Рискованный флирт

Глава 15

Потом вошел Эндрюс и с ним Джозеф, первый лакей. Он поставил перед его светлостью бифштекс и эль. Эндрюс резал мясо, а Джессика, которая хотела сама оказать ему эту маленькую услугу, притворялась, что ест завтрак, по вкусу похожий на опилки. Оказывается, она, эксперт по интерпретации мужчин, совсем не понимала мужа. Даже прошлой ночью, когда она обнаружила, что он вовсе не преисполнен самомнения, как она была уверена, и любовь женщин не приходит к нему легко, как она предполагала, – она не догадалась о глубине его несчастья.

Она только напомнила себе, что многие мужчины себя не видят. Например, когда Берти смотрится в зеркало, он видит умного мужчину. Когда смотрится Дейн, он каким-то образом не замечает своей красоты. Для знатока это странно, но мужчины не очень последовательные создания.

Что касается любви женщин… Сама Джессика никогда не трепетала перед возможностью в него влюбиться. Однако она понимала, что другие женщины, даже закоренелые профессионалки, могли решить, что он – не то, за что надо хвататься.

Хотя ей следовало бы понять, что трудность лежит глубже. Она должна была соединить все подсказки: его острую чувствительность, недоверие к женщинам, нервное восприятие родительского дома, горечь по отношению к матери, устрашающий портрет отца и противоречивое поведение его самого по отношению к ней.

Она должна была понять – и разве все инстинкты не кричали об этом? – что она ему отчаянно нужна, что он чего-то от нее ждет.

Он хотел того, чего хочет каждый человек, – любви. Но он хотел этого больше других, видимо, потому, что не получал и отблеска любви с тех пор, как был ребенком. Джессика знала, что должна была засмеяться, как он, и отнестись к этому легко вне зависимости от того, что почувствовала. Не надо было говорить о матерях и мальчиках, которых они любят. Тогда Дейн не посмотрел бы так на нее, и она не увидела бы одинокого маленького мальчика, и Дейн не увидел бы горе в ее глазах.

А теперь он думает, что она его жалеет, или хуже того – нарочно вызвала на откровенность, чтобы он выдал себя. Он, наверное, в ярости.

«Не уходи, – молча взмолилась она. – Сердись, если без этого нельзя, но не отворачивайся и не уходи».

Дейн не ушел.

Если бы Джессика меньше разбиралась в мужской неразумности, его поведение в последующие несколько дней разрушило бы всякую надежду на построение чего-то, хоть отдаленно напоминающего правильную семью. Она решила бы, что он Вельзевул и что он никогда в жизни не был маленьким мальчиком – пусть бы и одиноким, и с разбитым сердцем, – а готовым родился из головы Князя Тьмы, как Афина – из головы Зевса.

Но вскоре она поняла, что к этому Дейн и стремится. Он хочет, чтобы она верила, что он бессердечный развратник, что его интерес к ней – чистая похоть, что она для него – не больше чем забавная игрушка.

К пятнице он совратил ее на подоконнике в спальне, в алькове портретной галереи, под роялем в музыкальной комнате и напротив двери в ее гостиную перед портретом его матери. И это еще только дневные порочные развлечения.

По крайней мере, в занятиях любовью он остался таким же страстным. Сколько бы Дейн ни притворялся холодным и рассудочным, он не мог сделать вид, что не хочет ее или, что доведение ее до безумия в постели есть решающая часть его программы.

Но в остальное время он был тем Дейном, каким все его считали. Он мог часами быть любезным, даже очаровательным, а потом вдруг без видимых причин отворачивался, обливал ее ядовитым сарказмом, или обращался свысока, или расчетливо бросался такими словами, которые должны были привести ее в ярость.

Иначе говоря, он всячески давал ей понять, что она может его хотеть, однако не должна оскорблять нежными чувствами, такими как симпатия или сочувствие. Чтобы не пыталась влезть ему под кожу или, упаси Бог, забраться в его черное сердце.

Что было бессмысленно, потому что это чудовище уже прокралось ей под кожу и, как зловредный паразит, быстро захватывало сердце. Ему даже не надо было трудиться: она его полюбила, несмотря ни на что, вопреки своим благим намерениям; правда, не так быстро, как пожелала его физически, но столь же неотвратимо.

Однако это не означало, что у нее не появлялось искушения причинить ему вред. В том, что касается умения раздражать, Дейн был гением. К пятнице она подумывала пустить в него еще одну пулю и решала, без какой части его анатомии она может обойтись.

К субботе Джессика решила, что наименее ценная его часть – мозги.

Он проснулся очень рано и разбудил ее, чтобы избавиться от приступа похоти. На что потребовалось два сеанса. И, как следствие, они проспали.

В результате приехали в Девонпорт через несколько минут после начала матча, и хороших мест им не досталось. И конечно, в этом была виновата Джессика, потому что, как пожаловался Дейн, его не охватила бы похоть, если бы она не прижималась задом к его достоинству.

– Мы сидим слишком близко, – канючил он, обнимая ее рукой за плечи. – Через несколько раундов они тебя забрызгают потом и, может быть, кровью, если Сойер не перестанет лягать Киста по коленям.

Джессика не стала ему напоминать, что это он настоял, чтобы они протолкались на передние ряды.

– Так Канн делал в матче с Покинхорном, – сказала она. – Насколько я понимаю, в восточной борьбе такие удары разрешены.

– Я бы хотел, чтобы кто-то в этой толпе верил, что вода и мыло тоже разрешены, – бурчал он, оглядываясь. – Спорю на пятьдесят фунтов, что здесь на милю не найдешь человека, который мылся бы в последние двенадцать месяцев.

Джессика замечала только обычный мужской запах алкоголя, табака и мускуса, причем ей пришлось напрячься, чтобы это заметить, потому что она была прижата к боку мужа, и от его особенного запаха поджимались пальцы на ногах. Ей было трудно сосредоточиться на матче, потому что его теплое тело вызывало в памяти яростные занятия любовью ранним утром. Его большая рука свисала в нескольких дюймах от груди, и она подумала: заметит ли кто-нибудь в толпе, если она придвинется и сократит это расстояние?

– Какой жалкий матч, – ворчал Дейн. – Я мог бы побить Сойера со связанными руками и сломанной ногой. Даже ты смогла бы, Джесс. Не понимаю, зачем Шербурн тащился за двести миль смотреть на это ужасное представление, когда мог бы остаться в комфорте дома и пихать жену. Его можно было бы понять, если б девушка была прыщавая образина, но она недурна собой, если кому по вкусу китайские куколки. А если она не в его вкусе, какого черта женился? Она не похожа на булочку – и не будет похожа, потому что его никогда не бывает дома и он увиливает от своих прямых обязанностей.

Речь была вполне в духе Дейна в последнее время: весь мир ополчился на него, чтобы позлить. Даже Шербурн, потому что… не остался в комфорте дома с женой.

В комфорте? Джессика заморгала от удивления. Господи, неужели она добилась прогресса в отношениях с тупоголовым мужем?

Подавив улыбку, она подняла на него глаза:

– Милорд, кажется, вы не получаете удовольствия.

– Вонь невыносимая, – сказал он, глядя мимо нее. – И эта мерзкая свинья Эйнсвуд пялится на тебя. Ручаюсь, этот тип напрашивается на то, чтобы ему снесли с плеч его пьяную голову.

– Эйнсвуд? – Джессика вывернула шею, но не увидела ни одного знакомого лица в толпе.

– Не оборачивайся! Он такой идиот, что примет это за поощрение. Ох, еще и Толливер. И Ваутри туда же.

– Я уверена, что они смотрят на тебя, – сказала Джессика, воспарив духом. Чудовище ревнует! – Возможно, они поспорили на то, придешь ли ты, а Эйнсвуд не пялится, а злорадствует, потому что выиграл.

– Тогда лучше бы я остался дома. В постели. – Дейн хмуро посмотрел на нее. – Но нет, существование моей жены стало бы бессмысленным, если бы она не увидела состязание по борьбе, а значит…

– Значит, ты пожертвовал своим комфортом, чтобы угодить мне. А после всех хлопот оказалось, что матч плохой. Ты раздражен, потому что имел в виду доставить мне удовольствие, и думаешь, что оно испорчено.

Дейн нахмурился еще больше:

– Джессика, ты смеешься надо мной. Я не ребенок. Мне отвратительно, когда меня высмеивают.

– Если не хочешь быть смешным, перестань шипеть на все на свете и внятно скажи, в чем дело. – Она опять стала смотреть на борцов. – Я не умею читать мысли.

– Шипеть? – эхом повторил он, и рука упала с ее плеч. – Шипеть?

– Как двухлетний ребенок, который не спал после обеда.

– Двухлетний ребенок?

Она кивнула. Глаза были прикованы к спортсменам, сознание – к возмущенному мужчине рядом с ней.

Он глубоко вздохнул – раз, другой, третий.

– Уходим, – сказал он, – назад в карету. Сейчас же!

Дейн не добрался до кареты. Он с трудом выбрался из толпы зрителей, а карета стояла далеко, поскольку они опоздали, и теперь предстояло идти мимо скопища экипажей. Гербовые кареты стояли впритирку к низким фургонам крестьян, и неблагодарные твари, оставленные присматривать за лошадьми, громко переругивались, снимая свое раздражение.

Дейну тоже надо было снять раздражение. Уверенный, что взорвется, если начнет искать карету, он потащил жену на первое же свободное место, которое увидел.

Это было кладбище при крошечной полуразрушенной церкви, в которой вряд ли проводились службы со времен Армады. Надгробные камни с изъеденными соленым воздухом надписями, как пьяные, клонились во все стороны. То есть те, которые еще делали вид, что стоят. Половина покончила с этими потугами сотни лет назад и растянулась на земле; над ними наклонились высокие сорняки, как воры над пьяным матросом.

– Такой вид, будто этого места не, существует, – сказала Джессика, оглядываясь. Большая сердитая рука вцепилась в нее и безжалостно потащила дальше. – Как будто никто его не замечает, никому нет до него дела. Как странно!

– Через секунду ты не будешь думать, что это странно, – сказал он. – Сама не захочешь существовать.

– Куда мы идем, Дейн? Я уверена, что это не самая короткая дорога к карете.

– Тебе повезет, если это не самая короткая дорога к твоим похоронам.

– Ой, смотри! Какие великолепные рододендроны! – воскликнула Джессика.

Дейну не надо было смотреть, на что она показывала, он и сам заметил огромные кустарники, усыпанные белыми, розовыми и пурпурными цветами. Он также заметил в гуще ворота с колоннами и предположил, что к ним когда-то примыкала стена для защиты церковного имущества. Как он понимал, стена могла сохраниться, или хотя бы часть ее, спрятанная за рододендронами. Ему требовалось укромное место. Кустарник создавал щит, непроницаемый для взглядов прохожих.

Он провел жену к воротам и прижал к правой колонне, которая лучше сохранилась.

– Говоришь, двухлетний, миледи? – Дейн зубами стащил перчатку с правой руки. – Я покажу тебе, сколько мне лет. – Он стянул другую перчатку и схватился за пуговицы на брюках.

Ее взгляд устремился; вслед за рукой.

Он ловко расстегнул три пуговицы, клапан откинулся. Он услышал, как тяжело она дышит. За девять секунд он расстегнул остальные девять пуговиц. Джессика привалилась к колонне, закрыла глаза. Он задрал ей юбку.

– Я хотел тебя весь этот проклятый день, черт тебя побери, – прорычал Дейн.

Он слишком долго ждал, чтобы теперь возиться с завязками на ее белье. Он нашел щель и запутал пальцы в кудряшках.

Стоило ему притронуться к ней, всего несколько нетерпеливых ласк, и она уже была готова, часто дышала и оседала на его пальцы.

Он вошел в нее, и палящая радость пронзила все тело, когда он услышал тихий стон наслаждения. Он подхватил ее под ягодицы и приподнял.

Она обвила его ногами и, ухватившись за плечи, откинула голову и гортанно засмеялась.

– Я тоже тебя хотела, Дейн. Думала, с ума сойду.

– Дура, – сказал он. Она сумасшедшая, если хочет такого зверя.

– Твоя дура. – напомнила она.

– Прекрати, Джесс. – Ничья она не дура, меньше всего – его.

– Я люблю тебя.

Слова выстрелили и пробили сердце. Он их не пустит в себя.

Он почти совсем вышел из нее, чтобы потом ударить с новой силой.

– Ты меня не остановишь, – задыхаясь, сказала она. – Я люблю тебя.

Он снова и снова набрасывался на нее жесткими, свирепыми толчками. Но остановиться не мог.

– Я люблю тебя, – повторяла она с каждым толчком, как будто вбивала эти слова в него, как он свое тело – в ее.

– Я люблю тебя, – сказала она, и земля содрогнулась, и небеса разверзлись и поразили его молнией.

Дейн закрыл ей рот, чтобы не выпускать три роковых слова, но они продолжали просачиваться в его запечатанное сердце, даже когда в нее полилось его семя. Он пьянел от этих слов и не мог заставить себя не верить им. Как же так, ведь он старался держать ее на расстоянии? Тщетно.

С ней он никогда не был и не будет в безопасности.

Femme fatale.

Что ж, бывают и худшие способы умереть.

И Carpe diem, сказал он себе, обрушиваясь на нее.

Как и следовало ожидать, из рая Дейн попал прямиком в ночной кошмар. Когда они вышли с церковного двора и стали искать карету, нелепый матч закончился нелепым техническим спором. Зрители растекались во всех направлениях, часть толпы двигалась к городу, другая – от него, к экипажам.

Они были уже близко от кареты, когда его окликнул Ваутри.

– Я подожду в карете, – сказала Джессика, снимая руку с локтя Дейна. – Сейчас от меня нельзя ожидать разумного разговора.

В себе Дейн тоже не был уверен, но понимающе хохотнул. Отпустив ее к карете, он присоединился к Ваутри.

Вскоре к ним подошли еще несколько приятелей, включая Эйнсвуда, и Дейн мгновенно был вовлечен в разговор о прискорбно слабых борцах.

В разгар речи Ваутри о спорном броске Дейн заметил, что Эйнсвуд смотрит куда-то мимо него. Уверенный, что этот тип опять уставился на Джессику, Дейн наклонился к нему, чтобы предупредить.

Эйнсвуд не заметил хмурого взгляда Дейна и ухмыляясь, сказал:

– Похоже, у твоего лакея полно хлопот.

Дейн проследил за изумленным взглядом герцога. Джессика была в карете, вне досягаемости похотливого взгляда его сиятельства.

Однако Джозеф, который в качестве первого лакея обслуживал леди Дейн, дрался с каким-то оборванцем. По виду это был карманный воришка, их, как и проституток, толпами привлекают к себе спортивные мероприятия.

Джозеф схватил оборванца за воротник, но тот вывернулся и ударил его по ноге. Джозеф взвыл. Уличный мальчишка ответил потоком ругательств, которые сделали бы честь матросу.

Дверь кареты открылась, Джессика высунулась и крикнула:

– Джозеф! Какого черта тут происходит?

Дейн был уверен, что она справится с любыми непредвиденными осложнениями, но он также понимал, что ему полагается быть авторитетной фигурой… К тому же приятели смотрят.

Сзади раздался душераздирающий крик. Джозеф вздрогнул, ослабил хватку, оборванец вырвался и кинулся бежать, но Дейн остановил его, схватив за плечо вонючей куртки.

– Ну смотри у меня, маленький…

Он замолчал, потому что мальчик посмотрел вверх.

Дейн посмотрел вниз… и увидел темное, хмурое лицо, сердитые черные глаза, узко посаженные над огромным носом-клювом.

Дейн отдернул руку.

Мальчик замер. Сердитые глаза расширились, хмурым рот открылся.

– Да, миленький, это твой папа, – донесся до него скрипучий женский голос из ночного кошмара – как я тебе и говорила. Видишь, как похож? Правда, милорд? Он очень похож на вас.

Отвратительно похож. Как будто расстояние между ними – не воздух, а двадцать пять лет, и лицо внизу – его собственное, он глядится в какое-то дьявольское зеркало.

А голос, который он слышит, – голос самого сатаны, Дейн это знал раньше, чем встретил злорадный взгляд Черити Грейвз, знал так же уверенно, как то, что она подстроила это нарочно, как все, что делала, включая рождение этого чудовищного ребенка.

Он открыл рот, чтобы засмеяться, потому что так было нужно, потому что только это ему и оставалось. Потом он вспомнил, что они не одни на этом острове кошмаров, они на сцене, разыгрывают позорный фарс перед публикой. И в числе зрителей – его жена.

Кажется, прошла целая жизнь, но это был один момент, и Дейн уже инстинктивно сдвинулся, чтобы закрыть мальчика от глаз Джессики. При этом упустил из виду мальчишку, и он в тот же миг скрылся в толпе.

– Доминик! – завизжала ненавистная мамаша. – Вернись, миленький!

Дейн стрельнул взглядом в жену; та стояла в шести метрах от него, глядя то на него, то на женщину, потом дальше, в толпу, где исчез мальчишка. Дейн шагнул к ней кинув взгляд в сторону Эйнсвуда.

Как ни был тот пьян, но понял послание.

– Господи, Черити, ты ли это, мой цветочек? – воскликнул он.

Черити побежала к карете, к Джессике, но Эйнсвуд оказался проворнее, он схватил стерву за руку и дернул на себя.

– Ну точно, ты, – громко заявил он. – А я думал, ты еще в психушке.

– Пусти! – взвизгнула она. – Я должна кое-что сказать ее светлости.

К этому времени Дейн был возле жены.

– В карету, – велел он.

У нее были очень большие, очень серьезные глаза. Она бросила взгляд на Черити, которую уводил Эйнсвуд с помощью нескольких друзей.

– Она не в своем уме, – сказал Дейн. – Не важно. В карету, дорогая.

Джессика села в карету, сложила руки на коленях, прямая как палка. Она осталась такой, когда карета тронулась, и после не произнесла ни звука, не изменила положение.

Через двадцать минут езды рядом с мраморной статуей Дейн не выдержал.

– Прошу прощения, – натянуто сказал он. – Понимаю, я обещал, что не буду смущать тебя на публике, но я не нарочно. По-моему, это очевидно.

– Я хорошо знаю, что ты произвел ребенка не нарочно. Мужчина редко об этом думает, когда трахает проститутку.

Значит, конец надеждам, что она не видела лицо мальчишки.

Мог бы догадаться, что ее острый взгляд ничего не упускает. Если она смогла разглядеть бесценную икону под слоем грязи, она легко поймет с расстояния в двадцать шагов чей это внебрачный ребенок.

Без сомнения, она видела. Джессика не придала бы значения одним лишь словам проститутки. Если бы она не видела, у Дейна был бы шанс защититься. Тогда он отверг бы обвинения Черити.

Но отвергнуть негритянскую кожу и чудовищный нос не удастся, их видно за версту. Тем более что Джессика видела его мать – белокурую и зеленоглазую.

– И не притворяйся, что не понял, что это твой ребенок, – продолжала Джессика. – Твой друг Эйнсвуд понял и быстро убрал с дороги эту женщину – как будто я полоумная и не вижу, кто передо мной. Действительно, пациентка психушки. Всем вам место в Бедламе. Забегали, как возбужденные куры, а мальчик тем временем удрал. Он был с тобой, – она укоризненно посмотрела на него, – но ты дал ему уйти. Как ты мог, Дейн?

Он уставился на нее.

Она отвернулась к окну.

– Теперь мы его потеряли, и Бог знает сколько пройдет времени, пока отыщем. Я могла бы просто крикнуть. Если бы я не ходила с тобой на церковный двор, я догнала бы его, но я не могла не то что бегать – ходила с трудом, к тому же нельзя было противоречить тебе на людях, я не смела при твоих друзьях крикнуть: «Догони его, идиот!» Никогда не видела таких шустрых мальчишек. Вот он здесь – и вот его уже нет.

Сердце превратилось в безжалостный кулак, бьющий в грудь.

Найди его. Поймай его.

Она хотела, чтобы он побежал за этим страшилищем, которое сотворил вместе с жадной и мстительной грязнулей. Она хотела смотреть на него, гладить…

– Нет! – Слово вырвалось, как ревущий запрет, рассудок Дейна стал черным и холодным.

Маленькое темное лицо, в которое он посмотрел, превратило внутренности в бурлящую яму чувств, которые он всеми силами старался удержать. Слова жены спустили лавину через эти трещины.

Но, как всегда, на защиту пришла холодная чернота и успокоила чувства.

– Нет, – повторил он уже негромко, хорошо контролируемым голосом. – Никаких поисков. Прежде всего, нечего было его рожать. Черити Грейвз хорошо знает, как избавляться от подобных «нечаянностей». Она делала это тысячу раз до меня и тысячу раз после, не сомневаюсь.

Жена побледнела и смотрела на него так же, как когда он говорил о матери.

– Но Черити редко попадались богатые аристократы, – продолжал он с той же холодной жестокостью, с какой рассказывал о матери. – Когда она обнаружила, что беременна, она знала, что ребенок либо мой, либо Эйнсвуда. В любом случае она вообразила, что пощиплет жирного голубя. Когда выяснилось, что ребенок от меня, она, не теряя ни минуты, узнала имя моего нотариуса, написала ему и предложила выдавать ей отступные в размере пятисот фунтов в год.

– Пятисот? – Лицо Джессики обрело прежний цвет. – Профессионалке? Даже не любовнице, а обычной потаскухе, которой ты пользовался на пару с приятелем? – возмущенно добавила она. – Которая для того и родила ребенка? Не респектабельной девушке…

– Респектабельной? Ты вообразила, что я – Господи! – соблазнил невинную девушку и оставил ее беременной?

Он заметил, что повысил голос, и, сжав кулаки, сдержанно добавил:

– Ты прекрасно знаешь, что я избегал связей с респектабельными феминами, пока ты не ворвалась в мою жизнь.

– Конечно, я и подумать не могла, что ты соблазнил девственницу, – решительно сказала Джессика. – Мне бы и в голову не пришло, что проститутка может завести ребенка из жадности. Даже сейчас я с трудом верю, что у женщины может быть такое извращенное мышление. Пятьсот фунтов! – Она покачала головой. – Даже герцоги не так роскошно откупаются от случайных отпрысков. Неудивительно, что ты возмущаешься. Также неудивительно, что у тебя плохое отношение к матери мальчика. Подозреваю, она из кожи вон лезла, чтобы смутить тебя. Наверное, слышала или видела, что ты пришел на матч с женой.

– Если попытается еще раз, – угрюмо сказал Дейн, – я добьюсь, что ее и ее уличное отродье вышлют отсюда.

– Дейн, одно дело – женщина, другое – ребенок, – сказала Джессика. – Он не просил ее себе в матери, как не просил, чтобы его родили. С ее стороны было очень недобрым поступком так его использовать, как она это сделала сегодня. Ребенка нельзя вовлекать в такие сцены. Но я сомневаюсь, что она думает о чьих-то чувствах, кроме собственных. Она была гораздо лучше одета, чем ее «миленький». Грязь – пустяки, мальчишки не могут оставаться чистыми дольше двух минут, но нет никакого оправдания тому, что мальчик ходит в отрепьях, когда его мать разодета, как лондонская модница. – Она подняла глаза на Дейна. – Кстати, сколько ты ей даешь?

– Пятьдесят. Более чем достаточно, чтобы кормить его и одевать, и пусть тратит на себя все, что заработает, лежа па спине. Но я уверен, что отрепья были частью представления: изобразить меня величайшим в мире негодяем. Ее беда в том, что я привык к этой роли и мнение дураков меня не задевает.

– Пятьдесят фунтов в год – это очень щедро. Сколько ему лет? Шесть, семь?

– Восемь, но…

– Достаточно большой, чтобы понимать, как он выглядит, – сказала Джессика. – Не могу простить его матери, что он так убого одет. Деньги у нее есть, а она должна знать, как себя чувствует мальчик его возраста. Не сомневаюсь, ужасно, вот почему он так разозлил Джозефа. Но она не считается с ребенком, а все, что ты мне рассказал, только убеждает меня, что она негодная мать. Дейн, я должна тебя попросить отставить в сторону чувства к ней и подумать о сыне. По закону он твой. Ты можешь отобрать его у матери.

– Нет. – Чувства успокоились, но заболела голова, и в парализованной руке пульсировала острая боль. Физическую боль Дейн не мог заморозить и успокоить. Он не мог думать. Даже если сможет рассуждать хладнокровно, он все равно не найдет такого объяснения своему поведению, которое ее удовлетворит.

Не надо и пытаться объяснять, сказал он себе. Он никогда не сможет заставить ее понять. К тому же Дейн не хотел, чтобы она догадалась, что он почувствовал, когда посмотрел на это лицо – как будто посмотрелся в дьявольское зеркало.

– Нет, – повторил он. – И хватит суетиться, Джесс. Ничего этого не случилось бы, если бы ты не настояла на поездке на этот треклятый матч. Господи, когда ты со мной, я шагу не могу ступить, чтобы у меня не отразилось все на лице. Неудивительно, что у меня разболелась голова. То одно, то другое. Женщины. Всюду женщины. Жены, Богородицы, матери, шлюхи и… и ты, вы все доведете меня до смерти.

В это время Роуленд Ваутри снял ответственность за Черити Грейвз с Эйнсвуда и остальных и вел ее в гостиницу, где она остановилась, по ее словам.

Ей не полагалось жить в гостинице в Девонпорте. Ей полагалось быть там, где он ее оставил два дня назад, в Ашбуртоне, где она ничего не сказала про Дейна и его внебрачного сына. Все, что она сделала, это ввалилась в общую комнату и села за столик вместе с парнем, с которым, казалось, была знакома. Через какое-то время парень ушел, товарищи Ваутри разошлись по своим делам, а он почему-то остался с ней за одним столом и купил ей кружку эля. После чего они несколько часов резвились – Боумонт говорил, что Ваутри это совершенно необходимо.

Оказалось, что на этот счет Боумонт, как всегда, был прав.

Но сейчас ему не требовался Боумонт, чтобы указать, что совершенно необходимо Черити Грейвз, а именно – чтобы ее избили до полусмерти.

Гостиница, к счастью, не была респектабельной, и никто слова не сказал, когда Ваутри отправился за ней в номер. Закрыв за собой дверь, он схватил ее за плечи и потряс.

– Лживая, подлая, назойливая шлюха! – Он оттолкнул ее от себя, потому что испугался, что убьет, а он совсем не хотел быть повешенным за убийство проститутки.

– О, кажется, ты не рад меня видеть, Ролли, голубчик, – со смехом сказала она.

– Не называй меня так, я тебе не любовник, тупая корова. Собралась меня убить? Если Дейн обнаружит, что я был с тобой в Ашбуртоне, он подумает, что я подстроил эту сцену. – Он плюхнулся в кресло. – И тогда разорвет меня на части, а вопросы начнет задавать потом. – Он взъерошил волосы. – И нечего надеяться, что он не обнаружит, потому что все, что касается его, идет наперекосяк. Это какое-то проклятие. Двадцать тысяч фунтов… ускользнули из рук… я даже не знал, что она столько стоит, – и теперь это. Потому что я не знал, что ты здесь… или там… И ребенок… его внебрачный ребенок… кто знал о его существовании? А теперь знают все… благодаря тебе… включая ее… и если он меня не убьет, то пристрелит эта сука.

Черити подошла к нему.

– Ты сказал, двадцать тысяч, голубчик? – Она села к нему на колени, обвила вокруг себя его руку и прижалась к нему пышной грудью.

– Отстань, – буркнул он. – Я не в настроении.

Роуленд Ваутри был в полном отчаянии.

Он погряз в долгах и не видел выхода, потому что зависел от госпожи Фортуны, а она – дама капризная, как не раз предупреждал мудрый Боумонт. Она отдала бесценную икону человеку, у которого и так денег больше, чем он смог бы заработать за три жизни. Она отвернулась от человека, который почти ничего не имел, и оставила ему меньше, чем ничего. Даже проститутку она ему подсунула такую, которая станет причиной его смерти.

Мистер Ваутри бы искренне убежден, что находится на последней ступени отчаяния. Скромное количество здравого смысла и самоуверенности, которыми он некогда обладал в течение нескольких дней безжалостно разрушил человек, для которого наслаждения превыше всего.

Он был не способен понять, что его ситуация и вполовину не так катастрофична, как ему казалось, и что Френсис Боумонт – коварный делец, сознательно нарушающий его покой.

Ваутри посчитал, что источником всех его бед стала дружба с Дейном. «Должно быть, у него есть длинная ложка, которой он ест вместе с дьяволом», – изрек Боумонт, и Роуленд Ваутри осознал, что его собственная ложка слишком коротка, чтобы есть вместе с такими, как Дейн, и что у него тот же случай, что у Берти Трента: обоих сгубила связь с Дейном.

Ваутри теперь не только разорен, но из-за Черити подвергается опасности неминуемой смерти. Ему надо подумать, а лучше бежать, спасая свою жизнь. Он понимал, что ничего не сможет предпринять, пока у него на коленях сидит толстая проститутка.

Но как бы он ни злился на нее, роскошная задница была мягкая и теплая, сама она гладила его по голове. Женская ласка даже от отъявленной шлюхи очень успокаивала.

И Ваутри смягчился. В конце концов, Дейн и ей, Черити, причинил зло, а у нее нашлось мужество выступить против него.

К тому же она красивая, очень красивая, и в кровати составляет исключительно веселую компанию. Ваутри сжал ей грудь и поцеловал.

– Вот видишь, какой ты был гадкий, – сказала она, – Как будто бы я о тебе не позаботилась. Глупый мальчик!

Она растрепала ему волосы.

– Он ничего такого не подумает. Мне достаточно будет сказать, что мистер Ваутри заплатил мне… – Она прикинула. – Заплатил мне двадцать тысяч, чтобы я держалась в стороне и не беспокоила его дорогого друга лорда Дейна. Я скажу, что ты мне говорил, чтобы я не портила им медовый месяц.

Какая она умная! Ваутри зарылся лицом в пухлые красивые груди.

– Но я все равно пошла, потому что я порочная лживая шлюха, – продолжала она, – а ты на меня разозлился и побил. – Она поцеловала его в макушку. – Вот что я буду говорить.

– Хотел бы я иметь двадцать тысяч фунтов, – промычал Ваутри ей в лиф. – Я бы отдал их тебе. Ох, Черити, что мне делать?

С мастерством профессионалки она показала ему, что делать, а он, слишком истощенный, чтобы истолковать очевидное, принял профессиональное умение за чувство. Через несколько часов он, поведав ей все свои невзгоды, заснул, а Черити Грейвз еще долго размышляла, как теперь сможет осуществить все свои мечты.