Рудимент

14. СОРОК ТЫСЯЧ БУДД

За тремя столиками расположилась самая диковинная компания, которую я мог себе представить. И моментом стало очевидно, что ни одним здоровым человеком тут не пахнет.

Слева, при содействии санитара, поглощал пищу тот самый белоголовый переросток, которого я видел по телеку. Розовощекий, как надувной поросенок, под метр восемьдесят ростом, он был занят тем, что размазывал ложкой по столу мюсли. И надо отметить, достаточно преуспел. Санитара я немножко знал, мы кивнули друг другу, но теперь, после наставлений Сикорски, я не решился с ним заговаривать.

Парень в зеленом комбинезоне терпеливо скармливал великовозрастному дебилу ложку за ложкой, смесь злаков в молоке, и казалось, не замечал, что половина вываливается обратно. Тем не менее, дело потихоньку продвигалось. Увидев меня, альбинос разинул пасть, и очередная порция мюслей оказалась у него на груди. Впрочем, он тут же улыбнулся и потянулся пожать руку, чуть не опрокинув при этом стол.

Ситуацию спасла миловидная женщина в синем халате, руководившая трапезой. Повариха или официантка, все в одном лице.

— Привет, Питер! — разулыбалась она и приготовила поднос. — Присаживайся, где тебе удобно. А это Руди, он хочет с тобой поздороваться.

— Хай! — тонким голосом важно произнес гигант. — Я — Руди!

С риском потерять единственную здоровую кисть, я был вынужден подъехать поближе. Руки альбиноса были по локоть измазаны в краске. Он не пытался меня удержать, но проявил неистовый интерес к моему креслу.

— Сорок четыре! — отчетливо раздалось за спиной. С перепугу я чересчур сильно нажал на кнопку и едва не опрокинул кадку с карликовой сосной. За соседним столиком восседал обритый, худой субъект неопределенного возраста. Питался он без помощи персонала, но в данный момент с невероятной скоростью вертел в руках головоломку, одну из наследниц «кубика Рубика».

— Привет! — справившись с волнением, сказал я. —Что «сорок четыре»? —Я спросил и тут же подумал, что не следовало так поступать. Возможно, с психами вообще не стоит затевать дискуссий. Черт, меня же никто не предупредил, что дела настолько плохи! Вот Сикорски, крокодил проклятый, отомстил мне за потерю своего драгоценного времени…

— Ты весишь сорок четыре кило, верно? — не отрывая воспаленных глаз от мелькания граней, бросил собеседник. — Милости прошу к столу.

Официантка вышла из задней двери с дымящимся подносом в руке.

— Садись с мистером Барковым, Питер. Где тебе удобнее?

— Спасибо, мэм. Мне удобно.

Тут я снова впал в легкий ступор, потому что до меня дошла очевидная вещь. Барков разговаривал со мной по-русски, даже не поинтересовавшись, понимаю ли я язык. Виделись мы впервые в жизни.

До сей поры единственным человеком, напоминавшим мне родную речь, был киноинженер. Но он американец, а Барков, вне сомнения, — настоящий россиянин.

Откуда он здесь взялся? Сын богатых родителей, не доверяющих российской психиатрии? В том, что он не в себе, сомневаться не приходилось. Я робко присоседился к столу и попытался сконцентрироваться на картофельной запеканке. Барков, не поднимая глаз, хрустел игрушкой. Его остренький носик раскачивался в такт внутренней мелодии. Одновременно он пристукивал под столом ногой, одетой в резиновый шлепанец. Из кармана пижамы у него торчала красная пластмассовая мухобойка.

Спокойно позавтракать сегодня мне было не суждено. Я совсем упустил из виду еще двоих сотрапезников, деливших угловой столик.

— Твое имя — Питер? Как апостол? — поинтересовался пучеглазый веснушчатый подросток, с головой, вытянутой, точно кривое яйцо. Я дал бы ему лет тринадцать, хотя он мог отставать в развитии. Его английский оставлял желать лучшего, но ничего удивительного в этом не было. Парень только что запихнул в рот три или четыре пластика жвачки. — Хочешь быть апостолом? Меня зовут Леви. Я из Миссури. А ты британец? Ты говоришь, как британец. Ты протестант?..

Его розовый ротик двигался, не переставая, одновременно уминая пласты резины и выплевывая слова пополам со слюной. Напротив яйцеголового, вжавшись в стул, дрожала изящная девчушка лет десяти в расшитом золотыми нитями платье. С того момента, как я появился, она прекратила жевать и следила за каждым моим движением взглядом котенка, которого загнала на дерево стая собак. Ее от природы смуглое лицо буквально перекосилось от ужаса, а губу она прикусила так, что казалось, сей момент брызнет кровь.

— Он не британец, — не поворачиваясь, быстро сказал Барков. От стука его ноги у меня на подносе подпрыгивали бумажные тарелки. — Как там в Ленинграде, браток? Кони стоят?

— Стоят, — тупо промямлил я, навсегда зарекаясь ходить в столовую. Еще полчасика в их обществе, и меня будет впору тоже привязывать ремнем. Если Сикорски таким образом решил отомстить мне за непослушание, то это подло. Подослать тайного агента, знакомого с моей биографией!

Руди покончил с мюслями и набросился на печенье. Долговязый черный санитар невозмутимо менял на нем слюнявчик. Поросячьи глазки недоросля не отрывались от моего кресла.

Леви выдул огромный пузырь. Руки Баркова мелькали в таком темпе, что бедная головоломка должна была вот-вот задымить. Официантка, напевая, собирала у Леви и его соседки грязную посуду. Попутно она что-то прошептала девочке, но та продолжала смотреть на меня как на одно из убедительных созданий Спилберга. За матовой пластиковой перегородкой шевелились тени нормальных людей. Там, в большой столовой, кушали сотрудники. Я отважно запихнул в рот половину запеканки.

Соседка Леви молча разглядывала меня черными миндалевидными глазами. Я подумал, что она очень красивая, а когда вырастет, то станет просто сногсшибательной женщиной.

— Таня моложе тебя на год, — ровно произнес Барков. — Ее папашка наполовину японец, потому кажется такой маленькой. Таня очень смелая девочка, — и, перейдя на штатовский инглиш, добавил: — Таня, Питер — наш друг. Он тебя немножко боится. Он хотел принести тебе русскую шоколадку, но постеснялся.

Я думал, что почти привык к его телепатии, иначе не назовешь. Но каким образом этот худосочный оболдуй проведал о моих сладких запасах? Из-за постоянного риска диабета я таскал за собой несколько плиток бабаевского шоколада и не решался к ним притронуться.

Теперь я пригляделся к Тане внимательней. Совершенно верно, восточная кровь. Миниатюрные, словно кукольные, ручки и ножки, жесткая прямая челка, наверняка черного цвета от природы, но перекрашенная в рыжий. Она явно стремилась на кого-то походить, возможно, на героиню японского комикса. И про то, что я боюсь, Барков сказал неспроста. Она глядела, как загнанный суслик, крохотные ноздри тревожно раздувались, наманикюренные пальчики мяли салфетку. Скорее всего, это было ее обычным состоянием — трусить при виде незнакомцев, и опытный Барков играл в привычную игру, пытался спасти ее от истерики.

И вдруг я вспомнил, где я видел это лицо и эту прическу. Тот самый японский фильм, где Яманэ с другом прятались на барже от асфальтового чудовища и спасали бездомную проститутку. Меня словно в лоб ударило, столь сильным оказалось де-жавю. Безусловно, та актриса много старше, но эффект погружения в фильм захватил меня врасплох, Я вдруг почувствовал, что все мы сидим не за столиками в уютном кафе, а в чреве ржавой заброшенной баржи на берегу Токийского залива. И асфальтовый спрут вот-вот набросится на нас, чтобы высосать душу.

— Не хочешь быть апостолом? — настойчиво повторил Леви, отдирая от щек лопнувший пузырь жевачки. — Не хочешь стать нашим гуру? Не хочешь собрать под знамена белую рать?

— Не обращай внимания на его пиздеж, — на родном мне языке посоветовал Барков. — Леви помешан на религии. Главный спец, внештатный советник Его святейшества.

Я сумел протолкнуть в глотку остатки картошки.

— Какой сок предпочитаешь, Питер? — окликнула меня повариха. Вот кому было все до фонаря!

— Персиковый, — механически ответил я. Санитар отобрал у Руди пластмассовую вилку, которую тот пытался запихать в ноздрю, и только тут я заметил, что «малыш» тоже был прикован к креслу, только без мотора. Но нижние конечности У него шевелились вполне исправно. Скорее всего, парня просто не решались отпускать на волю. Да, такая туша могла натворить делов, несмотря на невинный спортивный костюм, украшенный изображениями дяди Скруджа. Я представил себе, сколько народу понадобится, если он надумает пошалить.

— Руди, ты побудешь с ребятами, или хочешь к себе? — Санитар общался с ним, как с трехлетним.

— Руди с ребятами… — с готовностью ответил великан.

— Хорошо! — Надсмотрщик поднялся и принялся помогать поварихе. Вдвоем они соскребли со стола остатки завтрака, и санитар высыпал на пластиковую поверхность горку разноцветных деталек. Что-то вроде паззла.

— Он не дерется и не псих, — успокоил Барков. — Ему около пяти лет. Говори с ним, только внятно и медленно. Ему полезно говорить, иначе замыкается.

— Рисовать! — потребовал Руди, вороша пухлой ладонью мозаику.

— Скоро пойдем рисовать, — откликнулся санитар.

Я подумал, что Дэвиду со мной крупно повезло. И еще я подумал, что обедать лучше сесть за отдельный столик, иначе от постоянной тряски у меня вывалятся зубы.

— Я не могу прекратить, — повинился вдруг сосед. Тут он впервые улыбнулся и поднял на меня красные невыспавшиеся глаза. Его щека дергалась в едином ритме с конечностью. Этот человек страдал жесточайшим неврозом. — Марго, можно еще сока?

— Не можешь прекратить стучать? — Я потихоньку приходил в себя и уже не так остро хотел сбежать.

— Эй, так нечестно, — заявил Леви. — Говорите по-английски! Питер, угадай, кто будет следующим ламой?

— Понятия не имею, — честно признался я и постарался как можно теплее улыбнуться Тане. Она потихоньку возвращалась из коматозного состояния, но полностью не расслаблялась, сидела, как взведенная пружина.

— Ты принесешь и мне шоколад? — спросил яйцеголовый. — Я тоже хочу. Принеси мне шоколад, за это я научу тебя Таро.

— Он может, — кивнул Барков, отложил на угол собранную пирамидку и жадно отхлебнул сока. — Я в треморе, дружок. Когда совсем развинчиваюсь, гасят, но потом еще паршивее. Понимаешь, о чем я?

— Понимаю. Становишься, как кочан капусты.

— Он становится, как настоящий дзэн-монах, — хихикнул Леви, набираясь сил для создания очередного жевательного дирижабля. — Зато перестает подслушивать. А потом начинает искать веревку.

— Питер, будешь мясной рулетик? — осведомилась повариха.

Я прислушался к своему желудку и кивнул. Мне принесли рулетик, а Тане — яблочный пирог. Продолжая сверлить меня взглядом, она откусила кусочек лакомства. Поводырь Руди листал журнал. Иногда он, не глядя, протягивал руку и подхватывал разлетающиеся кусочки паззла. Великовозрастный малыш пускал слюни и сооружал неустойчивую пирамиду.

— Марго, — негромко окликнул Барков. — Можешь звонить, она в порядке.

Санитар, поверх газеты, кинул быстрый взгляд на девочку и тоже кивнул. Повариха сняла висевшую на стене трубку и сказала два слова. Таня все активнее поглощала пирог.

— Она могла сорваться? — спросил я.

— Хуже, — ответил Леви. — Она встречает спящих демонов в твоей подкорке.

— Намного хуже, — подтвердил Барков, потирая скачущую щеку. — Теперь она к тебе привыкла, и можно открыть дверь. Полифобия. Ментальная защита.

—Так если бы у нее началась истерика, мы не смогли бы выйти? — Беседа принимала все более интересный оборот. Мне пришло в голову, что здесь я узнаю о Крепости гораздо больше, чем от начальства.

— Если она потеряется, даже Барков не сможет найти, — туманно объяснил Леви. — Ты ортодокс? Вы же все в России ортодоксы?

Я так и не понял насчет Тани и решил оставить на потом. Санитар свернул газету и покатил свой тяжкий крест в палату. На прощание Роби всем пожал руки и, как ни странно, тоже напомнил мне о шоколадке.

— Боюсь, что я атеист.

— Так не бывает! — парировал Леви. — Если ты не веришь ни во что, значит, ты веришь в неверие, А это уже вера.

— Здесь нет придурков, — встретив мои ошалелые глаза, сказал Барков. — Настоящие придурки там, — Он ткнул большим пальцем куда-то за спину. По моим прикидкам, в той стороне должен был находиться корпус «Б».

— Кто-то кричал ночью, — брякнул я, чтобы поддержать беседу.

— Мальчики, кто хочет пирога? — высунулась из-за стойки Марго.

— Двойную дозу, — скомандовал Леви.

— Жопа не треснет? — осведомился сосед. — Здесь много звуков, дружок. Не стоит на все обращать внимание. Вот я прислушивался — и подвинулся рассудком.

— Ты из Петербурга?

— Из Луги.

— И… давно в Америке?

— А разве я в Америке? — удивился Барков.

— Здесь не Америка, а страна островов, — весело добавил Леви.

Я тотчас решил, что переоценил умственные способности моих новых приятелей.

— Кто твой куратор? Винченто? — Барков принял у Марго истекающий соком, пышный ломоть пирога. — Значит, ты на его острове. А я на острове мадам Элиссон. И так далее…

— А все вместе — архипелаг, — хохотнул поборник религии. — Знаешь, почему у меня такая башка? Меня неправильно прихватили щипцами, когда вытягивали из родительницы. Они нарушили мои конституционные права уже при рождении…

— Соединенные Штаты находятся там, за великой щелью! — поделился Барков. Таким образом я впервые узнал о хитрых архитектурных особенностях Крепости. — Там действует одноногая, одноглазая демократия. По крайней мере, то, что действует, любит себя так называть. Сраная двухпартийная демократия.

— А здесь архипелаг Его святейшества, Пэна Сикорски, — дурачился Леви.

Я отважился на мучивший меня вопрос.

— Ты умеешь слушать мысли?

— Ты тоже умеешь, но боишься сквозняков в голове, — выдал Барков. — А у меня в голове давно сквозняк.

— Мысль изреченная — ложь! — глубокомысленно ввернул жертва акушера. — Барков мог бы стать великим гуру нового рая, вдали от протухшего архипелага. Он не слушает мысли, он подслушивает ветер, который их приносит. Я ему сто раз предлагал…

Я вздрогнул. Опять ощущение, что я проваливаюсь в японский фильм. Словно все мы — ничтожные пленники механизированного урода.

— Братишка зрит в корень, — Барков схватился за другую щеку. Когда он замолкал, его желваки начинали зловещую пляску. Стук шлепанца по полу я почти перестал замечать. — Сквозняки несут запахи химических реакций. Когда ты превращаешь химию в слова, смысл искажается.

— Леви, расскажи про сорок тысяч Будд, — попросила Таня. Она впервые подала голос, и я удивился, как правильно и певуче девочка говорит, Впрочем, взглянув на меня, тут же потупилась.

— Я слышу, как поют сорок тысяч Будд, — сквозь чавканье поделился тот. — Я построю такой храм, когда вырасту. Сорок тысяч улыбок будут подниматься спиралью к небу и поддерживать свод. И между ними можно будет летать, так густо разольется блаженство. Снаружи останется все плохое, вся пыль и перхоть. Все, что придумали седые дураки.

— Ты заметил? — дотронулся до меня Барков. — Этот пацан, впервые на свете, намерен создать неагрессивную религию. Концессия замкнутого блаженства, активно отгородившаяся от выделений демократии. Как тебе план?

— Эээ… — изрек я. Непонятно было, говорит он серьезно или издевается над собратом по несчастью.

— А внутри можно будет летать… — мечтательно ввернула девочка. Очевидно, она слышала этот бред сотни раз, но купалась в нем, как в ароматической ванне.

— А внутри мы будем летать, — согласился Леви. — И никого не бояться. Никто не сможет напугать Таню, потому что среди улыбок не выживет ни одно создание мрака. Когда сорок тысяч Будд смотрят друг на друга, рождаются мелодии света. Но я разбираю, о чем их песни. У каждого из них тысячи песней. Разобрать их смысл — значит проникнуть в сущее. Их песни обнимают вселенную. Таня считает, что песня всего одна. Так тоже может быть. Понимаешь?

Я жалобно воззрился на Баркова.

— Он просит меня пустить в голову сорок тысяч сквозняков, — без тени юмора подтвердил невротик.

— А ты хочешь проникнуть в сущее? — не отставал яйцеголовый. — Улыбка сорока тысяч Будд стоит всех религий. Понимаешь? Баркову и так все равно. Поможешь мне уговорить его?

— Уговорить? — Я беспомощно захлопал глазами.

— Знаешь, в чем кайф буддизма? — спросил Барков. — Во всеобщем отказе от жизни.

— Леви, прекрати запугивать нашего нового друга, — нараспев произнесла Марго и подмигнула мне. Я задумался, каким талантом должна обладать эта женщина, чтобы оставаться нормальной в этой компашке. Впрочем, что такое нормальность, как говорит наш уважаемый шеф?

Но тут произошло главное событие дня, прервавшее нашу ученую беседу. Дверь отворилась, и вошла она.

Куколка.

Я сразу дал ей это имя и, как выяснилось, не ошибся. Волнистые локоны, прическа под Мэрелин, пухлые губки и широко распахнутые серые глаза, прямо как у настоящей куклы. Даже чуточку ненатуральные, словно бы замершие навсегда в немом изумлении. Словно мир каждую минуту открывался ей с новой стороны. Плотная белая водолазка, джинсы, кроссовки. Она была одета совсем не как пациент. Лишь желтый браслетик с карточкой на запястье выдавал ее принадлежность к Крепости Лет пятнадцать, не больше, и тем не менее крепкая полностью оформившаяся фигурка. Когда Куколка потянулась взять у Марго поднос, я невольно отвел глаза. Ее крепкий зад так бесстыже оттопыривался и в каждом движении сквозила взрослость! Да, иного определения не подобрать…

И стало очевидным, что я нажил себе новое мучение. Именно тогда, Дженна об этом не знает, я впервые почувствовал эту муку. Я годами плавал в сети, читал и знал о сексе не меньше здоровых сверстников, но в опасной близи никогда не появлялась девушка или женщина, способная нанести такой удар.

Удар ошеломляющей силы.

Я давно примирился с тем, что никогда не стану космонавтом или моряком, никогда не проедусь на роликах и даже не сыграю в теннис.

Теперь мне предстояло убедить себя, что я никогда не стану мужчиной.

— Привет, — сказала девушка. — Меня зовут Дженна Элиссон.