Роман Ким

Глава 2 КРОВЬ, МЕСТЬ И ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА

Смешение разных политических идей и сил вокруг сторонников и противников королевы Мин неожиданным образом заставило говорить о себе 8 октября 1895 года. На рассвете группа японцев, вооруженных мечами, совершила во дворце Кёнбоккун то, о чем не могли даже помыслить воспитанные в духе конфуцианской преданности своим «драконам» рядовые корейцы. Иностранные боевики — их часто неправильно называют наемниками, а они таковыми не являлись, — ворвались прямо в спальню королевы и зарубили ее мечами.

Штурм дворца произошел на глазах у сотен свидетелей, одним из которых был русский архитектор Афанасий Иванович Середин-Сабатин (1860–1921). Талантливый градостроитель, Афанасий Иванович сыграл в Сеуле ту же роль, что англичанин Джошуа Кондер в Токио, застроив в 1883–1904 годах азиатскую столицу зданиями в так называемом колониальном, азиатском и европейском стилях, включая целые комплексы дворцовых сооружений. Свидетельства русского придворного архитектора^[20] вкупе с рассказом самого вана Коджона, оставшегося в живых и скрывавшегося, кстати говоря, после резни в русском консульстве, а также показания самих убийц позволяют воссоздать картину произошедшего. Хотя эти данные во многом и противоречат друг другу, можно резюмировать, что в атаке на дворец приняли участие около пятидесяти японцев, вооруженных винтовками, группа японцев в кимоно и без каких-либо знаков различия — собственно террористов, и около двухсот — трехсот корейских военных, обученных и руководимых японцами. Примерно столько же солдат корейской гвардии, возглавляемых восемью офицерами, сразу же после начала штурма побросали оружие и амуницию и разбежались кто куда.

Русский консул Карл фон Вебер доносил в Санкт-Петербург: «Король… сообщил, что на его глазах японцы Окамото (бывший советник при корейском военном министерстве), Судзуки и Ватанабэ ворвались во внутренние покои дворца с обнаженными саблями и первые двое схватили королеву. Здесь он лишился сознания и больше ничего не помнит. Наследный принц видел затем, как королева бросилась бежать, а оба упомянутые японца за нею, но он полагает, что королеве удалось спастись». Не удалось. Наследный принц, в свою очередь, поведал, что «когда разъяренные японцы ворвались в помещение (где находилась правительница), они кричали: “Где королева?”, навстречу им бросился министр двора. Подняв руки, он умолял о пощаде, но палачи ударили его саблями и ринулись дальше на поиски королевы, которая в это время бежала в сопровождении фрейлины по длинному коридору. Японцы кинулись за ней, настигнув, повалили ее на пол, нанеся тут же несколько сабельных ударов. Смерть была мгновенной. Одна из фрейлин покрыла лицо покойницы платком». Японец Тэрасаки Ясукити, находившийся «по ту сторону баррикад», рассказал другую историю и с другими действующими лицами: «Накамура Тадэо, Фудзикацу Акира и я ворвались во внутреннюю комнату королевы, хотя король останавливал нас. Там находились 20–30 придворных дам. Выбросив их всех во двор, мы заглянули под одеяло, там лежала дама. Хотя она была одета, как все другие придворные дамы, но ее облик отличался аристократичностью. Мы решили, что это королева Мин. Мы схватили ее за волосы, но она по-прежнему держалась достойно… Я ударил ее ножом и повалил на пол»^[21].

Несмотря на то что у исследователей — а это преступление, естественно, привлекло к себе их внимание — возникает масса вопросов и сомнений в правдивости этих и других показаний, одно можно утверждать точно: великая корейская королева Мин была убита около пяти часов утра 8 октября 1895 года, и убита японцами. Путаные сообщения корейской стороны позволяют строить версии о том, что преступление произошло если не с одобрения, то, по крайней мере, с ведома вана Коджона и группы придворных и гвардейцев, однако вся история семейной жизни короля Кореи свидетельствует о том, что он не просто находился под каблуком царственной супруги, но искренне и горячо любил ее. Впрочем…

В этой истории есть и еще одна интрига. Жену вана Коджона в Корее не зря ныне называют Великой королевой: эта поистине незаурядная женщина была хитрым политиком и прозорливым человеком. Она прекрасно понимала, что в тех условиях, в которых она оказалась по прихоти судьбы, но — в значительно большей степени — по своей собственной воле, ее жизнь стоит не слишком дорого. Возможно, поэтому королева Мин не просто не любила фотографироваться, а запрещала фиксировать свое лицо на фотопластинах или на картинах художников^[22]. В октябре 1895 года такая предосторожность лишь ненадолго отсрочила ее гибель. Убийцам был незнаком ее облик, значит, либо ее кто-то выдал — вольно или невольно, либо она сама выдала себя — поведением или одеждой.

И всё же некоторые историки считают, что как минимум один снимок королевы Мин сохранился. Глядя сегодня на лицо, запечатленное на выцветшей фотографии, и сравнивая его с изображениями юного Ромы Кима, невольно вспоминаешь цитату из советской киноклассики: «Вот так начнешь изучать фамильные портреты и уверуешь в переселение душ!» Но, конечно, сходство образов на старых портретах не может служить доказательством родства в реальной жизни, а данные о близких королевы Мин, как мы помним, также расплывчаты, как и ее облик на старом дагеротипе. Но вот что интересно: по рассказам Романа Кима, его родители переехали в Россию после примерно десятилетней ссылки, ставшей наказанием за участие отца в мятеже Ким Ок Кюна. Мятеж состоялся в декабре 1884 года. Значит, судили и наказывали бунтовщиков зимой 1884/85 года. Добавим десять лет и получим роковой 1895-й — год убийства королевы. К сожалению, мы не знаем, когда точно это произошло — до или после нападения японцев на дворец Кёнбоккун. Не знаем, от кого именно бежали Ким Бён Хак и его жена. От японцев, которые могли расправиться не только с королевой, но и с ее близкими и не очень близкими родственниками? Или от корейцев, которые знали что-то о роли этой семьи в организации убийства? По целому ряду причин первый довод выглядит убедительнее. Во-первых, маловероятно, чтобы из далекой рыбацкой деревушки родственница королевы и ее муж, сосланный как раз за оппозицию к Мин, могли принимать участие в сеульской политике и дворцовых интригах. Во-вторых, сам Ким Бён Хак, как бывший единомышленник Ким Ок Кюна, принадлежал либо к русофильской, либо, наоборот, к прояпонской «партии». В таком случае он не должен был представлять интереса для японцев — в отличие от Мин, которые ориентировались на Китай. Стоит вспомнить в связи с этим, что в том же 1895 году триумфом Токио закончилась Японо-китайская война. В этом смысле убийство королевы в Сеуле можно считать «зачисткой» политического поля в сфере жизненных интересов Японии. И попасть под эту карательную операцию скорее мог не Ким Бён Хак, а его жена из клана Мин — ей действительно было чего бояться и от кого бежать. В-третьих, вся дальнейшая известная нам биография Ким Бён Хака, ставшего вскоре в России Николаем Николаевичем, свидетельствует о том, что целью его жизни стала борьба с Японией. И руководили им не только политические пристрастия, не только патриотические чувства и ненависть к оккупантам Кореи — японцам (были на полуострове и те, кто приветствовал их), но и кровная месть за родственницу — реалия тех лет для Корейского полуострова. Но от кого конкретно бежал Ким Бён Хак с женой в русский город Владивосток, кому он потом мстил и кто же все-таки убил королеву Мин?

Разумеется, столь громкое преступление немедленно привлекло к себе внимание если не всего мира, то всей Азии точно. Вскоре после убийства, в декабре 1895 года, в Сеуле состоялся суд над людьми, которые, по всеобщему признанию, никакого отношения к смерти королевы Мин не имели. Еще через месяц, в январе 1896 года, уже японский суд в Хиросиме установил имена 56 заговорщиков, но… признал их всех невиновными. Организатором убийства был объявлен отставной генерал и бывший директор придворного колледжа Гакусюин, действующий член верхней палаты японского парламента, посланник Японии в Корее виконт Миура Горо. Но, конечно, сам генерал не бегал, размахивая мечом, по покоям корейской королевы. Для этого нашлись другие люди. Историки уверены, что террористический акт по устранению слишком уверенной в себе и открыто ориентирующейся в последние годы правления не на Японию, а на Китай и Россию королевы совершили члены самого известного в Японии тайного общества — Гэнъёся и его «дочернего предприятия» — Тэннюкё (Общество небесного переселения), созданного специально для осуществления разведывательно-диверсионной деятельности на территории Кореи. Но что такое эти японские тайные общества и как они связаны с судьбами Николая, а тем более еще не родившегося в 1895 году Романа Кима? И связаны ли вообще?

Как мы помним, в начале 1880-х годов в Токио Ким Ок Кюн встречался не только с основателем университета Кэйо и светочем либеральной мысли Японии Фукудзава Юкити, но и с его противоположностью в политическом мире Японии — ультранационалистом Тояма Мицуру. Пришло время рассказать об этом человеке, ибо его влияние на судьбу нашего героя оказалось хотя и опосредованно, но исключительно велико.

Тояма — один из самых знаковых и загадочных героев японской истории рубежа XIX–XX веков, позднее получивший прозвища «гуру японского национализма» и «босса боссов японской мафии», родился в 1855 году в городе Фукуока на острове Кюсю. Многие самураи с Кюсю, в том числе из Фукуоки, прославились своим горячим и напористым характером, вспыльчивостью, непокорностью, революционностью, но одновременно пытливым умом и способностью к обучению. Тояма Мицуру еще в молодости попал в тюрьму за участие в антиправительственном восстании и заговоре, результатом которого стало убийство крупнейшего японского политика Окубо Тосимити (события, описанные в романе Бориса Акунина «Алмазная колесница»). В 1881 году Тояма был освобожден, по мнению ряда историков, стараниями военного министра, создателя армии и полиции, одного из самых влиятельных людей в новой Японии — генерала Ямагата Аритомо. Доподлинно неизвестно, что заставило Ямагата пойти на это, но в традициях самурайской верности Тояма стал преданным другом генерала на долгие годы. Пока Ямагата поднимался по официальной карьерной лестнице, шаг за шагом реформируя страну по западному образцу, но с сохранением японского воинственного духа, последовательно занимая при этом посты министра внутренних дел и премьер-министра, становясь сначала графом, а затем герцогом и маршалом, Тояма, как мог, помогал ему, держась за фалды своего благодетеля. Воинственная патриотическая риторика, милая сердцу сотен тысяч бывших самураев, оставшихся в результате реформ буржуазной революции без рисового пайка и с нереализованными амбициями, привлекла их на сторону фукуокского пассионария. Очень скоро в распоряжении Тояма оказалась настоящая тайная армия, сформированная из числа бывших самураев и их наследников, скрепленная ультранационалистическими идеями и организационно оформленная в несколько тайных обществ. В некоторые моменты японской истории это буйное войско оказывалось не менее влиятельной силой, чем армия официальная.

Ямагата Аритомо носил почетнейший в империи титул гэнро и входил в число девяти высших сановников империи — неофициальных советников императора. Тояма же называли «народным гэнро». Говорили, что многие японцы «могли не знать имя премьер-министра, но были обязаны знать и помнить имя благородного Тояма»^[23]. Это несмотря на то, что, по меткому выражению американского японоведа Хью Байеса, проверенных фактов биографии этого пассионария японского национализма так мало, что складывается парадоксальная ситуация: «Вам говорят, что это великий человек, но даже самые преданные его ученики не могут сказать, чем он велик; они уверяют, что он совершил великие дела для страны, но никто не объяснит внятно, какие именно»^[24]. Несомненно одно: именно Тояма Мицуру стал инициатором создания многочисленных тайных националистических обществ Японии, основав в 1881 году, вскоре после своего освобождения, первое и очень влиятельное — Общество Черного океана, Гэнъёся.

Основным направлением деятельности Гэнъёся стало осуществление идеи паназиатизма в форме строительства новой азиатской империи путем завоевания ближайших материковых территорий — Кореи, Маньчжурии, а также Тайваня. Бывшие самураи наиболее воинственных кланов должны были сыграть в этом процессе важную роль, начиная с раскачивания японского общественного мнения и заканчивая практикой шпионажа и диверсий на материке. Поэтому мечтающий увидеть Корею под сенью японского меча Тояма искал любые способы ослабить правление корейской монархической династии, в которой всё большую роль играла смотрящая в сторону Пекина и Петербурга королева Мин. В свою очередь, корейский оппозиционный политик, понимающий, что его страна находится, как между молотом и наковальней, между растущими мировыми империями, пытался нащупать неформальные контакты с представителями разных политических течений Японии. Ким Ок Кюн зондировал возможности сотрудничества, пытался понять, кто может помочь в реализации личных амбиций, а оппоненты искали способы его использования. Когда же мятеж 1884 года провалился, именно Тояма Мицуру предоставил укрытие беглому мятежнику на первое время — пока власти Японии не решили, что этот отработанный человеческий материал им больше не нужен.

Десятилетие спустя набравшее силу Гэнъёся и функционировавшее как его «корейский филиал» общество Тэннюкё ликвидировали королеву Мин без всякого мятежа и опираясь на свои собственные силы. План спецоперации разработал Миура Горо. Убивали — члены Гэнъёся. Упомянутым в отчете Середина-Сабатина одетым по европейской моде японцем, командовавшим боевиками Гэнъёся, но спасшим во время покушения русского архитектора, по всей вероятности, являлся Адати Кэндзо, ставший позже министром внутренних дел Японии (сам Миура дослужился до поста члена Тайного совета). Среди террористов, размахивавших мечами во дворце корейской королевы, числились японские журналисты и дипломаты, врачи и юристы. Все — члены Гэнъёся, в том числе будущий посол в Бразилии Сугимура Фукаси и майор Окамото Рюносукэ — выпускник Кэйо, ученик Фукудзава Юкити, владевший корейским языком. Не у тех ли сорока студентов из Кореи, которых привез в Кэйо Ким Ок Кюн, он ему научился?

Глядя сегодня на групповой снимок убийц королевы Мин, понимаешь, что столетие с небольшим назад быть членом тайного националистического общества, обагрять свои мечи кровью его противников, убивать внутренних и внешних противников было совсем не зазорно для японских чиновников и даже дипломатов. Более того, интересы этих обществ, в том числе шпионаж, террор и диверсии, они порой считали более важными для себя, чем непосредственные служебные обязанности. Не случайно убийц установил и судил японский, а не корейский суд. Судил и оправдал всех — за недоказанностью. Оправдание стало стартовой командой для нового этапа деятельности тайных обществ, которые начали плодиться на почве грез о завоевании Восточной Азии как грибы после дождя. Советские разведчики О. Танин и Е. Иоган писали позже: «…Если просто сложить цифры количества членов всех этих организаций, как они фигурируют в их официальных отчетах, то получается совершенно фантастическая картина, и сумма членов всех этих организаций будет превосходить число всего взрослого мужского населения собственно Японии»^[25]. Новым оплотом самурайского национализма стало основанное учеником и другом Тояма, фанатичным русофобом и разведчиком-энтузиастом Утида Рёхэй Общество реки Амур — Кокурюкай. По-китайски Амур называется Рекой Черного дракона, а потому и название Кокурюкай часто переводят как Общество Черного дракона. Уже даже по названию можно было понять, что основные интересы Кокурюкай лежали в областях, примыкающих к бассейну Амура — с обоих его берегов (Гэнъёся — Общество Черного океана получило название от пролива, разделяющего Корею и Японию). С направленным на Корею Тэннюкё мы уже знакомы, а для работы по «просвещению китайского населения», то есть для пропаганды японской культуры среди китайцев (не только в Китае) и формирования из них прояпонски настроенной «пятой колонны» не без помощи хорошо известного нам Тояма, было создано Восточноазиатское общество общей культуры — Тоадобункай. Китай и по количеству населения, и по значимости существенно превосходил Корею и Россию, а потому для его «просвещения» в рамках Тоадобункай был учрежден специальный «институт» — Тоадобунсёин. Главой учреждения в 1902 году стал некто Сугиура Дзюго (Сигэтакэ). Еще полвека спустя Роман Ким прямо назовет институт Тоадобунсёин разведывательным органом Японии в Шанхае, ведущим в то время работу против красного подполья^[26].

Сугиура Дзюго родился в 1855 году в самурайской семье в небольшом городке Оцу близ Киото, в том самом месте, где в 1891 году японский полицейский Цуда Сандзо совершит покушение на русского цесаревича Николая Александровича. С ранних лет выказав склонности к изучению гуманитарных наук, за первейшую среди которых в Японии почиталась конфуцианская философия (страсть к ней мальчику привил отец), Сугиура в возрасте пятнадцати лет переехал для получения образования в Токио. В школе Кэйсэй он изучал также физику, химию и сельское хозяйство и, как один из самых перспективных ученых-аграриев, в 1876 году был отправлен на стажировку в Англию, откуда вернулся только в мае 1880 года. На родине, испытав свои силы в самых разных областях науки и в сфере новой японской бюрократии, Сугиура нашел себя в преподавании. Спустя два года он основал школу английского языка в Токио, вскоре взявшую на себя функции колледжа, готовящего к поступлению в самый престижный университет страны — Токийский императорский. Но просветительская деятельность в Японии тех лет, где всё еще продолжалась начатая в Реставрацию Мэйдзи борьба за умы, не могла не носить политического характера. И если Фукудзава Юкити во время своей поездки по миру стал убежденным западником, то его коллега Сугиура Дзюго уже в 1888 году вместе со своим единомышленником Миякэ Сэцурэй создал «Общество правильного образования» — Сэйкёся, положившее во главу угла идеологию «чистого», уникально японского, национализма — кокусуй. Несколько лет спустя воодушевленный идеями Сугиуры Тояма Мицуру приложил руку к созданию националистического общества Кокусуйкай.

Еще позже, в 1908 году, когда влияние западников в Японии после смерти Фукудзава и победы в Русско-японской войне быстро сходило на нет, Сугиура стал авторитетнейшим ученым-националистом и вошел в руководство нового тайного общества — Ронинкай, объединявшего тех, кому были близки ностальгические воспоминания о лихих рубаках — ронинах, то есть самураях, остававшихся по разным причинам без хозяина и надеявшихся в снискании пропитания только на свои силы и на свои клинки. Общество ставило основной задачей осуществление пропагандистских и разведывательно-диверсионных акций в Монголии и Маньчжурии, то есть примерно то же самое, что и все остальные. Однако особого успеха Ронинкай не стяжало и вскоре само собой исчезло, но всё же… Основал это общество уже знакомый нам Утида Рёхэй. Помимо Утида и Сугиура в руководство Роникай вошли Тояма Мицуру (куда без него!), Одзаки Юкио — министр юстиции, прозванный «Отцом японской конституции» и… Миура Горо — организатор убийства королевы Мин.

Сегодня, наверное, многим покажется это удивительным, но на самом деле нет ничего особенно странного в том, что королеву убивали дипломаты и журналисты, а министры и конфуцианские наставники образовывали тайные общества в компании с настоящими ронинами. Они по-разному видели детали обновления и расширения японской империи, но всех их объединяло чувство собственной принадлежности к богом избранному народу, способному и обязанному подчинить себе как минимум всю восточную Азию. Как заметил японский ученый Саканака Норио, «вообще-то, Сугиура Дзюго считается сторонником Кокусуй-сюги, а Тояма и Утида — паназиатизма. Между ними, конечно, существуют некоторые идейные различия, но, так или иначе, все они — ультраправые»^[27].

Теперь, зная всё это, становятся понятнее причины ухода будущих родителей Романа Кима от карающих мечей японских ронинов во Владивосток. Ким Бён Хак и его жена знали, что их будут искать, и знали, кто этим будет заниматься. Для Ким Бён Хака и его жены бегство в Россию было шансом на спасение, хотя и там им пришлось столкнуться с бывшими ронинами.

В столице русского Приморья японские тайные общества действовали более тонко, чем, например, в Корее. Глава Кокурюкай Утида Рёхэй не раз посещал Владивосток именно в это время. Будучи наследником клановой школы боевых искусств Утида-рю, в 1896 году он открыл первую в России школу дзюдзюцу — именно во Владивостоке, при японском храме Урадзио Хонгандзи. При этом же святилище действовал своеобразный «профсоюз» японских проституток — Урадзио Акэбонокай (Общество утренней зари)^[28]. Таких японок в городе было немало, и представители всех тайных обществ, какие только могли заинтересоваться бурно развивающейся русской морской крепостью, активно сотрудничали с «гейшами». Помимо японцев, в городе постоянно проживали, создавая национальные «слободки», корейцы и китайцы. Их всех тоже надо было «просвещать». Неудивительно поэтому, что вскоре в городе появился эмиссар Тоадобункай по имени Сасамори Гисукэ (1845–1915). Этого известного путешественника, специалиста в вопросах сельского хозяйства и чиновника рекомендовал в Тоадобункай его земляк Куга Кацуната — общественный деятель правого толка, близко знакомый с Сугиура Дзюго. Первым, кого Сасамори навестил, прибыв в 1899 году во Владивосток, был человек с той же фамилией — Сугиура, только с другим именем — Рюкити^[29]. Русские также назвали его Тацукити или Тацукигу. Для японцев, особенно для тех японцев, которые точно знали, к кому надо обращаться во Владивостоке, чтобы решить самые сложные проблемы, Сугиура Рюкити был важной персоной. Он представлял в этом городе организацию, основные усилия которой были направлены на «просвещение» корейцев и китайцев, — Тоадобункай. Ту самую, во главе которой стоял Сугиура Дзюго. Более того, когда в 1893 году знаменитый, как это ни парадоксально звучит, японский разведчик полковник Фукусима Ясумаса прибыл во Владивосток в конце своего феерического «разведывательного турне», в ходе которого он преодолел верхом на коне расстояние от Берлина до Квантуна, в приморской столице его встречал именно Сугиура Рюкити — как резидент резидента^[30]. Полковник далее направлялся в Маньчжурию, там вскоре ожидались важные события, и ему наверняка могла понадобиться помощь специалистов из тайных обществ, в том числе из Тоадобункай.

Для русских же Сугиура Рюкити был (и остается поныне) одним из самых известных иностранцев во Владивостоке. В 1897 году он унаследовал дело своего приемного отца и стал владельцем крупной экспортно-импортной компании «Сугиура сётэн», купцом 1-й гильдии. Его важнейшим торговым партнером и настоящим другом стал эмигрант из Кореи Ким Бён Хак, больше известный в Приморье как уважаемый торговец и промышленник Николай Николаевич Ким.