Рожденная для славы

РЕЗНЯ

Я была потрясена непримиримостью, которую проявили Испания и папа Пий, согласившись участвовать в направленных против меня заговорах. Нужно было добиваться сближения с Францией — если не подлинного, то хотя бы мнимого. Поэтому, когда Екатерина Медичи предложила мне выйти замуж за ее сына герцога Анжуйского, я сделала вид, что всерьез обдумываю сей проект.

Королева Екатерина была полновластной владычицей Франции. Ее сын Карл IX, человек взбалмошный, а по утверждению многих, даже безумный, целиком подчинялся воле матери. Многие считали, что королева Екатерина отравила своего старшего сына Франциска, первого мужа Марии Стюарт, дабы возвести на престол более покладистого Карла. Не знаю, что там произошло с Франциском, но так или иначе после его смерти вся власть сосредоточилась в руках королевы-матери. И вот теперь ей захотелось сделать королем еще одного своего сына.

Мы долго и подробно обсуждали все выгоды этой женитьбы с Сесилом, которого я недавно сделала лордом Берли. Мой министр давно заслужил награду, ею и стал баронский титул.

Герцогу Анжуйскому было девятнадцать, мне тридцать семь, поэтому в последний момент можно было отказаться от брака, сославшись на слишком большую разницу в возрасте. Разумеется, принц был католиком, а мои подданные вряд ли согласились бы на католического консорта. Достаточно вспомнить, сколько несчастий принес стране брак моей сестры с Филиппом Испанским.

Твердо зная, что этому браку не бывать, я тем не менее с большим удовольствием вела переговоры с французами. Ведь я не отказывала окончательно даже Роберту, чтобы он продолжал надеяться и не сбежал к какой-нибудь другой женщине, в чьих жилах течет королевская кровь. Раз уж я не вышла замуж за человека, которого люблю, иноземному принцу и вовсе рассчитывать не на что. Царственное происхождение претендента меня не волновало — во мне и так текла кровь королей. Однако мне хотелось, чтобы весь мир знал: королева Английская сохраняет девственность вовсе не потому, что не находится желающих просить ее руки.

Я получила огромное удовольствие от бесед тет-а-тет с Ламот-Фенелоном, французским посланником. Посол расписывал мне несравненные достоинства герцога Анжуйского и пламенную любовь принца к моей особе.

Уолсингэм позаботился о том, чтобы при французском дворе имелось достаточное количество наших шпионов, и они регулярно докладывали об истинном положении дел, поэтому я знала, что герцог Анжуйский без памяти влюблен в принцессу Клевскую. Стало быть, его желание жениться на мне вызвано лишь стремлением заполучить английскую корону.

Мои разговоры с Ламот-Фенелоном проходили примерно так. Посол бросал на меня восхищенные взгляды и говорил, что герцог Анжуйский может стать достойным супругом такой красавицы.

— Только он, и больше никто, — уверял меня посол.

— Да-да, — легкомысленно отвечала я. — Этот молодой человек достоин высокой судьбы. Однако вряд ли ваш принц может всерьез увлечься несчастной старухой, которая и не помыслила бы выйти замуж, если бы страна не нуждалась в наследнике. Моей руки добивались многие, но всем этим людям нужна была не я, а мое королевство. Великие мира сего вступают в брак, не видя друг друга до свадьбы, ибо нам не дано выбирать свою судьбу.

Бедный Фенелон! Мои слова смущали его, но, разумеется, он не подавал виду.

— Взять хотя бы вашего короля, — продолжала я. — Теперь он женат и, должно быть, вкусил все прелести семейной жизни.

Фенелон уверил меня, что так оно и есть.

— Будем надеяться, что ваш монарх не последует примеру своих галантных предков. Если он пойдет по стопам отца и деда, добродетельного супруга из него не получится.

Француз вконец стушевался, ибо никак не мог взять в толк, каково мое истинное отношение к предлагаемому браку. Я собиралась и впредь держать его в сомнении на сей счет.

Однажды я неудачно ударилась ногой о ножку кровати в опочивальне, да так сильно, что рана загноилась, и я какое-то время была вынуждена хромать. Мне приходилось давать аудиенции, положив одну ногу на табурет. Малейшие события, происходящие в жизни монарха, моментально обрастают сплетнями и слухами. Иногда это приносит пользу, но чаще — вред. Поскольку мой отец в последние годы своей жизни страдал от язв на ноге, многие решили, что я унаследовала от него эту болезнь.

Весть о моем недуге, естественно, долетела и до французского двора. Шпионы доносили мне, как встретил герцог Анжуйский эту новость. Было ясно, что принц вовсе не желает становиться моим мужем и соглашается на это лишь под давлением матери.

Хоть я и сама не хотела этого брака, мне не понравилось столь обидное отсутствие пыла со стороны жениха. Кроме того, лазутчикам Уолсингэма удалось подслушать один весьма знаменательный разговор, происходивший между принцем и его приближенным.

— Монсеньор, — сказал приближенный, — вы поступите мудро, если женитесь на этой старухе, которая страдает неизлечимой ножной болезнью. Вы привезете ей из Франции чудесный эликсир, который исцеляет все недуги. Благодаря этому эликсиру уже через несколько месяцев вы станете вдовцом, женитесь на королеве Шотландской и таким образом объедините под своей властью оба британских королевства.

Меня охватил гнев. Как они смеют говорить обо мне в таком тоне, да еще замышлять чудовищное злодеяние!

Ну уж нет, монсеньор Д'Анжу, подумала я. Вам надо мной верх не одержать.

Еще больше я разъярилась, когда мне донесли, что Екатерина Медичи ведет тайные переговоры с Марией Стюарт, пытаясь пристроить герцога Анжуйского ей в мужья.

Берли и Роберт утешали меня. Лестер взирал на меня с немым упреком, как бы спрашивая, почему я не отдам руку и сердце мужчине, который любит меня так долго и преданно. «Ты дурак, Роберт! — хотелось мне крикнуть. — Неужели ты думаешь, что я выйду замуж за этого французика? Пока продолжаются переговоры, опасность со стороны Франции не грозит. Ведь против нас и Испания, и папа римский. В Шотландии беспорядки, королева этой страны сидит в моей тюрьме. Мне нужны друзья, Роберт. До тех пор, пока французский принц числится в моих женихах, парижский двор — мой союзник». В скором времени император Максимилиан, которому идея франко-английского сближения была не по вкусу, предложил мне в мужья своего сына Рудольфа, который был еще моложе, чем герцог Анжуйский.

От этой новости Екатерина Медичи пришла в большое беспокойство, предприняла новое наступление на герцога Анжуйского и даже попросила Уолсингэма лично побеседовать с принцем, дабы втолковать ему все выгоды английского брака.

Мое настроение улучшилось. Чем больше женихов, тем лучше. Вскоре возник и третий — Генрих Наваррский, несколько неотесанный, но весьма энергичный молодой человек. Все эти принцы готовы были глотку друг другу перегрызть ради английской короны.

Потом наступил час моего реванша. После одного из пиров я объявила, что будут танцы, а потом на глазах у всего двора пустилась в пляс с Кристофером Хаттоном. Я кружилась в пируэтах, высоко подпрыгивала, приседала. Когда отгремели аплодисменты, я поманила к себе французского посла.

— Передайте монсеньору герцогу Анжуйскому, что слухи о моей больной ноге сильно преувеличены. Я могу подпрыгивать выше, чем любая из придворных дам. Рана на ноге полностью зажила, и «старуха» пока умирать не собирается. Что же до аптекарей, которые готовят для меня чудесный эликсир, передайте им, чтобы заодно изготовили волшебное зелье, при помощи которого можно будет не только женить французского принца на королеве Шотландской, но и отнять у меня мое королевство.

Бедный Фенелон! Он совсем растерялся, а ведь ему следовало знать, что благодаря стараниям моего верного Мавра я обзавелась превосходной шпионской службой.

Фарс с герцогом Анжуйским слишком затянулся. Цель была достигнута, время выгадать удалось, спектакль подошел к концу. Я написала герцогу, что если он желает прибыть в Англию, ему придется переменить религию. Это дало принцу шанс, не теряя лица, выйти из игры. Он воспользовался предоставленной возможностью и весьма учтиво сообщил мне, что на таких условиях продолжать сватовство не может.

Каково же было мое веселье, когда его неугомонная мамаша предложила мне вместо герцога Анжуйского своего следующего сына, герцога Алансонского.

Алансон был еще моложе, между нами существовала разница в двадцать два года. Кроме того, этот коротышка с ранних лет увлекался греховными забавами и пожух раньше времени. Кожа его была испещрена оспинами, а длиннющий нос низко нависал над ртом. Судя по описаниям, это был преотвратный субъект. Комизм усиливало имя, которым нарекли принца при крещении, — Геракл. Трудно себе представить существо, менее похожее на античного героя.

И все же даже этому претенденту я отказала не сразу. Мне захотелось позабавиться, поводить за нос уродливого карлика.

Бесконечные переговоры с послами не мешали мне исполнять обычные обязанности. В Гринвиче я провела торжественную церемонию омовения ног у тридцати девяти нищенок. Должна признаться, что предварительно слуги как следует отдраили этих несчастных женщин, а потом явилась я в сопровождении моих фрейлин, несущих тазы с ароматической водой. Я всегда терпеть не могла грязь и зловоние, поэтому обряд омовения носил еще и символический характер. Каждая из нищенок получила в подарок от королевы платье, башмаки и деревянный поднос, на котором лежали половина лосося, шесть селедок и щука. Кроме того, им выдали по кошельку с двадцатью шиллингами. В общем, церемонией все остались довольны.

В августе я отправилась в очередную поездку по стране, чтобы показаться своему народу. Я делала остановки, чтобы поболтать с людьми, благодарила каждого, кто дарил мне подарки, даже самые незначительные. Эти поездки доставляли мне не меньше удовольствия, чем глазевшим на меня толпам. Я помнила, что любовь простонародья — залог стабильности царствования.

Роберт сопровождал меня, и мы по дороге заехали в замок Уорик, к его брату Эмброузу, весьма достойному дворянину, честно служившему стране. Когда-то он сидел вместе с Робертом в Тауэре. Я всегда относилась к этому человеку с симпатией. При осаде Гавра он был ранен отравленной пулей, и с тех пор превратился в полукалеку. Впрочем, я хорошо относилась ко всем членам семьи Роберта, особенно к его сестре, самоотверженно ухаживавшей за мной, когда я болела оспой, и пожертвовавшей ради меня счастьем и красотой.

Мне устроили в замке Варвик великолепный прием. Были и спектакли, и живые картины, и песнопения в честь моей несравненной красоты и глубочайшей мудрости. Я так привыкла к славословиям, что могла угадать каждую следующую строку, и все же лесть никогда не надоедала. Приятно смотреть, как все эти добропорядочные провинциалы стараются угодить своей королеве, как волнует их близость государыни.

Я старалась никого не обидеть, хотя, конечно, иногда отчаянно скучала и с трудом сдерживала зевки. Однажды в замок явилась депутация из города Варвика и местный архивариус каким-то странным, деревянным голосом произнес длиннейшую речь, в конце которой попросил меня не побрезговать их подношением. Затем к моей карете приблизился бейлиф и вручил мне кошель с двадцатью фунтами стерлингов. Я поблагодарила, сказала, что высоко ценю щедрость их подарка и никогда не забуду честь, оказанную мне честными жителями Варвика. Затем протянула бейлифу руку для поцелуя, и он совсем растерялся от смущения.

Эмброуз прошептал мне, что архивариус, достопочтенный мистер Элионби, очень боялся выступать перед королевой и выучил свою речь наизусть. Должно быть, именно поэтому она и получилась такой скучной.

Боясь, что добрейший мистер Элионби заметил мое неудовольствие, я велела привести его ко мне. Мне всегда хотелось, чтобы подданные относились к своей королеве самым наилучшим образом — в конце концов, именно ради этого я и затевала все эти утомительные поездки.

Архивариус приблизился, и я протянула ему руку для поцелуя.

— Подойдите ко мне, милейший архивариус. Я слышала, что вы боялись выступать в моем присутствии. Должна признаться, что и я с опаской ждала выступления столь ученого человека. Ваши слова о высокой миссии монарха пойдут мне на пользу. Весьма вам благодарна.

Человечек чуть на разрыдался от благодарности и восхищения. Я знала, что теперь он будет верным моим сторонником до конца своих дней.

Так проходили мои дни в замке Варвик.

Путешествие было бы и вовсе безоблачным, если бы не зловещая сплетня, которую я впервые услышала именно в ту пору.

На Дугласс Шеффилд я давно уже поглядывала с подозрением, ибо с годами у меня развился инстинкт, позволяющий безошибочно определять женщин, которые могут привлечь внимание Роберта. В свое время при дворе много судачили о том, как Дугласс и ее сестра влюблены в графа Лестера. Я не придавала значения этим слухам, потому что многие придворные дамы вздыхали по Роберту, и мне это даже нравилось.

Как-то раз я услышала, как перешептываются мои фрейлины, и уловила обрывок фразы: «Неужели граф Лестер и в самом деле…» Я насторожилась, стремительно приблизилась к дамам и потребовала, чтобы они немедленно объяснили, о чем идет речь.

Перепуганные моим гневом, фрейлины не посмели уйти от ответа. Они долго мялись, извинялись, говорили, что все это пустые сплетни, что не следует придавать этому значения и так далее.

Я знала, что у человека, приближенного к королеве, неминуемо образуется множество врагов и недоброжелателей, и все же история, которую мне поведали, была похожа на правду. Итак, Дугласс Шеффилд и ее сестра были влюблены в моего фаворита, возможно, что и Роберт увлекся Дугласс. Он — мужчина, а от меня никакого телесного удовлетворения не получал. Я знала, что Роберт находит утешение с другими женщинами, и меня это не слишком волновало — лишь бы я не знала о его интрижках. Роберт принимал этот безмолвный уговор.

Но, похоже, его роман с Дугласс Шеффилд зашел дальше, чем следовало. Как-то раз он написал ей письмо, в котором содержалась просьба немедленно сжечь по прочтении, но влюбленная дура решила сохранить послание на память. В письме якобы говорилось, что Роберт непременно женится на ней, как только скончается ее муж, причем утверждалось, что лорд Шеффилд будто бы «не жилец на этом свете».

Все это очень напоминало историю с пресловутым ларцем, в котором содержалась переписка Марии Стюарт и Босуэлла. Каким же нужно быть глупцом, чтобы доверять опасные мысли бумаге! И еще большим глупцом будет тот, кто не воспользуется возможностью уничтожить врага, когда в руки попадает столь неопровержимое свидетельство.

Дугласс хранила письмо под подушкой, перечитывала его по многу раз днем и ночью, а потом взяла и обронила. Ужасно перепугалась, перевернула все вверх дном, но так и не нашла. Она и не могла его найти, потому что письмо подобрала сестра ее мужа и немедленно показала лорду Шеффилду.

Возмущенный супруг решил ехать в Лондон и добиваться развода с неверной женой, которая, как он полагал, замыслила его погубить. Развязка была неожиданной. Прежде чем лорд Шеффилд успел показать своим адвокатам злополучное письмо, у него начался жестокий приступ дизентерии, и он скончался. Как известно, дизентерия часто бывает результатом воздействия яда.

В общем, получалось так, что лорд Шеффилд умер в тот самый момент, когда собирался разоблачить неверную жену и ее любовника, графа Лестера.

Невозможно сказать, что в этой истории было правдой, а что вымыслом, но факт оставался фактом: Шеффилд действительно умер. Я не могла себе представить, что Роберт мог всерьез думать о женитьбе на Дугласс, граф Лестер не стал бы так глупо рисковать из-за смазливой мордашки. Однако написать подобное письмо он, конечно же, мог. Мужчины часто прибегают к таким доводам, добиваясь расположения женщины. Допустим, письмо существовало и попало в руки мужу. Способен ли Роберт на убийство, чтобы избежать скандала?

Я не знала ответа, ибо Роберт во многом оставался для меня загадкой. Возможно, поэтому мне и не надоедало его общество.

Сколько раз я спрашивала себя: отчего на самом деле погибла Эми Робсарт? Несчастный случай? Самоубийство? Или убийство? Если несчастную женщину умертвили, то кто был заинтересован в этом больше Роберта? Если история с женой лорда Шеффилда правдива, граф Лестер вполне мог пойти на преступление, чтобы избежать опасности.

В общем, я не знала, что и думать.

Вот на какой тревожной ноте закончилось мое приятное пребывание в Уорике.

В августе разразилась одна из величайших трагедий, весь христианский мир содрогнулся, в ужасе отвернувшись от короля Франции и его матери.

Я имею в виду чудовищную резню, устроенную в день святого Варфоломея. В Париже проходили торжества в честь свадьбы Маргариты, сестры французского короля, с моим недавним женихом Генрихом Наваррским. На свадьбу съехалось множество французских протестантов. Почти все они погибли в беспрецедентной резне, уцелели немногие, в их числе и Генрих Наваррский.

Трудно было поверить, что французский королевский двор решился на это жестокое, невероятное, бессмысленное преступление.

Я не могла думать ни о чем другом. Представляла себе, как в ночи надрываются колокола, как по улицам Парижа рыщут толпы католиков, истребляющих своих соотечественников, вся вина которых заключалась в том, что они верили в Бога иначе.

Все знали, что король Карл безумен, но как могла решиться на такое его хитрая дальновидная мать! Неужто Екатерина Медичи не понимала, что последующие поколения проклянут ее имя?

При моем дворе только и говорили о Варфоломеевской ночи. Обычно, когда в соседнем государстве происходит какое-нибудь несчастье, люди оживляются и возбужденно обсуждают подробности, но здесь лица у всех были мрачные, а разговоры велись исключительно шепотом. Чудовищная весть произвела на всех самое гнетущее впечатление.

Французы сделались крайне непопулярны. Я отказывалась принимать посла Ламот-Фенелона, хотя этот высокообразованный и галантный дворянин, разумеется, ни в чем не был виноват. Не сомневаюсь, в глубине души он проклинал жестокость и безрассудство своих соотечественников.

В конце концов я решила удостоить его аудиенции. Это произошло в Вудстоке, и по моему приказу все придворные, присутствовавшие на церемонии, пришли в черном траурном платье.

Когда Фенелон вошел в зал, воцарилось гробовое молчание. Я шагнула навстречу послу и сказала:

— Сожалею, милорд, что вам пришлось долго ждать этой встречи. Скажите мне, неужто страшные вести, пришедшие к нам из вашей страны, правдивы?

— Ваше величество, я вместе с вами скорблю об этом печальном событии. Мой король пошел на этот решительный шаг с тяжелым сердцем, желая спасти себя и свою семью от подлых заговорщиков. Иногда нужно отсечь себе руку, чтобы спасти от гниения остальное тело.

— Я не могу этого понять, милорд. Может быть, вы объясните, зачем вашему королю понадобилось столь хладнокровно умертвить тысячи и тысячи гугенотов?

Мне было жаль беднягу Фенелона. Послам нередко приходится находить красивые слова, чтобы оправдать чудовищные поступки своих монархов. Фенелон сбивчиво бормотал какие-то объяснения, называл великого адмирала Колиньи подлым интриганом, хотя все знали, что покойник был человеком высочайшей нравственности.

— Если адмирал был виноват в государственной измене, — прервала я посла, — не лучше ли было бы отдать его под суд? И я все равно не понимаю, зачем нужно убивать столько людей?

— Произошло досадное недоразумение, ваше величество. Исполнители неверно поняли приказ…

В конце концов я сжалилась над французом. Послы не несут ответственности за преступления своих королей.

Однако члены моего Тайного Совета пожелали, чтобы посол дал им отчет о случившемся.

Речь Фенелона то и дело прерывалась возмущенными криками.

— Недоразумение! Ошибка! — разводили руками мои советники. — Ночь святого Варфоломея войдет в историю как величайший позор французского королевства!

А лорд Берли добавил:

— Это самое страшное преступление со времен распятия Господня.

После парижской резни мои приближенные стали говорить, что с Марией Стюарт пора покончить.

Как это ни странно, самым ревностным сторонником этой решительной меры был рассудительный Берли. Сесила никто бы не назвал человеком кровожадным, но его, убежденного протестанта, французская трагедия потрясла особенно сильно. Должно быть, Берли испугался, что в случае моей скоропостижной кончины и воцарения Марии у нас в Англии начнется то же самое. Что ж, я могла его понять — давно ли над Смитфилдским полем разносился запах горелого человеческого мяса?

И все же я не решалась на этот шаг. Как-никак Мария приходилась мне родственницей, и к тому же она королева. Подобно моему деду я считала, что королевскую кровь нужно беречь. Генрих VII не останавливался перед убийством, но лишь в том случае, если возникала непосредственная угроза для короны. Я всегда поступала таким же образом, но отправить на эшафот Марию Стюарт почему-то не могла.

Берли убеждал меня, приводил веские аргументы. Ведь Мария написала Норфолку преступное письмо, согласилась на мое убийство, хотела отнять корону.

Я помнила об этом, но все же не могла поверить, что королева Шотландская была полностью посвящена в дела заговорщиков. Хотя почему бы и нет? Ведь согласилась же она на умерщвление Данли.

Тогда Роберт предложил другой план, коварный и хитроумный, вполне в его духе, и Сесил поддержал его затею.

План состоял в следующем. Я предоставлю Марии свободу, но с непременным условием, что она вернется к себе в Шотландию. Там вчерашняя пленница попадет в руки своих заклятых врагов, закоренелых злодеев — Джеймса Дугласа, графа Мортона (он был в числе убийц несчастного Давида Риччио) и Джона Эрскина, графа Марр. Этот последний недавно прикончил двух своих соперников, Моррея и Леннокса, и провозгласил себя регентом Шотландии. Оба правителя должны были немедленно схватить Марию, судить ее и тут же привести приговор в исполнение. На все это им отводилось не более четырех часов.

В Шотландию отправилось тайное посольство во главе с неким Генри Киллигрю, человеком толковым и надежным. Он должен был заключить с шотландскими правителями договор, убедив их в несомненной выгоде предприятия.

Берли напутствовал нашего посланника, велев ему объяснить шотландцам все преимущества затеваемой интриги, а также выяснить, чего они хотят взамен.

Началась затяжная торговля, которая вызывала у меня лютое отвращение. Лишь настойчивость Берли и Роберта не давала мне поставить крест на всей этой истории.

Граф Марр не слишком опасался Марии, считая, что в протестантской Шотландии королева-католичка ему неопасна. Зато проповедник Джон Нокс, религиозный фанатик (я всегда терпеть не могла этот сорт людей) с удовольствием присоединился к заговору, ибо ненавидел Марию всей душой.

Когда в конце концов договоренность с Марром была достигнута, регент вдруг скоропостижно скончался. Казалось, сами ангелы, к которым взывала Мария в своих молитвах, спустились с небес, чтобы спасти ей жизнь. С графом Мортоном вести переговоры оказалось куда сложнее, чем с Марром. Для начала он потребовал пожизненную ренту, равноценную сумме, которую я ежегодно тратила на содержание Марии в Англии. Подобная наглость возмутила меня до глубины души. Я всегда считала, что процветания можно достичь лишь посредством строгой экономии, и терпеть не могу, когда деньги пускают на ветер. Конечно, я тратила крупные суммы на наряды, с годами у меня накопился весьма обширный гардероб, но ведь королева всегда должна быть одета подобающим своему сану образом. Мой двор содержался на широкую ногу, к столу подавали дорогое вино и хорошую пищу. Правда, сама я ела очень мало, а вино непременно разбавляла водой. Я с уважением отношусь к деньгам, хоть никогда и не занималась стяжательством и это качество унаследовала от своего деда. Многие называли его скупцом, но лишь благодаря Генриху VII Англия стала процветающей страной, а вот расточительство моего отца оставило казну совершенно пустой. Я считала делом чести расплатиться за долги всех моих предшественников, а это была сумма весьма крупная. Англичане, и прежде всего жители Лондона, знали о моей скрупулезной честности и высоко ценили это качество. Отец считал, что служить королевскому двору — уже высокая честь, не нуждающаяся в дополнительной оплате. Я же всегда платила тем, кто на меня работал.

При мне страна добилась еще большего богатства, чем при Генрихе VII, и я достигла этого благодаря осторожности, экономности и предусмотрительности.

Вот почему мне не хотелось платить столько денег негодяю Мортону, а между тем его требования делались все наглее и наглее. Несомненно, он догадывался, как сильно заинтересован лорд Берли в том, чтобы не только избавиться от королевы Шотландии, но и проделать это чисто, никоим образом не замарав мою репутацию. Марию должны были казнить ее собственные мятежные подданные, тогда Англия останется в стороне и все можно будет свалить на дикость шотландских варваров.

Затем Мортон выдвинул новое требование, уже откровенно невыполнимое. Он захотел, чтобы казнь Марии происходила в присутствии трех тысяч английских солдат, а также моих посланников — графа Бедфорда, графа Эссекса и графа Хантингдона.

Получив сей ультиматум, мы поняли, что нашему плану осуществиться не суждено. Ведь для того и затевалась эта хитроумная интрига, чтобы Англию нельзя было обвинить в расправе с королевой, и Мортон прекрасно все понимал. Зачем же ему тогда понадобились мои солдаты?

— Мы попусту теряем время, — сказала я. — Мортон нарочно требует невозможного.

Берли с мрачным видом кивнул:

— Надеюсь, Господь пошлет вашему величеству достаточно сил, чтобы сохранить истинную веру, вашу жизнь и жизни миллионов ваших подданных. Да хранит нас Господь, ибо над всеми нами нависла угроза.

Я утешала его как могла. Бог с ней, с угрозой, в глубине души я была счастлива, что нам не удалось найти палачей для Марии.

Несмотря на ненависть, которой прониклись англичане к французским католикам после Варфоломеевской ночи, я продолжала тайные переговоры с Екатериной Медичи о сватовстве герцога Алансонского.

Екатерина была женщиной необычайно умной и изворотливой, я всегда считала ее достойной противницей. Одно удивляло, зачем ей так уж понадобилась английская корона. Неужели так важно, что еще один ее сын станет королем? Вполне допускаю, что Екатерина видела мои хитрости насквозь, считая, очевидно, что мы с ней — одного поля ягоды, что на самом деле мне нет дела до умерщвленных гугенотов. А между тем резня, начавшаяся в Париже, распространилась на всю Францию, казалось, католики никогда не насытятся кровью своих врагов.

Ламот-Фенелон регулярно доставлял мне послания от королевы-матери.

— Ее величество велела мне сообщить вашему величеству, что монсеньор герцог лечится особыми притираниями, которые позволят ему полностью избавиться от оспин.

Он имел в виду эликсир доктора Пенна, похвалявшегося, что умеет излечивать кожу от следов оспы. Екатерина Медичи наняла на службу этого лекаря, поскольку считала, что главное препятствие на пути к женитьбе — изуродованная физиономия ее отпрыска.

— Очень хорошая новость, — сказала я. — Если эликсир подействует, попрошу прислать такой же для леди Сидни.

Посол выглядел довольным. Он решил, что еще есть надежда на удачное завершение его миссии. Поразительно, до чего бывают слепы люди. Если уж до Варфоломеевской ночи я морочила французам голову, то неужели я согласилась бы после произошедшей трагедии?

Мы немного поговорили об эпидемии оспы, которая распространялась по Европе все шире.

— Нашему маленькому принцу повезло, что он вообще остался жив, — сказала я.

— Воистину так, ваше величество. Принц так хорош собой, что в его присутствии сразу забываешь об этом маленьком недостатке.

— Наверно, у принца имеются и другие физические изъяны, кроме попорченной кожи, — едко заметила я.

Мне уже не терпелось взглянуть на этого маленького французика с потасканным лицом и здоровенным носом, который, как рассказывали, раздваивался к кончику презабавнейшим образом.

Вообще-то мне следовало бы с большим сочувствием относиться к человеку, перенесшему оспу, ибо я знала на собственном опыте, сколь тяжел и опасен этот недуг. Несколько дней спустя мне вдруг стало плохо, и на лице вновь выступили красные пятна. Тут-то я и вспомнила недавний разговор с Ламот-Фенелоном. Увы, я вновь заболела этой страшной болезнью.

Роберт ворвался в мою спальню, бросился перед кроватью на колени и стал клясться в вечной любви и верности. Я улыбнулась и сказала:

— Иди отсюда. Не хочу, чтобы твое красивое личико было обезображено.

— Я пришел, чтобы служить тебе, — величественно ответил он. — Здесь я и останусь.

У меня не хватило духу напомнить ему, что я королева и что он обязан повиноваться моим приказам.

Тайный Совет был в полной панике, не зная, как быть с престолонаследием. Протестанты объявили, что ни за что не признают Марию своей королевой. Испания и Франция внимательно следили за моей болезнью, готовясь к удару.

Как это ни странно, на сей раз я переносила болезнь гораздо легче, говорят это бывает с людьми, если они болеют во второй раз.

И действительно, прошло не так много времени, и мне стало лучше. Когда же я взглянула в зеркало, то увидела, что моя кожа чистая и гладкая.

Еще одно чудодейственное избавление!

Ко мне в очередной раз явился Ламот-Фенелон, и я пошутила:

— Возможно, что ваш герцог, представ предо мной, будет разочарован. Полагаю, ему было бы легче, если бы мое лицо стало немного похоже на его собственное.

— Вовсе нет, ваше величество. Монсеньор будет счастлив, что вам удалось сохранить вашу несравненную красоту. Кстати говоря, эликсир доктора Пенна оказался весьма действенным, и, увидев принца, вы поймете, что слухи о его безобразии сильно преувеличены.

— Да, я была бы очень рада видеть его здесь, — ответила я и пригласила герцога погостить при английском дворе.

Фенелон ответил уклончиво, и я внутренне позлорадствовала — пусть не думает, что брак с его мерзким принцем будет заключен через представителей, без присутствия жениха.

Вскоре французский посол объявил, что у его короля родилась дочь. Бедному Ламот-Фенелону жилось несладко, ему постоянно приходилось оправдывать действия своего господина, вот и на этот раз вышла прескверная история. Дело в том, что пока королева разрешалась от бремени, ее муж, свекровь и прочие члены королевского семейства находились на Гревской площади, где происходила казнь двух сторонников адмирала Колиньи.

Нужно было дать понять французскому послу, с каким неодобрением я отношусь к жестокосердию его монархов. Кроме того, это дало бы мне дополнительный козырь в затянувшемся торге с Екатериной Медичи.

— Я рада благополучному рождению младенца еще больше, чем ваш король, — сказала я, прибегнув к чисто дипломатическому преувеличению. Далее, все в том же лицемерном духе, я заметила, что было бы еще лучше, если бы королева родила дофина, но и маленькая принцесса — тоже чудесно. Жаль только, что ее августейший отец омрачил этот праздничный день присутствием на казни.

— Король должен был присутствовать на казни, ибо такова традиция, освященная великими предками, — сконфуженно пробормотал бедняга Фенелон.

Я с серьезным видом кивнула и заметила, что положение дел во французской политике вызывает у меня беспокойство. Особенно не нравится мне то, что гонениям подвергаются люди, исповедующие мою веру.

Фенелон повесил голову и, чтобы увести разговор в сторону, сообщил, что его король был бы счастлив пригласить меня в крестные матери к новорожденной девочке.

Я охотно согласилась, тем более что мое личное присутствие на церемонии крестин не требовалось — достаточно послать представителя.

Мы обсудили с Сесилом этот вопрос. Естественнее всего было бы отправить мою ближайшую родственницу леди Леннокс, но делать этого ни в коем случае не следовало. Неизвестно, в какой заговор втянула бы графиню зловещая французская королева. Леди Леннокс была бабушкой маленького принца Якова Шотландского. Наверняка старая ведьма все еще не отказалась от своих честолюбивых замыслов.

Поэтому представлять меня ко французскому двору отправился Уильям Сомерсет, граф Ворчестер. Он был католик, но человек, абсолютно мне преданный.

С Робертом я виделась почти каждый день. После Варфоломеевской ночи он несколько успокоился, поняв, что за французского принца я замуж не выйду. Временами ему казалось, что он близок к трону как никогда; потом вдруг на него находило просветление, и Роберт понимал, что я никогда не выйду замуж — ни за него, ни за кого-то другого. Мне исполнилось сорок лет. Какой смысл затевать замужество? Я знала, что Роберт все равно никуда от меня не денется, а процесс непрекращающегося ухаживания меня устраивал. Ухаживание — вообще самая увлекательная из игр, оно помогает до бесконечности сохранять миф о том, что ты привлекательна и желанна. Сладостный самообман, в котором каждому из кавалеров отводится своя роль.

Ревность Роберта доставляла мне несказанную радость. Я продолжала благоволить к Кристоферу Хаттону, к Хениджу. Появился у меня и еще один фаворит, весьма красивый молодой человек, превосходно танцевавший и умевший вести остроумный разговор. При этом он не относился к разряду умников вроде Сесила или Мавра. Кстати, Уолсингэм уже некоторое время томился при французском дворе, все время упрашивая меня, чтобы я позволила ему вернуться к семье. Но я считала, что Мавру лучше находиться во Франции, ведь там происходит слишком много важных событий, пусть мой лучший дипломат охраняет интересы короны в Париже.

Итак, мои приближенные делились на две категории: умники и красавцы. Эдуард де Вир, граф Оксфорд, относился к категории красавцев.

Я заметила этого хорошенького мальчика, когда ему едва сравнялось двенадцать. У него умер отец, и юный Эдуард унаследовал титул графа Оксфорда. Опекуном к мальчику был назначен Уильям Сесил, поэтому всякий раз, навещая своего первого министра, я видела подрастающего Эдуарда. Не заметить красивого подростка было просто невозможно. Я всегда интересовалась этим живым, озорным, даже безрассудным ребенком. Однажды в доме Сесила разразился скандал — кто-то из слуг, кажется, поваренок, рассердил семнадцатилетнего графа Оксфорда, и тот, выхватив шпагу, пронзил несчастного насквозь. Пришлось приложить немало усилий, чтобы замять этот неприятный инцидент. Даже благородному графу не позволено совершать убийство! В конце концов следствие установило, что поваренок «сам наткнулся на шпагу его милости». Таким образом смерть слуги была отнесена к разряду несчастных случаев.

Не думаю, чтобы эта история способствовала смягчению нрава Эдуарда. С тех пор он уверился, что ему все позволено.

Через несколько дней Эдуард так отличился на турнире, что я окончательно его простила. Он был так красив, так благородно держался, так доблестно выступал, так грациозно мне поклонился! Ничего, утешала я себя, впредь он будет сдержаннее и разумнее.

Вскоре после этого Эдуард женился на Анне, дочери Сесила. Когда дети растут рядом, привязанность между ними возникает сама собой. Я сказала Сесилу, что подобные браки бывают самыми прочными, но вид у моего министра был несколько кислый. С одной стороны, он был польщен обретением столь высокородного зятя, с другой, слишком хорошо знал нрав и темперамент молодого человека.

Оксфорд был из породы молодых мужчин, которым во что бы то ни стало нужно обратить на себя внимание — любой ценой. Ах, если бы только ему хватало славы победителя турниров и светского красавца! Но нет, молодой граф считал, что обязан блистать во всем. Главное — чтобы о нем все время говорили.

Когда Норфолк перед казнью сидел в Тауэре, Эдуард замыслил освободить узника, причем сделал это с одной-единственной целью — произвести фурор. Герцог Норфолк приходился ему дальним родственником через некую Анну Ховард, вышедшую замуж за одного из мужчин рода де Вир. Естественно, из затеи Эдуарда ничего не вышло, и он лишь рассорился со своим тестем Сесилом.

Чувствуя себя униженным и оскорбленным, граф Оксфорд поклялся, что люто отомстит своему бывшему опекуну. Эта клятва изрядно меня встревожила.

Однако Сесил не отнесся к угрозам Эдуарда хоть сколько-нибудь серьезно.

— Своенравный мальчишка, — пожал плечами мой министр. — Ох, не знаю, что его ждет в будущем.

— Его мстительность мне не нравится, — с тревогой сказала я.

— Ерунда, глупый мальчишка.

В конце концов я дала Сесилу меня успокоить.

— Он хочет поступить на службу во флот, — сказал Сесил.

— Ни в коем случае, — отрезала я.

У меня были на то свои причины. Во-первых, Эдуард слишком безрассуден, а я все больше и больше гордилась своим быстро растущим флотом. Ну а во-вторых, не хотелось лишаться такого приятного придворного.

— Мне удалось убедить его, что ему лучше остаться при особе вашего величества, — добавил Сесил, и я одобрительно кивнула.

Однако невозможно было требовать от такого человека, как Оксфорд, чтобы он не попадал в истории. Вскоре юный граф затеял ссору с другим придворным, пользовавшимся особым моим расположением.

Звали этого молодого человека Филипп Сидни. Мало того, что он обладал разнообразными талантами, но кроме того, он еще и был сыном моей несравненной Мэри Сидни, когда-то спасшей меня от оспы. Уже одного этого было достаточно, чтобы я испытывала к юноше благосклонность. Мой интерес к Филиппу укрепляло и то, что он приходился племянником Роберту и тот всегда покровительствовал мальчику, который взирал на дядю, как на живого Бога. Юноша был очень хорош собой, отличался серьезным и вдумчивым нравом, получил прекрасное образование, писал неплохие стихи. Мэри показывала мне его сочинения, вся светясь от гордости. Одним словом, Филипп Сидни числился у меня на особом счету.

Оксфорд знал об этом и мучился ревностью. На своего главного соперника, графа Лестера, наскакивать он не решался, поэтому решил нанести удар по племяннику.

Ссора произошла на площадке для игры в мяч. Сидни состязался со своим другом, когда к играющим приблизился граф Оксфорд и велел им немедленно убираться, потому что ему, Эдуарду де Виру, угодно немного поразмяться.

Сидни, естественно, ответил:

— С какой стати мы будем уходить? Подождите, пока закончится игра.

— Не смей мне дерзить, щенок! — возопил Оксфорд.

Филипп вспыхнул и тут же вызвал графа на поединок.

К счастью, меня немедленно информировали об этом происшествии, и я страшно рассердилась. Дуэли были запрещены законом, я не могла допустить, чтобы мои подданные убивали друг друга по всякому дурацкому поводу. И уж тем более мне не хотелось терять ни одного из молодых красавцев, составлявших гордость двора.

Я вызвала Филиппа Сидни и потребовала объяснений. Он ответил, что граф Оксфорд оскорбил не только его, но и его отца, ибо если сын щенок, то отец — пес.

— Какая чушь! — воскликнула я. — И какова причина! Площадка для игры в мяч! Не могу поверить, что у меня при дворе водятся такие болваны! Неужто вы, мой юный петух, готовы пролить кровь ближнего из-за нескольких сгоряча сказанных слов?

— Я не могу позволить, чтобы меня оскорбляли!

— Ах вот как! Значит, гнев государыни для вас ничего не значит! Учтите, негодный мальчишка, если вы намерены жить при дворе, ведите себя уважительно по отношению к отпрыскам древних родов! Как вам могло прийти в голову вызвать на дуэль носителя такого имени!

— Ваше величество, со всей почтительностью позволю себе напомнить вам, что права личности значат не меньше, чем права аристократии. Ваш благородный отец всегда защищал простых людей, оберегал их от произвола знати.

— Я вижу, вы за словом в карман не полезете, — оборвала его я. — Но запомните: я могу засадить вас в Тауэр за покушение на жизнь графа. Спасает вас лишь то, что я люблю и ценю некоторых ваших родственников. Но не злоупотребляйте моим терпением. Никакой дуэли не будет. Ясно? А теперь можете идти. На сей раз вы прощены, но впредь поостерегитесь.

Он вышел, а я не могла сдержать улыбки. Юноша и вправду был чудо как хорош. Ему еще не исполнилось и двадцати. Оксфорд был года на четыре старше, и я нисколько не сомневалась, что он нарочно спровоцировал племянника графа Лестера на эту ссору. Ох уж эти ревнивцы! Впрочем, относиться к ним слишком строго я не могла. Тем не менее меня встревожило, что Филипп Сидни и граф Оксфорд стали врагами — ведь от молодого Эдуарда можно было ожидать чего угодно. Мне бы не хотелось, чтобы несчастная Мэри Сидни лишилась своего любимого сына.

Я посоветовала Роберту, чтобы он отправил своего ученого племянника в заграничное путешествие. Было решено, что Филипп отправится в Венецию изучать итальянскую литературу, астрономию и музыку.

Лишь после этого я вздохнула спокойно.

Тем временем Екатерина Медичи продолжала слать ко мне гонцов, уговаривая согласиться на брак с герцогом Алансонским. Посланцы уверяли, что юный герцог влюблен в меня без памяти. Я делала вид, что польщена такой честью. Должно быть, эти французы считали меня женщиной тщеславной и недалекой. Ну и пусть. Главное, чтобы переговоры продолжались как можно дольше.

Екатерина явно хотела заключить брак до того, как я увижу ее сынка воочию, и это означало, что слухи об уродстве принца ничуть не преувеличены. В конце концов французская королева сдалась и сообщила, что герцог Алансонский отправится ко мне с визитом. До Дувра его проводит король Карл, а на английском берегу высокого гостя должна встретить я сама.

Эта неожиданная покладистость меня встревожила. Может быть, герцог вовсе не так уж страшен? И что скажет мой народ, когда ко мне в качестве жениха явится родной брат монарха, устроившего Варфоломеевскую ночь?

Однако идти на попятный было невозможно — ведь я сама настаивала на визите принца, поэтому, прикинувшись смущенной девственницей, я написала, что не готова к столь решительному шагу и страшусь расстаться со своей невинностью.

Могу себе представить, как бушевала Екатерина, получив мое письмо. Должно быть, лишь теперь она поняла, что по части хитрости я ей ничуть не уступаю.

Мне на помощь пришло само провидение — французскому двору стало не до меня. Король Карл умирал. Он так и не оправился после событий той ужасной ночи и, никогда не отличаясь крепким здоровьем, после такого сильного потрясения стал болеть, чахнуть.

Наследник престола, герцог Анжуйский, не так давно был избран королем Польским и отбыл в эту далекую страну. В связи с этим у моего маленького Алансона появились кое-какие честолюбивые замыслы. Этот принц всегда отличался авантюризмом и не любил упускать своего. Францию раздирала война между католиками и гугенотами, король умирал, герцог Анжуйский был далеко от Франции, и Алансон решил, что у него есть хороший шанс занять престол.

В заговоре участвовали двое дворян, Ла Моль и Коконнас. Сразу же после смерти короля Алансон намеревался захватить власть и не допустить возвращения брата в страну из Польши.

Однако эта затея с самого начала была обречена на провал, ибо королева-мать стойко охраняла интересы среднего сына, единственного человека в мире, к которому она испытывала любовь. Заговор Алансона раскрыли. Во Франции поговаривали, что в интриге замешана английская королева, но это была чистейшая клевета.

Увидев, что планы его рухнули, Алансон тут же свалил все на своих подручных, и они отправились на эшафот.

В разгар всех этих событий король Карл скончался. Герцог Анжуйский немедленно бросил Польшу и вернулся во Францию, провозгласив себя королем Генрихом III. Алансону, как наследнику престола, достался титул герцога Анжуйского.

Увидев, что корона Франции от него уплыла, Алансон, ныне именовавшийся герцогом Анжу, вновь обратил свой взор к Англии. Я с любопытством наблюдала за развитием событий. Между прочим, новый французский король тоже когда-то числился в моих женихах. Не решит ли он попытать счастья еще раз?

От этих интересных мыслей меня отвлекла неприятная история, произошедшая в Лондоне. После всех козней Марии Стюарт я с особым подозрением относилась к тем своим подданным, в чьих жилах текла королевская кровь. Вот почему меня возмутил брак, заключенный между Елизаветой Кавендиш и Чарльзом Ленноксом. Молодые люди, собственно, были ни в чем не виноваты, но я знала, что их матери — вероломные интриганки. Чарльз был сыном все той же графини Леннокс, матери злополучного Данли. Честолюбивые замыслы графини относительно старшего сына не удались, и она решила попытать счастья с младшим, женив его на дочери графини Шрусбери. Эту графиню я тоже знала очень хорошо. Она была более известна под именем Бесс Хардвик, поскольку была дочерью Джона Хардвика из Дербишира. Выйдя замуж за графа Шрусбери, Бесс сразу показала ему, кто в доме хозяин. До этого она успела побывать замужем трижды, каждый из ее прежних супругов был несметно богат, и Бесс позаботилась о том, чтобы все их имущество доставалось ей.

Возможно, я совершила ошибку, доверив Марию Стюарт попечению супругов Шрусбери, но мне казалось, что Бесс Хардвик сумеет справиться со своей пленницей и не позволит ей прибрать графа к рукам, как бывало с прочими тюремщиками.

В результате же получилось так, что Мария Стюарт столкнулась с Бесс Хардвик, и теперь юный Чарльз женился на дочери графини Шрусбери. От этого брака мог родиться очередной претендент на мою корону.

Я пришла в ярость, и Сесилу стоило большого труда меня успокоить.

— Проклятые интриганы! — кричала я. — Чертовы ведьмы! Они сговорились! Мария Стюарт подзуживает их, хочет усадить на мой престол Стюартов! Я посажу всех этих мерзавок вместе со счастливыми молодоженами в Тауэр!

— Ваше величество вряд ли может посадить Марию Стюарт в Тауэр только за то, что она одобрила этот брачный союз.

Я не слушала Сесила, а он, хорошо зная мой характер, терпеливо ждал.

— Перевести королеву Шотландскую в Тауэр было бы неразумно и опасно, — в конце концов сказал он. — Во-первых, ее могут освободить по дороге в Лондон. Во-вторых, все решат, что ваше величество поступили несправедливо. Сами знаете, как народ относится к так называемым жертвам и мученикам.

Разумеется, мой министр был прав. И все же спустить такое с рук я не могла.

— А вот с этим я согласен, — кивнул Сесил. — Чарльз из королевского дома Стюартов, а значит, женившись без разрешения королевы, он нарушил закон.

Воспользовавшись этим предлогом, я засадила обеих чересчур энергичных графинь в Тауэр.

Эта история крайне меня обеспокоила, заставила вспомнить о том, что кое-кто в Англии по-прежнему считает Тюдоров выскочками, занявшими престол не по праву. Мой род дал стране уже три поколения монархов, но я не могла чувствовать себя в безопасности. Отец всегда безжалостно убирал со своего пути всех, кто по праву рождения мог бы претендовать на корону.

Я вновь, уже в который раз, принялась размышлять о Марии Стюарт. Не будет мне покоя, пока она жива.

Вскоре появилась еще одна причина для расстройства. Возвращаясь из Польши во Францию, Генрих III влюбился в Луизу Лотарингскую и пожелал сочетаться с ней браком. Больше всего меня разозлило то, что французский посол получил инструкции не извещать меня об этом событии до самого последнего момента. Меня всегда злило, когда кто-то из моих бывших женихов брал себе в жены другую женщину. Я хотела бы, чтобы все претенденты на мою руку, подобно Роберту, вечно воздыхали и хранили мне верность.

Официально я объявила, что причина моего недовольства заключается в опасности, которую представляет для Англии брак французского короля. Дело в том, что Луиза принадлежала к дому Гизов, связанному тесными родственными связями с Марией Стюарт, чья мать была урожденная Гиз.

В скором времени мне донесли, что при дворе Екатерины Медичи состоялся спектакль с участием карликов, изображавших моего отца, меня и графа Лестера. Представив, сколько непотребства могло содержать такое зрелище, я решила выразить протест. Вызвала французского посла и сказала, что французский двор должен высмеивать не меня, а свои собственные привычки и обычаи.

Екатерина Медичи хотела во что бы то ни стало сохранить со мной хорошие отношения, видимо, все еще надеялась, что новоиспеченный герцог Анжуйский может стать моим мужем. Я получила письмо, в котором королева-мать уверяла, будто в спектакле не было ничего обидного для Англии — и карлики были прехорошенькие, и действо было выдержано в самом высоком стиле. Все дело в том, что мой посол недостаточно владеет французским языком и неправильно понял смысл спектакля.

Я не поверила этому объяснению и по-прежнему не скрывала своего неудовольствия.

Однако переговоры о браке с маленьким французским принцем прерваны не были.