Росские зори

2 НАШЕСТВИЕ

Останя и Даринка долго ехали лесом. Если бы не условные знаки, указывающие путь, Останя вряд ли нашел бы становище брата, потому что небо начало хмуриться, и в лесу стало сумрачно. По тому, как торопливо скрывались в своих жилищах муравьи, беглецы поняли, что будет гроза.

Останя боялся одного — сбиться с пути. Тогда им предстояла бы трудная ночь в лесу. Волков и медведей он не опасался — волки летом не опасны, а медведи в дождь и бурю прячутся в своих убежищах и не помышляют об охоте. Он беспокоился о Даринке. Она уже сидела в седле и через силу улыбалась, но лицо у нее оставалось растерянным и бледным.

— Что теперь будет, Останек? — В широко распахнутых глазах Даринки была тревога.

— А ничего! Скоро мы будем у Ивона и ты станешь моей женой. Потом поедем в Загорье, к твоим родителям. Они увидят и простят нас. Оттуда в Вежино и там построим себе дом!

— У меня … нет с собой брачного наряда.

— Возьмем у Асты, а в Загорье наденешь свой!

Появиться на людях без наряда Лады было равнозначно расстроенному браку, так как это указывало на мужскую немощь жениха. Для мужчины не было большего позора, чем отсутствие брачного одеяния у невесты после первой супружеской ночи.

Брачный наряд — семейная драгоценность. Его шьют из тонкого полотна и тщательно покрывают знаками Лады — изображениями женщины, готовой принять мужчину и родить ребенка, и квадратами с точкой в середине, означающими засеянное поле, готовое родить новые растения, новые жизни. Брачный наряд передается от матери к дочери, он неизменен и прекрасен, как ласки Лады, его носят только в молодости, когда женщина зачинает детей, и снимают, когда молодость сменяется зрелостью, чтобы в назначенный Ладой день и час его надела дочь. Так было с давних времен, и так будет, пока есть жизнь, которой покровительствует великая Лада. Ничто с таким прилежанием не украшает женские руки, как брачный наряд. Покрытый любовным орнаментом, он дает женщине плодовитость, а мужчине — оплодотворяющую силу Рода, творца всего сущего. Знак Рода — восходящее солнце — и письмена Лады молодая женщина носит также на брачном головном уборе: все в мире создано Родом и Ладой…

К жилищу Ивона Останя и Даринка подъехали в вечерних сумерках. Останя не раз бывал у брата, но никогда с такой радостью не вступал под его кров: дом Ивона был сейчас для молодых людей самым желанным местом на земле. Даринка повеселела и легко соскочила с коня, не обращая внимания на двух больших собак, вынесшихся им навстречу. Останю они знали и к Даринке отнеслись дружелюбно. Из ворот выглянул Ивон и тут же поспешил к гостям. За ним показалась Аста с маленьким сыном на руках, но ее опередили мальчик и девочка. Приезд желанных гостей — настоящий праздник для одинокой семьи Ивона, особенно для детей. В глухом углу, затерянном среди нескончаемого леса, сразу стало шумно и уютно.

Братья обнялись. Аста, по-прежнему стройная, но уже не худая, как во времена ее жизни в Ольвии, увела Даринку в дом, а мужчины занялись лошадьми.

Ивон разумно устроил свою жизнь. Потеряв Агну, он покинул родное село, следуя обычаю дедов и прадедов, а кто придерживался их мудрых правил, тот в конце концов обретал душевный покой и уважение соплеменников. Останься Ивон в Вежине — и неизвестно, как сложилась бы его судьба и судьба многих односельчан. Силы тьмы только того и ждут, как бы усыпить разум человека и ввергнуть в объятия зла. Видя Агну, Ивон мог не сдержаться, и тогда в двух семьях, а за ними во многих других пролилась бы кровь. Такое бывало в селах, когда неудачливый жених пытался вернуть потерянную для него женщину, а удачливый, ее муж, брался за оружие, чтобы отстоять свои супружеские права. Самое разумное — оставить молодоженов в покое, уйти, поселиться в другом селе, а то и в лесу. Случалось, неудачливый жених уходил в чужие земли, навсегда покидал односельчан и следы его терялись.

Ивон ушел в лес, чтобы там залечить свою боль, и с ним ушла Аста, хотя он не звал ее с собой. Она просто разделила с ним его судьбу и была счастлива этим. Еще в те дни, когда росская дружина возвращалась с добычей и пленными домой из похода на Ольвию, Аста обратила внимание на Ивона: никогда ни один мужчина не заботился о ней, как он, — ничего не требуя для себя; уже тогда она почувствовала в нем постоянство и доброту. В Вежине Аста молча страдала, видя, что Ивон равнодушен к ней, и никто, кроме Фалея, не догадывался о ее чувствах. Россы не находили в поведении Асты ничего странного, а если и находили, то не придавали этому значения: она ведь чужеземка, а у чужеземцев все не так… Когда свадьба Ивона и Агны расстроилась, в Асте вспыхнула надежда на счастье, но и тогда мало кто об этом догадывался. Она пошла за Ивоном без колебаний, ей было все равно, куда идти, лишь бы вместе с ним.

В поисках подходящего места для жилища Ивон, Фалей и Аста несколько дней бродили по лесу, сооружая себе на ночь легкие укрытия. По пути мужчины охотились, а Аста готовила на костре пищу. Те дни с Ивоном и Фалеем были самыми счастливыми в ее тогдашней жизни.

Потом им понравилось место у ручья. Он бежал по неглубокой лощине, заросшей травой и кустарником. С обеих сторон ее высился дремучий лес — руби любое дерево и строй дом. Вода рядом, сухих дров сколько угодно, кустарники надежно скрывали подступы к будущему становищу, а очистить лощину от молодняка не составит особого труда. Деревца пойдут на изгородь, внутри которой будет и пашня, и пастбище.

Но чтобы на диком лесном месте проросли семена новой жизни, надо было немало потрудиться.

Ивон и Фалей свалили десятка четыре сосен, перенесли их к месту, выбранному для дома. Для бывшего легионера Фалея топор и лопата были так же привычны, как меч: лагеря, которые чуть ли не ежедневно возводили для себя римские легионы, требовали от каждого солдата не меньших усилий, чем потребовалось от Фалея теперь. Ну а Ивон трудился без передышки: ему предстояло здесь жить.

Они углубили естественную выемку в земле, придали ей прямоугольную форму и принялись за сруб. Получилось довольно просторное помещение — пол и потолок настелили из тесаных лесин, сверху поставили чердак и покрыли тростником, в изобилии росшим на лесных озерах. Свет в жилище попадал сквозь небольшие оконца, прикрываемые снаружи ставнями.

Двор для скота рубили тоже из прочных лесин. Потом к дому и двору добавились погреб, рига и сенной сарай. Все эти строения обнесли высоким плетнем, который позже заменили дубовым тыном.

Аста неутомимо помогала мужчинам. Без помощи Фалея и Асты Ивон едва ли построил бы такое надежное и удобное жилище. Завершив плотницкие работы, они наделали из глины кирпичей, обожгли их на костре и сложили в доме печь.

Прошло немало времени, прежде чем становище Ивона приняло теперешний вид. Ивон и Аста трудились не покладая рук. К зиме они законопатили дом, навесили ставни и двери, утеплили двор, заготовили сена, дров, мяса, ягод, орехов и грибов. Их пристанище напоминало теперь небольшую крепость от холода, зверя и недоброго человека.

Лавр Добромил время от времени наведывался к сыну. В этих поездках его обычно сопровождал племянник Ореша, на которого воевода полагался как на сына. На это время Останя и Фалей обычно оставались в Вежине: надо было, чтобы кто-нибудь из мужчин находился дома. Фалей с Останей бывали у Ивона чаще. Они помогали ему достраивать жилище, привезли овец и коз, пригнали корову с теленком, не забыли и щенков, выросших в надежных стражей лесного дома.

Но без Асты Ивон вряд ли прожил бы столько лет в лесу. Он незаметно привязался к своей самоотверженной спутнице. Она всегда готова была помочь ему делом и советом, всегда была на месте и делала самую необходимую. Понемногу она во всём стала нужна ему, и, когда Фалей уехал в Вежино, они отдались на волю Лады.

Через год Аста родила сына, потом родила дочь и еще сына. Жизнь в лесу была нелегка, но Ивон и Аста преодолели все трудности. Да и близкие не забывали их. Лавр Добромил и Васена не раз приезжали порадоваться внукам, побывали в гостях и Боянка с Апрелькой. Ехали не только повидаться с семьей Ивона — везли зерно, железо, одежду, все, без чего не обойтись в хозяйстве. В конце концов укоренился Ивон на новом месте, привык к лесу, в котором познал радость и покой семейной жизни. Всего здесь хватало — рыбы, птицы, зверя, орехов, ягод, грибов. Запасая на зиму мясо, ходил с рогатиной на медведя и кабана, брал того и другого, приносил домой, но не добыче больше радовалась Аста, а тому, что муж возвращался жив и невредим. С Астой Ивон постепенно обрел утраченное было душевное равновесие…

…Лес тревожно шумел, придавленный низко нависшими над землей грозовыми тучами. Близилась буря.

Мужчины завели лошадей во двор, расседлали, напоили, дали им корм и, заперев ворота, вошли в дом.

Здесь было тепло и уютно. Аста зажгла два светильника и щедро уставила стол пищей. Свадебный при начался под вой ветра и блеск молний. Вскоре на землю обрушились потоки воды, но в доме стало лишь уютнее. Останя рассказал о последних событиях — Ивон ловил каждое слово, глаза у него заблестели от радости:

— Спасибо, брат. Теперь пора мне вернуться в Вежино.

Оба понимали почему: честь семьи восстановлена, но ее надо оберегать.

Аста разделяла чувства мужа. Даринка понемногу успокаивалась, но мысли о родителях по-прежнему тревожили ее. Как они там? Что дома? Мать не перечила отцу, хотя в душе — Даринка знала — не одобряла его сговор с Брониславом. Мать поймет и прости ее, а вот отец вряд ли. Даринка боялась отцовского гнева: кто поступает наперекор родителям, тот рискует навлечь на себя месть предков, которые завещали чтить мать и отца. Не случилось бы чего… Но рядом с ней был сильный и смелый Останя. Он увез ее из-под носа у Брониславов, он мил ей, с ним она в безопасности. Ее беспокойство понемногу таяло, она заулыбалась, хотя за стеной неистовствовала буря, а от громовых раскатов сотрясалась земля.

А потом в доме наступила тишина, и для Даринки и Остани началась брачная ночь — молодые люди ничего больше не слышали и не чувствовали, кроме дыхания великой Лады.

А утром опять засияло солнце, и все стало еще свежее и прекраснее — небо, лес, ручей, травы.

Аста достала из сундука свой брачный наряд и надела на Даринку. Великое таинство любви состоялось, брак Остани и Дарины был окончательно скреплен властью Лады.

После завтрака Ивон и Аста начали собираться в путь. Останя помогал им. Сборы были недолги: вещами россы не обрастали, а в дорогу брали лишь самое необходимое. В любой день и час они готовы были сняться с места и уйти в глубь лесов — от вражеского нашествия или иного бедствия: пожара, наводнения, а то и болезни, время от времени наведывавшейся к ним. Враги угрожали им из сарматских степей, злые навьи насылали на них недуги из болот, туманов и промозглой осенней измороси. Едва ли не каждому человеку раз, а то и два-три на своем веку приходилось покидать обжитые места. Тут уж бывало не до вещей — лишь бы уберечь себя и свои семьи. Оставив лишнее в тайниках, россы седлали и навьючивали коней, выгоняли скот, подхватывали на руки маленьких детей и уходили прочь. Впоследствии они всегда могли вернуться назад, забрать оставленное или снова поселиться на прежнем месте. Сама жизнь делала их неприхотливыми. На новых местах они начинали все сначала: строили жилища, выкорчевывали под пашню лес, выращивали хлеб, заботились о том, как одеться, прокормиться самим и прокормить скот. То были обычные повседневные хлопоты, делающие жизнь людей осмысленной и целесообразной.

Ивон рассчитывал еще не раз побывать в своем лесном пристанище. Здесь у него добротный дом и ухоженная нива — через неделю-две заколосятся хлеба. Навсегда покинуть обжитой угол значило все погубить. Птицы разорят хлебное поле, медведи покончат с овсом, пастбище зарастет бурьяном и кустарниками, и через три-четыре года место будет не узнать. Ему не хотелось бы, чтобы это случилось так скоро. Время от времени он будет наезжать сюда, присматривать за домом. Жилище еще могло пригодиться…

Ивон притворил ставни, двери и ворота, запер, чтобы не баловал зверь, вскочил на коня, выехал на дорогу, за ним двинулась крытая повозка с Астой и младшими детьми; коровы шли привязанные к задней телеге, тут же тянулись телята, овцы и козы. Присматривал за ними — чтобы не отставали — шестилетний сын Ивона. Мальчик уверенно держался на коне. Останя и Даринка замыкали шествие. Собаки, радуясь движению, весело бегали вдоль колонны.

Ехали свободно, не опасаясь нападения: враг уже много лет не появлялся в окрестностях Вежина и Загорья.

На Даринке был брачный наряд, на котором искусные руки Асты вышили жизнетворные знаки Лады. Ее голову украшал солнцеликий убор Лады, покрытый знаками любви. Даринка стала законной женой Остани. Близость с любимым человеком вытеснила у нее страх перед наказанием за нарушение родительской воли, ее губы ярко розовели, на щеках играл румянец. Счастливый Останя ехал рядом с ней, его присутствие действовало на нее успокаивающе. Отныне она под его защитой; Аста с Ивоном тоже на ее стороне, а в Вежине ей будет покровительствовать сам воевода Добромил…

Однако беспокойство все равно не покидало ее: предстояла встреча с родителями, односельчанами, с людьми Бронислава. Не так-то все просто. Брачный наряд служил ей щитом от Акилы, но кто знает, как все сложится: Вивея зла и мстительна, она дружит с навьями и не замедлит напустить их на нее…

Вскоре предупреждающе залаяли собаки и маленький отряд увидел всадников, посланных к Ивону Лавром Добромилом. Впереди ехали Фалей и Ореша. Встретились шумно и радостно. Воины обнимали Останю, весело приветствовали Даринку. В лесу теперь стало и вовсе безопасно, а дорога будто выровнялась и укоротилась.

К Веже подъехали, когда солнце перевалило за полдень. Здесь отряд разделился: Ореша с десятком воинов продолжал сопровождать в Вежино Ивона и Асту, остальные во главе с Фалеем повернули за Останей и Даринкой на Загорье.

Село Загорье вытянулось версты на две вдоль безымянной речушки, впадающей в Вежинку. От Вежина его отделяло расстояние в час ходьбы. Вдоль села росли дубы, а самый высокий из них стоял посредине Загорья. С Красной горки, куда окрестные жители сходились на празднество Лады, можно было увидеть этот дуб. Он выделялся среди других деревьев, как воин среди подростков. Молнии не раз били в него, но он продолжал зеленеть и кудрявиться, его жизненные силы были неистрибимы.

У Большого дуба загорьевцы решали свои общественные дела, лунными ночами здесь собиралась молодежь. Без него и Загорье было бы не Загорье. Деды и прадеды, души которых давно улетели в ирий[31], сказывали, что он стоит здесь с незапамятных времен и что когда-то на нем был дозор росских воинов. Они и дома построили поблизости от дуба — чтобы далеко не ходить. Так появилось Загорье…

Около Большого дуба стоял дом Урбана и Любавы — Даринкин дом. В нем она родилась и выросла, здесь у нее мать, отец, братья и сестры, здесь на долгих осенних и зимних посиделках она пела девичьи песни, играла в веселые игры, слушала страшные истории о проделках нечистой силы, ютившейся в болотах, лесных дебрях и речных омутах… То беззаботное время миновало: она надела брачный наряд и ехала в родное село только для того, чтобы попросить прощения у родителей, повидаться с братьями и сестрами, а потом уехать в Вежино, где у нее будет свой дом, своя семья и новые близкие.

Проехав версты две вдоль Вежи, отряд повернул вдоль Вежинки. Вот и то место, где Останя с Даринкой на руках перебежал через речку, — на той стороне Красная горка. Вежинку перешли вброд, от нее поднялись в поле. Здесь Останя и Даринка соскочили с коней, поклонились Ладе, их спутники тоже поклонились. Потом Даринка взглянула на Загорье, и сердце у нее тревожно сжалось: дуба посреди села не было — темнел изуродованный ствол. Все тоже обратили внимание на перемены в Загорье. Видя, как забеспокоилась Даринка, Останя заторопил отряд.

Подъезжая к селу, увидели, что на месте Даринкиного дома чернели обугленные головни. Около них толпились люди, пешие и конные. Среди конников был Акила. Вивея сидела на телеге, вся в темном одеянии и в темном платке, из-под которого выбивались пряди седеющих волос. Заметив подъезжающих всадников, она устремила полный ненависти взгляд на Даринку, показала на нее пальцем, пронзительно крикнула:

— Она во всем виновата! Она накликала на вас беду за то, что ослушалась родителей и бежала с дерзким злодеем! Силы ночи покарали вас за это огнем и пожаром!

Даринка побледнела и едва не упала с коня — Останя вовремя поддержал ее. Она приняла его помощь — на ней был брачный наряд, она находилась под покровительством мужа, своего первого и главного защитника.

— Врешь, Вивея! — гневно возразил Останя. — Дарина ни в чем не виновата! И не злые силы, которым ты служишь, сожгли дом! Это великий Род разрушил неправый сговор, навязанный тобой отцу Дарины! Ты, ведьма, во всем виновата! Дарина — моя жена, она находится под защитой Лады!

Раздался шум голосов — одни поддерживали Вивею, другие были на стороне Даринки и Остани. Молодые люди соскочили с коней — толпа расступилась перед ними, их появление было для всех полной неожиданностью.

В середине людского круга стояли, опустив головы, родители Даринки. Братья и сестры тоже были здесь. Останя и Даринка приблизились к Урбану и Любаве и попросили у них благословения.

Общее внимание было теперь приковано к родителям Даринки. Как они поступят?

Присутствие Вивеи смущало Урбана, он не решался признать несостоятельность своего сговора с Брониславом, страшась новых бед. Ведь ослушница-дочь уже принесла семье несчастье, а у него еще есть дети — не накличет ли на них беду злая Вивея?

В молодости был Урбан добрый воин — первый и в битве, и в поле, и на празднике, горазд был и спеть, и сплясать. Но с той поры, как оступился на охоте и попал под медведя, на себя стал не похож. Спасибо людям — подоспели, спасли чуть живого. Долго болел. Жизнь свое взяла, оправился понемногу, но робкий какой-то стал, нерешительный — то ли от хвори, еще сидевшей в нем, то ли еще от чего. Вот и уступил натиску Брониславов…

Любава оказалась мужественнее Урбана — в этот раз она не испугалась Вивеи. Она накинула на руки Остани и Даринки убрус с письменами Лады. Любава простила дочери самовольство и благословила ее брак! Раздался новый взрыв голосов: жена не последовала примеру мужа! Пронзительный голос Вивеи врезался в беспорядочный шум:

— Одумайся, глупая женщина! Будут тебе за то новые беды!

Вивею боялись, ее пророчества принимали всерьез. Общее мнение начало склоняться на ее сторону, но вмешался Фалей.

— Злая ведьма! — крикнул он. — Твои слова — мутная вода! Разве этой ночью у тебя у самой молния не спалила стог сена?! Боги наказали тебя за твою ложь!

— Чужеземец! — взвизгнула Вивея. — Какое тебе дело до наших богов? Ты — сущий дьявол!

— Опять врешь, Вивея! Боги россов — мои боги, я служу жизни, а ты сеешь зло! Прочь отсюда!

В его голосе была такая сила, что Вивея сжалась, а люди Акилы заторопились по дороге на Вежино. Телега с Вивеей двинулась за ними.

Братья и сестры уже окружили Даринку, Любава обнимала ее, а ошеломленный случившимся Урбан все еще не пришел в себя: дела принимали слишком серьезный оборот. Дом и хозяйственные пристройки к нему можно будет возвести заново — потери, в общем, не так уж велики, тем более что хлеб, скот и нужные вещи удалось спасти от огня. Гораздо хуже — гнев Темной Вивеи: за ней стоял воевода Бронислав. Что теперь будет?

— Урбан, забирай семью и все остальное — поедем в Вежино, там мы построим тебе новый дом! — предложил Останя.

— Никуда я не поеду, — хмуро возразил Урбан. — У меня достаточно родичей, чтобы построиться здесь. Бери свою жену и уезжай куда хочешь!

Любава всплакнула, расставаясь с дочерью, братья и сестры тоже неохотно простились с Даринкой: она была любимицей семьи.

Останя и Даринка поклонились родителям и сели на коней. Едва они отъехали от Загорья, в землю перед ними вонзилась стрела. Останя узнал ее по черному оперению: от Акилы. Это был вызов. Останя выхватил стрелу из земли, наложил на лук. Тетива зазвенела, стрела круто взмыла ввысь и упала перед конниками Акилы: вызов принят!

Останя и Даринка были уже на Красной горке, когда сзади до них донеслись тревожные крики. Всадники оглянулись: вдали, за Загорьем, в небе тянулся столб черного дыма. Накликала таки Вивея беду: приближался враг!

Загорье и Вежино — села окраинные, но не самые близкие к степи. Перед ними было еще с десяток селений, разбросанных по берегам рек, впадающих в Данапр. Окраинные села — глаза и уши росского мира. День и ночь люди в них были настороже: с рассвета до темна на вышках, у огромных куч сухого хвороста, густо политого дегтем, дежурили дозорные — обычно юноши и подростки — и поглядывали вдаль, в степную сторону. Оттуда время от времени появлялись орды кочевников, страшные в своей жестокости и разрушительной силе. Получив отпор, они откатывались назад, оставляя после себя трупы и пожарища. Три-четыре раза в столетие, а то и чаще, случались такие кроваво-огненные приливы и отливы. Умудренный летами росс переживал их не однажды, и если судьба покровительствовала ему и он не падал бездыханный на поле брани, то крепко-накрепко наказывал детям и внукам не доверять степи, быть всегда начеку, чтобы в любой час вскочить на коня и стать на защиту своего племени, на защиту детей, жен и матерей. Так повелось еще со времен беспощадных киммерийцев[32], предавших огню и мечу земли многих народов, так было во времена скифов, заставивших трепетать от страха тогдашний мир[33], так было и теперь, при сарматах, лавины которых хлынули из танаисских далей в северные припонтийские просторы, вытеснили из них скифов и стали грозой степи. Да и как было не стать ею! Нелегко было устоять против тяжеловооруженной сарматской конницы, против их тяжких мечей и длинных копий, против их множества и решимости подчинить себе все встречные племена! Даже эллины, раскинувшие свои селения по северным и северо-восточным берегам Понта, с трудом отбивались от них. А в степи рыскали не одни сарматы. Племен на земле много, и все в движении. Какое же из них появилось у росского порога?

Времена наступали тревожные, близились события, которым суждено было изменить судьбы народов и государств. Рим одряхлел. Почувствовав его слабость, к рубежам колоссальной империи устремились орды варваров: с севера надвигались готы, у берегов Истра изготовились для нападения геты и карпы, в припонтийских степях все активнее становились сарматы, особенно с тех пор, когда самые воинственные из них — аланы[34] — скатились с северного Кавказа к рубежам малоазийских провинций Рима; а в Приуралье уже поворачивали своих низкорослых гривастых коней на запад орды гуннов… Всех их манили к себе богатства империи, а это по-своему объединяло варварские племена в один антиромейский союз, что, однако, не мешало им враждовать между собой.

В это неспокойное время, сулившее народам нескончаемые беды, один только росский мир оставался цельным. Россы жили привычной жизнью, широко и свободно расселяясь по земле, — сначала в родовых градах, окруженных высоким тыном, потом в открытых селениях вдоль рек и озер. Здесь уже роды смешались, образуя ответвления единой племенной общности. Россы чтили законы предков, они пахали землю, растили хлеб, варили железо, бортничали. Их жизнь не была безоблачна, они нередко ссорились между собой, но к оружию прибегали только в случае крайней нужды. Они радушно принимали чужеземцев, если те шли к ним не с мечом, а с товарами. Гости с берегов южного моря находились под их особым покровительством. Караваны эллинских судов беспрепятственно поднимались по Данапру в глубь росской земли. Эллины везли соль, ткани, украшения из бронзы и золота, кубки, чаши, вино, дорогостоящее оконное стекло. Россы брали многое, особенно охотно соль и изделия из металла, а эллины выменивали у них меха, шкуры, хлеб, мед. Покровительство россов эллинским купцам заходило так далеко, что обида, нанесенная гостям в каком-нибудь одном селе, воспринималась в других селениях как оскорбление чести всего племени, и, случалось, провинившихся сурово наказывали. Эллины с похвалой отзывались о росском гостеприимстве и дорожили им.

Но если к россам шли с мечом, об этом тотчас узнавал весь росский край. В небо устремлялись черные дымные столбы, разнося по округе тревожную весть. Тогда разом стихали внутренние ссоры, и росская земля ощетинивалась копьями, стрелами и мечами. Женщины и дети уходили в лесные грады, куда до них не мог добраться враг, а мужчины садились на коней или пешими сходились у своего воеводы. Пеший в лесах не уступит конному: там, где всадник с трудом продирается сквозь чащобу, пешему в любую сторону открыта дорога.

Первый удар врага принимали на себя окраинные заставы — они сдерживали чужаков и с боями отходили в глубь росского края, а по пути к ним присоединялись новые воины. Росская земля превращалась в могучую дружину. Чем сильнее на нее давили извне, тем с большей силой она отбрасывала от себя врага, пока не сокрушала его. Так издавна поступали предки россов, так они завещали поступать внукам и правнукам.

В свое время на росскую пружину наткнулись киммерийцы и скифы, опробовали ее на себе и сарматы.

Россы приспособились к соседям-степнякам: они знали, чего можно от них ждать и как от них защититься. Опаснее сарматов были готы. Слух о них доходил до юго-восточных росских окраин из низовий Одра и Вистулы, где пролегала неустойчивая граница между северо-западными россами и германцами. Готы были многочисленны и воинственны. Как и россы, они жили в лесах и лесостепях, поэтому без труда находили самые запутанные лесные тропы. Готы доставляли немало хлопот северо-западным россам, а с тех пор как готы снялись со своих земель и двинулись в сторону припонтийских степей, слухи о них становились все тревожнее. Росские земли оказались сжатыми с двух сторон: на юго-востоке были сарматы, с северо-запада надвигалась лавина готов.

Кто же из них напал первым?

С Красной горки всадникам открылось взбудораженное Загорье. Скакали конные, перекликались взволнованные голоса, мычал встревоженный скот. А за Загорьем и по сторонам от него в небе висели дымные столбы, безмолвно и грозно свидетельствуя: идет враг!

Видя, что Даринка и Останя готовы повернуть назад, Фалей стал у них на пути:

— Быстро в Вежино!

Они поаернули к Вежинке и тут увидели всадников, скачущих им наперерез. Это были сарматы, охотники за людьми! Они яростно погоняли своих гривастых коней, выставив перед собой длинные пики. Их было не менее ста, тяжеловооруженных, с круглыми, обтянутыми воловьей кожей щитами.

— Мы задержим их! — крикнул Фалей. — Спасай Дарину.

Останя и Даринка с хода перемахнули через Вежинку и устремились к лесу, а воины Фалея принялись осыпать степняков стрелами. Что было дальше, Останя и Даринка не видели.

Останя беспокойно оглядывался: не отстает ли Даринка. Еще с версту, и они ступят на тропу к лесному жилищу Ивона, а на ней их уже не догнать.

Лощинка, кустарник, светлое пятно травянистого луга. Кони почти перемахнули через него, и Останя уже чувствовал спасительную близость леса, когда Даринка отчаянно вскрикнула. Останя круто осадил Лося. Даринка, захлестнутая арканом, падала с коня. Останя взмахнул мечом, разрубая туго натянутый шнур, и туту же упал сам, оглушенный тяжелым ударом. Даринка кинулась было к нему, но новая петля затянулась на ней, бросила ее на землю.

Подскакал разгоряченный скачкой сармат, выбрал излишек аркана, привязал к седлу, кольнул неподвижного Останю, чтобы проверить жив ли — вот бы был ценный раб, за такого дали бы двойную цену! Жаль, что испортил такой товар. Досадуя на себя, сармат взмахнул копьем, чтобы наверняка добить росса, но Даринка, вскрикнув, закрыла собой Останю, и мимо головы сармата со свистом пролетела стрела. Возьми она чуть ниже, и тому не помог бы никакой панцирь. Степняк торопливо перекинул через коня отчаянно сопротивляющуюся Даринку, схватил за узду Лося и поспешил убраться прочь. Однако другой степняк не пожелал так легко отступиться от росса: люди живучи, а такой богатырь тем более. Он потыкал Останю острием копья — тот застонал, открыл глаза. Степняк заулыбался: рана пустяковая, росс скоро будет на ногах!

Не слезая с коня, он накинул на раненого петлю, начал подтягивать к себе. Росс был тяжел, но это только радовало степняка: хороший будет раб, за такого дадут много денег. Но тут, почувствовав кровь, его конь шарахнулся в сторону, и сармат, напрягшийся с тяжелым грузом, вывалился из седла, скатился в лощинку. Здесь он попытался встать, но не смог: громоздкие доспехи из воловьей кожи сделали его неуклюжим. Тогда сармат схватился за куст, надеясь подтянуться на руках, — кустарник не выдерживал его тяжести, и эта попытка встать не удалась. Неподалеку звенели голоса и лязгали мечи. Степняк принялся звать на помощь, и чья-то фигура закрыла солнце. Он вздрогнул: над ним стоял тот самый росс, которого он прочил себе в рабы. Выпрямившийся во весь рост, он показался сармату гигантом.

Когда Останя очнулся и вспомнил, что произошло, то чуть было опять не потерял сознание. Даринки не было, она стала добычей степняков! От этой мысли на лбу у него выступил холодный пот. Тут он заметил сармата, и поспешив к нему, уже занес над ним меч, но задержал руку, услышав голос отца:

— Стой, Евстафий! Он нужен нам живым!

Это подоспел отряд вежинцев — впереди воевода и Фалей. Останя опустил меч.

— Где Дарина? — спросил отец.

Останя не ответил, и по его молчанию воевода все понял.

Сармата поставили на ноги, подвели к воеводе. Принесли и его шлем. По тонкому пучку конских волос, прикрепленному к шлему, воевода определил в степняке младшего военачальника. Сармат стоял перед россами растерянный: рассчитывать на пощаду не приходилось. Они свалились на степняков как снег на голову — половина сарматского отряда была изрублена…

— Сколько вас всего? Где остальные? — потребовал от степняка Добромил, опираясь на окровавленный меч, не уступавший по длине и тяжести сарматскому.

Росскую речь сармат не понимал, но понял эллинскую.

— Остальные туда, к Данапр! Там ждет купец!

— Кто владелец каравана? — нахмурился воевода. Все разделяли его гнев: купцы в росских землях неприкосновенны, но этот нарушил закон гостеприимства, допустил разбой и должен понести суровое наказание!

— Зенон, сын Фаннея!

— Кто командует сарматами?

— Братья Фарак и Фаруд, сыновья Форгобака. Фарак там, за река, здесь Фаруд, я его подчиненный!

— Сколько всех сарматов?

— Сто здесь, другие там, за Данапр!

— Фалей, собирай всех, идем наперехват!

При этих словах Останя вскочил на сарматского коня, готовый скакать вперед.

— А что с ним? — спросил Ивон, кивнув на степняка.

Широкая ладонь воеводы резанула по воздуху. Сармат понял этот жест и побледнел: россы приговорили его к смерти.

Отряд на рысях снялся с места, но вскоре воевода придержал коня: от Загорья во весь опор скакал всадник.

— Стой, воевода, стой!

Отряд остановился.

— В чем дело?

— Они уже близко!

— Кто?

— Готы!

Готы! Это был уже не набег, а война, затяжная, кровопролитная. Готы — не новички в лесах, они навалятся как волки на лося, от них не отбиться одним ударом.

— Кто перед ними?

— Воевода Бронислав, наших там мало!

Обстановка круто изменилась. По сравнению с нашествием готов нападение отряда степняков было мелкой неприятностью. Мысли воеводы переключились на более грозного врага.

— Ивон, скачи в Вежино — пусть женщины уходят в лес! Собирай дружину. Пришел час испытаний, начинается война. Едем в Загорье!

Всадники повернули на Загорье, но Останя и Фалей не двинулись с места, и воевода еще не тронул своего коня.

— А Даринка, отец?

Воевода молчал, и его молчание выдавало всю отчаянную трудность создавшегося положения.

— Ты отказываешься спасти мою жену?! — Впервые в жизни Останя бросил упрек своему отцу. — Я поеду один!

— Поезжай, сын, — проговорил воевода, и в голосе у него звучала боль.

— Я с ним, — заявил Фалей.

— Да-да, иди, друг. Я сам хотел просить тебя об этом. Там эллины, может они помогут…

Воевода обнял сына, так же простился с Фалеем и повернул коня на Загорье. Остальные воины подняли руку — в знак прощания и пожелания удачи.

Останя взмахнул плетью — конь послушно ринулся вперед. В этой небольшой лошади Останя почувствовал немалую силу. Но Лося ему было жаль, тот стоил двух таких. Какой-то степняк теперь радуется добыче…

— Не гони так! — Фалей поравнялся с Останей. — Нам теперь надо больше работать не ногами, а головой.

Фалей был опытен и мудр. Останя сдержал бег коня.

— Накинь на себя плащ!

Сарматский плащ мог сослужить им полезную службу. Издали теперь Останю можно было принять за степняка. На Фале тоже был такой плащ.

У ручья они спешились, напоили коней, напились сами. Фалей промыл у Остани рану, приложил к ней несколько цветов солдатской травы[35], прикрыл их листьями подорожника и обвязал ему голову полотняным бинтом, составляющим такую же обязательную принадлежность воина, как меч и щит.

Дальше они поехали, соблюдая осторожность, что избавило их от серьезной беды: они вовремя заметили притаившегося в кустах всадника, уже готового отпустить тетиву. Останя узнал его: это был Кос, один из загорьевских парней, отвергнутых Даринкой. Неужели он решил мстить Остане за то, что она отвергла его? Или принял их за степняков?

— Свои, Кос!

Рука с луком неуверенно опустилась. Останя подъехал ближе.

— Ты кого здесь подкарауливаешь? Ты хотел убить меня из-за Даринки?

— Нет-нет, такого у меня и в мыслях не было! Думал, сарматы, поторопился… — Парень был заметно взволнован.

— Как ты оказался здесь?

— Они схватили мою сестру!..

Останя знал, что из близких у Коса была только сестра, скромная трудолюбивая девушка. Кос и Авда были еще подростками, когда на семью посыпались беды: умерли родители, старшего брата и сестру унесла болезнь. Для Коса и Авды началась полная трудов и лишений жизнь. Родственники и соседи сочувствовали и помогали им, но ничье сострадание не могло заменить брату и сестре семью. Укрывшись от посторонних взглядов, мальчик и девочка не раз плакали в своем опустевшем доме — от этих бед и недетских тягот у них в глазах затаилась печаль. И позже, когда брат и сестра выросли, судьба продолжала испытывать обоих. Казалось бы, хватит уж, пора бы и им наконец узнать радость и довольство — заслужили ведь своею горькою участью, трудолюбием, уважением к людям. Да и сами удались: Кос хоть и невысок ростом, зато крепок, а Авда тонкая, гибкая, лицо чистое, взгляд доброжелательный. Посмотрит ей в глаза парень и будто тонет в их ясности… Коса пленила веселая красавица Даринка, но она предпочла ему Останека из Вежина, а Авда в день Лады отвергла предложения парней, не пожелала стать чьей-либо женой. Странная: ей, сироте, вроде бы не пристало привередничать. Другая на ее месте не медлила бы: с мужем-то на свете легче. А она и сама не могла сказать, чего ей хотелось. Видно, не пришел ее час, не заговорило сердце — молчало, ждало чего-то, а счастье не приходило, запаздывало…

Когда налетели сарматы, Авда вместе с другими женщинами ворошила на лугу сено. Кого постарше — не тронули, а ее схватили. Кос как узнал об этом — на коня и за сарматами.

— Что собираешься делать?

— Не знаю… — сокрушенно проговорил Кос.

Останя и Фалей тронули коней.

— Постойте, а вы куда?

— За ними! Они схватили Даринку!..

— Я с вами!

Они не ответили и не оглянулись: и без того ясно было, что их стало трое.

След сарматских коней забирал влево — они повернули по следу. Справа небо затягивалось дымом: горели села. Где-то там были готы. В небе кружили вороны — черные птицы чуяли обильную пищу.

До вечера ехали не останавливаясь. В сумерках у ручья спешились, сполоснули лица. Останя и Кос двинулись было дальше, но Фалей не последовал их примеру.

— Незачем торопиться, пусть кони отдохнут.

— Так мы не догоним их! — горячились Кос и Останя.

— Ночью степняки дают коням отдых и отдыхают сами. Мы поступим так же. — Фалей оставался тверд. Его спокойствие только будоражило обоих. Он понимал тревогу своих товарищей и постарался успокоить их: — Они не тронут женщин, пока не привезут в свое становище. И потом поймите, что пленниц нам у них не отбить.

— Что же ты предлагаешь?

— Я сказал: дать отдых коням. На усталых далеко не уедем. Отдохнем, догоним степняков и там посмотрим, что делать.

Останя и Кос неохотно согласились с Фалеем. Он выбрал укромнее место недалеко от сарматской тропы.

— Переночуем здесь. А теперь подкрепимся.

Он выложил из сумки хлеб, мясо и мед. Все сразу почувствовали голод и дружно принялись за еду. Когда покончили с мясом, Фалей отрезал еще по куску хлеба, открыл чашу с медом. Они макали хлеб в мед и ели, чувствуя, как вместе с силами к ним возвращаются и надежды. Потом они улеглись под деревьями — сарматские плащи из плотной шерсти как раз и были рассчитаны на такие вот ночевки на голой земле. Фалей замолчал, затих Останя, молча ворочался с боку на бок Кос, завернувшись в накидку, сотканную и сшитую руками Авды.

Уснули они не сразу: тревожные мысли не давали им покоя. Фалей думал о том, что степь велика, что сарматы в ней у себя дома и что освободить женщин будет чрезвычайно трудно. Жизнь сама по себе полна превратностей, и нужны безмерные силы, чтобы просто выжить, а в степи им на каждом шагу будет грозить смерть или плен… Он пытался представить себе, что теперь происходит в окраинных росских селах. Дымное небо говорило: там беда, там льется кровь, и копыта вражеских коней топчут цветущую июньскую землю… Он думал о воеводе Добромиле, об Асте, Ивоне, о вежинцах, ставших ему близкими, и сердце у него полнилось тревогой за их судьбы. И Бронислав со своими людьми вызывал теперь у него только сочувствие: кончилось время ссор, настало время единения. Что делает сейчас этот неистовый воевода? Кинулся сломя голову на готов? Возможно, и так, только вряд ли: война для него — не забава, а призвание. Любопытный народ — россы. Они довольствуются малым, живут своим трудом, и дороже всего ценят свободу, независимость, свое право жить, как считают нужным. Они не покоряются врагу, не смиряются с нашествием… Такие если уж дружат, то неизменно, на них можно положиться…

Останя лежал, как на угольях. Мысли у него метались, не находя выхода. Да и был ли он, выход? Всего за полдня разрушился привычный жизненный уклад, люди сорваны с мест и ввергнуты в пучину бед, а их жилища преданы огню. Было Вежино, Загорье, был отец, мать, братья, сестра, была Даринка — что со всеми ними будет дальше. Все сметено вражеским нашествием.

Отец… С ним опасность казалась меньше. Он умел не спеша принимать решения и потом действовать без колебаний. Останя любил отца, старался во всем походить на него, только это ему едва ли удавалось. А может быть, и удавалось, да незаметно было за разницей лет. Теперь, с расстояния, которое с каждым днем будет увеличиваться, он как-то иначе, лучше увидел своего отца. Отец воспитывал его в строгости, растил из него мужчину, но с каким вниманием! Улыбнется глазами, и сразу видно: одобряет, радуется. Он не терпел безрассудства и чрезмерной осторожности, больше похожей на трусость, чем на здравомыслие. А вот на горячность сына смотрел с улыбкой — сам когда-то наверняка был таким. Да и что за молодость без огня, без постоянного стремления во всем быть первым!.. И все-таки любовь и уважение к отцу не могли заслонить в душе Остани горькую обиду на него: что не бросился вдогонку за сарматами, не отбил у них Даринку и что оставил его одного. Как ни оправдывал отца, обида оставалась: Даринка-то у степняков, у их костров. Мысль об этом жгла его, как огонь, лишала покоя. Из-за него ведь, Остани, она там…

Он повернулся на бок, повернулся еще, потом не выдержал, заговорил вслух, надеясь, что Фалей услышит его, поможет ему приглушить боль.

— А если мы… не догоним их?

— Догоним: у них обоз, они не могли далеко уйти, — ответил Фалей.

— Может быть, поедем? Проберемся в их лагерь и освободим…

— Они умеют стеречь свою добычу.

— А может удастся?! — торопливо выговорил Кос. И он не спал.

— На это мало надежды. Сначала пусть отдохнут кони. Спите.

— Фалей, отец… правильно поступил, что не погнался за степняками?

— Да, Останя, он не мог иначе. Там больше женщин и детей и больше врагов. Он поступил как должно воеводе.

Обида на отца проходила. «Прости, отец, что вгорячах плохо о тебе подумал, — мысленно обратился к нему Останя. — Твое место там, зато мы с Фалеем здесь… Мы догоним их, никуда они от нас не уйдут…»

От этой мысли ему стало легче, он опять начал ощущать окружающий мир. Вечер был теплый и тихий, ничто не нарушало покоя земли, зато как-то сразу дала о себе знать раненая голова. Он повернулся поудобнее, чтобы меньше болело, и задремал. Задремали и его товарищи.

Около них паслись стреноженные кони.

В этот час воевода Добромил стоял со своими людьми на опушке леса. В вечерних сумерках перед ним страшно полыхало село Волхово. Желтые языки пламени лизали темнеющее небо, крики людей слились в один долгий вопль отчаяния и боли. На фоне пожарища метались конные и пешие.

Будто завороженные этим зрелищем, замерли на опушке леса люди и кони, руки воинов сжимали рукояти мечей.

От села бежали женщины и дети; скрипели телеги, ездовые неистово нахлестывали лошадей. Видя молчаливый строй воинов, беглецы переводили дух и спешили дальше, за спины бойцов, в спасительные леса, на Загорье, туда, где еще не было врага. Но не все проходили молча. Женщина с ребенком на руках остановилась, откинула с лица спутанные волосы, закричала:

— Чего вы здесь стоите?! Чего ждете?! Там наши мужья кровью истекают! Да россы ли вы!

И, прижимая к груди ребенка, побрела дальше.

Воевода молчал — только хрустнули пальцы на рукояти меча.

То был, пожалуй, самый горький час в многотрудной жизни Лавра Добромила. Воевода боялся, что не выдержит напряжения, даст волю чувствам, ринется очертя голову в огонь и, ослепленный, оглушенный гневом, сгорит в нем вместе со своей еще небольшой дружиной. Чтобы укрепить свой дух, он повторял про себя заповеди предводителя воинов, унаследованные им от отца, воеводы Святозара, а тому доставшиеся от дедов и прадедов: «Не теряй рассудка. Можешь проиграть битву, но выиграй войну. Можешь потерять отдельных людей, но спаси племя. Можешь потерять село, но защити родную землю…» Эти заповеди с незапамятных времен передавались от отца к сыну, это был опыт множества поколений россов и мудрость их воевод.

Голоса отчаявшихся женщин болью отдавались в сердце Лавра Добромила, но он усилием воли сдерживал свои чувства. «Не теряй рассудок, — напоминал он себе. — Жди. Твой час еще не пришел…»

От Бронислава на взмыленном коне прискакал всадник:

— Чего ждешь, воевода? Ударим разом с двух сторон!

— Передай Брониславу: час еще не наступил — пусть ждет!

— Разве ты не видишь, что там резня, а мы ждем!

— Передай воеводе, — тихо, грозно повторил Добромил, — час еще не настал! Сигнал к атаке — огненная стрела…

Всадник ускакал назад. Воины нетерпеливо поглядывали на Добромила: чего он ждет?

Наконец, слева показались конники. Они скрытно обходили Волхово, направляясь к опушке леса, где стояли воины Добромила. Привел их Ореша, посланник воеводы. Ореша придержал коня, вперед выехал статный всадник на рослом жеребце. Добромил узнал Войслава. Добромил и Войслав были самыми известными воеводами окраинного росского мира. В трудный час под их стяги сходились все окраинные воины, и так уж повелось, что, если один из них уходил в дальний поход, то второй оставался дома, чтобы в случае нужды было кому повести воинов против нежданных гостей.

Крепок, дороден был воевода Добромил, взгляд зорок, рассудок тверд. Крепок был и Войслав: высок, ладен, закален в битвах, и, как Добромил, сведущ в бранном деле — знал эллинский и ромейский строй, уловки летучих скифов, силу и слабость сарматской конницы, знал и повадки готов. Окраинному воеводе многое надо было знать и уметь.

Встретились воеводы, как родные братья, — обнялись и расцеловались, и люди их тоже встретились, как братья по духу, племени и заветам отцов.

Потом Войслав говорил, а остальные слушали, не проронив ни слова. Войслав был первым, кто принял на себя удары готов, он знал то, чего еще не знали люди Добромила.

— Готы под началом конунга[36] Вульриха переправились через Гипанис[37] и идут к Данапру. Впереди, на день пути от главных сил, следуют конные отряды. Они ведут разведку, захватывают добычу и отправляют ее в лагерь. Основная масса готов продвигается вперед, пока движутся передовые отряды. Если те встречают сопротивление, то готы останавливаются, и тогда в битву идут тысячи пеших и конных воинов, охватывая противника с флангов. В Волхове — передовой отряд более чем в три сотни мечей…

Войслав умолк, давая слушателям возможность осмыслить обстановку. Воины молчали. Слова Войслава произвели на них впечатление. От Гипаниса до Данапра — четыре-пять дней конного пути. Тут надо было крепко подумать. Все ждали, что скажет Добромил.

Зарево впереди ослабевало — огонь съел, что мог, и, лишенный новой пищи, затихал и тускнел. Затихали и людские голоса, только обезумевшие от страха коровы продолжали мычать.

— Будем уничтожать их передовые отряды один за другим, пока не заставим готов уйти с нашей земли! — сказал Добромил.

Войслав поднял руку в знак согласия:

— Слово и дело!

— Слово и дело! — глухо пронеслось вдоль опушки, и все почувствовали облегчение, оттого что тревожная обстановка прояснилась и что здесь уже собралась дружина росских воинов с двумя прославленными в битвах воеводами.

А от Загорья и из глубинных сел из-за Роси[38] подъезжали новые воины. Зов окраины, над которой нависла грозная опасность, поднял их, заставил вскочить на коней и идти на помощь братьям по племени. Привел воинов Ивон, сын воеводы Добромила. Дружины уже не помещались на опушке леса и занимали часть поля.

Воеводы отдавали последние распоряжения к битве. В полночь дружины Ивона и Войслава обойдут Волхово слева. Ивон перекроет пути от села в сторону готского становища, Войслав ворвется в Волхово с левой стороны, Добромил ударит в лоб, а Бронислав, к которому поскакал Ореша, атакует справа…

Темнота сгущалась, луна скрылась за облаками. Воины Ивона и Войслава тихо снялись с места и исчезли в ночи — некоторое время слышно было только шуршание травы да пофыркивание коней.

Лавр Добромил подтянул свой отряд к селу на треть полета стрелы[39]. Ночь покровительствовала россам. В тишине слышно было, как потрескивают догорающие бревна; в воздухе висел густой запах пожарища.

Добромил взглянул на небо: Большой Лось[40] уже чуть-чуть повернулся.

— Пора!

Звякнула тетива, в ночное небо взлетела желтоватая искра, там вспыхнула огнем, остановилась и начала падать, и вслед за ней с трех других сторон в небе вспыхнули такие же огоньки. Все на месте, все готовы! В следующее мгновенье загудела земля под копытами коней, ночь наполнилась ревом голосов и звоном мечей. Через четверть часа с отрядом готов было покончено.

В середине села разгоряченные битвой воины встретились. Войслав, Добромил и Бронислав обнялись. Начало — уже полдела, а начало было успешным.

Из подземелий, из погребов выходили чудом уцелевшие женщины и дети и со слезами радости бросались к своим освободителям, спеша рассказать о том, что им пришлось пережить. Но слушать их рассказы воеводам было некогда: ждали неотложные дела. Война с готами началась, дорог был каждый час.

Не обошлось без потерь: в кровавой сече погибло несколько десятков росских воинов, и среди них — Акила, сын Бронислава. Он храбро сражался с готами и погиб как воин, искупив честной смертью грехи своей недолгой жизни.

Убитых положили на телеги и вывезли из села, чтобы отдать им последний долг согласно обычаям предков. Увезли также оружие и снаряжение, взятое у врага, увели коней. В селе нечего больше было делать — пусть теперь готы занимают пепелища и видят, во что обходится им вторжение в росский край!

Перед Загорьем, на краю поля, за которым темнели дремучие леса, дружины остановились. Здесь они встретят утро, здесь найдут свое последнее пристанище павшие в битве воины, и здесь росские дружины снова встанут на пути врага.

В темноте Фалей разбудил товарищей. Они поднялись сразу, хотя спали не более двух часов.

— Что? — спросил Останя, стряхивая с себя сон.

— Едем!

Они быстро оседлали коней и двинулись в путь. Ехали молча. Был глубокий ночной час, в чащобе что-то хлопало, пищало, потрескивало. Стороной пробежали кабаны, вдали гулко прокричала болотная птица, впереди, пересекая дорогу всадникам, проплыла большая тень: медведь. Лошади шарахнулись было вбок, но и зверь, чуя людей, поспешил прочь.

Миновали небольшое поле, потом потянулись кустарники, за ними встала стена темного леса. И вдруг они увидели перед собой сарматский лагерь. Они остановились как вкопанные: до бивака степняков было не более пятидесяти сажен[41]! Конь Остани заржал — хозяин не успел вовремя помешать этому. У крайней повозки тотчас выросла человеческая фигура, замерла, прислушиваясь к ночи. Потянулись минуты напряженного ожидания. Подошла еще одна фигура и тоже прислушалась. Но ничто более не нарушало тишину, и сарматы, по-видимому, успокоились.

Останя поручил своего коня Косу, а сам вплотную приблизился к лагерю. Вскоре он уяснил себе расположение становища. Повозки образовали неправильный круг, внутри которого еще желтели угли костров. Около повозок, с внутренней стороны, сидели или лежали на земле люди: караульные воины патрулировали с внешней стороны повозок. Туту же, на огороженном жердями лугу, паслись кони. Вдоль ограды неторопливо передвигались два вооруженных сармата. Время от времени они останавливались и прислушивались к ночи, только за характерным шумом пасущегося табуна они вряд ли могли что-либо услышать.

Останя подкрался к табуну так близко, что мог бы достать вытянутой рукой до крайней лошади.

Дождавшись, когда караульные отдалились, он осторожно подкрался к повозкам. Это были обыкновенные росские телеги, взятые сарматами в селах и нагруженные добычей. Теперь он различил за ними мужчин и женщин — где-то среди них была и Даринка…

Первым его побуждением было попытаться освободить пленных, но он сдержал свой порыв: поспешность только повредила бы. Что же делать? Как найти здесь Даринку и Авду?

Прежде всего надо было дать знать Даринке, что он жив и находится здесь, рядом.

С детства Останя умел подражать пению птиц — сама жизнь среди лесов учила людей воспроизводить голоса животных. Брат Остани Ивон искусно подражал вою волков и рычанию медведя.

На Масленицу[42], когда медведи просыпались от зимнего сна, а люди, встречая весну, наряжались в вывернутые наизнанку шубы и устраивали шумные игрища, Ивон нередко выступал в роли главного медведя. Останя же не раз забавлял Даринку своими соловьиными трелями. Случалось, он таким образом отзывал ее из круга загорьевских девчат и парней, повторяя одни и те же колена. Его умение должно было пригодиться и теперь!

Лето только начиналось, соловьи еще пели, хотя и не так охотно как неделю тому назад. Останя перебегал от куста к кусту, воспроизводя знакомые Даринке трели и внимательно следил за повозками. Никто не отзывался на его сигнал. Но вот около одной телеги поднялась женская фигура, замерла на месте, потом как-то неестественно дернулась. Он понял: связана с другими пленницами.

Он снова подал голос, чтобы окончательно поверила, что он жив и находится здесь, потом, обнажив меч, пополз к телеге. Впереди слышались взволнованные женские голоса, потом к ним добавились мужские, и вдруг тишину ночи прорезал отчаянный крик:

— Останек!! Я зде-есь!..

Лагерь ожил. Останя поспешно отбежал в сторону: только бы не выдать себя! Сделано уже немало: Даринка узнала, что он здесь, и другие россы теперь узнают, что свои рядом. Надежда на спасение придаст им сил.

Перед Останей опять были лошади. Он подождал, пока лагерь немного успокоился, потом подумал о Лосе. В темной массе коней невозможно было различить его, но он как-то сразу поверил в удачу. Он тихо разгородил загон и осторожно двинулся внутрь, тихонько насвистывая. Одна лошадь — она была совсем близко! — подняла голову и, высоко вскидывая передние ноги, направилась к нему. Это был Лось! Он не ржал, инстинктивно понимая, что надо соблюдать тишину. Вот он уже стоял рядом, мотая головой. Останя огладил его, успокаивая, потом освободил от пут и тихо повел за собой. Ноздри Лося затрепетали — Останя поспешно сжал ему ладонями губы, предотвращая ржанье, и заметил вторую лошадь — она торопилась за Лосем. Так это же серая, Даринкина! Останя быстро перерезал ее путы и, взяв за уздечку, вывел вместе с Лосем из загона. Обе лошади были оседланы, как и многие сарматские кони, чтобы в случае тревоги можно было без промедления вскочить в седло.

Останя был радостно возбужден, в нем ожила надежда на то, что удастся освободить и Даринку.

Фалея и Коса он нашел на прежнем месте. В его отсутствие Фалей освободил трех пленников. Случилось это так: Кос все время рвался в лагерь — Фалей удерживал его: для такого серьезного дела юноша был слишком неопытен. Оставив его с лошадьми, Фалей пошел сам. Он прокрался в лагерь, а у повозки лицом к лицу столкнулся с сарматом. Пронзенный мечом, тот даже не успел крикнуть. Легкий шум привлек внимание другого караульного — и этот разделил участь первого. Фалей заглянул в телегу — там была росская одежда, оружие, седла, попоны, мешки с хлебом. За телегой на земле сидели трое связанных пленников. Фалей разрезал связку.

— Спокойно, — предупредил их, опасаясь, что от возбуждения они наделают шума и поднимут весь лагерь. — Вооружайтесь и тихо за мной!.. Этих оттащите в кусты.

Быть может, сарматы не сразу хватятся своих — тогда он попытается освободить еще несколько пленных.

Однако шум, произведенный Останей и Фалеем, насторожил степняков. То ли они обнаружили исчезновение караульных и пленников, то ли им показалось подозрительным, что кони разбрелись по лесу, — лагерь пробудился от сна, вскипел множеством голосов и стал напоминать встревоженный улей. Одни кинулись собирать лошадей, другие схватились за оружие, приготовившись отразить нападение незримого врага. Ночь уже перевалила на вторую половину, темнота редела, и все принимало свои обычные очертания — кусты, деревья, телеги, кони. Сарматы явно радовались близящемуся утру: ночь была на руку россам.

Воспользовавшись суматохой в лагере степняков, Останя и Кос увели у них еще трех оседланных коней. Отряд теперь состоял из шести человек и имел двух запасных лошадей.

Заметив следы, ведущие в лес, степняки сгрудились, оживленно переговариваясь между собой. Потом появился сармат с толстым пучком конских волос на шлеме, властно прокричал несколько слов, и все разом поспешили к коням. Заскрипели телеги, образуя на ходу колонну; вдоль ее по обеим сторонам, расположились тяжеловооруженные воины. Все это совершилось с неожиданной быстротой: переход от полного беспорядка к полному порядку занял считанные минуты. Пленников в колонне было не менее пятидесяти. Они шли за телегами в общих связках — мужчины с мужчинами, женщины с женщинами. Даринка и Авда шли в середине колонны…

Сарматы спешили, пленники ускоряли шаг, почти бежали. Останя, Фалей, Кос и их новые товарищи беспомощно наблюдали это тягостное зрелище. О нападении на степняков вшестером не могло быть и речи. В засадах тоже не было смысла: сарматы настороже, близко к себе не подпустят. К тому же они могли прибегнуть к чисто сарматской мести: оставить на земле рядом с убитыми соплеменниками столько же казненных ими россов, тем самым предостерегая росских воинов от повторных нападений на колонну. Атаковать их можно было лишь большим отрядом…

Трое освобожденных Фалеем пленников оказались братьями. Сарматы схватили их на покосе. Старшему было около тридцати лет, младшему едва исполнилось девятнадцать, и он всего два дня тому назад, в праздник Лады, снял с головы своей невесты девичий венок. Его несчастную молодую жену сарматы тоже вели в колонне. Братья были полны решимости освободить близких и соплеменников от сарматского рабства.

По общему согласию командиром маленького отряда стал Фалей. Хладнокровный эллин держал степняков в поле зрения, оставаясь невидимым для них. Он старался выявить у них какие-нибудь слабые места и одновременно сдерживал своих товарищей, которым не терпелось действовать в открытую.

Вскоре все поняли, что сарматы чувствуют себя неуверенно: лесные края страшили их, степняки торопились к Данапру, к переправе на левобережную сторону. Степи — их дом, там они издали заметят чужака и без особых хлопот обезвредят, а здесь им за каждым кустом чудилась невидимая смерть. Извечная страсть — жажда добычи — привела их сюда. Теперь, с добычей, стоившей им немалых жертв, они спешили убраться восвояси, и чем ближе они были к Данапру, тем сильнее крепла у них надежда на благополучное возвращение домой. Наоборот, по мере того, как Данапр становился ближе, на душе у росских воинов становилось все тягостнее. Сарматы уводили в рабство их близких и соплеменников; о они ничем не могли им помочь. Безвыходность положения диктовала им самые отчаянные действия. Они торопили Фалея с нападением на конвой: теперь-то сарматы вряд ли станут убивать пленников — какой для них смысл вернуться в степь без добычи! Фалей понимал нетерпение товарищей, но молчал: слишком неравны были силы, да и не так-то просто обстрелять конвой, если сарматы двигались вперемешку с россами.

Занималось утро, из-за края земли выглянуло солнце, возвещая новый день, для одних полный надежды, для других последний в жизни.

Из непроглядной зелени леса послышался окрик:

— Кто такие? Куда держите путь?

— А ты кто?

Из зарослей выступил широкоплечий воин в остроконечном шлеме, из-под которого выбивались светлые вихры, в доспехах, с луком в руке. На поясе у него висел меч. За ним появились еще девятеро — все вооруженные, с луками наготове. Вихрастый широко улыбнулся, узнав Фалея, и Фалей узнал его: один из тех пяти, которых он учил ромейскому бою на мечах.

В лесу у воинов были кони.

Все обрадовались встрече и быстро договорились о совместных действиях. Общая беда делала ненужными лишние слова.

В отряде стало шестнадцать бойцов. Это уже немало, можно было дать бой.

Отряд рысью двинулся вперед.

Едва занялась заря, росские дружины собрались на краю загорьевского поля. Здесь возвели огромную краду[43], перенесли на нее тела погибших воинов и жителей Волхова. Их обложили жиром свиней, овец и бычков, заколотых тут же. Потом краду подожгли одновременно с четырех сторон. Огонь быстро набирал силу, над полем вместе с дымом поплыли запахи погребения. Все это время дружины стояли молча, образовав широкий полукруг. Лица воинов были обращены в сторону розовеющего неба — туда, в светлый ирий, полетят души россов и оттуда будут напоминать о себе утренней зарей и новым солнцем.

Огонь поглощал тела погибших, крада уменьшалась, оседала, в небо взлетали снопы искр, возвещая о том, что новые души отправились в ирий, а дружины по-прежнему молча стояли на месте. Лишь десятка два мужчин трудились не покладая рук: бросали в огонь полусгоревший хворост и обжаривали на других, обыкновенных, кострах туши жертвенных животных, предназначенных для стравы — поминок по соплеменникам.

Когда крада прогорела, останки павших уложили в общую домовину[44]. Потом дружинники, ведя коней на поводу, по одному прошли мимо праха, и каждый бросал на него горсть земли. Когда прошел последний воин, на месте погребения остался холмик, первая братская могила россов, погибших в войне с готами. А война только начиналась — вскоре росские дружины опять встанут перед врагами, защищая каждую пядь своей земли. Огненная крада — это не только погребение мертвых, но и клятва живых отомстить за смерть соплеменников…

Потом была страва — ели мясо, пили из Вежинки, поили коней и, раскинувшись кто как, засыпали под березами, набираясь сил для ратных трудов. Каждый знал: тризна[45] будет не здесь, не у братской могилы, а в новой битве с врагами.

Из-за края земли вставало солнце, а души павших летели ему навстречу и сверху видели пестрые ковры полей и лесов, блестящие ленты рек, спящих росских воинов и пасущихся на лугах коней.

Бодрствовали одни дозорные — из числа тех, кому еще не довелось участвовать в бою.

В небе уже кружили вороны, высматривая пищу.

На конях без седел прискакала ватага мальчишек, через спины лошадей перекинуты узлы и сумки — женщины послали для своих мужей хлеб, соль, мед и кое-что из одежды. Каждая знала, чего не хватает отцу, сыну, мужу или брату, и спешила передать ему, пока он еще недалеко от дома; каждая послала вышитое полотенце — оберег от несчастий, подстерегающих воина. В случае ранения оберегом можно будет остановить кровь и обмотать рану.

Когда солнце нагрело землю и дружины пробудились от сна, Апрелька передал отцу и брату Ивону, что собрала мать. Мальчишка восторженно смотрел на дружинников и воевод — молва о победе над готами уже разнеслась по округе.

— Отец, можно мне в Волхово? Только взгляну — и назад!

Воевода оставил вопрос сына без внимания, спросил:

— Как мать?

— Мы вернулись в Вежино! Можно в Волхово, отец?

— Незачем зря таращить глаза, сын. Вернись к матери, скажи, пусть уходит в лес.

Апрелька больше не настаивал на своем: слово отца твердо и нерушимо.

Мальчишки отошли в сторону — воеводы строили свои дружины. Волнующее зрелище: воины в доспехах, кони, как на подбор, рослые, специально предназначенные для походов и битв. Чуть ли не тысяча бойцов — разве устоит против них вражья сила!

Но воеводы не разделяли восторга подростков: мало воинов, слишком мало. С такой силой врага не одолеть, а война будет затяжная, кровопролитная…

Ивон подъехал к Лавру Добромилу.

— Бери моих людей под свое начало, отец!

— Иль не способен, сын?

— Боюсь, не догляжу чего.

— Я тоже боюсь — кто не боится, тот не воевода!

— Что мне делать?

— Поедешь к Данапру, помоги Остане. В пути собирай воинов. Если встретишься с готами, в открытую битву не ввязывайся, старайся бить из засад.

Ивона, сына Лавра Добромила, знали в округе: он был первым помощником отца-воеводы, его уважали за здравомыслие и смелость. История с Агной повредила ему, так как дала повод упрекнуть в нерасторопности, но она же научила его не поддаваться первому порыву чувств и не принимать поспешных решений. Основательность, с какой он восстанавливал свою честь, произвела впечатление даже на Брониславов: кроме Темной Вивеи, никто из них не желал ему зла.

Воины, ставшие под стяг Ивона, хотя и не могли сравнить своего воеводу с прославленными Войславом и Добромилом, но вполне доверяли ему. Он был виден собой, спокоен и тверд в рассуждениях, никогда не действовал сгоряча.

На стяге Ивона, сотканном и сшитом Васеной, среди квадратов засеянного поля, означающих постоянно обновляющуюся жизнь, ярко выделялся шестилучевой знак всемогущего Дажьбога[46], творящего жизнь, тепло, свет и мечущего очистительные молнии. Подобные изображения были и у других воевод — вся юго-восточная окраина росского мира ходила под такими стягами.

Воеводы поклонились богам родной земли, обнялись, расставаясь друг с другом, и сели на коней. Воины тоже поклонились и вскочили в седла.

Дружины снялись с места, — каждая за своим воеводой. Ивон направился к Данапру, Лавр Добромил и Войслав — в верховья Вежи. Оба воеводы оставались в центре окраинных росских земель. Бронислав повел своих людей к Гипанису. По пути дружины будут вбирать в себя новые отряды бойцов, пока не наберется войско, способное дать решительный бой главным силам готов и заставить их покинуть росский край.

Отряд Фалея скрытно обогнал сарматов, спешился и, оставив в овраге коней, затаился в кустах, приготовив луки и стрелы. Степняки возвращались к Данапру по тропе, проложенной ими несколько дней тому назад. Она четко выделялась среди некошеной травы. В тридцати-сорока шагах от нее, на крутом склоне лесистого оврага, россы устроили засаду. Овраг был недосягаем для сарматских конников и удобен для спешившихся россов: отсюда можно было нанести внезапный удар по врагу, а в случае необходимости скрытно отойти к лошадям.

Степняки приближались, соблюдая строгий порядок. Впереди с копьями наготове ехали десять воинов, столько же воинов замыкали колонну. Остальные, по пятнадцать-семнадцать всадников, располагались с обеих сторон вдоль обоза, прикрывая его с флангов. Повозки и пленные находились в кольце тяжеловооруженных воинов. Пленники шли в связках по три-пять человек. Кочевники нещадно подгоняли их, у многих мужчин на спинах темнели кровавые полосы — следы плетей. Несколько женщин сидели на телегах, другие двигались сами.

Даринка и Авда были в одной связке. Обе тяжело переставляли ноги, держась за тащившую их веревку. Даринка была с разорванным рукавом и без кокошника.

Когда половина обоза проехала мимо, россы осыпали конвой стрелами. Расстояние было невелико, и они не боялись промахнуться. Захваченные врасплох, сарматы растерялись. С десяток кочевников оказалось на земле. Лишившись седоков, кони шарахались в стороны, усиливая общий беспорядок в колонне. Оправившись от неожиданности, сарматы принялись бешено подгонять обоз. Пленники падали, попадали под ноги лошадей. Одна повозка выбилась из колонны, обезумевшая лошадь понесла к оврагу, таща за собой пленников. Паника усиливалась, уже десятка полтора сарматов валялось на земле, однако колонна отдалялась. Степняки спешили выбраться на открытое место, где к ним не просто было бы подступиться.

Нападение удалось: россы не потеряли ни одного бойца, а кочевники не досчитались семнадцати. Некоторые из них были живы и невредимы. Этих обезоружили и связали их же способом — общей веревкой: пригодятся для выкупа!

Лошадь, свалившаяся в овраг, поломала передние ноги, и ее пришлось заколоть, чтобы не мучилась, но пленники отделались ушибами. В отряде стало пятью бойцами больше. Уцелела и телега. В нее впрягли сарматского коня, сложили оружие и снаряжение, захваченное у врага. На телегу посадили одного из только что освобожденных пленников, получившего при падении серьезный ушиб ноги. Степняков привязали к телеге, дав им возможность испытать то же, что и их пленники-россы.

Преследование возобновилось, но надежды на успех оставалось все меньше. Местность теперь была неудобна для засады, и вот-вот должен был показаться Данапр. Сарматам он сулил спасение, а россам, если до него они не освободят пленников, — неудачу.

Надо было успеть дать открытый бой степнякам. Двадцать бойцов против тридцати пяти — немалая разница, но ничего другого россам не оставалось.

Все ждали, что скоро откроется Данапр, и все равно оторопели от неожиданности, увидя, что река совсем рядом — за полоской поля.

Россы ринулись вперед и смяли прикрытие обоза. Сеча была лютой. Сарматы отчаянно защищались, спасая свою добычу, а россы упорно рвались вдоль обоза дальше. Оставив копья, сарматы взялись за мечи и, держа их в обеих руках, рубились бешено. Но еще яростнее дрались россы. Сознавая, что их почти в два раза меньше, чем степняков, и что от исхода схватки зависит как их собственная судьба, так и судьба пленных, они врывались в гущу врагов и отжимали их от повозок. Кто-то уже освободил группу пленников-мужчин, и они тоже схватились за оружие, кто-то лихо налетел на кучку степняков, сшиб одного за другим двоих и сам упал с рассеченной грудью. Бесстрашно сражались трое братьев и пали все трое, но и сарматов от их мечей полегло немало.

Натиск россов был так яростен, что степняки дрогнули. Бросив половину обоза, они погнали оставшуюся половину к Данапру. Десятка полтора конников прикрывали их отход. Освобожденные пленники-мужчины уже все как один участвовали в битве, а женщины с ужасом в глазах следили за сражением, вскрикивая каждый раз, когда падал свой. Но уже сказывался перелом в битве: сарматы отступали к реке, а россы преследовали их. Однако передняя половина обоза вместе с пленниками удалялась. Даринка и Авда находились около последней телеги.

Останя отчаянно рванулся вперед, не видя, а чувствуя, что рядом с ним Кос и Фалей. Еще немного, и они сшибутся с пятерыми сарматами, а за ними уже повозка с Даринкой и Авдой, но Кос вдруг вылетел из седла — сарматское копье глубоко вонзилось в него. Останя с размаху обрушил на голову сармата меч, Фалей уже рубился с двумя степняками, а повозка с пленницами продолжала удаляться.

Сарматы опять сомкнули строй, в середине которого находился начальник отряда Фаруд. Россы с новой силой ринулись вперед. Останя направил Лося в середину сарматского строя, поднял на дыбы, мечи сшиблись, от второго удара сармат грохнулся наземь, Фалей достал другого сармата, еще два степняка пали от рук других россов.

А обоз уже скатывался к Данапру. На низком противоположном берегу с луками наготове выстроились сотни полторы сарматских конников, а на воде, недалеко от правого берега, стоял караван судов. Как только показался обоз, сопровождаемый редкой цепочкой всадников, от судов к берегу устремилось десятка два лодок, а на левом берегу запели тугие сарматские луки. Стрелы взвивались ввысь, пролетали над Данапром и вонзались в землю, отсекая от обоза как россов, так и сдерживающих их сарматских воинов. Видя, что соплеменникам на правом берегу уже не помочь, левобережные сарматы спасали оставшуюся добычу, предоставив Фаруда и его бойцов их собственной участи.

Под прикрытием лучников конвойные спустили повозки к воде, торопливо перегрузили добычу в лодки, перегнали туда пленных и отчалили от берега. Телеги они бросили на берегу, а коней загнали в воду, чтобы переправить на левый берег вплавь.

Россы покончили с сарматским заслоном и остановились, тяжело дыша. Половина пленников — в их числе Даринка и Авда — стали для них недосягаемы. Сарматы увозили с собой не менее двадцати россов, обреченных на рабство.

Оставалось последнее средство: обмен пленными. Фалей крикнул:

— Зенон, сын Фаннея! Фарак, сын Форгобака! Мы предлагаем вам обменять всех россов на пленных сарматских воинов, коней и оружие!

На судах не отвечали, конники на левом берегу возбужденно заговорили.

— Зенон, сын Фаннея! — продолжал Фалей. — ты нарушил закон гостеприимства, отныне тебе нет больше пути в росские земли! Отдай пленных — тогда ты опять сможешь здесь торговать!

Лодки достигли судов, сарматы перегнали пленных на палубу, перегрузили добычу. Несколько лодок миновали купеческий караван, ведя за собой плывущих коней. Матросы поднимали якоря.

— Фарак, сын Форгобака! Среди пленных твой брат Фаруд! Мы возвратим его живым и невредимым и вместе с ним остальных воинов, их коней и оружие — отдай пленных россов!

Останя толкнул Фаруда в бок, давая степняку понять, чтобы отозвался. Фаруд выступил вперед, выкрикнул несколько слов, вызвавших оживление среди левобережных сарматов. Ему ответили, но ответ не обрадовал степняка. Он зло взглянул на своих недосягаемых соплеменников, потом посмотрел назад, за спины стоящих рядом россов, и ссутулился, сник.

Эллины на судах по-прежнему молчали. Якоря были уже подняты, весла, как крылья, вскинулись над водой, и караван сдвинулся с места, отдаляясь от берега. Потом на кораблях одновременно поднялись и наполнились ветром паруса.

Останя смотрел на них в отчаянии: Даринку увозили неведомо куда. Тут до его слуха донесся глухой шум — так бежит по земле большой табун. Россы обнажили мечи, готовясь к новой неожиданности. Неужели готы?

Со стороны предзакатного солнца к Данапру спешила конная дружина. Розовели шлемы, наконечники копий и щиты, поблескивали нагрудники и брони. Свои! Останя почувствовал, что устал, выдохся, и его товарищи почувствовали то же. Они сделали все, что могли, что было в их силах. Наградой им были освобожденные из сарматского плена соплеменники, многие из которых не скрывали радостных слез.

В переднем всаднике Останя узнал Ивона. У места недавней битвы дружина замедлила бег коней и остановилась, образовав полукруг. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, какой жестокой была сеча: здесь на одного павшего росса приходилось двое степняков.

Дружина обнажила головы перед бесстрашными бойцами, отдавшими свои жизни ради спасения соплеменников.

Общую тишину вдруг прорезал отчаянный крик: недавняя пленница нашла своего мужа, младшего из трех братьев, погибших в битве.

Ивон соскочил с усталого коня — скачка с перерывами длилась весь день, — обнял брата, обнял Фалея, поклонился павшим россам.

— А Дарина? — спросил у брата.

Останя взглянул на караван. Суда отдалялись, и на одном из них была его Даринка.

Прискакал вестник, бросил несколько отрывистых слов. Грудь у него была окровавлена, лицо бледное, конь шатался от усталости.

Ивон выслушал его и опять повернулся к Остане.

— Не время скорбеть, брат, — проговорил совсем по-отцовски, знакомо, твердо. — Готы идут.

Погибших россов уложили на телеги, чтобы везти к месту их огненного погребения.

— А этих куда?

— Этих? — Ивон взглянул на пленных степняков, и его ладонь резанула воздух, повторив жест, который Останя недавно видел у отца. — Пришли с мечом — от меча и погибнут!

— Этого беру себе! — Останя показал на Фаруда.

— Что ты задумал?

— Переправлюсь на ту сторону, пойду за сарматами и обменяю на Даринку…

Ивон молча обдумывал решение брата. В последнее время Останя заметно возмужал, но пуститься в сарматскую степь, чтобы освободить из плена жену и потом вдвоем с ней проделать обратный путь, — это почти безумие. Такое не по силам и целому отряду.

— Я пойду с ним, — сказал Фалей.

Ивон улыбнулся по-отцовски, одними глазами: вдвоем с Фалеем — это уже серьезно…

— Добро, — согласился он.

Ивон понимал чувства Остани, и ему было мучительно жаль брата, решившегося на отчаянно-трудное, безнадежное дело, из которого он лишь чудом мог выйти живым. Впрочем, теперь все рисковали или будут рисковать жизнью — на то и война. Ивон поступил бы недостойно воина, помешав Остане попытаться спасти любимую женщину. В глубине души он одобрял решение брата, хотя тот задумал едва ли возможное. Путь, на который ступал Останя, был путем чести. Опыт предков свидетельствовал: даже в самую трудную годину, когда речь идет о судьбе племени, нельзя забывать о судьбе отдельного человека. Спасти женщину от смерти, плена и рабства — долг каждого мужчины; отправиться же в становище врага ради ее спасения — это величайший подвиг… Удачи тебе, брат!

Ивон и Останя любили друг друга, но простились сдержанно, не показывая своих чувств.

Останя и Фалей спустились к воде, связали легкий плот из сушняка, в изобилии валявшегося на берегу, сложили на него снаряжение, усадили сармата, уселись сами и, гребя щитами, поплыли поперек течения. За ними, привязанные к плоту, плыли кони.

Когда они достигли противоположного берега, дружина еще стояла на месте. Останя и Фалей помахали руками, прощаясь с соплеменниками, дружина ответила тем же. Потом она повернула к ближайшему лесу, а Останя и Фалей — вниз по берегу, держась в полуверсте от реки.