения под Адрианополем он прибыл в лагерь Валента. Аммиан, правда, упоминает только о письме, которое Рихомер доставил от Грациана, однако то, что оно было доставлено комитом доместиков, свидетельствует, что миссия Рихомера не ограничивалась ролью простого посыльного: по всей видимости, он привел на помощь Валенту какое-то количество западных отрядов. Доказательством этому утверждению может служить неожиданное появление на адрианопольском поле Батавов — ауксилии, входившей в состав галльской армии (Amm., XXXI, 13, 9).

Еще одно обстоятельство свидетельствует в пользу того, что силы, которыми располагал Валент, были весьма внушительными. После разгрома римской армии основная масса уцелевших солдат бросилась в лежащий неподалеку Адрианополь. Однако город не смог принять всех беглецов. Готы подошли к Адрианополю только на четвертый день после состоявшегося сражения (Amm., XXXI, 15, 3), но даже и тогда большая часть защитников города находилась за его стенами (Amm., XXXI, 15, 4) и была вынуждена отбиваться от готов, стоя на бруствере (Amm., XXXI, 15, 4)[893]. А ведь уцелела только третья часть армии Валента. Таким образом, мы имеем все основания предположить, что спасшихся солдат было не менее 15–20 тыс. чел.

Какой же можно сделать вывод? При разделе армии в 364 г. под командованием у Валента оказалось около 40 тыс. солдат. Планировавшееся по трем направлениям вторжение в Персию предполагало, что у него было уже как минимум 50 тыс. солдат: около 12 тыс. должны были выступить из Армении, приблизительно такое же количество должно было действовать на втором второстепенном направлении и не менее 30 тыс. должно было находиться под командованием самого императора. Конечно же, в состав этой армии попало большое количество вспомогательных готских отрядов, которые Валент не смог использовать для войны на Балканах. Следовательно, в его распоряжении могло находиться около 40–45 тыс. солдат. После того как он пополнил эту армию, призвав под свои знамена ветеранов и часть гарнизонных войск, а также получил подкрепления с Запада, его наличные силы должны были увеличиться еще на несколько тысяч человек. Поэтому не покажется преувеличением, если мы предположим, что под Адрианополем римская армия насчитывала не менее 45–50 тыс. солдат.

Относительно численности готов, участвовавших в Адрианопольском сражении, мы располагаем столь же неопределенными сведениями. Евнапий утверждает, что их было немногим меньше 200 тыс. воинов (Eunap., fr. 43). Однако большинство исследователей считают эту цифру явным преувеличением. Поэтому все расчеты основываются на сообщении Аммиана, что передовые римские войска определили численность готов всего в 10 тыс. чел. (Amm., XXXI, 12, З)[894].

Прежде чем говорить о количестве готов, собравшихся под Адрианополем, вернемся к событиям, предшествовавшим этому сражению. Отметим, что в 375 г. разрешение перейти через Дунай получили только готы-тервинги (Amm., XXXI, 4, 8). Остальным готским племенам было в этом отказано (Amm., XXXI, 4, 12). Количество мужчин, способных носить оружие, среди новых переселенцев было не очень велико, по крайней мере когда готы подняли восстание, комит Фракии Лупицин отважится выступить против них, опираясь лишь на войска, находившиеся под его командованием (Amm., XXXI, 5, 9). После того как он потерпел поражение в битве под Маркианополем, к Фритигерну, предводительствовавшему готами, присоединились отряды Сферида и Колии, нанятые Валентом для участия в планировавшейся персидской кампании (Amm., XXXI, 6, 1; 3). Численность этих отрядов также не могла быть чрезмерно большой, ввиду того что комендант Адрианополя попытался уничтожить их силами фабричных рабочих, которым он приказал раздать оружие. Становится понятно, почему Валент рассчитывал в первый момент подавить готское восстание с помощью корпуса, выведенного из Армении, и вспомогательных войск, обещанных ему Грацианом. Как мы уже отмечали, в битве при Салицин римлянам противостояла не какая-то отдельная группа, а основная масса готов. В IV в. римлянам неоднократно приходилось вступать в сражения с противником, превышавшим по численности их армии в 2 и более раз, и тем не менее одерживать при этом победы. 15–20 тыс. закаленных в боях солдат под командой опытных полководцев вполне могли противостоять 30–50 тыс. плохо вооруженным варварам. После битвы при Салицин готы, понесшие ощутимые потери, призвали себе на помощь гуннов и аланов (Amm., XXXI, 8, 4). К этому времени восставшие уже были окружены римскими пикетами, через которые они безуспешно пытались прорваться (Amm., XXXI, 8, 3). Именно подход новых сил варваров заставил римское командование увести свои войска и отдать готам и их новым союзникам на разграбление Фракию (Amm., XXXI, 8, 5–6). Вместе с гуннами и аланами через Дунай перешли и новые массы готов, прежде всего гревтунгов и тайфалов[895].

Очевидно, только теперь ситуация приняла катастрофический характер, и Валент, опасаясь, что имевшихся у него сил может быть недостаточно, вновь обратился к Грациану, прося его выступить на помощь со всей своей армией (Amm., XXXI, 10, 3). Это обращение Валента свидетельствует о том, сколь велика стала опасность, в которой оказались балканские провинции империи. Для сравнения отметим, что в 350-е гг., когда аламанны и франки опустошали Галлию и уже селились на захваченных римских землях, Констанций не подумал о том, чтобы подкрепить галльскую армию дополнительными силами, и тем не менее Юлиану удалось восстановить рейнскую границу; в 367 г., когда опасность была не меньшей, Валентиниан I не обратился за помощью к брату, но только силами западных войск изгнал варваров одновременно из Галлии и Британии.

Когда Аммиан утверждает, что готов было, как песка в ливийской пустыне, и сравнивает их с армией Ксеркса (Amm., XXXI, 4, 6–7), не будем забывать, что речь идет о всей массе переправлявшихся на римский берег, а не о тех, кто был способен носить оружие. Даже если мы предположим, что общая численность готов составляла 200 тыс. чел., то из всего этого количества лишь около 40 тыс. мужчин могли быть пригодными к военной службе. Неудачные действия римских военных властей в начале восстания привели к тому, что через дунайскую границу начали переправляться все новые толпы варваров, расчитывавших на богатую добычу. Поэтому, если под Макианополем и Салицием римлянам пришлось сражаться с 30–40 тыс. готов, то под Адрианополем количество варваров могло быть уже как минимум в 2 раза больше.

Накануне сражения. Валент выступил из Мелантиады в начале августа 378 г. (Amm., XXXI, 12, 1)[896]. Римская разведка сразу же обнаружила готов и следила за ними в течение трех дней (Amm., XXXI, 12.3). Наконец императору было доложено, что в 15 милях[897] от Адрианополя готы в количестве 10 тыс. чел. повернули на боковую дорогу, ведущую по направлению к римскому укреплению Ника (Amm., XXXI, 12, 3)[898]. Сразу отметим, что Аммиан говорит лишь об одной части готского войска, с которой столкнулась римская разведка (Amm., XXXI, 12, 3)[899]. Получив это известие, император тут же загорелся желанием вступить в сражение с противником (Amm., XXXI, 12, З)[900], выстроил армию в боевой порядок (Amm., XXXI, 12.4)[901] и поспешил навстречу готам (Amm., XXXI, 12, 3)[902]. Из слов Аммиана следует, что Валент рассчитывал встретиться с передовым отрядом варваров еще до захода солнца, иначе его действия трудно объяснить. Тем не менее в этот день римляне так и не обнаружили противника и к вечеру подошли к Адрианополю. При этом представляется странным местонахождение готов: они не только не приблизились к Нике, но оказались еще дальше от Адрианополя, чем были на тот момент, когда их заметили римские патрули. Что же произошло? Почему неминуемое столкновение не состоялось? Г. Дельбрюк, полагает, что Валент выступил от Адрианополя по направлению к Филиппополю, когда получил данные разведки, что готы находятся у него в тылу и, двигаясь на Нику, угрожают дороге, ведущей в Константинополь. Это известие заставило римскую армию вернуться назад к Адрианополю[903]. Однако Г. Дельбрюк совершенно не учитывает, что римская разведка постоянно следила за перемещениями готских отрядов, о которых докладывала в императорскую ставку в Нике (Amm., XXXI, 11, 2; 12, 2). Когда же стало известно, что сторожевыми постами противник собирается перекрыть дороги, по которым подвозился провиант для армии (Amm., XXXI, 12, 2)[904], то эта попытка была быстро пресечена: специально выделенный римский отряд занял ближайшие горные проходы (Amm., XXXI, 12, 2)[905]. Аммиан нигде не говорит, что Валент дважды стоял под Адрианополем, как это пытается представить Г. Дельбрюк, напротив, он сообщает, что, прибыв к городу, Валент тут же укрепил лагерь валом и рвом (Amm., XXXI, 12, 2)[906]. Если бы римская армия однажды уже была у Адрианополя, то она могла просто занять свой старый лагерь. К тому же, для того чтобы двигаться тем путем, каким «посылает» римлян Г. Дельбрюк, необходимы были веские основания. Немецкий исследователь полагает, что такое основание было: стремление Валента соединиться с армией своего племянника[907]. Но для этого восточному императору было необходимо знать, где именно будет ждать его галльская армия. На тот момент, когда Валент выступил в поход, на руках он имел только сообщение Грациана о его блестящей победе над лентиензами (Amm., XXXI, 11, 6; 12, 1). Западный император находился еще в пути и сам не знал, где и когда он может встретиться с Валентом (Amm., XXXI, 11, 6). Не вернулся еще после своей экспедиции и Себастиан. О нанесенном готам поражении Валент получил от последнего лишь письменное сообщение (Amm., XXXI, 12, 1)[908]. Себастиан же, как известно, действовал со своим отрядом в окрестностях Адрианополя (Amm., XXXI, 11, 4). Таким образом, после удачного окончания дела на следующий день Себастиан мог возвратиться в город и оттуда отослать свой рапорт в Нику. В противном случае, если следовать логике Г. Дельбрюка, нам придется предположить, что Валент выступил в поход, не дожидаясь исхода предприятия, задуманного Себастианом, и письмо последнего догнало его где-то на пути к Филиппополю.

Итак, Валент, получив известия о победах, одержанных Грацианом и Себастианом, посчитал, наконец, что пришло и его время стяжать лавры, и двинулся по дороге, ведущей к Адрианополю. Но через своих лазутчиков готы вовремя получили известие о движении им навстречу огромной императорской армии и, напуганные этим известием, спешно повернули назад. Свой лагерь они разбили на расстоянии 25–28 миль (ок. 41,5 км) от Адрианополя[909].

Действия Валента после пребытия под Адрианополь на первый взгляд представляются трудно объяснимыми: вместо того чтобы преследовать отступающего противника, он останавливается под городом, укрепляет лагерь и ждет известий от Грациана. Во всем этом описании отсутствует какая-либо логика: что заставило императора, еще недавно желавшего немедленно уничтожить готов, усомниться в своих силах? Что побудило часть его военачальников советовать дожидаться прихода галльской армии? Неужели для того, чтобы уничтожить 10 тыс. готов, требовалось соединения в единый кулак всех наличных сил империи? Нам представляется, что в тексте Аммиана в данном случае присутствует определенная смысловая лакуна. Не думается, что римская разведка допустила серьезную ошибку в определении численности первоначальной массы готов. Как известно, «у страха глаза велики». Поэтому было бы более вероятно, если бы разведчики преувеличили, нежели преуменьшили число врагов. Однако если мы предположим, что разведка ошиблась хотя бы в 1,5–2 раза, это значит, что люди, на которых была возложена задача определить численность противника, были непрофессионалами и совершенно некомпетентны в своем деле. Не хочется верить, что римское командование отрядило для выполнения столь ответственной миссии дилетантов. По-видимому, разведка обнаружила лишь передовой отряд противника, который, испугавшись неминуемого столкновения с римлянами, повернул на соединение с основными силами, находившимися в районе Адрианополя. Когда Валент подошел к городу, то ему доложили, что численность армии противника значительно возросла. Получив это донесение, император понял, что решить дело одним молниеносным ударом уже не удастся. Именно поэтому, разбив укрепленный лагерь, он стал с нетерпением ждать Грациана (Amm., XXXI, 12, 4)[910]. Неизвестно, сколько прошло времени до того, как комит доместиков Рихомер доставил в лагерь Валента письмо, извещавшее о скором прибытии западной армии (Amm., XXXI, 12, 4). Трудно предположить, что это произошло в тот же день, когда восточный император встал лагерем под Адрианополем. Ведь прежде, чем появиться у Валента, Рихомер должен был сначала получить точные данные, где находится императорский лагерь. Могло пройти несколько дней, прежде чем была получена такая информация. Не будем забывать, что, в связи с тем что готы окулировали всю территорию Фракии вплоть до Адрианополя, задача, возложенная на Рихомера, была весьма непростой, и выполнение ее требовало особой осторожности, а значит, и затраты времени. Кроме того, Рихомер мог, как мы и предположили, явиться в лагерь Валента не один, а привести с собой несколько подразделений галльской армии. Движение же воинского контингента по территории, занятой врагами, могло происходить еще более медленно. Только после прибытия Рихомера стал решаться вопрос, что делать дальше: ждать ли подхода западной армии или же попробовать уничтожить противника, опираясь на собственные силы. Г. Дельбрюк полагает, что Валент не вступил бы в сражение в тот момент, когда западная армия находилась поблизости от него, если бы не был твердо уверен в своей победе.

Рассказ о том, что это желание было рождено завистью к военным успехам молодого племянника, Г. Дельбрюк считает «простой адъютантской сплетней»[911]. Утверждение достаточно спорное.

Вопрос, почему Валент принял решение о выступлении в поход 9 августа, является весьма важным для понимания событий, произошедших в этот роковой для римлян день. С одной стороны, император не блистал полководческими талантами (Amm., XXXI, 14, 3), но с другой — он не был новичком в военном деле и практически 15 лет стоял во главе армии. Его окружали опытные полководцы, имевшие за плечами десятилетия военной службы. Эти высокопоставленные офицеры отлично знали, на что способны солдаты, которых им предстояло вести в бой, и на что способен противник, с которым предстояло иметь дело. Кроме того, римскому командованию было отлично известно, на каком расстоянии от Адрианополя находился готский лагерь, были известны дороги, по которым придется двигаться, и можно было рассчитать время, которое потребуется армии, чтобы проделать этот путь. Выше мы уже отмечали, что римлянам нужно было идти не менее 7 часов в полном вооружении. Подобный марш-бросок противоречил существовавшим уставам. Для чего нужен был такой трудный переход, после которого предстояло еще несколько часов сражаться с противником? А если бы готы отказались принимать бой? Что ждало бы в этом случае римскую армию? Обоз со съестными припасами и фуражом оставлен в Адрианополе, разбить лагерь перед вражеским станом было практически невозможно, следовательно, нужно было после нескольких часов ожидания в строю развернуться и идти назад. Как долго могла пройти измотанная до крайности армия и дали ли бы варвары ей такую возможность? Как можно все это объяснить с точки зрения здравого смысла? Почему было, например, если уж решили по каким-то субъективным или объективным соображениям вступить в бой, не приблизиться к вражескому лагерю на безопасное расстояние, разбить собственный лагерь, дать людям и лошадям необходимый отдых и на следующий день со свежими силами, в полном боевом порядке подойти к неприятелю; в случае если готы не захотели бы давать сражение, можно было бы вернуться назад к своим палаткам.

Все эти соображения подводят нас к мысли, что 9 августа римляне вообще не собирались вступать в сражение, и Валент до самого начала столкновения рассчитывал, что дело удастся решить мирным путем. Аммиан сообщает, что 8 августа в римский лагерь прибыл христианский пресвитер, передавший императору тайное послание от Фритигерна, в котором тот убеждал Валента подойти к лагерю готов и демонстрацией мощи своей армии заставить их сложить оружие (Amm., XXXI; 12, 9)[912]. Римское правительство по-прежнему видело в готах землепашцев и солдат, а потому не стремилось совершенно уничтожить их[913]. Именно появление посланца готского вождя повлияло на решение Валента выступить на следующий же день.

Но какова в адрианопольском деле действительная роль Фритигерна? Искал ли он мира с римлянами или желал продолжения войны? События 9 августа доказывают, что у Фритигерна был прекрасно разработанный план сражения. Он с умыслом разбил свой лагерь на расстоянии, пройти которое за один переход можно было только с крайним напряжением сил. После этого он некоторое время избегал столкновения, ожидая вестей о подходе готско-аланской кавалерии, и когда ему сообщили, что она находится на расстоянии менее двух дневных переходов, Фритигерн сразу же начал свои переговоры с Валентом: вождю варваров было известно о подходе западной римской армии и теперь откладывать решительную битву с Валентом он уже не мог. Как некогда Юлиан во время персидского похода поверил мнимому перебежчику-персу, так и теперь Валент со своими генералами посчитал за истину то, что им хотелось считать таковой.

Ход сражения. 9 августа, оставив обоз и казну в Адрианополе, на рассвете Валент выступил навстречу готам. После трудного многочасового перехода римляне увидели окруженный телегами неприятельский лагерь (Amm., XXXI, 12, 11). Римские полководцы стали выстраивать армию. Центр боевого порядка образовывала пехота; позади ее основной массы был оставлен небольшой резерв из отборных подразделений, среди которых были Батавы. Эскадроны Скутариев и конных лучников встали на правом фланге, который был развернут впереди линии фронта пехоты (Amm., XXXI, 12, 12). Левый фланг должны были образовать оставшиеся кавалерийские подразделения, однако большая их часть все еще двигалась к месту предстоящего сражения и прямо с марша занимала свое место в строю.

Готы не желали вступать в сражение, прежде чем им на помощь не подойдут со своей кавалерией вожди Алафей и Сафрак, которые были уже извещены о наступлении римлян и должны были прибыть с минуты на минуту (Amm., XXXI, 12, 12). Чтобы скрыть от неприятеля появление на поле боя ожидаемых подкреплений, готы жгли по всей равнине костры: вероятно, ветер дул в сторону римской армии и дым застилал римлянам глаза, не давая возможности отчетливо видеть то, что происходило у варваров (Amm., XXXI, 12, 13). Как только стало известно, что всадники Алафея и Сафрака уже рядом, готы стали строиться к битве. В то время как варвары толпами в беспорядке выходили из-за стены своих повозок, Бакурий и Кассион, командовавшие правым флангом римской армии, посчитали, что настал благоприятный момент для атаки и, не дожидаясь приказа верховного командования, бросились вперед (Amm., XXXI, 12, 16).

Возможно, римским всадникам удалось бы опрокинуть не готовых еще к бою варваров, однако произошло то, чего дожидались готы и чего никак не могли предположить их противники: на поле сражения показалась кавалерия Алафея и Сафрака. Завидев неожиданно появившегося неприятеля, римляне в панике развернули коней и помчались прочь (Amm., XXXI, 12, 17). Готско-аланская кавалерия во весь опор понеслась во фланг римской пехоты, которая уже вступила в сражение с основными силами готов.

Несмотря на тяжелое положение, в котором оказалась в этот момент римская армия, еще не все было потеряно. Эскадроны римской конницы, собранные на левом фланге, отважно помчались в атаку и, опрокинув готов, продвинулись до самого табора. Однако их усилия не были поддержаны теми подразделениями, которые подошли на поле сражения позже и не были еще поставлены в строй (Аmm., XXXI, 13, 2).

Варвары, «высыпавшие несчетными отрядами» из-за повозок, опрокинули римских всадников[914]. После этого вся римская армия оказалась зажатой в тиски: «…и в этой страшной тесноте нельзя было очистить место для отступления, и давка отнимала всякую возможность уйти, — пишет Аммиан, — наши в отчаянии взялись снова за мечи и стали рубить врага, и взаимные удары секир пробивали шлемы и панцири» (Amm., XXXI, 13, 3; пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни).

Римляне мужественно сопротивлялись. Валент, пробираясь по грудам мертвых тел, бросился к стоявшим «несокрушимой стеной» легионам Ланциариев и Маттиариев (Аmm., XXXI, 13, 8)[915]. В резерве должны были находиться Батавы, появление которых могло переломить ход сражения. Однако когда магистр Виктор поскакал к ним, чтобы привести на помощь, то не смог их найти: вероятно, Батавы предпочли не искушать лишний раз судьбу и позаботились о собственном спасении.

Не в силах выдержать одновременно фронтального и флангового удара, римская пехота наконец обратились в бегство. Поражение было полное. Две трети армии во главе с самим императором погибли в этой страшной сече. Как пишет Аммиан, понесенные потери остались невосполненными даже к тому времени, когда он заканчивал свой грандиозный труд (ок. 390 г.) (Amm., XXXI, 13, II)[916]. Конец убийствам положила безлунная ночь, позволившая оставшимся в живых добраться до Адрианополя.

Г. Дельбрюк посвятил целую главу анализу сражения под Адрианополем, в которой он попытался не только реконструировать ход событий, предшествовавших этой битве, определить численность армий противоборствовавших сторон, восстановить картину самого сражения, но и ответить на вопрос: в чем же была причина поражения Валента[917]? Исследователь, приходит к выводу, что под Адрианополем силы обеих сторон были приблизительно равными, а потому, как он считает, военных оснований для абсолютного разгрома римлян не было. Причину их поражения Г. Дельбрюк склонен видеть в том, что арианство Валента вызвало резкое недовольство в народе и в среде военных, что повлекло за собой измену части армии и высшего командного состава[918].

Э. Нишер, сравнивая Аргенторатское и Адрианопольское сражения, стремится объяснить их различный исход, во-первых, умелым командованием Юлиана, а во-вторых, и главным образом, тем, что галльская армия представляла собой единое целое, в то время как армия Валента состояла из разрозненных отрядов, наспех стянутых из различных провинций[919].

В. И. Холмогоров полагает, что полководцы Валента под Адрианополем имели возможность повторить тот же маневр, который принес успех Юлиану под Аргенторатом (т. е. выдвижение пехотного резерва против атакующей во фланг конницы), однако они не смогли по каким-то причинам этого сделать. Вероятно, этому воспрепятствовало разложение, царившее в рядах самой римской армии[920]. По мнению В. И. Холмогорова, армия Юлиана состояла главным образом из вербованных волонтеров-германцев, которых можно было своевременной выплаты жалованья побудить достойно сражаться. У Валента же основная чаcть армии состояла из принудительно набранных крепостных-летов. «Таких подневольных солдат-варваров никакими усилиями нельзя было воодушевить к бою с варварами-готами, которые могли принести им только освобождение от беспощадно давившей их римской государственной машины, они массами дезертировали из армии еще до столкновения с неприятелем»[921]. Поэтому В. И. Холмогоров, так же как Г. Дельбрюк и Э. Нишер, склонен объяснять поражение римлян под Адрианополем причинами невоенного характера.

Но действительно ли не было чисто военных причин, обусловивших сокрушительное поражение римлян? Ф. Ришардо, уделивший большое внимание анализу Адрианопольского сражения, придерживается прямо противоположного мнения[922].

Вообщем, принимая для численности обеих армий цифровые данные, предложенные Г. Дельбрюком, он тем не менее склонен считать, что поражение римлян носило чисто военный характер. Некоторые из причин уже были отмечены нами выше (утомительный переход, отсутствие укрепленного лагеря). К этому можно добавить, что, по мнению исследователя, Валент должен был сразу начать бой, а не вступать в новые переговоры с Фритигерном, все еще не веря очевидным фактам и все более и более изматывая своих и без того утомленных многочасовым переходом и напряженным ожиданием солдат. Неудивительно, что римляне бросились в атаку, не дожидаясь приказов своих военачальников. Стихийно начавшееся сражение Ф. Ришардо называет «солдатской баталией», в которой главнокомандующий не принял никакого участия[923]. При таких обстоятельствах, делает вывод Ф. Ришардо, любая армия была бы обречена на поражение. Этот аргумент исследователя в действительности не может быть принят во внимание. Во-первых, потому, что Валент вел переговоры с вождем готов в тот момент, когда его армия еще только строилась в боевой порядок. Поэтому даже если бы он пожелал немедленно начать сражение, он не смог бы этого сделать. Во-вторых, переговоры как раз и были той целью, ради которой император появился со своей армией перед вражеским лагерем. Да, поражение римлян носило чисто военный характер. Но судьба римской армии решилась не 9 августа, а днем раньше в палатке Валента, когда императору показалось, что победа может быть бескровной.

6. Иовианы и Геркулианы История двух легионов Поздней империи

Иовианы и Геркулианы были самыми знаменитыми подразделениями позднеримской армии. Упоминания о них сохранились у Аммиана Марцеллина, Вегеция, Евнапия, Зосима и Григория Турского. Названия этих подразделений должны указывать, что они были образованы из солдат легионов Iovia и Herculia, созданных в период первой тетрархии. Впрочем, свидетельства, сохраненные нашими источниками, позволяют выдвинуть и другую версию появления Иовианов и Геркулианов. Согласно утверждению Вегеция, оба легиона были образованы в III в. в Иллирике, по-видимому, еще до прихода к власти Диоклетиана. При своем сформировании они были названы Маттиобарбулами и насчитывали по 6 тыс. солдат. Это название было дано легионам, потому что легионеры были вооружены маттиобарбулами, или плюмбатами. Легионеры носили по пять таких дротиков внутри своих щитов (Veg., I, 17). Маттиобарбулы проявили себя во многих войнах и уже в это время стали самыми прославленными легионами империи. После того как Диоклетиан избрал своим соправителем Максимиана (286 г.), было принято называть наиболее отличившиеся воинские подразделения иовиевыми и геркулиевыми (Aur. Viet., Caes., 39, 18)[924], поэтому Матгиобарбулы были переименованы в Иовианов и Геркулианов. Эти легионы императоры предпочитали всем остальным (Veg., I, 17)[925]. Отправляясь в Галлию подавлять восстание багаудов, Максимиан, очевидно, взял оба легиона с собой. Неизвестно, вернулись ли Иовианы и Г еркулианы обратно в Иллирик, мы знаем только, что в середине IV в. они находились в Галлии. Возможно, они были оставлены здесь для постоянного несения службы Максимианом или же были переведены сюда Константом после того, как он победил брата и присоединил его владения к своим[926]. Констант вел напряженные войны с аламаннами и, несомненно, не упустил бы случая укрепить галльскую армию двумя лучшими легионами империи. Об исключительном положении в армии этих подразделений может свидетельствовать тот факт, что комит обоих легионов Магненций организовал заговор против Константа и сам был провозглашен новым императором (Zos., II, 42, 2). Иовианы и Геркулианы поддержали своего командира и, конечно же, приняли самое активное участие в начавшейся затем гражданской войне. После поражения Магненция некоторые западные подразделения, оказавшие ему поддержку, в наказание за это были переведены на Восток. Подобная судьба постигла Иовианов и Геркулианов: этих легионов не было в Галлии, когда командование армией принял цезарь Юлиан. Они были переведены в одну из малоазийских провинций. Нам только известно, что офицеры из обоих подразделений помогали в проведении судебных процессов, проходивших в Халкедоне над сторонниками Констанция II, после того как Юлиан стал императором (Аmm., XXII, 3, 2). Сам факт участия командного состава легионов в этих делах со всей очевидностью демонстрирует, какие чувства должны были питать Иовианы и Геркулианы к победителю при Мурсе.

Возможно, что неприязненное отношение Геркулианов и Иовианов к сыновьям Константина I было далеко не случайным. В легионах, возвеличенных при Диоклетиане, был, по всей видимости, достаточно сильно развит культ Юпитера и Геркулеса. Константин не решился открыто запретить исповедовать языческие культы[927]. Однако его сыновья отошли от политики веротерпимости[928]. Недовольство Константом могло быть вызвано прежде всего проводившимися при нем преследованиями языческих верований. Неисключено, что сам Магненций, вставший во главе заговора, будучи по происхождению наполовину франком, придерживался религии своих предков. Констанций не только сослал Иовианов и Геркулианов в далекую провинцию, но и поставил командиром над ними комита Варрониана, отца будущего императора Иовиана. Верный сторонник Констанция Варрониан не пользовался симпатиями своих солдат, что после его отставки со всей очевидностью было продемонстрировано его сыну, командовавшему тогда корпусом domestici protectores (Amm., XXV, 5, 4; 8).

В лице Иовианов и Геркулианов Юлиан получил преданных и надежных защитников своей власти. Возможно, именно он дал им, как и другим отрядам галльской армии, поддержавшим его, привилегированный статус гвардейских дворцовых подразделений (palatini). Оба легиона отправились вместе с ним в персидский поход (363 г.). Неожиданная смерть императора и избрание Иовиана не обещали легионерам ничего хорошего. По сообщению Аммиана, первым следствием произошедших событий было то, что знаменосец (signifer) Иовианов бежал к персам, поскольку опасался мести нового государя за злословие по поводу его отца (Amm., XXV, 5, 8).

На следующий день, когда римская армия двинулась в путь, ее атаковали персы. Впереди своего строя неприятель пустил боевых слонов, а за ними катафрактов. Однако Иовианы и Геркулианы, составлявшие авангард римского походного порядка, отважно вступили в бой, убили нескольких слонов и отбросили персидскую кавалерию. Тем не менее противник продолжал их сильно теснить, но в это время на помощь им подошли Иовии и Викторы, которые убили еще двух слонов и заставили наконец персов отступить. Аммиан сообщает, что в этом бою пали три трибуна: Юлиан, Макробий и Максим, которые командовали легионами, составлявшими главную силу армии (Amm., XXV, 6, 2–3)[929]. Несомненно, что речь в данном случае идет о четырех подразделениях, названных выше.

После заключения мира с персами империя оказалась в очень трудной ситуации, т. к. варвары возобновили свои набеги на римскую территорию. Император Валентиниан I стянул в Галлию все отборные подразделения армии. Среди них были и Иовианы и Геркулианы. В 368 г. объединенная римская армия, собранная из галльских, италийских и иллирийских подразделений, перешла Рейн и возле места, называвшегося Солициний, столкнулась с аламаннами. Иовианы и Геркулианы стояли в резерве, где по законам позднеримской тактики всегда находились сильнейшие отряды. Под охраной этих легионов остался малолетний Грациан, сын Валентиниана I и будущий император (Amm., XXVII, 10, 10)[930].

Иовианы и Геркулианы, по-видимому, были переведены в Галлию для постоянного несения службы. Когда в Британии поднял восстание Магн Максим, они вместе с основной частью армии вновь предпочли поддержать узурпатора. Захватив власть, Магн Максим поручил защиту Галлии двум военачальникам: Наннину и Квинтину. В 386 г. в империю вторглись франки и, опустошив многие территории, стали угрожать Колонии Агриппине. Но возле места, называвшегося Угольный лес (Carbonaria silva, совр. Коленвальд), они были разбиты римскими войсками. После этого армия под командованием Квинтина, преследуя разбитых франков, перешла Рейн. Однако неприятели устроили римлянам засаду. Вот как повествует об этом событии Сульпиций Александр, фрагмент истории которого сохранил для нас Григорий Турский: «На рассвете под водительством Квинтина они вошли в лесистую горную местность, и около полудня они сбились с пути и блуждали, не подвергаясь опасности. Наконец, когда они обнаружили, что проходы плотно завалены огромными засеками, они решили прорваться в болотистую равнину, примыкавшую к лесу. Но тут появились одиночные враги, которые, стоя на стволах деревьев, собранных в кучу, или на завалах, словно с высоты башен пускали стрелы, как из стрелометов… Отсюда войско, окруженное большим количеством врагов, неудержимо устремилось на открытую равнину, проход к которой франки оставили открытым. Первыми погрузились в болотистую трясину всадники, они смешались с телами животных и, падая, подавили друг друга. Даже пехотинцы, которых лошадь не подминала под себя, застревали в тине и, едва высвободив ногу, снова погружались. Те же, которые немного раньше с трудом выбрались из трясины, в панике скрывались в лесах. Так, боевой порядок был нарушен и отряды перебиты. При этом погибли Гераклий, начальник Иовианцев, и почти все военачальники. Немногие нашли спасение под покровом ночи в потаенных лесных местах» (Greg., II, 9; пер. В. Д. Савуковой). Характерно, что из всех командиров упомянут только трибун Иовианов — еще одно доказательство того, насколько высок был престиж этого подразделения.

Закончилась ли на данном печальном событии история двух легионов? Если верить данным Notitia Dignitatum, то нет. Благодаря сведениям, сохраненным Аммианом, мы хорошо знаем, какие воинские части были размещены в Галлии во второй половине IV в. Но если мы обратимся к VII главе Notitia, в которой представлен перечень подразделений, находившихся в подчинении у magister equitum Galliarum, то не увидим тех отрядов, которые ранее защищали Галлию[931]. Мы могли бы предположить, что ко времени составления VII главы эти воинские части уже прекратили свое существование. Тем не менее это не так. Почти все подразделения галльской армии, о которых упоминает Аммиан, присутствуют в списке воинских частей, дислоцированных в Италии (intra Italiam).

Как видно из приведенной ниже таблицы, кроме легионов Primani, второго легиона Moesiaci и ауксилии Ascarii в Италии находились подразделения с названиями, аналогичными тем, которые приводит Аммиан. Но можем ли мы утверждать, что речь в данном случае идет об одних и тех же частях и, например, Ioviani seniores являются теми самыми Ioviani, о которых рассказывает Аммиан? По всей видимости, да. Обратим внимание, в какой последовательности представлены эти отряды в Notitia: во-первых, почти все они (кроме легиона Regii) идут друг за другом, что свидетельствует о том, что некогда они образовывали единое целое; во-вторых, как мы уже отмечали, в IV в. практически всегда римские подразделения действовали попарно. Это было характерно как для легионов, так и для отрядов auxilia; в Notitia мы видим те же самые пары отрядов, о которых упоминает Аммиан (Иовианы и Геркулианы, Дивиденсы и Тунгриканы и т. д.). Конечно, мы не можем определенно сказать, назывались ли все подразделения, перечисленные в Notitia, уже в середине IV в. seniores. Аммиан об этом ничего не сообщает.

Единственный отряд, который имеет у него дополнительное наименование, — это Тунгриканы младшие. Аммиан, упоминает этот легион дважды, причем первый раз он называет его Tungricani iuniores (Amm., XXVI, 6, 12), а второй — просто Tungricani. В Notitia легиона с таким названием нет. Поэтому мы можем предположить, что либо легион Тунгриканы младшие прекратил ко времени ее составления свое существование, либо Аммиан допускает ошибку. В любом случае, пример с Тунгриканами показывает, что историк вполне мог приводить сокращенное название подразделения без дополнительных определений seniores или iuniores. Второй из упомянутых Аммианом легионов Мезиаков (вероятно, это был легион Moesiaci iuniores) в Notitia нигде не значится. Вероятно, ко времени перевода галльских подразделений в Италию этот легион был уже уничтожен.

Попытаемся теперь определить, когда оказались в Италии галльские войска. Совершенно ясно, что эта передислокация произошла позднее времени правления Грациана, поскольку перечисленные галльские отряды составляли основную часть его армии и отправлять их в Италию, где номинально правил Валентиниан II, не было никакого смысла. При Магне Максиме, как об этом свидетельствует приведенный выше пассаж, в Галлии находилась достаточно сильная воинская группировка, в состав которой входили если не все, то по крайней мере некоторые старые подразделения.

Возможно, галльская армия оказалась в Италии после смерти Феодосия I, когда всю полноту командования сосредоточил в своих руках Стилихон (395 г.) (Zos., V, 4, 2). Последний проводил политику активного вмешательства в дела Востока, поэтому поддержка отборных галльских отрядов была ему необходима. Определенно можно сказать, что после поражения армии Евгения на рейнской границе на какое-то время вновь появились римские воинские части (Claud., Get., v. 419)[933], но уже в 401 г. командование вынуждено было увести их для защиты Италии, которой угрожало нашествие готов. Клавдиан утверждает, что в это время Рейн оставался открытым и лишь страх удерживал германцев от вторжения на римский берег (Claud., Get., v. 427–429)[934]. После победы над готами галлы вновь могли вернуться на свои постоянные стоянки, однако, когда в конце декабря 406 г. вандалы перешли Рейн, они не встретили никакого организованного сопротивления со стороны римских военных властей. Это говорит о том, что в Галлии уже не было тех подразделений регулярной армии, которые защищали ее еще во второй половине IV в. Таким образом, мы можем сделать вывод, что VII глава Notitia Dignitatum отразила положение вещей, сложившееся в Галлии и Италии либо в 401 г., либо в 406 г. Какой из этих дат мы должны отдать предпочтение?

Вернулись ли галльские войска на свои прежние позиции после отражения нашествия 401 г.? Зосим утверждает, что в 406 г., когда Италии угрожали орды Радагайса, у Стилихона было всего 30 подразделений регулярной армии и союзные отряды готов и гуннов. Notitia же кроме 15 отрядов, входивших ранее в галльскую армию, называет еще 29 частей регулярной армии, составлявших гарнизон Италии. Отметим, что легион Regii находится в стороне от основного перечня галльских отрядов и в отличие от них не имеет дополнительного наименования seniores. Это должно свидетельствовать, очевидно, в пользу того, что Regii были переброшены в Италию гораздо раньше других подразделений, а следовательно, ко времени вторжения варваров этот легион мог уже входить на постоянной основе в состав италийского гарнизона. Таким образом, в 406 г. Стилихон отразил нашествие Радагайса, полагаясь лишь на силы, находившиеся непосредственно в Италии, без привлечения галльских войск.

Галлы лишь позднее с какой-то целью были переведены всемогущим магистром в Италию. Можно предположить, что Стилихон опасался враждебных действий со стороны Алариха и стремился таким образом упрочить оборону Северной Италии. Но ведь у него под командованием уже находилось около 27 тыс. регулярных войск и не менее 30 тыс. союзников-варваров (Zos., VI, 35, 6). Обладая меньшими силами, он смог разбить Радагайса. Скорее Стилихон хотел укрепить в Италии собственные позиции и противопоставить галльских солдат верным Гонорию войскам[935]. Ушедшие в Италию галльские воинские части были заменены наспех сформированными из варваров новыми отрядами, получившими наименование Honoriaci, или Honoriani. Вандалы, увидев уход главных сил галльской армии, посчитали момент благоприятным для нападения и, сломив в упорном сражении сопротивление франкских федератов, 31 декабря 406 г. перешли по льду Рейн[936]. Успех вторжения вандалов и их союзников был следствием не столько силы варваров, сколько слабости римских властей.

Дальнейшая история двух прославленных легионов Поздней империи покрыта мраком, но думается, что их судьба мало чем отличалась от участи других последних подразделений некогда могущественной римской армии. Sic transit gloria mundi.