Рис

Глава VII

В осенний, холодный и ветреный день лабаз огласил детский плач. Повивальная бабка, держа на весу обагренные кровью ладони, вбежала во двор:

– Пухлый мальчик. Мои поздравленья, У Лун!

Тот раскладывал карты. Кривые ряды то и дело разбрасывал ветер; У Лун подбирал голыши и придавливал карты к земле, но игра, как и прежде, не шла. Собирая колоду, У Лун покосил правый глаз – левый больше не мог ничего различить – на ладони старухи. Вид окровавленных рук вдруг напомнил ему о забое скотины в селении Кленов и Ив. Он открыл было рот, собираясь ответить... Но так ничего и не вымолвил.

Приоткрывая дверь спальни, У Лун разобрал, как Ци Юнь обсуждает обличье младенца:

– Странный какой-то. Незнамо в кого уродился.

Чжи Юнь с изможденным лицом под копною всклокоченных грязных волос растянулась в постели. Ее бледный лик острием овощного ножа рассекал лучик солнца, проникший меж сомкнутых ставен. Усевшись на ложе, Ци Юнь пеленала ребенка:

– У Лун, ты на чадо свое посмотри. Он немного похож на тебя.

С бледно-розовым личиком, с тельцем обтянутым полупрозрачною кожей дитя неуемно пищало. Тасуя колоду, У Лун наклонился к младенцу:

– И вправду незнамо в кого. На щенка он похож. Народятся кутята, такие же видом. Чай, видел я сук...

– Чуть не сдохла от боли, – Чжи Юнь сорвала полотенце со лба. – Если знала бы раньше, хоть бей мужикам не дала.

– Ты забудешь, – У Лун безучастно взглянул на Чжи Юнь. – Только снимешь штаны, обо всем позабудешь.

Ночью У Лун не успел сомкнуть глаз, как услышал «дон-дон»: кто-то лупит в ворота лабаза. Напялив на ноги холщевые туфли, У Лун поспешил открывать. У лабаза толпились какие-то люди. У Лун приподнял выше тусклый фонарь – так и есть: досточтимый с прислугой. Овчарка, вертевшаяся возле ног господина, вдруг звонко залаяла. В кузне напротив, в ближайшей лавчонке открылись ворота и ставни. Незваные гости под взорами сонных зевак наводнили лабаз.

– Я за сыном пришел, – заявил досточтимый У Лун’у. – Тут мне доложили, сынишка Чжи Юнь просто вылитый я. Мои жены, что с ними ни делай, рожать сыновей не хотят. Твоя баба наследника мне народила. Его я возьму. Попытаешься мне помешать?

– А с какой еще стати? – У Лун помотал головой и повел господина на внутренний двор, еле слышно бурча: – Есть хоть что-то мое в этом драном лабазе?

– Прекрасно! Ты, вижу, разумен в делах, – досточтимый легонько пихнул его в спину. – Были бы все так разумны, давно бы Братву распустил: сам бы сделался Буддой – все ружья с кинжалами в реку, и этих обратно на пристань – поклажу на спинах таскать.

Внимая словам господина, У Лун удивлялся – зачем досточтимый всё это ему говорит? Я, конечно, не пробовал прежде змеиного яда, но мне ли не знать – ты и есть налитая губительным ядом змея. У Лун, выдвинув выше фитиль фонаря, отворил дверь в покои. Кормившая грудью Чжи Юнь ошалело раскрыла глаза на ворвавшихся в спальню подручных. Теплая краска стыда разлилась у нее по лицу.

– Сына мне родила, – потрепав покрасневшую щеку Чжи Юнь, господин отобрал у нее пестрый ворох пеленок. – И вправду похож на меня. Я его забираю.

– Не дам! – завизжала Чжи Юнь, застучав кулачками по спинке кровати. – Сначала пинком мне под зад, а промучилась ночи и дни, так отдай ему даром?

– Ты мне не перечь, – передав заревевшего в голос младенца слуге, господин взял Чжи Юнь за немытые космы. – Ты знаешь, перечить мне бестолку.

Перемежая стенанья портовою бранью, Чжи Юнь разрыдалась, подняв к господину набухшие влагой глаза:

– Как же я? Мне что делать прикажешь? Ведь сам говорил, если чадо твое, то возьмешь меня в дом. Ну и где же носилки? Ты ртом говоришь или ветры пускаешь? Ребенка взять хочешь, а я не нужна?

– Мои слова всегда имели вес, – отмахнувшись, достойнейший Лю хохотнул, ослепив окружающих блеском набитого золотом рта. – В моем доме пять жен. Ты боишься, еще одной места не хватит? А вот от носилок уволь. Ты хоть в зеркало глянь, подобает ли с этакой рожей залезть в паланкин дома Лю?

– Ты всё хочешь меня уязвить, – Чжи Юнь вытерла слезы. – Плевать на приличия: ты мне всю жизнь исковеркал, и я от тебя не отстану. Вернешься за мною когда?!

– Никогда. Если надо, сама приходи, – господин рассмеялся, направился к двери, задумался, вновь обернулся к Чжи Юнь. – Месяцок всё же здесь посиди, чтобы взад от ворот не отправил. Уж больно вы, бабы, страшны после родов. Смотреть на вас тошно.

За дверью – одна за спиной у другого – У Лун и Ци Юнь наблюдали, как вслед за достойнейшим Лю из покоев Чжи Юнь изливается сонмище слуг и подручных. Пунцовое личико что было сил надрывавшегося на руках у слуги малыша к удивленью У Лун’а – ведь дня не прожил, уже выросли слезные железы – было покрыто слезами.

– Скотина, – чуть слышно ругалась Ци Юнь. – Не под небом наглее скотины.

Вдруг вспомнив о чем-то, Ци Юнь побежала вослед покидавшим лабаз посетителям:

– Вы хоть кормилицу чаду нашли? Непременно...

Никто не ответил. Прислуга почтенного Лю погрузилась в стоявшие у перекрестка повозки. Младенческий плач с каждым шагом возниц становился все тише и вскоре исчез вдалеке. С отвращением плюнув им вслед, Ци Юнь хлопнула дверью.

У Лун, потоптавшись на темном дворе, возвратился к Чжи Юнь. Та, уставив на мужа два красных раздувшихся глаза, сидела средь сбитой постели.

– Таращишься что на меня? – У Лун стал было стаскивать куртку и вдруг передумал. – Я здесь спать не буду: смердит от тебя. Да и после щенка твоего молочищем воняет.

Болтая пустым рукавом, У Лун дунул на лампу и двинулся к двери:

– В амбар пойду спать: там почище.

– Со мною останься, – во тьме заскулила Чжи Юнь. – Ты чего, «волчье сердце, собачья душонка», не можешь со мной посидеть?

– Досточтимый с тобой посидит. Ты же в жены к нему собралась? Так чего ж не придет, чтоб с тобой повозиться?

У Лун, оглядев утопавшую в сумраке спальню, растер левый глаз. Как всегда, тот зудел при попытке увидеть хоть что-то во тьме.

– Левый глаз, он болит. Это вы постарались, имел я осьмнадцать колен ваших долбаных предков. Вы думать об этом забыли, но вы мне должны. Вы мне столько должны, что ни в жизнь не расплатитесь.

Как-то под вечер, когда затянули свои заунывные песни осенние ветры, Чжи Юнь и Ци Юнь собрались на семейный совет. Притаившись за дверью, У Лун наблюдал за их сварой сквозь узкую прорезь замка. Словно злющая кошка – ее отощавшее, желтое, сходное с тыквой лицо заливал ярко-красный румянец – Ци Юнь то и дело взвивалась с визгливою бранью со стула. Чжи Юнь, свесив руки, недвижно стояла напротив сестры: ее губы кривились, мерцали в глазах чуть заметные бусинки слез, она что-то упорно твердила. У Лун’у за дверью едва было слышно, но суть удалось разобрать: прошел месяц – Чжи Юнь втихомолку взялась собирать украшенья и платья.

– Я знаю, что все мужики хороши: досточтимый, У Лун – две кусачие злобные псины. Но мне с господином надежнее: деньги и власть. За двумя я не в силах гоняться. Пора выбирать.

– Если хочешь уйти, не держу. Но У Лун’а с собой забери. Ты на кой его мне оставляешь? Чтоб замуж идти за него?

– Хоть и замуж. Чего ты боишься? Он сильный, ты будешь его направлять. Я уйду, на тебе весь лабаз. А так в помощь тебе кобелина...

– За доброе слово спасибо! – влепив оплеуху Чжи Юнь, Ци Юнь стала её поносить, тыча пальцем под нос. – Ты дешевка сама и считаешь, я тоже дешевка? Ты думаешь, сдался мне драный лабаз? Да не воля б отца, я б спалила давно этот дом. До чего же я зла!

Началась рукопашная. Сестры таскали друг дружку за волосы, метили в лица ногтями. Слабая плотью Чжи Юнь была быстро повержена наземь и громко рыдала навзрыд, укрывая руками лицо. От рывков и толчков её платье трещало по швам, её тело моталось по полу... Ци Юнь собралась её выволочь вон, но Чжи Юнь, вдруг вцепившись в сестру, подняла к ней залитые влагой глаза:

– Не тащи меня, юбка порвется, – Чжи Юнь притянула к груди ледяную ладошку Ци Юнь. – Что же с нашей семьей происходит? То мать, на меня осерчав, померла. Теперь умер отец. Только мы, две сестры и остались. И сестры мы разве? Скорее враги.

Растерявшись на миг, Ци Юнь вырвала руку:

– С семьей происходит чего? – распаляясь, Ци Юнь прописала сестрице под зад. – Так тебе, мразь бесстыжая, лучше известно. Ты нашей семьи «роковая звезда».

Чуть живой от беззвучного смеха У Лун заключил, что услышал достаточно. Взяв с земли щепку, поглубже протиснув в дверную петлю, он проказливо выкрикнул: «Вдоволь теперь нагрызётесь!» сквозь насмерть зажатую дверь почивальни Ци Юнь. Эта склока ему показалась насколько забавной, настолько бессмысленной. Что ж вы меня не спросили? Пусть обе уходят, но я не уйду. Ци Юнь может на сторону замуж податься. Пусть только оставит лабаз. Пусть только оставит мне после себя белоснежную гору зерна.

Со двора доносилось журчанье воды. Чуть забрезжил рассвет, а Чжи Юнь, изменив своим праздным привычкам, уже полоскала одежду. Дремавший на рисовой куче У Лун пробудился от хлестких ударов. Чего там ещё отбивает Чжи Юнь? Уж его-то обноски она никогда не стирала. Опять тишина. У Лун вышел на внутренний двор. С его пахнущих мылом штанов и поношенной куртки, висевших под утренним солнцем на тонком шнуре, ниспадали жемчужинки влаги.

– Ушла, – начищавшая зубы Ци Юнь обернулась к нему, сплюнув наземь комок белой пены. – Ушла насовсем к досточтимому.

– Я догадался, – У Лун, согнув палец, подергал за шнур, сотрясая сырую одежду. – Тайком убежала. Забавно. Боялась, держать ее буду?

– И ты уходи. Раз сбежала жена, ты чего в моем доме толчешься? – Ци Юнь отвернулась, плеснула воды в медный таз и, рывком засучив рукава, принялась нервно мыть свои руки. – У Лун, убирайся. Проваливай, если мужик. Понимаешь, что я говорю?

– Да, но мыслю иначе, – сухие, в извилистых трещинках губы У Лун’а раскрылись в невнятной усмешке.

– Я думаю, сколько ж семья мне должна, – он одну за другой приподнял вверх ступни. – Погляди-ка на шрамы. Болят, как ненастье.

Разъяв пятерней непослушные веки, скрывавшие левую, полную слизи глазницу, У Лун шаг за шагом сближался с Ци Юнь.

– Погляди, глаз слепой. Ты куда? Ты поближе взгляни. Этим ваша семья одарила меня. Я хочу посмотреть, чем расплатишься.

– Не приближайся! – припертая к стенке Ци Юнь замахнулась фарфоровой чашкой. – Не подходи, а то песью башку расшибу!

– Бей сильнее, – У Лун, не меняясь в лице, продолжал напирать на Ци Юнь. – Один умер, другая ушла. За них ты здесь осталась. Тебе их долги отдавать. Понимаешь, что я говорю?

– Мерзкий пес! – во всю глотку вопила Ци Юнь. – Отойди, а то вправду башку твою песью размажу!

– Валяй. Еще цел правый глаз. Целься прямо туда, – отпустив свои веки, У Лун ухватился за девичью грудь. – Ты Чжи Юнь мне должна заменить. Выходи за меня!

Ци Юнь вздыбила брови:

– Сдурел?!

Вне себя от стыда и нахлынувшей злости она со всей мочи ударила в темя У Лун’а. Фарфоровой чашкой. Один раз, другой. Сквозь копну перепутанных черных волос проступили кровавые струйки. Схватившись за темя, У Лун, покачнувшись, отпрянул на пару шагов и, уткнувшись спиной в подоконник, уперся в Ци Юнь ошалелым неверящим взглядом. Левое око его застилала туманная мгла, в правом грозно сверкали враждебные искры.

– Еще одна рана, – У Лун, помотав головой, обтер темя и выставил руку на солнце.

Багряная кровь, растекаясь по грязной ладони, меняла свой цвет, становясь нежно розовой...

– Каждый из вас мне оставил по ране, – У Лун посмотрел на залитую кровью ладонь и внезапным движением вытер ее о лицо обомлевшей Ци Юнь. – Вот теперь не отвертишься. Точно пойдешь за меня.

Ци Юнь не успела отпрянуть, и щёку украсил слой липкой, густой, холодеющей крови. Едва не лишившись рассудка, Ци Юнь вдруг припомнила, как незадолго до смерти отца, тот пытался всучить ей топор. Она с бранью помчалась в пустые покои и, встав на колени, нащупала в плотной, скопившейся под ветхим ложем пыли рукоять. Сжав холодный топор, проклиная У Лун’а, Ци Юнь неподвижно стояла у ложа. В ней не было смелости, выбежав вон, расколоть ему песью башку, и от этого в сердце ее умножались тоска и отчаянье. Пол устилала стодневная пыль. Потолок и всю утварь окутали сети седой паутины. На полке по-прежнему высилась куча лекарственных трав. Ци Юнь ткнула в нее топором – черный сонм безымянных букашек рванул во все стороны. Выронив на пол топор, Ци Юнь, вспомнив отца, захлебнулась в рыданиях. В зеркале, пыльном и мутном, она разглядела свое искаженное горем лицо: пожелтевшее, тощее. Яркой мазней старомодных румян на щеке запеклась кровь У Лун’а. Ци Юнь отдирала кровавую корку платком – темно-красные хлопья спадали на ложе.

– Мама, отец, вы сгубили меня, – причитая, взывала Ци Юнь к духам прежних владельцев лабаза. – Я брошена вами. Одна. Что мне делать? Неужто идти за него, за паскудного злобного пса?

Утомленная плачем, Ци Юнь преклонила колени. Залитые влагой глаза озирали замшелый покой. Раздавался в ушах перестук изможденного сердца. Полуденный свет, проникая меж ставен окна, пробивался сквозь щели в бамбуковой шторе. Ци Юнь коченела. Ей чудилось, эта весна – спавший долгие годы огромный прожорливый зверь, что, внезапно проснувшись, пришел поглотить ее тело. Весна нескончаемой стужи, весна бесконечного мрака.

Брак, заключенный У Лун’ом с сестрой своей бывшей жены, взбудоражил всю улицу Каменщиков. Заковыристость дела зашла за предел самых смелых фантазий. С растерянным видом о свадьбе судачили женщины возле реки. По трактирчикам, чайным скандал обсуждали мужчины. Все сплетни крутились вокруг одного обстоятельства, всенепременно будившего приступы смеха. Какой-то кузнец пустил слух, что хозяйство У Лун’а намного длиннее и толще елды заурядных людей. Он как будто бы клялся, что это чистейшая правда, поскольку линейкой де мерил сей дивный предмет.

После полудня порыв налетевшего ветра поднял простыню, что сушилась на длинной бамбуковой жерди, пронес над стеной, окружавшей лабаз, и забросил на двор расположенной рядом красильни. Работник, доставший находку из чана, увидев овальный подтек на нетронутом краской конце простыни, поспешил сообщить о находке хозяину. Мигом признав в ней добро из лабаза, владелец красильни – отчасти желая сыграть злую шутку: лабаз и красильню давно раздела вражда; и отчасти страшась, как бы женская кровь не внесла в его дом «дух несчастья» – отнес простыню кузнецам.

У Лун спешно направился кузню. Увидев на смуглом лице серповидные оттиски женских ногтей, кузнецы без рассказа о сальных подробностях простынь ему возвращать не желали. С миною радостной и беззаботной У Лун лишь мотал головой да смеялся, сказав, наконец-то:

– Ци Юнь потекла.

Покатившись со смеху, работники кузни отдали У Лун’у добро. Скомкал простынь, засунул подмышку, тот вдруг, изменившись в лице, оглядел кузнецов и всю улицу яркими, словно зажженная свечка, глазами:

– Все бабы дешевки. Увидите, я ее так буду драть, что при виде меня под себя начнет гадить со страху.

Вернувшись, У Лун поискал по лабазу Ци Юнь, поспрошал у работников, ткнулся в закрытые двери амбара. Сквозь щели меж планок виднелась худая спина, выступавшая гладкой доской из коричнево-красной лохани. Вот уже несколько дней как Ци Юнь пропадала в амбаре, пытаясь – занятье, по мненью У Лун’а, лишенное всякого смысла – отмыть оскверненное лоно. В амбаре плескалась вода, очертания тела Ци Юнь окружала мерцающим светом гора белоснежного риса. Елда напряглась как железный пруток.

– Открывай! – У Лун двинул по двери амбара.

Женская плоть, окруженная рисом, или же рис, облегаемый женскою плотью, всегда пробуждали в У Лун’е животную страсть.

– Отвори!!

– Белым днем хоть отстань. Надоел хуже смерти.

У Лун со всей мочи тряс хлипкую дверь, что готова была вот-вот выпасть из петель.

– Животное, ночью и днем не оставит. Плевать, что работники слышат?

Увидев, что дверь скоро рухнет, Ци Юнь закричала: «Скотина, нет сил на тебя!», второпях поднялась из лохани, накинула платье, пошла открывать.

– Ты и вправду скотина: ни капли стыда. Среди дня что удумал?

Одежду Ци Юнь пропитала вода. Капли влаги дождем ниспадали с волос и лодыжек. У Лун закрыл двери. Рука его нервно терзала промежность. В глазах полыхал бесноватый огонь, повергавший Ци Юнь в бессознательный страх.

– Ты иди и ложись. Прям на рисовой куче.

– Сейчас не годиться, – Ци Юнь попыталась толчком отодвинуть от двери У Лун’а. – Не видишь, я моюсь?

– Плевать на тебя: я ##аться хочу. Моя баба, хоть вусмерть могу за##ать.

Облапив покрепче Ци Юнь, он повлек ее к рисовой куче. Ци Юнь верещала, неистово метя ногтями в лицо:

– Только тронь, удавлюсь! На глазах у тебя удавлюсь!!

Он презрительно хмыкнул:

– Лишь сдохнешь напрасно. Жену отодрать – не подсудное дело. Как вы##у, так и давись. Не держу.

У Лун бросил Ци Юнь на вершину мерцающей кучи, и влажное тело, увесисто плюхнувшись в рис, расплескало как капли несчетные зерна. Стекавшие под ноги зернышки риса, змеиный изгиб позвонков от загривка до низа спины пробуждали влечение в сердце, мутили рассудок. У Лун издал горлом ребячий взволнованный крик.

Под вопли пытавшейся драться Ци Юнь У Лун вновь воплотил наяву тайный сонм вожделений. Сжав в потной ладони сверкающий рис, он неспешно всыпал зерна в лоно жены. Наконец, возбужденье иссякло. Скатившись по рисовой куче, лениво напялив штаны, он лежал и жевал свежий рис, внемля сдавленным стонам и нудным проклятьям: «Скотина, скотина, скотина...». У кучи зерна он приметил лохань:

– Вода еще теплая. Мойся.

У Лун, ощутив неизведанный ранее приступ довольства, раскинул конечности. Слух не тревожили более звуки из внешнего мира. У Лун погружался в безмолвие и безмятежность. Рис под распластанным телом, за ним весь лабаз стали мерно качаться. Раздался вдали паровозный гудок. Он по-прежнему в поезде. Тот не спеша ускоряет свой ход. Удивительный, чудный состав, далеко ли увозишь меня?

Ци Юнь не могла отыскать свой зеленый браслет: перерыла шкатулку, все ящики шкафа – нигде ни следа. Два браслета, а их была пара – наследство покойной хозяйки, вручившей пред смертью своим дочерям по одной изумрудной вещице. В ту пору Ци Юнь была тощей нескладной девчонкой: запястья как спички, браслет с них мгновенно слетал. Спрятав в шкаф безделушку, Ци Юнь, как казалось, давно уж о ней позабыла, а ныне нигде не могла отыскать.

Распахнув окно спальни, увидев У Лун’а, торчащего посередине двора, Ци Юнь крикнула:

– Ты мой браслет уволок?

– Я? Браслет? А на кой мне браслет? На елду чтоб напялить? – У Лун, помрачнев, заорал на Чжи Юнь: – Вы всегда на меня песьим взором таращитесь. Лишь бы на плешь мне нагадить...

– Не брал, так чего кипятишься? – обдав недоверчивым взглядом У Лун’а, Ци Юнь помолчала немного. – А в доме-то точно есть вор. То поленья, то рис пропадают. Без вора никак.

– Еще пара намеков, прибью! – распаляясь, У Лун задрал голову к небу, прищурив невидящий глаз. – Окромя ваших дырок вонючих, мне Небо свидетель, в лабазе не крал ничего. Да и те вы мне сами отдали.

Ци Юнь, сплюнув наземь, захлопнула ставни. Похоже, сестра прихватила с собой безделушку. Ци Юнь заскрипела зубами.

– Да как она смеет его надевать? – зло шептала Ци Юнь, роясь в шкафчике в поисках платья.

Придется идти в особняк досточтимого Лю.

Распахнувшись, железные створки ворот пропустили во чрево дворца отягченную грудой коробок тележку. За ней поспешили войти люди в черном, в которых Ци Юнь распознала взимавших с лабаза от месяца к месяцу «темную подать» громил из Портовой Братвы. Ци Юнь было вошла вслед за ними, но шустрый привратник захлопнул у ней перед носом врата, чуть не сбив её с ног.

– Воровская нора! Что, не видишь, тут люди идут?

– Кого нужно? – слуга через щель смерил взглядом Ци Юнь. – Господин нынче занят: товар принимает. И девок к нему уж полмесяца как не водили.

– Не нужен мне твой господин. Мне к Чжи Юнь. Мне к Шестой госпоже.

– К госпоже? – хитровато хихикнув, слуга приоткрыл одну створку ворот. – Госпожа? Там, за домом стирает твоя госпожа.

Озираясь, Ци Юнь миновала пространный ухоженный сад. На верандах возились с какими-то свертками люди. Тот самый «товар»? Не сумев ничего рассмотреть – да и не было времени и интереса – Ци Юнь через узкий, забитый снующей прислугой проход, только вышла на внутренний двор, как у самого уха раздался винтовочный выстрел. Ци Юнь аж подпрыгнула. С дерева слез приодетый в заморский костюмчик мальчишка, наставил ружье и, мотая стволом, заорал:

– Настоящее! Мигом убью, если будешь меня задирать.

Сын от первого брака почтенного Лю, догадалась Ци Юнь. Приложив руки к сердцу, она затрясла головой:

– Молодой господин, вы до смерти меня напугали. Осмелюсь ли вас задирать?

У колодца и вправду стирала Чжи Юнь. За прошедшие месяцы тело ее отощало, усохло, увяло. Волосы – видно, уже много дней не свивались в пучок – ниспадали на шею клоками. Мыльная пена по локти окутала руки, но на обоих запястьях – Ци Юнь разглядела зеленые искорки. Вот и браслетик. Увидев сестру, Чжи Юнь выронила деревянную скалку.

– Явилась меня повидать? Я ведь знала, придешь.

У Чжи Юнь покраснели глаза. Она было коснулась предплечья Ци Юнь, но заметив враждебность на темном лице, устремленный ей на руку взгляд, лишь, потупив глаза, покрутила браслет на запястье:

– Так ты не ко мне, за браслетом пришла?

– Ты мне всё толковала, Шестой госпожою проснешься. Стираешь сама? – бросив взгляд на бадью с разноцветным бельем, Ци Юнь села на край небольшого колодца.

– Да я... иногда. Здесь всё шелк. Его разве служанке доверишь?

– Всё тщишься лицо сохранить, – ухмыльнулась Ци Юнь. – Сколько раз я тебе говорила, не твой удел быть госпожой: продешевила себя и для всех теперь будешь дешевкой. Давно я тебя убеждала, не верь досточтимому: зверь он в одежде людской. С ним тебе легкой жизни не будет.

Чжи Юнь, не ответив, уселась на корточки и, подобрав деревянную скалку, снова взялась колотить по белью, показавшись Ци Юнь куда более тощей и слабой. Вдруг, приподняв вверх лицо, Чжи Юнь робко спросила:

– С У Лун’ом ты как?

– Помолчала бы: слышать о нем могу. Вы ввели его в дом, а теперь мне мученье. Всю жизнь изломали.

– Мне снится порой, как он рис в мое лоно всыпает, – Чжи Юнь искривила в печальной усмешке иссохшие губы. – В башке столько дикий вещей у него.

– Замолчишь или нет? – с отвращеньем вскричала Ци Юнь и, струхнув, огляделась вокруг.

Задний двор был безлюден. Давно облетели пионы в большом цветнике, под которым, по слухам, таился забитый оружием склад – баснословный источник убийств и насилия. Вспомнив о смертоубийствах на улицах, трупы во рву, Ци Юнь, спрыгнув с колодца, присела на корточки.

– Днями торчишь здесь в саду, не боишься? Сколько людей господин умертвил, еще больше обидел. Рано ли поздно случится чего.

– Чай мужское, не бабское дело, – достав из колодца ведро, Чжи Юнь вылила воду в бадью. – Что ж про сына не спросишь? Почтенный, вот счастье, так любит его. Мамкам настрого всем наказал, чтобы рос белокожим да гладким. В саду все-все-все без ума от него. Ну а имя нашли – Бао Ю[25]. Необычное имя. Надежда одна у меня – подрастет, вот тогда заживу...

– Ой, навряд ли, – Ци Юнь одурело глазела на мыльные руки Чжи Юнь.

В сердце дрогнула нить состраданья:

– Дурёха. Всё будешь терпеть и сносить, пока чадо не вырастет?

Взбив пальцем лохмы сестры, Ци Юнь стала сплетать их в пучок на затылке. За этим занятьем всю душу её охватила печаль. Ци Юнь тихо заплакала:

– Как ты да я, две сестры, до такого дошли? Бедолаги мы обе. Браслет. Да на что мне браслет? Перед кем красоваться? Коль мать нам оставила, так и носи, если хочешь.

Ци Юнь, стиснув зубы, тащилась по улице. «Сонмы надежд пошли прахом», оставив в душе только горечь и муку. Сестра на прощанье всучила ей полный орешков и тыквенных семечек белый платок – Чжи Юнь так их любила, Ци Юнь же терпеть не могла – и теперь, пробираясь по узким проулкам, Ци Юнь осыпала дарованным лакомством грязные камни. Выйдя на пристань, к стремительным водам реки Ци Юнь мяла в руках пустой белый платок.

У реки промышляла ватага бездельников, зорко следивших за теми, кто топчется возле воды. Если кто-то вдруг прыгал с причала, его доставали, тащили к родным, вымогая с них деньги на выпивку. В тот летний вечер в стремнину упала худая, одетая в синее платье девица. Лишь белый платок, словно птица, взлетел над рекой. Пригубив, как положено, крепкого пойла, пьянчуги рванули за ней, извлекли из воды, водрузили кому-то на спину, чтоб бегал, покуда речная вода не пойдет у ней ртом, окропляя брусчатку.

– Я знаю её! – закричал вдруг один, осмотрев посиневшее в капельках влаги лицо. – Это младшая барышня с улицы Каменщиков. Из лабаза Большого Гуся.