Рождения

— Нет, это все не то. Скарлатины, кори, желтухи, все это для простых младенцев, этой же надо придумать что-то такое, от чего весь ад содрогнется.

Соня, выйдя от зятя, направилась в сторону родильного дома. Городок был хоть и не очень велик, но все ж пешком не близкий свет. Взглянув на небо, она улыбнулась.

— Да, погодка сегодня замечательная, ни одной тучки. Хорошо, у народа выходной день. Город будет практически пустой, через час-два солнышко начнет припекать, и все кинуться ближе к реке, купаться и загорать.

Но тут же вспомнила о дочери и на лицо набежала легкая тень. Как она там? Соня ускорила шаг. Жили они на окраине, до больницы пешком нужно было пройти чуть не до самого центра города. Старый особняк, в котором находился родильный дом, когда-то принадлежал знатному купцу и стоял на ряду с другими богатыми особняками прямо у берега реки. После революции хозяева сбежали, побросав роскошные дома на произвол, а новые быстро экспроприировали, да и устроили в них всякие нужные новой власти учреждения. Вот одно и досталось родильному дому. Это через много лет город стал расти в разные стороны словно паук, оплетая своей паутиной все дальше и дальше. А в те времена всего и было несколько улиц, растянутых вдоль реки с одной стороны. А другая сторона была сплошь затянута лугами и болотами. Основателями города казаки были. Да и не город это вовсе был, а крепость для защиты границ России от набегов шляхты и всякой нечисти. До сих пор в центре у самой реки насыпь осталась, так и не стали разбирать, а понастроили сверху домов да разных лавок. Вот и получилось, что город как на две части поделен этой насыпью. Только название и осталось — Казацкий вал. Сейчас вон как много новых современных зданий понастроили, и все-то мало, все строят. Вон там за рекой, Соня еще помнит, как сама пацанкой бегала купаться, да травы матери собирать. А теперь болота осушили и на их месте высотки построили, и растут они как грибы, только вот не чувствуется в них той добротности и души. Уж больно все их квартиры напоминают инкубатор с клетками. Нет, мне и за даром такой квартиры не надо, подумала Соня и вспомнила свой милый ее сердцу дом, в котором она родилась, и мать ее и бабка. Прадед еще срубил, а вот какой добротный и просторный. И дворик с садом свой, сколько у них деревьев, есть и старые, прабабкой сажены, да теперь все больше новых, Соня сама садила. Старые уж и плодоносить перестали, Клавдия все возмущается, выкорчевать, говорит, нужно да новых посадить. Оно, конечно, нужно, а все рука не подымается. Жалко, память, ее беречь надо. Молодежь, она что, она вперед смотрит, жить спешит, куда ей назад оглядываться. Оно, может, и правильно, да, видимо, нам старикам этого не понять. Вот и Федор говорит: «Получим квартиру, вот тогда и заживем», а что в этой квартире, только и того, что по нужде сходить, не выходя во двор, да вода из крана бежит. По мне, так и к колодцу сходить можно, не велика беда, а вот сидеть в четырех стенах, словно в клетке, нет уж спасибо. Вот хотя бы взять эти старые особняки, им уж лет почитай по более самых древних старух. А вот они большие и прочные, строившиеся не на год или два, а на века, каждый хозяин в него душу вложил, и стоять они будут, когда от этих новеньких высоток и пыли не останется.

Так за размышлениями Соня и не заметила, как оказалась у стен больницы.

— Вот тебе и раз, как быстро добежала.

Взглянув на окна второго этажа, где находились палаты, Соня вошла в открытую кованую причудливой формы калитку. Видно забор так и остался еще со времен хозяев, ограждавших когда-то свои личные владения. Тропинка вела через большой парк, в котором росли огромные каштаны, прямо к дверям с вывеской указывающей статус заведения. Соня, проходя в дверь, мимолетом подумала, что не мешало бы ее подновить, а то уж совсем скоро с петель спадет.

— Ох, не по хозяйски тут все, — начала было она, но тут же вспомнив зачем явилась, стала осматриваться по сторонам, решая, куда идти дальше.

В холе больницы было тихо и прохладно, в столь ранний час посетителей не было.

— Вам чего? — Голос, раздавшийся прямо за спиной Сони, был не очень любезный. От неожиданности она вздрогнула.

— Здравствуйте, — сказала Соня.

— Вы что-то хотели? — Уже более миролюбиво спросила сидящая за столом пожилая женщина, разглядывая стоявшую с авоськой в руках Соню. — Я вас слушаю, гражданочка.

— Да мне это… — Стушевалась от столь официальной фразы Соня. — Я дочь пришла проведать.

— У нас прием посетителей начинается в двенадцать часов, сейчас обход. Вы рано пришли.

— Да я ничего, я подожду. — Быстро проговорила Соня, испугавшись что ее выгонят.

Видимо сидевшей за столом было, так же скучно, и она предложила присесть посетительнице в холе, упомянув, что на улице становиться жарковато, а ждать ей придется не меньше часа. Поблагодарив, Соня присела на краешек стоявших у стен длинных скамеек, задумалась.

— А вы к кому? — Снова спросила женщина, — может, я знаю. У нас сейчас не столь много рожениц, оно и понятно, кому в такую жару в больнице лежать захочется.

Сидящая за столом продолжала говорить, видно от скуки ей захотелось хоть с кем-то перекинуться словцом, глядишь, и время пробежит незаметно.

— Да я к Черенковой Клавдии, — встрепенулась Соня, — может, слыхали? Два дня тому как привезли, дочь родила, я ее мама, а теперь уж и бабушка.

— Вот это да! — Воскликнула сидевшая, даже не пытаясь скрыть удивления. — Никогда бы не подумала.

Соня приподнялась, встревожено посмотрев на говорящую.

— Вы что-то знаете? У нее что-то случилось? Ну не молчите, скажите мне, пожалуйста.

— А что тут скажешь, ну и девка у вас, с гонором. Да только вы тогда зря сидите. Ее ночью в инфекционное отделение отвезли вместе с девочкой.

— Как? Зачем? — Соня не верила сказанному, — может, вы что-то путаете.

— Ну да вот еще, вы что ж думаете, я сижу вот на этом месте зря?

— Нет, нет, вы извините, я не хотела вас обидеть.

— Вот еще новость, я и не думаю обижаться, только вот ваша Черенкова устроила нам ночку ту еще. Из-за нее весь этаж на карантин закрыли, а всех рожениц, которые с ней в контакте были, сейчас под наблюдением на целый месяц в больнице оставили. Вот так вот. А вы говорите перепутала. Вон ночью за главным врачом домой машину посылали, он лично девочку осматривал и заключение дал. Так ваша Клавдия наотрез ехать отказывалась, все просилась домой, чтоб ее выписали, мол, бабка вылечит. Оно может и так, да только кто ж на себя такую ответственность возьмет, выписать. У нас тут не частная лавочка.

Женщина продолжала говорить, но Соня уже не слушала. Быстро развернувшись, она выскочила из здания больницы. Пересекая парк, старалась о плохом не думать.

— Ничего, все будет хорошо, — успокаивала она себя, — разве может внучка умереть? Нет, не может, мы слишком долго ее ждали. Мать что-нибудь сделает. Надо было слушаться ее, и рожать Клавдии дома. Ну что ж, все уже свершилось, назад не воротишь, нужно быстро действовать. Ехать к Клавдии в инфекционную больницу. Нет, поеду домой к матери, она знает что делать… — Мысли Сони путались, она тут же передумала. — А что я ей скажу? Что ее перевезли в другое место? Даже не узнав, что с малышкой. Нет, поеду сначала поговорю с Клавдией, если удастся, поговорю с врачами, а потом уж домой.

На том и порешила. Выйдя за калитку, Соня быстро прошла в сторону остановки. Автобуса, по-видимому, не было давно, и потому скучающие люди ходили взад-вперед, выглядывая — не едет ли. Соня подошла к остановке, посмотрела в сторону, откуда должен был ехать автобус, и вздохнула. Рядом стояла полная женщина, одной рукой она держала над головой газету, солнце уже поднялось высоко и припекало достаточно сильно, в другой руке держала полную авоську с продуктами.

Наверное, с утра на рынок ходила, а теперь домой возвращается, подумала Соня.

— Ну и глупые мысли мне в голову лезут, не об этом думать сейчас надо. Вы не скажете, автобуса давно не было? — Спросила она.

— Давненько, уж пора бы ему и приехать. О! Вон идет.

На остановке все зашевелились, подходя ближе к проезжей части. Каждый норовил первым зайти и занять свободное место. С трудом втиснувшись в автобус, Соня взялась за поручень.

— И куда можно в такую рань в выходной день ехать? — Услышала она рядом с собой ворчащий голос пожилого мужчины.

— Правильно дедушка, и куда вы в такую рань можете ехать? — Ответил ему с противоположной стороны молодой голос.

Соня тихонечко, стараясь никого не задеть, стала у самой двери. Как же она не любила ездить городским транспортом. Везде старалась ходить пешком. Но только не сейчас. Сейчас ей очень нужно побыстрее попасть в эту больницу и выяснить все.

Лилит стояла над кипящим чаном, время от времени дуя на поверхность и что-то бурча.

— Вот теперь возьмем немного под ручкой, ах какая розовенькая кожица у этой девчонки. Посмотрим, что скажут после моего врачевания псы твои охранные. Я тебе, Петр, устрою райское наслаждение, будешь ты у меня за голову хвататься. Я твою звездочку небесную к себе в услужение возьму, будет у меня горшок выносить, если от нее что-то опосля моих чар останется. Вот теперь головку и животик, ну вот и все.

Каркающий хохот эхом отразился от стен пещеры.

— Вот так, — потирая руки, самодовольно ухмыльнулась Лилит. — Ух я и молодец, ух я и умница. Теперь пусть попробует супротив меня кто-то что-то сказать. Завтра все прибегут ко мне в ноги кланяться. Ведь я их задницы перед сатаной прикрыла. Вот теперь моя очередь просить. Ну уж я и попрошу, будьте готовы. За все платить надо.

Лилит на радостях пританцовывала вокруг котла и гнусаво пела.

— Вот так вот, Петька, тебе ли со мной тягаться! — Она подняла вверх свои сухие, похожие на тонкие высохшие прутья с длинными узловатыми пальцами, руки и потрясла ими. — Меня, видимо, никто в расчет из вас не взял, но теперь все под мою дудку плясать будете. Посмотрим, как ваша Клеандра выскочет, что кипятком ошпаренная, из этого теперь уже никчемного тельца. Другое-то вы не скоро найдете.

Ненависть, пылавшая в каждом слове, выскакивавшем из черной пасти Лилит, могла испепелить не хуже атомной бомбы. Но все же сомнения были, хоть совсем маленькие, но были. И виновника этих сомнений она знала. Только один человек на земле, эта старая кобыла, бабка Клеандры могла испортить столь прекрасно задуманный и исполненный замысел. Вот уж живучая псина, со злостью подумала Лилит, и чего это Бог ихний до сих пор ее к себе на отдых не забрал, пенсионерку хренову. Шустрая бабенка оказалась. Какое противодействие заклятию поставила в виде оберега, а я, глупая, не сразу разобралась, что к чему, но кто же от земной деревенщины этого мог ожидать? Да уж, сильна бабенция. Эх жаль, теперь придется ждать пока подействует. Если бы не этот чертов оберег, то сразу, раз два и в дамках. Оно, конечно, в дамки, только вот если бабка доберется к ребенку и сможет помочь, что же тогда?

— А ничего, — после некоторого раздумья пришла к выводу Лилит — просто эту старую грымзу нужно держать на расстоянии от этой их больницы. Вопрос, как это сделать, она там, а я здесь. Думаю, самое время приставить надзирателя младенцу со всеми вытекающими полномочиями. И в этом мне поможет Ламия. Лучшей кандидатуры не сыскать, правда, мозгов нет, но их с лихвой заменит исполнительность. Придется этой дуре втолковать всю важность возложенной на нее миссии. Ну а если надо, то откорректируем по ходу.

Лилит повернулась ко входу в пещеру и, протянув руки, хрипящим голосом завыла заклинание, призывая ламию.

Поднявшийся ураган смахнул несколько плошек стоявших на столе, через секунду все стихло, на пороге из неоткуда брякнулась Ламия.

— Мягкой посадки, — ехидно сказала Лилит, глядя в выпученные глаза прибывшей.

— Транспорт более удобный не могла прислать, — пробурчала та, потирая желейное тело и пытаясь принять вертикальное положение, что ей с трудом удавалось.

Лилит задумчиво разглядывала этот белесый мешок, шевелившийся у входа, и смутные сомнения овладели ведьмой: «Да уж, не лучший экземпляр на столь важное дело. У этой в голове место мозгов труха. Но уж ладно». Вздохнув, решила, что времени искать что-то более подходящее нет, придется пользоваться подручными средствами.

В этот момент ламия все же умудрилась принять подобающее положение и недовольно спросила:

— Ну и чего тебе опять приспичило? Нет, ну никакой личной жизни, никакого уважения к одинокой престарелой даме. Ни тебе отдохнуть, ни тебе…

— Заткнись! — Тут же послышался голос хозяйки, не терпящий возражения. — Жалобу на меня подашь канцлеру Андромелиху, гляди, и удовлетворит, коли глазки ему построишь, а пока слушай внимательно. В командировку собирайся.

— Куда?

— Не кудыкай, а слушай, вопросы все потом. На землю отправишься, ребенка охранять. Нужно сделать все, чтоб к нему раньше времени не добралась бабка Клеандры.

— Ой, повеселимся, — подпрыгнула от радости ламия, но тут же сникла под злобным взглядом ведьмы.

— Ты мне свою похоть затолкай к сатане в штаны. Забудь. Работенка предстоит не из легких. Тебе будет не простая деревенская знахарка противостоять, а правнучка Клеандры. А эта, будь уверена, свое дело знает хорошо, вон какую защиту на оберег поставила, даже я чуть силы своей не лишилась, еще бы мгновение и от меня один пепел остался.

— Да что ты?! — Испугано вскрикнула ламия, — и ты меня, свою лучшую подругу, хочешь ей на растерзание отправить? Ну уж нет, — поднялась и тем самым дала понять, что не согласна участвовать в этой авантюре, горе-помощница. — Я, конечно, все понимаю, но не принимаю. Вы все с этого выгоду имеете, а бедная ламия страдать будет. Конечно, кому бедная ламия нужна, о ней даже никто и не вспомнит.

— Я тебе слово давала, нечисть болотная?! — Заорала Лилит так, что со стен словно град посыпались пауки, а живой квакающий ковер, покрывавший пол пещеры, всколыхнулся, угрожая выплеснуться на объект такой тревоги.

Гнев ведьмы возымел свое действие. Перепуганная ламия шмякнулась с табурета в объятия шевелящегося ковра и застыла.

— Вот, вот, а теперь слушай, через секунду ты будешь в их больнице, тело, в которое ты вселишься, я тебе приготовила. А дальше действуй по обстоятельствам. Но, — тыкнув прямо в глаза ламии крючковатым пальцем, продолжила, — подпустишь бабку к ребенку, сварю тебя в своем котле, а остатки суккубам на съедение отдам. Ты меня хорошо уразумела?

— Я-то уразумела, — боясь шевельнуться, сказала ламия. — Только вот мне не понятно, что это за больница, куда ты меня отправляешь. Это что, таверна у них или город?

— Эх, темнота, — вздохнула Лилит, — это место, где тела ремонтируют. Большой дом, куда их свозят и латают. Это у них называется людей лечить.

— Вот это да! Здорово. А мужчины в этих домах имеются? Ну я хотела сказать, — осеклась, посмотрев на ведьму, ламия, — как там вообще?

— Вообще разберешься на месте.

Лилит махнула в сторону сидящей рукой, пробурчала скороговоркой себе под нос заклинание и удовлетворенно вздохнула.

— Вот уж трандычиха, хоть кол на голове теши, а она свое. И как я ее еще терплю, — все бурчала и бурчала ведьма, оставшись одна, — кабы она мне всю малину не испортила. Тело я ей неплохое подобрала для вселения. Медсестра эта так себе, ничего, смазливая, уж думала другую искать, а как этой заглянула в душонку, так сразу поняла, наш человечек. Молодая, а сколько же внутри черноты, тьма тьмущая, а скрывает-то как здорово, и не подкопаешься, коли внутрь не посмотришь. Счастье этих людишек в том, что видят лишь оболочку, а внутри душ читать не могут, а то бы многое узнали друг у друге интересного. Вот эта с виду такая вся тихая и скромная, всем мило улыбается, каждому услужить готова, а внутри злоба как у меня, если уж не больше, зависть прямо наружу так и прет, только не кричит человеческим голосом. Душонка, что яблоко, червоточинами изъедена. Думаю, она появления ламии в своем теле и не заметит, эти две души как сестры-близняшки. Вот одного я в толк взять не могу, насмотрелась я на эту их землю и к выводу пришла, что у нас в аду все ж получше будет, так зачем нашему сатане эта земля? Тут бы в аду маломальский порядок навести. Эх, дали бы мне, я бы быстро всех к ногтю, да давила, давила…

Размечтавшаяся Лилит очнулась от шипения и пара исходившего из котла.

— А, добралась, значит, до места посланница, вот и добренько, — потирала ладони и наклонилась над котлом Лилит, на поверхности которого появилось словно в зеркале изображение.

Соня летела домой, ног под собой не чуя, слезы застилали глаза. Ей все казалось, что она может не успеть, и девочка умрет, так и не дождавшись помощи. Ужас увиденный в полных муки глазах дочери, стоявшей у окна и смотревшей на мать, говорил больше, чем могли сказать слова врачей. И она подгоняла сама себя. Вот еще один поворот, несколько домов, и наш дом. Но, Боже, почему так далеко?! В этот момент ей хотелось, чтоб дом был намного ближе. Ну вот, повернув на свою улицу, она увидала дом, вот забор, крашеный синей краской, и ворота. Схватившись за ручку калитки, Соня дернула с такой силой, что калитка обижено заскрипела. Не пытаясь даже закрыть ее, вихрем пронеслась по двору.

— Мама! Мама! — Крикнула Соня, открывая дверь и влетая в дом. — Мама! Беда!

И больше сил у нее не осталось, упала на стоящий возле порога стул. Мать стояла у алтаря на коленях и что-то шептала, кругом горели свечи.

— А я вам что говорила? Чтоб дома рожала. Не послушали меня, а теперь в колокола бьете.

— Мам, ты о чем сейчас говоришь? — Переводя дыхание и немного успокаиваясь, проговорила Соня. — Ребенок при смерти, врачи руками разводят, говорят, что не понимают, что это за болезнь. Такой у них в практике не было.

— Знаю, что не было, и не будет. Не по их мозгам болезнь. Домой срочно надо Клавдию с ребенком доставить, а то завтра поздно будет.

— Мам, — уставившись на старуху, Соня долго испытывающе глядела, — это что же получается, ты все знала и молчала, так что ли?

Старуха поднялась с колен, подошла к дочери и присела рядом, взяв ее за руку, посмотрела прямо в глаза. Соня этот взгляд помнила с детства и боялась ужасно, знала, что за этим последует очень серьезный разговор. Вот и сейчас, она смотрела так, как будто лучом прожигала насквозь. И после некоторого молчания произнесла:

— Вот что, Соня, точно знать я не знала, но догадывалась. Ты сама пойми, не уж-то там внизу будут просто сидеть и смотреть. Поэтому я до сих пор и жива. Кто-то должен за девочкой присмотреть. Мы тоже не лыком шиты. Я заранее подготовилась к чему-то подобному, а потому-то мне и нужно, чтобы девочка рядом была, здесь у меня. И вот тебе мой сказ. Беги к Федору, пущай в больницу едет, да привозит Клавдию с ребенком домой. На расстоянии я не могу ей помочь.

Соня поднялась, плохо соображая. Страх за внучку полностью овладел ее мыслями, думать о чем-то другом она не могла. Бабка, наблюдавшая за действиями дочери, только вздохнула.

— Ну чего ты мечешься? Что тебе это даст? Вот присядь, поговорим и решим, как лучше ее вытащить с этой вашей больницы без лишнего шума. Ты, дочка, пойми, если подымут переполох, пока я успею что-то сделать, нам всяческие преграды ставить будут. Я так кумекаю, в энтой вашей больнице есть соглядатай оттуда, — ткнула пальцем в низ старуха, — и в какой он личине, знать не можно. Это может быть кто угодно, и врач, и санитарка, и он уж постарается оставить девочку в больнице до самого конца, чтоб быть уверенным в ее смерти. Вот здесь нам и нужно сообразить, как их хитростью обвести, чтоб не кинулись до утра. А мы за ночь успеем. Как хочешь, а без помощи Федора нам не обойтись. Вот только как нам этого великовозрастного балбеса убедить в этом?

— Мам, постой, — встрепенулась Соня, — ведь Федор еще ничего не знает, он ведь по магазинам отправился какие-то покупки делать. Там что-то Клавдия ему написала, а я и не стала расспрашивать, в больницу торопилась.

— Ты сядь, на подходе твой Федька, скоро войдет.

— Ты что, его слышишь?

— А как же. Попробуй тут не услышать. Он как радиола на всю громкость орет. Тут его и мертвый услышит.

— Он что, кричит? — Удивленно спросила Соня.

— Ага, душа у него кричит, и кому дано, тот слышит, будь здоров, за много верст. Там внизу веселятся, слушая его вопли. Но нам это на руку. Пускай радуются, усыпим пока их бдительность.

Бабка еще не успела договорить, как Соня услыхала быстрые шаги во дворе. Через минуту в дверях стоял весь бледный с трясущимися губами Федор. Он смотрел на женщин глазами полными слез, и, казалось, еще секунда и этот здоровый и сильный молодой человек расплачется слезами младенца. Бабка сразу же взяла его в оборот, понимая, что, дав слабину, остановить поток мужских слез сложнее истерики избалованной девицы. Мужчины они ведь не плачут, все в себе хранят, слез своих стыдятся, но уж если доведется уронить слезу, то считай, пропало. Нужно будет здорово попотеть, останавливая мужские излияния. А времени на все эти проблемы не было, вот она, не долго думая, прямо в лоб сходу и заявила:

— Что, милок, допрыгался, неужто так сложно было старой бабке уступить. Я хоть и темнота, как ты говоришь, и институтов ваших не заканчивала, а все ж мудрости за прожитую жизнь по более вас, молодых, набралась.

Соня с Федором уставились на бабку широко открытыми глазами, в которых читались и злость, и недоумение, как она может сейчас думать о таких вещах, когда там в больнице умирает их девочка. И в этот тяжелый для час лезть в их души со своими нравоучениями и обидами просто кощунство какое-то. Бабка, глянув на Федора, убедилась, что речь ее возымела свое действие, а, значит, истерики со слезами не будет, и теперь можно приступать к обстоятельной беседе.

— Чего уставились, как в первой увидали? Что, не ожидали от старой таких слов? Вы что же, дорогие мои, думали я вас жалеть буду, да по головке гладить? Нет уж, забудьте. Жалости моей не дождетесь. Ишь, стоят тут как два кота нашкодившие. Ты, Федор, проходи и присаживайся, в ногах правды нет, а дверь-то прикрой, нечего другим уши греть.

— Да какие ж тут уши? — Оглянувшись вокруг, удивленно спросила Соня.

— Глупая ты женщина, хоть и дочь моя. Кому требуется, те стоять у тебя на пороге не будут, им и открытой двери хватит. А дверь, если ее правильно закрыть да заклятие наложить, мысли твои от чужих ушей убережет. Беда к нам в дом серьезная пришла и коли мы так по глупости проворонили малышку и до беды такой до пустили, то теперича нужно осторожней мыслями и словами разбрасываться, чтоб не дать им нас опередить. Лишний раз и поостеречься не грех. Кумекай головой, она ведь тебе не только для красоты дана, а еще временами и думать, чтоб мозги совсем не заржавели.

Федор недоверчиво посмотрел на старуху, думая, что от этой новости, та совсем рассудком помутилась, но спорить не стал. Дверь за собой прикрыл, прошел в глубь дома и присел на стул, стоявший рядом с большим столом прямо у окошка.

— Так-то оно лучше, — тут же одобрила действия Федора старуха. — Соня, пойди принеси Федору квасу, а то, я смотрю, жара на вас слишком сильно действует, пора мозги остудить.

— Не надо мне квасу, — буркнул Федор.

— А я говорю, надо, пока дух переведете и мне все обстоятельно расскажете, а я вас послушаю. А там видно будет. Такие дела сломя голову не делаются, так что рассказывай, что там узнал в этой больнице, да все по порядку.

Соня так и стояла посреди комнаты, теребя передник, пока оклик матери не вывел ее из ступора.

— Ну чего стала, как девица на выданье, я тебе что сказала, иди в погреб и принеси квас.

— Дак он же не хочет.

— А тебя не спрашивают, хочет он или нет, тебе мать сказала принеси, вот и ступай. Ишь, взяла моду матери перечить.

Соня опрометью выскочила за порог.

— Ну и дался ей этот квас, — недовольно пробурчала она, направляясь в глубь двора, где стоял сарай, совсем недавно крытый железом. А до этого солома была, да с годами в негодность пришла. Спасибо зятю, помог, и железо на заводе выписал, и сам все выходные на крыше пропадал, никому не доверил делать. Рядом с сараем находился погреб, и был он гордостью рода Зимородков. Строить еще прадед начинал. Мать говорила, что сам куда-то в карьер за камнем ездил, а потом уж этот самый камень год вручную во дворе обтачивал, да так, что камни как один монолит выложены. Вот он и получился на славу, ни тебе сырости, ни плесени, все, как и положено: летом прохлада, а зимой тепло. Овощи до самой весны сохраняются, что на грядке. Вон соседи прошлой весной еле успели урожай вынести, когда снег таять начал, весь погреб затопило. Соня зажгла свечу, открыла дверь и начала спускаться по ступенькам.

— Ну чего молчишь, как в рот воды набрал, говори, что там тебе врачи напели?

— Вы, бабка, и без меня все хорошо знаете, — огрызнулся Федор.

— Что я знаю, это при мне и останется, а ты давай рассказывай, лишний раз послушать не грех, глядишь, что-то нужное и прояснится. Тебе, Федя, как отцу младенца врач, может, что-то и сказал, больше, чем Клавдии, а ты мог и не обратить в расстройстве на это внимания, а для меня может оказаться важным. Так что не томи старуху, а говори все, как там есть.

— Да что там есть. Сегодня утром стал выходить из дому, там Клавдия мне список написала, что купить надо, вот я, было, решил утречком пробежаться по магазинам, а потом и в больницу. Да что-то внутри как заныло, ноги сами и повернули в сторону больницы, иду и думаю, к чему бы это, да списал все на приход мамаши. Но уж, чтоб совсем успокоиться, и решил заглянуть в больницу. Там-то я и узнал, что Клавдию с ребенком отвезли в инфекционное отделение. Ну, думал ничего страшного, ведь всякое бывает. Не без этого, понятно ведь, ребенок. Вон у нас на работе у Николая жена недавно родила, так желтушку подхватила, но ничего обошлось. Вот я и думал, что ничего страшного. Да только приехал туда, а меня сразу в кабинет к врачу их главному, ну который заведует этим инфекционным отделением. А он рассусоливать не стал, а сразу с порога мне и сказал, мол, крепитесь папаша, вы еще молоды, будут у вас еще дети. Я так и обмер, какие, говорю, дети, у меня есть уже дочь, к вам привезли ночью. А он меня усадил и стал говорить, мол, девочка скорее всего не выживет, так как температура, поднявшаяся у нее ночью, до сих пор держится на критической отметке, хотя мы всеми силами пытались ее сбить, и если так дело дальше пойдет, то организм ребенка не выдержит и просто сгорит. Я, конечно, начал спрашивать, что да откуда, ведь вчера вечером я был, проведывал жену, и врач меня сам поздравил и сказал, что девочка богатырь, а теперь что же получается? «Да вы выслушайте меня, сказал врач перебивая. Этот случай уникален, мы и сами не знаем, в чем дело и никогда с таким агрессивным заболеванием не сталкивались. Сегодня уже с Москвой связались, пытались уточнить, анализы девочки мы в столицу поездом отправили вместе с соскобом». У них там, говорит, лаборатории самые современные, да и профессора, как никак.

— А что за соскобы? — Перебила Федора бабка.

Федор молчал. Он, видимо, на столько ушел в свое горе, что даже не мог сообразить, о чем его спрашивают.

— Федя, ты сказал, что анализы вместе с соскобом посылают, так что это за соскобы? — Повторила вопрос бабка.

— Ну да, я же вам не сказал, у ребенка все тело пошло какими-то нарывами в виде язв, да только они лопаются, а оттуда вылазят тонкие белые щупальца, как у осьминога, и растут. Говорит, тело ребенка все сплошь укрыто этими шевелящимися щупальцами, я-то сам не видел. И Клавдия девочку не видит, ее у нее отобрали и держат в каком-то герметичном помещении. Меня тоже к Клавдии не пустили, сказали, что контакт запрещен до выяснения болезни. Я ее только и видел через окно. Вот, кажется, и все, что мне удалось выяснить.

Дверь открылась. На пороге стояла Соня, держа в руках кувшин. Она глядела то на Федора, то на бабку.

— Ну чего застыла, — заворчала на дочь старуха, — давай ставь на стол и чашки с буфета достань.

И тут же повернувшись к Федору, продолжала:

— Так ты говоришь девочка отдельно от всех, в закрытом помещении. Это уже хорошо.

— Да чего ж тут хорошего? — Не понял Федор.

— А то, милок, что нам будет легче ее похитить.

— Да вы что, с ума сошли, бабуся?! Это что же вы удумали, дитя воровать. В тюрьму меня поса….

Бабка посмотрела на Федора так, что тот на полуслове язык прикусил.

— Это не я с ума сошла, а вы все на этой земле грешной его лишились. Собственное дитя у него гибнет, а он тюрьмы испугался. Я тебе вот что, милок, скажу, выбор твой. Только запомни, испугаешься, не видать тебе опосля Клавдии. Погибнет дите, она тебе никогда этого не простит.

Федор задумчиво крутил в руках пустую чашку. Посмотреть в глаза старухе было стыдно. Ведь права, старая, думал он. И поделом ему, ослу этакому. Ведь если есть хоть один шанс, то нужно его использовать. И если бабка может помочь (а что-то в душе Федору подсказывало, что если не она, то никто другой) нужно хвататься и делать, а потом будь, что будет.

— Мам, — подала с дальнего угла голос Соня, до этого тихо сидевшая в углу и не во что не вмешивавшаяся, — а может не нужно Федора во все это впутывать, ведь они молодые, у них вся жисть впереди. Может, мы с тобой сами совладаем?

— Тебя, Соня, сейчас никто не спрашивает.

— А может все-таки спросят, ведь я не чужая, и речь идет о моей внучке. — С обидой в голосе воскликнула Соня.

Бабка посмотрела на дочь, и в глазах ее появилась искорка, но тут же быстро погасла. Не время сейчас раскисать и жалеть, это на потом оставим, подумала она про себя. И голосом, не терпящим возражения, произнесла:

— Ты, Соня, ее бабушка, а он, — указывая пальцем на Федора, — ее отец. А кто, по-твоему, как не отец первым должен заботиться о своем дитяти. Ты что же собираешься до смерти задницу им подтирать?

— Ну зачем вы так, мама. Сама ведь говорила, молодо-зелено. А смотри, как не получиться, и что ж, в тюрьму хлопца отправят? Уж лучше мне.

— Что тебе лучше, мне решать, а ты подумала, если мы куда с тобой денемся, кто тогда за них заступаться будет? Нет уж. Пущай сейчас учиться за дочь горой стоять. Знаешь, поговорка: маленькие дети — маленькие беды, чем больше дети, тем больше беды. Вот на маленькой пускай и тренируется.

— Вы так говорите, будто меня и вовсе здесь нет. — Встрял в разговор двух женщин Федор. — Я вот что вам скажу, ты меня бабка прости, вспылил малость, но я не дурак. Так вот, вы правы, и если есть хоть какая-то надежда, я согласен все для этого сделать. Только одного в толк взять не могу, как мы это сделаем. Штурмом, что ль больницу возьмем?

— Зачем штурмом? Не надо штурмом. Для этого я у вас есть.

— Чего?! — В один голос закричали Соня и Федор.

— Уж не хотите ли вы сказать, — продолжил Федор, — что сами пойдете в больницу?

— Вот как раз это я и хочу сказать.

— Мам, ты когда последний раз за порог дома выходила? Ты хоть знаешь, что сейчас в мире творится?

— Ты меня не пугай, то, что мне надо знать, я знаю, а вот вы там без меня точно провалите все. А так как ходить мне уже на такие расстояния трудно, то ты, Федя, должен придумать, как меня доставить вечером к больнице и назад с дитем. Так что подымайся и не теряй время, иди, ищи машину. У нас оно, время-то, на исходе, а сделать еще ой как много надо.

— Мам, а мне чего? — Тут же спросила Соня.

— Вон зятя проводи, да будешь дом к приезду внучки готовить. Да уж, — вздохнула бабка, — не так я собиралась встречать нашу Катерину. Ну тут уж ничего не попишешь. Мы предполагаем, а Бог располагает. Ну, чего стоите словно истуканы. Федя, давай, иди думай, где машину найти, а мы тут приготовлениями займемся.

— Да иду я уже, иду. Вы мне лучше скажите, в котором часу за вами заезжать.

— Не за вами, а за мной, — перебила его старуха. — Соня дома останется, ей с нами делать нечего, а меня заберешь часов в десять, ясно? И еще, Клавдии ни слова, пусть лежит в больнице.

— Мам, ну как же так, — возмутилась дочь, — она же там с ума сходит, а ты говоришь не слова.

— Ты вот что, не лезь туда, где у тебя мозгов не хватает. Скажи мы Клавдии, что ребенка заберем, так она следом кинется. Поднимет переполох, и нам не поможет, и всех погубит. От ее прихода проку мало, а неприятностей добавится. Вот пусть до утра спит спокойно, а завтра, даст Бог, все и образуется.

— Смотри, уснет она, как же, — проворчала Соня, — ты бы уснула?

— Не беспокойся, доверься мне, будет наша Клавдия спать, аки младенец, до утра, уж я расстараюсь. Ну а теперь за дело. Ты чего до сих пор еще здесь? — Повернувшись к двери и увидав стоящего Федора, недовольно спросила старуха. — А ну быстро давай, и смотри не опаздывай, чтоб к десяти часам как штык у ворот стоял.

— Все, бегу, — закрывая за собой дверь, крикнул Федор.

Бабка, стоя у стола, о чем-то напряженно думала. Соня тихонечко села с краю, боясь потревожить мысли матери.

— Ну и чего ты расселась, — уже через минуту буркнула бабка.

— Так я жду твоих указаний, — с перепугу, подскочив со стула, ответила Соня.

— Ты вот что, давай иди в сарай и достань купель детскую, надо воды нанести и печь в доме затопить.

— Мам, а печь-то зачем? На улице вон какая жара стоит, не продохнуть.

— Доченька, делай, что тебе велено. Нет у меня времени отвечать тебе.

И отвернувшись, она направилась в кладовую, где было только ее царство. Доступ туда был запрещен, и вход без разрешения наказывался тут же на месте, очень сурово. Соня знала, если уж мать отправилась в кладовую, то лучше ее не беспокоить, пока сама не позовет. Быстро сняв чистый передник и повязав домашний, пошла в сени, где на большом, вбитом с незапамятных времен, гвозде висела связка ключей, среди которых был и от сарая.

Молоденькая медсестра катила по огромному коридору больницы тележку, всю уставленную разнообразными бутылочками, на каждой из которых красовалась надпись названия лекарства и номер палаты. Тишина на этаже нарушалась легким поскрипыванием колес тележки. Как же ей надоела эта больница, эти вечно ворчащие и жалующиеся больные, запах лекарств, приказы начальства. Вечно приходиться всем улыбаться, утешать, мерить давление и строить из себя душечку, чтобы выслужиться хотя бы до старшей медсестры. Резко остановившись, Галина с испугом уставилась на стену, увидав, как от неё отделяется белесая тень существа и направляется прямиком к ней, говоря человеческим голосом: «Ну что, повеселимся?» От страха Галина стояла как вкопанная. Крик застыл у неё внутри, даже не успев вырваться. Через секунду тележка покатилась дальше, колеса продолжали так же скрипеть, но что-то в походке и в лице медсестры изменилось.

— Галина. — Окликнул медсестру мужской голос.

Остановившись и оглянувшись назад, она увидала, как ее догоняет врач.

— Оо, это ты, мой сладкий.

Врач удивленно остановился и внимательно посмотрел в лицо медсестре.

— Галочка, с вами все в порядке? — Спросил он.

— А ты как думаешь? — Вульгарно глядя на врача, ухватив его за отворот халата, она притянула к себе и жадно впилась губами ему в рот.

От неожиданности врач даже не успел отстраниться. Страстный поцелуй все затягивал и затягивал. Галя распахнула дверь кладовой, увлекая очумевшего врача за собой в комнатушку. Сладострастно хихикнув, захлопнула дверь, и в коридоре вновь воцарилась тишина. Только одиноко стоящая тележка была свидетелем этой сцены.

Через какое-то время дверь снова открылась и оттуда, поправляя на себе халатик, показалась медсестра. Похабно хихикнув и оглянувшись по сторонам, Галина снова взялась за тележку, но в последний момент, словно что-то вспомнив, вновь заглянула в кладовую и бросила находящемуся в эйфории доктору: «Фу, я-то думала на земле посильнее в этом плане». Тут в голове у неё зашумело, и она услышала голос Лилит, орущий в дикой злобе: «Дура, ребенка ищи!»

— Да ищу я, ищу. — Буркнула Галина-ламия. — Вот уже и в кладовой поискала.

— Ты что в штанах доктора ребенка искала?!

— Да, ладно, что ты шуток не понимаешь? Ну небольшое приключеньице. Не ори, найду сейчас я твоего ребенка.

Мефодий стоял задумавшись посреди кабинета, после разговора с Петром ему нужно было время хорошенько все обдумать, и разложить в своих мозгах по полочкам. Уж очень много информации, сразу на его плечи свалилось. Он прекрасно понимал, что Петр ему не все говорит ну и того, что было сказано, хватило с лихвой.

— Это что же у нас выходит, Клеандра и Тиней из древних, Петр и Люцик так же. Сила у них огромная и мне с ними не тягаться. Но мое ведомство все ж подключили ко всей этой заварухе, а почему? Вот ведь загвоздка, вроде бы и рассказал мне все Петр, а ответа на этот вопрос я так и не услыхал, а, может быть, плохо слушал. Ну ладно, давай еще раз пройдемся. Значить так, Клеандра. Да уж сталкивался я с этой девицей, тот еще фрукт. Глаз и глаз нужен, вечно вляпывается в такие переделки, что другому давно бы крышка была, а с этой как с гуся вода.

Размышления прервал его личный секретарь, ввалившийся в кабинет без разрешения. Мефодий было повернулся отчитать да, взглянув на красную вспотевшую физиономию секретаря, тут же передумал. Видимо, что-то случилось из ряда вон выходящее. И нравоучения сейчас бесполезны.

— Ну и что в нашем ведомстве опять стряслось?

— Петр меня к вам послал, просил отложить все дела и срочно прибыть.

— Так я совсем недавно как ушел от него.

— Не могу знать, только что-то там уж очень серьезное стряслось, вся канцелярия на ногах, всех секретарей до одного в архив отправили что-то искать.

— Чего искать? — Удивлению Мефодия не было границ. — Опять Петр что-то затеял? инвентаризацию, что ли?

— Не могу знать.

— Ну что ты все заладил, не могу, да не могу, а кто может?

— Вы! — Указал секретарь на Мефодия. — Петр так и сказал, беги к Мефодию и скажи, чтоб бросил все и ко мне. Плохие новости поступили с земли.

— Ну так чего ж ты сразу не сказал!

Мефодий на ходу схватил свой посох и выскочил за дверь, чуть не сбив секретаря. Малый оказался не промах, быстро сообразил, что к чему, и опрометью бросился вон, чтоб ненароком не зашибли.

Петр бегал по кабинету, хватаясь за голову, причитал:

— Вот, дождались! Прохлопали!

— Кого прохлопали? — Заорал, вбегая, Мефодий.

— Все, не сносить нам наших голов, Мефодюшка, — чуть ли не плача, сказал Петр. — Погубили Клеандру.

Мефодий так и застыл с открытым ртом. Крылья обвисли, он даже не попытался их сложить, эта новость ошарашила как гром среди ясного неба. В голове уже прокручивались последствия этого провала, за ним последуют отставки, хорошо, что еще только отставки, а не более крутые последствия, типа понижения в ранге или еще чего хуже, например, лишения всех льгот и наград, заработанных кропотливым трудом за прошедшие тысячелетия. А человечество…?!

— Ты мне толком можешь объяснить, что здесь происходит? Недоросля мне прислал, который двух слов связать не может. Мы что, войну уже проиграли, али как?

— Какая война, Мефодий? Мы даже и не начинали, а первые потери на лицо.

Мефодий отдышался, подошел к стене, где стояла подставка для посохов, поставил свой рядом с посохом Петра, направился к стоящему у окна креслу для посетителей и чинно уселся. Окинул взглядом кабинет, который покинул всего каких-то пару часов назад, и посмотрел на Петра. Петр во время всех действий Мефодия стоял и молча за ним наблюдал.

— Ну? — Удобно умастившись в кресле, спросил Мефодий, — давай рассказывай, чего у нас опять не по плану.

Петра от такой наглости обуяла злость, глядя, как этот самодовольный петух уселся и спокойненько прохлаждается, словно новый русский в ресторане.

— Клеандре гаплык пришел. — Как ушат с ледяной водой вывалил новость Петр на голову Мефодия.

— Чего?! — Подпрыгнул тот в кресле.

— Того, что слышал. Этот урюк сатанинский, такой фортель вымочил, что на голову не налезет.

— Какой урюк? — Не понял Мефодий.

Петр аж руки поднял от возмущения, видя тупость своего напарника.

— Ты что и вправду настолько глуп, не понимаешь, о ком речь идет, или прикидываешься?

— Это ты у нас такой умный, — обижено произнес Мефодий, — а мы супротив вас пацанва желторотая, вот и объясняй нам не смышленым, конкретно, по существу. А то бегает, словно ему одно место семьдесят шестым бензином российского производства намазали, и орет белиберду. Нет чтоб все по существу и с расстановкой, как подобает умудренному опытом хозяину этой вот, — махнул вокруг себя рукой, — канцелярии. Ты что же забыл, как несколько часов назад меня учил быть уравновешенным и спокойным. А то я так, чего доброго, и не доживу до конца битвы. И что же получается, стоило мне тебя покинуть на какой-то час и ты за это время успел умом тронуться?

Петр молчал, ведь Мефодий прав. Дай только повод усомниться в своих способностях руководителя столь высокого ранга и неспособностью управлять ведомством, то тут же начнутся склоки и неразбериха. Найдутся и доброжелатели, которые давно приглядываются к его местечку, тут уж будет не до борьбы за порядок на земле, а война за право остаться в этом кресле. А вот этого допустить нельзя. Не то время, чтоб у нас на небесах междусобойчик устраивать. И придя к определенному решению, уже более спокойно посмотрел на Мефодия.

— Вот так-то лучше. — Наблюдавший все это время за Петром, Мефодий понял, что верх взял рассудок. — А теперь садись и расскажи по порядку, что стряслось, и мы объективно и трезво решим, что делать дальше, ну или не делать.

— Делать, делать, — тут же словно опомнившись, заговорил Петр. — И делать срочно, депеша от наших агентов снизу пришла, что за дело Лилит взялась. Уж как Азазело умудрился ее уболтать, того никто не ведает.

— Что-то нашему Азазело последнее время с прикупом везет, тебе не кажется. Кто-то ему сильно помогает. Ты посмотри, что получается, невесту ему эти два его недоумка сосватали, в добавок с хорошим приданым в виде Тинея, вот тебе раз, — начал загибать пальцы Мефодий. — Кто-то подсказал просить помощи этой ненавистной детоубийцы, вот тебе и два.

— Не кто-то, а Ваал. Этому отморозку без чести и совести, который даже по понятиям не живет, лишь бы войну начать, да своим дебилам, вволю дубинками дать помахать. Вот он, гад, и надоумил этого безмозглого Азазело к Лилит пойти за помощью. А мы с тобой теперь в дерьме, прости Господи, сидим. Когда снова такая возможность будет, и все предпосылки к рождению нового тела Клеандры, может нам еще сто лет или более ждать придется.

— Знать бы точно, — задумался Мефодий, — какую штуку выкинула с телом младенца Лилит, гляди, что-то бы и придумали. Конечно, мы узнаем и очень скоро, вот только Клеандра тут появится.

Мефодий аж вздрогнул, представив встречу с этой взбалмошной дамой. Вот она им устроит взбучку за то, что не уберегли ее тело. Да уж час от часу не легче. Все надежды развеялись в пыль.

— А ты зачем это всех своих крыс канцелярских в архив отправил? Что готовишься кому-то место освободить, решил документики подчистить? — Язвительно спросил Мефодий.

— Ну да вот прямо все брошу и освобожу, — в тон ему ответил Петр, — не ты ли на мое место метишь?

— Мне бы на своем теперь удержаться, — миролюбиво, видя, как снова заводится его горе-напарник, ответил Мефодий. — А, правда, зачем? Ты мне так и не ответил.

— А что тут отвечать, заставил их в старинных манускриптах поискать, что же это за гадость, которой Лилит воспользовалась. Может что-то похожее и найдут, заодно и способ избавления от этой заразы.

— Так ты что, знаешь симптомы?

— Ага, решила эта грешница Лилит, нашу Клеандру в осьминога превратить. Вот так-то.

— И какого мы тут сидим, — встрепенулся Мефодий.

— А ты что, хочешь к ним присоединиться поискать? Так милости просим. — Петр сидел за своим столом и смотрел в окошко, на лице его явно читалась апатия ко всему происходящему вокруг.

— Да ты, Петя, олух царя нашего небесного, у тебя в руках козырь, а ты сидишь и ворон считаешь.

— Не богохульствуй, — слушая в пол-уха собеседника, лениво отвечал тот. — Какие там козыри, одна труха.

— Да ты что ж, не понимаешь, — пытался достучаться до сознания Петра Мефодий. — Ведь тогда получается еще можно попытаться все исправить.

— Ну и как? — Уже заинтересовано спросил, поворачиваясь от окна, Петр.

— Ну думай, башка опилочная, кто держит связь с Клеандрой и готов кинутся ей на помощь и притом имеет огромную власть над всем изначальным, а?

— Синай! — Восторженно прошептал Петр.

— Вот-вот, друг мой Петя, и нужно незамедлительно отправить гонца с молнией о просьбе принять нас и выслушать.

— Какие к черту гонцы?! Нет у нас на всю эту дипломатию времени. Так что хватай посох и погнали, — с нетерпением проговорил Петр.

— Ты это куда лошадей гонишь, а как же секретность? Если мы сейчас по нашим столичным улицам рая галопом пролетим, так вся секретность мигом испарится. Нужно что-то придумать, — задумавшись, Мефодий замолчал.

— Какой там думать, вот если мы опростоволосимся с Клеандрой, тогда нам точно несдобровать, и секретность не понадобиться, усек? Уж лучше пускай языки почешут и домыслы построят, все ж какое-то занятие. А нам с тобой во что бы то ни стало нужно найти Синай. Да я думаю, она все уже знает, и нам долго объясняться не придется. У нас с тобой, как на земле говорят, или пан или пропал.

Последнее убедило осторожного Мефодия окончательно. Старцы стали собираться в дорогу.

Во дворе послышался шум мотора, и бабка Олеся засуетилась, собираясь в дорогу.

— Ты, Соня, готовься, уж постарайся голубку нашу встретить, как подобает. Все запомнила, как я сказала?

— Да, мам, ты не волнуйся. А может я все-таки там нужнее, может мне все ж поехать с вами.

— Нет, Сонечка, ты дома. Все как нужно приготовь, да не перепутай. Сложная нам ночка предстоит, дай Бог, не последняя.

И покряхтывая Олеся, пошла в сени. Накинув на себя старый пуховой платок, стершийся от времени, перекрестилась и вышла на улицу.

— Ой, батюшки-святы! — Всплеснула бабка руками, выйдя во двор. — Это что ж такое-то? Совсем убить меня решил, да как же я сяду-то в это чудо-юдо?

Посреди двора гордо рычал старенький мотоцикл с коляской. Федор с нетерпением поглядывал на бабку.

— Садитесь, садитесь. Хороший мотоцикл, сосед одолжил. Домчимся быстро, а то что старый не смотрите, он у него метеор. — Федя поправил огромный красный шлем и достал такой же из коляски, протянув его бабке. — Нате, вот еще очки, это для безопасности.

— Ты видно, Федя, решил угробить меня с дитятей. А как отвалиться эта люлька по дороге? Грешно, Федька, так издеваться над старыми и малолетними.

Еще немного побурчав себе под нос, Олеся с трудом натянула и застегнула шлем, надвинула на глаза очки и, подхватив подол старой юбки, перевалилась в коляску. Не дав бабке устроиться, как следует, Федор завел мотоцикл и выехал со двора. Все затряслось перед взором старой пассажирки, поняв, что лучше не двигаться, она замерла и постаралась сосредоточить мысли на внучке.

Ярко светила луна и было отчетливо видно каждую звездочку. В эту пору улицы были пустынны, не было видно даже бездомных собак. Это хорошо, подумал Федя, меньше народ языком трепать будет. И если бы кто-то в этот момент увидел ночных ездоков, то обсудить увиденное уж точно захотелось бы. Трясущийся и подскакивающий на ухабах мотоцикл, напряженный водитель с надувшейся пузырем рубашкой и старческий зад с развевающимся подолом, торчащий из коляски, действительно создавали страшную и вместе с тем юмористическую картину. Но на улице никого не было, чтобы оценить сей странный этюд, и ездоки спокойно добрались до больницы, никем не замеченные.

— Приехали, бабуля. Вылезайте.

— Да помоги ж ты, окаянный.

Бабка закряхтела еще сильней и постаралась пошевелиться, но ей это удалось с большим трудом — все тело затекло от неудобного положения, в котором она находилась на протяжении всей дороги. Федька бодро соскочил с мотоцикла, на ходу снял шлем и очки и повесил их на руль. Подойдя к коляске, он в нерешительности остановился, не зная с какой стороны схватить старуху. Махнув рукой, он обхватил ее за зад и одним рывком поставил на землю.

— Ну как, бабуль, живы?

— Да, жива я, жива, что мне сделается. Стара стала, да не сахарная. Вот это что-ль ваша больница? — Бабка указала рукой на трехэтажное здание, угрюмо темневшее за кованной оградой.

— Оно самое. — Кивнул помрачневший Федор.

— Ну пошли. Все взял, что надо?

Не отвечая, Федя отвязал от сиденья небольшой лом и уверенно зашагал к металлической калитке. Бабка по мере своих сил поспешила за ним. Тихо подойдя, Федька ломом сорвал задвижку на калитке, и та со скрипом отворилась. Так же тихо они подошли к зданию. В окне приемного покоя на первом этаже слабо мерцал свет, видно дежурная медсестра читала книгу при настольной лампе. Подойдя к двери, бабка уверенно постучала в нее и ободряюще кивнула Федьке, с опаской озирающегося по сторонам. Через минуту за дверью послышались шаркающие шаги и сонная женщина в примятом белом халате приоткрыла окошечко в дверях.

— Чего вам? Что-то случилось? — Недовольно спросила она, пытаясь разглядеть ночных гостей.

— Ничего не случилось. Ты, милая, проведи нас в палату, где дитё Черенковой лежит, и дальше занимайся своими делами. — Спокойно, но настойчиво произнесла бабка.

— Да вы что, совсем с ума сошли?! Уходите, а не то милицию вызову.

Бабка близко придвинула лицо к окошечку и пристально посмотрела в глаза медсестре.

— Не спорь, проведи. — Голос вроде бы обычный, твердый, немного приказной, но что-то было с ним не так. Какие-то стальные звенящие нотки наполняли его. Пугающие нотки, вызывающие дрожь в спине. Федор встряхнул головой, отгоняя наваждение.

— Гражданка, я вызываю мил… Дочка Черенковой лежит на втором этаже в отдельной палате, я вас проведу.

Послышался шум отпираемой двери, и через секунду она гостеприимно распахнулась перед старухой и молодым человеком.

— Следуйте за мной. — Произнесла медсестра ровным, лишенным всяких эмоций, голосом.

Федька не мог поверить своим глазам, как будто кто-то управлял разумом молодой женщины. Прикрыв дверь, он пошел за медсестрой и бабкой, все еще сжимая в руках лом. Миновав темный коридор, они достигли широкой лестницы, ведущей на второй этаж.

— Туда. — Указала медсестра и стала подниматься наверх.

Бабка, тяжело дыша, старалась не отставать. Видно было, что старухе подъем на крутую лестницу давался с трудом. Федор подхватил ее под руку и помог подняться. Остановившись на площадке перед входом на второй этаж, бабка сделала знак рукой всем остановиться.

— Баб, ты чего? — Тихо спросил Федор.

Медсестра стояла как вкопанная, не двигаясь и не говоря, казалось, что впереди стоит управляемый робот, а не человек.

— Тихо, — шепотом ответила бабка, — кто-то там есть.

— Да кто ж там будет в такой час. Гляди дежурная медсестра с нами.

Не успев договорить, Федор замолчал на полуслове, увидав, как из коридора выглянула вполне симпатичная медсестра и, уставившись на бабку, моментально изменилась в лице. Немая сцена длилась секунду, после которой симпатичное личико как в замедленной съемке исказилось, превращаясь в уродливый отросток с выпученными как у жабы глазищами. С рычанием, на ходу сметая стоявшую перед бабкой дежурную сестру, словно тряпичную куклу, кинулась на старуху. Федор ахнул. Он с трудом поборол желание броситься вон. Из дрожащих рук выпал лом и с грохотом покатился вниз по ступеням, эхом отдаваясь во всех уголках больницы. Все происходившее вокруг больше напоминало кошмарный сон. На них с бабкой неслась злобная тварь, недавно бывшая такой симпатичной девушкой. Крик ужаса, зародившийся где-то там в глубинах его легких, снежной лавиной готовый выплеснулся наружу, застрял в горле. Бабка застыла на месте, быстро выбросив перед собой руки, речитативом запела. Непонятные слова, лившиеся из уст старухи, становились все громче и громче, заполняя собой все пространство. Тварь выскочила из тела медсестры и зависла в воздухе, словно пойманная в невидимую сеть. Злобный вой бессильной ярости исходил от твари, пытающейся дотянуться своими щупальцами до ненавистной ей старухи. На Федора она не обращала никакого внимания, видно, не считая его за опасную преграду. Злость, охватившая Федора, вывела его из ступора, и он кинулся на помощь к старухе. Но, не успев сделать и шага, почувствовал сильный удар в живот и, хватая ртом воздух, начал оседать. Недоумение — «кто же его ударил?» — было последним, о чем он подумал, проваливаясь в небытие.

— Тебе не уйти от Лилит, и твоему младенцу предстоит служить сатане! — Продолжала изрыгать проклятия, кидаясь из стороны в сторону, тварь, но невидимые стены так же крепко продолжали ее сдерживать.

Бабка стояла словно постамент, песнь лилась не прекращаясь, и через какое-то время из тела старухи полилось яркое свечение, все больше разгораясь. Лучи простирались все дальше и дальше, пытаясь настигнуть тварь. Душераздирающий вопль, раздавшийся в коридоре, эхом отскакивал от стен. Казалось, тысячи разных голосов визжали и орали на все лады. Через мгновение на месте мечущейся твари осталась кучка пепла. Свечение медленно угасало, и уже через минуту в его очертаниях стали угадываться контуры человеческого тела.

— Вот так-то, — устало, вытирая рукой лоб, пробормотала бабка, — возвращайся в преисподнюю, тварь, где тебе и место. Можешь от меня Лилит пламенный привет передать.

Повернувшись, она взглянула на лежащего Федора, похожего на брошенный, ненужный мешок. Бабка наклонилась над ним, пытаясь привести его в чувство, и похлопала по щекам.

— Ох, и зятек нам попался. Ну что тебе кисельная барышня. Ладно, ладно, поднимайся.

Очумевший Федор открыл глаза, стеклянным взором взглянул на бабку и тихо пробормотал.

— Чего это здесь было? Я грешным делом подумал, что умом тронулся, — пытаясь встать, но снова оседая от резкой боли в животе, поморщился Федор.

— Бабуль, — немного отдышавшись снова заговорил, — ты часом не видала, кто это так мне приложился. Вот ведь сволочь, так не заметно, что я даже и среагировать не успел.

— Я. — Не поворачиваясь, ответила бабка, — прости старуху, пришлось тебя маленько отключить, чтоб не мешался мне тут под ногами.

— Ну, бабуль, ты и даешь, я не знал, что в вашем тщедушном теле силы, что у табуна лошадей вместе взятых.

— Вот, милок, тебе урок — внешность может быть обманчива.

— Бабуль, а с этими-то что? — Кивнув в сторону лежащих тел, спросил Федор.

— А ничего. — Махнула старуха рукой, семеня дальше по коридору. — Пущай, до утра оклемаются, а утром и помнить ничего не будут. Ну чего разлегся? Пошли что ль, времени нет разлеживаться. Ты у нас молодой, давай вперед беги. Последняя дверь справа, там и найдешь ребенка.

Федор с трудом поднялся и настороженно поглядел на старуху.

— А может там еще кто-то нас поджидает?

— Не боись, там-то чисто. Хватай ребенка и давай быстро возвращайся. Проблемы у нас посильнее, чем я думала. Тут сама Лилит свои руки приложила. А она у нас спец по умерщвлению младенцев.

Федор опрометью кинулся по коридору. Быстрые шаги гулко отдавались в тишине. Отворив указанную бабкой дверь, он зашел в полумрак палаты и окинул взглядом пустую комнату: возле стены сиротливо стояла детская кроватка, рядом на пеленальном столе тускло отсвечивал ночник. Наклонившись над люлькой, он схватил клубок из пеленок. Только нос и губы, торчащие из вороха ткани, говорили о том, что внутри находится ребенок. Не задерживаясь больше ни секунды, Федя выскочил в коридор, где нетерпеливо махая рукой, его ждала бабка.

— Давай, Федя, дите и беги подгоняй транспорт, — на ходу выхватывая из рук ребенка, продолжала командовать бабка.

Перечить старухе он не стал, а, отдав драгоценный сверток, кинулся вниз, перескакивая через несколько ступенек. Уже через секунду хлопнула входная дверь. Бабка так же мешкать не стала, а, осторожно прижимая ребенка, торопилась вниз, тихо бормоча что-то под нос. Дойдя до двери, открыла, увидала стоящий у самих ступенек мотоцикл. Федор огляделся по сторонам и поторопил бабку.

— Иду я, иду, — бурчала старуха, спускаясь по ступенькам крыльца.

Не глуша мотор, Федор вскочил с мотоцикла, помог бабке сесть, и со словами: «держитесь!» рванул с места. Бабка поглядывала на небо, все больше хмурилась и причитала:

— Давай, Федя, скорей, скорей, сынок, время уходит, как бы нам успеть.

— Да стараюсь я, бабусь, стараюсь, — кричал, наклоняясь к старухе и прикрываясь от ветра, Федор.

Скорость была превышена, по всем законам мотоцикл работал из последних сил, орал и стонал под требовательной рукой водителя, выжимавшего из него все мыслимые и не мыслимые возможности. Дома мелькали один за другим, как узоры в калейдоскопе. Центр пролетели, и показались низкие крыши частных домов.

— Еще несколько минут и дома, — постарался перекрикнуть шум мотора Федор.

— Вижу, не слепая, — ответила волнующаяся бабка.

Последний поворот, и вот уже видно покатую крышу дома. Федор сбросил скорость, подкатил к воротам. Соня стояла и ждала их у ворот. Увидев, кинулась навстречу. Федя соскочил с мотоцикла, выключил мотор и закатил его во двор. Соня, подбежавшая к коляске, взяла ребенка.

— Маме помоги, Федя, — попросила она зятя, но тот уже стоял и ждал, пока старуха будет подыматься. Ухватив ее словно пылинку, поставил на землю. Старуха, покряхтывая, одернула юбки и, не теряя времени пошла в дом, но, увидав двинувшихся за ней домочадцев, остановилась. Она посмотрела на них очень тяжелым, пронзительным взглядом:

— Вы это куда собрались?

— Так мы это… — начала, было, Соня, но осеклась.

— В дом не ногой! — Перебила ее старуха, — во дворе ожидайте, пока не выйду. Чтобы не случилось. Я понятно сказала? — Переводя взгляд с одного на другого, спросила старуха.

— Хорошо, мама, — ответила Соня.

Федор, пытавшийся протестовать, только махнул рукой, глянул на старуху и направился под увитый виноградной лозой навес, служившей в течение всего лета импровизированной столовой. С приходом весны обветшавший за зиму навес обновляли и поправляли. В жаркие дни он давал прохладу, а в пасмурные прятал от дождя. Усевшись на скамью, стоявшую рядом со столом, Федор озабочено уставился на дверь дома, все еще надеясь, что она откроется и его позовут. Летом в доме практически никто не жил, лишь на ночь приходили спать. Все время проводили в построенной прямо во дворе летней кухне. И этот уклад жизни не менялся на протяжении долгих лет. Казалось, время перемен обходило стороной этот дом и его обитателей, боясь нарушить мерное течение такой простой и добротно налаженной жизни. Соня с жалостью посмотрела на зятя, тихонечко подошла и присела рядышком, пытаясь его приободрить. Федор довольно хорошо держался в сложившейся ситуации, лишь круги под глазами говорили, насколько он устал и как сильно переживал за дочь.

— Ты, Федя, потерпи, — взяв его за руку, тихо сказала Соня, — верь, все будет хорошо, это я точно знаю. Коли мама взялась за дело, то своего добьется. Уж поверь мне. Она у нас упрямая. Да и дочка у тебя не простой ребенок, выкарабкается. Не зря же мы столько лет сидели в этой Украине, ожидая ее возращения. Сердце мне подсказывает, что мы победим в этой битве.

— Да опосля того, что я видел, уж и не знаешь, чему верить. Расскажи мне кто другой, не поверил бы, подумал бы, что у человека с головой не все в порядке, а тут собственными, вот этими глазами, — тыкая пальцем себе в лицо, продолжал в захлеб говорить Федор, — видел все.

Переведя дыхание, он снова продолжал говорить, отчаянно жестикулируя:

— А бабка-то какова, вы бы, мама, видели. Не испужалась, застыла словно столб соляной и не с места, тварь страшная к ней, а она … Ну я страху натерпелся, все, думаю, гаплык нам с бабкой пришел, аж глаза закрыл, а она …А я к бабке… Думал, помочь… А она меня так приложилась, что, когда в себя пришел, думал умер. Вот, мам, как было. Опосля этого и верь, что нет ни Бога, ни черта. Врут нам все, сам видел, есть. И тварь эту окаянную видел и слово божье слышал.

Соня понимала, что в такой ситуации парню нужно выговориться, поэтому молча внимательно слушала и не перебивала. Федор продолжал говорить, присев рядышком у ног Сони прямо на землю, склонив на колени тещи голову. Та тихо поглаживала его по голове словно маленького ребенка, успокаивая. Речь его становилась все тише и бессвязней, и через мгновение Федор уснул, забрав весь груз произошедших событий в свои сновидения.

Бабка, зайдя в сени, закрыла входную дверь на щеколду для пущего спокойствия, зная, как трудно оставаться в двух шагах и не войти в дом. Пройдя в светелку, окинула все строгим взглядом: натопленная печь, стоявшая рядом детская купель, наполненная на ширину ладони святой водой и выложенная травами так, как того требовалось для обряда, свечи, горевшие во всех углах светелки, расставленные в строгом порядке.

— Молодец, ничего не напутала, — удовлетворено себе под нос пробурчала старуха.

Не разматывая, она уложила ребенка прямо на алтарь перед горящими свечами. Те ярко вспыхнули и тут же недовольно зачадили. Не обращая внимания, бабка покряхтывая, опустилась на колени.

— Да уж, года не те, — подумалось не к месту, но она тут же отогнала невеселую мысль. Трижды наложив на себя крестное знамения и выспрашивая у высших сил твердости духа, принялась читать молитву. Над телом младенца появился сгусток черного тумана, который все больше уплотнялся и ширился в разные стороны. Смрад, исходивший из младенческого тела, становился невыносимым, забивал дыхание. Резь в глазах и текущие слезы застилали все вокруг. Плачь ребенка перешел в скулеж с завыванием, словно у раненого волка. Но бабка, не останавливаясь, продолжала на распев произносить молитву. Черный вязкий туман распространился по всей горнице, пытаясь дотянуться до старухи, но, приближаясь, снова откатывался, словно натыкался на невидимый барьер. Рык исходивший из гортани малышки, словно вой шакала все громче звенел в ушах. От напряжения тело вибрировало что натянутая струна, готовая в любой момент лопнуть. Ноги одеревенели. Все труднее и труднее было сдерживать барьер. Силы зла все с большей яростью накатывали на старую женщину. Все чаще отчаяние овладевало Олесей, заползая в самые глубокие уголки души. Сколько времени длилось противостояние, старуха не знала. В голове был полнейший хаос, только слова, слетавшие с губ, мерно продолжали звучать. Пот и слезы текли ручьем, застилая все вокруг. Напряжение переходило допустимые границы человеческого организма. Она почувствовала, как внутри взорвалась тысячи бомб.

— Это конец, — промелькнуло в опустошенной голове старухи, и она завалилась на бок.

Синай с холма наблюдала несущееся на всех парах небольшое облако. Через мгновение увидала двух сидящих богообразных старцев, о чем-то увлеченно спорящих. Да, это были Петр с Мефодием. Озабоченность на лицах и вид транспорта, выбранный путешественниками, говорил о многом. Еще задолго до прибытия Синай знала, почему эти двое, минуя все дипломатические каналы, решили прибыть в царство хаоса. Встретить старцев у границы своего владения девушка решила по двум причинам. Первая состояла в том, чтобы дорогие гости в назначенный час спокойно пересекли рубеж ее владений без проволочек и заминок. Другой причиной было время, а его-то у них практически не осталось. Зная, с какой сатанинской силой придется вступить в сражение (а ведь не обошлось и без помощи ее ненаглядной сестрицы Анис, помогающей тьме по своей прихоти), она не осталась сторонним наблюдателем, а кинулась на помощь. Понимая, что не спаси они сейчас тело Клеандры, тьма будет править еще много веков на земле. Синай стояла на холме и думала о сложившемся положении вещей, вглядывалась в горизонт, туда, где заканчивались владения рая, и начиналось государство Запределья — вотчина всемогущего бессмертного хаоса, ее отца, древнего правителя всех начал: небесного, земного и подземного мира. Он исток, творящий жизнь, и его же уничтожающий, то начало, в котором нет ни добра, ни зла, одно лишь равновесие.

Облако опустилось рядом на холм, двое старцев молодцевато спрыгнули, направившись к девушке.

— Рады приветствовать дочь всемогущего Хаоса, — поклонившись в пояс хором произнесли старцы. — Мы прибыли к тебе, несравненная повелительница …

Резко замолчав, уставились друг на друга.

— Ты это чего? — Начал сердито Петр. — Лезешь поперед батька в пекло.

Мефодий как петух, готовящийся защищать свой курятник от непрошеного гостя, принял бойцовскую позу. Сразу же позабыв о том, где они и для чего здесь, принялись оспаривать право первенства вести переговоры.

— Ты, Петя, помолчал бы, хватит нам твоих идей, слишком часто из-за них мы впросак попадаем. И не мешай мне. Это мое ведомство занимается внешней политикой, так что отойди в сторонку и не мозоль глаза нашей Синай своим глупым видом, — отодвигая стоящего Петра, сделал шаг вперед Мефодий.

От такой наглости Петр стоял с открытым ртом. А Мефодий, не давая опомниться другу, продолжал:

— И чего согласился взять тебя с собой, сидел бы ты в своем кабинете и дальше разглагольствовал.

Вид остолбеневшего Петра вызвал на лице Синай улыбку.

— И надо мне было тебя с собой тащить, сам бы управился.

Этого Петр стерпеть не смог и, кинувшись в след, схватил обидчика за белоснежную тунику и дернул. Мефодий, не ожидавший подвоха, беспомощно взмахнул руками и начал оседать. Вовремя пришедшая на помощь девушка избавила старца от казуса.

Петр воспользовавшись заминкой, взял девушку под локоток, предлагая пройтись, и продолжал как ни в чем не бывало:

— Простите моего друга за столь глупое поведение, молод еще. Я его, отрока, учу хорошим манерам, да туго у нас наука некоторым дается.

Мефодий, оглядываясь по сторонам, стряхивал несуществующие пылинки со своей туники.

Синай, с улыбкой наблюдавшая за перебранкой, решила помочь горе дипломатам выйти из создавшегося положения, не задев их гордости. Не зря же говорят, что млад, что стар, и те и другие дети. Нежно освободив свой локоток из руки Петра, она повернулась к обоим старцам и заговорила:

— Я рада приветствовать в своем государстве двух столь уважаемых гостей. — Звенящий мелодичный голос разом остановил перебранку двух бойцов.

Приосанившись, старцы смущено извинились, за столь некорректное поведение. Синай, махнула рукой, остановив поток словоизлияний. предложив всем отправится во дворец. Старцы с благодарностью посмотрели на девушку, столь корректно помогшей им выйти из создавшейся ситуации, и хором изъявили желание принять приглашение.

— Ведите нас, дорогая принцесса, — тут же забыв о перебранке, сказал Петр, — мы ваши гости и последуем за вами.

— Нам нужно поторопиться, времени осталось совсем мало. Ребенок в руках у бабки Олеси.

— Как!? — Снова хором воскликнули старцы, — неужели старухе удалось похитить ребенка?

— Да, и сейчас от нас зависит, что мы успеем предпринять. Проклятие, насланное Лилит, последний раз использовалось во времена древней войны.

Петр остановился как вкопанный, идущий за ним Мефодий от неожиданности налетел на друга.

— Значит, мои опасения были верны?

— Вот именно, — поторапливая своих гостей, на ходу объясняла Синай, — вы были правы.

— Вы можете мне сказать, о чем идет разговор? — Останавливаясь и поглядывая на собеседников, спросил Мефодий.

— Как, разве вы не знаете о проклятии сколопендры? — Удивленно спросила девушка.

— Но я думал это миф, читал в старинных манускриптах, что вроде бы этим проклятьем воспользовались силы тьмы, чтоб выиграть сраженье, изведя под корень все живое на земле, и установить царство смерти. Но такого быть не могло, вот поэтому я и принял все за миф.

Синай горько улыбнулась.

— Если бы это было так, но на наше несчастье, это не миф, а настоящая, правда. В последнем сражении темные силы, почувствовав, что проигрывают, решили превратить землю в пепел, а людей в тварей, напоминающих их самих. И это проклятие, насланное на род человеческий, быстро делало свое дело. Огромные орды превращенных в бездумные существа людей нападали на оставшихся в живых, поглощали невинных детей и заставляли храбрых воинов света становиться трусливыми шакалами. От безнадежности и отчаяния перед лавиной тварей, катившейся по всей земле, род человеческий сник. Тогда еще никто не знал, как с этим бороться. Ужас заставлял целые армии Господа дрогнуть и отступить. Солдаты света пали духом и бросили оружие. Потеряв веру, они бежали с поля битвы. Они не понимали, что смерть все равно настигнет их. Жизнь, покупающаяся трусостью и предательством, спасения не приносила, а превращала в таких же тварей. Вот так-то. — Закончила свою горькую повесть Синай.

Дальше шли молча, задумчиво поглядывая по сторонам.

— И что же получается, — первым нарушил молчание Мефодий — мы не сможем помочь Клеандре. И она…о Господи!!! — Возвел руки к небу старец, во всех красках увидавший в своем воображении весь тот ужас, который может произойти на земле, не прими они срочных мер. — И она будет той первой тварью, принесшей не по своей воле погибель всему живому на земле?! И в этом в первую очередь виноваты мы с Петром! Ой! Ой! … Отец наш небесный, да зачем ты двух олухов на такое серьезное дело отправил?! — Голосил Мефодий, теребя себя за бороду и размахивая посохом.

Синай, приблизившись к старику, успокаивающе произнесла:

— Еще не все потеряно, я владею секретом снятия заклятия, но нужно поспешить, время уходит.

— Да, да, конечно, нужно поспешить, — тут же успокоившись и взяв себя в руки, прибавил шаг Мефодий, обгоняя стоявшего и молча наблюдавшего за происходящим Петра.

— Ну, чего стоишь, не слышишь, что тебе девушка говорит? Торопиться нужно.

И быстрым шагом, опираясь на посох, Мефодий двинулся вперед. Петр хотел что-то сказать, но передумал и, лишь махнув рукой, двинулся следом.

Тропинка вывела к большому окруженному голубыми деревьями озеру. Не далеко, у самой воды, стояла запряженная колесница. Тут же на траве отдыхали то ли звери то ли птицы. Учуяв хозяйку, они разом подскочили и нетерпеливо перебирали огромными лапами.

— Ах! Ох! — В один голос воскликнули старцы.

— Ну, уважила нас, красавица. Много наслышаны о лайнах твоих, да вот не думали, что доведется увидеть. Красота, да и только! — Не переставали восхищаться гости.

— Что вы, — смущено произнесла девушка, зардевшись от похвалы, — они, как и все волшебные создания добра, прекрасны, жаль только жить без создателя не могут, погибают.

Животные больше напоминали оживший памятник, сделанный из хрусталя. Красавцы с изгибающимися длинными, похожими на лебединые, шеи, с огромными крыльями выглядели величественно. В ярком солнечном свете их сильные прозрачные тела переливались брильянтовым блеском. Казалось, тронь, и они осколками упадут на землю. Большие лапы, с крепкими мышцами, натянутыми словно канаты, демонстрировали силу зверя, готовящегося к прыжку. Зрелище это, увиденное единожды, в памяти оставалось навсегда.

— Ну и чего мы стоим? — Спросила Синай, подбадривая старцев. — Вперед, нас ждут большие дела.

Мефодий, оглянувшись на Петра, осторожно засеменил к дверцам, предусмотрительно открытым Синай. Она ожидала их уже внутри, держась за перильце колесницы. Петр последовал примеру друга.

— Дворец. — Выкрикнула хозяйка волшебных существ, тут же взмывших в небо.

Старцы прикрыли глаза и приготовились к долгому путешествию. Но, не успев как следует умоститься, услыхали приглашение выходить.

— Вот мы и дома.

Немного качнувшаяся колесница мягко опустилась на твердую поверхность. Синай открыла дверцу и легко спрыгнула на землю, помогая выйти Петру и Мефодию.

— Прошу вас пожаловать в мою обитель, — в приглашающем жесте указывая на замок, улыбнулась Синай.

Дворец, под стать своей хозяйке, был столь же прекрасен и утончен. Принимая руку Синай, Мефодий восторженно причмокнул. Не стесняясь, он восхищенно крутил головой по сторонам. Ступени, поднимаясь в высь и переливаясь в солнечных бликах словно зеркальные, заканчивались огромным хрустальным плато. Арка высотой в три человеческих роста, вместо таких привычных ворот, как бы приглашала войти. Под сводами тенистых стен мозаичный пол переливался всеми цветами радуги, одним видом заставлял все невзгоды оставлять за порогом. Стены были с постоянно изменяющимися картинами великих деяний человеческих, уходящих в далекое прошлое, где герои праведных дел становились легендами и провозглашались святыми. Все в замке постоянно изменялось, неизменным оставался лишь образ добра. По-другому быть и не могло, ведь его хозяйка Синай, само совершенство, создание, не имеющее изъянов, не подверженное порочным страстям, сама добродетель, лучшее творение Хаоса. Она являлась тем истоком, из которого все выходило и вновь поглощалось, уступая место вновь всему новому. Повелитель вечного течения, не стоящего на месте. Достойная дочь своего отца, в отличии от ее родной сестры Анис, той, которая вобрала в себя все самое порочное, что есть в существовании всего сущего: все пороки человечества.

Добро и зло всегда идут рука об руку, в каждом из них есть частица другого. Вот так и Синай с Анис несут в себе эти зачатки, это закон, а уж от души зависит выбор пути. Путь добра тернист, тяжек, и не каждому он по плечу. Вот и сейчас, идя под сводами прекрасного дворца с его хозяйкой, Петр думал о злобной сестрице Синай, ставшей причиной стольких неприятностей лишь потому, что замуж захотелось, словно простой деревенской бабе. И плевать за кого, хоть за черта лысого…

Звон колокола неожиданно ворвался в размеренные мысли Петра, вернув его моментально к делам насущным.

— Что это? — Удивленно воскликнул Мефодий, вертя головой в поисках исходившего звука.

Но, увидев, как в одно мгновение осунулось и посерело лицо Синай, понял, произошло что-то очень плохое. Девушка, не удостоив ответом, метнулась к неприметной двери в боковой стене, крикнув на ходу:

— Скорее за мной!

Старцам дважды объяснять не было нужды. Быстро развернувшись, словно лихие мальчишки, устремились следом. От прикосновения руки дверь бесшумно распахнулась, впуская хозяйку. Мрачноватый зал, в котором они оказались, был совсем не похож на все увиденное ими ранее в замке. Стены выложены тесаным камнем, потолок нависал сплошной глыбой. Взглянув в центр зала, Петр опешил. Там на возвышении семи ступенек находился алтарь, на котором стояла каменная чаша с огнем. Огонь, исходивший, казалось, из глубины самого камня, ярко горел голубым мерцающим пламенем. Петр с Мефодием заворожено уставились на него, не в силах оторвать взгляд.

— Это то, о чем я думаю? — Шепотом спросил у девушки Петр, указывая в сторону огня. — Или мне это снится?

Синай взглянула Петру прямо в глаза и так же тихо прошептала:

— Это вам, дорогой Петр, не снится. Вы правы, перед вами огонь жизни. Я удостоена чести ему служить. Так же как Анис служит пламени смерти. Она разрушает, я созидаю. И пока эти два огня горят, жизнь и смерть будут существовать. Это весы, держащие равновесие всего сущего на земле.

Помолчав, она добавила:

— Вы первые, удостоенные чести его созерцать.

Старцы преклонили колени, воздавая почтение священному огню.

— Но что мы тут делаем? — спросил Мефодий.

— Хороший вопрос. Естественно, что я не из праздного любопытства вас сюда пригласила. Только огонь жизни может противодействовать заклятию сколопендры. И я испросила разрешения взять его частичку для отправки на землю.

Повернувшись к Петру, Синай долгим взглядом посмотрела на старика.

— Нет, что ты, доченька, я не могу. — Поняв, что от него требовалось, тут же отступил назад, протестуя, Петр.

— Я знаю, это не легко, — поднимая руку и прося выслушать, продолжала Синай. — Я понимаю, что вы хотите сказать. Но дорогой Петр, по этой же причине мы не сможем отправить и Мефодия на землю. Он из молодых, а, значит, нести огонь жизни ему не под силу. Вы единственный, кто остался у нас из древних, и только вам под силу пронести частичку огня на землю. Пока огонь будет у вас, враги нам не страшны. Ответ за вами, только знайте, время на исходе. Колокол возвестил о том, что силы бабки Олеси на исходе. Да прибудет с ней Бог и укрепит ее веру, — добавила Синай.

— Да что тут думать?! — Засуетился Мефодий, — говори Синай, что нужно делать. Он согласен. Тут нечего думать.

— Ну да, — возмущенно перебил Петр, — это не тебе в осиное гнездо лезть. От нечистой силы отобьешься, так от Клеандры огребешь. Да тут еще и поспорить можно, кто хуже.

— Не хнычь, — накинулся Мефодий, — Чего раньше времени нюни распустил. Я что? Я завсегда готов, но сам ведь слышал, что Синай сказала, нельзя мне, слаб я. А то что ж думаешь, не пошел бы? Пошел бы, еще как пошел бы. Дело прежде всего. Но тут, друг, результат важен, а у тебя, как ты понимаешь, шансов из этой заварухи выйти сухим больше.

— Знаю, как бы ты пошел. — Негодующе произнес Петр, но всем уже стало ясно, какое решение принял старец.

Недовольное бурчание было лишь для проформы. За пререканиями никто из них не заметил, как в руках Синай оказался предмет, очертаниями с виду напоминавший человеческую фигурку. Только посмотрев внимательно, Петр понял, что держит Синай. Эту вещицу ему пришлось видеть единожды и то мельком, когда молодым служкой помогал своему учителю разбирать древние магические фолианты. В руках Синай находился символ власти перемещения душ. Говорили, что в древней войне он был уничтожен, и только его описание редко встречалось в некоторых старых магических рукописях. Сила магического амулета сама по себе ничего не значила, только посвященный, знавший формулу, мог использовать силу талисмана. Петр посмотрел на девушку, как бы не веря.

— Все будет хорошо Петр, — уверено глядя в глаза старца, сказала Синай, развеяв его последние сомнения.

Мефодий тихонечко отошел в сторонку, как бы ненароком его не зацепили, и наблюдал за приготовлениями. В зале стояла давящая тишина. Казалось, что даже стены понимали огромную важность происходящего. Синай подошла к алтарю, опустилась на одно колено, склонила голову и тихо запела. Звенящий голос полился вдоль стен, заполняя собой все пространство вокруг. Сначала такой тихий, грустный, голос все крепчал, становясь более громким и сильным. Вот уже можно было разобрать слова, произносимые на древнем языке. Тут девушка резко поднялась с колен, выставив перед собой символ власти. Петр, не отрываясь, уставился на амулет, разгоравшийся с каждым словом все сильнее. Вскоре смотреть на него становилось невмоготу, но он словно магнитом притягивал взгляд, не давая возможности отвернуться. Петр почувствовал, как весь напрягся, превращаясь в сгусток энергии. Последним ощущением был сильный толчок, словно ядро выпустили из пушки. Только слова власти звенели в голове:

— О, божественный отец! Тот, что создал небо и земли, поднял горы и сотворил все, что над ними, создал воду! Тот, что натянул оба горизонта как занавес и поместил там души святых. Кто порождает свет и вызывает наступление тьмы. Твоим именем я, дочь твоя знающая и владеющая словом магическим, повелеваю…

Дальше Петр не слышал, чувство беспредельного свободного полета, овладело им.

Лилит металась в своей конуре, изрыгая проклятия на голову стонавшей в углу ламии.

— Я тебя, шлюха, подзаборная зачем, посылала?! Ты что же думаешь, в санаторий за заслуги тебя определили?! Чего молчишь?! Недоносок болотный, дитя несчастий человеческих.

— Ты меня погубить захотела! — Скулеж исходил из темного угла, где зализывала боевые раны ламия. — Ты почему не сказала, что эта старая грымза такой силищей владеет?

— А ты думала тебе там встречу с духовым оркестром устроят? Я тебе, безмозглое существо, награду по заслугам обещала?! Так знай, слово мое кремень. Котел тебе обеспечен. Сама полезешь или мне помочь?

— Смилуйся, Лилит, ведь я еще пригожусь. За что же ты так со мной? Сама же говоришь, без мозгов. А если нет мозгов, так и котел не поможет. Давай уж лучше в ссылку, по этапу.

— Какому этапу, дура? — Расхохоталась Лилит, поворачиваясь к Ламии. — Запомни, плесень, все этапы ведут к нам, в преисподнюю. Других этапов для таких как ты и я не существует. Ты что же на земле пять минут была, а жаргон как у зека, отсидевшего пожизненку.

— Ну, значит, к тебе по этапу, — услыхав квакающий смех Лилит, ламия приободрилась, понимая, что самое страшное позади. — Ты вот разоряешься на меня бедную, несчастную, всеми обиженную, а нет, чтоб немного понимания к моей участи. Такого страху натерпелась, такого страху…

— Заткнись, дура, — снова заорала Лилит, — ты хоть понимаешь, гнилушка болотная, чего меня лишила? Я самого Азазело могла поймать в свои сети и с его помощью вырваться в мир снов человеческих. А уж там бы зажила, — мечтательно задрав лысую голову, продолжала говорить Лилит. Но тут же вспомнив, кто был причиной ее неудач, с новой силой набросилась на свою жертву:

— Чего расселась? Давай в котел полезай, или так расплющу, что соскребать нечего будет.

— Лилитушка, — завыла болотная тварь, подползая к ведьме, — ты ведь сама говорила, что заклятье твое очень сильное, так, может, не все еще потеряно, а?

Лилит призадумалась. «А ведь, правда, не все еще потеряно. Чего я испугалась. Ну похитила старуха дитя, и что дальше? Не совладать старой перечнице с магической силой проклятья сколопендры. И не такие пытались, да не вышло ничего у них». Зловещая улыбка заиграла на роже Лилит:

— Смотри, бабка, как бы пупок не развязался.

И уж совсем позабыв о незадачливой помощнице, занялась своими делами. Ламия, увидав потерянный к ней интерес хозяйки, кинулась на утек.

Соня с ужасом наблюдала, как подворье вместе с домом обволакивает густой черный туман. Она боялась пошевелиться и старалась не потревожить уснувшего на ее коленях зятя. Все, что находилось внутри двора, будто пропиталось липким страхом. Смерть ощущалась в каждом вибрировании воздуха. Хотелось закричать, но крик застыл комом в горле. В этой черноте лишь блестевшие глаза женщины выдавали присутствие живого. Соня перевела взгляд на окошко, светившееся в глубине двора тусклым мерцающим светом, но разглядеть ей ничего не удалось. Внутри все протестовало, наполняющее чувство катастрофы сковало все тело. Казалось, что жизни больше нет, лишь пугающая пустота вечного страдания наполняла этот заброшенный всеми островок земли. Неожиданно звук колокола, как гром среди ясного неба, разорвал тишину. Соня, вздрогнув, посмотрела на небо. Яркая звезда стремительно летела, разрывая в клочья темный густой туман. И мгновенно все стало меняться. Ужас, недавно сковавший все вокруг, стремительно покидал завоеванное им пространство, освобождая место всему живому. Женщина почувствовала как медленно, будто с неохотой, освобождается от невидимых пут ее тело. В воздухе снова послышались голоса ночных птиц, пение сверчка где-то там в траве. Жизнь возвращалась, неся с собой радость и надежду.

Белое облако тумана тихо покачивалось над алтарем, все больше уплотняясь и приобретая человеческие черты. Через мгновение парящий Петр в прекрасной белой мантии со своим неизменным посохом пытался привести в чувство старую женщину. Ощущение легкости разлилось во всем теле, возвращая старуху к жизни. Она тихо лежала, не двигаясь и наслаждаясь покоем. Ей так хотелось растянуть эти минуты на целую вечность.

— Олеся, ты меня слышишь? Олеся. — Тихий голос проникал внутрь ее сознания. Старуха не хотя открыла глаза и вслушалась в звук голоса, доносящийся от куда-то с потолка.

— Слава Богу, успели.

Олеся с любопытством повернула голову в сторону говорящего.

— Батюшки!!! — От неожиданности забыв про свои болячки, старуха резко вскочила на ноги. — Да не уж-то сам первый ангел к нам пожаловал?! — Всплеснув руками, восхищенно разглядывала парившего под потолком Петра, продолжала балаболить Олеся, не давая тому вставить словечко. — Спасибо Господу!!! А я уж грешным делом подумала, оставили нас, забыли.

— Олеся, — теряя терпение повысил голос Петр, — ты можешь помолчать хоть минуту? Неужели страх помутил твой разум до такой степени?

— Ой, батюшки каюсь! — Смирено опустившись на колени произнесла старая женщина.

— Ну так-то лучше. Ты прости, что пришлось повысить голос, у нас с тобой времени совсем нет. Слушай меня внимательно. Распеленай ребенка и отойди в сторонку.

Старуха быстро кинулась исполнять указание. Через минуту на алтаре лежало голое тельце малышки, покрытое страшными щупальцами. Бабка вовремя отскочила, увидав кинувшийся в ее сторону отросток.

— Какая мерзость! — С брезгливостью отряхивая руки о передник, пробормотала старуха.

Побеспокоенные отростки слепо выстреливали в разные стороны и, хватая воздух, снова возвращались в тельце. Смотреть на это было не возможно, и старуха отвернулась, шепча охранительную молитву.

Петр опустился рядом с ребенком, направил посох к сердцу малышки и произнес: — Я, наделенный словом власти и огнем жизни, повелеваю, выйди отродье смерти из тела ребенка и упади наземь. И пусть земля содрогнется, раскрыв свои объятия, и поглотит тварь противную взору человеческому, унеся проклятье сколопендры до скончания веков. Да будет человеческий ребенок, да погибнет тот, кто нанес этот удар. Вселяю, Клеандра, в тело твое частичку огня жизни, и возродится тело.

Яркая вспышка на мгновение ослепила старуху, заставив ее прикрыть глаза. В доме наступила тишина. Открыв глаза, Олеся огляделась: в горнице никого не было, лишь исцеленный младенец являл собою доказательство присутствия Петра. Молча уставившись на девочку, мирно посапывающую на алтаре, женщина почувствовала как сильно она устала.

— Ну вот и твоя жизнь начинается в мире людей, — беря на руки и опуская в купель ребенка, проговаривала бабка.

Голос петуха, кричавший вдалеке, возвестил о наступлении нового дня. Бабка, вымыв и замотав в пеленку ребенка, направилась к двери. Во дворе нетерпеливо ожидали, сгорая от страха, близкие ей люди. Не успела она приоткрыть задвижку, как почувствовала, что с другой стороны уже тянут дверь на себя.

— Да погодьте вы, неугомонные, силу свою прикладывать, — недовольно крикнула старуха.

Соня по ворчанию матери уже догадалась, что беда их дом хоть на время, но миновала, и на том спасибо. Старуха вышла на порог и, улыбнувшись, протянула молодому отцу его первенца. Федор, рвавшийся еще секунду назад в дом, застыл, глядя перепуганными глазами на бабку. В этих глазах читалось все: и страх за малышку, и надежда на исцеление.

— Ну чего встал, папаша? Аль испугался? Ишь, совсем недавно героем был, а тут испугался. Бери дитя.

Соня, видя нерешительность зятя, подтолкнула его.

— Ну, Федя, бери, ты у нас герой.

Папаша аккуратно, словно хрупкую вещь, взял на руки ребенка. Малышка, почувствовав неуверенные руки, тут же проснулась и заплакала сильным звонким голоском.

— Плачет! — Радостно воскликнул новоиспеченный папаша.

— Конечно, плачет, — тут же выйдя вперед и на правах хозяйки забирая из рук неопытного папаши ребенка, проговорила Соня.

— Мама, ты как хочешь, а я малышку в больницу больше не отдам.

Бабка, взглянув на Федора, произнесла:

— Вот он пусть и решает, сам же говорил, их жизнь, они у нас самостоятельные.

Соня с мольбой повернулась к зятю. Федор стоял, переминаясь с ноги на ногу, понимая, что решение за ним. Но как поступить, он не знал. Сердце подсказывало, что в больницу малышку отвозить не стоит. Но как быть с законом, ведь по закону он преступник, укравший ребенка. Под внимательными взглядами женщин, терпеливо ожидающих его решения, Федор совсем растерялся. Бабка понимала и не торопила, знала, что выбор не из легких. Тяжело вздохнув и окинув взглядом женщин, он обреченно произнес:

— Я сейчас поеду в больницу и привезу жену, а потом пойду и сдамся в милицию, а вы тут ни при чем. Меня пусть судят, но ребенка не отдам, — развернувшись, он направился к мотоциклу.

Старческий смешок, раздавшийся за спиной, удивил Федора, он остановился и вопросительно взглянул на бабку Олесю.

— Вот это мужик, сразу видно орел. — Протянула старуха, отсмеявшись. — Знай наших. Так, Федор? Ты что думаешь, как Павка Морозов посмертно медаль за храбрость получить? А кто, по-твоему, дите воспитывать будет? Клавдия одна? Позволь тебе напомнить, что ей не только мать, но и крепкая рука отца пригодится.

— Так что же делать, — совсем растерялся парень, — меня все одно найдут и посадят, вы бабуль может не в курсе, но по закону я преступник, укравший младенца. А на остальное им наплевать, сильно разбираться не будут, в бобик и в тюрьму.

— Ну, допустим, в бобик своего зятя мы не отдадим, а вот Клавдию, сынок, нам пора привезти домой, тут я с тобой полностью согласна, — все еще улыбаясь, продолжала говорить старуха, — и тут медлить нельзя, так что заводи своего громкого коня и вперед за нашей девочкой.

— Вы что опять собрались со мной? — Удивленно спросил Федор.

Соня молча, держа на руках ребенка, переводила взгляд с одного на другого.

— А ты как думал? Сколько раз тебе говорить, что одна голова хорошо, а две лучше. И, пожалуйста, не спорь, а то время только теряем. Малышку скоро кормить нужно.

При взгляде на спокойно сопящего на руках у тещи ребенка, лицо молодого папаши просветлело. И больше не споря, он кинулся заводить мотоцикл. Взглянув на небо, Соня забеспокоилась, новый день полным ходом вступал в свои права.

— Ничего, успеем, рассвет только начался, — проследив за ее взглядом, успокоила бабка. — Мигом домчимся, а там уж положитесь на меня, детки.

В тишине раннего утра звук заведенного мотора раздавался, казалось, во всех уголках спящего района, Соня быстро зашла в дом, чтоб не проснулась девочка. Федор молча посмотрел на умостившуюся в коляске бабку и выехал со двора. На улицах было ни души, город крепко спал. Говорят, что самый крепкий сон перед рассветом, невольно пришло в голову молодому человеку, но он тут же отогнал эту мысль и, сильнее нажав на газ, покатил в сторону больницы. Добрались быстро и без происшествий. Бабка выбралась из коляски и, кряхтя, разминала затекшие ноги. Федор, заглушив мотор, молча уставился на старуху и ждал ее приказаний.

— Ну, чего стоишь как пень? — Недовольно пробурчала старуха, — Давай вперед, жену похищать.

Они двинулись в направлении больницы. Бабка, остановившись, прислушалась. Одобрительно хмыкнув, указала на дверь.

— Пошли. Видимо, наши враги еще не очухались после столь лестной встречи на земле, так что мы можем спокойно заходить.

— А как же медперсонал? Они ведь могут тревогу поднять?

— Не подымут, наши дамочки все еще мирно посапывают.

— Да откуда вы знаете?

— Раз говорю, то знаю, — перебила бабка, — а ты не спорь, а показывай, где наша красавица отдыхает.

Взявшись за ручку входной двери и потянув, Федор убедился, что не заперта. Хороший знак, облегчено вздохнул он и уже более уверено шагнул в тусклый холл больницы. Боксы располагались по обе стороны длинного коридора. Федор уверено направился в самый дальний угол, где по его подсчетам находилась палата Клавдии. Бабка, семеня следом, остановилась у стола дежурной. Тускло горевший ночник круглым пятном освещал сиротливо лежащую в центре стола книгу. Федор, не задерживаясь проследовал в направлении палаты и, дернув дверь, удивленно остановился. Все еще не веря, дернул еще раз — с тем же результатом. Большая, выкрашенная в неизменный белый цвет дверь только тихонько скрипнула.

— Гляди, как в карцере все заперто, — пробормотал Федя, направляясь обратно.

Бабка по хозяйски выдвигала ящики стола и целенаправленно что-то искала.

— Дверь заперта, — полушепотом сказал Федор.

Старуха, не отрываясь от поисков, буркнула:

— А ты чего ожидал? Сам же говорил, в энтих ваших больницах режим как в тюрьмах. В правом углу верхнего ящика ключи лежат с номерками, возьми.

— Ага, — тут же засуетился парень.

Он с грохотом отодвинул ящик и нащупал тяжелую связку ключей, которые громко звякнули в тишине пустого коридора.

— Тише ты, оболтус, всех больных перебудишь.

Парень, не дослушав, кинулся обратно к палате, на ходу ища нужный ключ. Подойдя, тихонько вставил в замочную скважину, провернул. Чуть слышный щелчок вызвал вздох облегчения. Толкнув дверь, Федор огляделся. В предрассветном свете, падающего с огромного окна, палата вызвала угнетающее чувство. У стены стояла железная койка с провисшей панцирной сеткой и ничем не уступающая ей по давности тумбочка с отвалившейся дверцей, весящей на одной петле. На ней стояла пустая алюминиевая миска, изогнутая в разных местах, видимо, прошедшая не одну сотню рук. На кафельном полу у постели стояли огромные и совсем уж не по размеру ног Клавдии кожаные шлепанцы с нанесенным белой краской номером. Видимо, чтоб не позарились, мелькнуло в голове у Федора. Пройдя ближе к накрытой чуть ли не с головой застиранным, потерявшем лет сто назад цвет, байковым одеялом женщине, тихонечко потряс.

— Клав, проснись, — спящая недовольно пошевелилась, что-то шепча во сне, и натянула тонкое одеяло выше.

Федор потряс сильнее. Разбуженная женщина недовольно повернулась, уставившись сонными глазами на стоящего перед ней мужчину. Мотнула растрепанной рыжей головой, все еще не понимая, как он тут оказался. Федор оторопело смотрел на сидящую в довольно преклонном возрасте женщину, не зная, что предпринять.

В этот момент женщина завопила. Крик, вырвавшийся из мощной груди, отскакивая от стен и покидая палату, эхом прокатился по всем этажам мирно спящей больницы.

— Пожалуйста, замолчите, я вам все объясню, — пытался успокоить вопящую Федор.

Но чем больше он старался, тем сильнее орала бабища.

— Заткнись, дура, — не выдержал Федя и, сам от себя не ожидая, опустил свой кулак на голову вопящей женщины, от чего та, захлебнувшись собственным криком, повалилась снова на подушку.

Потирая кулак, он услыхал за спиной смешок. Повернувшись, тут же увидал укоризненный взгляд старухи.

— Вот, — разводя руками и опуская глаза, словно провинившийся ребенок, тихо произнес, — Вырубил… Случайно.

Бабка, подойдя ближе к оглушенной, хмыкнула:

— Не зять, а Штирлиц какой-то. Клавдию иди ищи, случайность ходячая, да не методом тыка. А я тут немного за тобой подчищу.

Дважды парня просить не пришлось. Облегчено вздохнув и положившись на старуху, он вышел в коридор. Оглядываясь по сторонам, Федор пытался припомнить дверь палаты Клавдии. Проведывая ее, он подходил к последнему окошку, значит, внутри это должна была быть крайняя угловая палата. И как же случилось, что он, инженер, просчитался. А может ее перевели, размышлял он, стоя посреди коридора и окидывая взглядом все двери. Но тут услыхал с противоположной стороны шорох, как будто бы кто-то скребся. Федор прислушался, и тут же хлопнул себя ладошкой по лбу.

— Ну и дурак же я. Все верно, окно последнее, но с другой стороны, ведь мне приходилось обходить здание.

Подойдя вплотную к двери, Федя торопливо зашептал:

— Клавдия, родная, я здесь, подожди, — быстро перебирая ключи с номерами палат и найдя нужный, открыл дверь. Навстречу ему кинулась в объятия всхлипывающая жена. Не давая опомниться, торопливо спросила:

— Что с нашей девочкой? Где она?

Федор нежно поглаживал длинные волосы любимой и успокаивающе шептал.

— Все хорошо, не волнуйся, девочка жива и здорова, дома с матерью.

— Ворковать, голуби, продолжите дома, а пока быстро выметаемся отсюда подальше. С минуты на минуту в больнице начнет собираться толпа врачей, и, думаю, встреча с ними нам не сулит большого счастья. Я права, зятек? — Веселым голосом спросила старуха.

Клавдия оторопело посмотрела на родную бабку, все еще не понимая, что здесь происходит. И как старая женщина, не выходящая из дому, казалось, тысячу лет, оказалась вместе с ее мужем в больнице. В глазах девушки читалась уйма вопросов. Но бабка, быстро взглянув на внучку, оборвала сразу все.

— Клавдюшка, все вопросы оставь на потом. Это, я думаю, не то место, где мы должны беседовать. Давайте, ребятушки, смываемся. — Беззлобно продолжала бубнить старуха, подталкивая молодежь к выходу.

— Бабуль, а если нас начнут искать? — Обратился к старухе Федор.

— Не начнут, они просто о ней не будут помнить. Не было у них такой пациентки, так что ль говорится? — Радуясь своей смекалке, удовлетворено хихикая, продолжала подгонять молодых бабка.

Выйдя на крыльцо, Клавдия вдохнула полной грудью свежий воздух.

— Ах! — Воскликнула восхищенно девушка, всматриваясь в даль, где слышалось пение соловья. Трава, переливаясь бриллиантовым блеском в утренних лучах восходящего солнца, заставляла хотя бы на время забыть перенесенные невзгоды. Клавдия счастливо улыбнулась, приклонив голову к крепкому плечу мужа. Обняв молодую женщину и крепко прижав к себе, Федор увлекал ее подальше от столь неприятного им обоим места.

Лилит, визжа во всю свою страшную пасть, кубарем каталась на грязном полу, сшибая все на своем пути. Летящие с полок сосуды, набитые разными снадобьями, падали, тут же разбиваясь и смешиваясь в одну кучу. Вся нечисть, прижившаяся возле хозяйки, кинулась на утек спасать свои мерзкие душонки от ужаса, творящегося внутри пещеры. Лилит, не замечая вокруг себя ничего, пыталась оторвать щупальца, покрывшие и до того неприглядное тело ведьмы. Проклятие, посланное ею же самой, обернулось для нее крахом. Вросшие щупальца все глубже проникали, отвоевывая для себя жизненное пространство в чужом теле. Словно грибы-паразиты они высасывали соки для продолжения своего существования. Противостояние ведьмы с паразитами заканчивалось не в ее пользу. Все реже двигалась горе-ведьма, крики перешли в слабые стоны, и последний хрип, вырвавшийся из глотки, окончательно поставил точку в существовании скандальной старухи. Вскорости пещера стала превращаться в кучу пепла, из которой потянулись с радостным завыванием освобожденные половинки душ. Страшный вихрь закружился на этом месте, унося в разные стороны осколки черной душонки Лилит. О полном провале и крахе самой ведьмы уже через мгновение в кабинете у канцлера Андромелиха секретарь делал доклад во всех подробностях. Постукивая нервно когтями о свой любимый стол, канцлер и не заметил окончания доклада. Секретарь замолчал, согнувшись в поклоне и ожидая приказа. Отношение канцлера к столь печальному концу скандальной бабы было двояким. Эту дамочку терпеть не могли все, начиная от последнего черта-кочегара и заканчивая правящей верхушкой ада. Нет ни одной душонки в преисподней, куда бы эта дамочка не засунула свой поганый нос. С другой стороны Лилит была могущественной особой, весьма могущественной. И уничтожение такай дамы обычной смертной может сильно повлиять на репутацию сильных ада сего.

— Сама на свои же яйца наступила, — пробормотал канцлер.

— Вы изволили что-то заметить? — Тут же вставил ожидавший секретарь.

Канцлер очнулся, злобно глядя на секретаря.

— Я, придурок, изволил заметить, что некоторых идиотов пора разжаловать в кочегары, если у них под носом такие дела творятся.

— Я с вами совершенно согласен, — тут же скукожившись сильнее, поддакнул секретарь и еще ниже опустил голову, моля сатану уменьшить гнев начальника.

Андромелих поднялся из-за стола и, нервно цокая копытами, заходил по кабинету. Раздражение его росло с каждым сделанным шагом. Ежесекундно он с ужасом ждал вызова на ковер. Как бы сатана не терпел Лилит, но разрешать врагам ада калечить их подданных, это уж слишком. Не ровен час, они скоро доберутся со своими законами к нам. От этой мысли шерсть стала дыбом. Андромелих, остановившись, взглянул на секретаря и рявкнул:

— Азазело ко мне мигом!

— Дак он к свадьбе готовится.

— К какой такой свадьбе? — Не понял канцлер, наливаясь злобой.

Перепуганный вконец секретарь, заикаясь, проблеял:

— Дак… к… к… к… то… то… той, что вы при п…п…приказали, с этой бабищей из Запределья. Анис, кажется.

— Ты, идиот неотесанный, какая свадьба?! У нас ЧП вселенского масштаба. Такую шишку завалили! Через минуту тут вся шушера ада будет. Нас линчевать начнут, а он «свадьба». Да нам бы задницы в креслах уберечь, а то, гляди, как бы на сковородах в подземелье ада до скончания жариться не пришлось. — Брызжа слюной во все стороны, орал Андромелих, бегая взад и вперед. — Пулей к Азазело, чтоб сию секунду у меня, вот на этом месте, — тыча лапой у своих копыт, — стоял, усек, кретин не доделанный? — Закончил свою тираду выдохшийся начальник канцелярии.

Помолчав, он продолжил:

— Работы не початый край, надо принимать контрмеры, а мы толком и не знаем, кто эту бабищу завалил. Ты что еще здесь? — Поворачиваясь и видя мнущегося секретаря, злобно спросил Андромелих.

— Сию же секунду, ваше-с превосходительство-с, — постоянно кланяясь и пятясь к двери, повторял прислужник.

— Что б тебе сатана задницу до золотой корочки поджарил, — прикрывая дверь, злобно прошипел секретарь.

Подготовка свадьбы шла полным ходом. Челядь невесты, посланная впереди всего обоза, на правах будущих хозяев готовила залы дворца к предстоящему веселому событию. Как не крути, а сам сатана почтит своим присутствием вечеринку, уйма гостей приглашенных со всех концов Ада приедет в назначенный час. Лишь Азазело, сопротивлявшийся предстоящему событию, теперь махнув когтистой лапой, отстранено наблюдал за творящимся переворотом. Неудачи последних дней совсем доконали несчастного жениха. Слуги, узнав, кто поселится на правах жены и хозяйки замка, кинулись сломя голову искать другое место работы. Попасть под горячую руку злобной бабенки, желающих не нашлось. И потому извинившись перед хозяином и попросив увольнения, один за другим покидали насиженные места. Многие посмеивались над горе женихом, некоторые даже жалели, если жалость уместна в таком месте, как государство ада. Лишь два существа остались преданы своему хозяину, то ли по лени, то ли в силу привычке. Да и крутая на расправу Анис к этим двум оболтусам питала слабость.

Единственное место, нетронутое перестройкой, оставался любимый тронный зал Азазело. Спрятавшись от происходящих внутренних катаклизмов перестроечного периода, трое горемык, пригорюнившись, сидели на ступеньках, ведущих к трону, и ожидали новостей из вне. Прибывший крылатый вестник канцелярии еще больше разочаровал унылую троицу. Вызов к Андромелиху радости не прибавил.

— Ну чего тебе? — Недовольно проворчал Азазело.

Посыльный, сложив крылья, подошел ближе к сидящей компании и громовым голосом произнес заученную фразу:

— Вас, господин Азазело, незамедлительно требуют прибыть в канцелярию.

— Для какого рожна? Не уж то Андромелих мне орден выписал за заслуги? — С сарказмом произнес несчастный демон.

Посыльный развернул свиток, державший в руках, пробежал его глазами и, снова уставившись на Азазело, произнес:

— Тут насчет ордена не сказано, и я такой информацией не владею, — свертывая свиток и опустив лысую голову, терпеливо продолжал доклад посланник канцелярии.

— А дураки никакой информацией владеть не могут, ты просто тупая, безмозглая машина, — взорвался, вымещая злобу на посыльном, Азазело.

— Не могу знать, это не в моей компетенции, — все так же бесстрастно произносил словно заведенный посланник.

— Брось, батяня. Видишь, он только исполняет свою работу, ну чего ты взъелся? Это то же самое, что требовать у стены пододвинуться на другое место, и то, результативней получится.

— Ты бы, умник, придумал, что нам делать, а не советы давал, — перекинул свой гнев на встрявшего собеседника хозяин.

— Дак может того, послать всех к ядреной фени! — Вставил словцо молчавший вампир.

— Ага, и напиться, — дополнил Куман.

— Хорошая идея, — мечтательно произнес Азазело, облизывая шершавым языком сухие губы.

И тут же, из воздуха возникла запотевшая пол-литра с хвостиком селедки на блюдце.

— Тьфу ты, черти окаянные, на что меня толкаете, — с сожалением в голосе при виде исчезающей пол-литры вскричал взбешенный демон.

Куман, дернувшись за бутылкой и практически ухватив ее за горлышко, с укоризной взглянул на шефа, все еще сжимая пустой кулак.

— Ну и чего ты, батяня, делаешь?! Чего народ изводишь?! Коли не хочешь, не пей, у нас демократия, насильно не заливаем. Но другим не мешай! Весь кайф обломал! Кто ж так делает? — Все больше заводясь, обижено вещал несчастный, в надежде на снисходительность демона. Гляди расщедрится и вернет вожделенный товар на место. Но не тут то было. Азазело поднялся и, вздохнув, произнес:

— Все, мужики, отчаливаю к вышестоящему начальству. Сиди, не сиди, а валить надо. Посмотрим, какую новую пакость, преподнесет Андромелих.

— Ты, батяня, не расстраивайся, большей пакости, чем твоя невеста, придумать не возможно, остальное все семечки. — Тут же уколол хозяина все еще обиженный Куман.

— Для меня да, — отпарировал Азазело, — но вот для вас это может оказаться лишь цветочками, коли не по месту свой хавальник открывать будете, усекли доброжелатели? Увидев налитые ненавистью зеньки хозяина, помощнички тут же присмирели.

— Переборщили малость, просим прощения, ваша милость.

— Вот так-то лучше будет, — направляясь к ожидавшему посыльному, миролюбиво сказал демон.

— Вы бы это, — встрял вампир, — указаньице насчет козявки на всяк случай оставили, а то глядишь, мы чей-то перепутаем.

— Какой козявки? — Не понял Азазело, останавливаясь.

— Ну, невесты вашей, а то нагрянет ненароком раньше времени и свои порядки заведет, вас не дожидаясь.

— Нет, ну вы только гляньте на эту скотину, — зашипел Азазело. — Ты что же, кровосос поганый, меня списать решил? Не рановато ли? Да я тебя, гад, еще на землю отправлю, чтоб ты у меня там кровь их поганую выискивал. Да я с тебя донора для собственных нужд сделаю, пиявка болотная.

Все больше распаляясь, орал то ли от злости, то ли от безысходности демон. Видя накаляющуюся обстановку, Куман вскочил на ноги и, стуча копытами, кинулся к хозяину.

— Ну че ты, шеф, разошелся, словно тебе копытом яйца отдавили. Нас и так единицы остались, хоть в красную книгу заноси, как один из исчезающих видов. Но не зря же говорится, — Мало нас, но мы в тельняшках. Будь спок, хозяин, прорвемся, гарантию даю. Ты же меня знаешь. За этим вот, — повернулся в сторону сидящего вампира Куман, — я присмотрю. А невесту встретим как следует, приголубим красавицу нашу. Ты только потерпи там чуток, Андромелиха не зли, обещанье дай все исправить.

— Ага, — не выдержал и влез в разговор вампир, — он гарантию дает, как в армянском автосервисе. Колеса только до ворот доедут, а там собирать устанешь.

— Слушай ты, кровосос поганый, — накинулся Куман на вампира, — если голова твоя только на сытый желудок соображает, то не сунь пустую в чан с кипящим маслом. Ожоги двадцатой степени получишь.

— А такой нет, — удивленно сказал Влад, что-то прикинув в уме.

— Если нет, так будут, я тебе обещаю, урод доисторический. Слушай, шеф, дай на пол-литры, — не выдержал Куман, обращая последнее предложение к Азазело, — как можно работать в таких условиях? Ты только посмотри, кто у меня в напарниках. Он же без сугреву ни одной мысли толковой не выдаст. Дай горло оросить, будь другом. Мы тебе верой и правдой служить будем!

— Дай начальник, — поддержал дружка Влад. — Не режь на корню, силы не те. Старые мы стали, без лекарства не возможно. Вон на земле пенсионерам со скидкой дают.

— Так не на водку же скидка. Вроде на лекарства какие-то.

— Так мы на лекарство и просим. Не оставляй горемычных на попрание бабы бешеной, — завыл словно попрошайка на паперти вампир.

Азазело смотрел на стонущих подчиненных, затем лишь махнул рукой и отвернулся.

— Кажись, у вас последняя стадия алкоголизма. Ну и че мне с вами делать? С кем работать? О каких военных действиях речь может идти, коли они за бутылку мать родную продают?

— Начальник, выбор невелик, остальные сбежали, — напомнил вампир, — а за мать родную ты зря, мы даже тебя в трудную годину не бросили, хоть и алкаши, как ты говоришь. А вообще, знаешь, не надо нам твоей водки, обидел ты нас, самых преданных тебе душ.

Отвернувшись, Влад уставился на стену, обиженно постанывая. Куман молящими глазами сверлил растерявшегося шефа.

— Ай, делайте, что хотите, — видимо приняв какое-то решение, произнес Азазело и вышел из зала следом за посыльным.

Хлопнувшая дубовая дверь возвестила глухим эхом об уходе начальника. В зале воцарилась мертвая тишина, действовавшая Куману на нервы. В рогатой башке стучала лишь одна мысль, где бы опохмелится. Близлежащие на милю вокруг таверны резко захлопывали дверь при виде этой парочки, а надпись «Закрыто» горела ярким пламенем, освещая пространство далеко за пределы питейного заведения. Буйный нрав пьяных дебоширов испытали на себе все хозяева ближних и дальних рестораций. Молва разлетелась молниеносно даже в отдаленные уголки Ада. И кредит для них закрылся безвозвратно. Последнее событие, устроенное ими в одном из таких заведений, закончилось реанимацией любимого пса сатаны, охранявшего вход в адское государство и до сих пор не оправившегося от дружеских ухаживаний подопечных Азазело.

— Ну и чего будем делать? — Угрюмо нарушил молчание Влад.

— Есть тут у меня одна мыслишка, вот только как провернуть это дельце, надо подумать. — После некоторого молчания произнес Куман.

— Дак мне скажи, вдвоем и подумаем, — сразу же, с интересом глядя на дружка, засуетился вампир, — одна голова хорошо, а две лучше. Сам знаешь.

— Ну да, две лучше, если одна из них не твоя, — все еще о чем-то усиленно думая, огрызнулся Куман.

— Да брось ты, — обижено произнес Влад, — в мое время академий не было, может я и не такой умный, но мудрее тебя на несколько сот лет, так что давай не выпендривайся, а выкладывай свою мыслишку.

— Дело вот в чем, сам знаешь, у нас на носу великое событие.

— Ну и что, кто об этом не знает?

— Слушай, осел, и не перебивай. А то вообще ничего не скажу.

— Молчу, говори.

— Так вот и молчи. Я и говорю, событие важное, вон, сколько жратвы везут подводами, ворота не закрываются.

— Давай ближе к делу, — не выдержал Влад.

— Заткнись и слушай, — вспылил Куман, — в подвалы бочки сгружали, я даже со счету сбился, сколько. Нам самое главное в подвал проникнуть, ну а там, сам знаешь, если мы и отольем себе небольшую бутылочку, литров этак на пять, никто и не заметит.