Роза и тамариск

Глава 7

Романские храмы поражают воображение своей красотой. Восточные — своим величием. Северные не похожи ни на те, ни на другие. Черные глянцевые кубы, украшенные лишь двумя символами на входе — Габе и Лос, Дар и Судьба — уродуют улицы своей простотой.

Однако внутри все иначе. Посетителя встречают статуи каждого существа, когда-либо ходившего по той земле. Вырезанные все из того же камня (да и камень ли это? материал, который используют Грачи, вечные служители Духов, больше похож на вулканическое стекло) скульптуры выполнены с такой точностью, словно в любой момент оживут и сойдут со стен. Но они молчат. До той поры, пока не придет человек, способный говорить с Духами — или хотя бы с одним из них.

В храме не предусмотрены окна кроме вентиляционного отверстия в куполе, и внутри всегда царит полумрак, длинные тени колеблются в свете свечей. Тяжелый запах воска, крови и металла заставляет кружиться голову и подгибаться колени. Северные храмы построены не для красоты. Они напоминают, что Духи опасны.

Высоко под потолком расположились Птицы: загадочный Ворон, точно по центру, чтобы видеть все в этом мире, Коршун, выбирающий своих жертв, расправивший крылья Орлан. Намного ниже, в подвальном этаже, были те, кто близок к земле. В обычный день я бы пошел к Змею. Спустился бы вниз, где Северин уже проснулся от моего появления в храме.

Но сегодня разговор у меня был не к нему.

Я обходил храм по периметру: нечасто Змею доводится пройтись по срединному уровню. Одна за другой проплывали мимо меня скульптуры: Артур-Медведь, патрон стражей и убийц, Селена-Кошка, покровительница акробатов и воров, Рейнар-Лис, известный плут, даривший свою симпатию и защиту актерам и мошенникам…

— Вам помочь? — обратила на меня внимание служительница в простом черном платье.

Я покачал головой: дело, из-за которого я сегодня пришел, не требовало свидетелей.

Маркус нашелся у центрального алтаря: вздыбленная на загривке шерсть, плотно прижатые к голове уши, обнаженные клыки. Покровитель Волков выглядел достаточно опасно, чтобы одуматься и повернуть обратно. Оставить все как есть. Позволить Виктору умереть.

Я стянул с руки перчатку и, стараясь не смотреть на изуродованные пальцы, полоснул ножом по ладони. К сожалению, гигиена мало заботила Духов. На шприц с венозной кровью они бы не повелись, зато живая, горячая кровь, только покинувшая тело? Старый медный нож? Боль и страх? Эти подношения были им по вкусу.

И особенно Волку. Я положил окровавленную ладонь ему в пасть и смотрел, как алые капли стекали по его морде.

— Ты знаешь, зачем я здесь.

То ли мне показалось то ли Маркус ощерился еще больше.

— Я пришел просить за Виктора Клеменса Эйзенхарта. Он оскорбил тебя…

Статуя под рукой завибрировала, словно от смеха. Похоже, Маркуса забавляла эта ситуация.

— … и был тобой наказан. Я прошу… — я осекся: глаза Волка вспыхнули золотым огнем. Что ж, по крайней мере, теперь я получил его полное внимание.

— Моя жизнь за его жизнь. Оставь Виктора в покое. Возьми лучше мою жизнь.

Каменные челюсти сомкнулись вокруг моих пальцев.

"А если возьму?"

При заключении сделок с Духами существовала одна маленькая проблема: они были всемогущими. Они и так могли взять все, что хотели, и им не надо было ничего давать взамен.

Поэтому являться в храм с такой просьбой было все равно что заявить о желании безвременно погибнуть.

— Возьми. Согласись и возьми долг с меня. Я могу быть полезен тебе.

Кажется, я вновь его позабавил.

"Неужели?"

— Эйзенхарт забрал жизнь твоего человека. Я могу спасти. Любого, на кого ты укажешь. Ты знаешь, что я могу, я уже спасал твоих сыновей.

"И убивал тоже, доктор."

Да. Это был бессмысленно отрицать.

— Одна жизнь. Любая, — повторил я. — А если я обману, заберешь мою.

На какое-то время Дух задумался. У меня был определенный рычаг воздействия: его подопечные постоянно попадали в неприятности и нуждались во врачебной помощи, и отказ даже одного Змея лечить его стаю мог снизить их поголовье. Однако, слишком силен был для Волка соблазн взять свое по праву, сломать дерзкого человека, решившего бросить ему вызов.

Что ж, как говорил мой куратор, "делай, что должно, и будь, что будет". Я сделал все, что было в моих силах. Если этого хватит, Виктор будет жив. Неважно, какой ценой, я сильно задолжал Эйзенхартам — признаю первый и, возможно, последний раз, всем Эйзенхартам — за их доброту. А если моих усилий будет недостаточно…

Будь, что будет.

"А что мешает мне взять тою жизнь прямо сейчас?"

Я почувствовал, как клыки пронзили кожу. А еще — как зашевелился чернильный змей у меня на боку: Северин-Змей решил все-таки напомнить, под чьей я защитой. Украдкой я перевел дух. Я надеялся, что Змей не оставит одного из своих самых талантливых и ценных подопечных, но не мог знать наверняка.

Это было моим единственным спасением. Маркус мог пугать меня, но знал, что со Змеем их шансы равны. Недовольно, он раскрыл челюсти — чтобы в следующий момент вцепиться зубами в мое запястье. В глазах потемнело от боли. Я покачнулся и не смог устоять, падая на колени.

Когда я очнулся, в зале больше никого не было. Каменная статуя молчала, только перемазанная кровью морда напоминала о произошедшем. Татуировка тоже притихла: Змей убедился, что я в безопасности, и ушел. Я бросил взгляд на свою руку: по ощущениям, Маркус должен был отгрызть ее, но вместо культи я увидел только две пунктирные линии. И на этот раз в них не было ничего потустороннего.

Послание было четким и ясным.

Долг принят.

За остаток вечера и ночь к Эйзенхарту недобрыми чувствами воспылали не только сотрудники архива, но и его собственные коллеги. С ужасающей дотошностью детектив проштудировал все относившиеся к совершенным за последние годы самоубийствам документы (к счастью для дежурного в полицейском архиве, заинтересовавших Эйзенхарта дел оказалось немного. Молодые девушки редко лишали себя жизни в Лемман-Кливе. Еще реже так поступали богатые молодые девушки) и теперь выспрашивал подробности. А вопрос, не припоминает ли кто на месте преступления цветы, понимания среди сотрудников полиции не находил. Равно как и уточнения, что за цветы это были, и в каком количестве.

— Кажется, тот шутник его основательно достал, — прокомментировал деятельность коллеги детектив Штромм, становясь в очередь у кофейного аппарата.

На всякий случай, чтобы все поняли, о каком шутнике идет речь, он кивнул на охапку распустившихся розовым веток, которые курьер оставил в общей комнате.

— Или просто он окончательно сбрендил, — возразил инспектор Вельке, представлявший в отделе немногочисленное старшее поколение. — В конце концов, мы все знали, что рано или поздно это случится. И вот: он считает эти цветы посланиями ему. Вздор!

Высказав свое мнение и забрав чашку, из которой по комнате разносился восхитительный для хмурых и не выспавшихся сотрудников отдела убийств аромат, инспектор с чувством собственного достоинства удалился, показывая, что сплетни ниже его. Оставшиеся в общей комнате переглянулись.

— Так что там с посланиями, Берт? — поинтересовался комиссар Роббе, подошедший к концу тирады.

Молодой Пес пожал плечами:

— Эйзенхарт считает, что в букетах, которые ему приходят, зашифрованы сообщения, связанные с одним из прошлых дел.

— Кто-то ему мстит?

— Вряд ли, — улыбнулся Штромм. — Месть — это если б ему нож под ребра загнали. А это… так. Кто-то просто издевается.

Сам Эйзенхарт в этом обсуждении не участвовал, а потому не мог объяснить свою точку зрения. Вместо этого он был слишком занят телефонным разговором.

— Слушай, но ты же даже не знаешь, о чем я хочу тебя попросить! — пытался убедить он Лидию, которая была не слишком рада его звонку, разбудившему ее задолго до начала рабочего дня.

— Зато я знаю, что ты путаешь меня со справочной. Имей совесть, Виктор, я тебе за эту неделю нашла информации на месячный журнал! А Мэйбл уже подозревает, что я хочу занять ее место.

— Ты? Писать о флердоранжах и кринолинах? Ни за что не поверю.

— Достаточно того, что в это верит она, — отрезала журналистка. — К тому же, от тебя я за это так ничего не получила.

— Если дело в этом, то все можно исправить, — обрадовался Эйзенхарт. — Во-первых, ты знаешь, что Грей связан с двумя убийствами…

— Об этом уже все знают, — буркнула она. — Поле поспешного переезда леди Тенеррей в столицу и того вечера в "Савоне" все только о Грее и говорят. Кстати, помнишь, ты спрашивал меня о Хэрриет Лайонелл? Можешь представить себе, что у Грея была с ней интрижка? А ведь казалась такой тихоней.

— А, во-вторых, — не дал сбить себя Виктор, — я могу помочь тебе вернуть благосклонность Мэйбл. Она все еще ищет человека, сопровождавшего в "Савону" леди Гринберг?

— Лучше бы ты рассказал мне о своем расследовании, — проворчали на том конце провода. И после некоторых раздумий добавили: — Но я согласна и на это. Кто он?

— Некто Роберт Альтманн. Змей.

Было слышно, как перо царапнуло бумагу, пока его собеседница записывала информацию.

— Я слышала, что он из колоний. Что он делает в городе?

— Приехал к родственникам, — Эйзенхарт замолк, приближаясь к опасной территории.

— И? Кто его родственники?

Молчание по обе стороны телефонной линии стало красноречивым.

— Я, — наконец признался детектив.

— Что?

— Ну, моя мать является младшей сестрой его матери, и так получилось, что…

— Сволочь, — констатировала Лидия.

Эйзенхарт не обиделся, зная, что заслужил, но по привычке попробовал опротестовать ее заявление:

— Почему? Я дал тебе его имя…

— Имя, которое я не могу использовать! Потому что, в отличие от кое-кого, держу свое слово!

Это Виктор уже слышал во время их последней ссоры. Пытаясь отвлечь Лидию, он беспечно продолжил.

— В любом случае, так или иначе часть своей сделки я выполнил. Выслушай теперь хотя бы мою просьбу. Мне нужна информация о леди Эвелин Гринберг. Все. Каждая мелочь… алло?

Судя по всему, его слова остановили Лидию как раз в тот момент, когда она собиралась положить трубку.

— А ее ты в чем подозреваешь? — наконец заговорила она.

— Во многом.

Она беспокойно потарабанила ногтями по корпусу телефона и наконец решилась. Виктор в этом не сомневался: нюх на сенсации у Лидии был отличный, иначе девчонка из порта не сумела бы пробиться в "Флит и партнеры".

— Будет нелегко. До ее дебюта о ней никто и особо и не знал — слабое здоровье, родные держали ее все время в деревне. А после… Ну, про помолвку с Фрейбургом ты знаешь, ты расследовал его убийство. А в остальном — скажем так, есть причина, по которой о леди Эвелин не пишут.

— И какая же?

— Ее брат. Младший, Райнхардт, — уточнила журналистка. — С ним… что-то не так.

В принципе, фраза "что-то не так" обладала большим диапазоном, означая все возможное, от умственного заболевания до исходящей от мужчины угрозы. Судя по тону, Лидия имела в виду второе.

— Но ведь "не пишут" не значит "не знают", — как можно более легкомысленно сказал Эйзенхарт.

— Не значит, — согласилась Лидия. — Ты расскажешь все о своем нынешнем деле, — выдвинула она свои требования. — Дашь эксклюзивное интервью по окончании расследования — разворот, а не как в прошлый раз. Расскажешь, зачем тебе понадобилась леди Гринберг. И никаких "последних просьб умирающего" больше.

— Хорошо, — покладисто пообещал Эйзенхарт. Последнее условие далось ему особенно легко: едва ли он успеет еще раз обратиться к Лидии за помощью. — Слушай, я должен идти.

Появившийся две минуты назад на пороге Брэмли отказывался уходить и даже пытался что-то показать жестами. Быстро свернув разговор (а ведь впервые Лидия никуда не убегала, оправдываясь срочными делами!), Эйзенхарт бросил подчиненному.

— Ну?

— Помните, вы просили сказать, когда появятся новости? Леди Хоторн вернулась в город.

— Почему ты не сказал раньше? Идем!

Не то чтобы Эйзенхарт не доверял леди Эвелин — нет, суждениям ее он верил, находя их зачастую не только верными, но и весьма точными и неожиданными, однако стоило уделить внимание и другой точке зрения. Возможно, Грею были невыгодны эти смерти, но в письмах, которые передала Эйзенхарту леди Незерфилд, подруга погибшей Хэрриет Лайонелл, содержалось достаточно слез, чтобы понять, кто довел леди Хэрриет до самоубийства. И на момент смерти Коринн Лакруа алиби у мистера Грея тоже отсутствовало. Зато был повод: в последнее время мистер Грей, утомленный растущими запросами любовницы, в открытую срывался на ней, даже находясь в обществе.

Оставался один вопрос: был ли Александр Грей способен на убийство?

Эйзенхарту не удалось поговорить с леди Тенеррей, но из присланного ею письма было очевидно, что бывшая невеста мистера Грея боится. Чего или кого? Виктор полагал, что жениха. И чтобы проверить это, он намеревался поговорить с человеком, женщиной, которая могла знать Грея не просто хорошо, но и лучше других.

Род Хоторнов был одним из самых древних в империи. Верные советники при императорском престоле, они обладали властью, равной которой в стране не было. Но время меняет все. Неблагополучное стечение обстоятельств, и от семейства осталось две дочери — и Имя с большой буквы. Теперь же и леди Милфорд и вовсе была последней.

Чтобы попасть в дом, Эйзенхарту пришлось преодолеть немалое сопротивление со стороны дворецкого. Нет, он и сам понимал, что на дворе стоит еще слишком ранний час для визитов, но дело не терпело промедления. Сегодня утром ему опять принесли перевязанный траурной лентой букет (и опять отправитель оказался слишком хитер, чтобы его засечь!), и Эйзенхарт опасался, что вскоре узнает о новой жертве.

Благодаря медному жетону его все-таки пропустили в гостиную, куда шофер продолжал перетаскивать чемоданы со двора. Похоже, что Шон не преувеличивал, и леди Хоторн вернулась в Гетценбург только что. Первым, что бросалось в глаза в комнате, был портрет покойной Роуз Хоторн работы Персиваля и яркий букет разноцветных цинний на комоде перед ним. "Вспоминаю о тебе каждый день", — машинально отметил про себя Эйзенхарт.

— Мне сказали, вы хотели меня видеть, — леди Хоторн спустилась в гостиную, кутаясь в расшитое цветами неглиже [7]. — Простите мой вид, — извинилась она, — я приехала только час назад и, честно говоря, хотела отдохнуть после дороги.

— Я постараюсь отнять у вас как можно меньше времени, — Эйзенхарт учтиво поклонился. — Я хотел поговорить с вами о мистере Александре Грее.

Леди Хоторн не скрывала своего удивления:

— Со мной? Почему?

В отличие от погибших женщин, леди Милфорд Хоторн никогда не состояла в любовных отношениях с Греем. И все же, Эйзенхарт подозревал, что она знала о нем куда больше его влюбленных жертв.

Осиротев вскоре после совершеннолетия, леди Милфорд решительной рукой выгнала из дома многочисленную толпу дядюшек, желавших взять под свою опеку сестер Хоторн, и занялась воспитанием своей младшей сестры сама. Души не чая в ней, леди Милфорд принесла в жертву свое собственное счастье, заменила Роуз мать и была рядом с ней на протяжении всей ее жизни. Она своими глазами видела, как Грей впервые встретил леди Роуз, отговаривала сестру принимать его предложение, утешала, когда помолвка оказалась под угрозой… была рядом до последнего, когда ее сестра, заболев от переживаний, слегла с пневмонией. Ей было чего сказать о мистере Грее.

— Он — чудовище, — ее лицо драматически побелело, когда речь зашла об Александре. — Я знала многих людей, дурных людей, но никто не сравнится с ним. И я не удивлюсь, если то, о чем вы рассказали, совершил он.

Она говорила с редкой убежденностью, и чем дольше Эйзенхарт слушал, тем больше он укреплялся в своих подозрениях.