Ромео

10

В среду днем, как раз в тот момент, когда Сара шарила под кроватью в поисках пропавшей туфли, чертыхаясь, поскольку уже опаздывала, в ее квартире зазвонил телефон.

Звонок перехватил автоответчик. Прозвучал записанный на пленку голос Сары, потом гудок и следом за ним заговорил звонивший.

— Сара, это я. Берни. Ты дома?

Сара сняла трубку.

— Я дома, но с минуты на минуту ухожу. Вот только разыщу вторую туфлю.

— Рад, что ты наконец выберешься из дома. Подумать только, целых два дня просидела взаперти в своей мрачной берлоге, которую ты умудряешься называть домом. Но, я надеюсь, ты покидаешь свое гнездышко не для того, чтобы отправиться на работу?

— Нет-нет. Я еду на телевидение.

— На телевидение? Что, на эту программу? Не могу поверить…

— Прибереги свое красноречие, Берни. И не пытайся отговорить меня. А, собственно, по какому поводу ты звонишь?

— Просто так, дежурный звонок. Хотел узнать, как ты.

— Что нового на работе? Бушанон злится, глядя на растущую кипу бумаг на моем столе?

— Ну, не такой уж он мерзавец. А вообще, тебе настойчиво звонил один из твоих клиентов.

— Санчес?

— Точно. Этот парень, похоже, без ума от тебя, малышка.

— Ах, оставь. Что он сказал? Продал картины?

— Даже не обмолвился об этом. Он просто интересовался, как ты поживаешь. Хотел знать, когда ты будешь на работе. Предлагал тебе свою помощь.

— Ну, хорошо, может, загляну к нему завтра. Посмотрю, как буду себя чувствовать.

— Не дергайся, Сара. Пусть пройдет время.

— Интересно ты рассуждаешь, Берни. И сколько же времени должно пройти, по-твоему?

В половине второго Сара подъехала к зданию телестудии на Эмбаркадеро. Молоденькая, тоненькая, как тростинка, суперсовременная блондиночка в шикарном красном пиджаке сидела за столом в отгороженном стеклом бюро — совсем как в аэропорту, в зале регистрации пассажиров. На небесно-голубой стене за спиной девушки красовалось изображение моста Голден-Гейт, над которым ярко-желтыми буквами горело название телеканала.

Девушка отодвинула стеклянную створку.

— Да?

— Меня ждет Эмма Марголис. Я выступаю в программе «Опасная грань».

— Ваше имя? — В голосе девушки угадывался легкий южный акцент.

— Сара…

Она не успела договорить, как ее окликнули. Обернувшись, она увидела Эмму. Ослепительно красивая в своем шелковом пестром платье, с огромными золотыми серьгами в ушах, она шла ей навстречу. Журналистка была не одна. Сара была одновременно удивлена и смущена, когда увидела, что ее сопровождает детектив Майкл Вагнер. Она с опаской посмотрела на приближавшуюся парочку.

Когда Эмма протянула ей руку, Сара даже не шелохнулась. Эмма схватила ее ладонь, пожала, ободряюще улыбнулась.

— Я до самой последней минуты сомневалась в том, что вы придете.

Сара выдавила из себя улыбку. Это далось ей нелегко.

Вагнер чуть отступил назад, поприветствовав Сару легким кивком головы и окинув далеко не мимолетным взглядом. Сара знала, что выглядит не лучшим образом. Вот уже несколько дней она питалась кое-как. Сбросила фунтов пять, не меньше. Под глазами набрякли мешки. Наряд ее тоже нельзя было назвать изысканным. Серые хлопчатобумажные брюки она только что достала из корзины с неглаженым бельем. Шов на плече темно-синего свитера разъехался. Это она заметила уже в машине. Да, оделась она явно не для дебюта на телевидении.

— Я только захвачу свою почту, и можно будет пройти ко мне в офис, — с теплотой в голосе произнесла Эмма.

Сара нахмурилась. Разве им не пора в студию? Ведь запись через полчаса.

Эмма словно читала ее мысли.

— У нас есть в запасе несколько минут, — сказала она.

— Послушайте, Эмма… так будет съемка или нет? — Сара различила нотки паники в собственном голосе. Ты сможешь, Сара. Ты должна.

— Я отдала ему свою записку, — тихо сказала Эмма, кивнув на Вагнера. — И рассказала о вашей, Сара. И о медальоне тоже.

Медальон. Сара так нервничала, готовясь к передаче, что напрочь забыла об этой чертовой побрякушке.

— Не знаю, как вы, — сказала Эмма, — но я себе места не находила все это время.

— Мне от этого не легче, — ответила Сара. А она-то прониклась к Эмме, даже подумала по глупости, что ей можно доверять.

— Я сделала это для вас, Сара. Потому что очень за вас тревожусь. Я не хочу, чтобы вы стали следующей жертвой этого негодяя.

Вагнер решился наконец заговорить.

— Давайте пройдем в офис Эммы и там все обсудим. — Голос его был холодным и раздраженным.

Сара испуганно покосилась на него.

— В офисе Эммы? А может, вы предпочли бы в полиции?

— Майк не враг вам, Сара, — вступилась за детектива Эмма.

— Я лишь хотел сказать, что лучше поговорить у Эммы, чем здесь, в вестибюле, — с легкой улыбкой произнес Вагнер.

Сара несколько смягчилась, вспомнив о том, как он помог ей в субботу утром, когда вместе с ней отправился выбирать одежду для Мелани.

Секретарь открыла им служебный вход. Эмма провела гостей в свой офис, расположенный в конце коридора. На стенах здесь были развешаны сертификаты многочисленных наград, присужденных программе «Опасная грань», и несколько довольно неплохих эскизов Матисса. Огромных размеров стол — сочетание латуни и стекла — был завален бумагами, книгами, журналами, компьютерными дисками, среди которых примостился и сам компьютер.

— Я люблю работать в беспорядке, — заявила Эмма беспечным тоном, совсем ей не свойственным.

«Она чувствует свою вину, — подумала Сара. — Еще бы. Она предала меня».

— Давайте присядем, — предложил Вагнер.

Эмма повиновалась, грациозно опустившись в серовато-зеленое кресло напротив стола. Рядом стояло еще одно кресло, а у стены — огромный ярко-зеленый диван.

Сара, оставшись стоять, без преамбулы обрушилась на Вагнера.

— Что именно она вам рассказала?

Вагнер присел на диван. Сегодня он был одет непринужденно — в рубашке цвета хаки со светло-бежевой отделкой, рукава закатаны, на плечи накинут ирландский вязаный свитер. Внешне он, скорее, напоминал профессора колледжа, нежели детектива по уголовным делам.

— Эмма сказала, что вы получили какое-то послание от Ромео. И еще некую безделушку.

Сара покосилась на него.

— Письмо было без подписи. А медальон… да мало ли кто мог подкинуть его ко мне в машину.

— Так, значит, вы думаете, что это был не Ромео? — спросил он.

— А вы думаете, он? — с вызовом парировала Сара.

— Эмма говорит, вы выбросили записку.

— Да, порвала и бросила в помойное ведро.

— Зачем? — вскочив с дивана, закричал Вагнер. — Вы должны были понимать, что уничтожаете вещественную улику. Черт возьми, Сара! Ну почему вы совершили такую глупость?

— К чему так горячиться, Майк? — вмешалась Эмма. — Сара была сама не своя. Сколько ей пришлось пережить. Не дави на нее.

Вагнер стоял так близко к Саре, что она невольно вдыхала лимонный аромат его лосьона и запах сигаретного дыма, которым были пропитаны его дыхание и одежда. Она отступила на шаг — но не потому, что ей был неприятен запах. От Вагнера исходила какая-то невероятная энергия, и ей стало не по себе.

— Согласна, это было глупо с моей стороны. Но я в тот момент не думала, если хотите. Я просто… действовала, — огрызнулась она, вперив взгляд в ровный белый потолок, словно там могла почерпнуть некое объяснение своему поступку.

— О’кей, Сара. — Вагнер отвернулся, но голос его смягчился. — Я понимаю.

— Черт побери. — Плевать ей было на его понимание.

— А что с медальоном? Его вы, надеюсь, не выбросили?

— Нет.

Вагнер улыбнулся.

— Умница.

— Тоже мне, отец родной, — сердито отрезала она.

Эмма поднялась со своего места и подошла к Саре.

— Все это ужасно, — сочувственно произнесла она, обнимая ее. — Но это еще не конец. Вы же понимаете, Сара. Развязка наступит только тогда, когда они поймают этого негодяя.

«Это никогда не кончится», — в отчаянии подумала Сара. Ей бы только не сорваться. Ярость глушила разум. Как совладать с ней?

— А больше не было никаких анонимных писем или подарков? — Вагнер уже не казался столь официальным. В его голосе сквозили нотки симпатии.

— Нет. Потому-то я и подумала… я все проанализировала… он ведь не делал этого раньше? Не посылал записок сестрам других женщин? Или у них не было сестер? А подруги? Или, может…

Эмма подвела Сару к креслу. Та послушно села. Эмма примостилась на подлокотнике, взяла дрожащую руку Сары в свою. Сара испытала чувство благодарности к этой женщине. Присутствие Эммы и ее поддержка в какой-то мере успокаивали ее, избавляли от ощущения одиночества. На мгновение она представила, что это Мелани держит ее за руку. Мелани оберегает ее. И это из уст Мелани слышит она нежные и проникновенные слова, не имеющие ничего общего с той психиатрической галиматьей, которой ее пичкала сестра.

Они с Мелани редко обменивались нежностями — так, легкий поцелуй в щечку в дни рождения, и всегда такой неловкий. Неискренний. Словно из-под палки.

— Поцелуй сестру, Сара. Не каждый день моя дочь поступает в Стэнфордский университет. — Отец светится от счастья, глядя на свою драгоценную дочь. Какая гордость в его лице. Какое удовольствие. Обожание.

Сара послушно прижимает губки к холодной гладкой щеке Мелани.

— Поздравляю.

Она улыбается, притворно выражая радость, а в голове вертится: «Ненавижу. Из-за тебя я так одинока»

Сара прогнала прочь ожившие было видения. Перед глазами вновь замаячила знакомая фигура детектива. Саре стало не по себе от его пытливого взгляда. Он словно хотел понять, что стояло за ее внешней агрессивностью, наивно полагая, что, чем дольше он будет на нее смотреть, тем быстрее удастся ему разгадать эту тайну. Что ж, и не такие умы пытались это сделать — но тщетно.

— Сара, я не утверждаю, что именно Ромео связывался с вами. Этот стиль поведения как раз и не свойствен ему. Во всяком случае, мы не замечали за ним подобных демаршей. Но нельзя исключать и того, что он мог изменить своим привычкам. Мы должны очень серьезно отнестись к любой версии. Если Ромео действительно вышел на вас, мы обязаны быть начеку. Ведь в таком случае вы становитесь действующим лицом в этой кровавой драме. Я не то чтобы пугаю вас. Но нам теперь нужно вести круглосуточное наблюдение за вами. Волосок не должен упасть с вашей головы.

— Здорово придумано, — сурово произнесла Сара. — Но, пока вы будете нянчиться со мной, Ромео вполне может облюбовать себе другую жертву. И соблазнить ее на романтический ужин на двоих в ее доме. — Сколько же еще будет жертв, прежде чем его остановят?

— Сара, мы тут с Эммой поговорили и пришли к выводу, что вам не стоит выступать в ее программе.

— Не стоит выступать? Но это же абсурд. Особенно если следовать логике ваших рассуждений. Ведь вам абсолютно не за что зацепиться. Без меня вам не обойтись. Почему бы не использовать меня в качестве приманки при охоте на этого зверя? Если со мной общается именно он, так мне стоит быть на виду, поощряя его инициативу. — Не дожидаясь его ответа, Сара обернулась к Эмме. — Может, нам пора уже пройти в студию?

Вагнер упорствовал.

— Нет. Мы не знаем, что он затеял. Какую роль он отвел вам в своей игре.

Сара гневно обрушилась на него.

— Я сама установлю правила игры. Как еще мне на него выйти? Может, вы рассчитываете, что он пришлет мне свой обратный адрес и мы станем друзьями по переписке? Я сделаю то, что задумала, Вагнер. И не отступлю. Я подчинюсь голосу разума — пусть его и не так много во мне осталось после всего, что сотворил этот мерзавец. И вы меня не остановите!

Вагнер явно начинал терять терпение.

— Держитесь в рамках, леди. Не вы хозяйка программы.

Она сардонически усмехнулась.

— Верно, не я. Эмма.

Он взорвался.

— Черт возьми, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Вы хотите вести свою партию? Отлично. Тогда верните нам вещественные улики. Дайте нам возможность выполнить нашу работу.

Эмма бросила взгляд в его сторону.

— Хотя бы на минуту забудьте о том, что вы полицейский, Майк.

Сара посмотрела на часы.

— У нас в запасе пятнадцать минут. Вам не пора пудрить нос или что там еще положено?

Эмма нахмурила свои темные брови.

— Почему бы нам не подождать несколько дней, Сара? Пусть полицейские…

— Собственно, есть и другие телепрограммы, где меня примут с распростертыми объятиями. Если вам недостает мозгов…

— Я думаю прежде всего о вас, Сара. О вашей безопасности, — возразила Эмма. Выражение лица ее было строгим.

— А я думаю о Ромео. Я не прощу себе, если позволю ему и дальше безнаказанно творить зло. Ему больше не праздновать победы. Я не допущу этого. Не знаю, что за игру он затеял, но мне ясно одно: всю жизнь я чувствовала себя жертвой, эдакой маменькиной дочкой, слабым, беззащитным существом. Всегда оставалась в проигрыше. Вечно пряталась. Боялась. Даже собственной тени. Я устала. Мне нужно что-то делать, иначе я не смогу жить дальше. Вы это понимаете?

Лицо Эммы выражало участие. Вагнер тоже не остался равнодушным к ее исповеди. Но Сара не нуждалась в их сочувствии. Она ждала от них помощи в борьбе, на которую решилась.

— Мелани бросила ему вызов, — решительно заявила Сара. — Высказала ему… всем… все, что она о нем думает, раскрыла причины его болезни. Теперь моя очередь. Мелани думала, что ей удалось раскусить его, но она была слишком привязана к своим теоретическим выкладкам. Я же планирую лобовую атаку.

Вагнер покачал головой.

— Это безумие…

— Когда Мелани выходила в эфир, вы не считали это безумием, — язвительно заметила Сара.

— Теперь я горько жалею об этом. — Он отвел взгляд, и все трое замолчали.

— Может, ей лучше выступить, Майк, — сказала наконец Эмма. — Сара права: возможно, он и клюнет на приманку.

— Это меня как раз и беспокоит, — проворчал Вагнер.

— И, если вдруг это не Ромео беспокоил ее, а просто резвился какой-нибудь псих, — продолжала Эмма, — выступление Сары с экрана вообще будет делом безобидным. Зато для нее это равносильно слабительному.

— Согласитесь, Майк, — настаивала Сара, — сейчас я выступаю как наш главный козырь…

Вагнер помрачнел.

— Наш? Что за…

Его прервал зуммер телефона внутренней связи.

Эмма протянула руку и нажала на кнопку.

Раздался голос секретаря из приемной.

— Вас ждут в студии, мисс Марголис.

— Мы идем, Джина.

Вагнер попытался было возразить, но Эмма оборвала его.

— У тебя есть идеи получше, Майк?

— Ты, наверное, хочешь сказать — похуже? — саркастически заметил Вагнер, но по лицу его было видно, что он смирился.

Костлявая ассистентка в джинсах и мешковатом свитере бесцеремонно усадила Сару на вращающийся стул по правую сторону от Эммы. Всучив Саре крошечный микрофон, она приказала ей убрать провод под свитер, чтобы его не было видно, а сам микрофон пристегнула к вороту.

Не успела Сара сориентироваться, как Эмма уже заняла свое место, пришпилила микрофон и легким пожатием руки приободрила ее. Еще мгновение — и Сара увидела, как зажегся красный огонек в камере, что стояла перед Эммой. Круглолицый оператор в наушниках, соединенных с микрофоном, сделал знак ведущей. Эмма — хладнокровно и сдержанно — заговорила, вернее сказать, начала читать текст, который выдавал телесуфлер, установленный над телекамерой.

— Уважаемые телезрители, добро пожаловать к нам в студию. Наша передача вновь выходит в эфир после некоторого перерыва. Сегодня, как мы и обещали, у нас особая гостья. Мисс Сара Розен. Все мы разделяем ее скорбь по поводу злодейского убийства в прошлый четверг ее сестры, доктора Мелани Розен. Многие из вас, я уверена, смотрели нашу передачу, в которой выступала доктор Розен с экспертной оценкой действий маньяка, позже отнявшего жизнь и у нее.

Эмма держала руки на столе. За ее спиной, вдоль стены, тянулись ряды телевизоров. Сара уставилась в студийный монитор, стоявший прямо перед ней. На экране была только Эмма Марголис, и казалось, будто в студии она одна. Странное чувство. Как будто ее, Сары, вовсе не существует.

— Ромео. — Эмма намеренно сделала паузу, посмотрев прямо в камеру. — Не знаю, как вас, но меня это имя повергает в дрожь.

Сара взглянула на телесуфлер. Этой фразы она не увидела. Эмма импровизировала. Когда Сара вновь перевела взгляд на монитор, экран крупным планом высвечивал лицо Эммы, искаженное от ненависти и отвращения. Сара почувствовала, что ее начинает колотить дрожь, которая усилилась, стоило зажечься красному огоньку над стоявшей напротив нее телекамерой. Теперь монитор показывал их двоих, сидящих за столиком в телестудии. Сара нервно заморгала, впервые увидев себя на экране. Вид у нее был просто ужасный. Наверное, стоило все-таки нанести макияж. Но ведь она пришла сюда не рисоваться. И не для того, чтобы на нее попросту пялили глаза. Тогда зачем? Если б только она знала. Если бы только телесуфлер мог выдать текст и для нее.

Эмма уже завершала вступительную речь.

— Сегодня Сара Розен здесь, в нашей студии, потому что ее переполняют ярость и возмущение бессмысленным, варварским убийством сестры и она испытывает настоятельную потребность высказаться. Высказаться перед лицом убийцы. Она хочет говорить напрямую с Ромео. Я уверена, что все вы, сидящие у своих телевизоров, аплодируете ее смелости. Аплодируете вместе со мной. — Эмма повернулась к Саре и приободрила ее улыбкой. — Сара…

Сара вдруг поймала себя на том, что сидит, уставившись на чистый экран телесуфлера под приблизившейся к ней вплотную камерой, и красный огонек, словно глаз Циклопа, прожигает ее насквозь. В студии повисло напряженное молчание.

Она положила руки на стол. Потом убрала их обратно на колени. Бросила взгляд на монитор — теперь экран заполняло только ее лицо. Хотя Эмма и была рядом, Сара почувствовала себя такой же одинокой, какой и казалась на экране.

Ее охватила паника. Может, убежать? И тут она подумала о Ромео. Представила, как он сидит вечером у экрана своего телевизора. Наблюдает за ее выступлением. Чувствует себя настоящим героем. Мысленно выстраивает следующий коварный замысел обольщения. Приступил ли он уже к его воплощению? Начал ли ухаживать за ней? Может, все-таки прав Вагнер? Мелани ему оказалось мало. Понадобилась и ее сестра?

Она обрушила на стол всю мощь своего кулака.

— Ты, развратник! — рявкнула Сара прямо в телекамеру. — Подлейшее существо. Ты хоть знаешь, кто ты есть? Какое ты мерзкое, гнусное чудовище? — Щеки ее пылали, голос срывался от волнения. — Моя сестра вычислила тебя. Она сумела разглядеть то, что скрывалось за твоей фальшивой маской и что осталось незамеченным теми бедными женщинами, которых ты растерзал. Вот почему тебе понадобилось убить ее, так ведь? Потому что она была слишком близка к разгадке твоей сущности. Потому что знала, что ты из себя представляешь на самом деле. И ты испугался этого — ты, трус! Ну, а как же быть со мной? Не опасна ли теперь и я? — Сара была уже вне себя от ярости. — Так больше не может продолжаться! Тебя пора остановить! Трус… трус… — Теперь уже оба кулака легли на стол. И она барабанила ими что есть мочи. Даже когда запись уже закончилась.

Вагнер поймал Сару уже на выходе из телестудии.

— С вами все в порядке? — спросил он.

— Нелепо, да? — Сара испытывала неловкость и вместе с тем опустошенность после эмоционального взрыва в эфире.

Он улыбнулся.

— Нет, что вы. Это было впечатляюще. Как и предупреждала Эмма — что-то вроде слабительного.

— Легче все равно не стало. — Теплая улыбка Вагнера тем не менее принесла ей некоторое облегчение.

— Давайте, я подвезу вас домой, — предложил он.

Сара отнеслась к его предложению без энтузиазма. Нервное напряжение еще не спало, и ей сейчас лучше было бы побыть одной.

— Я на машине.

Не приставай ты ко мне, Вагнер. У меня своих проблем — не расхлебать.

— Сара, не пренебрегайте мной. Я искренне хочу вам помочь.

— Так же, как помогли Мелани? — выплеснула она в ответ очередную колкость из не пересыхающего в ней колодца злости. Отчеканивая каждое слово. Вонзая их, словно булавки в плюшевую куклу. — Вы что думаете — с практикой придет опыт?

У него вырвался усталый вздох.

— Мы тоже хотим его остановить, Сара.

Все в ней смешалось. Пожалуй, это было уже слишком. Несмотря на тяжесть ситуации, Сара не могла не признаться в том, что испытывает смутное влечение к Майклу Вагнеру. Она, конечно, и думать не смела о том, к чему это может привести. Знала только, что никогда не допустит слабости.

Пока она пребывала в замешательстве, секретарша открыла окошко и позвала:

— Мисс Розен. Звонили из вашего офиса, оставили сообщение для вас.

Заинтригованная, Сара подошла к бюро и взяла записку. Пробежав ее глазами, она подняла взгляд на Вагнера и увидела тревогу на его лице. Очевидно, он подумал, что Ромео уже откликнулся на ее эмоциональный призыв.

— Это от Берни. Мы с ним вместе работаем, — объяснила она Вагнеру. — Почему вы не едете на работу? Должно быть, вас ждут дела.

— Вы в самом деле не хотите, чтобы я вас подождал? Проводил до машины?

— Господи, да ведь еще светло на улице. И народу полно. Я не думаю, что из-за угла сейчас выскочит Ромео и похитит меня.

— Сара, я знаю, вы до сих пор не верите, что именно он стоит за этими, скажем так, странными посланиями. Но я хочу вас предупредить: мы не станем испытывать судьбу. Я уже договорился о круглосуточном наблюдении за вами. Один из наших сотрудников будет дежурить в машине возле вашего дома. Вы отсюда прямо к себе?

— Да.

— О’кей. Я заеду к вам попозже. Забрать медальон.

Сара как раз набирала номер рабочего телефона, когда вдруг вспомнила, что медальон до сих пор у нее в машине. Но Вагнер уже вышел. Ну, ничего, отдаст потом, когда он заедет.

Берни ответил на второй звонок.

— Слава Богу, ты перезвонила, Сара.

— В чем дело? Что-то случилось?

— Где ты?

— Все еще на телевидении. Берни, у тебя такой голос. Ты меня пугаешь.

— Знаешь, это касается и меня. Тут кое-что пришло по почте. Точнее, лежало в почте, но почтовой марки на конверте не было. Не знаю, как это могло попасть в нашу кипу.

— Что? Что это было? — Взволнованный тон Сары привлек внимание секретарши. Девушка обернулась.

— С первого взгляда — обычная открытка с соболезнованиями. Ты такие уже получала. Но эта была адресована мне для передачи тебе. Так что… так что я вскрыл конверт. Сара, там было любовное послание. Красное сердце.

Саре пришлось облокотиться на стойку бюро, чтобы не упасть.

— Что… что там было написано?

— Всего одна строчка. «Ты заглянула в медальон?» — Берни замялся в нерешительности и добавил: — И внизу… подпись… «Ромео».

Она закрыла глаза… головокружение. Ощущение такое, будто она стремительно падает с высоты. Но, достигнув земли, не разбивается, а попадает прямо в объятия безумца. Как она могла быть такой наивной? Глупая, глупая девчонка. Никогда не знаешь, чем все может кончиться.

Берни неистовствовал на другом конце провода.

— Что за медальон? Что происходит, Сара? Я позвонил в полицию. Говорил с детективом Аллегро. Он сейчас пришлет человека за этой запиской. Сара… что все это значит, черт побери?

К тому времени как Сара доплелась до автостоянки, что находилась за углом здания телестудии, ее уже так трясло, что она чувствовала дрожь и в кончиках пальцев, и в ступнях, и даже кожа на голове у нее зудела.

Она тяжело привалилась к дверце автомобиля, пытаясь восстановить дыхание и выкарабкаться из сетей, которыми опутала ее паника. Она сильно тряхнула головой. Итак, он начал действовать. Если она сейчас сдастся, он попросту добьет ее.

Распахнув дверцу, она плюхнулась на пассажирское сиденье, уставилась на перчаточный ящик. Ее тошнило. Она вспомнила, что не пообедала. И вообще: когда в последний раз она ела? Этого она тоже не помнила.

Открой ящик, Сара. Ты была очень решительна перед камерой. Да, но тогда я еще не была уверена в том, что имею дело с Ромео. Как же, рассказывай. Разве ты не знала этого с самого начала? Почему ты все время лжешь самой себе?

Распахнув ящик, он не увидела медальона. Что, если он уже забрал его? И где теперь он вынырнет? Что это — флирт, или он попросту хочет довести ее до сумасшествия? А есть ли разница?

Она начала судорожно рыться в ящике, расшвыривая бумаги, фантики от конфет и прочий хлам, пока наконец не наткнулась на медальон. Золотое сердце. Живое. Пульсирующее. Вонючее. О, Боже…

— Сара.

Она была так ошеломлена, услышав свое имя, что даже подпрыгнула, едва не задев головой потолок кабины.

— Вы! — вырвалось у нее.

Вагнер наклонился и пристально посмотрел на девушку. Взгляд его был непривычно нежен.

Сара поймала себя на том, что не может спокойно смотреть на него. И предпочла отвернуться, вновь уставившись на медальон. Когда она потянулась к сердечку, Вагнер крепко схватил ее за запястье. Вытащив из кармана платок, он осторожно извлек медальон из ящика.

— Его нужно проверить на отпечатки пальцев.

— Это от него. Теперь я точно знаю. — Собственный голос показался ей чужим. Она была бы рада, если бы этот голос принадлежал не ей. Нет, если бы она не принадлежала ему, могла бы скрыться от него. Скрыться от всего и от всех. Ты — маменькина дочка. И не забывай об этом.

— Я в курсе, — спокойно произнес Вагнер. — Только что в машине я разговаривал по телефону с Аллегро. Он рассказал мне о записке, которую получил ваш приятель Берни. Я помчался сюда в надежде застать вас. Я знал, что вы будете… расстроены.

Взгляд ее упал на медальон, который Вагнер держал в руке.

— Там… внутри что-то есть.

Эту информацию ему тоже передали. Единственной загадкой оставалось теперь содержимое медальона.

Вагнер все так же пристально смотрел на нее.

— Вы хотите узнать прямо сейчас?

Сара не могла оторвать взгляда от маленького сверкающего сердечка, выглядывающего из носового платка. Медальон казался сущей безделицей. Нелепой шуткой какого-то психа. Она вдруг подумала о том, что вот так же на ладони Вагнера могло лежать и ее сердце. Но нет, пока еще оно билось в груди, хотя биение его и отдавалось болью.

— Откройте, — выпалила она.

Ни слова не говоря, Вагнер достал из кармана еще один платок. Щелкнув замочком медальона, он открыл крышку.

Сара думала, что морально готова к любым неожиданностям, но стоило ей увидеть содержимое медальона, как слезы затуманили взгляд. В правую половину сердечка было вставлено миниатюрное фото Мелани. Красивая, жизнерадостная девочка-подросток. Лучезарная улыбка. Мелани светится от счастья. Сара тотчас узнала снимок. Он был из школьного выпускного альбома Мелани.

А что за фотография слева? Сара узнала и ее. Грустная маленькая девочка. Взгляд опущен. На губах — застывшая гримаса. Сара отчетливо помнила, когда был сделан этот снимок. Сразу же после одного из этих унизительных танцевальных конкурсов…

— Улыбайся, Сара.

— Я пытаюсь, папочка. Я пытаюсь, — звучит детский голос, полный отчаяния.

Берни объявился у Сары спустя двадцать минут после того, как она вернулась домой со студии. Открывая ему дверь, она подумала о том, что он наверняка зашел проведать ее. Но, стоило ей увидеть выражение его лица, как она поняла, что ошиблась, выдав желаемое за действительность. Как дорого она дала бы за то, чтобы хоть что-то из желаемого обернулось действительностью.

— Что случилось? Только не говори, что мне очередная… почта.

Берни устремил взгляд к потолку.

— Буря еще не грянула, но тучи сгущаются.

Сара измученно посмотрела на него. Сколько еще всего должно произойти, прежде чем она сможет сказать, что кошмар окончен?

— Что еще?

— Буквально через пять минут после нашего разговора позвонил доктор Фельдман. Я пытался связаться с тобой, но ты уже ушла из студии.

— Тебе звонил Фельдман?

— Да, искал тебя. К сожалению, он именно сегодня решил сказать твоему отцу о Мелани. Он хочет, чтобы ты срочно приехала в клинику. Сказал, что будет ждать тебя там.

Сара словно приросла к полу. Она не могла шелохнуться. Даже дыхание давалось ей с трудом.

— Я отвезу тебя.

Она покачала головой.

— Я не нуждаюсь в твоем разрешении, — твердо сказал Берни.

Подобие улыбки промелькнуло на ее губах.

— Я люблю тебя, Берни.

— Я это знаю, малышка.

Вагнер наблюдал за тем, как нервно расхаживает взад-вперед по кабинету его партнер.

— Мне это не нравится, — проворчал Аллегро.

— Что именно?

Аллегро бросил недовольный взгляд в его сторону. Он уже не на шутку рассвирепел.

— Все. Как ты мог позволить ей пойти на эту идиотскую передачу?

— А что ты от меня хочешь? Чтобы я арестовал ее? — огрызнулся Вагнер. — Что за криминал в ее желании выступить? Тем более что она думала, будто это проделки какого-нибудь ненормального…

— Мы должны вызвать ее сюда и зачитать ей закон о соблюдении правовой дисциплины. Что это такое? Скрывает вещественные доказательства, устраивает полицейским обструкцию…

— Черт возьми, Джон. С ней этот номер не пройдет. Мы добьемся лишь того, что еще больше настроим ее против себя.

Аллегро схватил со стола целлофановый пакет, в котором лежали открытка в форме сердца и конверт.

— Никаких почтовых отметок. Никто из служащих реабилитационного центра не знает, как могло затесаться это письмо в служебную почту. Я поручил Корки опросить каждого, кто работает в том здании. — Он бросил брезгливый взгляд на медальон, который лежал в отдельном пакете. — Думаешь, будут еще сюрпризы?

— А ты? — угрюмо произнес Вагнер.

Аллегро не сводил глаз с медальона.

— Сара сказала, где он мог раздобыть фотографии?

— Она почти уверена, что одна из них взята из школьного выпускного альбома. Вырезана из группового снимка команды по лакроссу или по плаванию. Доктор была капитаном обеих команд. Я уже отправил нашего человека на Скотт-стрит, где они раньше жили, — может, ему удастся разыскать школьный альбом того года выпуска.

— Да Ромео наверняка уже уволок его, — сказал Аллегро. — А как насчет фотографии Сары?

Вагнер пожал плечами.

— Она из семейного альбома. Судя по всему, он унес альбом из дома доктора. Мы ведь не нашли ни одного, если ты помнишь. И, уж если нам не повезло вначале…

Аллегро обратился к вошедшему в кабинет полицейскому.

— Миллер, отнеси этот хлам экспертам. Скажи, что результаты нам нужны были еще вчера, — свирепо отрезал он.

Миллер забрал пакет, кивнул головой и вышел.

— …может, повезет на этот раз, — закончил свою мысль Вагнер.

— Да, жди больше. — Аллегро раскрыл пухлую папку с делом Мелани Розен. Пролистал бумаги, пока не отыскал отчеты из лаборатории, подшитые отдельно. Сверху лежали самые свежие заключения криминалистов. — Мы опять в тупике. Никаких отпечатков пальцев. Ни следов крови, ни ворсинок одежды, хотя они-то уж должны были остаться.

— Может, в момент убийства он раздевается догола? Или приносит с собой смену одежды и обуви. — Вагнер присел на угол стола.

Аллегро продолжал просматривать отчет.

— Анализ спермы подтверждает ту же группу крови, что и в предыдущих случаях. Исследование ДНК займет несколько недель, но, бьюсь об заклад, мы не получим ничего нового. Так что можно не сомневаться в том, что убийца один и тот же. Единственное, что нам остается, — это поймать мерзавца.

— Я по-прежнему считаю, что Перри — наиболее вероятная кандидатура. Что-нибудь новое есть по нему?

— Никакой связи с другими жертвами не прослеживается. Фотографию Перри показывали всем соседям убитых, но никто его не опознал. Похоже, мы идем по ложному следу.

— Кто еще? Предположим, кто-то из знакомых доктора, кого мы знаем. И кого, вероятно, знает и Сара.

— Ну, прежде всего, бывший муж. Возможно ведь, что он давно вынашивал зверский план убийства жены, а тех, других, ему пришлось убрать, чтобы запутать следствие?

— А как тогда объяснить его записочки к Саре?

— Может, он и сам псих, только маскируется под психиатра.

Вагнер слегка улыбнулся.

— Ты не очень-то его жалуешь, верно?

— А ты? — парировал Аллегро.

Вагнер улыбнулся шире.

— Не очень.

— Впрочем, у нас тут не конкурс личных симпатий, — сказал Аллегро.

— Деннисон, безусловно, тертый калач. Но, как говорится, всякий калач крошится. Рано или поздно.

Аллегро хрипло рассмеялся.

— Рано или поздно, говоришь? Ты это скажи Саре Розен. Думаю, для нее это будет утешением.

— Я поставил ее под круглосуточное наблюдение. — Вагнер чиркнул спичкой и зажег сигарету — аккурат под табличкой «Не курить», прибитой к стене.

Аллегро подошел к кофеварке, поморщился, увидев грязный сосуд с холодной кофейной гущей.

— Пожалуй, это единственное, что мы можем сделать в ожидании его следующей вылазки.

— Сара — крепкий орешек. — Вагнер выдержал паузу, лениво перебирая бумаги на своем столе. — В чем-то она очень похожа на свою сестру.

— Сумасбродка. Ничего общего с Мелани.

— Пожалуй, я не соглашусь с тобой. Забавно, но, впервые увидев Сару, я подумал о том, что они с доктором — полная противоположность. Прежде всего, внешне. Ну, и характером, конечно, тоже разные. Во всяком случае, Сара стремится быть непохожей на сестру. Пожалуй, чересчур усердствует в этом. И потому у нее такая мятежная душа. Доктор, напротив, всегда производила впечатление человека, который точно знает, что делает и зачем. Хладнокровная, трезвая, рассудительная.

— Пока что я не вижу сходства, — сурово заметил Аллегро.

— Да, мне кажется, что и Сара его не замечает. Она считает себя неудачницей, в то время как ее сестра достигла таких высот в жизни. Но Сара — удивительное создание. Во всяком случае, я не перестаю удивляться ей. Ну, скажем, когда ты думаешь, что она уже загнана в ловушку, ей каким-то чудом дается вывернуться и показать все, на что она способна. Может, она и не выйдет победителем, но без борьбы не сдастся.

Аллегро налил себе в чашку холодного, оставшегося с утра, кофейного суррогата.

— Когда я начинаю думать об обеих сестрах, меня посещает одна и та же мысль, — задумчиво произнес Вагнер.

— Что еще? — Аллегро положил полную ложку сахара в кофейное месиво, подумав о том, что было бы неплохо плеснуть туда же и немного виски.

— Не смейся, — сказал Вагнер, — но сформулировать я ее могу лишь так: каждая из них — яркая индивидуальность.

Аллегро удивленно повел бровью.

— Ты хочешь сказать, что они не дополняют друг друга?

Вагнер медленно кивнул головой, ухмыльнулся.

— Я ведь окончил философский курс в колледже. Что ты хочешь?

Аллегро вернулся к своему столу, глотнул приторного кофе, даже не заметив его ужасного вкуса. Он потянулся в папке с делом Ромео. Отыскал раздел «Жертвы» и принялся разглядывать фотографии, сделанные на месте убийств и сгруппированные на одной странице.

Дайана Корбетт, ставшая первой жертвой Ромео. 22 апреля. Ее фотография помещалась в правом верхнем углу страницы. Высокая, атлетического телосложения, юрист, специализировавшаяся на делах о банкротстве. Труп ее был обнаружен экономкой, с момента убийства прошло как минимум сорок восемь часов. Рядом помещалось фото Дженнифер Холл. Решительного вида блондинка, биржевой брокер, которую друзья в один голос характеризовали как энергичного и удачливого предпринимателя. Ее изуродованное тело обнаружил муж, моложе ее на десять лет. Он на день раньше вернулся из командировки в надежде преподнести жене сюрприз. Девятого июня Дженнифер Холл исполнялось тридцать. Так совпало, что этой дате суждено было быть дважды высеченной на могильной плите.

Фотография Карен Остин помещалась ниже, прямо под снимком Дайаны. Третья жертва Ромео, веснушчатая, рыжеволосая. Финансовый советник крупной компании с Юнион-сквер. Босс ее буквально боготворил. Только что она получила большое повышение по службе. Это событие на работе отмечали за два дня до убийства. 21 августа.

Следующей была Маргарет Энн Бэйнер — миловидная миниатюрная брюнетка, профессор социологии, убитая шестнадцатого сентября. На фотографии хорошо просматривался накрытый к ужину стол и на нем — хрустальные бокалы с вином, нетронутое блюдо жареной свинины. И заляпанный кровью нож, который она приготовила для нарезки мяса.

И, наконец, Мелани. Леденящий душу снимок, на котором отображено ее искромсанное тело, распростертое на залитом кровью светлом диване. Фото Мелани было единственным, на которое Аллегро не мог смотреть без содрогания.

Он захлопнул папку и мысленно обратился к событиям того февральского вечера, когда он посетил офис Мелани, чтобы обсудить с ней решение о госпитализации жены…

Он сидит в кресле напротив нее, намеренно закинув ногу на ногу, чтобы скрыть свое возбуждение, которое выдавала резко обозначившаяся выпуклость в паху.

— Вы будете навещать ее в клинике? — спрашивает она.

— Вообще-то я не планировал… мы ведь в разводе.

Мелани встает, выходит из-за стола, опирается на угол. Он волнуется еще больше, вдыхая цветочный аромат ее духов, глядя на ее красивые длинные ноги. Он чувствует, как напрягается его член. Возникает болезненное ощущение.

— Думаю, для вас обоих будет лучше, если вы воздержитесь от свиданий.

Он улыбается, испытывая облегчение от ее приговора. Теперь ему не придется терзать себя угрызениями совести. Он будет просто следовать совету врача.

Она улыбается в ответ. Как будто знает, о чем он думает. И не только в связи с Грейс.

— Вы голодны, Джон?

Мимолетный взгляд на него, по-прежнему с улыбкой. Он успевает его перехватить.

— Вообще-то я не сильна в кулинарии, но вы не будете разочарованы моей стряпней. Обещаю.

На лбу предательски выступают капли пота. Проклятье. Ну, говори же, что ты молчишь?

— Это что… кошер[5]?

— Вы еврей? — В ее вопросе легкая насмешка.

Он не может с уверенностью сказать, что стоит за ее предложением — возможно, это своего рода тест, и она хочет проверить, действительно ли он такой никудышный муж, каким представляется со слов жены.

Она не торопит его, стоит не шелохнувшись, словно позволяя ему обдумать линию поведения, но он чувствует, что в душе она уже торжествует победу.

Он следует за ней вверх по лестнице, втайне восторгаясь соблазнительным покачиванием ее бедер.

Она приглашает его в гостиную, приносит виски, даже не спрашивая, хочет ли он выпить. Она знает. Садится рядом с ним на диване, смотрит, как он осушает стакан одним долгим глотком. Потом забирает у него стакан.

Теперь она уже без всякого смущения разглядывает его бедро, и он чувствует себя неловко и еще больше возбуждается. Нет, она остановится на этом. Она себя контролирует. И он тоже владеет собой. Разве что один орган неуправляем, но ничего, он с ним справится.

Губы ее раскрываются. Она что-то бормочет. Он не слышит. Нужно придвинуться ближе.

Она повторяет сказанное — уже шепотом, ему на ухо. Теперь уже он слышит ее четко и ясно.

Сара с Берни застряли в пробке при въезде на Бэй-бридж. Берни изумленно посмотрел на нее.

— Сара, ты с ума сошла.

— Ничего нового я не услышала.

— Почему ты мне не сказала, что этот маньяк писал тебе? — спросил он. — Посылал тебе подарки…

— Подарок. Всего лишь один медальон. Пока. Вот я тебе и говорю. А до сегодняшнего дня я сама не знала, кто это присылал.

— Но ты пошла на это шоу. Бросила ему вызов. Ты хоть понимаешь, во что влезаешь?

— А какой выбор оставил мне этот ублюдок?

Берни, казалось, зашел в тупик.

— А ты не думаешь, что схватка в эфире может лишь осложнить ситуацию?

— Как ты не понимаешь? Я уже по горло сыта всем этим. — Сара не хотела вымещать злость на Берни, но сейчас была рада тому, что не сдержалась и выплеснула эмоции. Иначе все могло бы обернуться очередной истерикой. — Да будет тебе известно, я на этом не остановлюсь, — с вызовом в голосе добавила она. Постарайся переупрямить упрямца.

— Ты измотана и не способна рассуждать здраво. Так что спорить с тобой я сейчас не намерен. Уповаю на то, что эти детективы присмотрят за тобой и не допустят, чтобы ты совала шею…

— Детективы? Аллегро? Вагнер? Да они ни на что не способны. Убито пять женщин, Берни. Одна из них — моя сестра. И похоже, Ромео намерен сделать меня жертвой номер шесть, если только я… не предприму контрмер, — с отчаянием воскликнула она.

Тяжелый вздох Берни был исполнен раздражения и мрачного предчувствия.

— Сара, у меня теперь не будет ни минуты покоя, пока не поймают этого зверя. Может, ты на время переедешь ко мне? Я как подумаю о том, что ты одна, в этой крысиной норе…

— Посмотри-ка в зеркальце заднего вида.

— Что такое?

— Видишь тот черный седан, через две машины от нас?

Берни поправил зеркало.

— Да.

— Он преследует нас от самого дома.

Берни побледнел.

— Ты думаешь…

— Успокойся. Это полиция. Милостью полицейского департамента ко мне приставлен круглосуточный телохранитель. Так что тебе не стоит за меня волноваться.

— И все-таки я бы предпочел, чтобы ты пожила у меня. Места в моей квартире хватит. И к тому же у тебя будет возможность познакомиться с Тони.

— Только этого мне не хватало. Он что, уже переехал к тебе?

— Когда речь заходит о любви, ты становишься циничной, Сара.

— Тут уж я не стану с тобой спорить, Берни.

Из-за бесконечных «пробок» на дорогах он смогли добраться до клиники «Белльвиста» лишь около семи вечера. Берни, пересев в инвалидную коляску, покатил к главному входу, Сара пошла следом за ним.

Как отец воспринял известие о смерти своей любимой Мелани? Будет ли он обвинять ее, Сару? Упрекать в том, что в конечном итоге виновата в случившемся именно она? Она, плохая дочь и сестра, спровоцировала трагедию. Если бы она не была такой агрессивной, завистливой, добилась бы в жизни успеха — может, тогда она смогла бы спасти Мелани? Предотвратить ее гибель?

— Если бы ты не думала всю жизнь только о себе, Сара, — сурово произносит отец, — этого не случилось бы.

Ей десять лет, она стоит в дверях отцовского кабинета в их доме в Милл-Вэлли.

— Я не нарочно…

— Вечно ты бубнишь, что не нарочно, — грубо обрывает он ее. — А теперь у твоей сестры синяк на руке.

— Я не виновата, — лепечет она. — Она упала с велосипеда.

— Не ты ли уговорила ее везти тебя на велосипеде к твоей подруге Лили?

— К Бонни.

— Что?

— К Бонни, а не к Лили. Я забыла своего Гордо у Бонни дома.

Гордо — это ее любимая плюшевая игрушка — обезьянка с грязно-коричневой шерсткой. Она спит с ней по ночам. Повсюду таскает ее с собой. Отец не устает повторять, что ей пора отвлечься от «посторонних объектов». Как жаль, что отец относит к таким «объектам» ее любимого Гордо. Она терпеть не может, когда он начинает жонглировать своими психиатрическими терминами. В такие минуты отец кажется ей еще более высокомерным, самовлюбленным. Она все равно не понимает смысла его сложной терминологии. Знает лишь одно: ей всегда становится стыдно за себя.

От его строгого, исполненного упрека взгляда она цепенеет. Жмется. И не потому, что дрожат ноги. Просто ей нужно срочно выйти. Что будет, если она описается — и прямо на его красивый персидский ковер?

— Сара, по-моему, я уже говорил тебе о том, что не одобряю твоей дружбы с Бонни.

— Да я и не дружу с ней. — Она пытается защитить себя. — Почти не вижусь.

— Ее брат — это просто исчадие ада.

Он имеет в виду брата Бонни, четырнадцатилетнего Стива. Сара без ума от него. По глупости рассказала об этом Бонни. Та захихикала: «Слишком поздно. Твоя сестра уже положила на него глаз».

Сара хочет сказать отцу, что не она подбила Мелани на поездку к Бонни. Для Мелани это был предлог увидеться со Стивом. Но она не может выдать сестру. Отец еще больше разозлится. Да и от Мелани достанется. Еще как достанется.

— Сара, ты меня совсем не слушаешь.

Ей вдруг показалось, что она слышит голос отца. Странно, но в нем не было привычной жесткости и упрека. Голос были исполнен участия. Это был голос Берни. Он открыл дверь в вестибюль и придерживал ее, ожидая, пока пройдет Сара. Она же встала как вкопанная в нескольких футах от входа. Как будто кто-то намазал клеем подошвы ее сандалий и она не может двинуться с места.

— Ты только помни, что тебе совсем необязательно идти туда, — тихо произнес Берни.

Она покачала головой.

— Я не об этом. Просто… господи, Берни, ко мне возвращаются…

— Что?

Она безжизненно опустила руки, выдавила из себя улыбку.

— Так, всполохи прошлого.

Берни знал о том, какой мукой были для Сары воспоминания, особенно детские. Уж лучше амнезия…

— Что-то плохое?

— А разве бывает иначе?

На этот раз Фельдман дожидался ее в вестибюле. Завидев Сару и Берни в дверях, он сразу же вскочил с кресла. Судя по выражению лица, для него было неожиданностью появление Сары в обществе приятеля. Который к тому же был когда-то его пациентом. Когда Берни с трудом осваивал учебный курс, у него началась депрессия, и психиатр из клиники, куда он обратился, вознамерился посадить его на транквилизаторы. Берни, памятуя о своем наркотическом прошлом, был до смерти напуган подобной перспективой. И потому решил обратиться за консультацией к авторитетному специалисту. Выбор его пал на доктора Стэнли Фельдмана. Отдавая должное своему бывшему психотерапевту, Сара не могла не признать, что именно Фельдман смог помочь Берни выкарабкаться из криза, не прибегая к медикаментозному лечению.

— Как он? — спросила Сара психиатра, лишь только Фельдман и Берни обменялись сдержанными приветствиями.

— Давай поговорим в ординаторской, — предложил Фельдман. — Берни, может, ты выпьешь пока содовой или что-нибудь еще? Слева по коридору есть кафе. Сара найдет тебя там.

Берни взглянул на Сару.

Она еле заметно кивнула головой, и он отъехал.

Фельдман увлек Сару в противоположном направлении, к Жасминной комнате, где в прошлую пятницу у них произошла стычка. Неужели прошло всего шесть дней? Для Сары они были вечностью.

В комнате с газетой в руках сидел доктор с козлиной бородкой. Встретившись взглядом с Фельдманом, он отложил газету, поднялся и молча вышел.

— Ну?

Фельдман жестом указал ей на освободившееся кресло. Сара послушно села. Фельдман устроился напротив.

— Ну? — настойчиво повторила она. Как она ненавидела эти затяжные многозначительные паузы, которыми так увлекались психиатры. Эти гнусные трюки, именовавшиеся тактикой. Так легче было разговорить пациента. Повысить его нервозность. Чем выше накал эмоций, тем легче работать. Пациент уже не в силах сопротивляться.

Сара мысленно одернула себя: ведь она не пациент. Уже не пациент.

— Сегодня утром твой отец случайно услышал разговор двух медсестер, — бесстрастным тоном произнес Фельдман. — Прозвучало имя Мелани, и, насколько я понял, речь зашла о том, как ужасно то, что с ней произошло. К счастью, подробности не обсуждались. Твой отец пристал к ним с расспросами, они попытались выкрутиться, убедить его в том, что имели в виду вовсе не его дочь Мелани. Но, учитывая характер его заболевания, важнейшим элементом которого является паранойя…

— При чем здесь паранойя? — возразила Сара. — Ведь медсестры просто говорили о его дочери. Отец не параноик.

Фельдман слегка улыбнулся.

— Редкий случай, когда ты кидаешься на защиту отца.

— Я не защищаю его, — огрызнулась она. — Я опровергаю тебя.

— А, — многозначительно произнес он и кивнул головой.

— Продолжай, — буркнула она, испытав отвращение от этого хорошо знакомого жеста. Вот еще одно ненавистное ей качество психиатров. При них нельзя ничего сказать. Каждое твое слово тотчас анализируется, препарируется, интерпретируется. И в конечном итоге оборачивается против тебя. Таков был стиль Фельдмана, ее отца, Мелани.

— Твой отец пришел в ярость. Он ударил одну из медсестер.

Сара сцепила руки. В сознании пронеслось знакомое видение — занесенная для удара рука, — но она тут же погасила эту вспышку памяти. Интересно, прошло это мимо всевидящего ока старого еврея? Пожалуй, да, иначе он непременно отреагировал бы.

— Позвонили мне, — продолжал он. — К тому времени, как я добрался до клиники, Симон уже успокоился. Он заканчивал ленч и, когда я подошел к его столику в столовой, сразу же узнал меня. Я решил, что не стоит откладывать разговор. Хотя медсестры и получили серьезное взыскание…

— Господи, Фельдман, для фрейдиста ты слишком многословен.

— Я думал, тебе захочется знать подробности, — спокойно сказал он. — Сразу же после ленча я поговорил с твоим отцом. Мы прошли в его номер, расположились в гостиной, и… я все ему рассказал. — Фельдман опустил голову и умолк. Со стороны казалось, будто он читает молитву.

Сара почувствовала легкое головокружение. Она до сих пор ничего не ела. Аппетит так и не проснулся. Может, она попросту растворится? Вот будет разочарование для Ромео.

Фельдман поднял голову. Что-то неуловимое промелькнуло в его лице. Печаль? Сожаление? Жалость? Но к кому? К ее отцу? К Мелани? К самому себе? Или к ней? Она знала, что лучше не спрашивать его об этом. Задай она психиатру такой вопрос — и он перефразирует его до неузнаваемости и адресует ей же.

— Как он… воспринял известие? — Она предпочла спросить об этом.

— В момент нашего разговора у него был как раз проблеск сознания. И тем не менее смысл моих слов не сразу дошел до него, — медленно продолжал Фельдман, и его венгерский акцент, казалось, стал еще гуще. Может, ему просто сдавило горло? — Он поднялся, подошел к столу, на котором стояла вправленная в рамку фотография Мелани. Думаю, ты помнишь этот снимок. Мелани там лет семнадцать-восемнадцать. Она на отцовской яхте, у штурвала. Одной рукой прикрывает глаза от солнца. Она такая прелестная на этой фотографии… полна сил, жизнерадостна.

— Я помню эту фотографию. Отец сделал ее в то лето, когда Мелани окончила школу, — бесцветным голосом произнесла Сара. Отец держал этот портрет в золоченой рамке на своем рабочем столе в доме на Скотт-стрит и потом вместе с другими дорогими его сердцу вещами — все они напоминали о Мелани — перевез в свою новую обитель. Насколько Сара могла судить, ее фотографий отец не взял ни одной. Во всяком случае, на глаза они не попадались.

Фельдман вздохнул.

— Твой отец поднес фотографию к свету, долго смотрел на нее и вдруг расплакался. Я какое-то время побыл с ним. Налил ему чашку холодного чая, он его выпил. Немного успокоился. Потом захотел пройтись по парку. Я пошел с ним. Походив минут десять, он присел на скамейку и спросил меня, правда ли то, что она умерла. Я ответил коротким «да».

Сара молчала. Фельдман продолжал:

— Мы вернулись с прогулки, и он прошел на свое место в солярии. Взял книгу, которую читал. Я остался с ним. Минут через двадцать он отложил книгу, позвал медсестру, которая в этот момент обслуживала сидящего рядом пациента, и спросил у нее, не приехала ли Мелани. Его беспокоило, почему она так задерживается.

По рябому лицу Фельдмана катились слезы. Лишнее напоминание о том, что и он человек. А может, это был всего лишь трюк? Чтобы и она, увидев его слабость, рискнула дать волю слезам? Не дождешься, Фельдман.

Он достал из нагрудного кармана своего мешковатого синего пиджака носовой платок и шумно высморкался.

— Как тут обойтись без слез, — тихо произнес он.

Как будто слезы что-то меняли. Как будто они могли смыть следы трагедии и освободить душу от тяжкого гнета потрясения. Наконец спасти. Конечно же, Мелани плакала в тот роковой вечер…

— …что-то вроде параноидальных фантазий, — донесся до нее голос Фельдмана. — Он думал, что медсестры умышленно удерживали его от свидания с дочерью. Он был настроен весьма агрессивно.

Сара не слушала его. Мысли ее были заняты Ромео. Его незримое присутствие становилось все более навязчивым.

Фельдман вдруг замолчал, устремил на нее пристальный взгляд.

— Ты очень бледна, Сара. Уверяю тебя, отцу ничего не угрожает.

Что ж, хотя бы один из Розенов вне опасности.

— Я дал ему успокоительное, и он уснул. Проснулся часа два назад и, увидев меня, расплакался, как ребенок. Видимо, что-то вспомнил. Но скоро он опять все забудет. Память будет к нему возвращаться, но лишь мгновенными вспышками. Пройдет какое-то время, и все вернется на круги своя.

Сара чувствовала себя совершенно растерянной. Ей вдруг захотелось довериться Фельдману, поведать ему о своих страхах, секретах. Хотелось, чтобы он утешил ее, приласкал, ободрил. Желание задело ее за живое…

Она вбегает в приемную Фельдмана. Видит, что дверь в его кабинет приоткрыта. Оттуда доносятся приглушенные голоса. Она вздыхает с облегчением. Она боялась, что не застанет доктора. Прием у нее назначен только на среду. Но она не может ждать. У нее произошла серьезная стычка с отцом. Такой еще не было с тех пор как она вернулась домой из колледжа. Они наговорили друг другу столько гадостей. И он ударил ее. Прямо по лицу.

Она надеется, что на щеке еще остался красный след от удара. «Полюбуйся, Фельдман. Видишь, какое чудовище мой отец. Теперь тебе понятно, почему я его ненавижу»?

Она в нерешительности топчется под дверью кабинета. С кем он разговаривает? Ясно, что он с пациентом, иначе дверь была бы плотно закрыта. И вдруг она узнает голос посетительницы. Это Мелани.

Она ему милее, это уж точно. Наверняка у нее нет от него секретов. Она и его любимица.

Тишина. Что там происходит?

Нужно выяснить.

Она заглядывает в щель. Видит их. Фельдмана и свою сестру. В обнимку. Слышит его шепот: «Мелани».

Она пулей вылетает из приемной. На улице останавливается, чтобы перевести дух. Прохожие оглядываются на нее. Она кидается в аллею, ее тошнит.

— Тебе нехорошо, Сара?

— Что?

— Ты держишься за живот, — сказал Фельдман.

Она тут же опустила руку на колено.

— Что именно ты рассказал отцу о гибели Мелани? — спросила Сара, избегая встречаться взглядом со своим собеседником.

— Только то, что произошла ужасная авария и смерть наступила мгновенно. Он не вдавался в подробности. Да я и не ждал этого. Для него моей информации было вполне достаточно, если принимать во внимание его душевное и физическое состояние.

— Ты имеешь в виду его сердце?

Фельдман кивнул головой.

— Его проверяют на мониторе, но пока, слава Богу, все в норме.

— Наверное, он переживет всех нас. — Сара вновь почувствовала головокружение. Она парила в свободном полете. Дыхание давалось с трудом. Ее болтало из стороны в сторону. Ухватиться было не за что.

Фельдман взял ее за руку. Головокружения — как не бывало, на смену ему пришло странное ощущение, сродни похмелью.

Он тотчас же выпустил ее руку и даже отступил на шаг. Словно боялся очередной атаки с ее стороны.

— Тебе нужно посетить специалиста и снять стресс, Сара, — со сдержанной настойчивостью порекомендовал он. — Если ты и дальше будешь все держать в себе, дело кончится плохо.

А как же ты, Фельдман? Разве ты не обременен грузом тайных переживаний?

— Он хочет видеть тебя, Сара.

Она расслышала только голос Фельдмана, но не то, что он произнес.

— Твой отец, Сара, — сказал Фельдман. — Он спрашивает о тебе с тех пор, как проснулся. Ты как, настроена повидать его?

— Ты уверен, что он спрашивал обо мне?

— Кроме тебя у него никого не осталось.

Она хрипло рассмеялась.

— Ирония судьбы, ты не находишь? В конечном итоге кривая жизни вывела его на меня.

Фельдман печально вздохнул.

— Сара, Сара. Помирись с ним. Это нужно в первую очередь тебе. Твой отец, может, и был блестящим, выдающимся психиатром, но не думай, будто я не в состоянии оценить его промахи как родителя. Я знаю, что из вас двоих он всегда выделял Мелани. Что ты очень долго жила в тени своей сестры. Что, лишившись матери, которую считала своим единственным союзником, ты почувствовала себя обманутой, никому не нужной. И все эти годы ты отчаянно пыталась подавить в себе растущую боль и обиду, поскольку боялась, что эти чувства сломят тебя. Но сейчас, Сара, как раз такой момент, когда они начали прорываться наружу. Вот почему ты так ранима и вспыльчива. И что особенно меня тревожит, так это ослабление защитных функций твоей психики.

— Я вполне владею собой.

Фельдман покачал головой. Ее ложь была для него очевидна.

— Если бы не эта чудовищная трагедия, ты еще смогла бы продержаться. Блокируя память о прошлом, отрицая реальность.

Она закатила глаза.

Фельдман был непреклонен.

— Ты вправе задать вопрос: какую реальность я имею в виду?

— Я не стану этого спрашивать, — сухо сказала она.

— А реальность состоит в том, Сара, что тебе не убежать от прошлого, ты его заложница. И связана им по рукам и ногам.

— Проповедь окончена, отец Фельдман?

— Ты не сможешь расстаться с прошлым, пока не выяснишь для себя, что именно удерживает тебя в нем и от чего ты не в силах освободиться.

— Это Мелани наговорила тебе весь этот вздор? Освободиться, говоришь? А ты знал, от чего хотела освободиться она? Ты знал, о чем она втайне мечтала? — Эта гневная тирада только и удержала Сару от отчаянного желания наброситься на доктора с кулаками.

— Мы сейчас говорим не о Мелани.

— Нет, мы оба думаем о ней. Потому что никто из нас не в состоянии освободиться от Мелани, разве не так, Фельдман? — Это был уже не вопрос, а, скорее, обвинение.

Фельдман мог бы попытаться опротестовать его. Но он этого не сделал.

Отец сидел в кресле у окна своей гостиной, безмятежно созерцая идеально ухоженные сады. Сара не видела отца целую неделю, и он показался ей каким-то усохшим. Лицо его было изможденным, плечи поникли, руки безжизненно свисали с подлокотников.

Приглядевшись повнимательнее, она заметила кардиомонитор, к которому был подключен отец.

Когда за Сарой закрылась дверь, отец даже не повернул головы, чтобы посмотреть, кто вошел, хотя она намеренно кашлянула, давая понять, что он не один в комнате.

— Папа?

Он не ответил.

Она в нерешительности топталась возле двери.

— Ты хотел меня видеть, папа?

— Облачно сегодня.

Она посмотрела в окно.

— Да.

— Как ты думаешь, будет дождь?

— Вполне возможно.

— Ты вечно отказывалась надевать плащ в дождь.

— Я до сих пор не ношу плащей.

— Помнишь тот ярко-желтый макинтош?

Сара чуть нахмурилась, пытаясь вспомнить. Ярко-желтый макинтош? Да, кажется, вспомнила. Такие носят рыбаки на Мэйне.

— Это был макинтош Мелани, — хрипловатым голосом произнесла она.

— Да. Мелани, — эхом отозвался отец.

Имя Мелани повисло в воздухе. Отец обернулся и посмотрел на дочь. Сара в очередной раз мысленно отметила, что разрез и цвет его глаз были в точности такими же, как у Мелани.

— Она действительно умерла, Сара?

Мускул дрогнул на ее щеке. Ей захотелось подбежать к отцу, уткнуться ему в колени и… и что дальше? Молить о прощении за то, что она осталась в живых? Предложить отцу сделать теперь ее своей любимицей? Просить о том, чтоб они стали ближе друг другу перед лицом обрушившегося на них горя?

В памяти всплыла фраза, брошенная Фельдманом: «Кроме тебя у него никого не осталось».

А у меня? Кто остался у меня?

— Я задал тебе вопрос.

Резкий тон отца вывел ее из задумчивости.

Она тут же почувствовала себя слабой и беспомощной, колени задрожали.

— Да. Да, Мелани умерла. — Голос ее прозвучал бесстрастно. Никаких эмоций. Так легче. Гораздо легче.

Он отвернулся, опять уставился в окно. Она ожидала, что отец закричит, обрушит на нее свой гнев, ярость, отчаяние. Ее бы даже не удивило, если бы он вскочил с кресла и бросился на нее с кулаками. Ты виновата. Ты виновата. Непослушная девчонка. Ничего не можешь сделать как следует.

К ее удивлению — или ужасу? — он не шелохнулся. Казалось, он даже забыл о ее существовании. Неужели так оно и было? Неужели ее присутствие стало нежелательным? Что ж, пожалуй, она сыта отцовским гостеприимством. Сара потянулась к ручке двери.

— Похоже, уже начался дождь, — безучастно произнес он.

Она оглянулась. На стекло действительно легли первые капли дождя.

— Да.

Она увидела, что глаза у него закрыты. Ее охватила тревога. Что, если случился сердечный приступ? Нет. За ним ведь наблюдает монитор. Если бы что-то произошло, врачи бы уже сбежались.

Она приоткрыла дверь.

— Не забудь.

Голос отца вновь остановил ее.

— Желтый макинтош. Он висит в шкафу, в коридоре.

Сара вздохнула. Для нее душевный покой означал избавление от прошлого. Отец же, наоборот, до последнего цеплялся за него.

— Спокойной ночи, папа.

— И не хлопай дверью, Мелани. Не буди свою маму.