Роза Черного Меча

12

— И речи быть не может! — Сэр Эдвард метнул на дочь яростный взгляд. — Я не награждаю головорезов!

— Отец, пожалуйста! Прошу вас! — стиснув руки, Розалинда следила, как он сердито расхаживает по зале. — Вы выслушали Клива. Вы выслушали сэра Роджера. Почему вы не хотите выслушать меня?

— Это не твоя забота. Женщинам не следует вмешиваться…

— Это моя, и только моя забота! — воскликнула она в праведном негодовании.

Услышав столь дерзкий выкрик дочери, посмевшей противоречить ему, сэр Эдвард в гневе воззрился на нее:

— И это — послушное дитя, которое я отправлял в Миллуорт? Неужели эта возмутительная строптивость — образчик воспитания, которое ты получила у леди Гвинн? — Он испепелял ее взглядом. — Я — хозяин Стенвуда, мисс. Здесь каждый человек и каждый камень находятся под моей защитой. И если то, что я считаю своим, оказывается под угрозой — это значит, что угрожают мне. Тот, кто осмеливается на подобные посягательства, платит дорогую цену.

— Но не ценой его жизни, — тихо промолвила она. Ее голос звучал совсем смиренно, по мере того как возрастал ее страх за Черного Меча.

В напряженном ожидании отцовского ответа Розалинда лихорадочно соображала, каковы будут последствия, если она во всем признается отцу. Если он поймет, что речь идет о ее муже, тогда, быть может… Она прижала пальцы к губам, не зная, на что решиться. Ей так хотелось надеяться, что тогда отец освободил бы пленника. Но упрямое и зловещее выражение лица разъяренного лорда достаточно красноречиво свидетельствовало: тому, кто посмел нанести урон репутации его единственной дочери, не приходится рассчитывать на награду или хотя бы на снисхождение. Отец не стал бы разбираться в тонкостях языческого ритуала обручения. Он и сейчас зол до крайности, но ярости его вообще не будет границ, если ей придется рассказать обо всем, что случилось. Нет, с сожалением признала она, тайну раскрывать нельзя, потому что это означало бы смертный приговор для Черного Меча. С другой стороны, при нынешнем положении дел, похоже, ему грозит та же участь, если она не сумеет убедить отца пощадить его.

С твердым намерением любой ценой сохранить спокойствие и рассудительность Розалинда приняла самый благонравный вид.

— Вы наслушались страшных сказок о Черном Мече от Клива, я уверена в этом. Но вы должны понять…

— Да что это за имя такое? Черный Меч, скажите на милость! Вполне подходящее прозвище для разбойника и душегуба! Оно только лишний раз подтверждает рассказ мальчишки.

— Его зовут Эрик, — вставила Розалинда. — Он из местечка, которое называется Уиклифф.

Отцовские глаза сузились.

— Это он так сказал тебе?

Розалинда кивнула и подошла ближе к отцу.

— Он не отрицал, что прошлое у него неблаговидно, но согласился нам помочь. И очень заботился о нас. Он даже сделал волокушу для Клива.

— Волокушу?

Розалинда уловила любопытство в голосе отца, и это показалось добрым знаком.

— А разве Клив умолчал об этом? Он был ранен и не мог идти сам. Черный Меч… — я хотела сказать, Эрик — смастерил нечто вроде… тележки без колес… и в этой волокуше он вез Клива все время…

Она наблюдала, как отец переваривает эту новую порцию сведений, и, чтобы не дать ему возможности отмахнуться от них, продолжала:

— Он для нас охотился, и благодаря ему у нас была пища. Он даже сделал мне пару башмачков из двух кроличьих шкурок.

Отец поджал губы и отвернулся. Когда он снова обратился к ней, его лицо все еще сохраняло подозрительное выражение.

— По словам твоего пажа, он видел, как ты отбиваешься от этого человека, и был вынужден броситься на твою защиту… — Лорд Эдвард осекся: было очевидно, что ему трудно обсуждать вслух такую возможность, о которой даже подумать было нестерпимо.

— Клив ошибся. — Ложь слетела с ее уст без видимых затруднений, и Розалинда была готова провалиться сквозь землю от стыда, что выставляет Клива в столь невыгодном свете. Она как-нибудь сумеет загладить свою вину перед мальчиком, пообещала она себе. Но нельзя же допустить, чтобы Черного Меча казнили. — У Клива голова кружилась, он тогда еще не вполне пришел в себя от раны, от лихорадки… Он с самого начала отнесся враждебно к чужому человеку. Он… может быть, он немного стыдился того, что сам был не в состоянии опекать меня в пути.

Розалинда перевела дух; она еще не смела надеяться, но ее окрыляло уже то, что лицо отца утратило свое непреклонно-мстительное выражение: теперь он выглядел слегка озадаченным. Господь милосердный, горячо молилась она, сделай так, чтобы отец пощадил Эрика.

Сэр Эдвард молчал, и Розалинде казалось, что она чувствует, как борются в его душе жажда мести и стремление быть справедливым. Наконец он прокашлялся и заговорил:

— Что ни говори, он убийца и сам это признает. Вор. Разбойник. — Он словно выплевывал слова, так велико было его отвращение. — И такое прозвище, как Черный Меч, заслужено явно не богоугодными деяниями.

— Но… — Розалинда с трудом подбирала слова. — Он хочет изменить свою жизнь. Я знаю, что это так. Если бы вы могли дать ему возможность…

— Матерь Божья, дочка, ты просишь у меня слишком многого! — рявкнул он. Потом уселся в кресло и уставился на нее угрюмым взглядом. — Он получил хорошую порку. — Сэр Эдвард глубоко вздохнул, и Розалинда поняла, что отец принял решение. — Он получил хорошую порку, но выдержал ее достойно. Я оставлю его в живых. Но это все. Не будет ему никакой награды, только тяжкий труд под неусыпным присмотром. Он будет накормлен, но для этого ему придется усердно работать, работать не покладая рук. А когда он покажет себя с лучшей стороны — если он покажет себя с лучшей стороны, — что ж, тогда мы посмотрим, что с ним делать дальше.

Эта неожиданная уступка захватила Розалинду врасплох. Он пощадит Эрика! Эрик будет жить! Не совладав с вихрем чувств, из которых сильнейшим было облегчение, она бросилась к отцу.

— Спасибо, отец! О, благослови вас Бог! — воскликнула она, порывисто обняв его.

Он так и застыл от изумления, которое вызвала в нем эта бурная вспышка. Она угадала его замешательство и отступила на шаг. Но тут настал черед изумляться ей самой. Лицо отца на какой-то миг лишилось своей привычно непроницаемой маски. В эту долю секунды на Розалинду смотрел не суровый отец, не непреклонный вельможа, которого она знала. В его глазах светилось нечто иное, что-то доброе, разбуженное ее непроизвольной, чистосердечной благодарностью. Она вспомнила, каким был отец в годы ее детства. Но он моргнул, и перед Розалиндой вновь сидел лорд Стенвуд, каким его видели окружающие в течение последних восьми лет.

Они молча смотрели друг другу в глаза, и наконец он отпустил ее выразительным кивком. Еще мгновение Розалинда колебалась, не отрывая от него взгляда. Потом она слабо улыбнулась отцу, еще раз тихо и быстро проговорила «спасибо», повернулась к дверям и вышла, с трудом держась на ногах. Она не могла видеть ни выражения нежности и печали, которое снова вернулось на его лицо, ни странного взгляда, которым он провожал ее, пока она не скрылась за дверью.

Но на сердце у нее почему-то стало легче.

У Эрика все плыло перед глазами от боли, но он не желал ей поддаваться. Боль накатывала горячими, багровыми волнами. При каждом ударе кнута словно огненные кинжалы вонзались в спину, каждая, самая тонкая струйка стекающего пота жгла, как каленое железо. Мухи жужжали вокруг головы и садились на истерзанную спину, и все, что ему оставалось, — это выбор между двумя видами пытки: или дергаться, чтобы сгонять их, или в жалком смирении предоставить им копошиться у него в ранах.

Кровь Христова! Когда же кончится это трижды проклятое ожидание? Он выдержал невообразимое, ужасное избиение, он не дал сломить себя и не даст, какую бы пытку ни уготовил для него ее отец. Он умер бы стоя, без хныканья и стонов, даже если бы это было его последним делом на земле! Вдруг экзекуция внезапно прекратилась, проходила минута за минутой, а он стоял на залитом солнцем дворе, по-прежнему привязанный к воротам, окруженный беспокойной толпой челяди, которая ожидала неведомо чего.

Он закрыл глаза, чтобы в них не попали капли пота, стекающие по лбу, резко встряхнул головой, чтобы отогнать туман, застилающий глаза. Только огромным напряжением воли он сумел удержаться от стона — такой мукой отдалось это движение.

В поисках выхода Эрик снова подумал, не стоит ли открыть ее отцу правду. Может быть, если бы лорд узнал про их обручение… Может быть, если бы лорд сообразил, что его дочь, возможно, уже зачала дитя… Может быть, есть еще хоть какой-то путь к спасению… Но все же убийственные удары кнута по спине не настолько помрачили сознание Эрика, чтобы он не осознавал всю бесплодность этих рассуждений. Он без особой надежды подергал веревки, которые так плотно охватывали его запястья, и в бессильной ярости скрипнул зубами. Как видно, она прямехонько побежала к родителю со своей горестной жалобой и изобразила его в самом черном свете как грязного насильника. Какие уж тут могут быть сомнения: и битье кнутом, и теперешнее нескончаемое ожидание — все это не могло быть ничем иным, как делом ее лилейно-белых ручек.

Он медленно повел головой — в одну сторону, потом в другую, вглядываясь в лица стоявших вокруг. Здесь были ремесленники и крестьяне, рыцари и слуги. Дети боязливо цеплялись за материнские юбки и пялились на него округлившимися от ужаса глазами. Одна маленькая девочка по левую сторону от него не казалась испуганной и явно сгорала от любопытства. Эрик задержал на ней взгляд, но ее матушка тут же дернула девочку за руку и затолкнула ее к себе за спину.

— В этих глазах сам дьявол прячется, — прошипела богобоязненная мать, — не гляди на него слишком долго.

Это бесило Эрика больше всего. Здесь самый жалкий раб считал себя вправе презирать его. Маленькие дети должны были видеть в нем гнусное исчадие ада, потому что таким он был по мнению их родителей. Боже, на что можно надеяться, кроме быстрого и милосердного конца?

В толпе началось какое-то волнение, и он постарался собраться с силами, уверенный, что истязание сейчас возобновится.

К его немалому удивлению, четверо дюжих стражников подошли к нему и — чего уж он совсем не ожидал — освободили от пут, удерживавших его в прежней беспомощной позе. Прежде чем он сумел как-то воспользоваться внезапной свободой, они проворно связали ему руки за спиной. Затем его провели по двору сквозь гудящую, недоумевающую толпу в подземную темницу. Здесь ему развязали руки и пинком втолкнули в ту же самую каменную клетку. После этого один из конвоиров сказал нечто такое, что проливало самый слабый свет на все происходящее:

— Вода у тебя есть. Умойся и приведи себя в порядок. Сэр Эдвард хочет сам потолковать с тобой.

Дверь со скрежетом закрылась, лязгнул засов, и Эрик услышал тяжелый топот стражников, поднимающихся по лестнице. Он стоял в холодной, промозглой клетке; по влажной коже пробегала дрожь, мысли путались, и в голове металась тысяча вопросов. Он не знал, что произошло, ему было неведомо, зачем он должен предстать перед ее отцом, сэром Эдвардом. Возможно, это чудесное избавление.

Нет, вероятно, лорд пожелал самолично прикончить его, злобно подумал он. Но тогда почему потребовалось, чтобы он помылся? Какой в этом смысл? Однако, каковы бы ни были причины такого оборота событий, Эрик находил некоторое утешение в том, что ему по крайней мере предоставлен шанс оказаться лицом к лицу с человеком, который будет решать его судьбу. Как он поведет себя, что скажет, как сможет защищаться от обвинений, возведенных на него, — этого он пока не мог предвидеть. Все будет зависеть от сути обвинений и от характера обвинителя. Но она не отвертится от правды, если вздумала пожаловаться на изнасилование, твердо пообещал он себе. Он потянулся за ковшом с водой, и лицо его исказилось от боли, когда при этом движении натянулась исполосованная кожа на напрягшихся мышцах спины. Если она плачется насчет изнасилования — он расскажет об их браке. И хотя в этом случае ему скорее всего обеспечен смертный приговор, но и ей не удастся выйти сухой из воды.

Она не погнушалась предать его. Значит, пусть получит по заслугам.

Когда вошедшие приблизились к сэру Эдварду, он и глазом не повел в их сторону. Он сидел за огромным столом, на котором в кажущемся беспорядке размещались бумаги, гусиные перья, чернильница и коробка с песком. Лорд намеренно делал вид, что всецело поглощен изучением бумаг, хотя стражники производили довольно много шума, пока не остановились на положенном расстоянии. Пусть мошенник помучается, думал лорд, глубокомысленно водя пальцем по пергаменту. Прохвосту это только на пользу пойдет. Однако, если быть до конца честным, сэру Эдварду следовало бы признать — хотя бы перед самим собой, — что в ожидании предстоящей беседы он чувствовал себя почти столь же неуютно, как и этот проклятый молодчик.

Палец лорда застыл на одной из строк, а сам лорд сурово нахмурился, отчего многочисленные морщины, избороздившие его лицо, обозначились еще резче. Кровь Христова, да для него было бы много легче просто свернуть мерзавцу шею. Но в момент слабости он обещал дочери поступить по-другому и теперь находился в крайне невыгодном положении. В непривычной растерянности он переходил от ярости к раздумью, от абсолютной убежденности — к тяжелому недоумению: не в его правилах было терзаться сомнениями. Черт побери, когда мужчина принимает решение, он должен быть до самых печенок уверен в своей правоте и выполнять его без колебаний. Покарать негодяя, который дурно обошелся с единственной дочерью лорда, — дело само по себе нехитрое, и никаких угрызений совести в душе сэра Эдварда оно бы не оставило, но очевидное стремление Розалинды уберечь узника от наказания, ее пылкое заступничество и отчаянные мольбы — все это породило неуместную нерешительность: жажда немедленной расправы и жажда справедливости схлестнулись в поединке и не могли одолеть друг друга.

Он вспомнил момент, когда дочь смотрела на него такими огромными глазами, которые одни только и жили на бледном, почти бескровном лице. Как похожа она на свою мать, думал он. Именно этого и убоялся он восемь лет назад, когда отослал ее от себя, — испугался, что каждый взгляд на дочь будет напоминанием о жене, которой он лишился. А теперь он даже находил в этом сходстве неожиданную отраду. Как и ее мать, Розалинда была хороша собой, нежна, как роза, хотя и не столь хрупка, как могло показаться на вид. Ее губы так же подрагивали от волнения; она так же поджимает их в знак неудовольствия или покусывает в миг растерянности. В ней жила та же готовность к ласковой улыбке и задорному смеху. И когда в замок возвратился этот чистый облик его покойной жены, сэру Эдварду показалось, что неизбывная тоска словно на шаг отступила. Он никогда и ни в чем не мог отказать леди Анне. Стоит ли удивляться, что он не смог отказать и дочери?

Один из стражников беспокойно переступил с ноги на ногу, и сэр Эдвард вернулся к действительности. В глазах у него стоял туман, когда он отложил пергамент, и рука слегка дрожала. Но, приступая к предстоящему неприятному делу, он решительно отогнал образ жены. Бог взял ее к себе восемь лет назад. Да, волосы Розалинды отливали тем же самым красноватым цветом, как у ее матери; да, черты их лиц были похожи, но ведь это ничего не меняло. Жену он потерял, и боль утраты не притупилась до сих пор. Теперь домой вернулась дочь, и он будет для нее хорошим отцом. Но он еще лорд Стенвуд. Что бы он ни обещал дочери, он прежде всего должен заботиться и о безопасности своих людей — и Розалинды в том числе. Упрямый разбойник, что стоит сейчас перед ним, не будет повешен — раз уж это обещано Розалинде. И когда сэр Эдвард, прищурившись, внимательно вгляделся в верзилу, сохранявшего самый надменный вид, его решимость укрепилась. Мерзавца не повесят. Но, тысяча чертей, его заставят поджать хвост.

Сэр Эдвард побарабанил пальцами по столу и обратился к пленнику:

— Ты, я вижу, благополучно пережил порку.

Тот спокойно выдержал пристальный взгляд лорда:

— Да.

Сэр Эдвард слегка вскинул голову. Высокомерен не по чину, решил он, невольно усмехнувшись. Но с этого наглеца собьют спесь, и очень скоро.

Лорд взял со стола перо и обмакнул его в глиняную чернильницу.

— Имя?

Недолгого колебания, заставившего узника помедлить с ответом, оказалось достаточно, чтобы сэр Эдвард усомнился в правдивости услышанного.

— Меня зовут Эрик.

— Эрик. — Сэр Эдвард внимательно взглянул на него. — Из каких краев?

Снова колебание.

— Из Уиклиффа.

Этот заносчивый негодяй доставит хлопот, сразу же понял сэр Эдвард. Он отвел глаза от невозмутимого лица пленника, благо для этого был прекрасный предлог: требовалось записать ответы. Да, он нам доставит хлопот, и за ним нужно глядеть в оба. Но он высок, плечист и кажется сильным как бык. Люди с таким телосложением встречаются редко. Даже среди рыцарей сэра Эдварда мало кто мог бы с ним потягаться. Значит, остается только один путь. Этого человека нужно заставить трудиться от зари до зари, поручая ему самые тяжелые, самые изматывающие и унизительные работы. Если он будет уставать как собака, если он будет валиться с ног от усталости, то не сможет причинить особого вреда. Работа и сон — вот к чему сведется вся жизнь этого Эрика. Придется ему либо смириться с такой участью, либо удрать. Сейчас сэру Эдварду до смерти хотелось бы решить, который из этих вариантов более желателен.

— Ну что ж, Эрик из Уиклиффа… — Он отбросил перо и откинулся на спинку кресла. — Ты с успехом перенес порку. Другой, менее справедливый лорд мог бы с таким же успехом тебя повесить. Однако, поскольку остаются некоторые сомнения касательно точной меры твоих преступлений, я решил предложить тебе некий выбор. — Он слегка улыбнулся, довольный блистательным замыслом, который только что возник у него в голове. — Ты можешь поработать в замке, у меня в услужении, чтобы показать себя, так сказать. Или ты предпочтешь, чтобы с тобой обращались как со всеми разбойниками, — то есть чтобы тебя судили и повесили.

Он криво усмехнулся, заметив, как напряглись скулы стоящего перед ним человека.

— Ну, что скажешь? Дальнейшее зависит от твоего решения.

Пленник не отвечал. Молчание становилось столь напряженным, что на висках сэра Эдварда набухли вены. Но когда он уже был готов вскочить с кресла и обрушить всю свою ярость на громилу, чья возмутительная наглость превосходила все мыслимые пределы, тот едва заметно кивнул.

— Благодарю вас за то, что вы предоставили мне возможность самому сделать выбор, — сказал он жестко. Эрик вздернул подбородок и смело взглянул в лицо сэру Эдварду:

— Я принимаю ваше предложение работать у вас в услужении. Можете считать меня одним из самых верных ваших подданных.

Пока четверо хмурых стражников вели своего подопечного к выходу, сэр Эдвард с трудом удерживался, чтобы не засмеяться — так позабавили его последние слова. Господи помилуй, да ведь проклятый мошенник повернул все дело так, будто это он оказывает милость, а не наоборот! И он-то будет одним из самых верных подданных? Трудно представить… Ну что ж, неделя тяжелой работы, когда спина все еще горит огнем от ударов кнута, послужит хорошим испытанием этой верности. Вдобавок неприязнь замковой стражи и страх и презрение челяди постоянно будут держать его в напряжении.

Сэр Эдвард был вполне доволен собой. Парень слишком заносчив, чтобы долго терпеть такое унижение. Рано или поздно он сорвется, а когда это случится, наказание будет суровым. Пусть только попробует хоть на йоту отклониться от самого незначительного правила, соблюдаемого в замке, — снисхождения он не дождется. Ему предоставлен один-единственный шанс. Если он — даже в самой малой степени — нарушит установленные для него границы, у Розалинды не будет возможности возражать или бросаться на его защиту.