Рудимент

17. В ПОИСКАХ БЛУДНЫХ СЫНОВЕЙ

Питер, мне пришлось прерваться, извини! Тут у меня случилось очередное приключение; некоторые мужики прилипают, как мухи к сладкой клейкой ленте. Представляешь, один подонок поперся за мной в туалет. В этом заведении, где я коротаю вечер, наверху, на туалете, не написано, мужской он или женский. Этот долговязый франт с убийственным запахом изо рта вперся за мной, под предлогом, что все равны, и начал кривляться перед зеркалом. Я бы плюнула на него и потерпела, но пришла в туалет совсем не с той целью, о которой он подумал. Мне позарез нужно было вывернуть желудок, и это уже в третий раз. Плохие симптомы, милый, совсем плохие, когда пища просится наружу.

Я знаю, что мне нужно. Обычно в таких случаях мне ставили капельницу с питающим раствором; раствор невозможно извергнуть в унитаз. Таким образом остаешься сытой и обманываешь живот. А обмануть его необходимо, потому что желудок сговорился с другими хитрыми деталями внутри меня; они невероятно коварные, Питер, когда приходят в расстройство. Они творят, что хотят, и притворяются, что не нуждаются в еде. Когда начинается подобная революция, это значит, что во мне что-то растет. Очень важно им не поверить, желудку и остальным, и продолжать кушать. Иначе они выгрызут меня изнутри, высушат и выгрызут. Поверь, я знаю, как это бывает…

И вот, этот дурак поперся за мной в туалет. Уселся на умывальнике, возле зеркала, и понес какую-то чушь, вроде того, что мы уже виделись и непременно должны потанцевать, что он не встречал такой заводной девчонки… Длинный такой парень, даже по-своему красивый, волнистые волосы, как у девушки, только в перхоти и крошках. И ротик у него чувственный, почти как у тебя, Питер, так и хочется поцеловать. Только ты не ревнуй, пожалуйста, я ведь смеюсь!

Да, смешного мало, но если я не буду смеяться, то совсем свихнусь. С тем длинноволосым торчком все закончилось бы благополучно, если бы он не засунул случайно ладонь в дверную щель, там, где петли. Я поняла, что он не уйдет, плюнула и пошла в кабинку. Нравится ему слушать, как меня рвет, что же, пускай! Может, у мальчика такие интимные пристрастия, вдруг он иначе не может кончить? Я потянула за собой дверцу кабинки и прищемила ему пальцы.

Длинноволосый заорал, пытаясь выдернуть руку, одновременно от сквозняка распахнулась входная дверь, и на нас уставились два толстяка, которые в конце коридора метали дротики. Два нетрезвых толстых мужика играли в дартс. Я слишком поздно заметила, что натворила, отпустила ручку кабинки и хотела извиниться. Меньше всего я планировала поднимать шум, но мой незадачливый ухажер резко изменился.

Он увидел свидетелей и решил, что надо показать себя мужчиной. Он не мог позволить, чтобы над ним смеялись. Какая-то девчонка отдавила ему пальцы, вынудила его постыдно визжать, следовало задать ей трепку! Вот так всегда, Питер, это только в кино плохие ретируются, столкнувшись со справедливым отпором. Я себя не защищаю, нисколечки, я лишь пытаюсь понять, почему все складывается нечестно?

Я выскочила из кабинки и хотела извиниться, но мой волосатый друг спрыгнул с умывальника и наотмашь ударил меня второй рукой. Хорошо, что левой, не так прицельно получилось, но достаточно больно. Я отлетела к стенке и шмякнулась затылком об электрополотенце. Только чудом я не разбила голову о крюк, потому что прибор давно бездействовал и болтался на одном крючке. В подобных гнусных салунах украдено и разбито все санитарное оборудование, странно, что унитазы на месте! Но я же не могу себе позволить останавливаться в приличных отелях, вот и приходится терпеть.

Одним словом, я трахнулась затылком о плитку такой силой, что потемнело в глазах, и слегка прикусила себе щеку изнутри. А волосатый покосился в коридор, все ли видят, до чего он крутой, и приготовился ударить меня вторично. Толстяки в коридоре заулюлюкали, предвкушая бесплатное зрелище. Без сомнения, они решили, что мы семейная парочка, иначе бы так не радовались…

Волосатый спрыгнул на пол, но был пьян и позабыл освободить зажатые пальцы. То есть ему уже не было больно, да и тонкая пластмассовая дверца не причинила особого вреда. Но я к тому моменту очухалась и поняла, что если пропущу следующий хук левой, следующие сведения обо мне ты получишь из некролога.

Я выплюнула кровь, оттолкнулась от стены и врезала ногой по дверце кабинки. Щель сузилась, моему противнику содрало кожу с костяшек, он рванулся спасать пальцы и заорал уже совсем другим голосом. К выпивохам в коридоре присоединился кто-то третий, они оживленно делали ставки на исход драки. Я упиралась в дверцу ногой, а спиной подпирала сломанный автомат по продаже презервативов. Парень левой рукой тянул дверцу на себя, а ногой в высоком ковбойском сапоге пытался лягнуть меня по лодыжке. По запястью его правой, зажатой, руки и по краю серой пластмассовой дверцы текла кровь. Он вопил, как резаный, хотя ничего ужасного не происходило.

С моей точки зрения, волосатик и близко не представлял, что такое настоящая боль…

Несколько раз он снизу ощутимо заехал носком сапога мне по щиколотке, тут я поймала его ногу руками, и дружок застрял в неудобной позе, враскоряку. Мы оба оказались в невыгодном положении, я понимала, что если прекращу удерживать дверь и одновременно его, то получу удар в лицо. А он стал красный, как рак, от боли и стыда. За порогом гоготала компания человек из пяти, и вот-вот мог нагрянуть кто-то из хозяев салуна.

Тогда я перехватила его сапог правой рукой, а левой сорвала с оставшегося крюка громоздкий фен. За феном потянулся провод, скрытый под обшивкой стены. Кафельные плитки взрывались, одна за другой, и осыпались осколками, до самого потолка. Я в тот момент ничего не соображала и рванула так, что от прибора отлетела задняя часть. А передней частью, там где зеркало и раструб подачи воздуха, я заехала волосатому ухажеру в рожу. Наверное, я разбила ему нос, что-то хрустнуло, я поскользнулась и сама грохнулась на пол. Дружочек освободил посиневшую ладонь, оторвал от лица ящичек фена и, согнувшись пополам, выплюнул несколько зубов. В его верхней губе, как парус, торчал здоровый осколок зеркала, а кровь хлестала фонтаном.

Не помню, как я выбралась оттуда, как бежала, пока не нашла лужу, где смогла помыться. Одежда была загублена, но это ерунда. Денег хватило, чтобы купить новые джинсы и свитер. Я поняла свою ошибку и постараюсь впредь не подходить близко к заведениям, где нет женских туалетов…

Зачем я рассказала тебе об этом, Питер? Ты думаешь, что мне нравится тебя мучить? Нет, нет, любовь моя. Просто я не хочу, чтобы они запутали тебя, чтобы они представили меня эдаким монстром, Они ведь могут настроить тебя против меня, а это больнее всего. Не верь им, пожалуйста! Ведь если бы я хотела тебя обмануть, я бы не написала тебе о драке и о других «дорожных впечатлениях»…

Там, где я сижу сейчас, довольно тихо и уютно. Вдоволь жратвы и кран с водой. Это не отель, это продовольственный склад. Никто не заглядывает через плечо. Да, милый, я высадила окно и забралась на склад магазина. Тут, в глуши, никто не заботится о сигнализации. Впрочем, я ничего и не украду, постараюсь уйти ночью, чтобы никто и не заметил. Да, Питер, я стала взломщицей, даже это я от тебя не скрываю. Иначе никак, я все расскажу тебе, когда соберусь с духом, Я обязательно осмелею и расскажу…

Кажется, мы прервались на Владиславе. Сейчас, пятнадцать лет спустя, Барков криво подсмеивается над своей детской писаниной. Хотя ничего смешного, на мой взгляд, не происходит. Он бросил наркотики, Питер, но не потому, что его вылечили. Просто он поверил, что потеряет печень, почки и поджелудочную железу. А еще он влюбился в свою будущую жену. Та училась на нарколога и проходила практику в отделении Владислава. Ее семья собиралась эмигрировать в Штаты.

Барков потерял голову и возбудил в девчонке ответные чувства. Она была старше его на четыре года и относилась, как я понимаю, к категории восторженных подвижниц. Ведь это ты мне, Питер, перевел русскую пословицу, что женщина способна влюбиться в козла. Я понимаю, ты подсмеивался, ты имел в виду себя, но ты, по сравнению с Барковым, никакой не козел.

Если про родителей Владислав распространяться не любит, то о жене вспоминает с мазохистским удовольствием. Ее сразили наповал мальчишеские бредни и его долгая болтовня на кассетах. Девушка училась на врача, вынуждена была крутиться среди наркоманов, но при этом любила рок, упадническую русскую поэзию и сразу решила, что из парня может выйти звезда андеграунда. Она вбила себе в голову, что должна спасти его тексты и спасти его самого. Против второго пункта Барков совсем не возражал и на какое-то время превратился в примерного ребенка. Семья студентки пребывала в ужасе, они никак не ожидали от дочери такого пассажа перед выездом в США. Барков забросил тусовки с бывшими товарищами, лечил нервные тики, восстановился в школе и начал писать своей пассии скучные, одномерные, как он их называет, стихи.

Будущая жена сама подтолкнула его в пропасть. Когда, спустя год их пламенных отношений, она убедилась, что Владислав образумился, перевелся в колледж и не бьет больше окна в автомобилях, она выволокла на свет кассеты с его голосом и уговорила его встретиться с одним из кратковременных молодежных кумиров тех лет. Ей было несложно выйти на контакт, потому что вся эта братия сидела на игле, а кто не кололся, тот нюхал и периодически проходил очистки у невестиного папы. К слову сказать, когда невестин папа, сам доктор со значительным стажем, скрепя сердце, обследовал Баркова, то был уязвлен в самую сердцевину профессионализма. Он ожидал разоблачить хитрого, изворотливого подонка, втершегося в доверие к дочери, дабы стащить фамильную супницу. Вместо этого перед ним сидел застенчивый щуплый парень, предельно искренний, воспринимавший допинги, как курильщик воспринимает вкусный табак, но без всяких следов зависимости.

Папа слегка обалдел, но решил: пусть дочка перебесится, все равно никто на нее внимания не обращает. Питер, ты только Баркову не говори, но он показывал мне фото жены. Она некрасивая, похожа на обиженного кенгуру. И вот, эта кенгуру свела Владислава с рокерами, и все вернулось на круги своя, только еще хуже. Он действительно сочинил несколько текстов для какой-то захудалой провинциальной группы, но вскоре они распались. Потом была другая группа, и Влад бросил колледж, снова начал глотать «колеса» и прочую ерунду. Как и прежде, он не привыкал, но с его психикой произошли неприятные изменения.

Он начал думать о смерти.

Наверное, так было модно в те годы. Только у других мода прошла, а Барков задержался в восемнадцатилетнем возрасте. Однажды он выпал из окна второго этажа. Курил на подоконнике, пьяный, откинулся и выпал. Возможно, удар головой повлиял, не знаю.

Чем все закончилось? Невзирая на истерики родителей, девушка-студентка, а затем уже дипломированный врач, снимала на пару с поэтом комнату и вступила с ним в законный брак. Для своего брака она не видела опасности. Барков ведь не злой и очень щедрый. Он тратил на нее все деньги, что зарабатывал в музыке. На гитаре играть так и не выучился, но стихи для ребят писал, занимался светом, звуком, все такое… Это немножко больная тема, Питер. Ты с Владиславом о группе не говори, он уверен, что если бы жена не забрала его в Штаты, его коллектив затмил бы «Нирвану» и «Секс-пистолз»… Но не уехать он не мог. Он слишком привязался к супруге и никогда не забывал, кто оценил его способности к творчеству. Она ушла от Баркова уже здесь, в Америке, потому что больше выдержать не смогла. В Нью-Йорке с Барковым случились, один за другим, три сильных приступа. Он попал в больницу, затем вышел, но категорически отказывался идти работать. Он слишком привык, что его опекают, что жена и соратники молятся на его гениальность и ждут от него космических откровений. Барков впал в меланхолию, валялся на диване или пропадал в злачных кабаках.

Внезапно оказалось, что в Нью-Йорке проживает миллиона полтора чокнутых, давно получивших монополию на каналы связи с космосом, или, как говорит Леви, с мировым логосом. Барков тыкался из стороны в сторону, ошивался на вечеринках, но семья жены кормить его отказывалась, супруга усердно училась и проявляла сильное недовольство.

После кенгуриного прозябания в русских снегах жена почувствовала себя перспективным, обеспеченным специалистом. Она легко освоила язык, сдала экзамены, переехала в престижный район и купила машину. А за собой она таскала никчемного мужа. Как лишний балласт, как рудимент, который давно мешает, но отрезать больно, и все некогда… Нет, она его не бросила окончательно, даже после развода. Она таскала его к лучшим специалистам по нервным болезням, особо упирала на необычные способности, на артистические дарования. Ее слушали, кивали и охотно брались за лечение бывшего мужа, пока позволяла его страховка. Оставшись один, Барков впал в депрессию, но долго не мог выбрать, как умереть. Он мне сам рассказывал, как целый час стоял на карнизе двенадцатого этажа и плакал. Пока он плакал, подкрались копы и втянули его внутрь. С того дня и пошло.

Его лечили, выпускали, а скоро все начиналось сначала. Барков, когда в хорошем настроении, называет себя апостолом смерти. Он пришел к выводу, что силы ада выпустили его на землю для какой-то важной миссии и никак не хотят забирать обратно. Он травился таблетками, но перепутал упаковку и так громко вопил от рези в желудке, что соседи высадили дверь и спасли его. После второго посещения больницы с ним начали происходить странные вещи. Очевидно, его там перекормили успокаивающими, или наоборот. Он начал слышать людей и стал неврастеником. А его жена, вдобавок, затеяла против него судебную тяжбу. Оказалось, у них нашлось что делить, какие-то деньги, переведенные по счету из России, которые она не могла без него снять в банке. Группа, для которой Барков писал стихи, сумела на последнем дыхании издать альбом, после чего развалилась. Владиславу причитались деньги, но у него даже не было заначки, чтобы купить билет в Россию. Бывшая жена ему отказала, она заявила, что угробила на него юность и все накопления. Вот ведь сучка. Могла бы, в последний раз, выделить пять сотен чтобы Влад вернулся домой. Может быть, там он пришел бы в норму…

Ты прости, Питер, что я так ругаюсь, Я знаю, что тебе не нравится. Больше не буду!

Тогда Барков решил вскрыть вены, как показывают в кино. Он улегся в ванной, включил воду и полоснул бритвой. Стоило ему пустить кровь, как закончилась горячая вода. Квартиры он тогда уже лишился и прозябал в трейлерном городке, на окраине Джерси. Баркову не понравилось умирать в холодной воде, вот он завернулся в полотенце и, весь в крови, вылез наружу посмотреть, что там со шлангом. Соседи увидали такое дело и позвонили, куда следует.

Позже он стрелялся и промахнулся. Питер, ты можешь себе представить, чтобы человек промахнулся в себя из ружья? Барков сумел. Причем он не просто промахнулся, а выбил окно в чужом доме и угодил в полицию за порчу имущества. Дело обстояло следующим образом. Денег на пистолет у него не было, да и разрешение, с таким послужным списком, он бы не получил. Зато хватило денег на старое ружье. У Баркова имелся всего один патрон. Я подозреваю, что ружье он украл. Он ушел в лес, зажал ствол коленями и нажал пальцем ноги на курок. Разумный, порядочный человек вставил бы дуло себе в рот. Апостол сказал, что дуло показалось ему ржавым и грязным. Он ведь у нас чистюля! Видел, Питер, он везде таскает с собой мухобойку.

Короче, он упер дуло в грудь, кое-как сгруппировался, но не удержал равновесия. Пуля прошла у него аккурат между ребрами, оторвала кусок кожи и улетела. Грустный Барков поплелся в город, придерживая рану, а навстречу ему уже неслась патрульная машина. Пуля ухитрилась миновать сотни деревьев, добралась до жилого района и разбила окно.

Барков сказал, что после того случая он на некоторое время «отошел от дел». Так он выразился. Однажды утром он сидел у себя в больничной палате и боролся с прыгающей ногой. Пока он сосредоточивал на ней внимание, нога не прыгала, но стоило Владиславу взяться за книгу, как тремор возвращался. А в книге он не мог спокойно дочитать и одной страницы. Начинал шмыгать нос, дергалась щека, и глаза закатывались в сторону. И тут к нему вошла седая низкая женщина в зеленой водолазке. Она поставила перед Барковым коробку с пирожными и улыбнулась тридцатью двумя белыми зубами.

— Привет, — невнятно пробулькала она. — Меня зовут доктор Катарина Сью. А ты и есть тот мужик, которого эти олухи считают ненормальным?

От неожиданности Барков прекратил трясти ногой.

— Я послушала твои песни, — невозмутимо продолжала доктор Сью, — и пришла к выводу, что тебе здесь не место. — Тут она огляделась, поманила Баркова пальцем и заговорщицки добавила: — Сказать по правде, я бы сама тронулась рассудком в подобной дыре. Кстати, я приехала, чтобы предложить тебе работу.

— Вы… импресарио? — выговорил Барков.

— Можно сказать и так. Я работаю в Фонде содействия… А впрочем, это дерьмовое название никто не может выговорить. Если интересно, я заберу тебя в нашу клинику. Наши правила простые. Никто не клюет тебе мозги проповедями, никто не считает тебя психом. Мы лечим от неврозов, и лечим только талантливых людей…

Улыбчивая докторша Баркову приглянулась. А в Крепости его уже ждал сладенький Пэн Сикорски.

Барков недели три не мог опомниться. Его никто не обзывал лентяем, нахлебником и неудачником. Ему показывали музыкальные клипы, рекламные ролики и не смеялись над стихами. Когда он впадал в депрессию или начинался припадок, доктор Сью могла ночь просидеть рядом, держа его за руку. А по прошествии двух месяцев Барков подписал самый настоящий контракт. Подписал, что не возражает против стационарного лечения и принимает должность консультанта доктора Сью.

Они договорились вместе бороться против наркотиков. Барков на страже морали, как тебе такое сочетание?

Как ты думаешь, Питер, зачем Пэну нужен такой неудачник? Он ведь непрерывно трясется и разгадывает чужие лица. А если его лечить от тряски, то начинает искать, где бы повеситься.

Он пишет.

Сейчас ведь Барковым занимается моя мамочка, хотя она совсем не психиатр. До нашего последнего разговора, Питер, я ведь не сильно задумывалась о всех несуразностях, что творятся в Крепости. Я слишком привыкла к ней и к людям, что тут работают. Когда привыкаешь, многое становится незаметно. А. потом ты спросил меня, как же лечат Баркова, если доктор Сью не занимается психиатрией. И я подумала…

А что, если его никто и не лечит? Что, если Сикорски заинтересован совсем не в том, чтобы вылечить Владислава? Кстати, Баркова так зовут, но ему не нравится. Тогда зачем он здесь, Питер, если его не лечат?

Он пишет, но стеснялся признаться в этом. Когда ты меня попросил, я попыталась его разговорить. Владислав долго отбивался, а потом признался, что ему тут нравится, потому что наружи опять повторится то же самое. И потому, что его писанина кому-то нужна. Вот и все. Ты мне поручал с ним поговорить, после того, как затеял наше журналистское расследование. Я поговорила, но не успела тебе передать. Слишком поспешно мне пришлось убегать.

Он пишет о том, почему надо покончить с собой. Он очень хорошо это объясняет, очень убедительно. Ему не предоставили такой аппаратуры, как есть у тебя, но зато на него работают аж три человека. Откуда я это знаю? От него самого. Барков признался, что иногда ему возвращают дискеты с записями на правку. Ты себе можешь представить такую фигню, чтобы сумасшедшего заставляли корректировать его собственные сочинения? Но бывает так, что им не нравится. Они считают его доводы в пользу суицида недостаточно убедительными и помечают ему крупные стилистические ошибки.

Правкой заняты три разных человека. Это Барков вычислил по индивидуальной манере каждого. Я спросила Владислава, в каком научном журнале можно прочесть его опусы? Знаешь, что он ответил?

Барков ответил, что надо смотреть кино и слушать русский рок. Помнишь, Питер, я брала у тебя диски с вашими, русскими группами? Ничего особенного, музыка мне не понравилась, наши играют намного лучше. Я показала Баркову названия, там на дисках было десятка два групп. Он только хмыкнул и заявил, что эти причесанные жополизы к подлинному рок-движению не имеют отношения. Он небрежно признался, что начал отсюда, по сети, сотрудничать с двумя молодыми командами с Урала.

Их пока еще мало кто знает, но благодаря спонсорам ребята скоро раскрутятся и надерут всем зад.

Это не я ругаюсь, Питер, а он! Ты же знаешь, как Барков выражается, ему на всех наплевать.

Я захотела его уколоть, умерить его бравый пыл и язвительно поинтересовалась, какого черта он выбрал для своих текстов никому не известных деревенщин? И что это за спонсоры такие, что вкладывают деньги в дурней типа Баркова?

Он взял с меня клятву, что я никому не скажу. Питер, я тебе пересказываю его слова только потому, что со мной может в любой момент произойти несчастный случай. Может случайно наехать грузовик, или упасть с крыши камень. Меня может ударить током в одном из тех мотелей, где я останавливаюсь. Если бы я верила, что останусь жива, я ни за что не выдавала бы чужих секретов.

Барков сказал, чтобы я не говорила тебе, потому что ему, вроде как, бросили кость. Он считает тебя очень серьезным и, между прочим, очень дорожит твоим добрым отношением. Так что ты зря думаешь, Питер, что он над тобой подсмеивается. Ты же знаешь, Владислав слышит «сквозняки» в чужих головах, но относится к тебе совсем не так, как к апостолу, или как относился к другим соседям. Раньше тут жили еще двое, но потом их увезли… Так вот, ему бросили кость, чтобы он как следует выполнял указания доктора Сью.

— Влад, мне рассказали друзья, что ты записывал диски на родине? — спросила как-то раз Катарина. Барков в тот момент отходил после жуткой депрессии и походил, как он сам придумал, на размазанную коровью лепешку. Он ничем не мог и не хотел заниматься.

— Хочешь, я спишусь с друзьями, и ты попробуешь опять писать песни? — прямо предложила Сью. — У меня есть знакомые в России, в структуpax, близких к шоу-бизнесу…

— Такие тексты никто не будет петь! — отшил ее угрюмый Барков. — Я не пишу о цветочках и бантиках, вы же знаете. А ваши структуры не будут общаться с пацанами из провинциальных рок-клубов.

— Как знать! — загадочно откликнулась доктор Сью. — Возможно, они как раз рок и продюсируют. Так ты согласен попробовать?

Владислав попробовал, ни капли не надеясь на успех. С его слов, он послал на указанный адрес самые отвратительные стихи, которые сумел срифмовать. Четыре стиха, которые можно было положить на музыку. Две песни вернулись назад, а две были приняты, и никому не известный продюсерский центр предложил Баркову договор. По договору, он должен был писать тексты для двух, недавно созданных, команд.

Барков был потрясен не самими договорами и не суммами: денег предложили крайне мало. Он полагал, что за время его жизни в Америке пьяные рокеры России вышли из подполья, облагородились, и жесткий панк никому не нужен. Он когда-то мечтал делать качественный гранж, но так и не поднялся выше уровня банального отрицания. Это его слова, Питер, я бы так не смогла сформулировать. Кроме того, Барков стал взрослым и собственные юношеские опусы сам обзывал блевотиной.

— Отпустите меня домой, — сказал он. — Меня заколебало сочинять оды для малолетних висельников. Вы пичкаете меня пилюлями, чтобы я не кинулся в окно. Лучше я уеду в Россию и сам подыщу панк-команду. Ничего другого делать я не умею, а в Штатах я на хрен никому не нужен! Тогда к нему заявилась делегация во главе с Пэном Сикорски.

— Мистер Барков! — холодно сказал Пэн. — Вы имеете американское гражданство, о котором мечтает половина человечества. Вы можете покинуть клинику, но с таким запущенным нервным заболеванием, один, долго не проживете. Либо покончите с собой, чего мы допустить не вправе, либо, что еще хуже, навсегда очутитесь в закрытом лечебном заведении. Мы общались с вашей бывшей супругой и имеем данные на вас от полиции Нью-Джерси. Есть основания полагать, что в определенные моменты вы представляете опасность для окружающих.

У нас вам предоставлена достаточная свобода. В периоды ремиссий вы, в сопровождении, можете ездить на экскурсии, делать покупки и даже посещать оздоровительные курорты. Напомню вам еще кое-что. Как человек безответственный, вы забываете, что помимо назначенного государством пособия вы заключили трехгодичный контракт и, разорвав его, будете привлечены к суду. Я обещаю вам такую неустойку, что не расплатитесь до конца жизни. Потому что, формально, вы не признаны психически невменяемым и заключили сделку. Мы потратили на ваше лечение значительные суммы. Чтобы избежать неустойки, вам придется нанять адвокатов, собрать комиссию и доказать, что вы безумны. Я не запугиваю вас, только хочу, чтобы вы раз в жизни проявили сознательность и не загнали себя в тюрьму.

Допустим, вы вернулись в Россию. Жить негде, семьи нет, пособия по безработице вам хватит на три дня. Без связей ваши стихи никому не нужны. Вместо качественной медицинской помощи вы получите прозябание в психиатрической лечебнице. Но до этого не дойдет. Вы сопьетесь или скатитесь к наркотикам, начнете воровать и неизбежно угодите в тюрьму, где из вас сделают гомосексуалиста, вы отморозите ноги и выйдете на волю калекой. Без пенсии, квартиры и прав на работу. Не надейтесь на легкую смерть. Вы сотню раз пожалеете, будете целовать порог американского посольства, но ничего не добьетесь, кроме избиения в милиции. Такой финал вас устраивает?

Вы находитесь в очень выгодном положении, мистер Барков. На счету накапливаются деньги, живете на полном пансионе, плюс доктор Сью делает вам огромное одолжение…

По словам Сикорски, у доктора Сью имелись друзья в международных Фондах содействия культуре. Одна из таких лавочек с девяносто второго года работает на Урале, отбирает молодежь, кто неординарный, или кто создает новые музыкальные стили. Фонд проводит негласные опросы, конкурсы и выделяет гранты самым толковым. Вот доктор Сью и попросила друзей, чтобы они показали тексты Баркова опекаемым музыкантам. Наверное, этим русским деревенщинам было непросто отказаться от навязанного материала, тем более из рук спонсоров.

— Продюсерский центр, — сказал Сикорски, — сам отбирает команды, а иногда финансирует даже закупку оборудования и рекламу на региональном телевидении. В таких центрах работают люди, искренне преданные идеям демократии. Они понимают, что молодежные музыкальные стили — это один из кордонов на пути коммунизма… Продюсеры способствуют тиражированию дисков и кассет, и нестрашно, если у врагов демократии некоторые стили ассоциируются с алкоголем и допингом. Баркову предлагается встать плечом к плечу с защитниками истинных ценностей…

О Боже, Питер, какие сложные слова я выучила! Благодаря тебе я стала настоящим академиком… Так вот, по поводу панка. Сикорски сказал, что роли не играет — панк, хип-хоп, рэп или еще какая-нибудь фигня. Фонду содействия наплевать. Продюсерскому центру, что финансируется Фондом и, в свою очередь, выдает гранты, наплевать вдвойне. Лишь бы народ кучковался, создавал кумиров и не думал о сраной политике. Так выразился сладенький Пэн.

Если мальчики и девочки будут любить друг друга, собираться компаниями, тащиться от музыки, останется меньше шансов, что они вступят в радикальные политические движения. Задача организаторов — нести детям мир и дружбу.

— Мир и дружбу? — озадаченно переспросил Барков. — Ни хрена не втыкаюсь! Мне черти снятся, я не могу ничего веселенького изобразить!

— И не надо веселенького, — веско произнес Пэн. — Предоставьте профессиональным психологам решать, что полезно молодежи, а что вредно. Чем больше полярных течений, чем острее подростки выражают протест запретам и косной системе воспитания, тем более здоровым станет общество. Разве вы не хотите, чтобы ребята в России росли так же свободно и раскрепощенно, как в Штатах?!

Барков ничего против свободы не имел. Он понял, что никто его назад не выпустит, а в юридических тонкостях контракта так и не разобрался. Он ведь плохо знает язык, Питер, не то что ты!

С того дня он вернулся к песням юности. Сначала шло туговато, но потом он сел на любимого конька и уделял сочинительству баллад больше времени, чем описаниям своих кошмаров. Постепенно он стал замечать, что доктор Сью не особо давит на него по «основной» работе. Она сказала что если у Владислава хватит духу отразить в поэзии свои депрессивные фантазии, то Фонд охотно подыщет ему других начинающих российских исполнителей. Там открывался очередной грант на пять тысяч баксов…

Я уговорила Баркова перевести для меня парочку шедевров. То, что я помню, Питер, звучит довольно круто:

«…Я дыханием своим опалю тебе вены, Родились мы вчера, чтобы сдохнуть сегодня, Никотином я крашу вчерашние стены… Твоя мама смеется — ей снова не больно…» Я плохо разбираюсь, Питер, но по-моему, он жутко талантливый, наш Барков… Он просил доктора Сью, чтобы ему прислали хотя бы один диск с записями. Он так хотел иметь их у себя и втайне гордиться. Он сказал мне, что когда истекут три года, он все равно уедет в Россию и непременно обретет популярность. Так он говорил, когда не хотел повеситься.

Но когда он не хотел повеситься, он не писал песен, вот в чем парадокс. Барков сказал, что у вас, в России, каждый талантливый человек либо алкоголик, либо колется. Иначе у мира не останется сердца, которое бьется в России, cказал Барков.

Скажи мне, любимый, разве ты алкоголик?

И тут Баркова ждал удар ниже пояса. Катарина сказала, что диски ему обязательно перешлют, но своей фамилии он там не встретит. И судиться не с кем, потому что так составлен контракт. И если он намерен работать, то дальше будет происходить точно так же. Он заключил контракт не с директором группы, а с американским Фондом. Официально считается, что тексты в обеих группах пишут местные, уральские ребята.

— Надо быть скромнее, — поучал Владислава доктор Сикорски. — В вашей стране трудятся тысячи и тысячи волонтеров. Студенты, научные работники, учителя, врачи. Порой они лишены света и воды, но не ропщут и не требуют, чтобы их имена выбили золотыми буквами на граните! Они получают гроши за рабский труд в тяжелейших условиях русской провинции и не ищут славы! Они разыскивают по глухим деревням одаренных ребят и организуют им бесплатную учебу в лучших университетах мира! Они помогают местным властям наладить власть и грамотное управление хозяйством, как это принято в Америке! Они раздают русским детям презервативы! Они награждают выдающихся студентов коллективными поездками в США, чтобы те набирались опыта!

А вы, мистер Барков, вы гонитесь за дешевой известностью! Наши друзья предпочитают оставаться в тени и помогают вашей родине войти в цивилизацию, без всякой надежды на награды и почести! Откуда такие амбиции, мистер Барков?..

О чем я тебе писала? Вот опять забыла. То есть я помню, что писала тебе о Владиславе, но на чем остановилась? Мне очень важно передать тебе наши разговоры, потому что сам он постесняется тебя посвятить.

Да, я набросилась на него, когда узнала, что вы работаете вместе. Хочешь честно, Питер? Я боялась, как бы он тебя не заразил идеей наглотаться снотворного. Я буквально схватила Владислава за глотку и спросила, о каком кино он говорит. Какое такое кино вы вместе озвучиваете? Уж кого-кого, а актеров и актрис я знаю назубок. Может, у меня не варит котелок по школьным предметам, зато я могу перечислить всех, кто получал «Оскары» в последние пять лет, вот так.

— Какое кино? — засмеялась я. — Укажи мне картину, где в основу сценария взяты твои корявые байки!

— А ты спроси у Питера! — огрызнулся он и захлопнул передо мной дверь. Ты же в курсе, у нас нельзя заходить друг к другу в палаты, мигом загудит сирена. Встречайтесь в игровой, в библиотеке, или гуляйте по парку, а в гости — ни ногой! Так что Владислав меня перехитрил. Я потопталась за дверью, затем плюнула и ушла. Не стала я тебе доносить. Я решила, что Барков просто ревнует. Раньше мы с ним гораздо больше общались, до тебя, вот он и обиделся. Но сегодня я могу спросить у тебя, Питер.

О каких фильмах шла речь? Какое отношение ты имеешь к письменным испражнениям Баркова? Вы что там, кино стряпали в студии? Или вместе с ним сочиняли сюжеты? Но для кино, по меньшей мере, нужны актеры…

Ты не подумай, что я ревную, или что-то в этом роде, но я немножко осведомлена еще об одном роде занятий Владислава. Я вот сидела и гадала, писать тебе об этом, или не стоит. Решилась все-таки поделиться. Владислав примет это за подлость, если ты передашь, но я и так достаточно выболтала о нем. Может, ты молчишь о ваших опытах, потому что там что-то связано с сексом? Так не переживай, я и не подумаю обижаться или смеяться над тобой. Кто знает, что в голове у Сикорски, вдруг это тоже часть терапии?

Просто раньше, задолго до тебя, Барков мне как-то обмолвился, что кроме писем о самоубийствах доктор Сью предлагала ему подключиться к созданию порносайтов. Я сначала решила, что ослышалась, но Владислав захихикал и сказал, что речь идет не о голых задницах, а о просветительских программах для подростков.

— А ты-то тут при чем? — спросила я. — Самый опытный, что ли?

— Я вообще не при делах, — огрызнулся он. — И мне это на хрен не надо, вязаться с эротикой…

Больше ничего из него вытащить не удалось, а позже у него проскочило, что Сью от его помощи отказалась. Мол, у них есть смежная программа, по предотвращению СПИДа, контрацепции и все такое, но Баркова признали бесперспективным. Он ничем не мог помочь несчастным эротоманам. Это ведь твое словечко, Питер? Вот я какая стала, даже перенимаю твои выражения!

Милый мой, самый дорогой мальчик! Я так не хочу, чтобы ты чувствовал себя в чем-то виноватым. Даже не так. Даже если вас, сообща, втравили в сочинительство эротических рассказов, для лечения больных, я не буду ругаться. Ты к Баркову не имеешь никакого отношения, запомни раз и навсегда!