Роза и тамариск

Глава 4

Жилище Эйзенхарта оказалось совсем не таким, как я его представлял. Автомобиль высадил меня на не так давно застроенной улице, по обе стороны которой стояли рыжие браунстоуны. Рассматривая таблички у дверей в поисках нужного номера, я остановился у самого узкого из них. Три этажа, два окна, комнаты в них обычно настолько малы, что выходят окнами на обе стороны. Подобные дома обычно заселяют молодые семьи среднего достатка — и перебираются в более просторное жилье к появлению на свет второго ребенка.

Нахмурившись, я попытался вспомнить что-то о личной жизни кузена. Определенно, он не был женат. Также я не припоминал, чтобы он когда-либо говорил о соседе, с которым делит комнаты. Теряясь в догадках, я нажал кнопку дверного звонка.

— Открыто! — послышалось из-за двери.

Осторожно потянув на себя дверь, я вошел и оказался в микроскопического размера прихожей, где за лестницей был виден проход в гостиную.

Как я и ожидал, Эйзенхарт был там, закутавшись по нос в клетчатый плед. Словно нахохлившийся воробей, он сидел в придвинутом вплотную к горевшему камину кресле. С тяжестью на сердце я опознал следующую стадию его состояния. Могильный холод, пробирающий до костей, как правило, появлялся, когда проклятому оставалось жить меньше недели. Ледяная корка, покрывавшая мост на ту сторону, обычно чувствовалась только теми, кто уже занес ногу и положил руку на его перила. Мне доводилось испытывать эти ощущения, и я знал, что никакой камин, никакой горячий чай с бренди здесь не помогут.

— Милый дом, — заметил я вместо приветствия. — А я полагал, что вы и ночуете в управлении.

Я не покривил душой, делая комплимент: в тщательно, с любовью продуманной обстановке чувствовалась женская рука. В то же время я был уверен, что такой бардак, какой я видел перед собой на каминной полке, способен оставить за собой только холостяк, что заставляло задуматься…

— Обычно так и бывает, — признал Эйзенхарт, протягивая руки к огню. — Но сегодня мне взяли отгул. Выставили вон, несмотря на мои самые честные побуждения и желание пахать как крестьянин на сенокосе. Вот скажите, и где в этом справедливость?

— Ее нет, — коротко ответил я. — И я уверен, что во время сенокоса не пашут. Как вы себя чувствуете?

— Как мертвец в морге, — скривился Эйзенхарт и с отвращением посмотрел на мой саквояж. — Я уже говорил вам, что ненавижу иголки?

— Намекали.

Жалобы пациентов — не на самочувствие, что совершенно понятно, а на страшный вид инструментов, невкусные лекарства и прочее — были неотъемлемой частью работы врача. Со временем к ним привыкаешь и большей частью пропускаешь их мимо ушей. Так я и поступил, вместо этого обратив внимание на фотокарточку, лежавшую среди бумаг на столе.

— Кто это?

Запечатленный на снимке мужчина обладал весьма выдающимся и запоминающимся профилем. Высокие, словно вырезанные по кости скулы выдавали в нем слава, хищно изогнутый нос (я чуть не сказал клюв) намекал на южное происхождение. Темные глаза смотрели пристально, вглядываясь в самую суть. Он не был красив классической красотой, однако внешность выдавала в нем неординарную личность.

— Вы не знаете?

Я отрицательно покачал головой.

— Это Александр Грей, — Эйзенхарт произнес это так, словно мне это должно было о чем-то сказать. — Ну да, я забыл, сколько времени вы провели в колониях… Мистер Грей, — начал он свой рассказ, — является незаконнорожденным сыном леди Элизабет Грей, единственной дочери последнего графа Грея…

— Мне все еще ни о чем это не говорит, — прокомментировал я.

— Греи вели свой род от Цорнеров, правивших королевством Лемман до того, как империя захватила остров. По нашим, здешним меркам, несмотря на титул, граф был фигурой, стоявшей не ниже герцога Клива, — пояснил потомок завоевателей. — Что же до отца мистера Грея, то им стал Владислаус Второй.

— Король Ольтеная?

— Именно. Если вкратце, то почти тридцать лет назад Владислаус, тогда еще относительно юный принц, прибыл с визитом в Гетценбург, где познакомился с леди Грей, первой красавицей герцогства. Говорят, сам император подумывал тогда о предложении ей. Не знаю, так ли это, но она выбрала Владислауса, хотя того уже ждала болезненная жена на материке. Леди Грей согласилась стать его любовницей. Лишилась титула, но, говорят, с деньгами Ольтенаев, оно того стоило. А это, — Эйзенхарт постучал пальцем по снимку, — плод их связи.

— И почему вы держите его портрет у себя на столе?

— Я предполагаю, что он может быть связан с делом, которое я сейчас расследую, — заявил детектив.

— В самом деле? Я думал, это самоубийство.

— Два самоубийства, — поправил меня Виктор.

— Уже два?

— Да. И как минимум с одной из жертв Александр Грей был знаком.

Мне это не показалось поводом для радости, которая прозвучала в голосе Эйзенхарта, но я сдержался и промолчал.

— Так вызовите его на допрос, — предложил я.

— Вот тут-то и начинаются сложности… Мистер Грей имеет подданство Ольтеная и, что гораздо хуже, пребывает в Гетценбурге в роли атташе по культуре при ольтенайском посольстве. Я не могу просто так пригласить его к себе, — Эйзенхарт нахмурился и опустил подбородок на сложенные ладони, — дипломатический иммунитет, чтоб его…

— Понятно.

Следующая минута прошла в молчании: я убирал обратно лекарство, Эйзенхарт размышлял (или, вернее, замышлял что-то).

— Но, полагаю, дипломатический иммунитет не помешал бы вам побеседовать, скажем так, частным образом? — пришла мне в голову мысль.

Кузен поднял на меня взгляд.

— Гениально, доктор!

— В самом деле? — на этот раз я все-таки не смог удержаться от сарказма: на мой взгляд, Эйзенхарт перебарщивал с актерской игрой.

— Конечно! Но вот проблемка: побеседовать с мистером Греем не так-то просто. Почти все время о проводит в здании посольства, то есть на территории другого государства. А когда оттуда выходит… Вот, например, совершенно случайно, — в этом я сомневался, — мне стало известно, что сегодняшний вечер мистер Грей проведет в клубе "Савона". Закрытом клубе, куда без приглашения одного из его членов не попасть. И что же мне делать…

— Уверен, среди ваших знакомых найдется кто-то, способный провести вас внутрь.

— Возможно, — задумчиво согласился Эйзенхарт. — Не подадите ли мне телефонный аппарат, док?

Я исполнил требуемое и закурил, краем уха прислушиваясь к разговору.

— … Будьте добры, позовите леди Эвелин… Леди Эвелин? Да-да, какой сюрприз, совершенно с вами согласен. Скажите, вы слышали о вечеринке сегодня в "Савоне"? Как думаете, не могли бы вы достать туда два приглашения? Я ведь, конечно, не помешал вашим планам на вечер? Нет? Да, было бы неплохо. Хорошо, экипаж заедет за вами в восемь.

Повесив трубку, он улыбнулся:

— Ну все, этот вопрос решен.

— Это была леди Гринберг?

— Она самая.

Эйзенхарт смерил меня настолько внимательным взглядом, что я поинтересовался:

— Что?

— Думаю, вам подойдет мой смокинг.

— Что? — я даже переспросил, настолько нелепо прозвучал его ответ.

— Ну, доктор, вы же не думали, что я отправлюсь туда сам?

Именно так я и полагал.

— Даже ребенок догадается, что полицейские просто так не беседуют с незнакомцами "в частном порядке". Так что вы пойдете вместо меня.

— И не подумаю.

Внутри я кипел от возмущения. Опять уже в который раз, Эйзенхарт втягивал меня в какие-то свои игры, не считаясь с моим мнением. Мог бы хотя бы спросить, прежде чем решать за меня!

— Но, док, вы же видите, я не в состоянии туда ехать. Меня даже на работу сегодня не пустили!

Право, из всех привычек Эйзенхарта привычка пользоваться своим состоянием для того, чтобы чувствующие вину окружающие соглашались на все его идеи, была одной из самых мерзких.

— Ничего, справитесь, — злорадно ответил я. — Я вколю вам вторую дозу перед выходом.

— Но я не могу ехать! Грей не будет разговаривать ни со мной, ни с кем другим из полиции! Вы — моя единственная надежда!

— И эта надежда упокоилась в вечности.

Я был неумолим, однако Эйзенхарту все же удалось найти лазейку:

— А как же леди Эвелин? Она же будет ждать. Вы подумали, каково ей будет, когда я не приеду за ней?

— А вы позвоните ей и скажите, что все отменяется.

— Но я не стану это делать, — Эйзенхарт даже немного отодвинул кресло, будто ожидая, что в уговорах я перейду к физическим методам убеждения. — Вы, конечно, можете попробовать сами ей позвонить… и не дать мне найти человека, который, возможно, виновен в смерти двух девушек…

Я скрипнул зубами. Попробовать объяснить леди, не раскрывая при том состояния Эйзенхарта, и выставить себя дураком? Или пойти на поводу у Эйзенхарта, помочь ему в расследовании, и опять же, вероятно, выставить себя дураком?

— Только ради леди Эвелин.

Эйзенхарт просиял:

— Я знал, что вы согласитесь! Лиза! — позвал он. Из коридора на крик вышла горничная леди Эйзенхарт и сделала перед нами книксен. Как я и думал, весь этот диалог был заранее подстроен Эйзенхартом, предугадавшим мой ответ еще, когда я сам не знал, о чем пойдет речь. — Тащи сюда мой костюм, будем ушивать.

Ровно в восемь извозчик остановился у входа. Городской дом семьи Гринберг являл собой массивное каменное строение, ярко выделявшееся на общем фоне (как я начал подозревать, иначе в случае с семьей барона и быть не могло). Датировавшийся позапрошлым веком особняк — единственная фамильная резиденция, которую дед леди Эвелин не продал ради уплаты долгов и основания банковского дома, принесшего семье нынешнее благосостояние, — выглядел мрачным вороном на фоне отштукатуренных палаццо в северно-романском стиле. За кованой оградой высотой в человеческий рост в сумерках можно было разглядеть регулярный парк с подстриженным кустарником и серым гравием дорожек.

Леди Эвелин, вопреки этикету и народному поверью, гласящему, что женщины не способны собраться вовремя, особенно если речь идет о светском мероприятии, уже ждала нас у ворот, нетерпеливо затягиваясь сигаретой. Увидев кэб, она поспешно придавила ее каблуком.

— Доктор! — при виде меня улыбка на ее лице погасла, но спустя мгновение вернулась вновь. — Какая неожиданность.

Было понятно, что в этот вечер она ожидала не меня, и все же это обстоятельство меня слегка кольнуло. Я пробормотал свои извинения по поводу отсутствия Эйзенхарта, но леди Эвелин только равнодушно от них отмахнулась.

— Ему же хуже, — беззлобно заявила она. — Пусть работает, пока мы с вами приятно проводим время. Но прежде чем я обо всем забуду и утащу вас на танцпол, расскажите, кто так заинтересовал детектива Эйзенхарта? У меня, конечно, есть кое-какие догадки, но…

На пересказ дела много времени не потребовалось, ровно столько, сколько было необходимо, чтобы добраться по мосту до правого берега и проехать тройку кварталов.

— Я немного знаю его, — произнесла леди Эвелин, когда мы подъезжали к клубу. — Не лично, нет. Мистер Грей был помолвлен с сестрой одной моей знакомой. К тому же, он близкий друг брата еще одной моей знакомой, благодаря которой мы сегодня получили приглашения, поэтому я о нем наслышана. Вам будет непросто получить от него необходимые сведения… — от радостного предвкушения в ее настроении не осталось и следы; теперь леди пребывала в задумчивости.

Мы разделились у гардеробных, а когда вновь встретились в холле, она окинула меня придирчивым взглядом.

— Я выгляжу настолько неприлично? — пошутил я.

— Напротив. Слишком прилично, — леди тяжело вздохнула. — А в обществе, к которому мы направляемся, это сейчас не в моде. Подойдите-ка сюда.

Привстав на цыпочки, она взлохматила мои волосы и развязала бабочку. Потом расстегнула смокинг и, не удовлетворившись этим, верхнюю пуговицу рубашки.

— Чего-то не хватает… — пробормотала она.

Прежде чем я успел сообразить, что она собиралась сделать, леди Эвелин стащила с моего носа очки и спрятала к себе в сумочку.

— Получите, когда все закончится, — отрезала она в ответ на мое возмущенное восклицание. — Готовы?

Последний вопрос она скорее адресовала себе самой. С заметным промедлением переступив порог, она расправила плечи и просунула руку мне под локоть.

По мере продвижения по залу я замечал все больше взглядов, неприкрытых, полных осуждения и жадного любопытства, которые бросали в нашу сторону. Сначала я подумал, что причина их во мне, однако вскоре понял, что все они предназначались леди Эвелин.

Определенно, дело было не в ее внешнем виде. Моя спутница была одета неброско, если не сказать просто. Черное, расшитое кристаллами платье скрывал чехол из темно-синего шифона, создавая иллюзию звездного неба на экваторе. Его длина могла еще показаться шокирующей в некоторых областях империи, однако в противовес открытым ногам платье полностью скрывало руки и плечи. Из украшений леди Эвелин выбрала только диадему с иолитами, в отличие от некоторых дам, надевших на себя все содержимое своей ювелирной шкатулки. Тщетно пытаясь понять, чем было вызвано такое отношение, я обратился к леди.

— Вы здесь ни при чем, — отвернувшись, проговорила леди Эвелин. По ее напряженной спине было ясно, что тема ей неприятна. — Дело во мне. Со смерти Ульриха прошло только пять месяцев, и даже после траура я не должна была сразу приводить в общество незнакомца. Скандал! — она горько усмехнулась. — Так что потерпите, если можете. Всего один вечер…

У меня пересохло в горле. Разумеется! Потеряв полгода назад жениха, пусть даже и фиктивного, леди Эвелин до сегодняшнего дня, согласно обычаям, не появлялась в обществе, и тут такой faux pas [4] — по вине Эйзенхарта, не соизволившего подумать, какой урон репутации леди нанесет его просьба.

— Духи его забери! — вырвалось у меня. — Мне очень жаль. Я уверен, Эйзенхарт не знал, иначе бы ни в коем случае к вам не обратился…

Леди Эвелин резко развернулась. Серые глаза внимательно посмотрели на меня, ища насмешку.

— Вы очень хороший друг, — заключила она, не найдя ни намека на то, что я говорил неискренне. — Всегда верите в лучшее, когда дело касается детектива Эйзенхарта, верно? Ему с вами повезло. Хотела бы я иметь такого верного друга, как вы… — добавила она с внезапной тоской в голосе, прекрасно знакомой мне.

— В таком случае, считайте, что ваше желание исполнилось, — я ободряюще сжал ее ладонь.

И снова пристальный взгляд ее глаз изучил мое лицо в поисках фальши.

— Спасибо, — леди Эвелин сжала мою ладонь в ответ. — Я это очень ценю. Хотя, — добавила она шутливым тоном, — на вашем месте я бы еще раз обдумала ваше предложение. Вы обнаружите, что я обладаю весьма тяжелым характером: я никогда не сближаюсь с теми, кто мне безразличен, и никогда не пытаюсь понравиться тем, кто вызывает у меня симпатию.

— Тогда я должен быть польщен, потому что за время нашего знакомства у меня ни разу не возникло ощущения, что вы пытаетесь меня к себе расположить, — в тон ей ответил я и спросил. — На правах друга, могу я задать вам бестактный вопрос? Почему вы в таком случае согласились помочь Эйзенхарту?

— Потому что он попросил, — ее ответ был прост, но от этого то, что скрывалось за ее словами, было не менее опасно.

— Вы… я прошу прощения, возможно, мне показалось, но… вы испытываете к нему чувства?

В окружавшей нас обстановке вопрос прозвучал настолько глупо и старомодно, что моя собеседница не сдержалась и фыркнула от смеха.

— Это так заметно? — покосилась на меня леди Эвелин. — Я люблю его.

Три обычных слова. Если бы их произнесла любая другая девушка, я был бы спокоен, списав их на свойственную юности романтичность. Но леди Эвелин была совершенно серьезна, и до сих пор у меня еще не было ни одного повода упрекнуть ее в легкомыслии.

Ее ответ прозвучал как гром среди ясного неба. Многое, если не все, встало на свои места. На секунду взмолившись Духам, я понадеялся, что Эйзенхарт не осознавал этого, когда пользовался расположением леди, раз за разом требуя ее помощи, понимая, что она не откажет, даже если его просьбы будут ей в тягость.

— Вы же видели его от силы дважды! — попытался я воззвать к ее здравому смыслу, тем не менее, осознавая тщетность своих стараний.

— Трижды, — педантично поправила меня леди и улыбнулась, как мне показалось, слегка грустно. — Только это ничего не меняет. Лос.

Судьба, вспомнил я, как местные жители называли Вирд. А еще — жребий, зачастую непосильный.

— Зная моего кузена, я обязан сказать вам, что ваши чувства могут быть не взаимны, — счел я необходимым ее предупредить.

Она равнодушно пожала плечами.

— Любовь редко бывает абсолютно взаимной, доктор. В отношениях всегда кто-то любит, а кто-то позволяет себя любить, кто-то целует, а кто-то подставляет для поцелуя щеку… Не переживайте за меня. Я сказала, что люблю его — это судьба, и тут уже ничего не поделать. Но это не значит, что я так беспомощна перед ним, как вы думаете, и буду страдать от его невнимания, — усмехнувшись, леди Эвелин потянула меня за локоть. — Пойдемте! У нас еще важное задание, если вы не забыли.

В недоброжелательно настроенной к леди Гринберг толпе все-таки нашелся как минимум один человек, которого не волновало соблюдение декорума. Словно из ниоткуда на нашем пути возникла очаровательная рыжеволосая особа в огненно-ярком платье, открывающем великолепные ножки.

— Эви! — радостно воскликнула она, чмокая воздух возле щеки подруги. — Я так рада, что ты наконец пришла! Пойдем, я провожу тебя к нашей компании. А это кто?

Леди Эвелин, со снисходительной, хотя и нежной улыбкой поприветствовавшая знакомую, решила нас познакомить.

— Поппи, позволь представить тебе сэра Роберта Альтманна, друга… семьи, — я обратил внимание как на то, что леди Эвелин решила опустить мое звание, так и на заминку, возникшую при именовании моей роли на этом вечере. — Он недавно приехал в город из колоний. Роберт, — леди Эвелин вновь запнулась на имени, — позвольте познакомить вас с леди Амарантин Мерц.

Второй раз за вечер привлекательная девушка решила со всей придирчивостью рассмотреть мой облик. Я ответил тем же, особенно задержавшись глазами на восхитительных волосах цвета красного дерева и павлиньих перьях в них.

— Для друзей просто Поппи, — леди Мерц улыбнулась, видимо, довольная увиденным, и протянула мне руку для поцелуя. — Однако пойдемте, нас уже заждались!

— А вы ей понравились, — шепотом заметила леди Эвелин, пока ее подруга отвлеклась по пути, встретив еще одну группу знакомых.

Я обернулся: в серых глазах плясали озорные искорки.

— Это плохо?

— Отчего же? Только будьте осторожнее, доктор, иначе вам придется переживать уже о своем сердце. Поппи, она… как это говорят? — леди Эвелин замялась в поисках нужного слова. — Поматросит и бросит?

Чередой залов леди Амарантин провела нас к компании, состоявшей из молодых мужчин, небрежность во внешности которых была достигнута столь же тщательным образом, что и, стараниями леди Эвелин, в моей, и нескольких ультрасовременных девушек — короткие, расшитые бисером платья, обрезанные у подбородка волосы, нитка жемчуга на плоской груди и густо подведенные глаза, как по журналу мод.

— Наконец-то наша пропажа нашлась! — возвестила Поппи. — Для тех, кто ее еще не видел, знакомьтесь: это Эви Гринберг, наша самая богатая невеста (Дэнни, это я специально для тебя говорю!), и Роберт Альтманн, ее друг из далеких колоний. Что же касается этих оболтусов, то это мой брат Теобальд, — она любовно потрепала его по щеке.

— Наслышан, — я пожал руку нынешнему барону Мерцу, чье имя действительно было мне известно в связи с одним из расследований Эйзенхарта.

— Рядом с ним Васили Кормакофф…

Высокий, интеллигентного вида блондин в модных очках улыбнулся, отвечая на мое рукопожатие.

— Просто Бэзил, — предложил он. — Боюсь, наши имена бывают сложны для произношения.

Как истинный сын Гардарики, он говорил без акцента, но с той чрезмерной правильностью, присущей исключительно иностранцам.

— Васили звезда современной поэзии, — продолжила Поппи и вздохнула, — но, ты только не обижайся, коктейли ты делаешь гораздо лучше. Вот где настоящий талант!

— И сорок градусов алкоголя, — пробормотал рядом со мной мужчина, отмеченный Ястребом. — Поппи, ты просто ничего не смыслишь в искусстве.

— В кои веки я вынуждена с тобой согласиться, Лен, — усмехнулась моя спутница. — Привет. Никогда не думала, что скажу это, но приятно увидеть знакомое лицо здесь, пусть даже оно и твое.

— Комплимент! От тебя! — осклабился он. — Это что-то новое. Как поживаешь, Эвелин? Как траур?

Леди Эвелин тихо пробурчала что-то нецензурное.

— Леонард Мартин, — как ни в чем ни бывало представился Ястреб. — Как вы поняли, мы с вашей подругой старые знакомые. А это — Александр Грей и дон Мариано Людовико Фиеретти, хотя я и сомневаюсь, что это его настоящее имя.

Еще один из Птичьего рода — к которому принадлежала наибольшая часть собравшихся, — атташе по культуре и королевский бастард бросил на меня один краткий взгляд и равнодушно отвернулся, продолжая разговор с низкорослым брюнетом в оперном фраке. Если его как-то и заинтересовала моя персона, то он ничем это не показал — в отличие от остальных.

— Значит, вы приехали из колоний? — спросил Леонард. — Откуда, если не секрет?

— Отовсюду понемногу, — отшутился я. — Но в последнее время я был в Габеноре.

— В самом деле? В таком случае, может быть, вы знаете лорда Стонингема? Он служит губернатором в…

— Агонге. Да, разумеется.

— Как они с супругой? — не отставал от меня Ястреб. — И их очаровательная дочка…

Я знал, что он пытается сделать: проверить, кто я такой, что из себя представляю, как — и, главное, зачем — пришел к ним сегодня. К счастью, поймать меня ему не удалось.

— Дочки, вы хотели сказать, — поправил я его. — Леди Эдит родила незадолго до Кануна года, Фил был вне себя от счастья.

— Да, конечно… Я уже и забыл, как посылал ему поздравления.

Криво усмехнувшись и признавая свое поражение, Ястреб отошел в сторону, однако его место заняли другие.

— Колонии… Как интересно! — хлопнула ресницами одна из девушек с каре. — Но что же вы теперь делаете в Гетценбурге?

На этот вопрос я при всем желании не мог дать ответ. Изначально я приехал сюда по приглашению родственников (о чем тут явно не стоило вспоминать, дабы избежать расспросов о семействе Эйзенхартов и не привлечь ненужного внимания), а остался здесь… сложно сказать, почему. Сперва мне было все равно, где находиться. Единственным местом, мне не подходившим, была столица: увы, состояние моего банковского счета не подходило для цен метрополии. В Марчестер, домой, меня тоже не тянуло. Там не было ничего, ни условий, пригодных для жилья, ни каких-либо светлых воспоминаний, чтобы я решил сесть на поезд до вересковых пустошей. Если бы не письмо леди Эйзенхарт, я бы, вероятнее всего, бесцельно скитался бы по провинции в ожидании комиссии в Керфийской крепости. Собственно, так я и собирался поступить, проведя пару недель в Гетценбурге. А в итоге так и остался здесь… Почему?

— Сам не знаю, — честно признался я.

Ответ мой, судя по всему, оказался правильным, потому что вызвал смех (похоже, слушатели решили, что я пытаюсь быть остроумным) и воодушевленное требование за это выпить.

Воспользовавшись передышкой, я подал бокал шампанского леди Эвелин и попытался примкнуть к кружку, образовавшемуся вокруг мистера Грея. Спустя полчаса я был вынужден признать свое поражение: пару раз мне удалось ввернуть несколько фраз, особенно когда речь зашла о раскопках профессора Дэниэля в Джизехе, однако мистер Грей стойко продолжал меня игнорировать. Спустя час я уже начал мысленно проклинать Эйзенхарта. Существует причина, по которой Змеи могут быть врачами, учеными, даже тайными убийцами — но никогда шпионами. Мы прямолинейны, буквальны и не склонны хитростью и интригами выманивать информацию у противника. Не потому что мы обладаем какими-то выдающимися этическими принципами и не действуем из-под полы, а потому что скверного характера, доставшегося от патрона, обычно хватает лишь на короткие агрессивные выпады, а не на многоходовки. Короче говоря, я страдал. Если бы мне нужно было тихо убить мистера Грея, это не представило бы сложности: случайно задеть его плечом или передать ему стакан с виски, нет ничего проще. Но заставить его обратить на меня внимание и перевести разговор на нужную тему…

В конце концов, я настолько смирился с провалом, что даже не заметил, как Грей сам ко мне обратился.

— Прошу прощения? — удивленно переспросил я.

— Я спросил, будете ли вы против, если я приглашу на танец вашу спутницу.

Фотография не передавала в полной мере его взгляд. Такое ощущение, словно темные глаза сдирали кожу и вскрывали кости, тщательно анализируя все увиденное. Я поежился.

— О, нет, конечно. Пожалуйста, если леди не против…

Леди была не против, и, наблюдая за движущимися в ритме парами, я малодушно поделал леди Эвелин продвинуться в расследовании дальше меня. Впрочем, наблюдал я за ними недолго, мое внимание отвлекла другая молодая леди, желавшая тоже присоединиться к танцующим.