Рожденный очаровывать

Глава 24

Блу прибыла на ферму через час. Она успела переодеться в простой белый топ и новые шорты хаки, и то, и другое, как ни странно, вполне по размеру. Дин надеялся, что Джек и Райли будут заняты своими делами и не посмеют лезть в столовую.

– Не хочу это делать, – взбунтовалась Блу, входя в дом.

Дин едва удержался от поцелуя и закрыл дверь.

– Советую быстрее с этим покончить. Иди вперед и включи в столовой все светильники, чтоб я сразу оценил всю бездарность твоей мазни.

Но на этот раз он не смог вызвать даже тени улыбки. Как странно видеть Блу не в своей тарелке!

– Ты прав.

Фиолетовые босоножки протопали мимо него в столовую. Он хотел сорвать с ее ног эту гнусную обувку и заставить надеть уродливые байкерские ботинки.

Свет в столовой зажегся.

– Ты возненавидишь их с первого взгляда.

– По-моему, это я уже слышал, – улыбнулся Дин. – Может, стоило сначала напиться.

Он переступил порог столовой, и улыбка растаяла. Он был готов ко многому, но только не к тому, что предстало перед ним.

Блу создала лесную долину из тумана и фантазии. Лучи бледного желтоватого света проникали сквозь кружевную листву деревьев. Качели, увитые цветущими лозами, свисали с изогнутой ветви. Не существующие в природе цветы ярким ковром стелились перед цыганской кибиткой, примостившейся на краю фантастического пруда.

Дин не знал, что сказать, а когда немного опом0ился, выпалил нечто, совершенно неуместное:

– Это фея?

– Э... то есть очень маленькая, – пробормотала Блу, глядя на крохотное создание, смотревшее на них из переднего окна кибитки.

Дин молчал. Блу закрыла лицо руками.

– Знаю! Это кошмар! Мне не следовало браться за это, а кисти словно обрели собственную жизнь и не слушались меня. Мне нужно было закрасить эту фею... и других тоже.

– А есть и еще?

– Их не сразу видно.

Она рухнула на кресло, стоявшее между окнами и едва слышно призналась:

– Прости, я не хотела. Это столовая. А такие фрески уместны в... детской или в игровой комнате. Но стены были такими ровными, и освещение здесь замечательное, и... я не сознавала, как хочу написать все это.

Дин никак не мог охватить фрески одним взглядом. Куда бы он ни взглянул, всюду видел что-то новое. Летевшую по небу птичку с увитой лентами корзинкой в клюве. Облако с лицом круглощекой румяной старушки, смотревшее сверху на кибитку. На самой длинной стене красовался единорог, сунувший морду в воду на краю пруда. Неудивительно, что Райли влюбилась в фрески. И неудивительно, что Эйприл выглядела такой встревоженной, когда он спросил, понравилось ли ей. Как могла его несгибаемая, жесткая, острая на язык Блу создать нечто столь нежное и волшебное?

Да потому что она вовсе не была жесткой и несгибаемой. Ее суровость и несговорчивость – своего рода доспехи, помогавшие выжить. В душе она также хрупка и непрочна, как нарисованные ею капли росы, свисающие с кустика синих колокольчиков.

Он осторожно погладил ее по голове.

– Они ужасны. Я знала, что творю немыслимое, еще когда рисовала все это, но не смогла остановиться. Внутри словно лопнуло что-то и вылилось в эти фрески. Я верну твой чек и, если дашь мне несколько месяцев, возмещу стоимость повторной покраски стен.

Дин встал перед ней на колени и силой оторвал ладони от ее лица.

– Никто ничего не станет перекрашивать, – пообещал он, глядя ей в глаза. – Я влюбился в них.

«И люблю тебя».

Сознание этого пронизало его внезапно. И пришло так же легко, как воздух, который он жадно глотал. Он встретил свою судьбу, когда остановился на шоссе неподалеку от Денвера. Блу бросала ему вызов, занимала, поражала, околдовывала, заводила... О Господи, как же она его заводила! А еще понимала его. И он ее понимал. Эти фрески позволили ему увидеть душу мечтательницы. Женщины, твердо решившей сбежать от него в понедельник утром.

– Не стоит притворяться, – всхлипнула она. – Я же говорила, как ненавижу, когда ты бываешь милым и уступчивым. Если бы твои друзья увидели это...

– Когда мои друзья увидят это, в темах для разговоров недостатка не будет, уж это точно.

– Они подумают, что ты спятил.

«Ни за что! Особенно после того, как увидят тебя!»

Блу, мрачно хмурясь, запустила руку в его волосы.

– У тебя безупречный вкус, Дин. Это дом мужчины. И пропитан мужским духом. Ты и сам видишь, как неуместны здесь эти фрески.

– Абсолютно неуместны. И невероятно красивы.

«Совсем как ты».

–Я уже говорил, как ты удивительна?

Блу жадно всматривалась в его лицо. Она всегда обладала способностью видеть его насквозь, и сейчас глаза постепенно наполнялись потрясенным изумлением.

– Тебе действительно нравится? Ты не хочешь меня утешить?

– Я бы никогда не солгал тебе в таком важном деле. Они великолепны. Ты великолепна.

Он стал целовать ее: уголки глаз, изгиб щеки.

Чары комнаты возымели свое действие, и скоро она очутилась в его объятиях.

Он подхватил ее на руки и перенес из одного магического мира в другой: в укрытие их цыганской кибитки.

Они любили друг друга под нарисованными лозами и причудливыми цветами. Нежно. Самозабвенно.

Блу наконец принадлежала ему.

Пустая подушка рядом с его головой на следующее утро была доказательством его вины в том, что так и не собрался поставить в кибитке биотуалет. Дин натянул шорты и футболку. Пусть только попробует не сварить ему кофе!

Он намеревался посидеть с ней на крыльце, выпить целый кофейник и поговорить об их дальнейшей жизни. Вернее, о последующих годах их совместной жизни.

Но, пройдя через двор, он заметил, что красный «корветт» исчез.

Дин ворвался в дом, где его приветствовал телефонный звонок.

– Немедленно сюда! – закричала Нита, не потрудившись поздороваться. – Блу уезжает!

– О чем вы?!

– Она водила нас за нос! Твердила, что уедет в понедельник, а сама все это время намеревалась улизнуть сегодня! Чанси Кроул отправился с ней, чтобы забрать прокатную машину, и она сейчас направляется в гараж, чтобы погрузить вещи. Я так и знала: что-то неладно. Она...

Дин, не дослушав, бросил трубку и уже через пятнадцать минут свернул в переулок за домом Ниты и остановился рядом с мусорными ящиками. Блу стояла у открытого багажника «короллы» последней модели. Несмотря на жару, она снова была в черной рубашке, джинсах и байкерских ботинках. Он не удивился бы, увидев у нее на шее кожаный ошейник с шипами. О вчерашней уязвимости напоминала только пышная шапочка волос. Дин выскочил из грузовика.

– Огромное спасибо за все.

Блу сунула в почти полный багажник коробку с красками.

– Я так часто прощалась с дорогими мне людьми в детстве, – бесстрастно объяснила она, – что предпочитаю больше не подвергать себя этой процедуре. Кстати, ты будешь счастлив узнать, что у меня начались критические дни.

Он в жизни своей не обидел женщину, но сейчас руки чесались встряхнуть ее так, чтобы зубы зашатались!

– Ты просто безумна, и надеюсь, это понимаешь! – заорал он, шагнув к ней. – Я люблю тебя!

– Ну да, разумеется. И я тебя тоже.

Она забросила в машину рюкзак.

– Я не шучу, Блу. Мне не до шуток. Мы созданы друг для друга. Мне следовало бы сказать тебе об этом прошлой ночью, но я боялся тебя отпугнуть. Ты чертовски своенравна и так и норовишь ускользнуть!

Она вызывающе подбоченилась, изображая разбитную базарную торговку. К сожалению, это у нее получалось плохо.

– Приди в себя. Какая там любовь?

– Неужели так трудно поверить?

– Еще бы! Ты – Дин Робийар. Я – Блу Бейли. Ты носишь дизайнерские лейблы, а я счастлива побывать на распродаже в «Уол-март». Я бродяжка, а у тебя блестящая карьера. Нужно ли объяснять дальше?

Она с грохотом захлопнула багажник.

– В наших отношениях это не играет никакой роли. Так, дерьмо, плавающее на поверхности.

– А я так не считаю, – возразила она, насаживая на нос дешевые темные очки, которые выудила из оставленной на крыше машины сумочки.

Но тут из нее словно воздух выкачали. Нижняя губа задрожала.

– Этим летом твой мир перевернулся с ног на голову, а я – случайная подружка, помогавшая тебе справиться со всем этим. Я дорожу каждой минутой из последних семи недель, но они не имеют никакой связи с реальной жизнью. Я была Алисой, оказавшейся в твоей стране чудес.

Дин редко чувствовал себя абсолютно беспомощным и настолько ненавидел это состояние, что ринулся в атаку.

– Поверь, я знаю разницу между реальностью и фантазией куда лучше тебя, если судить по моей столовой. Ты и понятия не имеешь, как чертовски талантлива.

– Спасибо.

– Ты любишь меня, Блу.

Она упрямо выдвинула нижнюю челюсть.

– Я схожу по тебе с ума. Но в жизни не влюблялась и сейчас не собираюсь.

– Еще как любишь, но у тебя не хватает смелости пройти через это испытание. Ты только языком трепать способна, а вот как дошло до дела – сразу в кусты.

Он ждал ответного нападения, но она опустила голову и стала водить носком ботинка по гравию.

– Я реалистка. Когда-нибудь ты меня поблагодаришь.

Вся ее отвага и задор куда-то подевались. Да и сил осталось немного. Она сплошная фальшивка, одна видимость – нежная и мягкая, с душой, исполненной страха и боли. Он попытался вернуть былое хладнокровие, но не сумел.

– Я не смогу сделать это за тебя. Блу. У тебя либо хватит пороху пойти на риск, либо нет.

– Мне очень жаль.

– Если ты уедешь, я не побегу за тобой.

– Понимаю.

Дин все еще не верил, что она это сделает. Даже видя, что она уселась в машину, он надеялся, что она найдет в себе решимость остаться. Но услышал шум мотора. Где-то залаяла собака. Блу подала машину назад. Мимо пролетела пчела и затерялась в штокрозах. Блу выбралась на дорогу. Он ждал, что она остановится, повернет обратно, но этого не случилось.

Дверь черного хода хлопнула, и с крыльца спустилась Нита, впопыхах накинувшая кимоно на алую ночнушку. Не дожидаясь, пока она подойдет, Дин прыгнул в грузовик. Нечто немыслимое терзало его сознание. Он попытался выбросить это из головы, прибавив скорость, но это немыслимое только набирало силу. Что, если Блу сказала правду? Что, если из них двоих влюблен только он?

«Неужели это правда? – спрашивала себя Блу, в последний раз проезжая по Черч-стрит. – Неужели я струсила?»

Блу стащила темные очки и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Дин уверен, что любит ее, иначе никогда бы не произнес этих слов. Но люди и раньше клялись Блу в любви. И без особого сожаления расставались с ней. И Дин ничем не лучше остальных. Такие, как он, не созданы для таких, как она.

Блу с самого начала сознавала всю опасность подобной связи и, хотя старалась держать эмоции в узде, все же отдала ему свое сердце. Может, когда-нибудь его слова любви станут сладостным воспоминанием, но сейчас превратились в ржавый нож, кромсавший ее сердце.

Слезы потоком лились по щекам. Она не могла отрешиться от его обидной фразы:

«Ты только языком трепать способна, а вот как дошло до дела – сразу в кусты».

Он не понимает! Как бы она ни старалась, никто не любил ее настолько, чтобы навсегда оставить у себя. Никто и никогда...

Блу неожиданно задохнулась. Мимо пролетел дорожный знак, отмечавший границу города. Блу высморкалась, сбросила скорость и впервые за это время беспристрастно оценила себя. Заглянула в душу и увидела женщину, полностью подчинившую свою жизнь страху.

Блу остановила машину. Она не может вот так покинуть город. Дин неглуп. И не отдаст свое сердце кому попало. Неужели она настолько искалечена морально, чтобы не распознать истинную любовь? Или она действительно реалистка?

Она поискала глазами место, где бы развернуться, но, не успев ничего предпринять, услышала вой сирен.

Час спустя Блу уже сидела за серым стальным столом, напротив шефа полиции Байрона Уэсли.

– Я не крала ее бриллиантовое колье, – повторяла она, наверное, в сотый раз. – Нита подложила его мне в сумочку.

Шеф глянул поверх ее головы в телевизор, где как раз передавали шоу «Знакомьтесь с прессой»

– И зачем ей это нужно?

– Чтобы удержать меня в Гаррисоне. Я уже говорила. – Блу яростно стукнула кулаком по столу. – Я требую адвоката!

Шеф вытащил изо рта зубочистку.

– Хэл Кейтс обычно играет в гольф по воскресеньям, но можете оставить ему сообщение.

– Хэл Кейтс – адвокат Ниты.

– Другого в городе нет.

Это означало, что придется звонить Эйприл.

Но Эйприл не отвечала на звонки, а телефона Джека у нее не было, Поскольку Блу арестовали по навету Ниты, та вряд ли внесет за нее залог. Оставался Дин.

– Отведите меня в камеру, – потребовала она у шефа. – Мне нужно подумать.

– Ты собираешься выручать Блу? – спросил Джек в понедельник днем.

Пока что он и Дин стояли на стремянках и красили сарай белой эмалью.

Дин вытер капавший в глаза пот.

– И не подумаю.

Эйприл, красившая оконную раму, подняла глаза. Красная косынка, которой она повязала голову, была уже усеяна белыми пятнышками.

– Уверен, что поступаешь правильно?

– Абсолютно. И вообще не желаю об этом говорить.

Ни в чем он не был уверен. Знал только, что у Блу не хватило духу остаться в игре. Не останови ее Нита, она была бы уже на другом конце страны. Встав сегодня утром, Дин решил либо напиться и не просыхать до конца дня, либо заляпать краской чертов сарай, пока не устанет настолько, что боль притупится.

– Мне ее не хватает, – заметил Джек.

Дин снял тряпкой паутину с угла.

Несмотря на его признание, она повернулась и ушла.

– А по-моему, поссорились не только Блу и Дин, – пропищала снизу Райли. – Похоже, па, вы с Эйприл тоже не в ладах.

Джек сосредоточенно следил, как ложится на стену краска.

– Ничего подобного. Ты ошибаешься.

– Вовсе нет, – настаивала РайлИ. – Вчера вы почти не разговаривали и никто не танцевал.

– Мы красим сарай, – терпеливо объяснила Зйприл. – Нельзя же все время танцевать.

Но Райли уже несло:

– Думаю, вам нужно пожениться.

– Райли!

Эйприл, не позволявшая никому и ничему ее смутить, сейчас отчаянно покраснела. Но Джек оставался невозмутимым, по крайней мере внешне.

– Если вы поженитесь, – настаивала Райли. – Дин не будет... ну, вы знаете... этим... ублюдком.

Последнее слово было произнесено едва слышным шепотом.

– Это твой отец – ублюдок, – отрезала Эйприл. – Не Дин.

– Не слишком-то красиво с вашей стороны.

Райли подхватила Паффи.

– Эйприл зла на меня, – пояснил Джек, окунув валик в банку, прикрепленную к лестнице. – Хотя я всего лишь предложил ей встречаться.

Дин вынудил себя забыть о собственных бедах и взглянул в сторону Райли:

– Исчезни.

– Не хочу.

– Мне нужно потолковать с ними. Всякие взрослые дела. Позже я тебе расскажу. Обещаю.

Райли, немного поразмыслив, увела Паффи в дом.

– Не желаю я с ним встречаться, – прошипела Эйприл, едва Райли исчезла. – С его стороны это всего лишь неумело замаскированная попытка затащить меня в постель. Не то, чтобы я считала себя настолько уж неотразимой, но и завлекать его считаю ниже своего достоинства.

– Пожалуйста, – поморщился Дин.– Не хватало вам еще выяснять отношения в присутствии ребенка!

Эйприл возмущенно ткнула кистью в Джека, и от неосторожного движения по ее руке побежала струйка краски.

– Тебе нравятся недостижимые цели, а я отказалась давать тебе, только и всего. Это делает меня заманчивой добычей. Прелесть новизны, знаете ли.

Как ни противно было слушать подробности сексуальной жизни родителей, вернее, полного отсутствия таковой, он случайно стал свидетелем разговора. Приходилось молчать и терпеть.

– Прелесть новизны в том, – парировал Джек, – что ты как не можешь отряхнуть прах прошлого с ног своих.

Они принялись швыряться оскорблениями. Оба так зациклись на желании уберечь себя от боли, что не обращали внимание на раны, наносимые друг другу. Зато Дин все замечал. Он спустился со стремянки и покачал головой.

Правда, его собственная жизнь – настоящий кошмар, зато отчетливо понимает, как развести руками чужую беду и утихомирить родителей.

– Для меня очень важно, чтобы вы действительно помирились, и, если можно, перестали ненавидеть друг друга, – начал он. – Но это не ваша проблема, а моя. Понимаю, вы не хотите, чтобы я считал себя вашей совместной ошибкой. Но мне надоело видеть, как вы ссоритесь и скандалите, стоит мне очутиться поблизости.

Детская уловка, и Блу сразу же просекла бы правду, но она сидела в тюрьме за кражу колье, которое подложила Нита сумку, а эту парочку пожирали угрызения совести.

– Ошибка? – вскричала Эйприл, роняя кисть. – Как ты можешь думать такое?

Джек спустился вниз и стал рядом с ней. Теперь эти выступали единым фронтом.

– Ты был не ошибкой, а чудом, – заверил он.

Дин растер пятно краски по руке.

– Не знаю, Джек. Когда твои родители терпеть не могут друг друга…

– Но это вовсе не так, – резко перебил Джек. – Даже в худшие времена такого не случалось.

– Тогда – возможно, а вот сейчас... – Дин снова попытался стереть краску. – Судя по тому, что я наблюдал… не важно. Мне не следовало бы задаваться этими вопросами. Я буду доволен тем, что имею. И когда станете приходить на мои игры, постараюсь рассадить вас по разным концам стадиона.

Блу только закатила бы глаза к небу, но Эйприл судорожно прижала руку к груди, оставив на футболке мазок краски.

– О, Дин, тебе ми к чему разлучать нас. Все не так, как кажется.

Дин поспешно изобразил недоумение.

– И что это значит? Может, объясните сами, потому что я окончательно сбит с толку. Есть у меня семья или нет?

Эйприл сорвала косынку.

– Я люблю твоего отца, каким бы глупым это ни казалось. Любила тогда и люблю сейчас. Но это еще не означает, что он может появляться в моей жизни и исчезать, когда ему вздумается.

Она казалась скорее воинственной, чем любящей, и Дин не удивился, когда оскорбленный Джек пошел в атаку:

– Если любишь меня, почему выставила все иголки и упрямишься, как ослица?

Старик никак не мог найти подходящего тона и, похоже, готов все испортить! Поэтому Дин торопливо обнял мать за плечи.

– Потому что она покончила с одноразовыми отношениями, а ты, собственно, только это и предлагаешь, верно, Эйприл? Бьюсь об заклад, ты пригласишь мать на ужин раза два, а потом забудешь о ее существовании.

– Бред собачий! – взорвался Джек. – И хотел бы я знать, на чьей ты стороне.

Дин призадумался.

– На стороне матери, – наконец объявил он.

– Спасибо, сынок! – вознегодовал Джек и повелительно кивнул в сторону дома: – Знаешь, убирайся-ка и ты тоже. Нам с матерью нужно кое-что уладить.

– Да, сэр.

Дин схватил бутылку с водой и удрал. Ничего, ему до зарезу нужно побыть наедине с собой.

Джек тут же стиснул руку Эйприл и толкнул в сарай, подальше от посторонних глаз. Он весь горел, и не только от полуденной жары. Горел от угрызений совести, сознания собственной вины, страха, похоти и... надежды.

В пыльном сарае все еще слабо пахло сеном и навозом. Он прижал Эйприл к стене.

– И не смей говорить, что мне от тебя ничего не нужно, кроме секса. Слышишь?

Он встряхнул ее за плечи.

– Я люблю тебя! Да и как можно тебя не любить! Мы уже почти одно целое. Я вижу свое будущее только с тобой. И думаю, что тебе следовало дать мне возможность все обдумать самому, вместо того, чтобы убеждать нашего сына, что его отец – слизняк.

Но Эйприл не позволила себя запугивать.

– И когда ты понял, что любишь меня?

– Вот сейчас. В эту минуту, – честно ответил он и, заметив ее скептический взгляд, добавил: – Может, не в первую ночь. Может, не сразу.

– Как насчет вчера?

Он хотел солгать, но не смог.

– Сердцем я это сознавал, а вот разум... не хотел смириться.

Он осторожно провел по ее щеке костяшками пальцев.

– Ты оказалась храбрее меня. И стоило тебе сказать вслух эти три слова... показалось, что вдруг треснуло большое яйцо, и я смог увидеть, что находится внутри.

– И это...

– Сердце, полное любви к тебе, моя сладкая Эйприл.

Голос Джека прерывался от переполнявших его эмоций, но Эйприл не смягчилась.

– Говори, – велела она, глядя ему в глаза.

– Я напишу тебе песню.

– Ты уже написал одну. Кто может забыть бессмертные стихи о «красавице блондинке в мешке для перевозки трупов»?

Джек улыбнулся, пропуская прядь се волос между пальцами.

– На этот раз я напишу настоящую любовную песню. Я люблю тебя, Эйприл. Ты вернула мне дочь и сына. До приезда сюда я жил в мире, где все цвета перемешались и приобрели один, грязноватый оттенок. Но, увидев тебя, я вдруг осознал, что мир засиял чистыми красками. Ты – нежданный волшебный дар, и я просто не выживу, если этот дар вдруг исчезнет.

Он ожидал, что она снова заупрямится. Но вместо этого мягкие губы дрогнули в легкой улыбке, а руки легли на талию.

– Ладно, сдаюсь. Раздевайся.

Джек взорвался смехом и потащил ее в глубь сарая. Они нашли мятое старое одеяло и сбросили пропотевшую, заляпанную краской одежду. Тела потеряли юношескую упругость, но ее округлившаяся фигура понравилась ему даже больше, чем прежде, а она упивалась его видом, словно он по-прежнему оставался двадцатитрехлетним.

Он не мог ее разочаровать и поэтому поскорее уложил на одеяло, где они целовались целую вечность. Он исследовал ее изгибы и впадины, а острые лезвия света, проникавшие сквозь щели, падали на сплетавшиеся тела тонкими золотистыми веревками, словно связывая их вместе.

И когда они больше не смогли выносить сладкой муки, он осторожно лег на нее. Эйприл раздвинула ноги и впустила его. Она была по-прежнему тугой и влажной. Жесткие доски пола испытывали их на прочность, завтра придется платить, но пока что им было все равно.

Он стал двигаться. Поза была самой простой, миссионерской. Вдохновленной любовью. Чистой и незамысловатой. Нетерпение молодости их давно покинуло, зато теперь осталось время смотреть в беззащитные глаза друг друга. Время произносить безмолвные клятвы и признания в любви.

Они двигались вместе. Раскачивались вместе. Вместе делали выпады и отвечали на них. И когда все было кончено, они окунулись в чудо, случившееся с ними.

– Ты заставил меня ощутить себя девственницей, – призналась она.

– Ты заставила меня ощутить себя сверхчеловеком, – вторил он.

Окутанные земными запахами секса и пыли, пота и давно исчезнувших животных, они продолжали обнимать друг друга, хотя все мышцы ныли от возни на твердом полу. Сердца пели. Ее прекрасные длинные волосы рассыпались по его телу, когда она приподнялась на локте и стала целовать его грудь. Он погладил выступающие позвонки.

– Что нам теперь делать, любимая?

Эйприл улыбнулась ему сквозь золотистую паутину волос.

– Не будем торопиться, любимый, станем жить одним днем. Шаг за шагом...

Оказалось, быть заключенной вовсе не так уж страшно, как воображала Блу.

– Мне нравятся подсолнухи, – сообщил помощник шерифа Карл Докс, приглаживая свою короткую «афро». – И стрекозы просто прелесть.

Блу вытерла кисть и пошла по коридору, проверяя пропорции рисунка.

– А мне нравится рисовать жуков. И я обязательно добавлю еще и паука.

– Ну... не знаю. Люди вроде как недолюбливают пауков.

– А этого полюбят. Паутина будет смотреться, будто сотканная из бисера.

– Ничего не скажешь, идей у тебя хоть отбавляй, – покачал головой Карл, изучая фреску с другого угла. – Шеф Уэсли считает, что нужно бы нарисовать в вестибюле череп со скрещенными костями как предупреждение тем, кто не желает подчиняться закону, но я сказал, что ты такими вещами не занимаешься.

– Это ты верно заменил.

Ее пребывание в тюрьме было на удивление мирным... пока она не позволяла себе думать о Дине. Теперь, когда Блу наконец стала рисовать все, что хотела, идеи посещали ее с такой быстротой, что она за ними не поспевала.

Карл ушел к себе. Сегодня утро четверга. Ее арестовали в воскресенье, и она работала над фреской в коридоре тюрьмы с полудня понедельника. Кроме того, она сделала лазанью для всего личного состава на общей кухне, а вчера даже отвечала на телефонные звонки, когда у секретарши Лорен разыгрался цистит. До сих пор ее навестили Эйприл и Сил, а также Пенни Уинтерс, парикмахер Гэри, риелтор Моника и Джейсон, бармен из «Барн грилл». Все сочувствовали ее несчастьям, но, если не считать Эйприл, никто не торопился выручать ее из тюрьмы, пока Нита не подписала бумаги с разрешением на осуществление проекта развития города. Именно это условие выдвинула Нита, требуя арестовать Блу. Поэтому Блу, хоть и пылала желанием разорвать Ниту, все же была невыразимо тронута.

А вот Дин и носа не показывал. Что же... он ведь предупредил, что не побежит за ней. Дин не из тех, кто бросается пустыми угрозами.

В коридоре появился шеф Уэсли.

– Блу, мне только сейчас сообщили, что Ламонт Дейли решил заглянуть на чашечку кофе.

– Кто он?

– Окружной шериф.

– Усекла.

Блу отложила кисть, вытерла руки и направилась в свою незапертую камеру. Пока что она была единственной заключенной, хотя Ронни Арчер попадал сюда раза два, когда Карл прижучил его за езду без прав. Но в отличие от Дина Карен Энн тут же вносила залог за любовника. Впрочем, и залог составлял только двести долларов.

А вот ее камера оказалась самым подходящим местом, чтобы подумать о жизни и отсортировать все самое главное. Сил послала ей кресло и медный торшер. Моника принесла пару книг и журналы. Бишопы, пара, собиравшаяся превратить свой викторианский дом в пансион, снабдили ее приличным постельным бельем и пушистыми полотенцами. Но Блу ничто не радовало. Завтра Дин уезжает на базу. Настало время бежать из тюрьмы.

Красивый, словно декорация, полумесяц сиял с полуночного неба, освещая темный дом. Блу припарковалась у сарая, сверкавшего свежим слоем белой краски, и направилась к боковому входу, оказавшемуся запертым.

Сердце Блу неприятно сжалось. Что, если Дни уже уехал? Но, обогнув дом, она услышала, как скрипнул подвесной диван на крыльце, и различила широкоплечий силуэт. Дверь крытого крыльца была отперта, и она тихо вошла. Звяканье кубиков льда в стакане приветствовало ее. Дин поднял голову на шорох шагов, но не сказал ни слова. Блу заломила руки.

– Я не крала колье Ниты.

Диван снова скрипнул.

– Я этого и не думал.

– И никто не думает, включая саму Ниту.

Он так и не сиял руки со спинки дивана.

– Я потерял счет тем твоим конституционным правам, которые они нарушили. Тебе стоило бы подать в суд.

– Нита знает, что я этого не сделаю, – покачала головой Блу, подходя к маленькому железному столику рядом с диваном.

– А вот я бы подал.

– Это потому, что ты не чувствуешь такой близости к этим людям, как я.

Его хладнокровие мигом испарилось.

– Если ты эту близость чувствуешь, почему же сбежала?

– Потому что...

– Можешь не продолжать.

Он со стуком поставил стакан на стол.

– Ты бежишь от всего, что тебе небезразлично. У нее не нашлось энергии, чтобы защищаться.

– Ты прав: я трусиха. – Противно ощущать себя такой беззащитной... но это Дин, и она его обидела. – Дело в том, что за эти годы слишком многие утверждали, что любят меня.

– И все отступились. Да, знаю.

Судя по выражению лица, ему плевать. Она схватила его стакан, глотнула и поперхнулась. Дин никогда не пил ничего крепче пива, а это виски!

Он поднялся и включил новый светильник, словно не желал находиться с ней вдвоем в темноте. Его щетина выросла на добрых четверть дюйма длиннее того, чем диктовала мода, волосы примяты, на руке – мазок краски и все же он по-прежнему мог позировать для рекламы «Энд зон».

– Удивительно, что тебя выпустили, – заметил он. – Я слышал, что это произойдет только на будущей неделе, когда Нита подпишет все бумаги.

– В общем, они меня не отпускали. Я вроде как сбежала.

Дин насторожился.

– И что это значит?

– Думаю, шеф Уэсли ничего не заметит, если я верну его машину до конца дежурства, Кстати, между нами: в этой тюрьме никакого порядка.

Он выхватил у нее стакан.

– Ты удрала из тюрьмы и умыкнула при этом патрульную машину?

– Не настолько я глупа. Это собственная машина шефа, «бьоик-люсерн». И я всего лишь ее позаимствовала.

– Ничего ему не сказав, – подчеркнул он, глотнув виски.

– Уверена, что он не будет возражать, – бросила Блу, и прежнее чувство обиды вдруг затмило все остальные эмоции. – Спасибо за то, что поспешил внести залог.

– Ты не в курсе, что судья установил залог в пятьдесят тысяч баксов? – бесстрастно осведомился он.

– Почти столько же ты платишь за средства для ухода за волосами.

– Да. Впрочем, перед каждым полетом меня страхуют точно на такую сумму, так что тебя оценили не так уж дорого, – пробурчал Дин, садясь.

– Ты собирался завтра отправиться в Чикаго, даже не повидавшись со мной? Оставить меня гнить в тюрьме?

– Слово «гнить» здесь вряд ли уместно, – хмыкнул Дин, откидываясь на подушки. – Говорят, вчера утром шеф Уэсли одолжил тебя «Голден эйджерс»[37] для проведения мастер-класса по живописи.

– Это их программа предоставления работы заключенным. – пояснила она, изо всех сил сжимая лежащие на коленях руки. – Ты рад, что меня арестовали, верно?

Он снова поднес к губам стакан, словно обдумывая сказанное.

– Но в конце концов это не имеет большого значения, верно? Если бы не очередная выходка Ниты, ты бы к этому времени уже исчезла, верно?

– Но все же я хотела бы, чтобы ты по крайней мере... навестил меня.

– Во время нашего последнего разговора ты более чем ясно выразила свои истинные чувства.

– И ты позволил такой мелочи остановить себя...

Голос ее прервался.

– Почему ты здесь, Блу? – устало бросил он. – Хочешь воткнуть нож немного глубже?

– Значит, вот как ты обо мне думаешь?

– Полагаю, ты сделала то, что должна была сделать. Я всего лишь следую твоему примеру.

– Вряд ли тебя должно убеждать то обстоятельство, что у меня имеются небольшие проблемы с доверием к окружающим.

– Проблемы с доверием. Проблемы с творчеством. Проблемы с так называемой крутизной. Не говоря уже о проблемах с модами. – Дин насмешливо скривил губы. – Нет, погоди. Это часть проблемы ложной крутизны.

– Когда шеф Уэсли остановил меня, я уже хотела поворачивать обратно! – воскликнула она.

– Ну да, как же!

– Это правда!

Ей в голову не приходило, что он может ей не поверить.

– Ты верно сказал тогда в переулке, – вздохнула она. – Я люблю тебя.

– Угу.

Кубики льда снова звякнули, когда он осушил стакан.

– Люблю. Честно.

– В таком случае почему при этом выглядишь так, словно вот-вот готова сблевать?

– Понимаешь, мне вроде как еще нужно привыкнуть к этой мысли.

Она любила Дина Робийара и сознавала, что, так или иначе, все равно придется сделать этот ужасающий скачок в пропасть.

– В последнее время я о многом думала, и… – Во рту так пересохло, что слова пришлось выталкивать силой. – Я поеду с тобой в Чикаго. Поживем вместе. Посмотрим, как у нас получится.

Последовало каменное молчание. Блу начала нервничать.

– Предложение потеряло силу, – спокойно ответил он.

– Но прошло всего четыре дня!

– Не только у тебя было время подумать.

– Я знала, что так будет. Все, как я предполагала с самого начала.

Блу поднялась.

– Я была для тебя не более чем новым развлечением.

– Ты только сейчас доказала мою правоту. Именно поэтому я тебе и не доверяю.

У нее зачесались руки врезать ему по физиономии.

– Как это ты не можешь мне доверять? Да я самый надежный на свете человек! Спроси хотя бы моих друзей.

– Друзей, с которыми ты говоришь исключительно по телефону, потому что не остаешься с ними в одном городе больше чем на несколько месяцев.

– Но я только сказала, что поеду с тобой в Чикаго, не так ли?

– Не ты одна нуждаешься в надежности. Я слишком долго ждал любви. И не понимаю, почему этой любовью должна оказаться именно ты. Полагаю, это Господь Бог решил так пошутить. Но вот что я тебе скажу: не желаю просыпаться каждое утро и гадать, соизволила ли ты остаться еще на день.

Блу стало нехорошо.

– В таком случае, что же делать?

Дин упрямо наклонил голову.

– Я уже сделала. Мы начнем с Чикаго.

– Ты обожаешь такие вещи, верно? – прошипел он. – Буквально расцветаешь в новых местах. А вот отрастить корни не удается. Сама мысль об этом пугает тебя до полусмерти.

Он попал в самую точку. Дин поднялся.

– Положим, мы прилетим в Чикаго. Я представлю тебя своим друзьям. Мы прекрасно проводим время. Смеемся. Спорим. Занимаемся любовью. Проходит месяц. Другой. А потом...

Он пожал плечами.

– А потом в одно прекрасное утро ты просыпаешься, а меня нет.

– Во время сезона я буду часто и подолгу отсутствовать. Представь, как это скажется на тебе. Все эти женщины, которые бросаются на всякого в футбольной форме. Что ты будешь делать, когда обнаружишь следы губной помады у меня на воротничке?!

– Думаю, я вполне переживу, при условии, что твои плавки останутся чистыми и без всяких следов помады.

Но Дин даже не улыбнулся.

– Ты не понимаешь, Блу. Женщины постоянно гоняются за мной, и не в моем характере отшивать их, не похвалив хотя бы волосы или глаза и не выдав очередной гребаный комплимент, потому что это нравится им, и нравится мне, и так уж я создан, ничего не попишешь.

Сплошное обаяние.

Господи, как она любит этого человека!

– Я бы никогда не изменил тебе, потому что и это не в моем характере. Но как ты можешь верить этому, когда так и мечтаешь получить доказательство, что я тебя не люблю? Что я такой же, как и остальные, которые отвергли тебя? Я не буду отслеживать каждый свой шаг, каждое произнесенное мной слово из страха, что ты исчезнешь. Не у тебя одной остались шрамы на душе.

Его неумолимая логика пугала ее.

– Мне придется заслужить место в команде Робийар? Ты это имеешь в виду?

Она ожидала, что он пойдет на попятный, но этого не произошло.

– Полагаю, именно так и есть.

Все свое детство она пыталась доказать, что достойна любви других людей, и неизменно терпела неудачу. И вот теперь он требовал от нее того же самого. Неприязнь душила ее. Она хотела послать Дина ко всем чертям, но что-то в его лице остановило ее. Поразительная неуверенность... почти детская уязвимость в человеке, который имел все.

В этот момент ее осенило. Теперь она понимала, что нужно делать. Может, это сработает, а может, нет. Может, она поднимет очередную сердечную травму на совершенно новый уровень.

– Я останусь здесь.

Он склонил голову набок, словно не расслышав.

– Команда Бейли остается прямо здесь, – повторил он. – На ферме. Одна. Ты даже можешь не приезжать. Мы не увидимся до...

Она быстро перебрала в памяти значительные даты.

– ...до Дня благодарения.

«Если я все еще буду здесь. Если ты все еще не остынешь ко мне...»

Блу громко сглотнула.

– Буду наблюдать, как листья меняют цвет. Буду рисовать. Изводить Ниту за все, что она со мной проделала. Пожалуй, помогу Сил с открытием ее сувенирного магазинчика, или...– Ее голос прервался. – Будем честны. Я могу запаниковать и смыться.

– Собираешься остаться на ферме?

Собирается ли?

Ей удалось дернуть головой, что, по-видимому, означало кивок. Но она должна сделать это для них обоих и в основном ради себя. Блу устала от бесцельности собственного существования, боялась той, кем может стать, если и дальше будет вести такой образ жизни: одинокой, никому не нужной, несчастной старухой.

– Я попытаюсь.

– Попытаюсь? – вонзился в нее его голос.

– Чего ты от меня хочешь? – крикнула она.

– Хочу, чтобы ты на деле была такой же стойкой, как притворяешься.

– Думаешь, мне легко придется?

Он сжал губы.

Неприятное предчувствие охватило ее.

– Пожалуй, я еще усложню задачу, – объявил он. – Давай поднимем ставки. Команда Робийар не приедет на ферму, а, кроме того, не станет тебе звонить и даже посылать гребаные е-мейлы. Команде Бейли придется изо дня в день довольствоваться одной лишь верой.

Он смотрел на нее так, словно ожидал, что она спасует.

– Ты не будешь знать, где я и с кем. Не будешь знать, скучаю ли я или сплю с кем ни попадя и пытаюсь придумать, как порвать с тобой.

Он немного помолчал, а когда заговорил снова, агрессия куда-то подевалась, вытесненная чем-то вроде нежности:

– Словом, все будет так, словно и я бросил тебя, как все остальные.

Она услышала эту нежность, но не хватило сил впитать ее.

– Мне нужно вернуться в тюрьму, – бросила она, отворачиваясь.

– Блу... – выдохнул он, коснувшись ее плеча.

Но она уже выскочила за дверь, в темноту, и побежала, спотыкаясь о кочки, пока не добралась до машины шефа.

Дин хочет получить все, ничего не давая взамен.

Ничего, кроме своего сердца, такого же хрупкого, как ее собственное.