Рожденные перестройкой

Глава шестнадцатая

Дела у нас просто поперли в гору. На рынке, на вокзале и в аэропорту установили свой контроль полностью. На меня неожиданно вышли воры. Встреча с ними состоялась, и я познакомился с одним, можно сказать, легендарным авторитетом, который тянул двенадцать лет на киче «Белого Лебедя», такой же легендарной в уголовном мире крытой тюрьмы особого режима.

Мы быстро нашли с ним общий язык, и мне назначили процент, который моя бригада должна вносить в воровской общак. Воры объяснили свою позицию в этом городе, а также дали понять, каких людей мне трогать не стоит. Против слова воров я не шел никогда. Это не страх, а дань уважения заслуженным людям. Этапы, тюрьмы, лагеря, пересылки — вся жизнь под автоматом.

Самое интересное, что в те годы звание рецидивиста, и причем особо опасного, можно было получить даже за то, что человек три раза подряд сидел в тюрьме и на зоне, потому что нигде не хотел работать на государство. Такая статья называлась «тунеядкой», и за которую давали до двух лет исправительных лагерей. Да и за прочие шалости народ у нас сажали нещадно. Советам нужна была дармовая рабочая сила на великих стройках социализма. На горбах бесправных зеков гребаноё советское государство собиралось въехать в коммунизм… Это даже не смешно.

Как мы ни старались удерживать позиции в городе, новые группировки стали расти, как грибы после дождя, или, что точнее, со скоростью размножения кроликов. За каких-то три летних месяца нам уже стали дышать в затылок и наступать на пятки. В воздухе запахло кровью. Никакой пальбы и стычек у нас летом не было. Не было этого с того момента, как я угрохал усатого шашлычника. Но теперь, похоже, придется взяться за стволы.

Нам легко удалось выяснить, кто наш потенциальный противник, и я сейчас лишь жду случая, чтобы начать какие-то действия посерьезней обычных переговоров. С Костей, главарем солидной банды с правобережья, мы уже терли за жизнь пару раз, но я чувствую, что на него никакие доводы не действуют. Даже Волк стал удивляться моему долготерпению.

Бригада у нас увеличилась, и даже можно сказать, что разрослась больше, чем надо. Если бы не этот Костик с другого берега, я бы считал, что вообще все идет как по маслу. Когда не нужно особенно напрягаться, становится скучно. Денег у нас теперь до черта. Волк же вошел в азарт и вовсю строит коммерцию. Я, собственно, уже отдал ему бразды правления. Недавно Волк заявил, что собирается открывать свой банк. Я сначала посмеялся над его идеей, но, подумав, согласился, что это, должно быть, неплохая тема. А по сути, что бы там у нас сейчас ни происходило, мне становится здесь скучно. Меня с каждым днем тянет на свою родину, в Питер. Наверное, это осенняя хандра.

С Анжелой у меня все те же платонические отношения, и я, в перерывах встреч между собой и невинностью, трахаю Машу, находя в этом успокоение. Маша так и осталась на лето и не ездила домой. Я снял для нее квартирку, и она теперь живет в нормальных условиях, а не в общаге. Волчара успевает где-то постоянно цеплять телок, и мне уже кажется, что он меняет их чуть ли не через день. Я к такому отношусь более спокойно, но, наверное, нужно все-таки и мне немного разнообразить свое меню…

Через три дня во всех учебных заведениях начинаются занятия. Анжелка тоже пойдет на первый курс своего универа. Начнется студенческая жизнь и… Не хочется думать о чем-то нехорошем. Я же думаю, что вдруг смогу ее потерять. Не знаю, откуда у меня такое предчувствие, но во сне я часто вижу, как она уходит от меня с другим и почему-то смеется. Что забавляет ее в этих снах? Вот дерьмо, зачем мне думать об этом!

Анжелика до сих пор уверена, что я занимаюсь бизнесом. Ну и пусть так думает. Мне от этого ничуть не хуже.

Волчина уже начал строить себе дом в черте города. Он все хотел, чтобы и дома у нас стояли рядом, но я вообще отказался от такой затеи. На фиг надо! Пока мы живем в постоянной опасности, не стоит заводить себе дом. Мне хватает и той квартирки, которую мы еще снимаем в центре.

Сегодня я собрался сходить с Анжелой в ресторан. Заезжаю за ней пораньше, то есть к семи вечера. Заходить не захожу и, посигналив у подъезда, остаюсь ждать в машине. Анжелика выбегает через десять минут, вся нарядная и веселая. Целую ее в щечку, дарю огромный букет роз, и мы едем ужинать. Всю дорогу до ресторана Анжела щебечет мне о будущих занятиях в университете, о том, каким великолепным она станет журналистом.

Посматриваю на ее искрящиеся радостью глаза, и мне становится хорошо на душе. Какая же она чудесная девчонка, и сколько, оказывается, можно найти счастья в обычных мечтах. Любуюсь ею, насколько это позволяет дорога, и мне не важно, что она говорит. Мне хочется слышать ее мелодичный голос и не думать ни о чем. Черт возьми! Наверное, это и есть то чувство, о котором я сейчас думаю?

В зеркале заднего вида я давно срисовал темно-синюю «шестерку». Это машина моей охраны в лице Лехи и двоих боевиков. После двух неприятных бесед с Костиком Волчина настоял, чтобы меня всегда сопровождал хотя бы такой минимум охраны. Я особенно не возражал, так как Волк один хрен кого-нибудь да послал бы. Паркуюсь напротив ресторана и помогаю девушке выбраться из машины. Закрываю «Жигули», и мы идем по ступенькам наверх. На середине лестницы у Анжелы подворачивается нога и слетает туфелька. Я успел подняться на пару ступенек выше и оборачиваюсь к ней.

Сначала я безразлично отмечаю, что от тротуара левее нас отъезжает машина и в открытом окне задней дверцы появляется чье-то лицо, затем рука со стволом. Анжела в это время уже надела туфельку и начинает разгибаться.

— Ложись!! — кричу я ей, выхватывая пистолет.

В руке человека из машины вспыхивают яркие огоньки, и я почему-то даже не слышу выстрелов. Как будто все замерло или происходит в немом кино. Краем глаза замечаю удивленные глаза Анжелы. Смахиваю ее рукой со ступенек и, не пытаясь укрыться или уйти хотя бы в сторону от огня, очень выверенно и хладнокровно расстреливаю обойму ТТ по машине, откуда стреляют сейчас в меня. «Жигуленок» теряет управление и, проехав наискосок, мягко упирается в поребрик противоположной стороны. Я в это время молниеносно перезаряжаю пистолет и вижу, как из машины моей охраны выскакивают обалдевшие от происходящего парни.

Анжела лежит на газоне и не двигается. Кидаюсь к ней, приподнимаю ее и все тут же понимаю по застывшим, безжизненным глазам. Обхватив ее руками и прижав к своей груди, прошу сказать мне хотя бы слово. Ну хоть одно слово! Чувствую, как по моим пальцам течет кровь. Это кровь Анжелы. Анжелки, которая уже никогда не пойдет в университет, никогда не будет смеяться моим шуткам. Нет моей любимой веселой Анжелы. Уже нет… Я рыдаю и вою от бессилия, как одинокий зверь в морозную ночь. Это моя тоска, моя боль. Анжела! Ан-же-ла-а-а-а!!!

Я сижу перед столом следователя и который час не могу понять, чего он, сука, пытается добиться от меня? У меня перед глазами только лицо моей Анжелы. Еще раз, снова и снова, я прокручиваю то, что произошло перед рестораном. И вижу ее удивленные глаза. В нее ударили пули, предназначавшиеся мне. Анжелка умерла, отдав свою жизнь за мою. Ну почему такая несправедливость в этом мире?! Она была в сто, нет, в тысячу раз лучше меня! Ей бы жить и жить! Почему, по какому праву так нелепо и так коварно устроен мир?

Следователь подает мне стакан воды. Что это? Зачем? Только сейчас чувствую, как у меня по лицу текут слезы. К черту эту воду! Всех вас к черту! Там, у ресторана, кто-то забрал мой пистолет, выдернув его у меня из руки. Потом была толпа народа и кто-то хотел забрать от меня Анжелу. Не помню, что там было, но каким-то образом я все же оказался в милиции. И вот теперь этот следак, который строит скорбную морду, хочет, чтобы я ему о чем-то рассказал. Да пошел ты!.. Я не стесняюсь своих слез. Смотрю на свои руки и на них вижу кровь. Плачу молча. Никто больше не услышит, какой вопль издает моя душа. Я плачу, потому что во мне убили веру в счастье. Во мне убили веру во всё…

— Я попал со своей девушкой в перестрелку между какими-то людьми, говорю я следователю. — Я ничего не понял и ни о чем не могу вам рассказать…

— Я понимаю вас, — сочувствует следак, — но и вы поймите меня. Я должен снять с вас показания, как с самого главного свидетеля. Поймите, это моя работа…

У ментов на меня ничего нет. Даже если швейцар ресторана видел, что произошло, то его уже обработали наши люди и он вряд ли сообщит всю правду. Скажет, что именно в тот момент, когда на улице была пальба, он отходил в туалет. Значит, здесь все нормально. Мне нужно заехать домой. Мне нужно срочно отсюда уехать. Я уверен, что знаю, чьи люди стреляли в меня, а убили Анжелу. Мне срочно нужно отсюда уйти…

Смотрю на свои руки, и опять перед глазами родное лицо Анжелы, каким я запомню его на всю жизнь. Это лицо из того последнего мгновения ее жизни. Боже мой, как мне плохо! Почему так произошло?! Почему не я?!

В кабинете вдруг появляются какие-то люди, но мне плевать на них. Я смотрю на свои руки, и меня всего трясет. Мне что-то говорят. Поднимаю голову и вижу совершенно расплывчатые лица. Подите вы все к черту! Я не хочу сейчас никого видеть.

Меня куда-то ведут, затем везут. Потом снова идем. Какие-то коридоры, человек рядом со мной. А может, их несколько? Какая мне разница? Хотят меня посадить? Да и хрен с вами. Мне плевать на все, на всех, на весь этот подлый мир, где нет веры и нет Анжелы.

Меня усаживают на мягкий кожаный диван в большом, просторном казенном кабинете. Какой-то мужчина стоит ко мне спиной, на нем добротный серый костюм. Слышу легкий звон посуды. Мужчина поворачивается. Это отец Анжелы. Как бы я не хотел сейчас говорить с ним. Но, может, это к лучшему? Если этот крупный и спортивный человек разозлится, он может легко меня убить. Пусть так и будет. Виктор Семенович подходит и садится рядом, подает мне полстакана чего-то. Выпиваю одним глотком. Коньяк. Я даже не почувствовал его крепости. Странно. Смотрю на свои руки. На них осталась кровь Анжелы. Боже, как мне плохо! Можно представить, что творится сейчас в душе у Виктора Семеновича. Анжела говорила, что он какая-то шишка в партаппарате. Он и забрал меня у следака. Виктор Семенович сам разберется со мной. И я даже хочу этого.

Отец Анжелы тоже выпил и встал, чтобы налить еще. Мы пьем молча. Потом пьем еще. Ни я, ни он не пьянеем.

Проходит уже много времени, но мы все молчим.

Наконец Виктор Семенович говорит:

— Стреляли ведь в тебя! — Он не спрашивает, а утверждает.

Киваю:

— Да. В меня. Я на самом деле не бизнесмен, Виктор Семенович. Я такой же негодяй, как и те, что были в той машине. Я убил их, но это уже ничего не изменит. Мой пистолет кто-то забрал, так что его нет среди улик. Все произошло очень быстро. Анжела наклонилась, чтобы поправить туфлю, а когда стала выпрямляться, в этот момент по нам и открыли огонь. Я не успел ничего сделать. Она приняла пули, которые предназначались мне. Я видел ее удивленные глаза, она умерла мгновенно.

Мы снова молчим. По лицу Виктора Семеновича текут слезы. Он сотрясается в беззвучных рыданиях. Я выливаю остатки коньяка в стакан и подаю ему. Он выпивает залпом и плачет. Мы снова молчим. Мне уже все равно, сколько пройдет времени. У меня есть о чем подумать.

— У нас были все данные по тебе и твоей бригаде, — вдруг глухо произносит Виктор Семенович. — Но Анжела так рассказывала о тебе, что я не верил даже оперативным сводкам. У меня была возможность пообщаться с тобой. Собственно, для этого и не было серьезных оснований. Твоя бригада действовала нагло и жестко, но главную черту вы не переступали. Один раненый местный ублюдок и один убитый подонок с Кавказа — это нормально для серьезного передела… В последнее время ты почти отошел от дел. Большую часть времени ты уделял моей дочери и ни разу не посягнул на ее честь. Какое горе! Что ж, такая моя судьба. Это расплата за мои грехи и грехи моего отца. Мы загубили больше судеб, нежели кто-то еще…

Виктор Семенович замолчал, низко опустив голову. Я слышал все, о чем он говорил, и теперь уже по-другому смотрю на его кабинет. На стене над рабочим столом висит огромный портрет Дзержинского.

Так вот, оказывается, какой ответственной работой занимается отец Анжелы.

— Да, — говорит Виктор Семенович, проследив за моим взглядом. — Это Комитет… Именно тот, который в недавнем прошлом наводил ужас на всю страну. И это было небезосновательно… Ты должен отомстить! — Он резко вскидывает голову, и глаза у него горят сумасшедшим блеском. — Ты должен! — тихо говорит он.

— Я сам хочу этого, — киваю ему.

— Правильно. — Виктор Семенович быстро поднимается и идет к столу. Возвращается с большим пистолетом в руке. — Вот, возьми. Здесь есть еще одна обойма. Они полные. Ты все сделаешь как надо, я уверен. А теперь уезжай! Я позвоню на проходную, и тебя выпустят. Езжай!

Выхожу на улицу. Глубокая ночь. Бреду по тротуару и останавливаю такси. Доезжаю до дома. Здесь меня уже ждут друзья.

— Ты как?! — подбегают ко мне Волк, Леха, Петька и еще несколько наших парней.

— В ментуре сказали, что тебя забрали куда-то, но не сказали куда, говорит Волк. — Что там было?!

— Я был в Комитете, — говорю ему. — Отец Анжелы, оказывается, там большой чин… Я и не знал. А они о нас знают всё. У них есть материалы. Но это не важно. Важно вот что… — Достаю пистолет, который мне дал Виктор Семенович. — «Стечкин», отличная машинка. Пистолет, у которого в обойме Двадцать «макаровских» патронов и который умеет стрелять очередями. Если кто и поедет со мной, то только вы трое. Никто больше! — смотрю на Волка, Леху и Петра. — Вы поедете лишь для того, чтобы у меня была прикрыта спина. Я работаю сам. Это мое дело, личное…

Парни не спорят. Они во всем со мной согласны. Но сейчас ехать совсем некуда. Нужно все будет делать с утра.

Моюсь и ложусь спать. Мне нужно уснуть, и тогда я буду свежим и готовым к войне. Нет. Это будет бойня. Такой бойни город еще никогда не видел. И, может, потом не увидит. После этого я уеду. Я не могу оставаться здесь. Не смогу. Мне нужно будет уехать.