Восемнадцатое декабря

Утро сначала было темно-серым, потом просто серым. Полдень был светло-серым. После обеда день был серым. Вечер был темно-серым. Предыдущая и последующая ночи были черными. В промежутке между ними с неба сыпались тонкие, острые, серебристо-белые снежинки.

В один из самых светлых моментов этого дня Катрин встречалась со своей матерью. Той срочно понадобилось с ней поговорить. Это понадобилось ей еще неделю назад, но поскольку степень срочности уже тогда превышала все допустимые нормы, то состояние ее стабилизировалось и она безропотно, одну за другой, переносила все отсрочки, о которых Катрин сообщала ей по телефону. Но рано или поздно откладываемый разговор должен был состояться. А этот вторник, начавшийся под знаком неустанной сменной работы городских серых тонов, был, как рассудила Катрин, словно создан для исполнения накопившихся обязательств, которым пора было уступать место новым, более актуальным.

До обеда ей удалось приобрести восемь различных рождественских подарков, каждый из которых был совместим с любым из ее знакомых и родственников. То есть любой из них можно было дарить любому знакомому или родственнику. Ей даже не обязательно было лично знать всех дальних тетушек, вероятность встречи с которыми в Рождество обычно угрожающе возрастала. Это были подставки-держатели для курительных свечей, чашечки-подставки для чайных заварочных щипцов и контейнеры-дозаторы для лечебно-ароматических шариков для ванны. Гарантированные, стопроцентные прямые попадания, вещи, при виде которых одариваемые знакомые или родственники обычно восторженно восклицают: «О, это что-то оригинальное! Я и не знал, что такие вещи существуют!» На фоне ежегодных двухсотпятидесятиграммовых пачек декофеинового кофе эти люди были рады любому разнообразию.

Когда Катрин вошла в кафе, мать уже сидела за чашкой чая. Она улыбалась, как после сверхдозы кандизина. Ее укоризненный взгляд — взгляд матери, взявшей на себя обязательство погибнуть от непосильного бремени заботы о собственном потомстве, — говорил: «Дитя мое, на кого ты стала похожа?!»

— Золотце, ты совсем ничего не ешь! От тебя уже остались кожа да кости! — воскликнула она, не выдержав запредельной муки явившегося ей зрелища.

Катрин, для полноты картины, заказала стаканчик глинтвейна. Она его не любила, но сейчас он был ей необходим. Мать, поджав губы, посмотрела на часы, чтобы замерить временные параметры потребления алкоголя своей пропащей дочери, и покачала головой.

— Золотце, папа очень волнуется за тебя, — сказала она.

«Какое счастье, что она замужем! — подумала Катрин. — Иначе ей пришлось бы взвалить на себя и вторую половину забот обо мне».

— Мама, у меня все хорошо. Все в порядке. Я живу своей жизнью, — ответила она и получила двойную порцию сочувственных материнских взглядов (чтобы не так остро ощущалось отсутствие отца с его долей забот о дочери).

До второго стакана глинтвейна мать мужественно и довольно успешно боролась со слезами. Она рассказывала о своих удачно вышедших замуж школьных подругах, постоянно осведомлявшихся о Катрин, о своем запланированном на январь турне по медицинским учреждениям всех профилей (включая ежемесячный визит в офтальмологическую клинику доктора Харлиха) и о самых волнующих телепередачах прошедшей недели на тему здоровья. («Раннее распознавание и эффективные методы лечения гепатита Е» она, судя по всему, пропустила.) Кроме того, она захватила с собой свежие фотографии последних младенцев дочерей тетушки Хелли — чтобы у Катрин, как говорится, слюнки потекли. Но Катрин предпочитала слюнкам глинтвейн.

В конце концов речь пошла о Рождестве и тридцатилетии Катрин и о том, чего она желала и ждала в этом плане от своих родителей. Она не желала и не ждала ничего, что хоть как-то было связано с ее родителями, ей хотелось только покоя и отсутствия семейного давления. Вернее было бы сказать так: ждать она этого, конечно, не ждала, но желала, чтобы родители когда-нибудь наконец прекратили спрашивать, чего она желает или ждет от них. Потому что в действительности желали и ждали они, ее родители, — от нее и для нее, а именно: мужа. Катрин порадовалась уже хотя бы тому, что мать либо забыла, либо вытеснила из сознания историю с собакой (а может, и не приняла ее всерьез), которая исключала ее визит к родителям в сочельник. Значит, можно будет еще несколько дней пожить относительно спокойно, не поднимая эту тему.

— Дитя мое, он был у меня… — сообщила мать судьбоносным тоном, и тут наконец по ее щекам, изрытым горестными складками и морщинами, покатились первые слезы.

Разговор неудержимо устремился к своей кульминационной точке. Катрин срочно понадобился еще глоток глинтвейна.

— Он готов в любую минуту принять тебя обратно! — торжественно возвестила мать.

О боже, Аурелиус! Катрин на секунду с ужасом представила себе свадебную фотографию в золотой рамке на телевизоре Шульмайстер-Хофмайстеров, где сейчас стоит ее фото в платье конфирмантки, перед которым родители наверняка ежедневно возносят к Небу свои молитвы о ней.

Если бы он был ей хоть чуточку более безразличен, она бы вышла за него замуж ради родителей и после их смерти немедленно развелась бы с ним. Спать с ним ее ведь никто не заставляет. А пару сирот они бы уж как-нибудь усыновили. Но Аурелиус был ей не просто безразличен. При одной только мысли о нем у нее сводило скулы и начинался приступ чесотки. Она уже не могла представить себе даже одну-единственную ночь, проведенную с ним в общей кровати, пижама к пижаме. Лучше целый месяц с Куртом и его обслюнявленным «говорящим» сэндвичем!

— Мама, я его не люблю, понимаешь? Вообще не люблю, — сказала Катрин.

Мать, закусив губу, ждала более убедительных аргументов. И дождалась:

— Я люблю другого.

С точки зрения тактики это было не самое удачное заявление, но Катрин не смогла себе отказать в этом. Во-первых, оно неплохо звучало. Во-вторых, она подумала, что, может быть, мать окажется так любезна и передаст услышанное Аурелиусу. В-третьих, в сочетании с глинтвейном оно приятно грело изнутри. Кроме того, она уже немного опьянела и временно отменила свой запрет на мысли о Максе.

— Другого? — переспросила мать, отчасти испуганно, отчасти восторженно, отчасти отрешенно. — Я надеюсь, не того, у которого собака?

Фрау Шульмайстер-Хофмайстер все-таки вспомнила о нем. Несмотря на острый дефицит чуткости в отношении сердечных дел своей дочери, в подобных ситуациях она ориентировалась мгновенно.

— А чем он занимается?

— Печет классный грушевый пирог.

— И когда мы с ним познакомимся?

— После меня!

Фрау Шульмайстер-Хофмайстер вновь улыбнулась кандизиновой улыбкой.


Курт снова превратился в прежнего Курта. Утром он спал крепко. Ближе к полудню он спал довольно крепко. В обед он спал особенно крепко. После обеда он спал довольно крепко. Вечером он спал крепко. В промежутках его дважды выволакивали на прогулку и один раз сунули мордой в миску с едой. Похоже, ему удалось принять участие во всех этих процессах, не прерывая сна.

Макс ранним утром испытал шок. Он вдруг вспомнил, что совершенно забыл про свою работу. После этого он уже не смог уснуть. Напротив, ему пришло в голову, что и начальство тоже, скорее всего, уже обратило внимание на это обстоятельство и что оно имеет возможность активно влиять на его трудовую деятельность, например положить ей конец. Одним словом, очередной выпуск еженедельного «Уголка любителей кроссвордов от Макса» был уже на день просрочен, ежедневная театральная и кинопрограмма для районной газеты в этот день, вероятнее всего, не вышла (поскольку Макс ее не составлял, а кроме него, никто этим не занимался). Подписание в печать выпуска собачьей рубрики для «Жизни на четырех лапах» было перенесено со среды на утро вторника, то есть его нужно было срочно сдавать, что, разумеется, предполагало его наличие и готовность к сдаче.

А в ящике письменного стола лежали стопки необработанных фотографий голых красоток для «Острова загадок». Для одной из девиц нужно было срочно состряпать текстовой гарнир. Этим Макс и решил заняться в первую очередь. К тому же более эффективного средства ускорить утренний запуск кровообращения на данный момент у него не было. Он выбрал девицу, лицо которой больше других напоминало лицо Катрин, и сочинил настраивающий на философско-лирический лад комментарий следующего содержания: девушку только что бросил ее друг, потому что она слишком часто ему изменяла. И вот, решив уйти в монастырь, она этой съемкой в голом виде на пляже в Малибу, этим фотопредостережением, навсегда прощается со всеми мужчинами и плотскими соблазнами сего мира.

К концу рабочего дня ему оставалась только собачья рубрика. Курт лежал под креслом и спал, то есть, как обычно, не торопился вносить свою лепту в дело успешного решения этой задачи. Максу уже не хотелось думать ни о чем, кроме Катрин. Он вдруг почувствовал желание иметь с ней семерых детей, одних девочек, как две капли воды похожих на маму, и представил себе, как они все семеро сидят у него на коленях и хором поют «Тихая ночь, святая ночь», на восемь голосов — сам он пел партию баса.

Мысленно допев песню до конца, он приступил к работе. Получилась история, написанная не головой, а пальцами, история, в которой не некие реально пережитые события искали подходящую словесную форму выражения, а, наоборот, сначала рождалась форма, а в ней уже распускались цветы фантазии и в конце концов вырисовывалось некое подобие действия. Макс знал, что для читателей, ждущих от историй про животных в первую очередь фактов и строгой научности, подобные рассказы сродни хулиганству и потому совершенно неприемлемы. К счастью, у «Жизни на четырех лапах» не было читателей, так что он написал эту легенду для себя и для Катрин. Таким образом он провел с ней несколько сладостных минут.

ВЕРНЫЕ ДРУЗЬЯ
выпуск 84

Заглавие: «Курт рассказывает постельную историю»

Текст: Здравствуйте, дорогие друзья животных, любители собак, поклонники немецких дратхааров!

Сегодня я расскажу вам удивительнейшую историю. Курт провел ночь в чужой постели! Да еще в какой!

Предыстория такова. Мы были в гостях у одной безумно красивой женщины. Это, наверное, была самая красивая женщина из всех, какие только существовали в тот вечер на земле. Едва переступив порог, мы оба сразу потеряли голову. Курт влюбился мгновенно. Я — через несколько секунд. (У нас, людей, функции головного мозга сложней, чем у собак.) Когда она гладила Курта, он краснел (слава богу, что это незаметно под густой шерстью, которая к тому же вставала дыбом, как наэлектризованная). А когда она гладила меня, то… это, к сожалению, происходило лишь в моей распаленной фантазии. В тот день мне везло как утопленнику, так что я очень скоро вынужден был покинуть ее квартиру (по некоторым причинам, не имеющим никакого отношения к нашему сегодняшнему выпуску). Курту позволено было остаться. И даже переночевать в кровати хозяйки. Он был самым счастливым кобелем дратхааровской породы на свете.

На следующий день, когда мы с ним вновь воссоединились, его было не узнать. Он помолодел по крайней мере на три года и стал гораздо подвижней. Он так весело прыгал, играл, лаял и тявкал, что это было просто загляденье (и даже веселее, чем мне того хотелось). Вскоре я понял причину внезапной перемены: его глаза, эти искрящиеся стекляшки кофейного цвета, были подернуты легкой дымкой, в которой плясали крохотные золотые сердечки.

Дорогие друзья животных, любители собак, поклонники немецких дратхааров, вы знаете, что есть разные способы обмена информацией с нашими четвероногими любимцами. Мы бросаем им вопросы, а они дают нам ответы посредством лая в его разнообразнейших вариациях.

Вы, конечно же, понимаете, что меня в тот день больше всего занимал вопрос: каково было в постели рядом с этой безумно красивой женщиной? Курт, к счастью, не из тех собак, которые умеют хранить тайны, особенно если эти тайны сопряжены с таким накалом страстей. Я пригласил его на перекрестный допрос. Он принял мое приглашение, мы расположились на диване, и Курт, застыв в одной из своих самых лениво-вальяжных поз и положив мне голову на плечо, добровольно дал показания.

— Смог ли ты, лежа рядом с этой женщиной заснуть хоть на минуту?

— Нет. (Протяжный высокий звук.)

— Значит, ты всю ночь наблюдал за ней и охранял ее сон?

— Да. (Короткий интенсивный гортанный звук.)

— Что на ней было? Белая ночная сорочка?

— Да.

— Прозрачная?

— Не знаю, меня это мало интересовало. (Ни звука.)

— Были ли на этой сорочке какие-нибудь узоры?

— Да.

— Котята?

— Нет.

— Золотистые цветочки? Может, подсолнухи?

— Что-то вроде того. (Короткий слабый гортанный звук.)

— Как она спала? На спине?

— Нет.

— На животе?

— Да.

— Голова была повернута в сторону?

— Да.

— В твою сторону?

— Разумеется.

— Что тебе особенно в ней понравилось? Длинные ресницы?

— Да, очень! (Два коротких интенсивных гортанных звука.)

— То, как она во сне терлась щекой о подушку?

— Да, очень.

— И то, как она во сне почесала нос мизинцем?

— Да, очень.

— Как она причмокивала, дышала и вздыхала?

— Да, очень.

— Она хорошо пахла?

— Да, очень.

— Чем?

— Не знаю. Во всяком случае, не «Вильдбойшелем». (Зевок.)

— А как ты себя чувствовал, когда она проснулась?

— Клаааасно! (Искрящиеся стекляшки кофейного цвета на несколько секунд приняли форму крохотных золотых сердечек.)

— У нее было самое потрясающее заспанное выражение, какое тебе когда-либо приходилось видеть?

— Да! Да! Было! Именно такое выражение и было! (Три коротких интенсивных гортанных звука.)

— Так, теперь переходим к самому важному вопросу: Курт, согласны ли вы взять себе в хозяйки эту женщину, которая провела ночь рядом с вами вышеописанным, то есть неописуемо милейшим, образом? Если согласны, отвечайте: да. (Быстрый короткий интенсивный гортанный звук.)

— Я вас правильно понял? Вы хотите отказаться от услуг вашего нынешнего, искренне привязанного к вам хозяина, посвятившего вам сотни нежных строк, в пользу новой хозяйки? (Чрезвычайно продолжительный высокий звук — знак полного несогласия!)

— Вы хотите и нынешнего хозяина, и новую хозяйку? (Три коротких интенсивных гортанных звука — недвусмысленный знак согласия.)

— То есть вы хотите тройственного союза?

— Даааааааааа!..

Курт выпрямился и в знак благодарности начисто, до зеркального блеска вымыл хозяину лицо своим слюнявым языком.


Дорогие друзья животных, любители собак, поклонники немецких дратхааров, на этом наша сегодняшняя история заканчивается.

Чмоки от Курта и рождественский привет от Макса.

Катрин никак не могла уснуть. У нее еще остались кое-какие счеты с мужчиной, который тяжело переносил поцелуи. Вернее, счет — за химчистку. Почему он не звонит? Почему она сама среди ночи должна брать в руки телефонную трубку? Неужели ей действительно придется спрашивать его, что для него предпочтительней — получить от нее счет по почте или зайти за ним самому? Неужели без этого не обойтись? Почему он вынуждает ее прибегать к крайним мерам? Почему не подает признаков жизни?

Она положила трубку, включила компьютер и обнаружила сообщение от Макса. Он писал:

Дорогая Катрин!

Эта история посвящается тебе. Это, конечно, дурацкая история, но написана она от всего сердца.

Спокойной ночи.

Макс

А с красной строки:

ВЕРНЫЕ ДРУЗЬЯ
выпуск 84

Заглавие: «Курт рассказывает постельную историю»…

Катрин прочла ее трижды. Потом распечатала и прочла еще два раза. Затем положила распечатку рядом с собой в постель, туда, где еще недавно лежал «говорящий» сэндвич. Через час она включила свет и прочла историю еще раз. Потом выключила свет и уснула. Через полчаса (или через час, а может, через два) она проснулась и опять включила свет. Она забыла, как именно у Макса было написано про «заспанное выражение». Потом выключила свет и уснула. Через два или три часа она проснулась, включила компьютер и отправила Максу коротенький мейл:

Я хочу спать с тобой и засыпать рядом с тобой.

Потом легла в постель, выключила свет и уснула.

Загрузка...