Россия и Китай: 300 лет на грани войны

Япония — главный враг

События в Китае 1900—1901 гг., закончившиеся полной военной победой иностранных держав, повлекли за собой серьезные политические изменения на Дальнем Востоке. Западные державы, Россия и Япония, предпринимая в недавнем прошлом успешные совместные военные акции, не могли найти общий язык в ходе политического урегулирования обстановки вокруг Китая. Каждая из держав преследовала свои собственные интересы, которые неизбежно входили в столкновения или даже противоречия с интересами других держав. На Дальнем Востоке зрел новый крупномасштабный военный конфликт, участниками которого вскоре стали Россия и Япония. Китаю, прежде всего его северо-восточной части, суждено было стать ареной прямого военного противоборства этих двух стран.

Еще в 1895 году, задолго до русско-японской войны, русский военный агент в Китае и Японии Генерального штаба полковник Вогак в одном из своих донесений сделал принципиально важный вывод-прогноз: «Я не удивлюсь, если через 10—15 лет японская армия будет отнесена к числу первоклассных. А за этой армией стоит нация, честолюбивая, может быть, даже чересчур, готовая на все жертвы для славы Японии. Одержав победу над Китаем, у них не будет другого стремления, как помериться силами с европейскою державою, а таковою по самому положению на Дальнем Востоке может быть только либо Россия, либо Англия»^{412}.

Ровно через 10 лет в соответствии с предсказаниями полковника Вогака Япония действительно решила «помериться силою» с Россией на полях Маньчжурии.

Япония после успешной для себя войны 1895 года с Китаем и «похода» в Китай в 1900—1901 гг. считала Поднебесную империю своей вотчиной. Русское проникновение в Маньчжурию, где строилась КВЖД, расценивалось в Японии как прямой вызов. Русско-японские интересы сталкивались и по целому ряду других позиций, особенно по проблеме Кореи. К началу 1903 года Япония приобрела такое влияние в Китае, что «японская печать уже открыто говорила о возможности формального союза между двумя родственными империями, к которым примкнет и Корея. Созданная же таким путем коалиция Желтых государств должна была, по предположениям японцев, явиться несомненно надежным противовесом для замыслов России на Дальнем Востоке»^{413}.

Однако Россия не намеревалась уходить из Маньчжурии, увязывая вывод своих войск после событий 1900— 1901 гг. с обеспечением определенных гарантий. Их суть сводилась к следующему: «во-первых, обеспечить насколько возможно КВЖД от нового погрома; во-вторых, не допустить иностранцев в местности, нами очищаемые, и, в-третьих, облегчить задачу русским войскам в том случае, если бы им снова пришлось водворять в Маньчжурии тишину и порядок»^{414}. Эти вопросы как раз и были предметом переговоров между Россией и Китаем.

В сложной военно-политической обстановке на Дальнем Востоке чрезвычайно важным для России было поступление полной и достоверной разведывательной информации о соседних странах. Главная роль в этом отводилась военным агентам.

В 1898 году военным агентом России в Японии вместо генерал-майора Янжула был назначен Генерального штаба полковник Б.П. Ванновский, сын бывшего Военного министра. Вплоть до 1903 года полковник Ванновский оставался в Японии, формируя представление российского военного ведомства об этой стране и ее вооруженных силах. К сожалению, оценки Ванновского не всегда были достаточно достоверными и отличались от информации его предшественников.

В одном из донесений он писал: «Пройдут десятки, может быть, сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав. И это, конечно, в том случае, если страна выдержит тот внутренний разлад, который происходит от слишком быстрого наплыва чуждых ее культуре и исторической жизни идей».

На этой записке генерал А.Н. Куропаткин, ставший к тому времени Военным министром, написал: «Читал. Увлечений наших бывших военных агентов японскою армиею уже нет. Взгляд трезвый»^{415}.

Однако в действительности этот «трезвый взгляд», приветствуемый военным ведомством России, породил многое из того, что в конечном счете определило поражение России в войне с Японией. Недооценка противника имела катастрофические последствия. И все же, несмотря на различие в прогнозах и оценках, российские дипломатические посланники и военные агенты в странах Дальнего Востока не могли не бить тревогу. Военно-политическая обстановка на рубеже XIX—XX вв. становилась все более взрывоопасной. Для обеспечения своего положения на Дальнем Востоке в России был принят целый ряд мер политического и административного характера.

30 июля 1903 года было создано наместничество, в которое вошли Приамурское генерал-губернаторство и Квантунская область. В Петербурге был сформирован «Особый комитет по делам Дальнего Востока». В Порт-Артуре было образовано «Особое совещание», задачами которого было объявлено: «во-первых, устранить нашу неподготовленность на Дальнем Востоке в военном смысле; во-вторых, исправить или вновь установить нашу финансовую и экономическую политику на том же Востоке; в-третьих, пересмотреть уже выработанные нами гарантии, намеченные для очищения Маньчжурии»^{416}.

14 июня 1903 года контр-адмирал A.M. Абаза как управляющий делами Особого комитета по делам Дальнего Востока представил на имя императора Николая II проект документа «Основы наших будущих отношений к Японии». В документе прямо указывалось:

«Россия отдает справедливость военным и морским успехам Японии.

Россия готова признать за Японией значительную будущность, если отношения Японии к нам будут правильны.

Россия видит с сожалением, что нынешняя политика Японии, ее союз с Англией, постоянное бряцание оружием, протесты против законных действий России, тенденциозность прессы естественно ведут к противоположным результатам.

Россия принесла большие жертвы деньгами и людьми на Дальнем Востоке. Это было сделано не для одной своей пользы, а для пользы всех народов.

Естественно, однако, что Россия заботится обеспечить возврат процентов на затраченный капитал.

Россия имела бесспорное право объявить Китаю войну в 1900 году вследствие нападения китайцев на Благовещенск, но не только не сделала этого, а даже, по собственной инициативе, заключила договор 26 марта 1902 года. Эти поступки России достаточны, чтобы определить ее миролюбие.

Россия готова довести до конца исполнение договора 26 марта, если этому не воспрепятствуют обстоятельства и образ действий других держав.

Страстное и ничем не оправдываемое отношение Японии к нынешним действиям России может только замедлить исполнение договора 26 марта.

Это же страстное и беспричинное отношение Японии к действиям России препятствует последней с желаемым сочувствием отнестись к жизненным интересам Японии, которые Россия никогда не намеревалась игнорировать.

При искренно доказанном желании Японии поддерживать хорошие отношения с нами, Россия будет готова признать безусловное водворение Японии в Корее.

Границы японской Кореи могли бы быть определены по водоразделу бассейна Тумань-Улы к северу и по водоразделу бассейна Ялу к западу.

Северный и западный склоны этих водоразделов входят в пределы русских концессий, на которых русские люди уже начали проявлять деятельность, а следовательно, эти области должны остаться в русских руках.

При таком широком признании Россией стремлений Японии должно воцариться полное согласие, так что укрепление японцами берегов Кореи должно быть произведено лишь в таких пунктах, где укрепления эти будут служить против общих врагов России и Японии, а следовательно, по соглашению этих двух держав между собою.

Экономическое водворение России в Маньчжурию, рядом с водворением Японии в Корее, создаст общность торгово-промышленных интересов и облегчит обеим державам установление добрых соседских отношений к обоюдной выгоде.

Тон наших переговоров с Японией должен быть всегда любезный, но спокойный и твердый, без тени заискивания.

Можно начать говорить с Японией о Корее, как только посланные бригады дойдут до Забайкалья»^{417}.

Во второй половине 1903 года между Россией и Японией состоялся целый тур дипломатических переговоров, в ходе которых фактически шел военно-политический торг вокруг будущего Кореи и Маньчжурии. Японский проект был более радикальным и предусматривал «обоюдное признание преобладающих интересов Японии в Корее и специальных интересов России в железнодорожных предприятиях в Маньчжурии». Япония и Россия оговаривали права посылать свои войска в случае необходимости соответственно в Корею и Маньчжурию.

Русский проект соглашения был посвящен в основном статусу Кореи, точнее — ограничению японских амбиций в этом регионе мира. Документ предусматривал «взаимное обязательство не пользоваться никакой частью Корейской территории для стратегических целей и не предпринимать на берегах Кореи никаких военных работ, могущих угрожать свободе плавания в Корейском проливе; взаимное обязательство считать часть территории Кореи, лежащую к северу от 39-й параллели, нейтральной полосой, в которую ни одна из договаривающихся сторон не должна вводить войск».

Статья 7-я русского проекта предусматривала «признание Японией Маньчжурии и ее побережья во всех отношениях вне сферы ее интересов»^{418}.

21 июня 1903 года член Особого комитета по делам Дальнего Востока статссекретарь А.М. Безобразов в докладной записке на имя императора Николая II сформулировал главную цель японских военно-политических усилий в Корее: «Качественная цель у японцев ясна: они рассчитывают упрощенным, кратчайшим способом сперва разорить страну, затем воспользоваться народным восстанием, чтобы ее обезлюдеть, а потом заселить своими выходцами, т.е. сперва ограбить народ, а затем его убить».

Далее А. Безобразов делал вывод: «Военные приготовления японцев в Корее имеют целью не только занять страну, но сделать из нее обеспеченный плацдарм для действий на континенте против России. Японцы в своем национальном самомнении нисколько не останавливаются перед мыслью вытеснить нас со временем из Маньчжурии и стать во главе желтокожей расы. Поэтому нельзя надеяться, чтобы они успокоились, удовлетворяясь занятием части или всей Кореи.

Если бы японцам удалось занять северную Корею и укрепиться в бассейнах Ялу и Тумань, то их военное положение на полуострове было бы очень сильное. Под охраной такого надежного заслона они всегда могли бы отстоять свои позиции и удобно перейти в наступление против нас.

Наоборот, если эти стратегические позиции будут заняты нами, то все выгоды положения перейдут на нашу сторону.

Насколько отчетливо сознается в Японии вообще огромное значение, какое имеет для ее завоевательных целей на континенте обладание северной Кореей и бассейнами Ялу и Тумань, сказать трудно, но кажется, что в военных сферах это понимание там лучше, нежели у нас.

Военное значение северной части Кореи имеет свое историческое прошлое, и только благодаря этой географической своей охране Корейское государство могло в разное время успешно бороться с иноземным вторжением. Непроходимость северной части страны охранялась в Корее законом и блюлась корейцами. С этой непроходимостью пытались бороться китайцы, построившие свою побережную Мандаринскую дорогу с целью поддержания в крае своего господства. Этою же дорогой пользовались японцы для действий против Китая, и теперь еще эта дорога считается главным путем для их наступления на север со стороны их ближайшей базы Пхеньян-Гензан»^{419}.

23 июля 1903 года А. Безобразов вновь написал докладную записку на имя императора, в которой вновь привлек его внимание к ситуации на Дальнем Востоке и политике России в отношении Японии: «В военно-политическом отношении Дальний Восток находится еще в том периоде, когда требуется интенсивная борьба для утверждения там нашей государственности. Борьба эта имеет конечной целью создание на Дальнем Востоке нашей гегемонии, без которой нам не совладать ни с желтокожей расой, ни с враждебным для нас влиянием наших европейских соперников. Для этого нам следует объединить наши военно-политические силы в одних ответственных руках, чтобы иметь возможность выработать план действий и энергично привести его в исполнение.

Особенность нашего положения на Дальнем Востоке, а именно:

а) что главный наш противник есть морская держава (Япония);

б) что два наших опорных пункта суть приморские крепости;

в) что наши владения имели значительную береговую полосу со слабой охраной;

г) что военные операции наши на Дальнем Востоке будут иметь характер совместного действия флота с армией, причем умелое пользование флотом требует специальной подготовки, — все это заставляет желать, чтобы личность наместника стояла в служебном отношении близко к нашему флоту»^{420}.

Однако Япония имела свою четкую стратегию как в отношении России, так и в отношении всего Дальневосточного региона, б августа 1903 года в японских газетах появился англо-японский проект «мирного решения маньчжуро-китайского вопроса». Он имел резко антирусскую направленность и предусматривал выполнение пяти пунктов:

«1. Заставить Россию формально возвратить Маньчжурию Китаю;

2. Заставить Китай открыть все важнейшие города Маньчжурии;

3. Заставить Россию вывести все войска из Маньчжурии, разрешив русским содержать на железной дороге лишь известное количество сторожей;

4. Заставить Россию отказаться от лесопромышленной концессии на Ялу и от арендования участков в Ионампо;

5. Заставить Россию признать всю область к югу от Ялу сферой исключительно влияния Японии»^{421}.

Японские приготовления к войне с Россией не ограничивались только дипломатическими и пропагандистскими акциями. Наместник на Дальнем Востоке адмирал Е.И. Алексеев доносил в столицу, что «японские агенты-' шпионы, наводняющие Маньчжурию и несомненно оплачиваемые правительством, направляют свою деятельность к восстановлению против нас китайских властей и населения; что власти эти, в особенности мукденский цзя тцзюнь, уже приняли по отношению к нашим представителям прямо враждебный тон; что японцы, как видно из донесений, идущих из Кореи, угрожают намерением высадить войска на Корейском полуострове и занять устье р. Ялу»^{422}.

30 декабря 1903 года адмирал A.M. Абаза в депеше Е.И. Алексееву сформулировал «в простом русском изложении, без дипломатических уверток»'взгляд российского императора по проблеме российско-японских взаимоотношений. По вопросу о Китае в документе отмечалось: «О Маньчжурии не допускать разговора ни с японцами, ни с кем другим. Это дело касается исключительно Китая и России. При этом, однако, Россия готова признавать торговые интересы Японии и всех наций как можно шире и свободнее, но под русскою эгидою и без сеттльментов»^{423}.

В январе 1904 года, после долгих и безрезультатных консультаций и переговоров, между Россией и Японией началась война. 27 числа того же месяца вышел Высочайший манифест российского императора, в котором говорилось о «повелении вооруженной силой ответить на вызов Японии».

30 января Китай объявил о своем нейтралитете, однако это не означало, что китайское правительство гарантировало невмешательство китайских войск в русско-японское столкновение. К началу XX века ситуация в российско-китайских отношениях резко осложнилась. Наметившееся в прошлом сближение двух стран-соседей сменилось враждебностью 1900—1901 гг., оккупацией Маньчжурии, интригами Англии и Японии, что «решительно отклонило Китай от веками установившихся добрососедских отношений к России»^{424}.

Обстановка осложнялась еще и тем, что в Печилийской провинции на границе с Маньчжурией стояли 10-тысячный отряд китайского генерала Ма и 50-тысячное войско Юань Шикая, которые в любой момент могли выступить на стороне Японии. Это вынуждало русское военное командование держать в ходе войны с Японией соответствующие силы и средства на правом фланге для сдерживания возможных действий китайских войск. Этой группировке китайских войск приходилось уделять повышенное внимание и российской военной разведке. Агентура из числа китайцев доносила о наличии там 100-тысячного войска Ма и Юань Шикая, что считалось явно завышенным показателем.

Для выявления состава и дислокации китайских войск, а также планов китайского командования в этот район было направлено несколько агентов из числа подготовленных офицеров и нижних чинов. В конце марта 1904 года, в частности, туда в качестве датского корреспондента и бизнесмена был направлен штабс-капитан Россов, знавший китайский язык. В апреле тайную разведку китайской группировки войск под видом русского купца вел есаул Уральского казачьего войска Ливкин^{425}.

Сложившаяся на Дальнем Востоке ситуация с самого начала была не в пользу России. Не имевшая политических союзников, не подготовленная к войне на своей дальней окраине, Россия в конечном счете потерпела сокрушительное поражение в войне с Японией.

25 мая 1905 года генерал-адъютант А. Куропаткин, командующий 1-й Маньчжурской армией, с горькой иронией скажет: «К оценке сил нашего противника мы от одной крайности перешли ныне к другой. До войны и в начале ее мы преступно уменьшали силы Японии, доверяя донесениям недобросовестных, близоруких или ленивых наших агентов и дипломатов; почти все они доносили, что японские войска к серьезной борьбе большими массами не подготовлены. Презрительная кличка «макаки» твердо установилась за японцами. Флот наш в Тихом океане еще перед самой войной считался непобедимым японцами, и это положение было поставлено краеугольным камнем нашего плана войны. Действительность очень скоро разрушила наши иллюзии. Но затем мы перешли к чрезмерному преувеличению сил нашего противника»^{426}.

Военные действия между Россией и Японией велись на территории третьей страны — Китая. Политические, экономические и военные издержки войны несли сами участники военного конфликта, однако и ущерб Китая от войны был немалым. Формально Китай сохранял свой нейтралитет, но сам ход военных действий, логика войны неизбежно втягивали и его в русско-японское противостояние. Это касалось прежде всего местных властей и населения Маньчжурии, которые так или иначе не могли быть нейтральными по отношению к войне у себя в доме. Положение усугублялось также и тем, что как Япония, так и Россия пытались использовать в своих целях местное население, его настроения и симпатии.

«Китайский фактор» в разведке

Одной из важнейших сфер военно-политической активности России и Японии в регионе, в которую широко была втянута китайская сторона, являлась разведка.

По существовавшим в то время в российской армии положениям, разведка делилась на дальнюю и ближнюю.

Дальняя разведка имела своей целью добывание военно-политической информации стратегического (оперативного) характера в мирное время — о вероятном противнике и его потенциальных союзниках, в военное время — о реальном противнике и его союзниках. Как правило, она велась в мирное время российскими военными агентами (военными атташе) или их помощниками в соответствующих странах. В своей работе последние привлекали тайных агентов из числа местного населения, из которых создавалась сеть по сбору и передаче разведывательной информации адресату. В военное время предусматривались переход военных агентов (военных атташе) в разведывательное отделение штаба главнокомандующего российскими войсками на ТВД и передача всей тайной сети местных агентов под контроль разведывательного отделения штаба.

Ближняя разведка имела целью добывание военной информации тактического (оперативного) характера в интересах обеспечения военных действий в ходе войны. Она организовывалась разведывательными отделениями штаба главнокомандующего, разведывательными отделениями штабов командующих группировками войск и иными органами. В свою очередь, ближняя разведка делилась на войсковую — осуществляемую силами разведывательных подразделений войск на поле боя, и тайную разведку посредством лазутчиков — за счет привлечения местного населения и/или военнослужащих противника для сбора разведывательных сведений.

Таким образом, как дальняя, так и ближняя разведка, по существовавшим в России представлениям, должна была вестись с широким привлечением тайных агентов (шпионов) из числа местного населения. Однако, как показал опыт начала и неудачного хода русско-японской войны, практика организации и ведения разведки русским военным ведомством на Дальнем Востоке оставляла желать лучшего.

Российское военное командование полностью игнорировало необходимость заблаговременной подготовки кадров агентов из числа китайцев — жителей Маньчжурии. Никакой предварительной работы в этой области до войны практически не велось. Не случайно уже с первых месяцев русско-японской войны русское военное командование столкнулось с множеством трудноразрешимых проблем.

Организация дальней разведки в начале войны была сосредоточена в штабе Наместника на Дальнем Востоке, которому непосредственно подчинялись российские военные агенты в Китае. Сведения о противнике, сообщаемые военными агентами, доставлялись в штаб армии через штаб Наместника адмирала Е.И. Алексеева. По расформировании штаба Наместника и с подчинением военных агентов в Китае новому главнокомандующему генерал-адъютанту А.Н. Куропаткину сведения от военных агентов сосредоточивались в штабе главнокомандующего.

В непосредственном распоряжении российской Маньчжурской армии с начала войны для ведения дальней разведки состоял российский военный агент в Корее Генерального штаба полковник А.Д. Нечволодов, который получил назначение на эту должность накануне войны, но не успел доехать к новому месту службы.

В конце июня 1904 года организация дальней разведки на всем фронте Маньчжурской армии была поручена Генерального штаба генерал-майору В.А. Косаговскому. На эти цели ему выделялся аванс в размере 50 тысяч рублей. Помимо обязанностей, связанных с ведением разведки против японской армии, генерал Косаговский был назначен командиром (командующим) Сибирской казачьей дивизии. Предполагалось, что эта дивизия будет вести разведку противника на всем обширном фронте соприкосновения сторон.

В распоряжение генерал-майора Косаговского были назначены состоявший при разведывательном отделении капитан 12-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Нечволодов, Генерального штаба полковник А.Д. Нечволодов, подполковники Потапов и Панов и капитан Одинцов, а также переводчик европейских языков при разведывательном отделении, служащий Пекинского отделения русско-китайского банка Р.И. Барбье^{427}.

Силы и средства дальней разведки, хотя и крайне ограниченные по своим масштабам и эффективности, все-таки давали ценную информацию русскому военному командованию на ТВД, непосредственно главнокомандующему.

Главными задачами российской дальней разведки в отношении Японии считались:

«1. Мобилизация в Японии;

2. Призыв в Японии людей всех контингентов запаса и новобранцев;

3. Формирование новых резервных и полевых частей;

4. Учет отплывающих из Японии подкреплений в Маньчжурию и в Корею, места их высадки и назначения;

5. В общих чертах политическое, экономическое и финансовое положение Японии и Кореи»^{428},

К ведению дальней разведки были привлечены, в частности, представитель российского Министерства финансов, член Правления русско-китайского банка в Пекине действительный статский советник Давыдов, служащий русско-китайского банка Фридберг, бывший российский посланник в Корее действительный статский советник Павлов, российские консулы в Чифу и Тяньцзине надворные советники Тидеман и Лаптев. Ими в тайную деятельность в интересах русской военной разведки были вовлечены высокопоставленные японские лица, французские, германские, швейцарские подданные (в основном, журналисты и бизнесмены), а также, естественно, китайцы.

В частности, Давыдов лично посылал китайцев-разведчиков в Маньчжурию, поручая им «сверх сбора сведений о противнике, наносить вред в тылу неприятеля посредством поджогов его складов, порчи железных дорог и прочее”»^{429}.

С апреля 1904 года дальняя тайная разведка при разведывательном отделении штаба Маньчжурской армии находилась б ведении капитана Нечволодова, который продолжительное время был помощником бывшего военного агента в Китае генерал-майора Вогака и долго служил на Дальнем Востоке.

С началом военных действий усилия российской дальней разведки стали дополняться деятельностью ближней разведки. Главным видом ее являлась с самого начала тайная разведка (посредством лазутчиков). Однако первоначально, вплоть до поражения русских войск под Мукденом в феврале 1905 года, ближняя разведка посредством привлечения китайцев велась силами разведывательных отделений штабов объединений и соединений русских войск на поле боя. И только затем ближней разведкой посредством лазутчиков стало заниматься также разведывательное отделение штаба главнокомандующего.

С февраля 1905 года и до конца войны руководство тайной разведкой — но уже ближней разведкой — в штабе главнокомандующего было возложено на штабс-капитана Блонского, владевшего китайским языком.

По мере развития военной ситуации в Маньчжурии совершенствовалась деятельность российской тайной разведки против Японии. Эта деятельность осуществлялась силами разведывательного отделения штаба главнокомандующего, разведотделений штабов 1-й, 2-й, 3-й Маньчжурских армий, Приамурского военного округа и силами российского военного комиссара Мукденской провинции полковника Квецинского, штабами корпусов, отдельных отрядов и передовой конницей, а также штабом Заамурского округа пограничной стражи.

Привлечение китайского населения для ведения разведки. Отношение местного китайского населения к русским и японским войскам находилось под пристальным вниманием разведок обеих сторон. По оценкам разведывательного отделения штаба главнокомандующего, «китайцы относились к воюющим сторонам в общем безразлично, осторожно выжидая результатов борьбы и на чью сторону склонится успех, перед которым китайцы, как все азиаты, преклоняются беспрекословно. Так как в течение войны счастье неизменно оставалось за японским окружением, то большинство китайцев, в особенности чиновничество под давлением Пекина, а местное население скорее из страха, чем из-за симпатий, были на стороне японцев»^{430}.

Аналогичные оценки отношения местного китайского населения к русским и японским войскам содержатся в труде «Русско-японская война 1904—1905 гг». , опубликованном Военно-исторической комиссией по описанию русско-японской войны в 1910 году: «Отношения китайцев к русским людям, если и не носили на себе признаков открытой враждебности, зато не отличались и дружелюбием. Впрочем, деньги в Китае, как и всюду, являлись могучей силой, и ради них китаец готов был всегда оказать нам содействие, хотя бы последнее и противоречило его государственным и политическим стремлениям… В отношениях же китайцев к японцам чувство принадлежности к одной и той же расе и чувство общей неприязни к европейцам вообще, а к русским в частности, не играли, по-видимому, никакой особенной роли. Если китаец и помогал своему желтолицему соседу, то скорее всего из-за тех же денег или же из чувства страха перед жестоким и неумолимым японцем»^{431}.

Местное китайское население на протяжении всей войны активно вербовалось российской и японской разведками и привлекалось для выполнения различных специальных задач в тылу противника. Только китайцы-шпионы под видом местных жителей, торговцев или слуг могли проникать в расположения воинских частей, общаться с военнослужащими, следить за перемещениями войск. Именно поэтому хорошо подготовленный разведчик из числа китайцев был на вес золота. Успехи японской стороны в этой области по целому ряду причин на протяжении всей войны были значительно внушительнее российских. Огромным преимуществом японцев была внешняя этническая схожесть с китайцами, что позволяло им засылать в тыл русских войск своих офицеров, переодетых в китайское платье.

С началом русско-японской войны русская тайная разведка посредством привлечения китайцев не имела успеха. Причинами этого, как отмечается в отчете № 1 «О деятельности разведывательного отделения штаба Маньчжурской армии», являлся целый ряд моментов:

«1. Не было подготовленных заранее сведущих агентов.

2. Агенты из китайцев были исключительно временны и вовсе не заинтересованы в своем деле, да вдобавок их было весьма мало.

3. Вследствие постоянства успеха, сопровождавшего японское оружие, агенты-китайцы боялись предлагать нам свои услуги, тем более что японцы расправлялись с беспощадной жестокостью со всеми китайцами и их родственниками, которых подозревали в сношениях с русскими»^{432}.

О тех же проблемах, в частности, в рапорте на имя генерала Косаговского докладывал еще в июле 1904 года подполковник Панов:

«Доношу Вашему Превосходительству, что за отсутствием заблаговременно подготовленных китайцев-разведчиков, несмотря на предлагаемые вознаграждения, нанять таковых до сих пор, т.е. с 9 по 31 сего июля, не удалось… Дальнейшие попытки найти подходящих верных людей из китайцев в районе Ташичао, Хайчен, Ляоян, Инкоу, Нючжуан успехом не увенчались. Китайцы или совершенно отказываются служить даже на самых выгодных предложенных условиях, или же, согласившись, уходят при первых выстрелах или при первом даваемом поручении…

Таким образом, установить сеть шпионов-наблюдателей, имея таковых в оставленных нами или могущих быть оставленными селениях, не удалось, отчасти вследствие отсутствия преданных и заблаговременно подготовленных жителей-китайцев, отчасти вследствие боязни, а может быть, нежелания нам служить в ущерб японцам»^{433}.

Далее в своем рапорте подполковник Панов, пытаясь найти эффективные способы вербовки китайцев, предложил внедрить целую систему самых жестоких мер. Он отмечал: «Считаю долгом доложить, что, мне кажется, решительная, правда, довольно жестокая мера, которая, может быть, заставит китайцев-жителей помогать нам по части сбора сведений, заключается в том, чтобы в больших селениях брать в качестве заложников членов семьи, каких-либо двух-трех богатых или влиятельных на окружающее население фамилий. От глав этих фамилий потребовать, чтобы они сами за вознаграждение, которое будет выдаваться нами, высылали своих шпионов и доставляли нам необходимые сведения. Вместе с тем главам семейств заложников внушить, что неверные сведения будут считаться заведомо ложными и тяжко отражаться на заложниках. Напротив, верные и своевременные сведения сразу же избавят их от тяжелого положения. Мера эта жестока и несправедлива, быть может, но она должна дать самые хорошие результаты, так как китаец пойдет на все, лишь бы выручить семью»^{434}.

О возможности и высокой эффективности таких методов работы с агентурой из числа китайцев, по мнению подполковника Панова, свидетельствовали успехи японского военного командования, которое «прибегало именно к этой жестокой мере и, по видимым признакам, особой ненависти со стороны китайцев к себе не возбудило»^{435}. Однако, как отмечалось впоследствии в одном из отчетов о деятельности разведотделения штаба Главнокомандующего, «взятие заложников и крайняя суровость за обман до конца войны не имели у нас места. Японцы, насколько известно, широко применяли эти два средства, и с пользой»^{436}.

Положение с подбором (вербовкой) китайской агентуры для ведения тайной разведки в интересах российских войск еще более осложнилось в феврале 1905 года после поражения русской армии под Мукденом. В отчете № 2, озаглавленном «Деятельность разведывательного отделения управления генерал-квартирмейстера при Главнокомандующем», отмечалось:

«Мукденские события настолько сильно повлияли на впечатлительные умы китайцев, что почти все старые разведчики разбежались, а новых нельзя было подыскать, так как китайцы даже за крупное вознаграждение не решались поступать на нашу службу тайными агентами из-за боязни японцев, беспощадно и жестоко расправлявшихся со всеми туземцами, подозреваемыми в каких-либо сношениях с русскими»^{437}.

Помимо привлечения к агентурной работе (тайной разведке) китайцы использовались в интересах разведывательных отделений русских войск и в качестве переводчиков. Однако такие переводчики считались «малонадежным элементом», так как нередко именно они являлись главными информаторами японского военного командования о наших войсках. Кроме того, эти переводчики, набранные из числа служивших ранее при русских гражданах в качестве слуг, приказчиков, подрядчиков местных китайцев, нередко злоупотребляли своим служебным положением во вред местному населению. Их поведение приводило русские воинские части к конфликтам с местным населением, лишая наши войска необходимой поддержки китайского населения в зоне боевых действий.

Китайцы на службе российской тайной разведки. Несмотря на неудачи и трудности объективного и субъективного порядка, российской тайной разведкой в Маньчжурии были достигнуты и определенные успехи. Главным и наиболее значимым успехом в этом явилась деятельность китайского купца на русской службе Тифонтая и сформированного им разведывательно-партизанского отряда «Пинтуй» (девиз: «Все сбивающий перед собой»).

Тифонтай явился одной из самых ярких фигур русской военной разведки в период войны с Японией. Будучи искренне предан России, он являлся выразителем тех кругов в Китае, которые с недоверием и враждебностью относились к Японии, которые близко к сердцу восприняли поражение Китая в войне с Японией в 1895 году. Тифонтай имел обширные деловые и личные связи по всей Маньчжурии. Его торговые агенты помимо своих непосредственных обязанностей активно привлекались для сбора разведывательных сведений в тылу японской армии.

Именно Тифонтаю принадлежала идея создания специального партизанского отряда, укомплектованного китайцами и с китайским полковником Чжан Чжэнюанем во главе. 16 мая 1905 года с этой инициативой он обратился к генерал-квартирмейстеру при Главнокомандующем русскими войсками в Маньчжурии генералу В.А. Орановскому. По его словам, полковник Чжан Чжэнюань был «всей душой предан русским» и обладал «в высшей степени хорошим умом, железной энергией и предприимчивостью».

Купец Тифонтай предлагал создать отряд численностью в 500 «конных хунхузов», поставив передними цель — «беспокоить тыл неприятеля, делать внезапные набеги, жечь склады, портить японский телеграф и железную дорогу, производить разведку».

Предложение китайского купца было поистине уникально. Понимая скудость ресурсов русского военного командования, он гарантировал оплату жалованья отряду из своего кармана в течение 3 месяцев, прося лишь о выделении 400 винтовок для вооружения отряда. В случае, если этот опыт был бы признан успешным, Тифонтай надеялся на возмещение своих расходов со стороны русской казны. Если бы деятельность отряда была неоправданной, Тифонтай обещал его расформировать и нести самолично все связанные с этим проектом расходы^{438}.

31 мая 1905 года русским военным командованием предложение китайского купца было принято. Уже 10 июня китайский отряд был сформирован и выступил в район левого фланга русских войск.

Численность отряда составила 500 человек, которые были разделены на три «сотни» — одна — 100 человек, две — по 200 человек. Основной контингент завербованных в отряд солдат составили бывшие китайские военнослужащие и хунхузы. Командиром отряда был китайский полковник Чжан Чжэнюань, при котором находились представитель русского военного командования (сначала штабс-капитан 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Блонский, затем — поручик 35-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Суслов) с разъездом в 10 человек и два фельдшера.

Сильными сторонами отряда «Пинтуй» по сравнению с разведывательными войсковыми формированиями русских войск являлись: знание местности и умелое ориентирование на ней; владение местным языком; родственные связи в районе боевых действий и за его пределами; поддержка местного населения. Это способствовало успешному ведению разведки китайским партизанским отрядом.

Слабым местом отряда являлся низкий уровень боевой и специальной подготовки его личного состава, не знакомого со спецификой ведения разведки и выполнения других специальных задач в тылу противника.

С учетом удачного опыта действий отряда «Пинтуй» в русской армии было создано еще несколько партизанских формирований, укомплектованных китайцами. Однако вскоре эта деятельность была свернута, и было признано, что «туземные отряды в общем не оправдали возлагавшихся на них надежд по разведке и сколько-нибудь ценных сведений о противнике не дали»^{439}. К концу августа 1905 года они были распущены.

Другим примером высокого уровня эффективности в ведении тайной разведки с привлечением китайского населения явилась деятельность военного комиссара Мукденской провинции полковника Квецинского. В его непосредственном подчинении находился особо назначенный офицер Генерального штаба (сначала причисленный к Генеральному штабу капитан Михайлов, а впоследствии — Генерального штаба капитан Сапожников).

Будучи представителем русской власти в Маньчжурии, полковник Квецинский имел возможность вступать в контакты с различными должностными лицами администрации Мукденской провинции и получать от них необходимую информацию военно-политического характера о японцах. С той же целью им и его помощниками использовались и специально нанятые и подготовленные китайцы-разведчики.

Подготовка китайцев-разведчиков осуществлялась в специально созданной полковником Квецинским разведывательной школе, основанной в марте 1905 года в Мукдене^{440}. Однако уже через три месяца русская разведшкола была закрыта.

Китайцы на службе японской разведки. С самого начала военных действий на Маньчжурском ТВД русские войска столкнулись с заблаговременно хорошо организованной разведывательно-диверсионной сетью японцев. Еще задолго до войны вся Маньчжурия и Уссурийский край были буквально наводнены японскими шпионами, которые проживали там под видом торговцев, парикмахеров, прачек, содержателей гостиниц, ресторанов, публичных домов. Британский полковник Дж. Халдейн, профессионал в области разведки, впоследствии отмечал:

«Основополагающей чертой японской разведывательной системы является тщательная подготовка в мирное время. В преддверии маньчжурской войны японцы использовали всевозможные средства для сбора даже самой незначительной информации, имеющей отношение к России. С этой целью офицеры японской армии не гнушались наниматься на работу каменщиками, кули, слугами, в парикмахерские и т.д. Один майор, с которым я познакомился уже во время войны, рассказывал, как он жил в Харбине под видом владельца магазина, наблюдая за передвижениями русских войск и военных припасов из Харбина в Порт-Артур и Владивосток. Другой офицер, подполковник Генштаба и руководитель разведывательного отдела штаба 2-й армии, к тому же в совершенстве знающий русский язык, много месяцев прожил под чужим именем во Владивостоке, полное описание оборонительных сооружений которого ему удалось добыть»^{441}.

Причины эффективности японской разведки против русских войск, по мнению полковника Халдейна, заключались в следующем: «Еще до войны с помощью китайцев японцы составили списки всех тех китайцев и корейцев, которые находились на русской службе. Включенные в список вошли в категорию потенциально опасных и наблюдались особенно тщательно. В результате многие из этих людей были вынуждены покидать свои насиженные гнезда и земли, как только они попадали в зону японской оккупации, и искать защиты у русских. Японские агенты обещали, что те из них, кто согласится работать на Японию, будут вычеркнуты из черного списка. Это обещание имело неожиданный успех, поскольку многие корейцы и китайцы были морально готовы выполнять подобную опасную работу за гораздо более скромное вознаграждение»^{442}.

В отчетах разведывательного отделения штаба главнокомандующего отмечалось: «С открытием военных действий в Маньчжурии выяснилось, что большое число китайцев и переодетых китайцами японцев занимаются шпионством, следя с сопок за движением наших войск, расположением наших батарей и т.п., сигнализируют об этом при помощи флагов, зеркал и проч».^{443}.

Для борьбы с этим в русских войсках принимались определенные меры, хотя их эффективность оставляла желать лучшего. В приказе командующего Маньчжурской армией № 371 от 25 июня 1904 года предписывалось «при появлении подобных лиц на горах стрелять по ним». Однако это приказание не исполнялось войсками «с должною последовательностью и энергией»^{444}.

В целом борьба с японским шпионажем в русской армии была поставлена неэффективно. Японские агенты и китайцы на службе японской разведки проникали практически во все пункты дислокации русских войск в Маньчжурии, легко пользовались беспечностью русской стороны, активно собирали разведывательную информацию.

Японцы применяли самые строжайшие репрессивные меры по отношению к тем китайцам, которые состояли на русской службе или просто симпатизировали России.

В результате местное китайское население не только не выдавало японских шпионов, но нередко скрывало их. Соответственно и случаи поимки японских шпионов были очень редкими. За всю военную кампанию российской стороной было разоблачено лишь 4 японских шпиона — и то случайно^{445}.

Британский разведчик Дж. Халдейн, комментируя успехи русской контрразведки в годы русско-японской войны, отмечал: «Первое время русские совершенно не умели обнаруживать их, хотя и отдавали себе отчет в том, что японские шпионы активно действуют в их расположении. Научиться распознавать их русским помогли находившиеся на их службе китайцы, которые указали на три главных отличия между ними и японцами, а именно: походка, форма глаз и одна специфическая китайская, или местная маньчжурская, привычка — после приема пищи есть арбузные семечки, причем именно есть, а не щелкать их зубами. Такие привычки приобретаются с детства, но никак не в зрелом возрасте. Попавшие под подозрение псевдокитайцы были подвергнуты испытанию, провалились и поплатились за это жизнью»^{446}.

Таким образом, русско-японская война 1904—1905 гг. не могла не отразиться на комплексе взаимоотношений между Россией и Китаем. Прежде всего она велась на территории Китая и пространственно ограничивалась территорией Маньчжурии. На протяжении всей русско-японской войны, равно как и задолго до ее возникновения, обе противоборствующие стороны активно использовали в своих целях местное китайское население, которое фактически стало заложником русско-японского столкновения.

Наиболее широко местное китайское население использовалось противоборствующими сторонами в области тайной разведки. Деятельность японской разведки в этой сфере как по масштабам и интенсивности, так и по эффективности и результативности была значительно успешнее работы русской тайной разведки.

Китайское население, в целом относившееся негативно как к японцам, так и к русским, скорее было склонно помогать во всем японцам. Одной из существенных причин такого положения де,, была строжайшая карательно-репрессивная система японцев: за малейшее преступление (а тем более шпионаж в пользу русских) китайцу и его родственникам полагалась смертная казнь.

Отношение русских войск к местному китайскому населению было значительно гуманнее, чем отношение японцев. Однако и русским командованием, а также состоявшими на его службе китайскими гражданами (переводчиками, обслуживающим персоналом и т.д.) допускались грабежи и насилия в отношении китайского населения.

Русской разведке было значительно труднее, чем японской, работать в Маньчжурии, и не в последнюю очередь по причинам расово-этнического характера. Абсолютная несхожесть цивилизаций (культур) накладывала свой отпечаток на взаимоотношения русских и китайцев, в то время как японо-китайские отношения были значительно гармоничнее в этом смысле. Даже японские репрессии в отношении китайского населения воспринимались в Китае в рамках традиционных восточных принципов взаимоотношений старшего и младшего брата. Несмотря на всю сложность и непримиримость японо-китайских отношений, при взаимодействии с иноземной — западной — страной (культурой) взаимные противоречия между Китаем и Японией отступали на второй план.

Несмотря на целый ряд трудностей объективного и субъективного характера, русская разведка имела определенные успехи в деятельности против японской армии в Маньчжурии. Таким безусловным успехом можно считать работу на русскую разведку хабаровского купца китайской национальности Тифонтая и сформированного им из китайцев специального партизанского отряда.

В целом события русско-японской войны не оказали какого-либо значимого влияния на состояние военно-политических взаимоотношений России и Китая в начале XX века. Обе страны находились в состоянии глубочайших внутриполитических кризисов, которые вскоре привели к серьезным социально-политическим сдвигам в жизни двух государств.

Русско-японская война подчеркнула, что Маньчжурия являлась основным регионом, где сталкивались военно-политические интересы России, Китая и Японии. Роль и особое место Маньчжурии в геостратегическом раскладе сил на Дальнем Востоке сохранили свою значимость надолго после русско-японской войны. Одним из проявлений этого и стала активная деятельность в Маньчжурии в 20—40-е годы разведок этих стран, опиравшихся в своей работе на национальные диаспоры в городах Северо-Восточного Китая.