Рискованный флирт

Глава 5

Он чуть не сбил ее с ног, потому что по неведомой причине мисс Трент не бежала вдоль по улице, а маршировала обратно к дому.

– Пропади он пропадом, этот наглец! – ворчала она. – Я сломаю ему нос. Сначала выгнал швейцара, потом мою горничную – да еще извозчика! Это уж слишком.

Дейн встал на ее пути, загородив вход своим массивным телом:

– О нет! Не знаю и знать не хочу, в какие игры вы играете…

– Я играю? – Джессика отступила на шаг, подбоченилась и уставилась на него. По крайней мере, казалось, что уставилась, потому что под большой шляпой и при тусклом свете это было трудно понять.

Солнце еще не село, но тяжелые тучи хмуро нависли над Парижем. Издалека доносились раскаты грома.

– Я играю? – повторила она. – Этот ваш хулиган-лакей, как я понимаю, следует примеру хозяина – срывает зло на невинных людях. Он, конечно, думал, что это очень смешно – запугать извозчика с моей горничной в карете и оставить меня без средства передвижения, после того как он украл мой зонтик.

Если Дейн правильно интерпретировал ее пылкую речь, то Герберт прогнал горничную мисс Трент и наемный экипаж, который ее сюда доставил.

Он улыбнулся.

– Адью, мисс Трент, – сказал он. – Желаю приятной прогулки до дома.

– Адью, лорд Дейн, – ответила Джессика, не повернув головы. – Желаю приятно повеселиться с вашими коровами.

Коровами?

Она просто его провоцирует, сказал себе Дейн. Жалкая попытка ответить на его отпор. Обидеться – значит признать, что он почувствовал укол. Он велел себе засмеяться и вернуться к своим… коровам.

Несколько огромных шагов – и он был возле нее.

– Интересно, в вас говорит стыдливость или зависть? Вас задела их профессия или то, что они щедрее одарены природой?

Джессика на ходу сказала:

– Когда Берти сообщил, сколько вы им платите, я подумала, что их услуги ужасно дороги. Однако теперь я поняла свою ошибку – вы платите за объем.

– Возможно, это чрезмерная цена, – сказал Дейн, а руки так и ткнулись ее встряхнуть. – Но я не столь умело торгуюсь, как вы. Возможно, в будущем вы захотите вести переговоры вместо меня. В таком случае я должен изложить вам свои требования. Что мне нравится, так это…

– Вам нравятся большие, толстые и тупые, – сказала Джессика.

– Интеллект здесь едва ли уместен, – сказал он, подавив желание сорвать с нее шляпку и растоптать. – Я нанимаю их не для того, чтобы дискутировать о метафизике. Но раз уж вы понимаете, чего я хочу от внешности, спешу объяснить, что они должны будут делать.

– Я знаю, вы любите, чтобы они вас раздевали, – сказала Джессика. – Или снова одевали. В тот момент мне было трудно решить, это начало представления или его завершение.

– Мне нравится и то и другое, – сказал Дейн. – А в промежутке я…

– Я вам советую самому застегивать брюки. Иначе они могут упасть в самый неподходящий момент.

До этого времени Дейн не осознавал, как он одет – или, скорее, раздет. Теперь он обнаружил, что манжеты рубашки болтаются вокруг запястий, полы вздымаются на холодном ветру.

И хотя слова «скромность» и «застенчивость» не относились непосредственно к нему самому, с другой стороны, его внешний вид в отличие от характера всегда был комильфо. Не говоря уж о том, что он шагал по улицам города, где наиболее критично относятся к портновскому искусству. У него даже шея покраснела.

– Благодарю, мисс Трент, – холодно сказал Дейн, – что привлекли к этому мое внимание. – Сосредоточенно, продолжая идти рядом с ней, он расстегнул все пуговицы на брюках, засунул рубашку в штаны и снова лениво застегнул.

Мисс Трент издала сдавленный звук.

Дейн быстро взглянул на нее. Из-за шляпы и сгустившейся темноты он не был уверен, но, кажется, она покраснела.

– Вам дурно, мисс Трент? Вы поэтому пропустили поворот?

Она остановилась.

– Я пропустила поворот, потому что не знала о нем, – сдавленным голосом ответила она.

Дейн улыбнулся:

– Вы не знаете дорогу домой?

Она пошла в сторону той улицы, на которую он указал:

– Найду.

Дейн вместе с ней свернул за угол.

– Вы пошли пешком среди ночи к дому брата, не имея ни малейшего представления о том, где он находится. У вас Куриные мозги?

– Действительно, стемнело, но еще не ночь. В любом случае я не одна, и нельзя считать меня особой с куриными мозгами, если мой эскорт – самый ужасный человек Парижа. С вашей стороны это очень галантно, Дейн, даже мило. – Джессика остановилась перед переулком. – Так, надо собраться с мыслями. Эта улица ведет на рю де Прованс?

– Что вы сказали? – враждебно переспросил он.

– Я сказала: эта улица…

– Мило, – сказал он, сворачивая за ней в переулок.

– Да, очень мило. – Она ускорила шаги. – Я вижу фонарь.

Если бы она была мужчиной, он обеспечил бы ее голове близкое знакомство с этим фонарем.

Дейн понял, что сжимает кулаки. Он замедлил шаг и велел себе идти домой. Сейчас же. Никогда в жизни он не поднимал руку на женщину. Такое поведение говорит не только о достойной сожаления потере контроля над собой, но и о трусости. Только трус направит смертельное оружие на безоружного..

– Кажется, вашей прогулке по Парижу не грозит неминуемая опасность, возбужденное население не поднимет бунт, – напряженно сказал он. – Уверен, что могу с чистой совестью позволить вам закончить путешествие в одиночестве.

Джессика остановилась и с улыбкой повернулась к нему:

– Я вас понимаю. В это время на рю де Прованс обычно полно народу, там может оказаться кто-то из ваших друзей Лучше бегите, обещаю, что ни слова не пророню о вашей галантности.

Дейн велел себе засмеяться и уйти. Никто не может пинать и подкалывать Дейна, когда он смеется человеку в лицо. Бывало, его и более злобно кололи и пинали. А это – так, небольшое раздражение.

Но засмеяться почему-то не получалось, и он не смог повернуться к ней спиной.

Она уже скрылась за углом.

Он вихрем кинулся за ней, схватил за руку, остановил.

– А теперь придержите свой болтливый язык и послушайте, – сдержанно сказал он. – Я вам не светский бездельник, над которым может насмехаться дешевая девчонка с преувеличенным мнением о своем уме. Мне дела нет до того, что кто-нибудь увидит, подумает или скажет. Я не кавалер, мисс Трент, и я не милый, будь проклята ваша наглость!

– А я вам не одна из ваших тупых коров! – выпалила она. – Мне не платят, чтобы я делала то, что вам угодно, и никакие законы на свете не обязывают меня это делать. Я буду говорить то, что хочу, а в данный момент я хочу привести вас в бешенство. Потому что это то, что чувствую я. Вы погубили мой вечер. Я хочу погубить ваш, испорченное, эгоистичное, злобное животное!

Она ударила его по ноге. Дейн так удивился, что выпустил ее руку. Он посмотрел на ее маленькую ножку в изящной туфельке.

– Господи, вы подумали, что можете нанести мне вред вот этим? – Он засмеялся. – Вы сумасшедшая, Джесс?

– Вы огромный пьяный осел! – крикнула она. – Как вы смеете? – Она сорвала с головы шляпу и хлестнула его по груди. – Я не давала вам разрешения называть меня по имени. – Она еще раз хлестнула его шляпой. – И я вам не дешевая девчонка, бык тупоголовый!

Дейн озадаченно смотрел на нее. Он видел тонюсенькую девушку, которая, видимо, старалась избить его дамской шляпкой.

Кажется, она в ярости. Щекоча его грудь нелепой шляпкой, она вещала о каком-то приеме, о чьей-то картине, о миссис Боумонт, и что он все испортил, и что он об этом пожалеет, потому что теперь она ни цента не будет давать Берти, от которого никому никакой пользы на земле, а она поедет прямо в Англию и откроет магазин, сама выставит на аукцион икону и получит за нее десять тысяч, и она надеется, что Дейн подавится.

Дейн не очень понимал, чем он подавится, разве что смехом, потому что никогда в жизни он не видел ничего изумительнее мисс Трент в ярости. У нее разрумянились щеки, глаза метали искры, гладкие черные волосы накрывали плечи.

Они были очень черные, как и у него, но все-таки другие. У него волосы толстые, грубые и вьются, а у нее струятся шелком. Несколько прядей упали вперед и заманчиво качались над грудью.

От этой картины Дейн обезумел.

Ее ротонда застегнута до самого горла. Очень туго застегнута, облегает грудь.

Если ее сравнить, скажем, с пышными формами Денизы, у мисс Трент грудь незначительная. Но по соотношению с гибкой, тонкокостной фигурой и осиной талией ее женские округлости кажутся изобильными.

Лорд Дейн почувствовал боль, внизу живота змеей заволновался, закружился огонь.

Шляпка стала его раздражать. Он ее схватил, бросил на землю и растоптал.

– Хватит, вы начинаете мне надоедать.

– Надоедать? Я? Вам? – закричала Джессика. – Я вам покажу, что такое надоедать, чванливый олух! – Она размахнулась и ударила его кулаком в солнечное сплетение.

Это был хороший, сильный удар, и если бы он достался мужчине меньших размеров, тот не устоял бы на ногах.

Дейн же его почти не почувствовал. Столько же беспокойства причиняли ему редкие капли дождя, падавшие на голову.

Но он видел, что она поморщилась, убирая руку, понял, что ей больно, и готов был завыть. Он схватил ее руку, но тут же поспешно отбросил, опасаясь, что нечаянно ее сломает.

– Черт, тысяча чертей, пропадите вы пропадом! – взревел он. – Почему вы не оставите меня в покое, чума вы этакая. Божье наказание!

Бродячая собака, обнюхивавшая фонарный столб, испуганно тявкнула и скрылась в какой-то подворотне.

Мисс Трент глазом не моргнула. С угрюмой настойчивостью она смотрела на то место, в которое его ударила, как будто чего-то ждала.

Он не знал чего. Но это было неотвратимо, как надвигающийся шторм: она еще не получила чего-то, и она не уйдет, пока это не получит.

– Какого черта вам надо? – закричал он. – Что с вами?

Джессика молчала.

Беспорядочные шлепки капель перешли в устойчивый стук дождя по тротуару. Капли блестели на ее волосах, стекали по розовым щечкам. Одна капля прокатилась по боковой стороне носа и попала в уголок рта.

– Проклятие, – пробормотал Дейн.

И вдруг ему стало все равно, раздавит ли он ее, сломает ли. Огромными руками монстра он схватил ее за талию, поднял и, когда мокрое упрямое личико оказалось прямо перед ним, прижался к ее губам.

Небеса разверзлись над ними, хлынул ливень.

Дождь бил по голове, по маленьким кулачкам, молотившим его по плечам и груди. Это его не задевало – он Дейн, он сам Вельзевул. Он не боялся буйства природы и цивилизованного общества. Его не трогало возмущение мисс Трент.

Говорит, милый? Нет, огромный, отвратительный мужлан, развратник, и если она думает, что отделается одним мерзким поцелуем его оскверняющих губ, пусть не обольщается.

В его поцелуе не было ничего милого или галантного. Это было жесткое, наглое нападение, бой, где пленных не берут. У нее запрокинулась голова, и на какой-то ужасный момент он испугался, что сломал ей шею.

Но нет, она не умерла, потому что извивалась и продолжала молотить кулаками. Он одной рукой обнимал ее за талию, другой поддерживал голову.

И вдруг она замерла. Губы разжались, поддавшись нападению так неожиданно, что Дейн отступил на шаг и уперся в столб. Она мертвой хваткой обняла его за шею.

Матерь Божья!

Эта безумная отвечает на его поцелуй!

Джессика прижимала к нему теплый, мягкий рот, свежий, как весенний дождь. От нее пахло мылом, мокрой шерстью и женщиной.

У Дейна подкосились ноги.

Он прислонился к фонарному столбу и ослабил сокрушительную хватку, потому что мышцы стали как резиновые. Джессика повисла на нем, гибкое тело с его дивными округлостями медленно сползало вниз, пока ноги не коснулись тротуара. Но и тогда она не отпустила его шею. Ее поцелуй был сладкий и невинный настолько же, насколько его – наглый и похотливый.

Он таял под ее девственным пылом, как соль под дождем.

За все годы с тех пор, как отец изгнал его в Итон, ни одна женщина ничего для него не делала даром. Или как было восемь лет назад, когда одна респектабельная дама, которой он по глупости домогался, потребовала, чтобы он подписал бумаги, отдававшие в упомянутые руки его душу, тело и имущество.

Мисс Трент держалась за него так, как будто от этого зависела ее жизнь, и целовала так, как будто если она остановится, миру придет конец, и при этом не говорила никаких «если» и «пока не…»

Смущенный, он неуверенно передвинул свои большие руки по ее спине и положил дрожащие пальцы на талию. Ему никогда еще не приходилось держать ничего подобного. Тонкое, нежное, гибкое и идеально закругленное. У него сдавило грудь, хотелось плакать.

Sognavo di te. – Ты мне снилась.

Ti desideravo nelie mia braccia dal primo momenta che ti vedi. – Я хотел обнять тебя с того момента, как встретил.

Дейн беспомощно стоял под проливным дождем, не в силах совладать с онемевшим ртом, с беспокойными руками, и сердце билось от понимания устрашающей правды:

Но bisogno di te. – Ты мне нужна.

И как будто последняя мысль была слишком чудовищна даже для обычно невнимательного Всевышнего, вспышка молнии прорезала темноту, и за ней последовал сокрушительный гром, от которого содрогнулась мостовая.

Джессика отшатнулась и прижала руки ко рту.

– Джесс, – сказал Дейн, протягивая руки. – Сага…

– Нет. О Господи! – Она откинула с лица мокрые волосы. – Черт тебя побери, Дейн! – И убежала.

Джессика Трент умела смотреть правде в глаза.

Первое: она ухватилась за первый же предлог, чтобы пуститься преследовать лорда Дейна.

Второе: она впала в глубокую депрессию, мгновенно перешедшую в ревнивую ярость из-за того, что у него на коленях сидели две женщины.

Третье: она чуть не заплакала, когда он пренебрежительно отозвался о ее привлекательности и назвал «дешевой девчонкой».

Четвертое: она подстрекала его к оскорблениям.

Пятое: она чуть не задохнулась, требуя продолжения его атаки.

Шестое: понадобился удар грома, чтобы привести ее в чувство.

К тому времени как она подошла к двери, у нее было сильнейшее искушение разбить об нее голову.

– Идиотка, идиотка, идиотка, – бурчала она, стуча в дверь.

Открыл Уитерс и разинул рот.

– Уитерс, я вас потеряла. – Она переступила порог. – Где Флора?

– О Господи! – Уитерс беспомощно смотрел на нее.

– Так, понятно, не возвращалась. Меня это не удивляет. – Джессика направилась в комнату бабушки. – Вообще-то, если моя бедная горничная направилась в Кале и оттуда за Ла-Манш, я ее нисколько не виню. – Она постучалась к Женевьеве.

Бабушка открыла, одарила ее долгим взглядом и повернулась к Уитерсу:

– Мисс Трент требуется горячая ванна. Побыстрее, пожалуйста.

Потом она за руку втащила Джессику в комнату, усадила и сняла с нее промокшие туфли.

– Я пойду на вечер, – сказала Джессика, борясь с пряжкой. – Пусть Дейн выставляет меня дурой, если хочет, но он не испортит мне вечер. Мне плевать, если весь Париж нас видел, это он должен стесняться – бегал по улице полуголый. А когда я ему напомнила, что он полуголый, знаешь, что он сделал?

– Дорогая, не могу себе представить. – Женевьева быстро снимала с нее чулки.

Джессика рассказала, как он застегивал штаны. Женевьева расхохоталась.

– Мне было очень трудно сохранять суровое выражение лица, но это было еще не самое тяжелое. – Джессика вздохнула. – О, Женевьева, он был такой очаровательный! Я так хотела его поцеловать. Прямо в его большой прекрасный нос. А потом везде. Ужасно! Я настраивалась не терять голову, но потеряла. И стала его бить, и била до тех пор, пока он меня не поцеловал. А потом продолжала бить, чтобы он поцеловал по-настоящему. Скажу тебе честно, как ни страшно в этом признаться: если бы в нас не ударила молния, или почти так, он меня погубил бы. Прямо под фонарем на рю де Прованс. А самое ужасное, – она застонала, – я этого хотела. – Я знаю, – нежно сказала Женевьева. – Поверь, дорогая, я знаю. – Она стянула с нее остальные мокрые вещи, закутала ее в халат, усадила возле камина и приказала принести бренди.

Примерно через час после того, как Джессика Трент от него сбежала, лорд Дейн, промокший до нитки, с мятой шляпкой в руке, вошел в дверь, которую открыл трясущийся Герберт. Не взглянув на лакея, маркиз поднялся по лестнице и прошел в свою спальню. Он швырнул шляпку на стул, снял мокрую одежду, досуха вытерся, надел свежий костюм и присоединился к гостям.

Никто из них, включая проституток, не был настолько дерзким или пьяным, чтобы спросить, где он был и что делал. Дейн редко утруждал себя объяснениями. Он ни перед кем не отчитывался.

Дейн сообщил им, что проголодался и хочет сходить дообедать, а они вольны делать, что им угодно. Все, кроме Трента – он был способен только на то, чтобы дышать, и делал это с большим шумом, – отправились с Дейном в ресторан. Они пришли в «Двадцать восемь» и обнаружили, что в этот день он закрыт. Поскольку ни одно другое заведение не предоставляло таких разнообразных развлечений, как «Двадцать восемь», компания разделилась. Дейн со своими двумя… коровами отправился играть в карты, к нему присоединился Ваутри со своей коровой.

В три часа ночи Дейн вышел на улицу – один. Блуждания привели его к дому мадам Врайсис, гости которой как раз начали разъезжаться. Он стоял под деревом за одиноким, слабо тлеющим фонарем и наблюдал.

Только через двадцать минут он увидел, как на улицу вышел Эсмонд под руку с Джессикой Трент. Они разговаривали и смеялись.

На ней не было идиотской шляпки, но прическа была еще более смехотворной. От самой макушки спускались завитки и узелки, а из них свисали жемчуга и перья. По мнению Дейна, ее парикмахерша была полной дурой.

И только поэтому ему хотелось выдернуть все перья, жемчуга и шпильки… и посмотреть, как шелковая черная вуаль накроет ей плечи… белые плечи, блестящие в свете лампы.

«Этого белого слишком много», – в приливе раздражения подумал Дейн. Серебряно-голубое платье с пышными рукавами-баллонами даже не имело плеч. Рукава начинались на полпути к локтю, дальше платье закрывало все на свете, но смело оставляло открытой ту часть, которую следовало бы скрывать от глаз негодяев, блуждающих по Парижу.

Каждый мужчина на этой вечеринке пристально изучил вблизи эти белые изгибы.

В то время как Дейн, Князь Тьмы, как его здесь называют, стоит в засаде в тени.

В этот момент он не находил в себе ничего сатанинского. По правде говоря, Дейн чувствовал себя как голодный мальчик, прижимающий нос к окну булочной.

Он смотрел, как она садилась в карету. Дверь закрылась, экипаж прогромыхал по мостовой.

Никто не мог его видеть и слышать, но он смеялся не вслух, а про себя. В эту ночь он очень много смеялся, но избавиться от истины никак не удавалось.

Он понимал, что она мучается – должна мучиться, как любая респектабельная женщина.

– Жена или любовница – все едино, – часто говаривал он приятелям. – Как только ты даешь леди тебя зацепить, ты становишься обладателем беспокойной собственности, где жильцы вечно бунтуют, куда ты без конца вкладываешь деньги и труд. За единственную привилегию – получать то, что можешь за несколько шиллингов получить от любой уличной бродяжки.

Да, он ее хотел, но не в первый раз его возбуждали неподходящие ему женщины. Он их желал, но всегда понимал, в какую ловушку они его заманивают – потому что их как раз для этой цели родили и вырастили.

Ненавистная правда заключалась в том, что он шел прямо в эту ловушку, обманывая себя, что не идет, а если идет, то ему нечего бояться, потому что яма не очень глубокая, трясина не очень вязкая, он не провалится.

«Тогда что же тебя здесь держит? – спрашивал он себя. – Какая могучая сила притащила тебя сюда, чтобы ты подобно щенку тупо таращился на дом только потому, что она там? Какие цепи тебя держат, почему ты ждешь, чтобы она хотя бы мелькнула перед глазами?»

Прикосновение. Поцелуй.

«Это отвратительно», – сказал он себе.

Отвратительно, но правда, и он ненавидел Джессику за то, что она сделала с ним.

Дейн подумал, что надо было вытащить ее из кареты, выдернуть из прически все претенциозные штучки, взять от нее то, что он хочет, а потом уйти смеясь, как бессовестное чудовище, каким он и был на самом деле.

Кто или что его остановит? До революции так делали все аристократы. Даже сейчас кто посмеет его обвинить? Все знают, кто он такой. Все скажут, что она сама виновата, потому что встала у него на пути. Закон не отомстит за нее, предоставит это Берти Тренту… пистолет, на двадцати шагах.

Дейн с хмурой улыбкой вышел из своего убежища и побрел по улице. Он угодил в ловушку, но такое случалось и раньше, напомнил он себе. Он и раньше так стоял, страдающий и одинокий, потому что его не впускали. Но, в конечном счете, всегда побеждал он, Дейн. Он заставил одноклассников уважать его и завидовать. Он десятикратно отплатил отцу за все унижения и боль. Он стал кошмаром для этого старого ублюдка при его жизни и, надо надеяться, самой страшной пыткой после смерти.

Даже Сюзанна, которая полгода водила его за нос, теперь за это терпит – ее трут об стенку ее собственным хорошеньким носиком. Правда, в то время Дейн так не думал, ко мужчина не может все видеть правильно, когда женщина запускает в него коготки и рвет на части.

Теперь он отчетливо видел летний день 1820 года, год спустя после смерти отца, другие похороны.

На этот раз в блестящем гробу лежал Уорделл, засыпанный цветами. Во время пьяной драки за шлюху в конюшне при трактире он упал под копыта лошади, и она проломила ему череп.

После похорон Сюзанна, старшая из пяти сестер Уорделла, отвела маркиза Дейна в сторонку и поблагодарила за то, что он проделал путь от самого Парижа. Ее бедный брат – она храбро смахнула слезу – очень хорошо отзывался о нем. Она накрыла его руку своей. Потом, покраснев, убрала ее.

– Ах, мой краснеющий бутончик, – цинично сказал себе Дейн. – Ловко проделала.

Так оно и было, потому что этим прикосновением Сюзанна его завлекла. Она втащила его в свой мир, изысканное общество, которое он несколько лет назад научился избегать, потому что стоило ему посмотреть на юную леди, как лицо у нее становилось серым, а у ее компаньонки начиналась истерика. Танцевали с ним только сестры его друзей, это была для них неприятная обязанность, и они избегали ее как могли.

Но не Сюзанна. Она не могла танцевать, поскольку носила траур, но она разговаривала с ним, смотрела на него так, будто он рыцарь в сверкающих доспехах, сам сэр Галаад.

Через четыре месяца ему было позволено подержать ее руку в перчатке в течение двадцати секунд. Еще два месяца ушло на то, чтобы он решился ее поцеловать. В розарии ее дяди галантный рыцарь запечатлел мимолетный поцелуй на щеке своей дамы.

В тот же миг из кустов с визгом выскочили женщины – Мать, тетка, сестры. В следующее мгновение он сидел в кабинете дяди Сюзанны, который жестко потребовал от него объявить о своих намерениях. Наивный, одурманенный щенок, Дейн заявил, что намерения самые благородные.

В следующий момент перед ним лежала куча документов, которые он обязан был подписать.

Даже сейчас Дейн не понимал, как у него тогда хватило духу сначала их прочесть. Видимо, две команды последовали одна за другой, а он не привык исполнять приказы любого рода.

Каковы бы ни были причины, он отложил перо и прочел.

Дейн обнаружил, что в ответ на привилегию жениться на краснеющем бутончике ему позволено заплатить все долги ее брата, дяди, тети, матери и ее собственные отныне и вовеки веков, пока смерть не разлучит их. Аминь.

Дейн решил, что это глупое вложение капитала, о чем и сказал. Ему жестко напомнили, что он скомпрометировал Невинную девушку.

– Тогда застрелите меня, – ответил он. И ушел.

Никто не попытался его убить. Через несколько недель, вернувшись в Париж, он узнал, что Сюзанна вышла замуж на лорда Лингли.

Лингли было шестьдесят пять лет, выглядел он на девяносто, коллекционировал непристойные табакерки, щипал и шлепал каждую девушку, имевшую неосторожность пройти в пределах его досягаемости. Никто не ожидал, что он переживет брачную ночь.

Он не только ее пережил, но ухитрился обрюхатить невесту и в дальнейшем продолжал это делать с невиданным упорством. Она едва успевала родить одного, как была уже беременна следующим.

Лорд Дейн стоял и воображал свою бывшую любовь в объятиях накрашенного, параличного, слюнявого, потного супруга, наслаждался подробностями – и тут услышал дальний звон колоколов собора Нотр-Дам.

Он понял, что звон кажется более отдаленным, чем ему следовало быть, если бы сам он находился на рю де Риволи, где живет.

Потом он увидел, что стоит на незнакомой улице в незнакомом окружении.

Озадаченный взгляд упал на фонарный столб, показавшийся ему смутно знакомым. Настроение, приподнятое картиной вечной беременности Сюзанны, снова упало и затащило в трясину душу, тело и ум.

Потрогай меня. Подержись за меня. Целуй меня.

Он свернул за угол в темную, узкую улицу, где стены без окон могли смотреть па него и молчать. Прижавшись лбом к холодному камню, он терпел, потому что ничего другого ему не оставалось. Он не мог остановить то, что крутилось внутри и мучило.

«Ты мне нужна».

Ее губы, впившиеся в него… ее руки, крепко державшие его… Нежная, теплая, со вкусом дождя, и невыносимо сладко было думать, что она желала его объятий.

Он на секунду в это поверил, хотел бы верить и дальше, ненавидел себя за то, что хотел, ненавидел ее за то, что заставила хотеть.

Итак, лорд Дейн сжал зубы и отправился своим путем, терпя и говоря себе, что она за это заплатит.

Все платили. В свое время.