Роисся вперде. Фантастическая повесть

4

Утром в дверь позвонили; открыла Марина. Как в первый день, пришел Геннадий с молоком. От тети Кати Марина знала, что Геннадий — военный пенсионер, у которого здесь жили родители, и к которым он, холостой и непутевый, выйдя на пенсию, переехал жить в 1991 году. Родители вскоре умерли, теперь Геннадий живет один, разводит кур, но главное — служит эдаким хранителем почти полностью умерших поселковых традиций. Распространяет по поселку новости и сплетни, вводит приезжих в курс дела — что здесь как устроено, — делает замечания подросткам и неправильно паркующимся водителям, — в общем, не дает поселку превратиться в простое сборище городских пятиэтажек посреди степи.

Вот и сейчас он принес не только молоко, но и важное сообщение — директор института, член-корреспондент Российской академии естественных наук Елена Николаевна Горская, у которой сегодня день рождения, будет рада видеть у себя на торжестве и господина Карпова с супругой — она хоть и не помнит карповского дедушку, но не сомневается, что его внук — очень хороший человек, который обязательно станет добрым другом всех сотрудников института.

Когда Марина передала послание мужу, он сразу сказал, что не собирается ни на какой день рождения, что у него сегодня запланирован важный эксперимент, и он не намерен жертвовать им ради каких-то незнакомых людей, которые хотят на него посмотреть. Но Марина объяснила Карпову, что он идиот, и если он хочет прожить здесь хоть месяц, то обязан выстроить правильные отношения с местными уважаемыми людьми и просто людьми, и если люди хотят его видеть, он должен пойти им навстречу, а то на него будут показывать пальцем, — почему-то именно аргумент про палец произвел на Карпова впечатление, он уныло спросил, нужно ли идти в костюме, Марина засмеялась — в общем, инцидент был исчерпан.

От дома к институту вела вымощенная желтым ракушечником дорожка, обсаженная слева и справа обкомовскими голубыми елями, свидетельствующими о том, что когда-то у института все было хорошо. Длина дорожки — не больше ста метров, идти — минуты полторы, но Карповы, конечно, все равно опоздали, причем Марина была уверена, что виноват был муж, слишком долго отмывавший с себя в ванной запахи своего крысятника, а Карпов думал, что Марина слишком долго красилась. Впрочем, ни муж, ни жена друг на друга не сердились, потому что, в самом деле, что такого в опоздании на какое-то необязательное торжество? Это же не самолет, в конце концов.

Когда они вошли в актовый зал института, со сцены которого какой-то толстячок в очках читал доклад о научных заслугах уважаемой Елены Николаевны (вслушавшись в бубнеж толстячка, Карпов быстро понял, что никаких особенных заслуг у директорши нет), публика в зале — люди, очевидно, давно и хорошо друг с другом знакомые, — конечно, сразу переключилась на эту пару, и Марине было неуютно сидеть под взглядами полутора сотен пар глаз, к каждой из которых прилагался страдающий от дефицита сплетен рот. Марина понимала, что уже завтра добрый Геннадий расскажет ей все, что институтские женщины думают о ее платье и прическе, и Карпов, видимо, тоже что-то такое чувствовал, потому что в какой-то момент взял жену за руку и несильно сжал ее — не волнуйся, мол.

Толстячок между тем уступил место на сцене казачьему хору — очевидно, состоящему из сотрудников института, потому что картузы и гимнастерки как-то не очень подходили к очкастым физиономиям поющих мужчин, да и нестройность их пения свидетельствовала о том, что казаки учились петь на каком-нибудь Грушинском фестивале. Пели заздравную, из которой можно было разобрать словосочетание «Елена Николаевна», навязчиво звучавшее в припеве. Казакам, впрочем, хлопали веселее, чем докладчику, которого, как Марина уже знала из разговора сидящих сзади двух женщин, звали Вячеславом Кирилловичем, и заведовал он в институте не чем-нибудь, а нанотехнологиями, что, в свою очередь, служило знаком прогрессивности и современности и всего института, и лично директорши.

В том, что Елена Николаевна - женщина прогрессивная и современная, Карпов смог убедиться и сам, когда уже после торжественной части, на банкете в зимнем саду (приглашены туда были, естественно, не все, но чету Карповых увлекла за собой — «Обязательно-обязательно», — симпатичная молодая блондинка с огромными накладными ногтями — вероятно, секретарша). Не зная никого из присутствующих, Карпов и Марина чувствовали себя на этом празднике не очень уютно и спасались какими-то несмешными байками из московской жизни, которых, не рассказанных, у них, оказывается, скопилось великое множество — то, что в Москве было повседневностью, в этом зимнем саду звучало как истории из инопланетной жизни, и Марина, которая еще не поняла, нравится ли ей быть инопланетянкой, рассказывала мужу про таксистов и официанток, коллег и начальников, каких-то незнакомых Карпову своих знакомых, и он даже начал скучать по тому городу, вырваться из которого он так мечтал еще две недели назад.

Наверное, они тихо ушли бы домой, не обратив на себя ничьего внимания, если бы к ним не подошла сама именинница — женщина лет пятидесяти, тоже блондинка, но, в отличие от секретарши, явно крашеная. В актовом зале они ее не видели, но тут как-то сразу поняли, что она и есть самый главный в этом поселке человек. Елена Николаевна держала в руках два бокала с шампанским. Отдала их Марине и Карпову, сама осталась с пустыми руками, Карпов вызвался сходить за шампанским для нее, но Елена Николаевна пошла с ним, и он почему-то сразу понял, что вся эта история с приглашением и прочим была устроена именно вот для этого момента, для какого-то важного и деликатного разговора, и что сейчас ему предстоит услышать что-то такое, что, не будучи для него важным, как-то неприятно осложнит его жизнь. Поэтому, протягивая директорше бокал, он сам заговорил первым — сказал, что еще в детстве, гуляя с бабушкой вокруг института, понимал, что здесь, в этом здании, работают самые удивительные люди на свете, и что он очень рад знакомству с предводительницей этих удивительных людей, — чем удивительны институтские мэнээсы, Карпов за время своего монолога так и не придумал, поэтому ловко перевел тему на трогательное детское воспоминание — у входа в институт была доска почета с надписью «Лучшие люди», и он, пятилетний, плакал, не обнаружив на этой доске своего деда (который, конечно, был лучшим человеком), и успокоился только тогда, когда бабушка завела его внутрь и показала на доску с фотографиями ветеранов войны, среди которых был и дед, — а потом, как Карпов узнал уже годы спустя, — пошла к профессору Пилипенко, покойному ныне директору, и уговорила того заменить травмирующую детей надпись «Лучшие люди» на нейтральную «Доска почета». Елена Николаевна вежливо рассмеялась — настолько вежливо, что Карпов понял: заболтать эту женщину ему не удастся, и, ладно уж, придется выслушать то, ради чего она его сюда вытащила.

Елена Николаевна начала издалека. Спросила, понравился ли Карпову доклад, и, не дождавшись ответа, заговорила о Вячеславе Кирилловиче, который, хоть и окончил Тимирязевскую академию, от нанотехнологий далек, и вся ее переписка с «Роснано» упирается в то, что у института нет ни одной, хотя бы самой завиральной идеи, что могла бы заинтересовать корпорацию и обернуться для института каким-нибудь финансовым ручейком. Поэтому со следующего месяца должность Вячеслава Кирилловича станет называться более обтекаемо — «зам по инновациям», а она, директор, поедет в Москву и будет искать источник больших денег уже в других местах — инновации сейчас в моде, а талант уговаривать у Елены Николаевны есть.

— Талант уговаривать есть, — повторила она, — а таланта генерировать идеи — увы. И вы понимаете, как я обрадовалась, когда узнала, что у нас в поселке появился загадочный изобретатель, который сам, даже ничего у меня не попросив, устроил лабораторию и занимается своими гениальными исследованиями.

Карпова никогда не называли гением, даже Марина не называла, и, наверное, он должен был смутиться от таких слов, но почему-то не смутился — понятно, что общительный Геннадий за эти дни успел рассказать всем о том, что Карпов в своем сарае ставит какие-то опыты над крысами, но о характере этих опытов Геннадий знать не мог, поэтому не знает о них и Елена Николаевна, а раз не знает, то зачем тогда хвалит? Карпов поднял свой бокал, приготовившись чокаться, и сказал, что ему очень льстит похвала от такого заслуженного человека, каким он, бесспорно, считает Елену Николаевну, но он не понимает, к чему она все-таки клонит. Чокнулись. Директорша пила шампанское зажмурившись, как водку. Улыбнулась:

— Я действительно не знаю, что вы там делаете с этими крысами. Да делайте что хотите, хоть клонируйте. У меня для вас есть ставка научного сотрудника и предложение - я буду вашим...

— Цензором? - вспомнил Карпов случай из жизни Пушкина, хотя уже понимал, к чему клонит директорша.

— Нет, не цензором, — улыбнулась Елена Николаевна еще раз. — Соавтором.

План ее был прост. Ехать в Москву надо с чем-то. Этого «чего-то» у нее нет, а у Карпова — есть. Ее не интересует, зачем Карпов этим «чем-то» занимается, но институту будет полезна любая красиво сформулированная — пусть даже и нереализуемая, — идея, подкрепленная хоть какими-нибудь лабораторными опытами. Если совсем честно, никакой научной работы институт много лет уже не ведет, зарабатывая сдачей своих помещений и земель в аренду — деньги надежные, но не так чтоб очень большие. А большие деньги — они валяются под ногами, и прямо сейчас важные люди в Москве решают, какие научные учреждения будут включены в федеральную целевую программу «Сытая Россия», направленную на внедрение инновационных технологий в сельском хозяйстве. Сельскохозяйственных НИИ в стране много, и обидно будет, если какие-нибудь бездельники из Белгорода или Краснодара получат бюджетные миллионы — ведь понятно же, что если кто-то и заслуживает денег, то это тот институт, которому покойный дедушка Карпова отдал годы своего самоотверженного труда. Карпов не понял, при чем тут его дед, но на всякий случай кивнул.

— Я рада, что вы согласны, — горячо зашептала Елена Николаевна. Она уже все придумала — завтра утром Карпов приносит ей описание своих работ, она ставит на него печать института и летит в Москву за деньгами. Конечно, почти половину придется отдать чиновнику в министерстве, отвечающему за распределение средств в рамках ФЦП, но пусть Карпов не волнуется — денег будет много, хватит на всех, и ему тоже хватит.

Карпов понимал примерно половину из того, что говорит директорша. Что он точно понял — речь идет о какой-то коррупционной схеме, и его, в общем, не смущало, что с его помощью Елена Николаевна хочет ограбить государство, к которому никаких теплых чувств он не питал и даже не возражал, если деньги этого государства достанутся этой женщине — все равно их кто-нибудь да украдет. Но вот предложение о соавторстве его почему-то сильно обидело. В успехе своего изобретения он не сомневался и, будучи тщеславным человеком, уже давно видел себя — ну, не Нобелевским, конечно, лауреатом (в конце концов, он даже не ученый, а так — просто изобретатель- любитель), но, по крайней мере, героем первых полос всех мировых газет. И, представив рядом с собой на первых полосах вот эту женщину, он почему-то разозлился. Хотел вежливо сказать, что обязательно подумает над ее заманчивым предложением, но вместо этого пробурчал, пожалуй, более грубо, чем следовало бы: «Нет, меня не интересует ваше предложение», — развернулся и пошел прочь.

Марина была только рада, что они так быстро ушли домой - пока Карпов болтал с Еленой Николаевной, к ней пристала какая-то агрономическая тетка, которую почему-то очень интересовало, верный ли Карпов муж. Марина ответила, что верный, но назойливость тетки сильно испортила ей настроение.