Роман на вырост

2

Был полдень следующего дня, я думала, что приготовить на обед, и опять позвонила Таня.

Опять. И снова. И каждый день одно и то же.

— Что за жизнь! — не унималась она. — И что скажет моя сестричка? Между прочим, придется ей купить подарок.

Такое резкое отклонение от темы «Таня и мальчики» меня слегка заинтересовало, но зря — загадка отгадывалась просто.

— Может, позволит мне побыть на дне рождения? У нее в группе пять парней. Ой, забыла совсем о Юрочке! Ему первого двадцать один! И он меня пригласил!..

Я стояла, прислонившись к штакетнику, окружающему палисадник бывшего Машиного дома. Виля бегала вокруг и, тихонько повизгивая, искала какой-нибудь способ пробраться к дому. А я смотрела на окно комнаты, в которой жила Маша. Иногда мне казалось, что она выглянет, помашет рукой, и мы вместе пойдем в конюшню, покататься на ее лошадке. Но этого никогда больше не будет, лошадь продана, и только Виля осталась со мной.

Вздохнув, я потянула ее прочь от дома Марчевских. Что толку растравлять раны и ее и мои. К счастью, Таня по какой-то причине вдруг умолкла, или она эту причину назвала, только я ее не слушала. Я шла домой готовить обед для себя и Вили.

И как раз занималась им (лапша с тефтелями из банки и сладкий перец сам по себе), когда опять позвонила Таня и опять принялась рассказывать о Грише. Но я прервала ее словесный поток:

— Извини, я не могу говорить. До свидания! — И, не слушая возмущенных воплей, закончила разговор.

Не из вредности. Я как раз стояла возле кухонного окна, а оно у нас выходит на выход из подъезда. И к нему как раз подъезжала наша машина! Ха, ее я узнаю даже с девятого этажа.

Обалдевшая я посмотрела на время и дату. Без пяти час дня, двадцать пятое июля. Мама должна была вернуться только двадцать девятого или даже тридцатого. Когда я неделю назад провожала бабушку, мы как раз об этом вспоминали.

А она не только вернулась, но даже заехала в гараж за машиной!

Я осмотрелась, хотя могла это и не делать. Из-за того, что у меня гостила бабушка, в комнатах и ванной был относительный порядок. Но в кухне царил такой кавардак (по словам опять же бабушки), что непонятно было, за что первое хвататься. Нос сообщил мне, что хвататься нужно за кастрюлю с начавшей пригорать лапшей.

— Ай!

В волнении я забыла о горячих ручках кастрюли и заметалась по кухне, размахивая обожженной ладонью. Но все же у меня хватило духу распахнуть окно и налить в кастрюлю воды. И в этот момент раздался звук открываемого замка. Значит, мне не показалось.

— Ветка? Что у тебя горит? — с порога спросила мама.

— Уже не горит. А почему ты так рано? Плохая погода?

Она вбежала в кухню и крутнулась на носках, будто балерина.

— Как хорошо дома! На море чудесно, но дома уютно!

Это было так неожиданно, что я забыла о беспорядке. А мама в том же темпе пробежала по комнате и лоджии и забралась с нее опять в кухню. Затем схватила фартук и побежала к мойке. Я остолбенела. Даже Виля, по-моему, удивилась.

— Ну, как я выгляжу? Как загар и вообще? — спросила мама, энергично отмывая тарелки.

Я была так изумлена ее неожиданным возвращением, что смогла ответить только ее любимым словечком: «Гениально» — и улыбнуться, хлопая глазами.

Но она действительно выглядела прекрасно. Всегда заботилась о своей внешности и фигуре, но сейчас была особенно хороша: похудела, осветлила волосы. И глаза. И улыбка. «Она изменилась, — мелькнуло у меня в голове. — Это не та Елена Вечорек, которая прощалась со мной словами: «Ты уже большая». Что-то случилось? И почему она сразу же кинулась мыть тарелки, даже не сняла костюм, а только надела фартук?»

А она уже командовала:

— Подмети пол. И вот там. Вон, вон, видишь? Виля, не мешай, иди на место.

Вильгельмина подчинилась. Когда командует моя мама, лучше не возражать.

Я послушно подмела, а мама уже вытирала стол и плиту. Не было ни секунды, чтобы сообразить: что происходит?

— Значит, я хорошо выгляжу? Очень?

— Очень…

— Вот видишь! Ты тоже должна отдохнуть. Вот посмотришь, мы вместе поедем на море.

Я чуть не уронила тарелку, которую как раз ставила в шкафчик. Что?! Это моя мама? И она хочет взять меня на море?! Невероятно! Но в следующий момент я решила, что человек не может вот так, ни с того ни с сего измениться. Два года после тяжелого воспаления легких мама повторяла мне, что не могу резко менять климат, поэтому я отдыхала у бабушки на даче. И вдруг такое заявление!

— Что-то случилось? — не выдержала я.

Мама сняла фартук, аккуратно повесила его и посмотрела на меня.

— Вета! Я должна тебе сказать.

«О нет! — пискнуло что-то во мне. — Не надо!»

А ведь я ни о чем не подозревала, только сомневалась, даже не представляла возможности катастрофы.

Мама посерьезнела, потом улыбнулась и немного нервным голосом сказала:

— Понимаешь, жизнь есть жизнь. — Говорила очень быстро, чем-то напоминая мне Таню. — Что-то уходит, что-то появляется…

В дверь позвонили.

— А, — пробормотала мама. — Сейчас-сейчас. — Она поспешила в переднюю. Можно было подумать, что она ждала этого звонка. Ну, конечно, ждала, потому и прибирала на кухне, потому и осмотрела, все ли в порядке в квартире. У нас будут гости. Интересно, чем она собирается их угощать? Подгоревшими спагетти? Пятью тефтелями? Которые в мусорном ведре.

Я поставила в шкафчик остальные тарелки и услышала, как мама опять входит в кухню.

— Вета! — сказала она торжественным тоном. — Я вышла замуж. А это Виталий Скворцов.

Отступила в сторону, и из-за ее плеча выглянул улыбающийся мужчина. А она смотрела на него с гордостью и…

— Здравствуй, Вета, — сказал он.

Не знаю, чего они ожидали. Наверное, моей ответной улыбки и торжественного: «Поздравляю, желаю счастья в личной жизни!»

Но голос у меня пропал, а сердце провалилось куда-то в желудок. Потом задрожали руки, из глаз потекли слезы. Крупные, как бусинки маминого ожерелья. Не тарелки, а они с грохотом разбивались о линолеум — я это слышала, клянусь!

— Что? — наконец выговорила я. — Как прекрасно! Нужно было заодно привезти и парочку детей, а то мне не с кем играть?

Не соображая, что делаю, я схватила сковородку и швырнула в кафельную стену. Мама словно знала и вымыла ее. Иначе томатный соус брызнул бы во все стороны, запачкав ее драгоценного Скворцова. А я выскочила на лоджию.

— Ветка! — крикнула мама.

В тот же момент я почувствовала, что сильные руки крепко схватили меня в охапку.

— Отстань! — крикнула я и тут же поняла, что это не мама.

От Виталия пахло хорошим одеколоном, а смотрел он на меня испуганно. Я вдруг все поняла. Наша лоджия не застеклена, и он испугался за меня, думал, что прыгну вниз.

— Отстаньте! — попыталась я высвободится, но он завел меня в комнату и только там отпустил, а потом торопливо закрыл дверь на балкон. Возле нас стояла Виля и смотрела на меня, поджав хвост.

— Вета, что ты? — мама тоже смотрела испуганно. — Разве это так…

Каждое ее слово больно ударяло в мои уши. Я проскочила мимо нее и убежала в ванную. Там села и заплакала, как никогда. Это было страшно. Перед глазами маячило лицо этого ужасного шатена с синими глазами и ямочкой на подбородке. Я ненавидела его. Его одеколон, его сильные руки. Ненавидела маму, всё на свете. И себя саму тоже, потому что не могла, как Татьяна, махнуть рукой на вчера и радоваться сегодняшнему и завтрашнему дню. Чувствовала я себя кошмарно и если бы могла это сделать в ванной комнате, то кинулась бы головой вниз с девятого этажа. Может, встретилась бы на том свете с Машей. Только кто будет заботиться о Виле?

Когда мама уговорила меня выйти, Виталия Скворцова в квартире уже не было. Но что это меняло? При одной мысли нем мне хотелось кричать. Мама поставила ширму, и я заснула на своем диване, прижимаясь щекой к мокрой подушке. В полусне мне казалось, что все происшедшее — это сон. А утром мама позвонит с моря и спросит: «Ну, как ты там? Готовь суп и утром и вечером звони бабушке».