Русская невестка. Роман

ГЛАВА ШЕСТАЯ

«Дорогие мои, любимые мамочка, папа и Дима!

Целый месяц я вас не вижу! Вот даже сейчас – пишу, вспоминая вас, а самой хочется реветь. Но это так, лирика, со временем, наверное, пройдет. Арсен говорит, что так бывает со всеми, потом проходит. Да я и сама знаю, что проходит. Но у меня пока не прошло и, наверное, еще не скоро пройдет, все здесь необычно, потому что я поняла, что попала в другой мир, совсем другой мир.

Все не так, к чему я привыкла с детства. Даже небо не такое, как у нас. Оно здесь какое-то низкое, а по вечерам так много звезд, что голова кружится, когда глядишь на них, и все так близко, что кажется: если подняться на крышу, можно достать их рукой. И воздух такой чистый и тоже особенный: он тихо звенит, а звон у него такой, как у хрустального бокала, если провести пальцем по его краешку, только тоньше и чище. Я целую неделю не могла привыкнуть к этому звону, мне все время казалось, будто кто-то рядом перетирает тряпочкой хрустальные бокалы. А теперь ничего, привыкла.

Только вот горы… К ним я еще не привыкла. Они, наверное, по-своему красивы, и даже очень. Но этот первозданный хаос, это мрачное, бессмысленное нагромождение скал меня немного пугает. Мне все время кажется, что они вот-вот обвалятся и погребут под собой все живое. Об этом я, конечно, вслух не говорю, засмеют же! Но про себя все-таки думаю.

Арсен и муж его сестры, Мушег, уже два раза возили меня далеко-далеко, в Тартарское ущелье, чтобы я могла не только полюбоваться горами, но и увидеть монастырь Дадиванк на левом берегу реки Тартар. Вообще, скажу я вам, вверх по Тартарскому ущелью до самой Армении находятся десятки и десятки монастырей, церквей, крепостей, других культурно-исторических памятников армянского народа, затерянных в горах, в труднодоступных местах. Монастырь же Дадиванк, построенный в IX веке, сейчас здорово разрушен, но все равно является величественным памятником армянской архитектуры. Теперь мужчины хотят свозить меня в Гандзасарский монастырь XII века, тоже на левом берегу, но уже у реки Хаченагет, но здесь же в Карабахе. А стоит он, говорят, на высоком холме, гордо возвышаясь над историческим армянским селением Ванк.

Арсен обещал, что в выходные дни свозит в монастырь Амарас, построенный еще раньше, аж в начале IV века. Представляете?! Так при этом монастыре, оказывается, создатель армянского алфавита Месроп Маштоц открыл первую армянскую школу. Если бы вы слышали, с каким запалом Арсен со своим зятем спорили по поводу этого алфавита. Арсен считает, что Маштоц не создавал буквы, а восстановил их, для чего долго странствовал по разным городам, странам того времени, посещал библиотеки, чтобы отыскать там армянские буквы. Ведь с принятием христианства в I веке армянская письменность была уничтожена, а Месроп Маштоц решил все восстановить. В 301 году армяне христианство приняли на государственном уровне, а на самом деле они его приняли еще при жизни Христа, во времена армянского царя Абгара. Мне очень приятно, что Арсен прекрасно знает историю своего народа. И очень жалко, что в наших школах учат в основном историю России, а историю других наших народов поверхностно. Одним словом, дорогие мои, живу я хорошо и очень интересно.

Когда в первый раз мы ехали в Тартарское ущелье, в одном месте дорога проходила по краю пропасти, под мрачной скалой, а там, в глубине ущелья, шумит бурная река Тартар. Но я кроме страха ничего не испытала, я все время боялась, что мы свалимся вниз. Здесь это место называют Орлиное Гнездо, страшнее этого места нет на свете, но потом, когда еще раз проехала, поняла, что Орлиное Гнездо было просто детским аттракционом!

Представляю, как сейчас мама сердится, читая это письмо: мы, мол, здесь от беспокойства места себе не находим, а она пишет про какое-то дурацкое Орлиное Гнездо… Миленькая ты моя, родненькая мамочка, скажу сразу, чтобы тебя успокоить: мне очень-очень хорошо, ты даже не представляешь, как я счастлива! Мамочка, ты – женщина и хорошо знаешь, как мало надо женщине для счастья – любить и быть любимой. Арсен боготворит меня, ну а я, что греха таить… я его тоже!.. И свекор – чудесный человек, тихий такой, спокойный и по-русски стесняется говорить, хотя и умеет. Свекровь и ее сестра очень меня любят.

Арсен был прав, когда говорил, что Нагорный Карабах – это чудесный рай. Так и есть… И еще я здесь встретила чудесных людей. Знаете, по-моему, в этом селе женщины очень любят целовать в лоб. С кем бы Арсен ни знакомил, меня непременно целуют в лоб. Это очень смешно. В первый день меня перецеловало полсела, а в день свадьбы – те, кто не успел этого сделать, то есть другая половина села, всего полсотни женщин.

Свадьба была в субботу, на меня надели подвенечное платье с фатой, была уйма народу, даже из ружья стреляли в воздух. Было очень интересно! А вот ни одного подарка не принесли. Оказывается, здесь такой обычай – вместо подарка несут деньги. Раньше, говорят, такого не было, а сейчас есть – дают деньги. Потом мне объяснили, что это делается по необходимости, ибо за подарком надо ехать в областной центр, Степанакерт, а там выбор не очень-то, нужно в Баку или в Ереван… Да и времени на такую поездку нет, все взрослое население работает в поле, им, конечно, не до подарков.

А на другой день после приезда Арсен меня возил по своим виноградникам и объяснял, что к чему. Какая красота эти виноградники! Жаль, что я не могу описать их вам, их нужно видеть своими глазами… Теперь я понимаю Арсена, когда он говорит, что не знает ничего прекраснее виноградной лозы. Это в самом деле уникальное зрелище!

Скажу также, что Арсен удивительный человек. Недавно я узнала от директора совхоза, что он работает над диссертацией. И даже заглавие у нее есть, очень длинное: «Оптимальная нагрузка виноградной лозы в условиях горных районов Нагорного Карабаха». Когда я ему сказала об этом, он улыбнулся: «Вот когда будет готова, тогда и будет что сказать». А вообще, я все время нахожу в нем что-то новое и всегда хорошее. И скажу вам по секрету, что восхищаюсь им!

Ну а я пока нигде не работаю, родители Арсена запрещают – говорят, физическая работа тебе ни к чему, ты, говорят, не привыкла к ней, и нужды в этом нет. В канцелярии совхоза все штаты заняты, да и не смогу я там работать, потому что все дела ведутся на армянском языке. Но как-то директор сказал мне, что в скором времени освободится место заведующей детским садом (у них здесь маленький детский сад, на тридцать детей), нынешняя скоро должна уйти в декретный отпуск. Наверное, я ее и заменю. Посмотрим. А пока бездельничаю. На самом же деле очень хочу работать. Но мне даже и по дому не дают что-нибудь делать, все время говорят – успеешь. Мне даже становится совестно. Сами они, как и все здесь, страшно много работают. Отец Арсена – сторожем в совхозном гараже, это недалеко от центра села. Мать и ее сестра – доярки на ферме. Уходят с рассветом, возвращаются вечером, когда уже темно.

А бывает, остаются там на ночь, когда случается какое-нибудь ЧП – ну там, заболела корова или телиться начала… Так вот, в нормальное время они приходят вечером, женщины готовят наспех что-нибудь поесть. Мамочка, в ужас не приходи, я-то ем всегда в свое время, как бывало дома, и самое вкусное они отдают мне, и боже упаси, если они узнают, что я вовремя не поела!

Так вот, я всегда, конечно, знала, что в деревнях много работают и работа у людей очень тяжелая. Но знала так – из книжек, по фильмам. Но, когда сама видишь, каким тяжким трудом достается хлеб насущный, хочется этим людям в ножки поклониться…

Дорогая моя мамочка, вот я и написала тебе, как ты и велела, длинное и подробное письмо. Теперь жду от тебя такое же. Пиши обо всем, что делается в нашем Волхове. Признаюсь тебе, мамочка, я уже начала немножечко скучать по нему. На площади перед дворцом сейчас, наверное, уже начались танцы под магнитофон…»

Елена задумчиво перечитала это место в письме, на слове «Волхов» взгляд ее задержался. Вспомнился родной городок, такой чистенький, уютный. Увидела свой дворик, обнесенный деревянным штакетником, верстак под большой яблоней, на котором брат Дмитрий вечно что-то мастерит, представила, как мама, улыбаясь и плача, вслух читает ее письмо…

Но вскоре мысли ее перекинулись на другое. Она вновь вспомнила тот чудесный вечер, когда месяц тому назад Арсен приехал к ним и они пошли в кино…

Шум автомашины вывел Елену из задумчивости. Она подошла к окну и увидела, как салатовый жигуленок Мушега на малом ходу въезжает во двор.

Елена подумала, что о сегодняшнем празднике также следует писать, и мысленно дописала письмо: «А у нас сегодня праздничный обед, у моего свекра день рождения, ему исполнилось семьдесят восемь лет. Будем жарить шашлыки! Ой, удивительно, как тут все их любят! Да и я сама! Как только в доме гости, тут же закалывают поросенка… Вот уже машина во двор въезжает. Это сестра Арсена приехала с мужем и двумя детьми. Старший Гришик – чудный мальчик, лопоухий, с огромными черными глазами. И добрый такой. Мы с ним большие друзья, его семья живет недалеко, он часто приходит ко мне, и мы друг у друга учимся – он у меня русскому, я у него армянскому». Елена улыбнулась и мысленно сделала приписку: «Извините, дорогие, я должна идти, встречать гостей, а то могут обидеться – тут у них очень строго насчет семейного этикета: как ты ни занят, но выйти и встретить золовку обязан! Так что целую вас всех и до свидания!»

Елена решила, что об этом допишет потом, и быстро вышла во двор. Каждому нашлась работа. Женщины накрывали на стол, вынесенный на веранду (в комнате было душно). Елена с золовкой Арфик резали овощи, готовили салаты. Гришик, ни на шаг не отходивший от Елены, норовил чем-нибудь ей помочь, но только мешал. Елена то и дело отталкивала его, смеясь.

– Гришик, не мешай!

– Я мешаю?

– Мешаешь.

– Я наоборот!

– Вот именно – наоборот!

Арсен, только что вернувшийся с работы, проголодавшийся, ловко орудовал топором – на широкой дубовой плахе рубил и нарезал мясо. В дальнем углу огорода, на свободной от растительности площадке, обложенной кубиками камня, Мушег разжигал огонь, шашлык положено делать мужчинам.

Вскоре куски мяса с приправкой из соли, лука, перца и уксуса были нанизаны на шампуры, стол был накрыт, из погреба принесли вино и семидесятиградусную тутовую водку.

– Мушег, – окликнул зятя Арсен. – Ну что там у тебя с костром? Я умираю с голоду!

– Уже догорает, – отозвался Мушег, – только, боюсь, придется угли перенести под навес.

– Это почему?

– Сейчас хлынет дождь.

Все невольно взглянули на запад – над селом в полный накал сияло предзакатное солнце.

– Да ты что! – рассмеялся Арсен.

– А ты иди и сам взгляни.

Арсен пересек двор и посмотрел в сторону Мрава-сар. Лицо его потемнело.

– Это не дождь.

– А что это? Где? – подскочила к нему Елена, сразу уловившая в муже перемену.

– Это град, Лена, – проговорил Арсен непривычно хриплым голосом, показывая на плотную сизо-белую полосу, закрывшую гору. – Через десять минут он будет здесь. Кажется, невеселый у нас будет праздник…

Елена с невольным страхом прижалась к нему, она еще не понимала, что происходит, но ей уже передалась общая тревога.

– Может, стороной пройдет, – предположил Мушег.

Арсен покачал головой:

– Нет. Прет, сволочь, прямо на нас.

Небо стремительно затягивалось темно-пепельными тучами. Коротко, словно предупредительный выстрел, рванул ветер, с большого тутовника непродолжительным ливнем посыпались спелые и неспелые ягоды. Во дворе упали первые градины, крупные, как яйцо, запрыгали по утоптанной до каменной твердости земле, попáдали в костер, выбивая из него искры и с шипением выстреливая струйками пара вперемешку с золой.

Гришик подбежал, схватил Елену за руку, потянул:

– Идем!

– Куда, Гришка?

– Идем, здесь нэ можно стоять.

– Беги под навес, Лена, здесь опасно, – сказал Арсен.

– А ты? Без тебя не пойду!

– Я тоже иду, пошли, Мушег.

А потом началось что-то невообразимое. Загрохотало, забарабанило по крыше, продавливая только что крашенное железо. Казалось, сейчас дом развалится. Упала срезанная ветка тутовника. Все как по команде взглянули на несколько десятков виноградных кустов, занимавших большую часть огорода. Взглянули и ужаснулись: тяжелые градины с глухим стуком обрушивались на лозу, в клочья рвали листья, ломали ветки, обрывали длинные кисти с крупными дозревающими ягодами. И через минуту там, где только что стояли кудрявые, в роскошной зелени листвы кусты, теперь торчали голые, уродливые, скрученные стволы, пугливо жавшиеся к серым бетонным подпоркам, словно запоздало защищаясь от яростных порывов поднявшегося ветра.

Спустя несколько минут двор вместе с огородом и садом из зеленого превратился в грязно-белесый: толстый слой града плотно улегся повсюду, заполнив собою все ямы, трещины, все неровности, застрял в развилках ветвей, на кустах…

Женщины, стоявшие тут же и наблюдавшие эту вспышку бешенства природы, запричитали было в голос, но на них прикрикнули мужчины. Только Елена молчала, растерянно озираясь вокруг, не понимая, что же тут происходит. Она смотрела на Арсена, который, глядя на небо, хриплым голосом произносил какие-то слова.

– Почему молчат? Почему они молчат?

– Кто молчит? – спросила Елена – Ты о чем, Арсен?

– Почему не стреляют?

– Кто? Кто должен стрелять? Арсен, родной, что с тобой? Успокойся же!

Елена вцепилась в руку мужа, не понимая, кто в кого должен стрелять и зачем.

– Да зенитки же!

– Какие зенитки? Ты о чем говоришь?!

К ней подошел Мушег.

– Вон там, за меловым холмом, расположены противоградные установки. Но они почему-то не стреляют.

– Нахлестались вина и дрыхнут, наверное, гады… – произнес Арсен. – Ладно, я пошел.

Елена снова вцепилась было в него:

– Куда?

– В канцелярию. Там, наверное, уже все собрались.

– Поешь хоть что-нибудь, ты же голодный, – сказала Арфик.

– Обойдусь, – отмахнулся Арсен и, прикрыв голову куском фанеры, припасенным для обмахивания углей под шашлыком, побежал к машине, крикнув на ходу:

– Обедайте без меня!

Он включил зажигание и выехал со двора. Градины гулко барабанили по натянутому тенту над головой, с хрустом раскалывались под колесами машины, словно круто сваренные яйца, разлетались в стороны, как камни, выпущенные из пращи.

Арсен смотрел на проплывающие мимо дома, огороды, деревья и недоумевал: сколько же времени продолжался этот проклятый град, что успел разорить село? Он вспомнил, как на его глазах гибли растерзанные кусты винограда во дворе и невольно съежился: если такое творилось и на совхозных виноградниках, то… Страшно было даже думать, что тогда будет.

Град, судя по очевидным признакам, шел полосой с северо-востока на юго-запад, круша все на своем пути: огороды, сады, раскалывая шифер и продавливая железо на крышах, разбивая оконные стекла в домах. «Если полоса широкая, – подумал Арсен, – то многие сегодня вдоволь наплачутся».

Последние градины еще падали во дворе дирекции, когда он остановил машину у подъезда. Быстро взбежал на второй этаж. В кабинете Габриела Балаяна собралось много людей – главный инженер, старший экономист, парторг, председатель сельсовета, бригадиры, механизаторы, заведующие фермами…

Арсен, на ходу кивнув им, прошел к директорскому столу.

– Почему они не стреляли? Вы туда звонили?

– Да звонил, звонил, – морщась, ответил Балаян. – Нельзя было стрелять.

– Почему? Что значит «нельзя было»?

Вместо директора ответил как всегда невозмутимый Рубен Григорян:

– В тот момент над селом пролетал какой-то пассажирский самолет.

– Какой самолет?

– Москва – Тегеран.

– Но здесь же трасса не проходит, откуда взяться самолету?

– Не знаю, мне так сказали… – вновь заговорил директор, вставая из-за стола.

– Сколько же времени этот самолет летал над нами? Не круги же он делал, черт возьми!

Директор горько усмехнулся.

– А сколько времени, по-твоему, продолжался град? Скажи ему, Рубен.

– Около восьми минут. Я засек случайно, у меня остановились часы, я прошел в столовую, чтобы посмотреть на настенные… было без двадцати семь. Хотел запустить свои, но в это время по крыше ударили первые градины и я забыл о часах. А когда град перестал, опять вернулся в столовую. Там было без двенадцати минут семь.

– Всего восемь минут? – Арсен растерянно покачал головой. – Я сейчас проезжал по улице. По огородам будто катком проехались. Ну да ладно… Что будем делать, Габриел Арутюнович?

– Честно говоря, не знаю. Ждал тебя, – смущенно отозвался директор. – Говори, что ты предлагаешь?

– Разбиться на группы и поехать по полям и виноградникам, выяснить, что погибло, что осталось, а что можно восстановить. Если урон слишком велик, надо думать об урожае не этого года, а будущего. Мы с Рубеном поедем по бригадам.

– Я еду с вами, – сказал директор, заметно приободренный деловым тоном агронома, быстро взявшего себя в руки.