Рубенс

VI ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ (1608–1610)

Петер Пауль скачет галопом по дорогам Италии и Франции. Его терзает страх, что он не застанет в живых ту, кто была живым олицетворением их семьи. Не слабодушная женщина, эгоистичная и властная в своем материнстве, а сильная духом и достойная античных матрон, Мария умела страдать и бороться, всегда стояла на страже благополучия семьи и никогда не сдавалась, какие бы испытания ни выпадали ей на долю. Больше восьми лет Петер Пауль не возвращался на родину. Но мать и бровью не повела. Она ни разу не напомнила ему, что пришел ее черед отдохнуть, что она имеет право рассчитывать на помощь своих детей. Правда, рядом с нею был Филипп. Но и Филипп дважды уезжал в Италию: первый раз — чтобы получить степень доктора, второй раз — для продолжения своих работ по археологии. Она ни словом не возразила. Она поняла, что не следует мешать сыну. Между тем жизнь по-прежнему обходилась с ней круто. Смерть унесла еще двух ее детей: в 1601 году старшего сына — Яна Баптиста, в 1606 году дочь Бландину.

И как всегда, как всю ее жизнь — денежные затруднения! Шаг за шагом Мария Пейпелинкс защищала свое добро. У нее еще оставались кое-какие ценные бумаги и недвижимость. Ей снова и снова приходилось их продавать. Так она лишилась прекрасного дома «Синт-Арнолд» на площади Мэйр и других домов поменьше. Снова какой-то кредитор оказывался банкротом. Не беда — она пыталась пристроить свой капитал в более надежные руки. Надо спасать то, что еще можно спасти.

«Я спешу как безумный».

Но путь долог. У Петера Пауля было время поразмыслить о матери, о своих близких, о собственной участи. К концу ноября он добрался до своей родины. Еще несколько дней — и он прибыл в город своих предков. Но, увы, он спешил напрасно: Мария Пейпелинкс, вдова Яна Рубенса, умерла. 19 октября она почила вечным сном, и, согласно воле покойной, ее тело было погребено в аббатстве св. Михаила. Она умерла, до последней минуты отстаивая интересы семьи: еще в апреле она сама явилась к членам городского совета, чтобы составить какую-то бумагу. Она умерла так же, как и жила: заботясь о своих близких и охраняя справедливость. Она умерла, но воля ее продолжает действовать. Еще два года назад, когда она была совершенно здорова, «памятуя о бренности рода человеческого и о том, что нет на свете ничего более неотвратимого, чем смерть, и более неопределенного, нем час оной», она взяла в руки перо и сама, без всякой посторонней помощи обстоятельно изложила свою последнюю волю, потому что не хотела стать причиной семейных неурядиц. Мария обстоятельно перечислила в этой бумаге все денежные потери последних лет, потом подвела итог тому, что у нее осталось, и перешла к разделу. Она поделила наследство между теми, кто остался в живых, то есть Филиппом, Петером Паулем и детьми Бландины. Она упомянула о том, сколько денег ей стоила дочь, в то время как сыновья сами зарабатывали себе на жизнь. Каждый из них должен получить долю, равную доле дочери, потому что Мария не хотела, чтобы одни оказались в выигрыше за счет других. И ни слова в поучение! Как видно, она считала, что ее дети знают, почем фунт лиха, и сумеют проложить себе дорогу в жизни. Но Мария понимала, какую роль играют в этой жизни деньги. Вот почему ее последние мысли были обращены к бухгалтерским книгам.

Петер Пауль входит в незнакомый дом. Правда, здесь сохранились кое-какие произведения его ранней молодости. Некоторые предметы пробуждают в нем воспоминания. Но все-таки обстановка для него чужая. И какая пустота вокруг! Когда он уезжал, в старом доме «Синт-Арнолд» их было пятеро. Теперь они с Филиппом остались вдвоем.

С помощью доброго друга Балтазара Моретуса Филипп напечатал свой труд «Electorum libri duo» [107]. Книга иллюстрирована рисунками, которые Петер Пауль выполнил специально для нее еще в Риме. Филипп пользуется большим уважением в Антверпене. После смерти одного из четырех секретарей города ему предложили занять место покойного. В числе новых коллег Филиппа — почтенный Анри де Мой. Его двадцатитрехлетняя дочь произвела большое впечатление на молодого секретаря. В марте он на ней женился.

Эти семейные события удерживают Петера Пауля на родине. Уж не навсегда ли? Кто знает. Ясно одно: серое небо Фландрии никогда не вытеснит из его памяти сияющие небеса далекой страны, а суровая будничная жизнь испанских Нидерландов — праздничное великолепие итальянских городов. Там князья и кардиналы состязаются в роскоши. Здесь страна с трудом оправляется от жесточайшей войны. Правда, те, кто не отчаялся в будущем Нидерландов, твердят, что недаром уже два года в стране царит спокойствие — это предвестье более длительного мира. И в самом деле: 9 апреля 1609 года в Антверпене подписан мир на двенадцать лет.

Переговоры тянулись около двух лет. Для одной из сторон речь шла о вещах куда более важных, чем простое перемирие. После борьбы, которая продолжалась более четверти века, Испании пришлось признать независимость Соединенных Провинций. Тщетно ее представители, и самый упорный среди них, преподобный Ян Нейен, пытались спасти престиж Испании и сохранить для испанского короля титул, герб и отличительные знаки правителя потерянных провинций. Полномочные представители Голландии во главе с Олдебарнвелде^[108] не уступили и одержали верх. Заключенный на двенадцать лет мирный договор — величайшая экономическая и политическая победа молодой республики. Но Южные Провинции не получили ничего. Завершая разорение Антверпена, голландцы по-прежнему блокируют устье Шельды. Однако люди так устали от войны, что с восторгом приветствуют перемирие. Все выгоды от него достаются правителям тех провинций, которые сохранили верность короне, то есть страны, которую гуманисты торжественно именуют Бельгией.

Эрцгерцог Альберт и его жена Изабелла, высочайшей волей Филиппа II объявленные властителями Нидерландов, на деле находятся в полной зависимости от Испании. Военные неудачи Альберта создали ему в Испании славу бездарного полководца. С 1605 года его отстранили от командования войсками, оно было передано маркизу Амброджио Спиноле, который был назначен главнокомандующим. В этих щекотливых обстоятельствах герцог, человек серьезный, сдержанный, неторопливый, добросовестный и очень набожный, повел себя с большим достоинством. Он не только не стал ссориться с вытеснившим его блестящим полководцем, но, наоборот, попытался установить с ним добрые отношения, в чем и преуспел, отведя себе чисто декоративную роль. Он находит удовольствие в официальных церемониях, которые разыгрываются в соответствии с суровой пышностью строгого испанского этикета. Он благожелательно относится к своим подданным, хотя они этого не ценят, и находит довольно оригинальный способ справляться с незнанием местных языков: тем, кто обращается к нему на французском языке, эрцгерцог отвечает по-испански, а тем своим подданным, которые говорят по-фламандски, Альберт отвечает на немецком языке.

Альберт и Изабелла прилагают все усилия, чтобы казаться независимыми правителями. С этой целью они окружают себя местной знатью. Среди новых сановников граф ван Бюрен — сын упрямца Вильгельма Оранского, к которому подослал убийцу Филипп II, и граф Луи Эгмонт, сын графа Ламораля Эгмонта, голова которого скатилась на плахе на Большой площади Брюсселя во времена жестокого Альбы. Эрцгерцог и его супруга — еще более ревностные католики, чем испанские властители. Немудрено, что при их правлении страну захлестывает новая волна благочестия. Католики, подвергшиеся гонениям, со всех сторон стекаются в Брюссель, уверенные, что здесь они найдут покровительство и поддержку. Строятся капеллы, возводятся церкви. Под мощным влиянием иезуитов представители буржуазии и гильдий стараются возместить ущерб, нанесенный иконокластами. Для художников, скульпторов и архитекторов работы непочатый край. Альберт и Изабелла полны самых лучших намерений. Недаром они заказали Рубенсу свои портреты.

Брюссельский двор пользуется известным престижем. Великие державы направляют сюда послов, потому что дворец Куденберг стал важным центром европейской дипломатии. Это истинный перекресток Европы, где сталкиваются люди всех национальностей. А двое влиятельнейших людей принесли сюда дух Италии — это Амброджио Спинола и кардинал Бентивольо ^[109].

Маркиз Спинола не только блестящий полководец. Этот изворотливый генуэзец — великолепный политик. Он доказал это несколько лет назад, когда на расспросы Генриха IV о его военных планах откровенно раскрыл их французскому королю, справедливо рассчитав, что тот ему не поверит. Так и случилось. Подозревая ловушку, беарнец приказал Морицу Нассаускому ^[110] быть готовым к совершенно иному плану кампании. Обнаружив, что его провели, Генрих IV воскликнул: «Обычно люди обманывают, говоря неправду, Спинола обманул меня, сказав правду». После победы в Остенде Спинола приобрел огромное влияние. При этом никто не догадывается, что ему дано секретное предписание арестовать Альберта, если тот вздумает проявить непокорность.

Что касается кардинала Гвидо Бентивольо, то он играет важную политическую роль как папский нунций. Это именно он охарактеризовал Брюссель как один из самых оживленных и космополитических городов мира. Проницательный наблюдатель, он стал летописцем событий, в которых ему пришлось участвовать.

Что делать Петеру Паулю? Уехать или остаться? Поступи он, как ему подсказывает сердце, он не колебался бы в выборе. Не зря он пожил в стране, которая слывет самой прекрасной в мире. Но он вовсе не собирается возвращаться ко двору Гонзага, как он заверял Кьеппио. Его притягивает только Рим. Рим, где кардиналы затмевают роскошью князей. Рим, где художники соперничают между собой, где царят интриги, зависть и клевета. Правда, в Риме нелегко выбиться в первые ряды. Но зато во Фландрии нечего и мечтать о подобном великолепии. Существует, правда, брюссельский двор, где вот уже несколько лет блистает Отто Вениус, официальный художник их высочеств и интендант монетного двора. Есть Антверпен, родина предков, гордый город империи Карла V^[111]. Хотя устье Шельды по-прежнему закрыто, жизнь в Антверпене не замерла. В нем продолжают развиваться некоторые промыслы. Здесь производят шелк, кружево и выдувают стекло по венецианскому способу. Антверпен славится своими ювелирами и чеканщиками. Здесь работают многочисленные художники. Но велика ли им цена?

Петер Пауль — человек трезвого ума. Не ему, прожившему восемь лет в Италии, восхищаться этими жалкими подражателями. Даже сам Отто Вениус не минует его сурового приговора. Так что же ему делать? Уехать или остаться? Мантуя? Ни в коем случае! Брюссель? Тоже нет. Выбирать надо между Римом и Антверпеном. «Не знаю, оставаться ли мне на родине или окончательно перебраться в Рим, где мне предлагают выгодные условия. Здесь, впрочем, тоже прилагают все старания, чтобы меня удержать. Эрцгерцог и всемилостивейшая инфанта передали мне приглашение остаться в стране и поступить к ним на службу. Они предложили мне щедрое содержание, но я не намерен снова становиться придворным. В тот день, когда я окончательно вознамерюсь покинуть Рим, мне лучше всего искать приюта в Антверпене» ^[112].

Но Рим — это Аннибале Карраччи, Гвидо Рени, Доменикино и Альбани^[113]. Антверпен — это Мартен Пепейн, Хендрик ван Бален, Абрахам Янсенс ^[114] и художники старшего поколения. Для каждого, у кого есть глаза и разум, картина ясна: с одной стороны — перспектива беспощадной борьбы с талантливыми людьми, имеющими к тому же могущественных покровителей, с другой стороны — легкая победа. «Лучше быть первым в деревне, чем последним в Риме», — говаривал Цезарь.

Выбор сделан: Рубенс остается в Антверпене.

Окружающие все настойчивей выказывают Петеру Паулю свой интерес. Все слышали, что он работал по заказу герцога Лермы в Испании, маркизы Спинолы в Генуе, в Риме для отцов из святой конгрегации, а также для эрцгерцога Альберта и инфанты. Он был знаком с принцами, кардиналами и министрами. Не многие обитатели берегов Шельды могут похвалиться тем же. Эрцгерцог и его супруга посылают Рубенсу золотую цепь и назначают его придворным живописцем.

Рубенс становится членом общества романистов, старейшина которой — Ян Брейгель^[115]. Он возобновляет дружбу со школьным товарищем Балтазаром Моретусом, который помогает своему отцу управлять старинной типографией Плантена. Он завязывает дружбу с бургомистром Антверпена, Николасом Рококсом ^[116]. Этот выходец из патрицианской семьи играет большую роль в жизни города. Богатый, образованный, он вдобавок любит искусство и с увлечением коллекционирует монеты и медали. Рубенс сводит знакомство и со свояком Филиппа, секретарем городского суда Яном Брантом. Автор нескольких ученых трудов, этот чиновник получил образование в Лувене и в Бурже и подолгу живал за границей. Его дочь, восемнадцатилетняя Изабелла, пленила Рубенса своим сдержанным обаянием. Ему тридцать два года, судьба ему благоприятствует — он может основать семейный очаг. В октябре 1609 года он женится на Изабелле. Бракосочетание совершено в аббатстве св. Михаила, неподалеку от дома Рубенса — он по-прежнему живет на Монастырской улице, где жила его мать. На свадьбе Филиппа Петер Пауль, по его собственным словам, играл роль мажордома. На свадьбе Петера Пауля Филипп взял на себя роль поэта и воспел счастливую чету в латинских стихах. Петер Пауль по-своему отметил торжественное событие. Он изобразил себя с молодой женой на картине, пронизанной лирическим настроением. В обрамлении зелени и цветов, в богатой одежде, Изабелла Брант сидит у ног своего мужа. Она доверчиво положила руку на его руку. Он слегка склонился к ней с видом ласкового покровительства, его рука опирается на шпагу. Имеет ли он право носить эту принадлежность дворянского сословия? Неизвестно…

Период покоя и труда. Период тихого счастья.

В заказах нет недостатка. Художник пользуется всеобщим уважением. Его осаждают ученики. Страна вкушает мир и пытается встать на ноги. Мир в стране. Мир в душе. Рубенс делит свое время между работой и семейными радостями. В апреле 1610 года он становится восприемником малютки Клары, дочери Филиппа. Ему заказаны портреты эрцгерцога и эрцгерцогини, и он усердно поработал над ними — то есть приукрасил, насколько мог, две эти бесцветные как в физическом, так и в нравственном отношении личности. Инфанта на портрете напоминает скорее здоровую фламандку, чем представительницу испанских Габсбургов, а ее супруг похож на добродушного и недалекого буржуа, по их одежды великолепны, и осанка указывает на несомненное королевское происхождение…

Под влиянием Николаса Рококса магистрат Антверпена задумал украсить городскую ратушу. Заказ на картины для только что реставрированного зала заседаний штатов получили два художника: Рубенс и Абрахам Янсенс. Рубенс пишет «Поклонение волхвов». Это превосходная возможность продемонстрировать согражданам, чему он научился за время своего долгого пребывания в Италии. К счастью, размеры заказанной картины велики. Есть где развернуть сцену поклонения. Люди в богатых одеждах, лошади, верблюды, богатые дары, мускулистые тела, горящие факелы — все способствует великолепию картины. Темный фон мощным контрастом подчеркивает светлые части полотна. В этом, без сомнения, звучат отголоски итальянских воспоминаний, и даже точнее — влияния Караваджо.

Картина произвела большое впечатление. Но — о неожиданность! — картина Абрахама Янсенса понравилась не меньше. В своей аллегорической композиции «Шельда и Антверпен» этот художник показал себя достойным соперником своего собрата по искусству. Динамичный рисунок, могучая мускулатура, контраст света и тени в духе Караваджо — оба художника точно сговорились доказать своим землякам, что из итальянской живописи можно извлечь куда более живые уроки, чем те, какими больше столетия пробавлялись романисты. Что ж, тем лучше, если у Рубенса есть соперник! Рубенс не боится конкуренции. Дайте ему новые заказы, и посмотрим, кто кого!

Вскоре он и в самом деле получает желанный заказ.

По ходатайству его друга Корнелиса ван дер Геста настоятель и притч церкви Синт-Валбург заказывает ему большой триптих для украшения главного алтаря. На деньги, которые ему предлагают за работу, может несколько лет безбедно существовать целая семья. Вот наконец случай показать полную меру своих возможностей. Рубенс пишет «Водружение креста», которое производит сенсацию.

В этой картине Рубенс мог проявить себя с большей силой, чем в «Поклонении волхвов» с его горизонтальной композицией. Темпераменту необходимо движение вверх. В «Поклонении волхвов», статичном по самому своему сюжету, движение было для художника второстепенной задачей. В «Водружении креста», наоборот, сюжет весь в действии. Однако движение надо искать не в тщательно проработанных позах или в капризных складках одежды. Горизонтали и вертикали картины статичны, зато диагонали полны динамики. В этом необузданном произведении все — сплошное движение. И во всем чувствуется радость. Да, радость! Радость молодецкого усилия, радость здоровых тел, радость играющих мускулов. Радость чувствуется даже в теле самого Христа, крепкого, могучего, похожего на Зевса Олимпийца! Это радость самого Рубенса, который предается вакхическому опьянению, едва ли не забывая о главной теме своего произведения. Это радость бессмертной жизни, противостоящая смерти. Это любовь к жизни, которая преображает все, вплоть до темы смерти. Безусловно, Рубенс делал это не сознательно. Его кисти, выйдя из повиновения рассудку, обнажили его душу — душу, сочетавшую свойства Рубенсов и Пейпелинксов, душу, страстно привязанную к жизни, познавшую множество испытаний, не раз овеянную дыханием смерти, но каждый раз вновь возрождавшуюся из мрака и рвавшуюся к свету!

Те, кто восхищался «Водружением креста», конечно, не думали об этом, и уж меньше всех думал об этом сам художник. Зрители просто любовались произведением, которое смелой игрой форм затмило все другие картины в их церкви. А самые прозорливые из них, несомненно, говорили себе, что, судя по всему, в их стране появился великий художник.