Ромео

16

В восемь пятнадцать утра Сара тайком выбралась из дома Эммы. Было душно, плотный туман окутал город. На расстоянии шага ничего не было видно.

Что, если в этом мареве скрывается Ромео? Следит за ней?

Ты маленькая гнусная шпионка, Сара. Вечно ты суешь свой нос куда не следует…

— Мисс Розен?

Она вздрогнула от испуга, но тут же из серой дымки выступил полицейский, приставленный к ней еще вчера вечером. Он был в брюках цвета хаки, синем свитере и белых спортивных тапочках.

— Что-то случилось? — спросил он, приблизившись к ней.

— Нет. Нет, я просто… Послушайте, Корриган, вы меня не подбросите на Норт-Пойнт-стрит?

— Можно просто Корки. Конечно. Нет проблем. Мне же лучше — не придется красться за вами в этом молоке. — «Да, и есть гарантия, что я не потеряюсь, как в тот раз», — мелькнуло у нее в голове.

Через десять минут полицейский подвез ее к белоснежному зданию Института психоанализа в Бэй-Эриа.

Секретарь, сидевшая в вестибюле, раскрыла огромных размеров регистрационный журнал, в котором были расписаны приемы до пятницы, пробежала пальчиком по странице и сообщила Саре, что у доктора Фельдмана сейчас пациент, но в десять утра он освободится и сможет ее принять. Сара посмотрела на часы. Придется подождать двадцать минут. Она направилась к витой лестнице, чтобы подняться на второй этаж, где находился кабинет психиатра, когда вдруг услышала, что ее окликнули.

Билл Деннисон, в элегантном синем костюме, с атташе-кейсом в руке, шел ей навстречу.

— Рад тебя видеть здесь. Я беспокоился за тебя, Сара. Надеюсь, ты все-таки вняла моему совету пройти курс терапии.

— А ты что здесь делаешь? — устало произнесла она.

— Консультировал коллег. Только что закончил. Давай отойдем куда-нибудь, где можно поговорить.

— Не могу. Я должна…

Он бросил взгляд на часы.

— На сколько у тебя назначен прием?

— На девять. Но это не то… — Ей не хотелось, чтобы он думал, будто она вернулась к терапии. Что ей вообще необходимо лечение. Но он не дал ей договорить.

— У тебя еще есть пятнадцать минут. — Он схватил ее за руку. — Идем. Пожалуйста, Сара. — Он умоляюще улыбнулся. Она тут же вспомнила то недавнее время, когда эта улыбка Деннисона повергала ее в счастливое волнение.

Он увлек ее в дальний конец вестибюля, где в углу стояла пара кресел.

— Я несколько раз звонил тебе после… после похорон, но всегда наталкивался на автоответчик.

— Забавно, — сказала Сара. — Вчера вечером я звонила тебе и тоже наткнулась на автоответчик.

Деннисон помрачнел.

— Вчера вечером? Я был дома. В котором часу ты звонила?

— В начале девятого.

— На автоответчике не было никакой записи.

— Я не оставляла сообщения, — сказала Сара.

— Должно быть, я выводил Монка на прогулку. Очень жаль, что я пропустил твой звонок. Но рад, что ты позвонила, Сара. А то я уже начал думать, что между нами… все кончено.

Сара изумленно уставилась на него. О чем он говорит, черт возьми? Между ними действительно все кончено.

— Я имел в виду дружбу, — тут же поправился Деннисон. — Хотя мы и перестали быть любовниками, я никогда не хотел терять твоей дружбы, Сара. — Он пристально вгляделся в ее лицо. — Мы должны помочь друг другу пережить эту трагедию.

— Я стараюсь.

— В самом деле? Не потому ли ты отправилась на передачу к этой Марголис? — Он медленно покачал головой. — Это твоя извечная проблема, Сара. Ты или держишь все в себе, или разом выплескиваешь наружу, но тогда это подобно оглушительному взрыву. И никак не хочешь замечать того, что лежит между этими крайностями.

— И что же там, в промежутке, Билл?

— Что бы ни было, в одиночку тебе все равно не найти. Ты должна довериться кому-то, Сара. Терапия, конечно, действенное средство в сложившейся ситуации, но, если ты будешь и дальше держаться особняком… — Он потянулся к ее руке. — Позволь мне помочь тебе, Сара. Как ты отнесешься к идее поужинать сегодня со мной? Ну, скажем, для начала. Может, я заеду за тобой…

Сара резко высвободила свою руку и вскочила с кресла.

— Уже почти девять. Я должна идти.

Он тоже поднялся. Преградив ей путь.

— Хорошо, Сара. Не буду тебя торопить. Но я хочу, чтобы ты знала: всегда можешь рассчитывать на меня.

Он опять улыбался. Улыбка змия-искусителя?

Когда несколько минут спустя Сара ступила в маленькую приемную доктора Стэнли Фельдмана, у нее возникло ощущение, будто она вернулась в прошлое.

Взгляд ее упал на дверь в кабинет Фельдмана. На этот раз она была плотно прикрыта. У Фельдмана был пациент. Женщина? Молодая? Красивая? Озабоченная?

Утешал ли ее Фельдман? Обнимал? Ласкал? А может, они занимались сексом прямо на кушетке?

Что это — помешательство? Неужели на нее так подействовала неожиданная встреча с бывшим зятем-любовником? Или это все-таки приступ паранойи? А может, классический пример сексуальных фантазий? И правда как раз в том, что она втайне мечтает оказаться в объятиях Фельдмана? Не такой ли приговор вынес бы сам Фельдман? Что она переносит собственные желания на постороннюю пациентку? Так же, как когда-то переносила их на Мелани? Ведь она тогда так внезапно прервала лечение, и ей не удалось осуществить их. Фельдман стоял в дверях кабинета и молча наблюдал за ней.

Она бросила на него колючий взгляд.

— Рад тебя видеть, Сара. Проходи.

Она колебалась.

— Я здесь по другому делу.

— Хорошо, — доброжелательно произнес он. — Мы можем обсудить это в моем кабинете.

— Мне нужны ответы.

— Для начала ты должна задать вопросы.

Она криво усмехнулась.

— Это по твоей части, Фельдман.

— Давай не будем сейчас об этом. — Он отступил в сторону и терпеливо ждал, пока она пройдет в кабинет.

Собрав остатки мужества, Сара уверенно двинулась вперед. Чуть меньше напористости, и она никогда бы не решилась переступить порог кабинета Фельдмана. Она не была здесь вот уже четырнадцать лет — с того злополучного дня, когда оказалась невольной свидетельницей интимной встречи Фельдмана и Мелани. Когда они замерли в объятиях друг друга и он шептал ее имя. Мелани.

Как только Фельдман захлопнул дверь, Сара повернулась лицом к нему.

— Я хочу знать все о своей сестре.

— Сядь, Сара. — Он жестом указал на обитые материей стулья возле рабочего стола, а сам сел в черное кожаное кресло.

По крайней мере, не предложил ей занять кресло пациента, которое стояло по левую сторону, у окна.

Сара не двинулась с места. Она стояла, впитывая в себя знакомую атмосферу. За эти годы в кабинете мало что изменилось. Все те же декорации, выдержанные в стиле классической английской гостиной, тот же резной рабочий стол со стоящей на нем табличкой «Просьба не курить». Те же бледно окрашенные стены — голые, без развешанных на них картин. Другими словами, ничто не должно было отвлекать внимание пациентов.

Фельдман сложил руки на столе, всем своим видом выражая участие и готовность выслушать.

— Что именно ты хотела бы знать о Мелани?

— Все, что она тебе говорила, — с вызовом парировала Сара.

Фельдман слегка подался вперед.

— Все, что говорила? Ну, это слишком расплывчато, Сара. Видимо, тебя интересуют какие-то конкретные вопросы.

— Да, ты прав. У меня есть конкретные вопросы.

Он кивнул головой, давая понять, что готов их выслушать.

Его спокойствие вызывало у Сары все большее раздражение.

— Боже, до чего же ты хладнокровный, Фельдман. Глядя на тебя, никто даже не догадается…

— О чем?

— О том, какой ты тертый калач, — выпалила она, и грань между фантазиями и реальностью стала еще более прозрачной. Был ли Фельдман любовником Мелани? Убийцей Мелани? Не слишком ли натянуто такое предположение? Фельдман был хитер, умен, харизматичен. Билл Деннисон ему явно проигрывал в этом. Так разве Фельдман не идеальная кандидатура на роль маньяка?

— Ты так долго была на меня в обиде, Сара. — Похоже, это обстоятельство его ничуть не смущало. И реплика его была лишь констатацией факта, не более того.

— О нет, тебе не удается вовлечь меня в свои головоломки, Фельдман. Может, у меня и есть проблемы с психикой, но не такие, как у Мелани. И не как у тебя.

— Ты сказала, что пришла сюда за ответами, но, похоже, тебе они не требуются. Ты все знаешь сама, — произнес он, сохраняя все то же бесстрастное выражение лица.

— Не все. Лишь кое-что, Фельдман. Но гораздо больше, чем ты думаешь.

— Не сомневаюсь.

— Забавно: мне всегда казалось, что ты умеешь читать мои мысли. Знаешь все, о чем я думаю и что чувствую.

— Ты мне в этом помогала.

— С этим покончено, — в сердцах бросила она.

— Расскажи, что тебя беспокоит, Сара.

— Я уже сказала тебе. Я пришла не за этим.

— Неужели? Но, может, хотя бы отчасти за этим?

— Прекрати.

— Я видел твое выступление по телевидению в среду вечером. И сразу понял, что ты в стрессовом состоянии. И не только из-за убийства Мелани. Боюсь, тебя опять мучают воспоминания. Так ведь, я угадал? Потрясение, вызванное смертью сестры, лишь открыло шлюзы, выпустив поток непрошеных воспоминаний. Это тебя и пугает. Ты начинаешь думать, что сходишь с ума. Я же считаю как раз наоборот. Каким бы трагичным ни был катализатор, он все-таки заставляет тебя цепляться за прошлое, постепенно свыкаясь с мыслями о нем. Я знаю, ты мне не поверишь, но должен тебе сказать: ты на пути к выздоровлению.

— На пути к выздоровлению? — Она хрипло рассмеялась. — Я буду счастлива, если проживу еще хоть месяц.

— Если ты подвержена суицидальному настроению, Сара…

— Я сейчас говорю не о самоубийстве. Речь идет об убийстве. Ромео охотится за мной.

Она уставилась на сидевшего напротив психиатра. Ни один мускул не дрогнул в его лице. И даже выражение лица не изменилось.

— Тебя это нисколько не удивляет, Фельдман? Не потому ли, что ты уже все знаешь о Ромео и его планах? А может, ты просто думаешь, что я фантазирую? Или выдаю желаемое за действительное? Может, ты думаешь, что я хочу, чтобы за мной охотился Ромео? Жажда смерти? Своего рода суицид?

— Гораздо важнее то, что ты думаешь.

— А что думала Мелани? Расскажи мне об этом, Фельдман. Расскажи о Мелани и ее желании погибнуть. Скажи, почему она была такой психопаткой!

— С чего ты взяла?

— А разве ты так не считаешь? Ты думаешь, это нормально — жаждать истязаний, насилия, унижений? Думаешь, ее желание испытывать боль было здоровым?

— Откуда у тебя такие мысли?

— Откуда? Здорово. Притворяйся и дальше дураком, Фельдман. Это самая умная тактика.

— Хочешь — верь, хочешь — не верь, но я целиком на твоей стороне. Я хочу, чтобы ты вышла победителем. Я всегда желал тебе победы. И раньше ты в меня верила.

— Я и в Санта-Клауса тоже верила, — едко заметила она.

— Сара, я просто в растерянности…

— Мелани вела дневник. Теперь Ромео присылает мне выдержки из него. Хочешь знать, о чем писала моя сестра? Или ты уже в курсе?

Он промолчал.

— Она мечтала испытать боль, Фельдман. Быть избитой. Желание это было непреодолимым. Оно жгло ее. Она подбирала каких-то ублюдков в барах и занималась с ними сексом в грязных дешевых отелях. Она умоляла их о насилии. — Сара глотнула побольше воздуха. — И это доктор Мелани Розен. Кто бы мог подумать, Фельдман? А? Кто бы мог подумать? Ответь мне.

О, каким взглядом он опалил ее. В нем смешались злость, жалость, отчаяние. И что-то еще. Пожалуй, намек на то, что все это ему известно. И одна мысль об этом повергала Сару в ужас. Она пришла сюда за ответами, потребовала их. И вот теперь получила подтверждение того, что у Фельдмана есть эти ответы, но ей вдруг отчаянно захотелось исчезнуть, не выслушав их.

Она вскочила со стула и бросилась к двери. Фельдман кинулся за ней.

— Не надо. Не прикасайся ко мне, — предупредила она. — Там, за дверью, меня ждет полицейский. Мне достаточно лишь крикнуть, и он прибежит на помощь. Я нахожусь под постоянным наблюдением полиции, Фельдман.

— Рад это слышать, — сказал Фельдман, остановившись в нескольких шагах от нее.

— Неужели? — Она уловила такой знакомый запах табака, которым была пропитана его одежда. Сейчас он вызвал у нее отвращение.

— Я не враг тебе, Сара. Жаль, что ты мне не веришь.

Сара его не слушала. Она гнула свое.

— Только не думай, что в силу твоего положения тебя исключили из числа подозреваемых.

— Я достаточно ясно объяснил полиции, что сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь им.

— Означает ли это, что ты намерен рассказать им все, что знаешь?

— Сара, в любом случае ты знаешь гораздо больше, нежели я.

Она яростно затрясла головой.

— Нет. Это неправда.

— Необходимо, чтобы ты рассказала все, что помнишь. Постарайся распутать клубок воспоминаний. И тогда станут ясны ответы. Ты узнаешь все о Мелани. О себе. А иначе это будет игра в «кошки-мышки». Она опасна тем, что затрудняет для тебя процесс выздоровления. Получается, Сара, что ты сама себе враг. И гораздо более серьезный, чем этот маньяк-убийца. Полиция может защитить тебя от него. Но от тебя самой защитить не в состоянии.

— Так ты считаешь, что Ромео не удастся перехитрить полицию, Фельдман?

— Надеюсь, что нет.

— Но он же перехитрил Мелани. Он словно одурманил ее. Как и тех других. Все эти женщины думали, что умны и хладнокровны. Но в глубине души были созданиями крайне слабыми и беспомощными, собой не владеющими. И Ромео это знал. И использовал это, чтобы соблазнить свои будущие жертвы. Женщины сами обрекли себя на роль добычи, потому что хотели этого. Ты не удивлен, Фельдман?

— В том, что касается других… нет. Но Мелани… — Он замялся, крепко сцепил пальцы рук.

— Ты раньше не догадывался о тайных слабостях Мелани? О том, что она была настолько подвержена мазохизму, что постоянно искала боли и унижения? — Сара не отдавала себе отчета в том, что уже сорвалась на крик.

— Я не согласен с такой постановкой вопроса. Мазохистские наклонности уже не рассматриваются наукой как аномалия психики. Ни один человек на самом деле не хочет боли. Даже тот, кто думает, что хочет. Во всем следует искать первопричину, Сара. Ну, скажем: почему у Мелани боль ассоциировалась с удовольствием. Почему она испытывала потребность в унижении? Нельзя судить Мелани за ее чувства и саморазрушительные поступки. Так же как нельзя считать ее виноватой в собственной смерти.

— Но я так не считаю.

Он улыбнулся.

— Вот и хорошо.

— Но с тобой все иначе, Фельдман.

Улыбка на его губах померкла.

— Итак, меня ты готова обвинить в ее смерти. Ты думаешь, что я чего-то не доделал…

— Или перестарался.

— В каком смысле?

— В каком смысле? — эхом отозвалась она. — Да в том, как вы развлекались. Вот здесь, в этой самой комнате. Ты даже не удосужился закрыть поплотнее дверь. Я видела тебя, Фельдман. Видела, как ты обнимал Мелани. Видела выражение твоего лица. Этот жадный, порочный, омерзительный взгляд. И она позволяла тебе. Позволяла… — Она вновь видит их. В объятиях друг друга. Правда, лицо Фельдмана не попадает в поле зрения. Зато она видит лицо Мелани. О, это выражение крайнего восторга. Она явно наслаждается происходящим. Она в экстазе.

Постепенно взгляд фокусируется на лице любовника. Только… только это не Фельдман. Она видит перед собой отца…

Сара позвонила Берни из телефонной будки. Услышав ее голос на другом конце провода, Берни взволнованно затараторил:

— Сара, Сара. Я с ума схожу от беспокойства. Сегодня ночью глаз не сомкнул. Не сомкнул глаз. Теперь они у меня красные, как у кролика. С тобой все в порядке? Куда ты исчезла вчера вечером? Где пропадала все утро? Я звонил тебе раз десять. Думал: «Господи, если я еще раз услышу голос автоответчика…»

Сара чувствовала, как дрожит ее рука, судорожно сжимавшая телефонную трубку.

— Я ночевала у Эммы.

— У какой еще Эммы?

— Эммы Марголис.

— О, эта Эмма.

— Берни, можно у тебя погостить несколько дней? Мне нужно прийти в себя, собраться с мыслями. — Собраться с мыслями. Если бы только все было так просто. И дело не в том, что в прошлом не все было гладко. Вся ее жизнь была обманом. Который теперь рассыпался, обнажая суровую правду. — Мне нужно найти какое-нибудь нейтральное убежище. Ты понимаешь, что я имею в виду? — Нужно укрыться. Нужна передышка.

— Ты еще спрашиваешь. Что мне приготовить на ужин?

Сара вымученно улыбнулась.

— Все, кроме виноградного желе.

— Что? A-а. Виноградное желе. Хорошо. — Берни хмыкнул. — Это мне кое-что напоминает. Но ты не беспокойся: «а-ла-труа» не будет. Тони съехал. Мы еще встречаемся, но решили, что нам не стоит так торопиться. О’кей, о’кей, он так решил.

— Извини, — тихо сказала Сара. Никогда не доверяй любви. Она пыталась предупредить его в свое время. Наверное, нужно было проявить большую настойчивость. Впрочем, он все равно бы не послушал. Мелани тоже не стала бы слушать.

— Я не расстраиваюсь. Честное слово, — с напускной убежденностью произнес Берни. — И теперь я весь к твоим услугам. Знаю, знаю. Тебе — жаркое в горшочке. Я приготовлю восхитительное блюдо. По маминому рецепту. Конечно, мамочку хватил бы удар, если бы она узнала, что я буду готовить в микроволновой печи, а не парить в течение двенадцати часов в духовке, но кто сегодня тратит столько времени на готовку?

— Спасибо, Берни.

— За что? За жаркое? Думаешь, я не знаю, что ты лишь пригубишь его? Что тебе сейчас ни предложи, ты все равно есть не будешь.

— Я съем. Обещаю, — сказала она, безгранично благодарная за проявленную заботу. Пусть даже она и не заслуживала этого.

И опять в голове пронесся шепот Фельдмана: «Почему не заслуживаешь, Сара? Что такого ужасного ты натворила?»

— Где ты сейчас, Сара?

— Если бы я знала.

— Бедная девочка заблудилась, — поддразнил Берни.

Сара крепче сжала телефонную трубку, словно это была ее единственная связь с жизнью.

— Я так боюсь, Берни.

— Кого, Ромео?

— Да. Но это еще полбеды. У меня было кошмарное утро. Сначала я столкнулась с Биллом Деннисоном. Потом был напряженный разговор с Фельдманом. Обсуждали одну бредовую идею.

— Почему бредовую?

— Потому что теперь я нахожусь в еще большем смятении. Не могу сосредоточиться. О Боже, задыхаюсь. — Она распахнула дверцу кабины и жадно глотнула воздуха. Но легче не стало, наоборот, еще больше закружилась голова.

— Сара, скажи, где ты, и я приеду за тобой. Я отвезу тебя к себе. Скажу Бушанону, что плохо себя чувствую.

— Нет, не надо. Я в порядке, — отказалась она, усилием воли взяв себя в руки. — Мне еще нужно кое-что сделать. Все смешалось, Берни. Знаешь, при стирке иногда линяет белье. Так вот, я должна рассортировать его по цветам. Иначе потом не избавишься от пятен…

Роберт Перри сложил руки на груди и, воинственно ухмыляясь, уставился на Аллегро и Вагнера. В десять тридцать утра он все еще был в пижаме.

— Я мог и не впускать вас сюда, не так ли? То есть, я хочу сказать, вы ведь явились без ордера на обыск, или что там еще требуется в таких случаях?

— Мы пришли не с обыском, — сказал Аллегро, оглядывая крохотную гостиную, не перегруженную мебелью, но обставленную довольно изящно. Плетеный диван и пара таких же кресел возле бамбукового столика, большой тканый ковер на дубовом паркетном полу. В книжном шкафу разместились старый телевизор и видеомагнитофон, мини-стерепроигрыватель, рядом с которым валялись кассеты и компакт-диски. Факт примечательный, особенно если учесть, что жена Перри не отмечала его пристрастия к музыке.

— Мы просто хотим задать тебе еще несколько вопросов, Робби, — непринужденно сказал Вагнер.

— Только она меня так называет, — огрызнулся Перри.

— Кто? Доктор Розен? — спросил Вагнер.

— Нет. Синди. Только Синди зовет меня Робби. Хотя и знает, что меня это раздражает. Однажды я имел глупость сказать ей, что так меня обычно звала мамочка. И что я ненавижу это обращение. — Он поморщился. — Господи, вы говорили с ней. Вы были у Синди, так ведь? Ну и ублюдки же вы. Вы говорили с ней обо мне и Мелани. — Он рухнул на диван.

Вагнер сел рядом с ним. Аллегро остался стоять у шкафа. На полке под радиоаппаратурой в ряд стояли брошюры — в основном, сборники приключенческих романов, — и отдельной стопкой лежали журналы. Обложка верхнего журнала была оторвана, но на первой странице явственно просматривалось название «Голден гейт мэгэзин». «Последний номер», — догадался Аллегро. Тот, на обложке которого поместили фотографию Мелани. Этот номер поступил в продажу спустя несколько дней после убийства Мелани. Почему Перри оторвал обложку? Ему было больно смотреть на нее? Или он подшил ее в отдельный альбом?

— Говорила, в основном, ваша жена. — Вагнер привалился к спинке дивана, вытянул ноги, скрестив их у щиколоток.

Перри резко обернулся к нему.

— Что это значит? Что она говорила? Я звонил ей сотни раз, но со мной она беседовать не пожелала. Я умолял ее сходить со мной к доктору Деннисону. Я хочу уладить возникшую между нами размолвку. Почему она не может дать мне шанс?

— Может, она попросту ревнива, — сардонически заметил Вагнер. — Сначала вы волочились за доктором, теперь переключились на ее младшую сестру.

Перри покраснел.

— Я никогда не волочился за Мелани. Все было не так. Но вы все равно не поймете. Вы даже не можете представить, что она значила для меня.

— А Сара тоже что-то значит для вас? — бесстрастно спросил Аллегро.

— Сара? — Перри покосился на детектива. — Вы что-то не то говорите. Между мной и сестрой Мелани ничего нет.

Вагнер в упор посмотрел на него.

— Тогда почему вы ее преследовали?

— Вы имеете в виду, вчера? В Чайнатауне? Это была случайная встреча, вот и все. Случайная. Я часто бываю в Чайнатауне.

— Вы и в «Валенсии» часто бываете? — спросил Аллегро.

— В «Валенсии»? Не знаю, о чем вы говорите.

Вмешался Вагнер.

— Где вы были вчера вечером? После семи.

— Дома. Здесь. Я просидел дома весь вечер.

Аллегро слегка улыбнулся.

— Не думаю.

— Постойте. Постойте, я ненадолго отлучался. Во сколько, вы говорите? Около семи? Да, именно в это время я и выходил. Так, перекусить. Сам я неважно готовлю.

— Куда вы ходили?

— Куда? Да в одну забегаловку, тут недалеко.

— Где именно?

Перри заюлил.

— Ну, не так чтобы недалеко. Я даже не знаю, как называется это заведение. И не помню, что ел. Я просто брел по улице, проголодался…

— Итак, сначала вы гуляли. Потом ели. А что дальше, Робби? — спросил Вагнер. — Может, зашли к Саре?

— Нет. Я даже не знаю, где она живет. Я вернулся домой. Примерно в половине девятого, может, в девять. Послушайте, в Чайнатауне она сама меня преследовала. Она хотела поговорить со мной.

— Она говорит, что вы хотели с ней поговорить.

— О’кей, значит, желание было взаимным. Я думал, что, будучи сестрой Мелани, она сможет понять меня. Но… она поняла не больше вашего. Никто не понимает. Никто… — Интонации его все больше напоминали жалобный скулеж.

Вагнер подался вперед.

— И даже Мелани? Может, именно это обстоятельство спровоцировало отчаянный поступок с твоей стороны, Робби? То, что даже твой психиатр не смог тебя понять? Или, наоборот, беда в том, что Мелани поняла слишком многое?

Перри насторожился.

— Думаете, я не догадываюсь, к чему вы клоните? Но этот номер у вас не пройдет.

— Что не пройдет, Робби? — подзадорил его Вагнер.

— Прекратите называть меня Робби, вы, кретин! Вам не удастся опошлить прекрасное чувство. То, что нас с Мелани связывало, было светлым и чистым. Она помогла мне почувствовать себя человеком. Я словно заново родился. Будь моя воля, я следил бы за тем, чтобы волосок не упал с ее прелестной головки. — Перри в упор смотрел на Вагнера, но взгляд его голубых глаз был отстраненным.

— Синди говорила, что вы не особый почитатель музыки, — как бы между прочим заметил Аллегро, кивнув на стопку компакт-дисков. — Она была уверена, что вы даже не слышали, кто такой Гершвин.

Вагнер резко выпрямился. Взгляд его был прикован к обложке компакт-диска.

— Боже праведный…

Это была запись «Голубой рапсодии» Гершвина.

Перри встрепенулся.

— Мелани однажды ставила эту запись. Спросила, нравится ли мне. Наверное, я хотел произвести на нее впечатление и потому сказал, что это одна из моих любимых мелодий.

— А на самом деле? — Вагнер взглядом пригвоздил подозреваемого к дивану.

— Нет. Нет, я же вам сказал. Я до этого не слышал ее.

— Где же это было? В ее кабинете или наверху, в квартире?

Было заметно, как у Перри дернулся кадык.

— Наверху.

— До или после?

Перри испуганно взглянул на Вагнера.

— До или после чего?

— Вы нам скажете.

— Это было ни до, ни после. Просто однажды днем после приема она пригласила меня наверх и дала прослушать эту запись. Вот и все. О, теперь я понимаю, что это связано с Ромео. Что он… он ставил эту запись для… них. Но тогда я этого не знал. В газетах об этом не писали.

— Мне казалось, что ваши приемные часы были по утрам. По пятницам, если не ошибаюсь, — сказал Аллегро.

Перри бросил на него свирепый взгляд.

— Мелани ввела утренние приемы всего пару месяцев назад. И предложила мне приходить по утрам. Мне понравилась эта идея. Я обрадовался потому, что буду видеть ее первым.

Аллегро снисходительно улыбнулся и принялся рассматривать глянцевую обложку компакт-диска.

— И что, Мелани подарила вам его в качестве знака внимания?

Перри замотал головой.

— Нет, я сам его купил. После… после…

— После чего? — резко перебил его Вагнер.

— После того как… как он… убил ее, — еле слышным шепотом прозвучал ответ Перри. — Я не знаю. Писали, что, судя по всему, эту мелодию она слушала в последние минуты своей жизни. Я подумал, что так я буду… ближе к ней.

— Только к Мелани? Или к ним ко всем, Робби? — не унимался Вагнер.

Перри смертельно побледнел. Детективы успели это заметить, прежде чем он обрушился на них с гневным криком.

— Я даже ни разу не ставил этот компакт-диск! Я не мог. Это было свыше моих сил! — кричал он. — Посмотрите, на нем даже упаковка до сих пор цела.

Вагнер сверлил Перри взглядом.

— А что с сердцем Мелани, Робби? Ты держишь его в морозильнике? До тех пор пока не появится возможность заменить его на новое, свежее? Отвечай, ты, говнюк!

Перри вскочил с дивана, замахал руками.

— Хотите обыскать квартиру, заглянуть в морозильник? Так пожалуйста. К черту адвоката, который требует ордер на обыск! Давайте, ищите, подонки!

Аллегро сделал знак Вагнеру, и тот вышел, а Перри, мертвенно-бледный от гнева, скрестив руки на груди, все стоял посреди комнаты. Через пару минут Вагнер вернулся. Покачал головой.

— А теперь убирайтесь отсюда. Пошли к черту. И если еще раз посмеете сунуться сюда, советую иметь при себе ордер на обыск. — Перри сжал кулаки, глаза его горели ненавистью.

Детективы ретировались к двери. Вагнер улыбнулся.

— До скорой встречи, Робби. Очень скорой.

Вскоре после того, как они покинули квартиру Перри, Вагнеру по мобильному телефону позвонила Эмма Марголис.

— Сара исчезла, — взволнованно произнесла она. — Она ушла из дома, пока я спала.

— За ней наблюдают наши ребята, — успокоил ее Вагнер. — Она отправилась к своему старому приятелю-психиатру.

— К Фельдману?

— Да. А в данный момент обретается в книжной лавке на Гиари-стрит.

Аллегро взял у него из рук телефонную трубку.

— Как прошла ночь?

— Все в порядке, — ответила Эмма. — Насколько это возможно.

— Хорошо. Ну ладно, мы, может, заедем к тебе потом. Когда она вернется.

— Надеюсь, вы не станете терзать ее своими расспросами. — Реплика Эммы прозвучала как предупреждение.

Аллегро перехватил легкую улыбку Вагнера.

— Нам просто нужно… прояснить кое-какие моменты. Ну, все, больше не могу говорить. Мы еще должны навестить одного психиатра. Доктора Деннисона.

— Постой, Джон. Я должна кое-что сказать, прежде чем ты повесишь трубку. Ты мне напомнил одну вещь.

— Что такое?

Эмма поколебалась.

— Я кое-что упустила из виду. И вспомнила только этой ночью. Это может оказаться важным. В разговоре с Сарой я вдруг подумала…

— О чем?

— Это касается Дайаны. Дайаны Корбетт. Первой…

— Ну, и что там с ней?

— Похоже, она лечилась у Деннисона. Я, правда, не уверена, но именно я рекомендовала его ей. В то время я сама была его пациенткой. Пока не…

— Что?

— Пока не бросила лечение, — торопливо произнесла Эмма и повесила трубку.

Уильям Деннисон раздраженно смахнул невидимую пылинку с рукава своего темно-синего пиджака. Он был явно не в восторге от очередной встречи с полицией. Если прежде детективов интересовали его отношения с Сарой Розен, то теперь они обрушили на него провокационные вопросы о Дайане Корбетт.

— Честно говоря, я уже забыл. Все это было год назад или даже раньше. И видел-то я ее всего раз или два.

— Так все-таки? — спросил Аллегро. — Раз или два?

— Я действительно не помню. Она приходила на предварительное собеседование.

— Но вы ведь ведете записи, не так ли? — настаивал Аллегро. — Почему бы вам не проверить?

Деннисон взглянул на часы.

— Через пятнадцать минут у меня пациент. И мне бы хотелось немного…

Вагнер подошел к рабочему столу психиатра и положил руку на компьютер.

— Корбетт. Дайана. Посмотрите. Это займет всего лишь несколько секунд.

— Но я не могу раскрывать свои записи кому бы то ни было. Это конфиденциальная информация.

— Корбетт уже нет в живых, док. И теперь нет смысла блюсти конфиденциальность. Мы можем получить судебный ордер. Но в ваших силах избавить нас от лишних хлопот, и к тому же мы сэкономим уйму времени, — сказал Аллегро.

Деннисон уставился на пульт компьютера.

— Я теперь припоминаю. Я видел ее лишь однажды.

— Записи, док. Вы дадите нам устное заключение. Как в прошлый раз. Никакие бумаги нам от вас не нужны. Пока.

Лицо психиатра выражало крайнюю степень раздражения, когда он набирал на компьютере имя пациентки. Корбетт, Дайана. Когда высветился нужный файл, он покосился на экран.

— Она не была словоохотлива. Здесь нет ничего такого, что могло бы помочь вашему расследованию…

— Давайте все-таки вызовем информацию, — попросил Аллегро. — Сделайте одолжение.

Деннисон плотнее сжал губы и впился глазами в текст, появившийся на экране.

— Дайана Корбетт. 2253 Грин-стрит. Дата рождения: 18.05.63. Одинокая. Диплом юриста Стэнфордского университета. Специалист по банкротствам в компании «Марксон, Хайд и Ремингтон», На момент беседы постоянного мужчины нет, но, по ее словам, совсем недавно она рассталась с возлюбленным, роман с которым длился несколько месяцев.

— С Грантом Карпентером? — спросил Аллегро.

Деннисон оторвал взгляд от экрана.

— Да. Она не сказала, почему прервала отношения с ним. Мне продолжать?

Аллегро кивнул головой. Он беседовал с Карпентером вскоре после убийства Корбетт. Парень особо не распространялся насчет отношений с Дайаной, сразу подчеркнув, что ни он, ни она не рассматривали их иначе как временные. Когда на него поднажали, он признался, что они с Дайаной «баловались альтернативным сексом» — именно так он его назвал, — и даже подтвердил, что пару раз водил ее в закрытый «общественный клуб» в районе Ричмонд. «Ничего сверхъестественного, — сказал он Аллегро. — Так, легкая эротическая пытка». Карпентер был бы идеальной кандидатурой на роль подозреваемого, но у него было твердое алиби на вечер убийства бывшей подружки.

Деннисон продолжал читать свои записи.

— Есть старший брат, профессор колледжа в Идахо. Не сказала, что он преподает. Родители умерли. Отец был страховым агентом, скончался от сердечного приступа, когда мисс Корбетт было одиннадцать лет. Мать — домохозяйка, умерла от рака груди в возрасте пятидесяти двух лет. Мисс Корбетт было в то время двадцать три года. Здесь я отмечаю, что она явно огорчилась, упомянув о смерти матери. В ее интонациях промелькнула легкая грусть. А так в течение всей беседы, которая длилась пятьдесят минут, она была весьма хладнокровна и сдержанна. — Он спустился ниже. — Дальше ничего интересного. Наркотиков не употребляет. Алкоголь — в малых дозах. Бокал-другой вина или пива, и то эпизодически. В общем, без проблем.

— Что привело ее к вам? — спросил Аллегро.

— Она была подвержена периодическим вспышкам депрессии, но не могла сказать, чем они были вызваны. И даже не помнила, когда они начались. Она регулярно посещала гимнастический зал. Иногда физические упражнения снимали депрессию. Я отметил, что она не очень охотно делится информацией, предпочитая отвечать на поставленные мной вопросы.

— Вы нашли ее привлекательной? — как бы между прочим поинтересовался Вагнер.

Деннисон смерил его негодующим взглядом.

— Я не могу вспомнить.

Вагнер побарабанил пальцами по монитору.

— В ваших записях ничего не сказано насчет ее внешности?

— Почему бы вам не подойти и не прочитать самому? — брезгливо произнес Деннисон.

Вагнер повиновался, и Деннисон отодвинулся от стола, уступив полицейскому место за компьютером.

Через несколько секунд Вагнер поднял удивленный взгляд на Аллегро, потом перевел его на доктора.

— И это все, что у вас имеется?

— Повторяю: она была очень сдержанна. Мне не удалось выудить больше информации.

— Вы уверены, что часть записей не могла случайно оказаться уничтоженной? — спросил Вагнер.

Мускул дрогнул на щеке Деннисона.

— Если была некая случайность, тогда почему же уцелела остальная часть досье? Мне абсолютно нечего скрывать. Что такое? Вы хотите обвинить меня с сокрытии информации?

— А вы, может, хотите объяснить, почему скрыли тот факт, что лечили первую жертву Ромео? — бесстрастно парировал Вагнер.

— Я не лечил ее. Я видел ее лишь в течение сорокапятиминутного собеседования. И, как уже сказал вам, напрочь забыл о том, что знал эту женщину.

Аллегро, потеряв терпение, подлетел к креслу, в котором сидел Деннисон, и наклонился прямо к лицу доктора.

— Даже тогда, когда увидели ее фотографии, мелькавшие после убийства во всех газетах и на телеэкранах? Неужели вам ничего не напомнило ее имя? Ее лицо? Я имею в виду ее фотоснимки при жизни. Сделанные до того, как этот изувер превратил ее в кровавое месиво. Также, как поступил с остальными. В том числе и с вашей красавицей Мелани. Любовью всей вашей жизни. Женщиной, которая, как вы утверждаете, собиралась вновь стать вашей женой.

Деннисон вскинул руки, словно боксер, собирающийся нанести контрудар.

— Негодяй, — злобно прошипел он. Но его багровое от гнева лицо начинало зеленеть.

— Ну, и каков же будет ваш диагноз, доктор? — взорвался Аллегро.

— Довольно, мальчики, — вмешался Вагнер и встал между ними. — Давайте-ка соблюдать дистанцию.

Аллегро выпрямился. Отошел от кресла доктора. Лицо его было белым как полотно.

Вагнер враждебно посмотрел на Деннисона.

— Не секрет, что все трое здесь присутствующие искренне огорчены смертью доктора Розен. Но вы, доктор Деннисон, можете сейчас помочь нам, если вспомните все, что касается мисс Корбетт. Вам есть что добавить к тому, что вы отметили в своих записях? Может, вы что-то упустили из виду, когда вводили их?

Деннисон рассеянно провел рукой по волосам, пытаясь обрести былую уверенность в себе.

— Нет. Я не могу вспомнить, — спокойно сказал он.

— Вы интересовались ее сексуальной жизнью? — спросил Аллегро.

Деннисон неприязненно посмотрел на него.

— Разве этот вопрос вы не обсуждаете с потенциальным пациентом на предварительном собеседовании? — В голосе Вагнера не было и намека на враждебность.

Деннисон несколько смягчился.

— Кажется, она говорила что-то насчет сексуальных проблем…

— Неужели она не вдавалась в детали? Может, все-таки покопаетесь в памяти, док? Ведь, сами того не сознавая, вы могли бы направить нас по верному следу. — Вагнер говорил в уважительном тоне, спокойно и уверенно. Хорошо отработанный прием следователя.

Деннисон поджал губы, на лице его отразилась напряженная работа мысли.

— В самом деле, сейчас я припоминаю: она говорила, что не очень уютно чувствует себя, когда разговор заходит о сексе. — Психиатр выглядел опечаленным. — Мне следовало бы занести это наблюдение в досье. Пожалуй, в тот раз я был не слишком аккуратен. Может, оттого, что у меня сложилось впечатление, что она больше не придет.

— Почему? — спросил Вагнер.

— Я помню, уже в конце разговора она обмолвилась о том, что ей, вероятно, будет удобнее общаться с женщиной-психиатром. Кажется, я сказал, что мог бы порекомендовать ее такому врачу, если она пожелает. И, помнится, мы договорились о том, что она подумает и даст мне знать. Но она так и не позвонила.

— Вы бы порекомендовали ей свою бывшую супругу в качестве лечащего врача? — спросил Аллегро.

Деннисон тут же насторожился.

— Я всегда рекомендую пациентам сразу трех врачей и советую переговорить с каждым, прежде чем сделать выбор. — Он говорил медленно и четко, тщательно обдумывая каждое слово.

— И доктор Розен была бы в числе этих трех врачей? — настойчиво допытывался Аллегро.

— Да, — подумав, ответил Деннисон. — А почему бы нет?

— Вы рекомендовали свою бывшую супругу и Эмме Марголис, когда та прекратила лечение у вас? — вступил в разговор Вагнер, вновь взяв инициативу в свои руки.

Деннисон побелел.

— Откуда вы узнали?..

— О том, что и Эмма Марголис была вашей пациенткой? — договорил за него Аллегро. — Сама Эмма нам сказала. Как и кое-что другое.

Деннисон вскочил с кресла, лицо его пошло пятнами.

— Не знаю, что она вам такого наговорила, но, поскольку мисс Марголис и поныне здравствует, я не намерен вступать в какую-либо дискуссию о характере ее заболевания, — едко произнес он. — А теперь, джентльмены, с вашего позволения, мне действительно пора готовиться к приему следующего пациента, — процедил он сквозь зубы.

Аллегро даже не шелохнулся.

— Вы лечили или проводили предварительное собеседование с кем-нибудь из остальных, док?

Деннисон непонимающе уставился на него. Постепенно до него дошел смысл заданного вопроса.

— Я никогда не встречался с теми женщинами, — презрительно произнес он.

— За исключением вашей бывшей супруги, разумеется.

Деннисон свирепо взглянул на Аллегро.

— Это все?

— О, это еще только разминка, док. А теперь следующий вопрос: где вы были вчера вечером? — Аллегро пересек комнату, сделав вид, что заинтересовался одной из японских гравюр из тех, что были развешаны на стене.

— Что такое? Сара, случайно встретив меня сегодня в Институте, задала тот же вопрос. Теперь вы. Что произошло вчера вечером, черт возьми?

— Может, вы нам расскажете? — спросил Вагнер.

— Понятия не имею. Почти весь вечер я провел дома. Разве что выходил на полчаса после ужина прогуляться с собакой. — Деннисон испытал явное облегчение, услышав зуммер телефона внутренней связи. — Ну, вот, пришел мой пациент, — торжествующе произнес он.

Без пяти минут два Сара явилась в телецентр. Эмма, выбежавшая в вестибюль ей навстречу, выглядела удивленной и несколько смущенной одновременно.

— Я так рада тебя видеть, Сара, но мы с минуты на минуту начинаем запись вечернего шоу…

— Я тоже, — с радостью объявила Сара.

— Что? Ты опять хочешь выступить?

Сара слегка улыбнулась.

— Эмма, Эмма… не забывай о рейтинге.

— Меня больше волнуешь ты.

— Извини. Я знаю, — с искренним раскаянием в голосе произнесла Сара. — Поэтому-то ты и должна разрешить мне выступить. В прошлый раз, когда мы записывали передачу, я еще не была уверена в том, что мне уготована участь следующей жертвы. Теперь же я в этом не сомневаюсь. Эфир для меня — единственная возможность прямого контакта с ним…

— Сара, мне ли напоминать тебе о том, что не далее как вчера вечером этот маньяк пытался проникнуть в твой дом? То, что ты затеваешь, — это безумная игра в «кошки-мышки».

— Давай не будем о кошках.

— Не поняла.

— Ладно, не обращай внимания. Глупая шутка.

— Сейчас не время для шуток, Сара.

— Две минуты, Эмма. Это все, о чем я прошу.

Удивительно, но на этот раз Сара, устроившаяся перед телекамерой, ощущала неразрывную связь со своим противником. Темный экран телесуфлера она мысленно отождествляла с лицом Ромео. Та же загадочность, непостижимость.

И все-таки какие-то невидимые нити тянулись от нее к Ромео. Объяснить это было довольно сложно. Но Сара не могла не признать, что физически ощущает эту связь. Ее задачей сейчас было обратить это в свою пользу. Иначе ей грозило поражение.

Как только дали эфир, она сразу же заговорила. Заговорила с Ромео. Словно он уже слушал ее в этот самый момент, хотя передача должна была выйти на экран лишь в десять вечера.

— Моя сестра полагала, что ты становишься сильнее и могущественнее с каждым новым убийством, но она ошибалась. Ты испуган, Ромео. Я даже чувствую запах твоего страха. Ты пытаешься побороть его, гонишь прочь. Но тебе не удастся обмануть самого себя. Не удастся обмануть и меня. Твоя вчерашняя выходка. Ты вовсе не хотел вламываться в мой дом. Теперь-то и я понимаю. Это еще одна глупая, мальчишеская затея. Ты просто хотел подать знак: «Я здесь, Сара». Поначалу мне казалось, что у тебя хватит смелости обнаружить себя… к черту полицию. Но где-то глубоко в твоем гнилом сердце сидит животный страх разоблачения. Я знаю, какой бывает ложь. Я знаю, как можно притворяться, выдавая себя за другого. Ты можешь и дальше прятаться в своей скорлупе, но я уже вижу трещины на ней. Я буду пристально наблюдать за тем, как они множатся. Обещаю. Может, они не видны окружающим, но уж от меня ты их не скроешь.

После записи Эмма, еле сдерживая слезы, нежно обняла Сару.

— Этот фрагмент нужно дать в эфир с грифом «неподражаемо».

Сара выдавила короткий смешок, на самом деле чувствуя себя выжатой как лимон. Громоподобное выступление перед телекамерой для нее самой оказалось неожиданностью.

— Что ты предпочитаешь — чтобы мы поужинали в городе или лучше дома? — спросила Эмма. — Может, подождешь меня здесь? Я освобожусь примерно через час…

— Я решила пару дней пожить у одного знакомого парня.

Эмма округлила глаза.

— У парня?

— Да, это мой приятель. Мы вместе работаем.

— Выходит, диван оказался не слишком удобным? — сухо спросила Эмма.

— Честно говоря, ты его перехвалила, — призналась Сара. — Послушай, Эмма, ты — прелесть. Просто… ну, скажем… у меня сейчас такой сумбур в голове. Но завтра я тебе позвоню. — Она взяла руку Эммы и пожала ее. — Обещаю.

— Сара, береги себя. Не рискуй. Я думаю, то, что ты сейчас сказала ему — насчет страха, — вполне может соответствовать действительности. Но кто знает, что ему взбредет в голову после такого разоблачения?

Хороший вопрос. Но ответа на него у Сары не было.

Джина, секретарь из приемной телецентра, окликнула Сару, когда та в сопровождении приставленного к ней телохранителя направилась к выходу.

— Извините, мисс Розен. Вам посылка.

Сара посмотрела на Корригана. Он тронул ее за руку, давая понять, что ей не стоит подходить к бюро. Как будто она была в силах двинуться с места.

— Я заберу, — сказал Корки секретарше.

Прежде чем передать ему коробку, упакованную в серебристую бумагу, искрящуюся крошечными красными сердечками, Джина взглянула на Сару, и та еле заметно кивнула головой.

— Кто ее доставил? — спросил Корки, надев резиновые перчатки, перед тем как дотронуться до коробки.

Сара знала, что это излишняя предосторожность. На бумаге уже отпечатались пальцы секретарши. Да и не только ее. Бог знает, через сколько рук прошла эта посылка. Но вряд ли среди этого множества отпечатков можно было отыскать принадлежавшие Ромео.

Секретарша наморщила лоб.

— Мальчик. Посыльный из цветочного магазина, что на первом этаже.

Корки положил коробку на стойку бюро, осторожно развязал белую ленту, снял упаковку и открыл крышку.

— Что там? — хрипло прозвучал голос Сары.

Корки аккуратно развернул хрустящую красную бумагу внутренней упаковки.

— Венок. Обычный венок, только в форме сердца.

Сара заставила себя взглянуть на него. Венок из виноградной лозы, свитый в форме сердца, был утыкан крошечными красными розочками и перевязан кружевной лентой.

Она разглядела и маленькую белую открытку. Потянулась к ней. Корки перехватил ее руку и, взявшись за уголок открытки затянутыми в печатки пальцами, показал ее Саре. Всего три слова.

Любовь моего сердца.